Витковский Алексей. Чертовар

священное...
- Да брось ты, Кондратий, - ответствовал чертовар уже в вестибюле,
сбрасывая дубленку на руки Савелию, - какое там священное? Просто считать
удобнее. На два - делится, на три - делится, на четыре - делится... А
найдешь двенадцать?
- И две дюжины найду для такого дела. А тебе впрямь столько их нужно?
- Да нет, мне дюжины хватит, на них же по два седла умещается, два
стрелка могут работать. Каждому - по базуке... Пугаться не будут?
- Спрашиваешь... - почти обиделся Кондратий и снова стал похож на
верблюда, собирающегося плюнуть. При этом Богдан, оглядывавший холл в
поисках жены или хотя бы тещи, не говоря о прочих важных гостях, чуть
прищурился и склонил голову набок, как обычно, внешностью превратившись в
настоящего беркута. Заметил это сходство один Кавель и подумал -
"Зоопарк..." Но дальше этой мысли не пошел: в холле появилась Шейла.
Несмотря на парадное платье, рукава ее были закатаны: видимо, заботы по
кухне лежали на ней до последней минуты.
Чертовар шаркнул ногой и церемонно подошел к ручке супруги. Шейла
немедленно ее отдернула.
- Стой, дурень, я свеклу на терке только что... весь в красных пятнах
будешь...
Чертовар намек понял и весьма церемонно чмокнул жену в ухо. Она
ответила тем же, после чего велела всем проходить в зал и садиться, "а у нее
вот еще не все готово, никогда она ничего не успевает". Ничего не
оставалось, кроме как подчиниться.
В большом зале, который Шейла прибирала для приемов всего три-четыре
раза в год, столы были расставлены покоем; с открытой же стороны сиял в
полстены киноэкран; лишь очень близкие люди знали, что это - японский
телевизор одной из последних модификаций, тонкий, скатывающийся в фольгу. По
телевизору шел повтор кадров коронации венчания императора, супруги уже
ответили на положенные вопросы и менялись кольцами. Митрополит Фотий с
умилением разглядывал цесаревича, да и большинство присутствующих старалось
отвести взгляд от венчаемой пары: императрица была на полголовы выше
императора. Ну и что? Шейла была чуть не голову выше Богдана, и ничего,
никто на венчании глаз не отводил. Богдан поразмышлял, где сегодня его место
за столом, и понял - нет, не увильнуть. Сегодня его место за столом было
главное. Кстати, точно против телевизора.
Сейчас прежде всего нужно было найти место для опасного гостя.
Справедливо решив, что передача идет в записи, поэтому Баньшин едва ли кого
может через экран сглазить, чертовар усадил несчастного колдуна к дальнему
углу стола - так чтоб видел он только экран и ничего больше. Ну, тарелку,
если глаза опустит. Сервиз по столам был расставлен любимый, кузнецовский,
как и в любом доме на Арясинщине: глупо таскать фарфор и фаянс за тридевять
земель, когда за рекой Конаково. Оно же - Кузнецово. Переименовали его или
нет? Богдан не помнил. Думать о пустяках времени у не было никогда.
Одесную Богдана, раз уж архимандрит Амфилохий вежливо приглашение
отклонил, сославшись на проведение службы в соборе Яковль-монастыря, мог
восседать только глава орды журавлитов - Кавель Модестович Журавлев. В таком
случае ошую, слева от Богдана, мог сидеть кто угодно - но не Кавель
Глинский. Еще принесет нелегкая фанатика-кавелита, начнет решать свой
великий "вопрос вопросов" - и пожрать-то не дадут, стрельбу устроят. А есть
Богдану чрезвычайно хотелось, кроме стакана чая без сахара с утра, ничего он
нынче через пищевод не пропустил. Следовательно... Молниеносно чертовар
понял, что выбора нет: у окна стоял вместе со своими длиннопалыми спутниками
старец Федор Кузьмич. Бакенбарды его были расчесаны и подстрижены; Богдан
безошибочно опознал парикмахерский стиль Шейлы. "Ведь и не училась никогда,
в молодости на приемке в ателье индпошива сидела - вот поди ж ты,
настропалилась как!" - с удовольствием подумал Богдан и направился прямо к
Федору Кузьмичу - приглашать. А на последнем шаге понял: нет, не ошую от
себя нужно сажать старца. Его можно пригласить сесть только во главе стола.
