Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга вторая

впрямь пора было о покаянии подумать. Сколько греха взял на свою душу,
безжалостно карая и уничтожая православный люд. И умом бог его не обидел,
и талантом, а что из того, чему принес его в жертву? Полвека мечом и
распятием завоевывал славу польской шляхте. А самому, как видите, пришлось
сложить голову в утоптанной вражескими сапогами молдавской степи.
Получается, как у мачехи: иди, мол, Грицю, спать в копицю: отдохнешь, а
заодно и сено никакой бес не украдет... Разве не нашлось кого помоложе для
защиты Молдавии?
- Молодые-то и оберегали старого гетмана в том смертельном бою.
- Нет, пани Матрена, не те молодые... Охраняли гетмана и погибли вместе
с ним честные воины. Поедете к родственникам гетмана - возможно, встретите
там и очевидцев. Наверно, они тоже беспокоятся о выкупе, об освобождении
оставшихся в живых из этого проклятого плена. Ах, горюшко наше бабье. Сама
была в неволе у басурман, знаю... Может, пани Матрена в Киеве встретится с
Сагайдачным? Тоже мечется человек, никак не прибьется к одному берегу. То
с Москвой воюет за польского королевича, то какого-то Одинца Петра послом
к московскому царю шлет, подданства просит. Как невестка: в доме мужа во
всем свекрови угождает, а встретившись с родной матерью, кости свекровушки
перемывает. Да, польская шляхта уважает его, он может помочь вам.
Проклятые басурмане большой выкуп потребуют...
- Ох-хо-хо, - горько вздохнула вдова. - Был бы жив мой сокол степной!
Уверена, что сам бы нашел дорогу к родной матери.
- Надо верить.
- Я и верю, Мелашка. Порой богу верю меньше, пусть простит всеблагий...
Перемешалось все на свете: нехристям так и черт и бог помогают притеснять
христиан. А мы... сердцем чую, жив мой сын, вернется!
- Так думает и его побратим Мартынко. Не убивайся, говорит, мама, о
Богдане. Ни слезы, ни молитвы ваши ему не нужны. Если не помогли ему
оружие и смелость, так он ужом обернется и выползет, не погибнет.
Подстаростиха вздрогнула при этих словах, но с болью в сердце
согласилась с ними. Эту черту характера мать давно подметила в сыне.
Гордиться этим, привитым иезуитами ее ребенку качеством, не приходится. Но
будь то хитрость или лукавство - все равно. Только бы помогли спастись.
Ничего не поделаешь, столько лет он воспитывался у иезуитов, вырос и
возмужал там!..

6

Третий день тоскует в Жолкве вдова чигиринского подстаросты. Ни сочная
весенняя зелень садов и лугов, ни щебетанье птиц не могли развеселить ее в
чужой стороне.
Господский дом стоял на взгорье посреди большого сада. Его окружали
пруды с прозрачной водой, в них важно плавали черные лебеди с огненными
кольцами вокруг глаз. Эти печальные птицы, торжественно передвигаясь среди
блестевших, как пламя, желтых заморских лилий, казалось, еще больше
подчеркивали скорбь хозяев.
"В каком же из этих прудов молодой Михайло учил плавать юную дочь
гетмана? Плавали ли тогда вокруг счастливой паненки Софьи экзотические
лебеди?.." - невольно подумала Хмельницкая, хотя сейчас мысли ее и были
заняты совсем другим.
Переживавшим тяжелое горе Жолкевским было не до вдовы из далекого
пограничного староства Даниловича. К тому же никто из здешних женщин и не
знал Матрены Хмельницкой. Правда, после получения страшного известия о
гибели гетмана в Жолкве жила любимая дочь покойного... Софья Данилович.
