Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга вторая

снова поинтересовался единственный среди лисовчиков шляхтич Себастьян
Степчинский.
- Лучше уж море, пан Степчинский, чем эти непроходимые лесные дебри!
Осточертело зверем шнырять по земле. В этих лесах волком завоешь...
Галеры, говорят, уже есть у них. Соберемся - и в море. А морей тут
достаточно, можно и поискать свободную страну!
Так прощались друзья, оставляя Максима Кривоноса с его "смертниками" и
с туманными надеждами. Однако он не потерял надежду, верил в лучшее
будущее и не бросал оружия. С оружием в руках он шел храбро сражаться за
человеческую свободу, пусть даже и наемным воином у подозрительных
северных рыбаков. Единственное желание сейчас у него - труд, спокойный сон
да хоть какая-нибудь семья, ребенок!.. Побольше бы свободы, ласковых слов,
близких и поменьше проклятой войны!
Рыбаки, правда, приходят сюда тоже с опаской. Жизнь дороже, чем эти
рискованные барыши. Но все же... они свободны. Обретет ли он со своими
друзьями подлинную свободу у рыбаков на берегу Северного моря? Голландцы
тоже не прекращали борьбы за свободу, отвоеванную у испанских
поработителей. Ненасытный испанский король до сих пор силится вернуть
многовековое господство над нидерландскими трудящимися...

2

Поздней осенью казаки, возглавляемые Иваном Ганджой, снова втянулись в
затяжную войну австрийского цесаря против Бетлена Габора, потеряв
несколько человек. Но все же им удалось выбраться из Болгарии, заполненной
ордами крымских татар и турецких войск.
Хотя старшим в отряде был Ганджа, но вел их по этим извилистым дорогам
Назрулла. Ему не впервые блуждать по болгарским дебрям. В начале зимы,
усталые, обносившиеся и голодные, вступили они на украинскую землю. Тоже
страдает горемычная, как и "смертники" Кривоноса, обнищавшая, ограбленная.
С какой радостью переправлялись они по льду через Прут в Каменец!..
Несчастная, но родная земля!
Приближался вечер, свежий снег припорошил лед. Потрескивающий лед
словно приветствовал их. Еще больше задрожали легко одетые казаки, но не
так от холода, как от радости, что наконец-то вернулись домой! Даже
Назрулла, как утомленный пловец, преодолевший последний гребень волны,
радовался этому возвращению. Вот он, Каменец, весь перед глазами!..
Но нет, не весь... Еще на льду, когда они только подошли к берегу, их
встретили жолнеры Потоцкого. Рассеяли, разогнали!
Не удержался и кое-кто из казаков отряда Ганджи. Ведь воины же они!
Спускались сумерки. Последним отступал горячий Вовгур, отстреливаясь из
новейшего французского штуцера с кремневым запалом. Пули с воем настигали
даже тех жолнеров, что охраняли покой каменецкой шляхты. Жолнеры
всполошились. Им пришлось столкнуться не с простыми разбойниками из
Молдавии, а с обстрелянными воинами. Жолнеры струсили и подняли такой
крик, что на помощь им из Каменца выскочили конные гусары...
Спустившаяся ночь приостановила эту перепалку. Счастье окончательно
изменило странствующим украинским воинам. Голодных, легко одетых и
перемерзших негостеприимно встретила родная земля.
- Вот так вернулись домой! Чтоб они, проклятые ляхи, вовек не попали в
свой родной дом!.. - с горечью говорили беглецы.
Утомленные боем, без еды и отдыха, с двумя ранеными, они вынуждены были
бежать ночью. Стороной обходили хутора, посылая туда одного, чтобы
расспросить о дороге да выпросить еды, или хоть на порох выменять теплую
одежонку.
- Что же тут творится, на нашей родной земле, люди добрые? Думали, что
домой вернулись, а нас здесь саблями, как турецких захватчиков, встретили!
- жаловались они хуторянам.
- Пацификуют, взбесились бы они, проклятые! И придумали же такое
словечко для нашего украинского брата, точно мы кроты или крысы.