Федор Кузьмич принял приглашение как само собой разумеющееся, огладил
свежеподстриженные бакенбарды и со вкусом опустился в кресло, поставленное
Шейлой для мужа. Богдан собирался сесть рядом, по правую руку, но обнаружил,
что это место уже оккупировано, причем персоной отчасти неожиданной: там
расслабленно восседала пожилая дама, Матрона Дегтябристовна, главная
журавлевская маркитантка, Богданова теща. "Весь дипломатический протокол -
козе под хвост" - беззлобно подумал Богдан и водворился слева от Федора
Кузьмича, но не рядом, а через кресло, оставив свободным место для хозяйки
дома. Стали рассаживаться и прочие гости, человек что-то около тридцати;
Богдан вспомнил, что второй стол, для народу рангом пожиже, накрыт в малом
зале - вот там-то и должен сидеть Савелий... Снова в сознании чертовара
промелькнула какая-то важная мысль, но слишком быстро ускользнула: Пасхалий
у правого торца безо всякого приглашения пытался произнести тост, стараясь
обнять при этом толстого заведующего костопальным цехом, Козьмодемьяна
Петровича.
На телеэкране крупным планом показывали цесаревича. Мальчик был одет в
такой парадный мундир, что невольно думалось - как же ему, наверное,
неудобно. Между тем наследник престола чувствовал себя столь непринужденно,
что ненароком любой видящий его начинал ломать голову: ну где, ну у кого
нынче можно научиться такой образцовой выправке. Мальчик посмотрел в камеру,
и те, кто встретился с ним взглядом, подумали все одно и то же: сейчас в
глаза им смотрел будущий император Павел III. "Еще будет один государь
Аделийский", - равнодушно подумал чертовар и потянулся к фаянсовой миске с
любимым лобио. Своих детей у него не было, а любить чужих он не находил
специальной причины - черти в них не водились почти никогда.
Застучали вилки и ножи, Шейла заняла свое место последней. Первым делом
она плеснула из хрустального графинчика в свою стопку, затем - Федору
Кузьмичу, затем - мужу. На том содержимое графинчика иссякло. Чертовар
исподтишка понюхал темно-коричневый напиток. Пахло хорошо, но совершенно
незнакомо. Прочие гости тоже наливали себе кто чего жаждал, а Богдан не
утерпел и спросил у Шейлы:
- Слушай, это чего ты нам налила?
Шейла изобразила полную невинность.
- Как чего? Самогон, от Козьмодемьяна, новая марка. Он назвал -
"Коронация". Самогон как самогон, только крепкий, учти.
- Из чего?.. - подозрительно спросил чертовар, зная страсть
костопальщика к экспериментам.
- Из коньяка, Богдаша. Берется армянский "Двин", четыре доли, к нему
одну долю "Арманьяка", перегоняется с полынью и желтым донником - и готов
продукт...
Богдан прикинул в уме цену продукта. Прикинул - и хотел выпить. Однако
слева послышался скрежет отодвигаемого кресла. Федор Кузьмич, держа в руке
высокий, узкий бокал с совершенно бесцветным напитком: "Коронацию" он пока
что поставил, вопреки всяким правилом, прямо на десертную тарелку. Старец
просил внимания. У него был готов тост. Все, кроме Хмельницкого, замерли, но
и того обратали соседи: слева и справа от него сидели киммерийские
братья-гипофеты, позади - стоял негр Леопольд и аккуратно зажимал буяну рот.
Федор Кузьмич слегка покашлял, потом заговорил.