Она-то очень хорошо знала свою соперницу. Знала о ней все! И то, что
Матрена Переяславская могла затмить ее своей красотой. И то, что эта
гордая казачка ни разу не поинтересовалась, ни разу не упрекнула мужа за
его увлечение знатной шляхтянкой. Но видела ли ее хоть раз Софья - Матрена
не была уверена. Может быть, в Переяславе, когда Михайло приезжал с
жалобой на молодого Лаща...
Но это было давно, и Софья, наверное, забыла об этом. Только
одновременная смерть подстаросты и гетмана казалась ей какой-то роковой. И
вот в эти тяжелые, траурные дни степная красавица подстаростиха пришла к
осиротевшей дочери вельможи гетмана и просит свидания.
Даже дворовые слуги едва заметили появившуюся в Жолкве опечаленную
женщину. Хмельницкая была одета в простое дорожное платье, говорила
сдержанно, с достоинством.
- Странная какая-то, - сообщила дворовая девушка горничной Софьи
Данилович.
- Зачем она приехала сюда из такой глуши?
- Ничего не говорит. Только плачет и просит их светлость принять ее. В
сопровождении четырех казаков явилась...
- Пусть подождет... - сказала горничная и смутилась, когда Софья
Данилович вошла.
Софья критически осмотрела себя в зеркало. Она задумалась, стоит ли
говорить хозяйке дома о приезде матери прославившегося воспитанника
львовских иезуитов или самой помочь этой женщине? Но как разговаривать с
ней: как с просительницей или как с вдовой бывшего слуги двора, пана
Михайла, достоинству которого могут позавидовать и шляхтичи? А может,
воспользоваться своим высоким положением и отказать ей?
В гостиную вошла вдова Жолкевская, прервав размышления дочери, которая
до сих пор не могла решить: принять ли Хмельницкую или нет. Высокая, очень
похудевшая жена покойного гетмана заметно изменилась, морщинистые щеки
отвисли, глаза воспалились от слез. Как всякая женщина, пережившая горе,
она готова была помочь каждому. Дворовые и домашние, даже пани Софья,
старались не говорить с ней о турках, о войне. Пани Данилович, как
называли Софью в имении отца, взяла под руку мать и проводила ее в зал.
Тишину в доме нарушали только монетчики, чеканившие злотые для выкупа
из турецкой неволи сына и племянника гетмана. Они чувствовали себя
свободно и уверенно, как создатели товара, олицетворявшего собой
сверхчеловеческое могущество.
Вдова Жолкевская заметила, что с появлением незнакомой женщины Софья
изменилась. Зачем она ведет незнакомку именно к ней, в гостиную, где так
много посторонних людей: просителей, соболезнующих, готовых сделать все,
чтобы развеять ее печаль?
- Что пани хочет от меня? Ведь я и сама в неутешном горе... - почти с
упреком сказала вдова гетмана, обращаясь к Хмельницкой.
- Не совета и не утешения. Слыхала я, что вельможная пани собирается
выкупить из басурманского плена своего сына и племянника. Мой сын, защищая
их светлость, попал вместе с ними в плен...
- Пани есть...
- Хмельницкая, уважаемая вельможная пани, жена чигиринского
подстаросты, который вместе со своим любимым паном гетманом сложил
голову...
- Хорошо, хорошо, пани подстаростиха, - поторопилась прервать ее
Жолкевская. - Мы поручим своим послам, напомним. Софья, дочь наша, жена
чигиринского старосты, выслушает вас, пани Хмельницкая. - И ушла, привычно
протянув руку просительнице для поцелуя.
Страдальческий голос и дрожащая рука вдовы гетмана вселили в душу
Хмельницкой надежду и заставили поверить ее словам. Ведь она тоже женщина,
тоже жена погибшего, страдает, как и все смертные.
Матрена во всем следовала придворному этикету. Даже поцеловала руку
госпоже, как это делают посполитые. Но сердцем почувствовала, что ни этой
пожилой, осунувшейся от горя женщине, ни ее дочери сейчас не до нее.