Обезоруживают казаков и заставляют пахать для шляхтичей захваченную у нас
землю... - оглядываясь, жаловались хуторяне и лисовчики.
- По-моему, дядько Иван, - обратился Юрко Вовгур к Гандже, - осесть нам
тут негде. Хотя и далеко до Чигирина, а придется добираться туда, не глядя
на зиму.
- Чигирин, добре, добре... Богдан-ака! - чуть слышно произнес
обессиленный Назрулла. Во время стычки у Каменца он тоже был ранен саблей
в руку.
И они пошли дальше, походя подкрепляясь случайно раздобытой едой,
убогим подаянием хуторян. Снежные бури, рождественские и крещенские морозы
пересиживали возле костров в лесах, подальше от селения.
Каменецкие гусары и жолнеры не преследовали их. Но во все староства
были разосланы гонцы с извещением войск о продвижении казаков. Под Белой
Церковью казаков поджидали немецкие рейтары польного гетмана, поставленные
в двух местах предполагаемой переправы их через реку Рось.
- И впрямь явились словно к мачехе... - горевал Ганджа. - Хотя бы
одного, пусть и реестрового, казака встретить!
- Жди, реестровые казаки помогут, держи карман шире. Да они держатся за
короля, как вошь за кожух. Продадут, погибнешь ни за понюшку табаку! Упаси
боже нас от встречи с этими христопродавцами... - сердито возразил Вовгур.
Они пробирались по диким местам, обходя селения, где стояли польские
жолнеры. Из рассказов хуторян узнали о беспрерывных стычках запорожцев с
войсками коронного гетмана. Поражение войск Конецпольского под Киевом
восприняли как подбадривающий признак роста силы казачества. А пока что им
приходилось туго, они чувствовали себя иноземцами на своей родной земле.
Наконец, после стольких мытарств, их приняли в свое лоно приднепровские
казацкие леса!
- Это уже и мои родные места! Отсюда мне пришлось впервые уходить с
войском на Днестр... - восхищенно начал Вовгур и умолк.
- Так веди, раз тебе местность знакомая. Мне, молдаванину, тут труднее
встретить кого-нибудь из своих, - отозвался Иван Ганджа. - А то совсем
пропадем, если не от голода, так от холода.
Их отряд таял, как снег на солнце. Из пятидесяти человек, перешедших у
Каменца Прут, осталось только тридцать. Разогнанные каменецкой охраной,
утомленные и потерявшие всякую веру, они разбрелись кто куда. Одни
направлялись на Брацлав, другие на Умань, в села и лесные хутора.
Назрулла хотел во что бы то ни стало добраться до Чигирина. Напрягая
последние силы, он шел, веря в теплую встречу, в окончание неудач.
И вот однажды зимним вечером он с Иваном Ганджой и еще пятью воинами
пришли в известные холодноярские леса. Монахини лесного скита, монастыря
св.Матрены, увидели, в каком положении находятся эти перемерзшие
вооруженные люди. Все жители Приднепровья знали, как преследуют польские
войска казаков, угоняя их на Сечь или в леса, где и холодно и голодно. В
отрядах казаков становилось все меньше и меньше, они находили приют в
селах. Но там их обезоруживали жолнеры. Королевское правительство
превращало украинских крестьян и казаков в хлопов, рабов на захваченных
ими землях.
- Если направляетесь в Чигирин, то учтите, что там кроме реестровых
казаков стоят еще и жолнеры. А недавно прискакали туда и немецкие рейтары.
Из Белой Церкви принесло их сюда, прости, пречистая матерь, - говорили
монахини, предупреждая казаков.
- Что же нам, матушки-сестры, делать? - тяжело вздохнув, спросили
изморенные, озябшие казаки Ганджи.
- Приютить вас, братья, мы не можем. Ежедневно наезжают сюда жолнеры и
реестровцы из Чигирина. А вот только что и рейтары наведывались,
присматривались, псы, долго принюхивались, прости, пречистая матерь божья.
Дадим вам харчей, и отправляйтесь... Только не в Чигирин!