- Дорогие хозяева, дорогие гости, да будет мне позволено произнести
этот краткий, но, полагаю... - Федор Кузьмич неожиданно фыркнул, сдерживая
смех, но Богдан понял, что никакого издевательства тут нет, а есть некая
неизвестная ему скрытая цитата, - исторический тост. Сегодня наша империя
обрела законченность. Император Павел Федорович и императрица Антонина
Евграфовна, как и цесаревич Павел Павлович, возглавляют отныне Россию и все
сопричастные земли, и нет такой силы, которая могла бы приостановить
поступательное движение нашей отчизны к доселе еще невиданным вершинам
сияющей в веках славы. Взгляните, друзья мои, на экран.
Все головы, кроме, возможно, авиаконструкторской, как по команде
повернулись к телевизионной стене. Поскольку фигуры на ней были чуть не
вдвое больше натурального размера, то ошибиться было невозможно - кого
именно предлагает увидеть на экране тамада. Оператор крупным планом
показывал молодого человека в парадной, но никак не военной форме, в которой
опытный глаз мог легко распознать мундир древнего потомственного московского
дворянства. У человека было выразительное южное лицо и довольно длинный нос,
в толпе гостей он стоял неподвижно, отличаясь от всех подчеркнуто скучающим
видом, словно все это видел в сотый раз - чего быть никак не могло - или же,
что уж совсем невероятно, просто знал наперед: что будет здесь через минуту,
через год, через сто лет. От правого крыла стола долетел возглас, нечто
вроде "Ах": чертовар заметил, что издал этот возглас киммериец Веденей
Иммер. Что верно, то верно, именно Веденей лучше всех из числа
присутствующих знал, каково выражение лица того, кто видит будущее, лицо
предиктора.
- Запомните лицо этого человека, - продолжал Федор Кузьмич, - быть
может, единственный раз вы видите его, в газетах нет его фотографий, на
телевидение - калачом не заманишь... Ну да неважно. Запомните! Перед вами -
гарант спокойствия нашей страны, днем в прямой трансляции нам уже довелось
его видеть, сегодня повторов больше не будет, а позже, опасаюсь я,
изображение его исчезнет с экрана даже у тех, кто ведет сейчас видеозапись.
Светлейший граф Гораций Аракелян! Сейчас мы, безусловно, пьем здоровье
императорской семьи, но сразу же следом предлагаю выпить и здоровье графа
Горация! Ибо без него... век нам с вами здоровья не видать! - неожиданно
пониженным, каким-то лагерным тоном закончил Федор Кузьмич, опрокинул в
горло рюмку с прозрачным напитком, и в ту же секунду отправил следом за ней
рюмку "Коронации". Богдан только головой мотнул: чтоб спирт-ректификат,
который он безошибочно распознал в первом напитке, заливать Козьмодемьяновым
продуктом? Это ж какое здоровье иметь надо!
У самого Богдана вышло наоборот: не желая обидеть почетного гостя, он
опрокинул рюмку "Коронации", а следом - ловко поданную рюмку... еще
неизвестно чего, что поднесла жена. Эффект получился потрясающий: вкус
первого напитка был начисто заглушен двадцатиградусной "Рябиной на коньяке".
Богдан обозрел стол. Нет, все эти кулебяки, салаты оливье, копчености с
моченостями, утиные окорочка, все эти пять сортов икры при девяти сортах
блинов - это было не для Богдана. Однако алкоголь начинал оказывать
действие. "Так и надраться недолго..." - подумал Богдан и, как Советский
Союз на Финляндию, напал на лобио.
Утолив первый голод, Богдан сообразил, что по крайней мере еще одного
супер-почетного гостя как-то к месту не определил; он стал оглядываться.
Гость, оказывается, запоздал: именно сейчас, приподняв своего бога, царя и
кумира над инвалидным креслом, в зал проталкивался Хосе Дворецкий. Кавель
Журавлев, видимо, был нынче совсем плох, если прибег к такому средству
передвижения, - но праздник по случаю коронации все же присутствием решил
почтить: через обер-маркитантку глава орды давно считал Богдана своим вполне
полноценным родственником.
