Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга вторая

что они тоже собираются отправиться домой... Эх, жизнь, жизнь! Отправиться
домой, а их дома, как и наши, испанские захватчики между своими графами
делят, - с печалью в голосе сказал кто-то из казаков.
Но джура, стоявший в дозоре на берегу, положил конец этим разговорам.
Он наконец увидел, как с противоположного австрийского берега Дуная
отчалил челн с живым Иваном Сулимой.
- Только почему-то он не один плывет, а в сопровождении вооруженного
лисовчика. Был и третий с ними. Но, по-видимому, тот передумал плыть.

22

Перебейнос хотя и встал с замшелого камня, но не пошел на берег Дуная.
Необычно для такой поры дня потянулся, отвернувшись, да так, что кости
затрещали. "Дай мне совет, мама..." - чуть слышно затянул песню, как
всегда, когда волновался в трудные минуты. Черные, лихо закрученные кверху
усы слегка шевелились, и чуть приоткрывались скованные печалью уста.
Негромкая песня, навеянная тоской, порой и совсем затихала. Мужественное,
изуродованное оспой лицо его, непроницаемое даже для друзей, словно
застыло в тяжелом раздумье. Заунывное пение - это вроде подбирания ключа к
воротам, за которыми прячется его капризная судьба...
Думал ли Максим и о себе в эти тяжелые для его войск дни? Ведь он
хорошо знал, что шляхетская Польша не отменит своего приговора и снесет
ему голову. Сулима, да и многие другие казаки еще могут надеяться на
милость короля. Но для него, Максима Кривоноса, атамана, никто не вымолит
этой милости у кровных врагов. Да, Кривонос думал и о себе, напевая
любимую песню, будто советуясь со своей матерью...
Так и стоял Максим в лесу, окруженный утомленными последним боем
казаками, лежавшими под деревьями в ожидании возвращения Ивана Сулимы.
Иван, похудевший, измученный, но с задорным блеском в глазах, вдруг
оторвался от сопровождавших его казаков и бегом бросился к своему боевому
атаману и другу.
- Брат, дружище! - воскликнул, бросаясь в крепкие объятия рослого
атамана.
- Наконец-то! С ума сойти можно, пока дождешься тебя, бесшабашного.
Двоих замучили, проклятые, а он... - бормотал Перебейнос, по-братски
прощая настойчивость побратима, радуясь его возвращению живым и здоровым.
После того, как первых двоих парламентеров казнили, отчаянный Сулима все
же рискнул отправиться к лисовчикам Стройновского для переговоров.
- Ну о чем договорился, рассказывай. Измаялся, дожидаясь тебя. Наверно,
там радуются, что Бетлен продался цесарю, прельстившись троном венгерского
королевства, обещанным ему в Австрии.
- Есть о чем рассказать, панове казаки. Да и у лисовчиков дело швах.
Цесарь собирается их тоже прибрать к своим рукам... Да вот пускай лучше
наш побратим Юрко Вовгур расскажет вам о том, что творится на том берегу.
Ротмистр Хмелевский, которого и у нас в Чигирине знают, наверно, уже
раскаивается в том, что пошел с полковником Стройновским. Казацкие полки
да... и некоторые польские встревожились и гудят, как пчелы в улье перед
вылетом роя. А тебя, брат Максим, ненавидит, да еще как ненавидит польская
шляхта.
- Не за что им любить нашего брата. Тебя, Иван, тоже миловать не
будут... Да я не отговариваю. Идите, братья, объединяйтесь. Поклонитесь
нашей матери Украине!.. До каких пор вам томиться на чужбине? Только
глядите в оба! Берегите свои головы, чтобы не отрубили их вам ненасытные
королевские палачи.
- А ты, Максим, все-таки решил? - с тревогой спросил Сулима.