- Лучше уж в Субботов, - поторопилась вторая молодая монашка. - Молодой
субботовский хозяин иногда скрывает у себя вашего брата казака. Сам же он
служит писарем в чигиринском полку.

3

Богдан не получал большого удовлетворения от службы писарем. Изо дня в
день скучать в полку, управлять, приказывать от имени полковника... Нет,
не к этому стремится деятельная натура Хмельницкого. Уж лучше пасти табуны
коней на просторных чигиринских лугах или поднимать целину. А в свободное
время ехать на Днепр и ловить в проруби задыхающихся подо льдом щук... Но
нравится тебе эта служба или нет - такова уж твоя казацкая судьба. А
отказаться от нее - значит отказаться от своего рода и казацкого звания!
Сегодня Богдан раньше обычного выехал из Чигирина и быстрее помчался в
Субботов. "Тороплюсь, чтобы застать сынка бодрствующим? - почти вслух
спросил сам себя и улыбнулся. - Эх-хе-хе! Торопимся, летим изо всех сил, и
каждый раз все скорее и скорее". Но сегодня не ради сына торопится он
домой, убежав, как от горя, от этой писарской работы!
Галопом вскочил в открытые ворота двора. И, словно забыл о сыне, не
спешил в дом, помог слуге разнуздать коня.
- В доме все в порядке? - спросил челядинца, стараясь не выдать своего
волнения.
- А что может случиться? - вопросом на вопрос ответил челядинец. -
Панни Ганна поговорила с казаком, вашим гонцом, улыбнулась и сказала:
"Хорошо!" Потом гуляла с сынком, потому что пани Мелашка была занята с
девчатами. Тимоша все порывается убежать от матери, чтобы одному поиграть
в снегу. Резвый хлопчик!..
Вдруг залаяли дворовые собаки. Хотя Богдан и ждал этого, но вздрогнул и
выбежал из конюшни.
- Наконец-то! - произнес, облегченно вздыхая.
В зимних сумерках увидел... вооруженных всадников и так же неожиданно
остановился. Не они!
- Эй! - крикнул из-за ворот первый всадник, словно прячась за ними.
Богдан опомнился и направился к воротам. По его лицу трудно было
определить - то ли он недоволен, то ли удивлен, то ли разочарован.
Любопытство, только деловое любопытство писаря.
- Кого ищете, панове гусары? - спросил, заглушая другой тревожный
вопрос: "Неужели Сулима не смог обойти дозоры коронного гетмана?.."
- Прошу прощения у пана писаря, из Белой Церкви прискакали рейтары пана
коронного гетмана. Они прибыли для беседы с паном полковником!.. -
по-украински обратился к Нему гусар, стоя у ворот.
- Рейтары? Зачем это господь бог послал к нам еще и рейтаров? - в
шутливом тоне спросил Богдан, подходя к воротам.
- Вы уже простите нас, пан писарь, тут шатаются беглецы, так разве мы
можем обойтись без рейтаров?
- Какое дело рейтарам до разных странствующих бродяг? Да и писарь тут
ни при чем. Передайте пану полковнику, чтобы у себя развлекал рейтаров, а
со странствующими казаками... было бы с кем - сами справимся.
- Так и передать?
- Так и передайте, паны гусары. Пан писарь, мол, еще и в дом не успел
войти. Так и скажете, отдохнуть должен я.
Повернулся и медленно пошел к дому, как степенный хозяин, будучи
уверен, что гусары его не ослушаются.
Гусары не сразу отъехали от ворот, и Богдан понял, что они обиделись.
Но не остановился, не заговорил с ними. Поскорее бы отъезжали.
- Ты один? А где же?.. - поторопилась Ганна и тут же запнулась. Ганна
настолько была проницательной, что по лицу мужа могла определить его
настроение. В таком состоянии он всегда раздражительный и гневный. Но
Богдан понял жену, пересилил себя и улыбнулся. И за это любила его Ганна.
