Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга вторая

мелькали головы других. Ни баркаса, ни его хозяина Богдан уже не видел...
Только военные галеры быстрее стали приближаться к крутому берегу, где
только что высадились беглецы.

6

Густой лозняк и камыш, среди которых вился ручеек. Стремительный,
прозрачный ручеек пресной воды!
- Хмель-ака может напиться. Хорошая проточная вода... - предложил
Богдану Назрулла, высунув голову из камыша.
- А остальные где? - спросил Богдан. - Может быть, им надо помочь?
Отвлечь от них погоню, приняв удар на себя.
Назрулла напряженно стал прислушиваться, всматриваясь в густые заросли
лозняка и камыша. Грохочущий шум моря заглушал всякие звуки. Даже шум леса
терялся в морском клекоте.
- Это они отвлекли на себя моряков Галилы-паши, побежав вдоль крутого
лесистого берега.
- Сами спасаются, или хотят отвлечь врагов от нас? - вслух рассуждал
Богдан.
- Один аллах ведает о том. Возможно, и то и другое. Теперь мы находимся
на болгарской земле. Они ваши единоверцы, христиане. Могут помочь...
Когда Богдан наклонился над ручейком, чтобы напиться, он вдруг вспомнил
Чигирин и свою неограниченную свободу на родной земле... Ручеек был
неглубокий, воды в нем едва доставало до колен, пришлось нагнуться, чтобы
напиться. Наслаждаясь этой живительной ключевой водой, Богдан вдруг
услышал отдаленные голоса. Значит, преследователи тоже высадились на
берег. Теперь они будут рыскать по всему побережью, прощупывать каждый
кустик на этом мысе со спасительным ручейком.
- Надо бежать, Назрулла-ака! Слышишь? Нас здесь перестреляют, как
селезней!
- В лесу не лучше, Хмель-ака. Может, не заметят...
- Все же бежим в лес! Там свобода или смерть. А тут... снова неволя.
Айда в лес!..
Брели по ручейку, скользя по обросшим мхом камням. На суше реже
попадались кусты лозняка. Огромные каменные глыбы, отшлифованные
неугомонными бурными волнами, теперь были покрыты зеленой кожей - мхом.
Повыше виднелись ракиты с потрескавшейся корой, а еще дальше - сосны и
вековые дубы. Спрятаться за дубом можно и троим, но там погоне легче
обнаружить их.
А крики, долетавшие с берега, становились все громче. Окинув взглядом
прибрежную рощу, Богдан повернул влево, где, как ему казалось, лес был
гуще. Но как раз оттуда и доносились к ним голоса.
Вдруг в кустах они неожиданно натолкнулись на двух болгар-рыбаков,
которые тоже бежали от моря в лес. Старший из них, видимо отец,
остановился, замахнувшись веслом.
- Погодите, болгаре! - воскликнул Богдан на их родном языке. - Мы тоже
беглецы, а не янычары. Это нас преследуют турки...
Болгарин про себя повторил слова Богдана: "Погодите, болгаре!" Затем
опустил весло, мальчика десяти - двенадцати лет прижал к себе.
- Беглецы, а не янычары, - повторил он, скорее убеждая себя, чем
спрашивая.
- Я невольник, украинский казак. А это... мой побратим Назрулла. Он
турок, но тоже... Не янычары мы, медальоном патриарха клянусь!.. -
поторопился Богдан.
Болгарин поверил, и на лице у него заиграла улыбка. Он отдал сыну весло
и стал прислушиваться к отдаленным голосам.
- Беглецы? - переспросил, о чем-то думая. Потом взял Богдана за мокрый
рукав и потащил в ту же сторону, откуда они с Назруллой бежали.
- Айда, айда за мной... Там Аладжа... Мужской монастырь. Святые отцы
должны... могут. Только они...
Быстро перепрыгнули тот же ручеек, нырнув в чащу молодых елей и
орешника. Раскидистые колючие ветки жалили руки и лицо. Болгарин спешил,
увлекая за собой промокшего до нитки Богдана. Следом за ними, не отставая,
тащились его сын Петр и Назрулла.
Выйдя из густого ельника, беглецы увидели на небольшой поляне странное
каменное здание под черепицей. От земли до крыши было не более
четырех-пяти локтей высоты. У самой земли едва виднелось два небольших
окошка с железной решеткой с внутренней стороны. Только железный крест на
переднем фронтоне свидетельствовал о том, что болгарин честно и искренне
исполнил свое обещание. У Богдана появилась надежда на спасение именно с
помощью обитателей этого монастыря.