- Сама судьба решает за нас. Куда нам деваться теперь с таким отрядом в
сотни душ? Гайдуки? - махнул рукой. - Только название. Верно кто-то
предложил - уйти вместе с итальянскими волонтерами, забыв свои имена,
данные родителями. Куда идти вот таким осужденным на смерть, как я, как
Базилий, да и многие другие... Но остальным советую пристать хотя бы и к
таким полякам, как Хмелевский. И вместе с польскими региментами
возвратиться на родину. Я согласен даже в отряде черного Люцифера пойти,
только бы на Днепр!.. Может, и под чужим именем, только бы домой, на
родную землю! Да отыщут меня и там проклятые шляхетские борзые. А польские
простые люди такие же братья хлебопашцы, как и мы. В труде мы роднились с
ними, а беда соединила паши судьбы.
- Так ты... все же решил?
- Разве я один? - тяжело вздохнул Максим Кривонос. - Ну, рассказывай,
брат Юрко, или как тебя там окрестили проклятые - Вовгуром и Вовкулакой...
Целых двое суток держали нашего Сулиму. Рассказывайте, братья, что там у
наших польских друзей и шляхты...

23

Порой в жизни, полной тревог и смертельной опасности, беглецу
приходится выбирать: позор или... спасение! Трусливо прятать, словно
страус, голову под крыло, лишь бы спасти свою шкуру, забывая о друге.
Пусть гибнет Назрулла - он ведь турок! Басурман!..
Простая философия слизняка. Не растоптали тебя сапогом - счастье... Но
нет! Богдан вздрогнул. Он не такой! Говорила когда-то мать, лаская:
"Гордый ты у меня, сынок, как и твоя мать. Таким будь даже... даже
перед лицом смерти - гордым правдой святой..."
- Отец Даниель, мой старший брат в этой чужой мне стране. Не пойду я
сегодня в свою потайную пещеру. Стоит ли и вам так переживать из-за
меня... Может, не следует ждать удобного случая, как советует преподобный
батюшка. Такого случая может и не быть, страной правят турки, а не
болгары.
- Правду молвишь, братец. Когда-то и я так рассуждал. Будучи молодым,
пристал к восставшим... Ничего определенного отец настоятель посоветовать
тебе не может. "Страной правят турки..." - задумчиво повторил слова
Богдана. - Да и сейчас тревожное военное время. Янычары осатанели, прости,
боже праведный. Ходят слухи, что они проигрывают войну с вашим польским
королем, на султана ропщут. Трудно теперь улизнуть от них, если даже и
удалось бы выбраться из города. Всюду их посты расставлены...
- Не об этом я думаю, отец Даниель. Меня беспокоят несчастные узники -
мальчуган и турок. Ведь они мои побратимы!
- Турок побратим?! Может, я ослышался? Невозможно! Ведь он язычник,
молится Магомету!
Глаза у старика еще больше округлились. Он старался понять Богдана или,
может, думал о чем-то своем. Он впервые в жизни слышал, чтобы христианин
называл турка своим побратимом. А какие кровавые стычки бывают между ними!
Похоже, что от счастья парень рехнулся, вырвавшись из турецкой неволи.
Турок ему побратим...
- Нет ничего удивительного, почтенный отче. Разные бывают люди. Среди
турок есть бедные, есть и шляхтичи, работорговцы и палачи. Власть имущие
окружили себя янычарами, угнетают и свой и соседние народы. Да это не
вечно, как и короста на теле человека, отец Даниель: согреют люди воды, не
пожалеют гречневой золы и до костей смоют грязь с кожи... Я не уйду из
Пловдива до тех пор, пока не освобожу Назруллу и младшего Парчевича. Ведь
их казнят. Турка, кажется, ждет мученическая смерть на крючке в черной
башне. О, я знаю, что это такое!
- Как спасешь их, братец! Турки...
- Без вас, без помощи людей, разумеется, тяжело спасти.
- Помощь людей. Были когда-то люди, гайдуки... - со вздохом сказал
старик.
Отец Даниель так бы и ушел от Богдана, оставив его наедине со своими
страшными намерениями. Хотя бы слово сказал, возразил. Богдан быстро
вскочил с рогозовой подстилки, на которой лежал. Придержал старика за
рукав.