Порой и любовь к детям заслонялась большим чувством к Богдану и
преданностью. И именно это больше всего ценил в ней Богдан. О настоящей
любви, о глубоком чувстве Богдан не хотел и вспоминать. Потому что с этим
чувством связывалась сердечная боль, всплывали в воображении образы других
женщин. Их немилосердно отгонял от себя возбужденный воспоминаниями
Богдан.
- Один я, Ганнуся, один. А... взволновали меня посланцы гусарского
полковника. Прямо по пятам ходят, проклятые шпионы. Непременно с самим
Конецпольским поговорю об этом... Дети спят?
- Только что улеглись. Тимоша немного капризничал, все: "Папа, папа!.."
А мы думали, что это уже они приехали. Пани Мелашка принялась
было-готовить ужин.
- Очевидно, задержались хлопцы, заметив слежку коронных за нашим
братом, - медленно отвечал, настороженно прислушиваясь.
В это время снова залаяли собаки, зашумели дворовые хлопцы. Богдан
наскоро набросил на плечи кунтуш.
- Значит, пробрались все-таки, приехали! - на бегу сказал он Ганне. -
Побежал я, Ганнуся. А вас, матушка Мелашка, прошу быть особенно
внимательной к Ивану Сулиме. Хороший хлопец... сами знаете. Я суховато
обошелся с ним во время нашей первой встречи на Дунае.
- Положись на нас, Богдась. На то бог и дал жену мужу, чтобы она первой
споткнулась, прокладывая ему путь, - спешила изречь Мелашка.
Но Богдан уже не слышал ее, выйдя из комнаты.
Выбежал на крыльцо, присматриваясь издали к воротам, прислушиваясь к
разговорам. Ночная мгла скрывала все, что происходило там. Богдан крикнул
слуге:
- Впускай, Григорий, впускай! Это свои...
Но за воротами не было ни одного всадника! Неужели из-за
предосторожности оставили где-то коней? Могут же выдать себя, появившись
вооруженными и на конях... И стал прислушиваться к голосам. Скрип ворот
заглушали голоса прибывших, а на удивление темная ночь, да еще после
света, мешала разглядеть, что происходит на улице.
- Богдан-ака-а! - вдруг разнеслось в темноте, как гром среди ясного
неба.
- Назрулла?! - крикнул Богдан, позабыв в этот миг о всякой
осторожности. Стремительно бросился обнимать неожиданно вынырнувшего из
темноты Назруллу.
Назрулла пробормотал что-то по-мусульмански, прикладывая руку ко лбу и
сердцу. Неожиданность и радость, как холодной водой из ведра, обдали
Богдана, проясняя сознание. Встреча с Назруллой перебросила его в иной
мир. Словно не друга обнимал он, а свое далекое, глубоко волнующее
прошлое, свои сны, от которых просыпался по ночам, переживая за судьбу
этого бесконечно преданного ему человека.
- Назрулла, друг мой! Наконец-то ты, мой многострадальный Назрулла...
Ну и обрадовал! - говорил Богдан на турецком языке, по которому уже
начинал скучать.
- Удивил, а? - прошептал Назрулла сквозь слезы.
- Нет, братец Назрулла, порадовал. Грустно мне становится без душевных
друзей, растерял я их... - И Богдан увидел еще нескольких человек, которые
стояли притаившись, наблюдая за встречей друзей. Ганджа прекрасно понимал,
о чем они говорили. - А это кто привел тебя? Да неужели сам Ганджа?!
Братья мои, Иван! Ну, с Новым годом, друзья...
Выпустив из объятий Назруллу, Богдан бросился приветствовать Ганджу. А
Вовгура так и не узнал.

4

После возвращения из плена Богдан прежде всего встретился с казаками в
Терехтемирове. Горько тогда было ему переживать недоверие к нему казаков.
Казачество - это ведь семья! Она крепка своим братским единением. Казаки
любили быть вместе, собирались по всякому поводу, гостили у родственников
и соседей. Особенно когда возвращались из похода. Богдан знал об этом,
привык к таким обычаям еще с детства в Субботове. И он интересовался
походами на море, боями с татарами, особенно с турками.
