Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга вторая

подарка - оседланного коня?.."
- Будь он проклят! - вслух произнес Богдан, закончив бриться. -
Вернуть?.. "Дзенькую бардзо, як бога кохам..." - лезла в голову всякая
всячина.
Не пришлось Богдану побывать на совете казаков, не увидел он и Яхию,
намеревавшегося объединить крымчаков с казаками. Поэтому Хмельницкий
старался поподробнее расспросить у казака-хозяина:
- Что же, видели вы Яхию, похож он на султанского сына?
- Где там, к черту, похож на султанского сына! Проходимец какой-то.
По-гречески чешет, только слюна брызжет. Какой из него турецкий султан?
Глаза, правда, навыкате, да и носище такой, что любой турок позавидует.
Только ручки нежные, как у панской горничной, все пальцы в перстнях.
Снится ему султанский трон, как лисе курятина. А казакам что, им лишь бы
платили не так, как на королевской службе... Крымчаки тоже затевают войну
с султаном.
В воскресенье на рассвете Богдан в сопровождении Романа выехал в Киев,
чтобы встретиться там с митрополитом. Поблагодарив хозяев, пообещал на
обратном пути заехать к ним и рассчитаться за уход и корм коню.
С Романом договорились ехать в седле по очереди: после езды верхом
хорошо размяться, "согреть ходьбой душу".
- Именно душу и бережет человек, чтобы жить, - вслух рассуждал Гейчура.
- Ноги что? Размахивай ими, на то они и даны. А душа... всю жизнь
стремится она улететь от тебя, дурака неотесанного, к богу.
Терехтемировский батюшка говорит: "Грешной жизнью, яко тернием, душу свою
от праведныя стези сбиваешь..." А разве не собьешь ее, коль каждый шляхтич
преграждает тебе путь этими кровавыми "терниями" да чертополохом? Отцу
Исаю хорошо, "тернии" его не беспокоят.
- Ну хорошо, Роман. Теперь ты садись на коня, а я пройдусь да о терниях
поразмыслю. Напрасно благочинный так настойчиво проповедует нашему брату
"тернии". Казацкой душе приходится преодолевать такие "тернии" в своей
горькой жизни, что даже ангелы и те сбились с толку: в какой самый
цветущий рай посадить нашего брата казака? Очевидно, пожив в земном аду,
будешь рад хоть какому-нибудь покою.
- Когда помрешь? - заинтересовался Роман. А потом громко захохотал
оттого, что Богдан слишком открыто насмехался над богобоязненными
рассуждениями священника о душе.
В обеденную пору они добрались до хутора на берегу Днепра, решив здесь
отдохнуть и покормить коня. Новые ворота, за ними просторный двор, в
глубине которого стоял стог сена. У калитки их встретила молодая девушка в
легком праздничном наряде, вышедшая на лай собак. Пригласила путников в
дом.
- Думала, что наши из Триполья, с базара, вернулись... Заходите...
- Так легко одета, смотри, чтобы из-за нас не простудилась, - заботливо
сказал Богдан, окидывая взглядом молодую хозяйку.
Хотя девушка была еще совсем юной, но жизнь в казачьей семье научила ее
разбираться в людях. Она пригласила их к столу, по-праздничному угощала,
проворно бегая по хате. Богдан приглянулся молодой хозяйке. Худой после
болезни, он вызывал сочувствие у девушки. Она рассуждала: хотя он и молод,
но ласковый, умный, и поговорить с ним приятно. А как посмотрит своими
лучистыми глазами, так сердце трепещет. Вот это казак!
И девушка завидовала Чигирину, куда намеревался ехать Богдан после
посещения митрополита Киево-Печерской лавры. Он тоже обратил внимание на
ее косы и бусы на шее, которые она впервые надела, как взрослая.
"Хороший казак разглядит девушку и в лохмотьях", - говорила ей мать. И,
не привыкшая к обществу парней, она застеснялась, смущенно поправила
непокорную кофту на груди. Искренно приглашала "не гнушаться, заезжать" к
ним. Богдан охотно обещал.
- А как же, милая! Мимо такого гостеприимного двора стыдно проехать!
Так тебя Ганной зовут? - допытывался, прощаясь, Богдан.
"Тут бы и заночевать! - вертелось в голове, когда выходил из хаты в
сопровождении юной хозяйки. - Непременно заеду по пути из Киева, Ганнуся
ясноглазая!.."
Горящими глазами следила девушка за Богданом и за его отдохнувшим
конем.
У Богдана сильно забилось сердце, ему не хотелось уезжать с этого
двора... Но должен, они спешили в Киев. Утренний морозец давно уже спал.