Богдан хотел встать и провозгласить тост за опоздавшего - но опоздал.
Журавлев тяжело поднял руку и сделал запрещающий жест.
- За меня, пожалуйста... сегодня не пейте. Сегодня... другой праздник.
Я... с краю тут побуду, да и вообще... ваше здоровье, Богдан Арнольдович!
В руке Кавеля-Навигатора появилась рюмка, доли секунды она пребывала
пустой, затем Хосе Дворецкий наполнил ее чернильного цвета жидкостью.
"Журавлиный бальзам", - подумал чертовар. Что это за напиток - все недосуг
было выяснить, но как-то раз теща его этим зельем угостила - не сказать, что
Козьмодемьянова "Коронация" была намного крепче. Богдан тоже сделал в
воздухе жест "за здоровье", наскоро выпил очередную рюмку рябиновой радости,
а потом тихонько понюхал карманчик, пришитый на рукаве своего же пиджака:
там лежала и благоуханно пованивала на ползала пробирка с фракцией АСТ-2,
протрезвляющей даже после тройной летальной дозы самого дурного древесного
спирта.
На экране тем временем появился новый персонаж, Богдану незнакомый. Он
стоял на ступенях Красного Крыльца в Кремле и потрясал кулаком над головой.
Звук был отключен, дабы не опошлять торжественное событие звоном посуды и
чавканьем, но Богдан хорошо читал по губам, к тому же в нижней части экрана
шли титры на четырех языках, на двух кириллицей - на русском и английском,
на одном латиницей - на испанском, а четвертую строку квалифицировать было
трудно, ибо буквы на ней шли греческие, да вот поди знай - древнегреческий
это язык или же новогреческий, если ты ни в том наречии, ни в другом - ни в
зуб ногой?
"Мировой деспотизм... Вставай, вставай... Мы не позволим
тоталитарно-демократическим режимам..." - разобрал Богдан по губам
выступающего. Был это крупный, моложавый мужчина лишь вершка на два-три не
дотягивавший до полной сажени. На подбородке у него виделся ясный шрам.
"Безбородко?.." - не сильно грамотно заподозрил Богдан, и перевел взгляд на
титры. "Андрей Козельцев, князь Курский" - по крайней мере на трех языках
прочитывалось совершенно ясно. Про этого верзилу, скромно обошедшегося при
дворе единственным титулом, Богдан знал только то, что молва давно прочит
его в канцлеры. Но поскольку давно прочит, а он все не канцлер - то едва ли
бывать ему таковым. Из своих источников Богдан слыхал, что Козельцев
заведует у царя чем-то вроде идеологии. "Ну и флаг ему в руки" - равнодушно
подумал Богдан, опустил глаза и снова напал на лобио, размышляя - не пора ли
уже переходить к сациви. И то и другое Шейла принципиально готовила только
по праздникам. Классно готовила, надо сказать.
Тосты звучали почти непрерывно: академик Гаспар Шерош вздымал рюмку
"Ахтамара" за божественное искусство арясинских кружевниц, экс-овощмейстер
Равиль Курултаев, наплевав на исламские запреты, целовал кончики собственных
пальцев и, прежде чем сглотнуть фужер того же коньяка, дополнял тост
академика пожеланием вечного здоровья и красоты самим кружевницам;
обер-маркитантка Матрона Дегтябристовна поднимала граненый стакан за женское
равноправие, "не боюсь сказать - полноправие" - продолжала она тост и пила
быстрей, чем ее успевали спросить, чем эти две вещи различаются; селекционер
Кондратий Харонович пил "за достигнутые успехи"; Веденей Иммер, не выходя из
правил своей от рождения полученной профессии, пил за "благополучные
предвестия"; братья-гипофеты, еще далеко не надравшиеся, были озабочены
изучением неведомого для них блюда "сациви", ну никак не понимая - из чего
это приготовлено, да и можно ли это есть вообще... Богдан уже не знал, за
что пьет, но со всем был согласен и только яростно вгрызался именно в гору
куриного сациви. На экране беззвучного грохотали колокола Ивана Великого.