- Гостили у родителей - будут гостить и у меня! - сказал он в разговоре
с Мелашкой. Об этом казацком единении она много рассказывала ему еще во
Львове. И у него часто собирались гости на праздники, на крестины,
которыми так зачастила Ганна. Круг гостей пока что был ограничен, Субботов
стоял вдали от торных казацких дорог.
Иногда на праздник он приглашал к себе совсем взрослого теперь казака
Мартынка, единственного сына Мелашки. И каждый раз вспоминали Карпа,
сожалея, что нет его с ними. Еще тогда Мелашка похоронила свою
многострадальную мать, а хату и усадьбу ее перепоручила соседям. Карпо
теперь вошел в семью Богдана, как брат, наравне с Мартынком. В этой семье,
где жила и его тетя Мелашка, он чувствовал себя своим. Но непоседливый -
он все рвется в реестр и никак не может пробиться даже с помощью Мартынка.
А с Мартынком всегда вместе его неразлучные друзья-побратимы Филонко
Джеджалий и Иван Богун. Они всегда с удовольствием гостили у Богдана.
Богдан побывал в неволе и очень интересно рассказывал о своем бегстве. Они
завидовали Карпу, который встретился с Богданом в придунайских дебрях,
когда он бежал из плена!
В семье Богдана готовились к встрече Нового года, ждали и Карпа.
Мелашка была теперь матерью не только Мартынку, а всем им, в том числе и
Богдану. Тот с радостью ждал их приезда, советуясь с Мелашкой и Ганной,
как лучше встретить своих побратимов.
А накануне Нового года, в Меланьин день, в полковую канцелярию Богдана
зашел старый чигиринский казак, кузнец Микита. Он до сих пор еще ковал
необходимую для полка мелочь и был своим человеком в доме.
- Сегодня, пан писарь, заезжал ко мне один человек из-за Днепра, рыбак.
Передавал вам поклон от полковника Сулимы Ивана... - запнувшись, тихо
сообщил коваль.
- Иван Сулима, говорите? - взволнованно спросил Богдан.
- Да. Рыбак сказал, что он не один заедет. Возвращаются из-под
Переяслава после поражения коронного гетмана... С ним еще несколько
нереестровых казаков и старшин. Странствуют, скрываются, но обещали
заехать к вам этой ночью как колядники.
- В Чигирин?
- Упаси боже в Чигирин! Очевидно, лубенский казак Мартын и приведет его
в Субботов, как передавал рыбак...
"Лубенский казак Мартын приведет". "Опытный "поводырь"!" - улыбнулся,
вспомнив давнее прошлое.
А в Субботове... гусары из полка! Неужели им так нужен был писарь
именно в ночь под Новый год?.. Не успел он распрощаться с гусарами, как
следом за ними, крадучись, словно с неба упали друзья из Италии! Богдан
так обрадовался Назрулле, что совсем забыл об ожидаемом госте Иване Сулиме
с казацкими старшинами.
У хозяек было что подать на стол. Они ждали колядников. Богдан
позаботился о том, чтобы его дорогие путешественники умылись, привели себя
в порядок. Что они расскажут ему о Максиме? Несчастный воин, большой
друг... Пришлось искать какую-нибудь одежду, чтобы переодеть хотя бы
Назруллу и Ганджу. Это несколько задержало ужин.
Богдан был так занят своими друзьями, что в первый момент удивился,
когда появился дворовый казак и сообщил:
- Казацкие старшины прибыли из Переяслава! Коней их отвели в яр
холодноярского леса.
Казаку показалось, что Богдан испуганно окинул взглядом комнату, где
Ганна и Мелашка просили Ивана Ганджу помочь им поговорить с Назруллой.
Дворовый казак хорошо знал своего хозяина. Богдан, как всегда, тут же и
опомнился, поскольку давно ждал этих гостей.
- Ну вот и хорошо. Слава богу, благополучно проскочили мимо...
королевских надсмотрщиков. Приглашай всех в дом. Сколько их? Пешком или на
конях прибыли?
- Да говорю же - на конях, добрая сотня казаков наберется! Человек
десять сошло с коней. Да и то... с нашими.