7

Несколько спускающихся вниз перекосившихся каменных ступенек привели
Богдана и рыбака в колокольню. Широкие, кованные железом двустворчатые
двери, неплотно прикрытые, вели в церковь. Рыбак Парчевич жестом руки
велел Богдану подождать его в притворе. Сам же, переложив из правой руки в
левую рыбацкую шляпу, открыл дверь и на цыпочках вошел в нее, словно
погрузился в какую-то бесконечную пустоту. Богдан все же успел заметить
несколько зажженных свечей. Но их было так мало, что в церкви стоял
полумрак.
Через минуту-две с грохотом отворилась тяжелая железная дверь, и к
Богдану вышел монах с медным кованым крестом на груди. Хотя борода, усы и
волосы монаха, гладко зачесанные назад, были убелены сединой, Богдану все
же казалось, что он выглядел стариком только из-за своей типичной
монашеской худобы. В действительности ему было не больше пятидесяти лет.
Узкие, монгольские глаза пристально всматривались в Богдана.
Для того чтобы облегчить знакомство, Богдан расстегнул воротник и
вытащил из-за пазухи медальон патриарха, служивший ему священной
подорожной в его таком рискованном путешествии. Даже быстро перекрестился,
вспомнив, как учила этому его мать. Казалось, что он готовился принять и
благословение священника.
- Во имя отца, сына и святого духа... - перекрестился и духовник,
увидев медальон патриарха. - Кто еси раб божий?
- Христианин семь, из-за Днепра сущий, отче. Бежал из турецкой
неволи...
- Воин, как очевидно?
- Да, отче. Но человек... без оружия не воин! Только беглец. Меня
преследуют янычары...
Духовник оглянулся, не скрывая тревоги. Потом окинул взглядом Богдана,
его кучерявую бородку, потрепанную, мокрую янычарскую одежду.
- Вам, брат, надо немедленно переодеться! Как вас зовут?
- Зиновий-Богдан...
- Брат Зиновий будет прислуживать батюшке во время богослужения,
если... - И, не закончив, резко схватил Богдана за руку и повел за собой.
А со двора, со стороны леса, доносились голоса преследователей. Богдан
только успел мельком взглянуть на открытые наружные двери. Назруллы там
уже не было. Не оказалось и сына его спасителя.
"Успели ли они спрятаться?" - подумал Богдан, услышав тяжелый вздох
рыбака Парчевича.

8

Когда моряки и янычары окружили монастырь, там уже началось
богослужение. Такой же худощавый, как и монах, который переодел Богдана,
священник стоял перед аналоем, читал ектенью. Трое певчих подтягивали:
"Слава-а тебе, Христе, боже наш... Слава!"
Справа от священника стоял в смиренной позе прислужника Богдан. В
правой руке кадильница, в левой - уникальное, кованное серебром
антиохийское Евангелие...
Необходимо ли было священнику это драгоценное Евангелие именно на
данном этапе богослужения, известно только священнослужителям. Даже
немногочисленные, монахи, занятые молитвой, не обратили внимания на эту
деталь. Дым из кадильницы поднимался прямо в лицо Богдану, разъедал глаза,
вызывал слезы. Но он стойко терпел, внимательно следя за каждым движением
священника. Черная длинная ряса снова воскресила в его памяти забытые дни
пребывания в иезуитской коллегии. Но рассуждать об этом было некогда.
В церковь вошел, осматриваясь вокруг, воин-турок, - видимо, старший. В
одной руке у него шапка-малахай, в другой сабля. Хотя он и старался
держаться здесь как хозяин, но полумрак, горящие свечи, голос священника и
пение хора сдерживали его.
К нему быстро подошел отец Аввакум, дьякон храма Святой троицы. Это он
встречал и переодевал Богдана, чтобы спрятать его. Они встретились
посередине прохода на протянувшейся через весь храм ковровой дорожке.
Турок остановился, прислушиваясь к шепоту отца Аввакума.
Торжественность богослужения окончательно парализовала его воинственный
ныл. Правоверный мусульманин хорошо понимал значение богослужения во
всякой религии и помимо воли вынужден был и тут проявить свое уважение к
ней.
В ответ на шепот диакона и сам заговорил вполголоса.
- На ваш берег высадились беглецы, изменники из армии великого султана,
- торопливо заговорил он.
- Беглецы, правоверные турки? Грех какой, святой аллах... - удивленно
произнес отец Аввакум, направляясь к выходу, чтобы продолжить разговор с
турком, который, казалось, и не собирался задерживаться тут. Ему надо было
только лично убедиться. Вполне возможно, что святые отцы или
дервиши-монахи этого храма видели предателей еще до начала богослужения.
- Очевидно, уйдут в Варну! В лесу правоверные беглецы долго не усидят,
голод заставит выйти оттуда. А дорога на Варну начинается вон за тем
дубовым лесом. Обычно правоверные беглецы стараются не попадаться на глаза
людям. Где вы видели, чтобы бежавший турок бродил среди христиан...
Проводив воина за кованую дверь, отец Аввакум плотно прикрыл ее, чтобы
не мешать богослужению. Только спустившись по ступенькам во двор, отец
Аввакум удивленно развел руками. Турок внимательно и с нескрываемым
превосходством присматривался теперь к этому служителю храма "неверных".
То ли в его душу закралось подозрение, то ли он обдумывал какой-то хитрый
ход. С отвращением сплюнул, надевая на голову малахай, помахал рукой своим
воинам. Казалось, что теперь ему стало все понятным. Турецкие воины
сошлись вместе и долго совещались в сторонке, настороженно посматривая на
храм и священнослужителя. Не по себе было отцу Аввакуму от этих взглядов.
Потом, оставив несколько матросов на страже у храма, они обошли вокруг
него и с воинственным видом направились снова в лес.
То ли они убедились, что пошли по ложному следу, то ли решили применить
какую-то свою тактику, чтобы перехитрить монаха. С тревогой в сердце тот
вернулся в храм, где по-прежнему продолжалось богослужение.