Внезапно все изменилось. Фаянсовая миска, все еще до половины полная
шедевром грузинской кулинарии в русско-шотландском исполнении Шейлы
Тертычной, подпрыгнула, словно обезглавленная индейка, и бросилась в лицо
Богдану. Загрохотала и прочая посуда, женский визг умелиц-рукоприкладниц
Пинаевой и Трегуб, лязг инвалидного кресла Кавеля Журавлева, татарский вопль
Курултаева и густой русский мат - все это обрушилось на пирующих монархистов
в одно мгновение. Но так же и кончилось: все, кроме визга рукоприкладниц.
Богдан, прекрасно понявший, что к чему, даже не попытался отереть соус с
лица, но уже орал на весь зал:
- Спа-а-куха! Всем сидеть спокойно, возможен второй удар! Всем сидеть
по местам! Ничего не случилось, возможен второй удар! Ничего не будет,
возможен второй удар!..
Удар не замедлил, но очень слабый, и не такой, как первый, похожий на
землетрясение, а просто удар в дверь. Никто и не подумал ее открывать, но
пришедший сам себя мог обслужить. Дверь отворилась; на пороге, сверкая всеми
своими лакированными поверхностями стоял кабинетный рояль Марк Бехштейн. К
ужасу тех, кто видел его впервые, и к радости всех прочих, Марк прошагал в
центр зала, поднял крышку - и со всех двухсот тридцати струн грянул
"Прощание славянки", государственный гимн Российской Империи. Богдан протер
пальцами глаза, подумал - и пальцы облизал. Что-то сильный сегодня удар...
Но и праздник большой.
Привести себя в порядок чертовару помогали трое: жена, теща, и
почему-то Кавель Глинский, толку от которого не было совсем, но у которого
было множество вопросов.
- Это снова наш с тобой?..
- Тезка твой проклятый, Каш... Нет, точно пора его...
- Он опять тебе по мастерской бьет?
- Может, и так... Но сейчас там защита есть, а вот веранду, не ровен
час, мог и разворотить...
Кавель всполошился.
- Как веранду? У меня там рукопись... В ноутбуке весь текст...
Богдан посмотрел на Кавеля окончательно промытым правым глазом.
- Ты что ж, на дискетку не скинул?
- Вчера, скинул, вот она, в нагрудном... А что сегодня полдня писал -
все там осталось...
Чертовар почти хрюкнул.
- Знаешь, мне бы твои заботы! Полдня работы пропало! Рассказать тебе,
что и когда у меня пропало?..
"Прощание славянки" дозвучало, Бехштейн повернулся вокруг оси,
приветствуя гостей, и разразился вальсом Вальдтойфеля. Гости постепенно
подтягивались к столу, приходили в себя, вновь брались за тарелки; побито
оказалось сравнительно немного: кузнецовская посуда, чай, пережила советскую
власть - уж как-нибудь и удар крылатых ракет тоже пережить должна была.
Старицкий и прочие, кому по должности полагалось, прибирали разбитые бутылки
и веером разлетевшиеся блины.
Снова зазвучали тосты. С разрешения хозяев, - даже возмутившихся, что у
них такового разрешения просят, - Хосе Дворецкий разжег глиняную трубку, и
Навигатор облегченно затянулся. С разрешения хозяев, данного куда менее
охотно, закурили и другие: негр Леопольд достал дорогую сигару, Гордей
Фомич, повелитель ржавецких варений и наливок - дешевые сигареты-гвoздики,
прочие в основном пользовались вошедшими в моду пахитосками. С общего
согласия выключили телевизор: вместо повтора коронации по нему пустили
неизвестно зачем шестнадцать тысяч какую-то серию жития Святой Варвары, - а
щелкать кнопками в поисках чего-нибудь интересного при отключенном звуке все
равно ни у кого охоты не было.