- С десяток приехало? А кто эти наши?
- Разве я не сказал? Приезжих человек семь. А вместе с ними наш
Мартынко, Ивась и Филонко...
- Приглашай всех. Скажи - рады... Да я сам... Ганнуся, матушка Мелашка!
Наконец-то приехали...
- Приехали? А как же быть?.. Не спрятать ли этих? Ведь приходится
теперь и нашим людям прятаться. Их и так уже загнали, как зайцев, -
сказала предусмотрительная Мелашка.
Богдан не раздумывал, огонек решимости сверкнул в его глазах.
- Пускай, матушка, остаются. Хотя бы и сам коронный гетман застал их
здесь... Это мои гости! Писарь, думаю, сумеет защитить своих дорогих
гостей. Да и Иван Сулима тут!
Без шапки, раздетый, он рванулся к двери...
Но дверь вдруг раскрылась, словно от ветра, и из сеней донесся говор
людей, в комнату ворвался морозный туман, расстилаясь по дубовому полу.
Моложавый, усатый запорожский полковник, которого теперь трудно было
узнать, на ходу смахнул с русых усов иней и переступил порог.
Раздался звон двух десятков шпор. Следом за ним вошли молодые казаки.
Одни - в жупанах, подпоясанных красными кушаками, с саблями на боку и с
пистолями за поясом, а некоторые и с двумя. Еще в сенях они снимали с
голов смушковые шапки, растрепанные чубы-оселедцы, раскручиваясь,
шевелились, как живые.
Богдан широко развел свои сильные руки. Внутренне никогда не изменявшее
ему чувство подсказало, что этот усатый казак и есть Иван Сулима. Это
чувство теплилось в душе Богдана почти десять лет, поел" их разлуки на
Дунае.
- Ну... - произнесли, словно вздохнули, друзья-побратимы, обнимаясь и
целуясь.
Как всегда, без шапки, словно он где-то прятался, последним вошел Карпо
Полторалиха. Отбросил растрепавшийся чуб-оселедец и первым подошел с
приветствием:
- Обнимайтесь, целуйтесь, панове друзья! Роди, боже, всякую пашницу,
дари счастье дому сему!.. А это не матушка ли Мелашка с коржем да кутьей
на полотенце, как своих родных, казаков встречает?.
И первым разделся, подавая пример другим. Карпо приехал к своим родным
на праздник!

5

Усадив дорогих гостей в красном углу, Богдан сам сел между Назруллой и
Иваном Сулимой.
- Угощайте, хозяйки, дорогих гостей, да... и меня заодно с ними.
Знаешь, Иван, я пьян от счастья и радости! Сколько лет прошло, и каких
лет!.. В хозяйских хлопотах глушу тоску, томлюсь на противной писарской
работе. И жаль мне своей загубленной молодости! Учился, мечтал... А нынче
места себе не нахожу подходящего, настолько выбила меня из житейской колеи
турецкая неволя...
И пил с гостями вино. Казаки повеселели, зашумели. Карпо занимал
разговорами Назруллу и его друзей. Даже мрачный и озабоченный полковник
Сулима становился, как и когда-то, разговорчивым собеседником.
- Воюем, говорю, Богдан, льем попусту человеческую кровь в глупых
стычках, с войсками коронного гетмана. Яцко Острянин разуверился, охладел
в борьбе, а с избранием наказных атаманов неразбериха какая-то получается.
Тьфу ты, прости, господи милосердный, все делается не так, как надо. Да и
оружием своим воспользоваться толком не можем.
- Отбиваемся же! Значит, можем... - подумав, заметил дружески Богдан.
А вспыльчивый Сулима воспринял это как возражение.
- Отбиваемся или только огрызаемся, припрятывая часть вооруженных
казаков. Прячем, точно шило в мешке! Разве так следовало бы отбивать?..
Что же, Богдан, берешь и Назруллу к себе хозяйничать? - вдруг переменил
тему разговора Сулима.