Гетманша пообещала, но тут же отослала ее к своей дочери, словно хотела
поскорее избавиться от просительницы. А поможет ли дочь покойного вдове
Хмельницкой? Здесь чеканят золото, чтобы прежде всего выкупить мертвого и
сгнившего уже в земле гетмана! За мертвого - сотни тысяч злотых! Им дороже
мертвый гетман, чем живой воин - ее сын...
А чем она сама может помочь своему Богдану?..
Михайло был всего лишь подстароста, сотник. Когда не стало самого,
забыли и о его заслугах.
Оглянулась, когда за вдовой гетмана, сопровождаемой дочерью, закрылась
дубовая дверь, словно спрятав их в тайник. Одиноко стояла Хмельницкая в
покоях, где веяло холодом траура и скорби. Горничная не знала, что делать
ей с просительницей. Внимательно слушала она разговор вдовы чигиринского
подстаросты со всесильной вдовой Жолкевского. В любую минуту готова была
выполнить приказ хозяйки: то ли вывести подстаростиху из приемной, то ли
посадить в господское кресло, напоить водой.
В последней комнате, при выходе из дома, в котором Матрена надеялась
найти утешение, если не помощь, она почувствовала, как больно у нее
сжалось сердце, и огляделась. Ведь это господская приемная, где всегда
толпятся разные люди, приезжие и местные, господа и дворовые. Вдруг у
Матрены часто-часто забилось сердце, она схватилась рукой за грудь.
Может быть, она увидела знакомое лицо, промелькнувшее как во сне,
воскресившее в памяти далекое детства? Небольшие белокурые усы, светлые
глаза и широкие плечи...
"...Так, может, убежим, дивчина, куда-нибудь в Белоруссию и скроем там
нашу любовь!.." - как дьявольское искушение пришли на память эти давно
сказанные, по до сих пор не забытые слова. Этот разговор состоялся за
несколько дней до свадьбы с нелюбимым слугой Жолкевского. Какое утешение
они могли принести ей?.. Лишь разбередили сердечную рану.
Теряя сознание, почувствовала, как ее подхватила сильная мужская рука.
И вовремя!
- Пани Матрена? - услыхала она чистый, мужественный голос
переяславского парня Василия Ставка, который исчез из местечка на второй
день после ее свадьбы. Говорили, что он подался в Белоруссию. Убежал от
мести Михайла Хмельницкого.
Неужели это не сон? Открыла глаза и снова закрыла их. Но успела
заметить немного поседевшие на концах роскошные усы, поношенную жолнерскую
одежду. А глаза, те же самые глаза, светились лаской и добротой.
- Василий? Боже мой, Василий!.. - словно спросонья произнесла, опираясь
на сильную руку жолнера. Не ожидала она такой встречи, давно похоронив
свои девичьи мечты о счастье.

7

Кто не знал на Украине Петра Сагайдачного, не слыхал о его политических
и военных интригах! Казаки и посполитые по-разному называли его. "Наш
гетман Петр Конашевич", - говорили старшины реестрового казачества и члены
их семей. Сами же реестровые казаки называли его паном гетманом, а
запорожцы - Сагайдаком.
В Субботове кое-кто называл его даже Коронным, не скрывая неприязни к
нему. Матрене еще в Чигирине многое рассказывал о Сагайдачном ее сын. Этот
ловкий, разбитной человек, получивший образование в Острожской коллегии,
надеялся на то, что имя князя-просветителя поможет ему возвеличиться и
прославиться. Королевские войска потерпели тяжелое поражение за Днестром,
а он в это время носился по белому свету. Снова вместе с королевичем
Владиславом ходил войной на Москву, чтобы покорить ее Польской Короне.
Украинский народ помнит, как Петр Сагайдачный, поддерживая королевича,
окружил и взял город Ливны. Пленил воеводу Никиту Черкашина. "Не в ясырь
ли взял, как турки?" - посмеивались жители Приднепровья. Воеводу Елецкого
убил, а его молодую жену увел. А воспитанник Острожской коллегии хорошо
знал, что Елец - Московия, а не Крымское ханство или Турция. Что хотел, то
и творил христианин Сагайдачный, выслуживаясь перед польским королем...