9

А Варшава, король, шляхта тоже лихорадочно готовились к войне.
Страна жила в напряжении, словно натянутая до предела струна. Тревожные
и с каждым днем все более грозные вести с Днестра приходили в королевский
дворец. Война с Турцией наконец должна была избавить Польскую Корону от
позорной зависимости, от бесконечных прихотей султана. К этому стремились
не только правители Вены, но и всей Европы.
Об этом мечтали не только правители великой Польши во главе с королем,
но и весь народ! Да и султан разошелся не на шутку. Запретил кому бы то ни
было выступать против воины. Казнил всех, кто осмеливался это делать...
После долгих колебаний и суетливых сборов король Сигизмунд Ваза наконец
сам выехал из Варшавы, чтобы во Львове или южнее его возглавить всеобщее
народное ополчение.
Наконец-то сам король возглавит ополчение!..
- Сам Иисус Христос и папа римский благословили Речь Посполитую, чтобы
под моим королевским началом она сбила спесь и высокомерие с зазнавшегося
султана! - точно молитву произнес король, садясь в пышную, хотя и
тяжеловатую для военных походов карету с золотыми гербами.
Пять пар подобранных под цвет золотистой кареты лошадей стремительно
ринулись в путь, везя короля на поля кровавых битв, где, напрягая
последние силы, жолнеры и казаки сражались с турецкой ордой.
Торжественный отъезд короля на политые кровью и усеянные трупами поля
сражений у Днестра больше напоминал траурную церемонию, чем триумфальное
шествие всемогущего монарха.
Народ воспрянул духом, восприняв пышный выезд короля на войну как
символ безопасности страны. Правда, продвижение короля к месту сражения
было таким же медленным, как и подготовка к отъезду. Словно и не на войну
он ехал. Часто останавливался по пути, чтобы подписать все новые и новые
послания старостам края. Рескриптами и приказами он поторапливал шляхту с
ее войсками, чтобы они поскорее объединились в могучую армаду посполитого
ополчения под его монаршим началом.
Бесконечные переодевания короля, как того требовал придворный этикет,
то в походное, то в официально-гражданское одеяние отнимали немало
времени. Они тормозили продвижение королевского военного кортежа.
Но Сигизмунд III был уверен, что он всегда будет королем, что бы ни
произошло под Хотином или в другом месте. Пускай кричит Криштоф Радзивилл
об опасности, которая угрожает Польше со стороны шведского короля
Густава-Адольфа. Сигизмунд Ваза больше верил в свою звезду,
благословленную иезуитами и папой римским, чем каким бы то ни было
тревожным депешам и сообщениям гонцов, скакавших к нему со всех концов
государства.
Во время остановок в пути король наряжался, как для торжественных
дворцовых приемов. Непременно садился в кресло, надевал на голову монаршую
бобровую шапку. Кружевной белоснежный воротник, плотно облегавший шею и
веером спадавший на плечи, делал Сигизмунда скорее похожим на
венецианского дожа, чем на "первого шляхтича Короны" с великопольскими
традициями и нарядами. Адамасская шелковая мантия, черные парижские чулки
и лаковые туфли с золотыми пряжками и драгоценными камнями, как на
перстнях, были необходимыми атрибутами королевского убранства.
Во время этих остановок и приемов, точно шумный рой пчел, монарха
окружали многочисленные посланники, кардиналы ордена, адъютанты с высокими
военными званиями. Они стремились не к канцлеру Льву Санеге, а к
находившемуся в походе королю!
С каждым днем увеличивалось число дипломатов, иезуитов и курьеров,
сопровождавших короля в его походе. Сигизмунда встречали воеводы, старосты
и сопровождали дальше командиры все новых и новых отрядов поспольства,
призванного в армию.
По строжайшему повелению короля на приемах в пути предпочтение
отдавалось гонцам, прибывшим с поля битвы под Хотином. Они принимались
королем вне всякой очереди. Ведь где-то под Хотином в обыкновенном полевом
шатре лежит в лихорадке его сын-наследник Владислав. Именно как наследник
престола он требовал заботы короля, надеялся на нее. Владислав, как сын от
первой из двух жен короля - сестер-австриячек, не был избалован отцовской
любовью. Но все же он - наследник, предопределенный судьбой!..