В вестибюле вновь раздался грохот, однако сотрясения пола не произошло:
похоже было, что упал, к примеру, шкаф. Такой уж был сегодня день - и не
стоило искать объяснений, откуда столько грохота. В Москве-то, небось, еще
больше грохота. В Москве-то, небось, салют в сто один залп и еще всякие
фейерверки чуть не на каждом углу. Кавель Глинский вспомнил, как бабахало
каждый праздник в двух шагах от его дома на Волконской площади, орудия
ставили рядом, на Садовом Кольце - и попробовал найти в своем сердце грусть
по Москве, которую не видел больше полугода. Почему-то никакой грусти не
нашлось - однако защемила душу тоска по сгинувшей коллекции молясин.
Грохот в вестибюле повторился, но более сильный - нечто приближалось к
залу с гостями. Богдан на всякий случай встал между Кавелем и дверью: только
не хватало новой Музы-письмоносицы. Дверь открылась, и в зал ввалилась
отнюдь не Муза, не человек и даже не рояль: неизвестно каким путем преодолев
заклятие на неудаление от Выползова, в усадьбу на Ржавце явился однорогий
черт Антибка в костюме-тройке. Лоб его на этот раз ничем новым украшен не
был, и это вселяло дополнительные опасения, ибо означало: "Родонитами"
шарахнуло не лично в пресвитера церкви бога Чертовара, а... куда-то еще.
Черт снова рухнул на то, что заменяло ему колени. Говорить он не мог,
только мотал головой, на которой все еще не зажили следы последней встречи с
крылатыми ракетами, он не мог даже хрипеть, лишь хвост, аккуратно
пропущенный под шлицем парадного пиджака, хлестал по дверным косякам так,
что с них сыпалась позолота. Чертовар поспешил к бедолаге, но явно опоздал:
увидев что-то в зале, тот завыл ноздрями и рухнул на спину. Богдан
проследил, на что же такое глянул подопечный. И с неудовольствием понял: на
черта, позабыв все предосторожности, в упор все еще смотрел ненарочный
колдун Фома Арестович Баньшин.
- Фома! - рявкнул чертовар, мигом сообразив, что именно произошло. - Мы
же договорились, что никакого сглазу без уговору! Если год високосный, так
уж и Касьян нашелся, тоже мне! Давай-ка, сам нагадил, сам прибирай!...
- Да не видел я их, чертей, никогда, - лепетал Баньшин, потупив глаза
и, кажется, их закрыв, - Я ж по жизни-то, по жизни - должен бы заведовать
идеологическим сектором в Кашине, тем, который по борьбе с
религиозно-атеистическим мракобесием, значит... Я ж не нарочно, я думал, он
- вроде бомжа, только спасибо скажет... А в Кашине бомжей совсем мало стало,
все в Кимры подались... Я ж потому и пришел помощи у тебя просить...
Богдан устало сел на корточки и ощупал Антибиотика.
- Сволочь ты, Фома, вот что тебе скажу. Что Касьянов глаз у тебя -
ладно, ну и пользовался бы раз в четыре года, двадцать девятого февраля...
или уж когда нам обоим от этого польза. А тут - на тебе, черта мне сглазил,
плесень на плесень навел. Нет в нем ничего, ни выпоротка, ни другого черта!
Ты мне работника испортил! - Богдан выговорился и остыл.
Антибка, закатив гляделки, не подавал признаков жизни, покуда Богдан не
взял его за лоб.
- Дамбу снесло... в Хрень снесло на хрен, все ракеты в Хрень ко...
всем, ко всем... хреням... на хрен! - пробулькал черт и снова сомлел.
- Ну и что теперь с ним будет? - деловито спросил прибежавший из малого
зала Фортунат: там бухгалтер был за старшего и на столе поэтому не было не
то что жареной рыбы - даже осетрины холодного копчения. Квалификацию по
чертям он имел приличную, но черта, которого сглазил человек, видел впервые.