Московское посольство, направлявшееся к крымским татарам, на полпути
перехватил. Посла Степана Хренова и его писаря Бредихина принудил стать
казацкими старшинами. И остались! Так и не вернулись обратно царские
послы. А Сагайдачный с казаками дошел до самой Москвы, помогая польскому
королю Сигизмунду...
"Но он-то не вошел в Москву, сам остановился у ее стен", - говорили
реестровые казаки, выгораживая гетмана.
Вдруг иерусалимский патриарх приостановил успешное продвижение гетмана.
И Сагайдачный остановил казаков! Казалось, лишь прижизненной славы
добивался человек. Какой-нибудь, лишь бы славы. А может, он давно
облюбовал какую-то одну славу? Славу властелина, пусть и неполную, только
бы при прославленных владыках...
Не вдове, не женщине угнаться за таким гетманом. Стали распространять
слухи, что Петр Сагайдачный вдруг гетманские клейноды [атрибуты власти
(укр.)] сменил на церковные свечи, торжественно выстаивая перед алтарем во
время богослужения. Почувствовав заметное ослабление влияния озабоченных
своим поражением иезуитов, гетман действительно развернул религиозную
деятельность на Украине. Словно подражая королевским и иезуитским властям
в Польше, Сагайдачный ревностно принялся наводить порядок в церковном
хозяйстве Украины. Для этого как раз было подходящее время: шляхта
готовилась дать реванш туркам. Униаты обрекли на гибель православные
приходы и их храмы, десятки попов постригли в ксендзов. Сагайдачный ловко
использовал замешательство и растерянность в королевстве после цецорской
трагедии и срочно стал восстанавливать на Украине митрополичьи и
епископские кафедры. Воспользовавшись заездом в Киев по пути из Москвы
патриарха Феофана и сопровождающих его софийского митрополита и епископа
Стагонского, гетман задерживает их на Украине, намереваясь проехать с ними
по православным епархиям, чтобы попутно посвятить своих пастырей в сан
митрополитов и епископов.
В это время и застали Сагайдачного высокие послы короля из Варшавы. Им
пришлось долго ждать в саду Печерской лавры, покуда Нов Борецкий закончит
богослужение. Гетман украинского казачества в течение всего митрополичьего
богослужения смиренно стоял посреди церкви, держа в руке большой
мерликийский подсвечник с восковой свечой. Рядом с ним стоял сам затворник
Антониевой пещеры Исайя Копинский, которого иерусалимский патриарх Феофан
собирался посвятить в епископы Перемышля после пятнадцатилетнего
пребывания в пещере.
Так и увезли украинского гетмана реестровых казаков с церковной службы
прямо на службу королевскую. Едва успев захватить гетманскую саблю, взамен
подсвечника, он направился в Варшаву!
...Хмельницкая не возражала против предложения Ставецкого проводить ее
"хотя бы до Киева", чтобы помочь встретиться с чрезмерно занятым духовными
делами казацким гетманом. Узнав о постигшем Матрену несчастье, Василий
решил оставить на время жолнерскую службу. Он надеялся излечить старые
незажившие сердечные раны. Ему доставляло радость сопровождать любимую,
теперь такую беспомощную женщину, быть ее бескорыстным помощником и
наставником.
Ставецкому казалось, что только из этих побуждений поехал он с ней.
Ведь Матрена теперь не девушка с толстой косой, как прежде. И не он
расплел ее девичью косу...
Он давно уже смирился со своей горькой участью. Матрена все такая же
искренняя, душевная, как и тогда. Как думает жить дальше, оставшись вдовой
во цвете лет? Непременно надо спросить!..
После долгой и трудной дороги Матрена отдыхала на казацком подворье на
Подоле. А Ставецкий в это время успел побывать в Лавре, разузнать о
гетмане, встречи с которым добивалась Матрена.