- Хотел бы повидаться с вашим отцом диаконом. Да, пожалуй, и Парчевича
попросите зайти ко мне, хочу посоветоваться с ним. Ведь сын его в
опасности...
Диакон не пришел в заросший деревьями и дерезой двор церковного
сторожа. Понятно, что борьба болгарских церковников с турецким
порабощением не заходила так далеко, как предполагал несчастный беглец. А
у Парчевича были свои счеты с турками. Неизвестно, за что притесняют
угнетатели, губят его единственного сына. Совсем еще мальчика!
Вечером к Богдану наведался Парчевич. Он обрадовался, когда заговорили
о спасении его горемычного сына.
- Беглер-бек, к нашему несчастью, молчит. А пловдивские каратели обоим
угрожают смертью. Они даже слушать не хотят отца Никона, здешнего молодого
диакона, решившего защитить моего сына и вашего Назруллу.
- Принесут ли вам что-нибудь утешительные благие намерения настоятеля
церкви? Нравы у янычар людоедские. А время бежит, зря тратим его, надеясь
на проявление человеколюбия со стороны кровавых поработителей. Гайдуков бы
поднять против них! Гайдуков, усыпленных янычарским террором и
беззаконием.
- Да, это правда. Горькая для нас, болгар, но правда. Смирились и
погасили огонь свободолюбия... Отец Атанасий послал меня к вам, чтобы
посоветовать спрятаться, как уже говорил старик Даниель. А он хорошо знает
натуру янычар, на собственной шкуре испытал ее еще в молодости.
Последние слова Парчевича заинтересовали Богдана. Он взял старого
рыбака под руку и повел к сараю, стоявшему в глубине двора. В юношеской
голове созревал опасный, дерзкий план, которым он тут же поделился с
Парчевичем:
- Ночью надо проникнуть в эту проклятую всеми богами и адом темницу!
Если даже для этого придется пролить кровь. Ведь там ждет своей смерти и
ваш малолетний сын Петр!
- Гайдуков бы для этого дела!.. Перевелись они, что ли, или притаились?
Что я могу сделать один со своим горем да с голыми руками? А там
вооруженные янычары... Да и где эта темница, до сих пор не знаем. А где
спрячем несчастных, когда освободим их? - расправляя плечи, сказал рыбак
таким тоном, словно он уже стал гайдуком и идет освобождать заключенных.
Парчевич и Богдан задумались. Действительно: куда бежать им после
освобождения? Пловдив по-прежнему остается чужим городом, который
переполнен турецкими аскерами. Кроме настоятеля церкви да сторожей, не на
кого положиться. Бегство обреченных всполошит все это осиное гнездо. Если
бы им помогли гайдуки - тогда сразу в лес, в горы! Но леса, опоясывающие
город, тоже окружены янычарами и полицейскими...
- Куда бежать?.. Да уж потом, как смертники, вместе будем искать путей
для бегства. В горы, в лес, а потребуется - и тут будем драться до
последнего вздоха! Когда грозит смерть на виселице или в змеиной яме -
раздумывать не приходится! Только бы освободить!.. А потом... Может,
попытаться уговорить кого-нибудь из часовых, подкупить их. Лучше всего -
посоветоваться с самими болгарами. Они знают свой город и не менее нас
ненавидят турецких захватчиков.
- Таких тут большинство, вся Болгария! Старые тырновчане тайком
молодежь готовят! Сам сторож Даниель... - начал было Парчевич и умолк.
- Уговорить бы одного-двух помочь нам... Приведите ко мне надежных
людей. Сам буду взывать к их душам, хоть и чужеземец я тут. Как тяжело,
когда не знаешь города. Отсиживаешься тут, в сарае, озираясь вокруг, а там
погибают молодые, чудесные люди... Приведите ко мне болгар, сам поговорю с
ними. А святым отцам, может, и не следует раскрывать нашей тайны. Лучше
без них.
- Да что вы, братец. Батюшки... Сам сторож Даниель...