10

Дипломаты, иезуиты, воеводы тянулись за королем тяжелым хвостом,
надоедая ему своими требованиями, советами. Особенно иезуиты! Они готовы
были даже воздух, которым дышит король, заменить крестом и Евангелием.
- Адъютанта ко мне! - велел Сигизмунд перед очередным приемом.
Красивый мазур-полковник тотчас явился, бряцнув блестящими шпорами.
- Кто сегодня прибыл на прием и... какие самые неотложные дела? -
сдержанно поинтересовался король.
- Очевидно, его милость подканцлер пан Липский... - начал адъютант.
Но король перебил его:
- Пан Липский, как и сам канцлер, без предупреждения может lada chwila
[в любое время (польск.)] заходить ко мне, полковник. А кто есть из
гонцов?
"Lada chwila" король произнес особенно подчеркнуто. Адъютант воспринял
это как признак раздражения короля или иронического отношения к польскому
государственному языку. Так уж повелось у королей польской шляхты: король
Стефан Баторий, венгр по происхождению, даже с женой разговаривал с
помощью переводчика. Да и то - на латинском языке. Его крылатое выражение
- Non decet regem psittacum esse [королю неприлично быть попугаем (лат.)],
- стало любимым афоризмом и высокомерного Сигизмунда Вазы...
- Ваше величество, снова прибыли гонцы от королевича Владислава и от
старосты Любомирского.
- Не староста, а польный гетман, который героически заменил покойного
Яна Кароля Ходкевича. Какое-то проклятие лежит на королевских польных
гетманах. Вот уже второй пал смертью храбрых на кровавом поле битвы в
Молдавии. Кто еще?
Гонцов, которых надо было принять в первую очередь, собиралось по
нескольку на каждый прием. И так изо дня в день...
И вот после недельного беспокойного похода из Варшавы до Львова к
Сигизмунду прибыл гонец гусарского оршака, которому Заруцкий лично передал
донесение о казни казацкого атамана Бородавки.
- Гонец из Киевского воеводства? Да, любопытно, любопытно! По-видимому,
пан Томаш Замойский хочет испросить у меня совета, куда направить
соединение вооруженных посполитых, собранных из пяти украинских воеводств?
- Гонцы пана киевского воеводы тоже со вчерашнего дня ждут приема
вашего королевского величества. А о соединении посполитых, как изволили
сказать ваша милость, не стоит беспокоиться. Но здесь прибыл гусар, -
смутившись, доложил полковник-адъютант.
Король открыл глаза, чуть приподнял голову и снова опустил ее, сидя "на
тропе". При этом он еще раз взглянул на белоснежный кружевной воротник -
признак королевского могущества.
- О чем докладывают гусары? - на немецком языке спросил король.
- Известный вашему королевскому величеству слуга ротмистр Заруцкий
предательски убит джурой полковника Сагайдачного банитованным Вовгуром.
- Убит Заруцкий? - Дорожное Евангелие тут же выскользнуло из рук
короля. - Тот самый Заруцкий, которому...
- Именно он, ваше величество...
- Поймали, наказали преступника?
Адъютант многозначительно развел руками. Только спустя некоторое время
тихо добавил:
- Точно вихрь налетел этот изменник, как рассказывает курьер. На глазах
у сотни гусар его величества... ускакал в лес. Известно, что это был один
из любимых джур пана Сагайдачного, а родом...
Король, словно его кто-то толкнул в спину, поднял голову:
- На кой леший мне нужна родословная этого опришка, убийцы! Позвать
гусара ко мне. Сам желаю услышать позорное донесение, коль убийца
доверенного королевского слуги ускользает из рук целого отряда беспомощных
воинов.
Адъютант ушел выполнять приказание разгневанного короля. Убийство
Заруцкого - чрезвычайное событие для короля. Ведь правительство шляхты
направляло Заруцкого с особым поручением не без ведома короля. Наоборот,
это делалось по его приказу... И только что чрезвычайный гонец Владислава