Зима еще только подкрадывалась, часто сменяясь оттепелью. И казаки
двинулись на Киев по скользкой дороге с проталинами.

5

Речь Посполитая давно уже нуждалась в хорошем военачальнике-гетмане и
поэтому видела в молодом и талантливом Станиславе Конецпольском перст
божий... Страна большая, а люди, населяющие ее, не только разные по
национальному составу, но и не едины в своих социальных требованиях. Кроме
господствовавшей знатной шляхты, которой гордилась Речь Посполитая, были
еще и мелкие шляхтичи, простые люди и крестьяне, которых унизительно
называли хлопами...
- Действительно, Криштоф Палчевский патриотически рассуждает в своей
книге "Дискуссия", что стремление уничтожить казаков означает рубить
ветку, на которой сам держишься. Ведь никто не станет возражать, что для
войны эти вооруженные хлопы просто незаменимы! - приходил в конце концов к
выводу и молодой польный гетман Речи Посполитой Станислав Конецпольский.
При решении в сейме вопроса о назначении нового командующего
вооруженными силами страны король убедился, что именно молодой и
выдающийся шляхтич может достойно заменить прославленного Жолкевского,
сумеет навести порядок в войсках, сделать их крепкой опорой правительства.
Возглавить Инфляндский поход король поручил Конецпольскому, заранее
задобрив его грамотами на владение новыми воеводствами.
Тронутый доверием короля, гетман должен был торопиться. Даже Новый год
наскоро отметил. Праздник особенный, совпавший с его отъездом! На прощанье
перед военным походом гетман пригласил к себе в Краков знатных шляхтичей,
поборников политики и веры короля, чтобы вместе с ними одновременно
отпраздновать и свое счастливое возвращение из турецкого плена.
Так было заведено, что для обсуждения важных государственных дел
знатные шляхтичи собирались в узком кругу, на какой-нибудь семейный
праздник. Ведь король уже объявил о созыве сейма. А на заседание сейма
знатные государственные мужи должны прийти с готовым решением
единомышленников...
В Мариацком костеле примас Кракова служил праздничную мессу. Лучше
хористы ордена иезуитов и прославленный органист Джедушинский взывали к
душам верующих вельможных шляхтичей, готовя их к щедрым праздничным
даяниям. Как жертвоприношение звучало "Ad majorem Dej gloriam" [ради
вечной славы божьей (лат.)], не столько по случаю рождественских
праздников, сколько в честь гетмана Конецпольского, уезжавшего на
Инфляндскую войну. После богослужения в костеле молящиеся должны
направиться в гости к гетману.
На скамьях сидели гости Конецпольского. Эти знатные особы в лицемерном
экстазе шептали молитвы, устремляя к богу свои мирские помыслы...
По внешнему виду это были католики, истые последователи Игнация Лойолы,
которого только в прошлом году папа римский возвел в святые. Их уста
беспрерывно шептали... но не молитву!
Князь Юрий Збаражский не утерпел и пересел на скамью к польному
гетману. У этого первого сенатора Польши были фанатически сложены для
молитвы руки и возведены к богу смиренные глаза. Но им владели совсем
иные, греховные мысли... Проницательный Конецпольский прекрасно понимал
настроение князя Юрия, когда тот подсел к нему. Так была настроена
значительная часть могущественной шляхты, с которой связал свою судьбу и
гетман! Конецпольский искренне сожалел, что к этим желаниям многих
сенаторов недостает лишь... государственного ума.
Князя Юрия, вероятно, прежде всего беспокоила судьба его украинских
владений и хуторов на Приднепровье...
- Из Рима по-олучил интересную кни-игу, уважаемый... - начал гетман,
избегая делового разговора с первым сенатором.
- Снова трактат о войнах великого македонца? - в тон гетману спросил
Збаражский.
- О-о н-нет, уважаемый пан... - возразил гетман. - Если по-омнит пан
Юр-рий Кампа-анеллу, ученого мужа ордена...
- Еретик и... кажется, будучи заключенным у отцов иезуитов, пишет свои
научные трактаты.
- Нет, пан Юрий, не трактаты, а-а "Г-город Солнца"!
- Знаете, пан Станислав! Что бы ни вышло из-под пера этого ученого
узника, все находится под неусыпным контролем праведных отцов иезуитов...
Не солнце безумного монаха должно интересовать сейчас нас. Наверно, пан
Станислав мог бы заняться более серьезными проблемами. Особенно интересуют
и тревожат шляхтичей настроения приднепровских хлопов. Сам король
стремится усмирить их, подчинить, дабы погасить этот страшный междоусобный
пожар!