- Грехи наши перед богом они действительно бескорыстно замолят, -
прервал его Богдан. - А тут ведь турки, людоловы! Что сказать о старике
Даниеле? Не ослепила ли вера его ненависти к врагам? Можно рассчитывать
только на тружеников, которые, как гайдуки, с молоком матери всосали в
себя эту ненависть. Только на них. Пускай священники совершают
богослужение. А отца Никона надо уговорить помочь нам.
Парчевич одобрил предложение Богдана. Только порой пожимал плечами,
настороженно озирался. Он во всем соглашался с храбрым казаком.
- Что же мне сказать болгарам?
- Уговорите их прийти ко мне. Посоветуйте встретиться с украинским
казаком, бежавшим из турецкой неволи. Хочу познакомиться с жителями
Пловдива, как вот с вами, отец. Может быть, я навсегда останусь у них,
стану настоящим филиппопольцем... - горько засмеялся Богдан.
Парчевичу не по себе стало от такого смеха. Но Богдан заронил надежду.
Старика бросило в пот. Посмотрел на вечерний горизонт. А из-за сарая,
точно из ночной темноты, снова вышел сторож Даниель. Будто бы только его и
не хватало, чтобы окончательно решить этот сложный вопрос.
- Опасности подвергаете себя, братцы, - произнес, поглядывая на небо. -
Правда, уже стемнело, слава всевышнему. Но отец Атанасий настойчиво
советует брату Богдану в эту ночь укрыться в новом месте.
- Где именно, отче Даниель? Лучшего укрытия, чем совиная пещера возле
церкви архистратига, не найти. Туда и пойду. Не так ли, братья? -
загадочно спросил Богдан.
- Должно быть, так, - пожал плечами Парчевич, по-заговорщицки посмотрев
на сторожа. - Так я пошел!
Богдан не мог разглядеть в темноте выражения глаз старого Парчевича.
Только его голос, дыхание, слова: "Так я пошел!" - о многом сказали не
только Богдану, но и сторожу. Заговор уже начался! Даже сторож улыбнулся
про себя и, словно ему подменили ноги, бодро, совсем не по-стариковски,
последовал за Парчевичем.

24

В тревожном ожидании, в разговорах с озабоченным сторожем церкви прошел
еще день...
Надвигалась полночь, угасали последние звуки уходившего дня. Город
притих, даже собаки точно онемели, не лаяли. Лишь на реке Марице
трудились, перекликаясь, плотовщики, выводя плот на быстрину, чтобы обойти
забитый купеческий причал.
Вдруг на северной окраине Пловдива, на тырновской дороге, послышался
топот галопом скачущего коня. Все ближе и ближе топот копыт, свист
нагайки.
На улицу стремительно выскочил встревоженный всадник. Конь по привычке
повернул к воротам первого двора. Но янычар стеганул его нагайкой, и он
бешено поскакал по улице. Пронесся по мосту и, наконец, оказался возле
высокого дубового забора караван-сарая.
Властелин города и живших в нем людей, командир янычарской сотни и
пловдивского гарнизона, как всегда, с вечера производил с аскерами отбор
заключенных, осужденных на казнь. Баша караван-сарая только что привычно
доложил своему начальнику, как это делал каждый вечер. Потом зевнул. Время
было позднее. Ежедневные хлопоты с заключенными, охрана их и отбор на
казнь не надоедали только неумолимому баше янычарского отряда гарнизона.
Послать человека на казнь, видеть его испуг после объявления приговора -
доставляло баше величайшее удовлетворение, было смыслом жизни. А это
отнимало время. Именно поэтому баша всегда допоздна задерживался в
караван-сарае.
Наконец вышли во двор, где каждую ночь прощались почти на сутки.
Трещали пылающие смоляные факелы, во все стороны разбрасывая пучки
кровавого света. Почувствовал усталость и всегда неутомимый командир
янычар.