Чего только не услышишь в Лавре от богомольцев и служителей церкви.
Опытному воину не было необходимости расспрашивать, обращать на себя
внимание богомольцев. Он без расспросов все узнал.
- Сам король пригласил Конашевича на совет, - рассказывал Ставецкий. -
Святые отцы, как молитву, скороговоркой пробормочут об этом, чтобы не все
и поняли, о чем идет речь. Но миряне уже догадываются о причине срочного
отъезда казацкого старшого в Варшаву.
- Снова война? - решила Матрена, делая вывод из сказанного Василием.
- Похоже, что война. И снова с турками. Король в присутствии сенаторов
и всей шляхты объявил гетмана реестровых казаков опекуном королевича,
снаряжая его в поход против турок. После такой чести, сказывают, Конашевич
недолго задержался в Варшаве. Вернулся, словно засватанная девица после
смотрин. Будто бы жену из Самбора вызвал, стараясь скрыть свою подготовку
к войне.
- Война, Василий, не посиделки в заброшенной избе, ее не утаишь. Вон
одних молебнов сколько служат в монастырях и церквах. Где же теперь нам
полковника искать? Ведь он мог бы спасти Богдана, обменяв его на
какого-нибудь турка. Гетман же! Басурманская петля чем дальше, тем крепче
затягивается на шее моего сына.
- Не следует так убиваться, Матрена. Сама же говоришь, разбитной казак.
Удастся ли тебе выкупить его из неволи даже при помощи Сагайдачного?
Напрасные хлопоты. Монахи говорят, что после Терехтемирова Конашевич
должен направиться в Белую Церковь, чтобы подготовить к зиме всенародные
проводы константинопольского патриарха с причтом. Попутно, говорят,
посвящает священников в епископы. Может, и нам поторопиться в Белую? Ведь
только там и можно найти его. Разве я могу оставить тебя в такой беде? У
Конашевича столько забот, что ему не до мирских дел... Ну, я пойду
готовить лошадей.
Заметил ли он, с какой благодарностью посмотрела на него вдова? За
время долгого странствования Хмельницкая потеряла веру в людей,
"истомилась душой", как сама определила свое состояние. Поэтому нет ничего
удивительного в том, что встречу со старым другом молодости она считала
спасением, предначертанным ей самой судьбой. Что бы она делала без него,
почувствовав, как рушатся все ее надежды на спасение сына?
Не часто приходилось ей бывать в Киеве. Еще будучи девушкой, говела
вместе с матерью в церкви Ближних пещер в Лавре. Спускалась с печерских
холмов в подольские торговые ряды. Сейчас Киев разросся, сюда наехало
много купцов из королевской Польши, процветает униатство...
Все направлено на то, чтобы закабалить украинский народ, сначала
сделать униатами, а затем крепостными польской шляхты. Но кто добровольно
согласится променять человеческую свободу на латинский крест? Мечом людей
не окрестишь, католиков мечи тоже рубят.
Хмельницкая совсем выбилась из сил. Днем жара, коней оводы заедают.
Ночевать приходилось в подворьях монастырей. Шляхтичи превратили монастыри
в костелы, а священников сделали ксендзами. Что делать православным людям?
Женщин и детей в казаков не превратишь. А может быть, Сагайдачный
действительно творит большое, святое дело, самозабвенно поддерживая
могучей дух своей казацкой веры, на котором зиждется вся жизнь в родном
крае?

8

Еще летом в Белой Церкви начались торжества, связанные с ожидаемым
прибытием святителей православной церкви. Поездка Хмельницкой в этот
живописный городок, раскинувшийся на берегу полноводной Роси, совпала со
всеобщим походом верующих за возрождение своей религии на Левобережье.
Жители Белой Церкви тоже отвоевали церкви у униатов, красили их и очищали
от католической скверны.