Богдан хорошо понимал своего старого друга. Горячий, как и прежде, хотя
пора бы уже и охладиться. Возле Суды у него есть хутор, семья. А какой
неугомонный, даже в гостях спокойно посидеть не может! Он сдерживает себя,
это видно, избегает говорить о том, ради чего приехал сюда. Разговор
предстоит горячий. "Очевидно, будет уговаривать меня присоединиться к
восстанию!.." - разгадал Богдан намерения друга.
- Может, сначала один на один поговорим? Давно мы не беседовали с
тобой, - тихо сказал хозяин гостю.
Полковник быстро окинул взглядом сидевших за столом друзей. Улыбнулся,
невыразительно кивнул головой.
- Хлопцы, кажется, все свои. А о Назрулле я так... спросил. Он,
очевидно, теперь не захочет хозяйничать... Он воин хороший.
- Настоящий, хороший друг, Иван. Конечно, и воин, покалеченный
каменецкой шляхтой не меньше, чем каждый из нас... Говоришь, огрызаемся?
Мы, право, похожи сейчас на разъяренных псов, которые только огрызаются.
- Разъяренный пес, дорогой Богдан, слепо бросается на своего
обидчика... - снова продолжал Сулима мысль, которая не давала ему покоя.
- Что же, давайте поговорим, друзья мои. Полковник Сулима возмущается
несправедливым отношением польской шляхты к нашему народу, - громко
обратился Богдан к своим гостям.
- К украинским казакам, - прервал его Сулима.
- Казак - это не только ты да сидящие тут за столом. Казаки - это наши
люди, успевшие взять оружие в руки. А кроме них есть еще люди, тоже
способные взяться за оружие. Но есть жены и дети. Это наш народ, который
испытывает на себе гнет. Это вся Украина, мои дорогие гости!.. -
воскликнул Богдан, раскрасневшийся от вина, как и его гости.
- И потому единственный выход: отбиваться от шляхты! - не утерпел
Сулима.
- Лучше уж не отбиваться, а бить! Бить так, чтобы правнуки помнили! -
воскликнул слегка опьяневший Богдан. - Не ради удовольствия киевские
доминиканцы целый час освящали саблю Конецпольского, когда он отправлялся
с войсками усмирять казаков! Он немилосердно будет рубить ею и не пощадит
украинцев.
- Проклятые католики! Уничтожить их надо вместе с их заикой гетманом...
- не удержался совсем молодой старшина Иван Серко.
Богдан до сих пор еще не был знаком с ним. Теперь спохватился и шепотом
спросил у Сулимы:
- Хороший, видать, хлопец, но... горячий. Где ты подобрал его? Рядом с
ним, тот, что распахнул грудь, кажется, тоже будет неплохим запорожским
полковником. Кто они, Иван?
- Тот, что намеревается бить киевских доминиканцев, прозывается Серком.
Смелый и ловкий воин в бою! А рядом с ним... неужели не узнаешь Данька
Нечая? Отец его недавно погиб в боях под Киевом.
- Полковник Олекса? - ужаснулся Богдан.
- Да, он. Не пускали его драться. Но когда услышал, что шляхтич
Заславский бахвалился превратить православные храмы в корчмы, немедленно
бросился на помощь этой молодежи. Там и голову сложил... Ну, а этот сотник
тоже Иван...
- Одних Иванов подбираешь? - до сих пор еще находясь под впечатлением
известия о гибели Нечая, промолвил Богдан. Что-то новое тронуло его душу:
где-то идут бои, гибнут такие люди, а он... субботовскую целину
распахивает.
- Да Иванов же и в святцах порой по сорока на день приходится. Это уже
Иван Нечипорович, - с уважением отрекомендовал Иван Сулима Золотаренко. -
Так и зовем его. У него жена, двое детей. В бой с ляхами идет смело, без
колебаний. В Чернигове примаком пристал, переехав туда с днепровского
хутора, а свою сестру Ганну замуж выдал за полесского казака...
- Золотаренко?! - воскликнул Богдан и посмотрел на сотника, который был
похож на приднепровскую девушку Ганну.
Сотник вскочил со скамьи, услышав свою фамилию. Улыбаясь, протянул