известил его о казни Бородавки. Король хотел услышать это и от самого
исполнителя воли Речи Посполитой. А казаки, оказывается, уже стали мстить
за это шляхте. Заруцкий первая жертва. Кто же будет следующей?..
- Позор! В шляхетской Польше правит не король, а любой диссидент...
казак, банитованный...
Сигизмунд Ваза нервно ходил по комнате, ожидая гонца-гусара. Но увидел
не гусара, а сразу троих совсем нежданных. Одного из них он знал очень
хорошо. Однако был удивлен появлением его здесь. Изящно одетый, молодой,
Ежи Оссолинский первым поприветствовал короля. Оссолинский завершал свое
образование в Вене, Париже и последнее время в Лондоне, одновременно
выполняя дипломатические поручения, не гнушаясь и грязных шпионских дел.
Что заставило его так поспешно прибыть из Лондона к нему на аудиенцию?..
Почтительно став на одно колено, этот молодой, но уже бывалый дипломат
поцеловал протянутую руку короля. Пересыпая родную речь латинской, он
произнес:
- Рекомендую вашему королевскому величеству прославленного воина Речи
Посполитой, ныне полковника Стройновского, шляхтича из юго-западных
областей нашей страны! Сам же я приехал на несколько диен из Лондона,
чтобы взять жену. И вдруг встретились...
Запыленный после дальней дороги, добираясь на лошадях из-под самого
Хотина, давно не бритый, в потертом в боях полковничьем мундире и в
казацкой шапке с малиновым шлыком, полковник действительно поразил короля.
Он по-военному подошел к королю, учтиво поприветствовал его, склонив лишь
голову. Порывисто снял шапку и по-казацки сунул ее себе под мышку.
Король даже улыбнулся в ответ на оригинальное приветствие этого хорошо
известного ему по рассказам и документам воина, боевого побратима
Александра Лисовского.
- Станислав Стройновский из Стройнова имеет честь приветствовать вас,
ваше королевское величество! Сейчас я возглавляю большой отряд польских
воинов, направляющихся по приглашению вельможного пана графа Михайла
Альтана в чешские области австрийской империи.
Родной полковнику польский язык не удивлял короля, хотя почтенная
шляхта старается разговаривать с королем если не на латинском, то на
смешанном немецко-польском языке. Польского языка король не признавал и
даже ненавидел его. И поэтому с трудом понял только то, что полковник со
своим войском лисовчиков направляется на любимые королем австрийские
земли. Его радовало, что они идут помогать цесарю. А ведь полковник прибыл
из-под Хотина, где принимал участие в боях с турками, и мог бы
проинформировать короля о положении на фронте.
После разговора с двумя разными по своему положению и возрасту людьми у
короля сразу поднялось Настроение. У него вылетели из головы все нудные
заботы о посполитом рушении, а вместе с тем и мысли об этой ужасной войне
с турками.
К тому же в комнате находился еще и третий воин, вошедший вместе с
этими двумя. Молодой, запыленный в пути, вооруженный по-походному. На
голенищах желтых сапог еще виднелись следы от ремней шпор. Нахмуренные
брови делали его каким-то слишком суровым, сосредоточенным и
неприветливым. Войдя, он тотчас сорвал с головы шапку и, остановившись у
порога, поклонился королю.
Поздоровавшись с Оссолинским и Стройновским, король взглянул на
третьего гостя. Вошел вместе с ними - очевидно, по одному и тому же
государственному делу. Потом вопросительно посмотрел на Ежи Оссолинского,
как на близкого к Короне человека. Но на немой вопрос короля ответил
полковник Стройновский:
- А это, прошу ваше королевское величество, приднепровский казак, джура
Петра Сагайдачного Лысенко-Вовгур.
Король нервно вздрогнул, услышав имя убийцы Заруцкого. Именно в этот
момент Лысенко сделал шаг от двери, почтительно и в то же время с
независимым видом поклонился королю.