- А о нерадостных вестях с Днестра лучше промолчать. Наш молодой
султан, ниспошли ему аллах свои милости, несет большие потери. Первый
султан могущественного мусульманского государства потерпел позорное
поражение... Королю неверных поляков в этот раз удалось присоединить к
своим войскам страшных запорожских казаков! - с тревогой в голосе сказал
командир янычар.
- Эти казаки - презренный сброд неверных! Давно надо было уничтожить их
всех до единого. Такая страна, реки, пастбища, плавни!.. Правоверные не
смогут жить спокойно до тех пор, покуда на севере, на Днепре, живут
шайтаны казаки... О, не гонец ли от дозорных?..
Комендант караван-сарая подтолкнул дежурного янычара, чтобы тот пошел
встретить галопом скачущего всадника. Смоляной факел трещал и вспыхивал,
облизывая темноту окровавленными языками. Он осветил точно с неба
свалившегося, загнанного коня, с которого спрыгнул, споткнувшись,
прискакавший без седла встревоженный всадник. Пошатываясь как пьяный, он
бросился к баше караван-сарая.
- Вай, беда, эфенди комендант-баша! - с болгарским акцентом воскликнул
всадник, бросив" поводья янычару.
- Что случилось, сумасшедший? Кто ты? - почти одновременно спросили его
комендант и командир янычар.
- Там они!.. - захлебывался прибывший от волнения или от непривычной
бешеной скачки.
- Шайтан тебе в глотку, чего стонешь! Говори, что случилось, кто "они"?
И командир янычар замахнулся плетью.
- По тырновской дороге идут гайдуки... То ли сербы, то ли болгары...
Сам шайтан не разберет...
- Куда движутся и кто они? - допрашивал янычар.
Всадник только теперь сообразил, что рядом с комендантом тюрьмы стоит и
командир янычар. Быстро повернулся к нему, почтительно приложил руки к
груди, поклонился, старательно копируя турок. Болгары тоже научились
почитать турецких властителей...
- Гайдуки, да ниспошлет аллах на их головы гром! Гайдуки снова
объединились. Очевидно, движутся на Пловдив из Тырнова!
Несчастный говорил таким испуганным, неестественным голосом, что
комендант караван-сарая, да и командир янычар будто бы сами увидели это
нападение гайдуков... Они хорошо знают, что Тырнов - постоянный очаг
восстаний против правоверных. Снова нападение гайдуков, и снова из
Тырнова! Как распространена эта зараза к бунтарству у неверных!
- Сколько их? - воскликнул баша янычар.
- Я увидел их из леса, баша эфенди. Сот четыре-пять наберется. Все
вооружены саблями, многие с венскими пистолями. Крадутся по опушке леса,
скрываясь за кустами, чтобы, очевидно, напасть внезапно и отобрать оружие.
По-видимому, за ночь успеют и к сербской границе добраться, запасшись в
Пловдиве оружием и едой...

25

Под скалистой горой в совином ущелье у Богдана собралось шестнадцать
человек. Болгары, греки и даже двое турок.
- Назруллу спасем! - полушутя-полусерьезно говорили турки.
У контрабандистов они раздобыли четыре немецких ружья, порох и пули.
- Неподходящее это оружие. Выстрелить из какой-нибудь пещеры для страху
пригодилось бы. А в нашей сегодняшней феерии святое дело сабелька! -
говорил пожилой пловдивский грек, протирая тряпкой ружье, которое он
прятал за иконами.
- А ты, братец, не особенно хвали саблю. По-нашему, по-болгарски, в
таком деле надежнее всего петля. Вот это, братцы, святое дело!
Кто-то тихонько засмеялся. Было слышно, как у него застучали от
волнения зубы. В темноте Богдан не видел их лиц. А в их словах - больше
шуток, чем гнева и ненависти к угнетателям. Но никто из них не предлагает
отказаться от намерения спасти обреченных.
Со скалы спустился сторож Даниель. Он торопился, крадучись, точно тень,
вдоль ущелья. Приближалась полночь, решающая пора для такой дерзкой
операции.