Отъехав за Васильков, Хмельницкая почувствовала возбуждение, царившее
вокруг. В Белую направлялись монастырские подводы, группами шли дальние
богомольцы. Ехали купцы со своими торговыми караванами. Даже киевские
бубличницы спешили в Белую Церковь, чтобы занять бойкие места на
праздничной ярмарке.
И в душу страдающей матери, которая почти все лето колесит по
утоптанным дорогам Украины в надежде помочь любимому сыну, вселялось
какое-то удивительное успокоение.
Вдова теперь ехала в своем тарантасе, не заботясь ни о корме для коней,
ни о смазывании дегтем колес, ни о девушке-служанке, ни о пище для
сопровождавших ее казаков. Всем этим занимался Василий... Вот едет он
рядом на изнуренном коне, а за ним следует но белоцерковской дороге весь
немудреный эскорт подстаростихи, вытянувшись словно по шнурочку.
- Задержала я тебя, Василий, мне даже неловко. Но... и отпустить тебя,
остаться одной со своим вдовьим горем на этих длинных дорогах страшно.
Сердишься?
- Гляжу я на тебя, Матрена, и мне кажется, что нас не разлучали черные
годы.
Матрена тяжело вздохнула. Вздохом она как бы поддержала Василия.
- Нет, не отняли любви моей, не вырвали ее из сердца. Тосковал,
скитался по миру, за твоей жизнью следил, как вор. Однажды даже наведался
в Чигирин...
Матрена, словно испугавшись его слов, замахала рукой:
- Не напоминай мне о Чигирине. Не терзай мою душу, Василий... Едем в
Белую, или, может, минуем ее?.. Ты до сих пор не рассказал мне, как, с кем
живешь? Я обременила тебя своими заботами. Сомневаюсь, - поможет ли нам
Сагайдачный, когда в басурманской неволе что ни день, то сотни невольников
гибнут. Многие уверяют, что мой Богдан не в Крыму, а в Турции. Такое
творится нынче вокруг, столько воинов бродят по дорогам Украины.
- Будем надеяться. Сама говоришь, крепкий парень. А обо мне... Не стоит
говорить, беспокоиться: бежал от своей злой судьбы, искал счастья. А его,
наверно, и перед смертью не поймаешь...
Их тарантас обогнала машталерская бричка. Чигиринские всадники уступили
дорогу торопившимся киевлянам, посочувствовали их взмыленным лошадям.
Ставецкий поскакал следом, присматриваясь к ним. Всадник, ехавший рядом с
бричкой, едва успевал за нею. Очевидно, не такой уж большой пан спешил
добраться до Белой Церкви. Всадник поравнялся со Ставецким.
- Своих ищете? - спросил добродушно.
- Да, вот ищу, но... не они. Этот, видимо, из духовного звания, только
переодетый, - пытался завязать разговор Ставецкий.
Утомленный всадник, бросив взгляд на любопытного попутчика,
безразличным тоном ответил:
- Пан Адам Святольдович из свиты великого гетмана Ходкевича... Киселем
прозвали его украинские люди. Вместе с гетманом Жолкевским сражался под
Цецорой. Сейчас разные поручения короля исполняет...
- Вот спасибо, пан жолнер. Выходит, не он. Слышали и о пане Киселе, как
же. А мы ищем одного священника из Лавры.
- Еще на заре немало проехало их. У лаврских попов есть на чем
ездить...
- Куда им так торопиться? Ведь святители еще путешествуют где-то.
- Да, путешествуют. В Переяславе, в Терехтемирове у них деда... -
Жолнер кивнул головой в сторону машталерской брички: - Гоняется за
казацким гетманом, всю Украину исколесил.
Ставецкий сочувственно покачал головой и придержал коня, чтобы
подождать Хмельницкую. Когда она подъехала, предложил:
- Может, свернем на опушку леса, напоим коней в ручье? А на этот торг
еще успеем.