Кавель Адамович, стоя в сторонке, пришел к выводу, что и Богдану видеть
такое не каждый день случается.
- Подохнет на хрен... - ответил чертовар, садясь на пол рядом с
пострадавшим, - а может и выкарабкается. Это ж строго индивидуально, как
кошка с десятого этажа: может лопнуть как пузырь, а может отряхнуться и
пойти... - увидев приближение тещи, Богдан задержал на языке мнение о том,
куда здоровая кошка, безболезненно спрыгнувшая с десятого этажа, должны бы
идти.
Теща держала перед собой трехгранный графинчик - такими пользовался
Козьмодемьян, разливая конечный продукт очередного эксперимента; и цвета
жидкость в графинчике была именно такого, какой имела давешняя "Коронация".
Чертовар посмотрел на Антибкины стиснутые зубы - с большим сомнением. Теща
при этом соображала быстрее зятя, она сразу нашла выход из положения.
- Иди-ка сюда, мальчик. Ты, ты иди сюда, Варфоломей! - обратилась она к
сидевшим плотной группой долгопалым киммерийцам. Молодой богатырь с
готовностью отделился от попутчиков. Перекрестившись, как перед любой
работой, по указанию маркитантки, он без особого напряжения приподнял черта
над полом и запрокинул ему голову. Чертовар мысленно почесал в затылке: с
такой силищей да чтоб где-то в захолустье сидеть? С такой силищей надо идти
работать на чертоварне!
Богдан завернул веко Антибке, поцокал языком. Ему вдруг стало
неспокойно. Все-таки надо ехать в Выползово. Дамба слишком близко от
Хрени... была. Даже если ни мастерская, ни дом не пострадали... Все равно.
- Пароход пришел... - вдруг сказал Кавель Журавлев из своего кресла, ни
к кому не обращаясь, - надо встречать.
Матрона Дегтябристовна тем временем сообразила, что зубы Антибке
разжимать нет необходимости, и влила содержимое графинчика в одну из
многочисленных ноздрей пресвитера. Черт забился в конвульсиях и стал чихать,
- но ему ли было бороться с Варфоломеем.
- И как мы его потащим? - спросил чертовар у всех сразу. Ответ пришел с
самой неожиданной стороны - от главы журавлевцев.
- А в мою кибитку положим. Медленно поедем, не торопясь поедем. Я
"мерседесы" отдал, у меня теперь оба коня новые, называются красиво -
"фольксваген-фаэтон". До берега доедем, а там дорога к тебе накатанная.
Кстати, и пароход увидим, он сейчас под Арясин Буян подходит. Прожектор
взял? - вопрос был обращен к Хосе Дворецкому. Тот с удивлением покачал
головой, в том смысле, что "как же я мог бы забыть?" - и подал Кавелю
трубку. Тот затянулся и задремал, сил у него и всегда было мало, а сейчас их
не стало совсем: после небольшого приступа ясновидения, открывшего ему, что
тот самой пароход, прихода которого он ждал столько времени, уже идет от
Волги вверх по почти готовой замерзнуть на зиму Тучной Ряшке.
- Жаль, и посидеть за столом толком не вышло... - печально сказала
Шейла.
- Как не вышло? - удивился чертовар - По телевизору мы все важное
посмотрели, а прочее берем с собой, у меня на веранде и допразднуем. Ну,
остынет кое-что, так ведь и только. В мастерской все закрыто, так что ты
запахов не бойся. Только правда нам лучше сейчас туда. Транспорта вроде бы
должно хватить. И Кавель Модестович поможет, и Кондратий Харонович...
- И я! - внезапно подал голос чуть ли не из под стола Хмельницкий. -
Сейчас самолет прикажу подать, сядем... и улетим... и улетим...
Чертовар незаметно показал Шейле две сложенные под щекой ладони - мол,
этого хорошо бы уложить, допраздновался бог десантников. Сортировка гостей
пошла быстро: журавлевцы были направлены к своему транспорту, туда же и