- А что я говорил, братья: отец Атанасий все-таки благословил... -
шепотом сказал он собравшимся. - Брата нашего Парчевича вначале не
отпускал, но человеколюбие победило. Сын у старика страдает где-то у
янычар. Только нам, сторожам, велел непременно быть на утреннем
богослужении. Могут нагрянуть, проклятые, и в храм.
- Так, может, нам подойти поближе к караван-сараю, - не то посоветовал,
не то спросил кто-то из темной совиной пещеры.
- Только после сигнала! - решительно возразил Богдан.
Он стоял в стороне, отойдя несколько шагов от пещеры. Его стройная
фигура вырисовывалась на фоне темной ночи и церкви архистратига Михаила.
Еще вечером патриоты принесли ему на выбор три сабли - кривую турецкую,
длинную венгерскую и типичную для европейских войск, удобную карабелю.
Богдан выбрал венгерскую.
- Надежное оружие!
Теперь он стоял, слегка опираясь на саблю, точно испытывал крепость
стали. Она слегка сгибалась и пружинисто выпрямлялась, вызывая у воина
усыпленное неволей чувство радости.
В полночь на скале, словно дух, появился еще один человек. Он должен
был подать сигнал для выступления.
- Братья! - обратился Богдан к товарищам. - Сейчас мы выступаем. Без
единого слова, даже шепота будем двигаться к комендатуре. А там...
действовать, как сложатся обстоятельства. Турок Ражба и болгарин Борис со
мной. Не бойтесь пролить кровь, но и не создавайте из нее моря, в котором
можно и самим утонуть.
- Душа меру знает!.. - успокоил кто-то.
- Вот так, братцы, и наши казаки говорят... Прежде всего надо разыскать
Парчевича. Его могли погубить.
Подошел к ним и человек, находившийся в дозоре. Он тяжело дышал то ли
от быстрой ходьбы, то ли от охватившей его тревоги. Вероятнее всего - от
тревоги.
- Парчевич уже прибыл в комендатуру! Сейчас янычары построились,
собираются уходить, охрана тоже с ними... И оба начальника там.
- Пошли и мы! Веди нас, Йолдаш Ражба, самым кратчайшим путем...
Помните, братья: действовать решительно, молниеносно, потому что времени у
нас с гулькин нос! После операции - все по домам! Чтобы, испарившись, как
роса от солнца, укрылись в надежных местах, - наставлял Богдан.
Когда смельчаки пробирались через последний двор перед площадью
караван-сарая, промчались последние конные янычары. Они следовали в хвосте
отряда. Баша янычар проскакал на коне, обгоняя своих верных воинов.
Путь к тюрьме был открыт. Суматоха возле здания коменданта отвлекла
часовых. Они даже не обратили внимания на вооруженных людей, быстро
пересекавших площадь. Очевидно, отстали от ускакавших по тревоге янычар.
Прибывшие действовали решительно. Богдан лишь на мгновение задержался
возле канцелярии караван-баши. Его тут же обогнали двое храбрецов.
Бросились к крыльцу... Двери оказались открытыми. Комендант-баша,
услышав крик, вбежал в канцелярию. И в этот момент его пронзило копье
повстанца.
На скамье в углу сидел связанный Парчевич. Значит, не совсем поверили
болгарину осторожные завоеватели.
- Развяжите, братья, и... к воротам! - крикнул старик.
Как только Парчевич освободился от волосяной веревки, он тотчас
бросился из помещения. Там сидит взаперти его сын. Только ради него одного
решился старый рыбак на такой отчаянный шаг!
А другие так же молниеносно расправлялись с часовыми во дворе. Четверо
из них уже лежали, зарубленные саблями. Нескольких обезоруженных прижали к
стенке во дворе караван-сарая.
Богдан тоже дал волю рукам. Слишком горькими были для него два года
неволи у турок. С разгона выбил оружие из рук ошеломленного нападением
часового и пронзил его своим венгерским клинком. Часовой упал возле ворот.
А здоровый Ражба схватил за руку второго охранника и бросил его на землю.