- А кто это на машталерских так бешено скачет в Белую? -
поинтересовалась Хмельницкая, ничего не ответив на предложение Ставецкого,
поскольку оно было сделано тоном, не допускающим возражений. Тарантас
подстаростихи уже повернул к лесу.
- Еще один Кисель какой-то поехал, - сказал жолнер. - Собственно, я
знал одного Киселя при дворе гетмана, из молодых, да ранний. Спешат люди.
Вон из какой дали прискакал сюда от нашего Ходкевича. Прилипчивый
человечишко - ежели пристанет к кому-нибудь, не оторвешь. А сам-то
православный. Недавно он приезжал к вам на Украину сватать за старого
гетмана одну украинскую княжну... А теперь, сказывают киевляне, в Белой
Церкви готовятся к встрече царьградских святителей, храмы божьи собираются
отбирать у униатов аль опять войну с турками затевают. Ходкевич просто так
не скакал бы по всей Украине за казацким гетманом.

9

Улицы и площади Белой Церкви уже с утра были забиты приезжими.
Казаки-выписчики смешались с реестровыми, все куда-то спешили. Но не они
определяли пульс жизни на площади возле трехглавой церкви Святого духа,
ключи от которой Петр Сагайдачный отобрал у униатов накануне этих событий.
Широкую площадь с холмами вокруг церкви пересекали два длинных ряда
рундуков бубличниц, купцов. Ряды рундуков тянулись до самого берега реки
Рось. На площади шла оживленная торговля. Создавалось впечатление, что ни
один человек на этом праздничном торге не знал о том, кто и по какому
поводу его устроил. Улицы города полны людей, которые с утра до вечера
месили вязкую грязь. Среди мирян шатались и вооруженные казаки, кого-то
разыскивая, о чем-то горячо споря.
Матрена Хмельницкая старалась не попадать в толпу празднично
настроенных людей. А Василий все утро толкался в самой ее гуще,
прислушиваясь и расспрашивая людей. Встретив знакомого жолнера из свиты
Киселя, обрадованно окликнул его и попросил помочь ему встретиться с
гетманом реестровых казаков.
- Он очень занят... Мой Кисель со вчерашнего вечера гоняется за
гетманом по всем церквам Белой. У человека государственное дело. И только
сегодня они будто бы встретятся в церкви. Надо подождать.
Именно туда и направлялась, утомленная поездкой, вдова Хмельницкая.
Ставецкий помог ей пробиться к рядам бубличниц, а сам подошел к группе
монахов, чтобы завязать с ними разговор о Сагайдачном.
- Может, пан Василий, пошел бы к телеге, - вдогонку сказала
Хмельницкая. - Дивчина одна там осталась, а казаки могут задержаться с
лошадьми на водопое.
- Хочу помочь тебе. Ведь такое дело...
Матрена махнула рукой и смешалась с толпой. "Что будет, то и будет..."
- прошептала. Впереди нее пробивались трое казаков. По одежде узнала в них
казаков с низовья, обрадовалась им, как родным, и решила догнать их.
"Запорожцы!" - мысленно произнесла она слово, которое показалось ей
сейчас особенно родным, близким.
Казаки оживленно разговаривали, то и дело затевая ссору с кем-либо из
толпы. Временами умолкали, очищали вязкую желтую грязь с сапог. Они тоже,
как и она, настойчиво пробивались к собору. Это было ей на руку: следуя за
ними, ей, женщине, легче будет протиснуться в храм.
- Гляди! Не чигиринская ли подстаростиха? Здравствуйте, пани Матрена,
каким ветром занесло вас сюда? Слыхали мы от чигиринцев, что вы в Жолкву
поехали.
- Сам бог послал мне вас, пан Яцко. Ветром иди на тех же чигиринских
конях, на которых и в Жолкву добирались? Как это хорошо, пан Яцко, что
именно вас встретила я здесь. Хочу повидаться с гетманом реестровых
казаков, попросить его помочь вызволить сына из неволи.
- Сказывали, и к вдове Жолкевского за этим ездили. Отказала гордая