- Так это и есть Вовгур, джура полковника Сагайдачного?..
- Да, ваше королевское величество. Это он покарал ротмистра Заруцкого.
- Поступок... - снова начал король, захлебываясь от злости или от
приступа грудной жабы.
- Достойный королевской воли и... награды! - смело продолжил
Стройновский. И добавил: - Прошу, ваше величество, выслушать до конца.
Разговор у нас долгий, неотложные дела заставили прибыть сюда, оставив
своих лисовчиков на границе Австрии.
Король снова вздрогнул, услышав ненавистное слово "лисовчики". Хотел
было что-то возразить, но молодой полковник предостерегающе, не
придерживаясь придворного этикета, приподнял руку. Король только пожал
плечами, покачал головой, готовый выслушать Стройновского. Восторженные
слова о лотровском войске показались королю проявлением самовлюбленности
полковника.
- Суд и казнь над казацким гетманом Бородавкой совершена, ваше
королевское величество, - продолжал Стройновский. - Но ведь Бородавка был
вожаком сорокатысячной казацкой армии, которая своей отвагой и умением
побеждать неверных в конце концов решает исход войны под Хотином,
возвеличивая Польскую Корону! Прошу поверить мне, живому свидетелю этой
необыкновенной храбрости казаков на Днестре, охваченных великопольским
патриотизмом. А эта... неожиданная смерть прославленного запорожского
гетмана только усиливает недовольство казаков. Разве такой награды ждали
они от своего короля, прошу прощения, ваше величество?! А ведь их около
сорока тысяч прекрасно вооруженных воинов! Стоит ли нам так обострять
отношения с приднепровскими казаками, которые, искренне веря обещаниям
Короны, самоотверженно сражались за Днестром? Ведь они не самозванцы, а
благородное ратное товарищество, богатыри, которые считали за счастье pro
patria mori [умереть за отчизну (лат.)]. Или, может, Речь Посполитая
больше не нуждается в хороших воинах в такое тревожное для нее время?..
- Но ведь суд!.. - нетерпеливо возражал король, прерывая пламенную речь
полковника. Король не обижался на него. Таков уж своеобразный характер у
полковника, который так, можно сказать, оригинально разговаривает с
королем.
- Суд и слова покойного гетмана Ходкевича выражали волю короля. На небо
уповал покойный, полагаясь только на казацкую ловкость в военном деле. С
такой верой и погиб. Королю, на мой взгляд, именно сейчас ах как не к лицу
так... беспардонно, если так можно выразиться, поступать с казачеством. Мы
должны оценить это и поблагодарить казаков за военную услугу королевству!
- Такая услуга, ваше королевское величество! Пренебречь ею - означало
бы лишиться наших ратных героев!.. - подчеркнул молодой, одетый по
английской моде дипломат Оссолинский.
- Неужели шляхтичи забыли о грозном предостережении сенатора
Збаражского, что потворство лисовчикам пагубно отразится на нашей
политике? Казаки, ратные герои... Но ведь они враги моей веры!.. - не
сдержавшись, раздраженно провизжал король.
- Вера короля - непоколебимый столп нашей государственности! Но не
казаки и тем паче не лисовчики расшатывают ее, ваша милость. Возьмите к
примеру хотя бы Бетлена Габора да и всю явную и тайную протестантскую
коалицию, ваша милость... Может быть, и не следует благодарить казаков, но
проявить в какой-то мере монаршее признание их смелости, ловкости и отваги
необходимо. Кстати, и об этом отважном воине, который именем короля
покарал Заруцкого... Да, да, именем короля, ваша милость. А казакам еще
гетманом Ходкевичем обещано не вступать без их согласия и участия ни в
какие переговоры с неверными. Вдруг какой-то Заруцкий убивает казацкого
гетмана за спиной короля!.. Таким образом, оказывается, что король не
только не причастен к этому, скажем прямо, злодейскому убийству казацкого