- Будешь молчать, шайтан, оставим в живых! - пригрозил Ражба,
наваливаясь на обезоруженного.
- Ключи от ворот?! - бросился Богдан к нему.
- Агачджи сюрме, бай! [Засов деревянный! (турецк.)] - кричал тот,
поторапливаемый тумаками повстанцев.
Не верилось: как это - деревянный засов, без замка?.. Но слишком
желанна была эта минута - раскрыть ворота перед заключенными! Богдан
побежал от лежавшего на земле турка к воротам. На ощупь водил руками по
воротам, ища деревянный засов.
А за воротами уже раздавались радостные возгласы:
- Воля! Эй, смертники караван-сарая! Воля! Воля!..
Пошатнулись двустворчатые ворота. Богдан изо всех сил дернул дубовый
засов, выскользнувший из кованых петель. Отворились ворота, подталкиваемые
изнутри. Богдан чуть было не упал на землю, закричав:
- Назрулла! Назрулла, кардеш-ака!.. [родной брат (турецк.)]
Два человека подхватили Богдана. Назрулла обнял своего спасителя и,
задыхаясь, бормотал:
- Не первый раз ты спасаешь меня от смерти, как дост-ака [друг родной
(турецк.)]. Видимо, только смерть и разлучит нас с тобой!..
Из ворот выбежали узники. Они не спрашивали, кто спас, не обращали
внимания на возгласы друзей Богдана. Почувствовав свободу, они вздохнули
полной грудью и скрылись в темноте ночи. Им уже не нужны были ни Богдан,
ни их освободители, ни друзья по несчастью, с которыми они находились в
неволе.
- Бегите, братья, спасайтесь! Янычары сейчас выехали за город. Скоро
возвратятся назад! Спасайтесь!.. - воскликнул старик Парчевич.

26

На конях комендантской охраны промчались через город отец и сын
Парчевичи, Богдан и Назрулла. Скакавший впереди Назрулла сказал:
- На запад, за Дунай!.. - и понесся, будучи уверенным в том, что его
товарищи не отстанут от него.
Становилось прохладнее, ярче замерцали в предрассветной мгле звезды.
Золотой полосой был прочерчен горизонт на востоке, когда беглецы наконец
выбрались из города и понеслись на запад, по извилистым межгорным
тропинкам. Им некогда было прислушиваться к тому, что творилось позади
них, да и посоветоваться друг с другом тоже. Надо бежать что есть мочи!
- На запад, за Дунай! - время от времени, точно заколдованный,
восклицал Назрулла.
В горах, на просторной дороге, Богдан догнал Назруллу и поравнялся с
ним. Это несколько охладило и Назруллу. Теперь они вместе придержали
коней, чтобы подождать Парчевичей.
- Куда мы едем, йолдаш-ака? Нам надо побыстрее добраться до ближайшей
границы, чтобы вырвать свои души из этого проклятого пекла неволи, позора,
смерти... - словно стонал Богдан, обращаясь к Назрулле.
- Туда и едем, мои милый брат! Обойдя Софию, болгарскую столицу, мы
скорее попадем в Сербию. Там поспокойнее, меньше этих собак-янычар... А
потом... Чехия, где живут ваши единоверцы.
- Далеко?
Назрулла вздохнул вместо ответа. Богдан и сам понимал, что до родных
мест еще слишком далеко.
- При такой езде, как в эту ночь, мы за двое-трое суток были бы на
воле, милый брат.
Позади, за горами, занимался рассвет. Рассеивался мрак. Становились
влажными от росы одежда и поводья. Изнуренные стремительным бегом кони
пошли шагом.
Богдан первым соскочил с коня, с трудом передвигая онемевшие от езды
ноги. Остановились и остальные лошади. Точно мешки, съехали с коней
Назрулла и младший Парчевич, которому прежде не приходилось так долго
ездить верхом. Только старший Парчевич, которому второй раз за эти сутки
довелось скакать верхом, держался на ногах, как настоящий кавалерист.
Горы сменялись холмами, покрытыми густым лесом, шелестевшим листвой от