- Как я понимаю, уважаемый п-пан Юрий, мо-онах Кампанелла именно и
ре-ешает проблемы, касающиеся этого сброда... Война с казаками в наше
время не является проявлением мудрости, когда всю Ев-вроп-пу лихорадит
проблема создания христианского союза против му-усульман. Уничтожать
вооруженные силы ка-азаков очень опасно, как предупреждал об этом покойный
Стефан Баторий. Не означало бы это, уважаемый пан, открыть во-орота туркам
для их вторжения в столицу Польши? К тому же сейчас мы должны воевать в
Инфляндии... - старался гетман вразумить Збаражского, настаивавшего на
необходимости уничтожения казачества.
- Нельзя назвать мудрой и Инфляндскую войну сейчас, уважаемый пан. А
называемая паном вооруженная сила, казацкая галастра, разве что этому
мечтателю Кампанелле и нужна. Она больше дразнит кровожадных мусульман,
чем сдерживает их аппетиты. Казачество надо как можно поскорее усмирить,
потому что до тех пор, покуда они не захлебнутся своей собственной кровью,
не дождемся от них послушания. На это следует бросить все наши вооруженные
силы, и... немедленно! Бедняга Сагайдачный неспроста предупреждал короля о
растущем возмущении и непослушании этого народа... - настаивал князь, для
отвода глаз крестясь двумя перстами.
- Ка-азачество побурлит и успокоится... - уже нервничая, ответил
гетман, усердно крестясь, как и Збаражский.
- Бурлит не казачество, состоящее в реестре и получающее содержание, а
хлопское быдло, которое стремится вырваться из-под нашей опеки! - уточнил
Збаражский.
Конецпольский решил сдерживать себя и спокойно реагировать на доводы
сенатора. И он еще с большей набожностью, сложив руки на груди, внимал
возгласам соревнующегося с хором примаса.
- Полковник Стройновский пре-екрасно использует этих хлопов,
ув-ва-ажаемый пан Юрий, помогая цесарю Ру-удольфу. Укра-аинское хлоп-пство
- это могучая военная сила! Наши государственные деятели и шляхта должны
были бы умнее пользоваться и ею, не забывая об а-арканах людоловов у себя
над го-оловой...
- Пора бы уже перестать тешить себя этими иллюзиями Батория, уважаемый
пан Станислав! Украинские хлопы после того, как королевич похвалил их за
победу под Хотином, вон как распоясались! Или, может быть, как сын
прославленного Замойского, пан Фома, будем умолять это быдло жить "под
отеческой опекой в воеводстве"? Только огнем и мечом, огнем и мечом! Без
жалости, без милосердия! Его величество пан король говорит: "Страшен пожар
в собственном доме!.."
Это уже не доброжелательный совет польному гетману. Юрий Збаражский
выражает мысли и чаяния могущественной корпорации шляхтичей! Убежденность
князя передавалась и нестойкому в своих убеждениях польному гетману. И, не
ответив Збаражскому, Конецпольский повернулся вправо, к Николаю Потоцкому:
- Как мне кажется, пан Юрий слишком уж боится последовать примеру
па-ана Фомы Замойского...
- Что, не собирается ли он в Рим, на посвящение к папе? - сдерживая
улыбку, спросил Потоцкий. Он слыхал именно эту фразу, брошенную первым
сенатором.
- Не-ет, уважаемый пан Николай, не-е собирается и по улица-ам Рима
боси-и-иком не про-одефилирует, зарабатывая у папы посвящение в
добропорядочные иезуиты!
- А вас это удивляет, уважаемый пан гетман? - спросил Потоцкий.
- Нет, не уди-ивляет, а злит. Я должен знать: действительно ли наша
шляхта категорически на-астаивает на безотлагательном вооруженном
наступлении на украинских х-хлопов? Король, наверно, охотно пошел бы на
это, а сейм...
- А сейм - это мы, ува-жаемый пан Станислав! - ободряюще произнес
Потоцкий.
- Ну что же, уважаемый пан Юрии, - снова повернулся Конецпольский к
Збаражскому. - Е-если уже по-ора, то нех пан Юрий и возглавит этот
не-еотложный военный поход. Именно та-ак решит и ш-шляхта. Бездельники
ша-атаются по селениям и дорогам Украины. Дойдет ли их брожение до
серьезной акции, я не уверен. Но дого-оворились, так и передам королю!
- Милостиво прошу пана Станислава! Ведь я забочусь не о себе, а о
государстве. Здоровье пошаливает у меня, да и...
- Что касается здоровья п-пана Юрия, то ему могут только позавидовать
шляхтичи.
- Да что вы, пан гетман!.. Куда мне?! Разве нет среди шляхтичей более
достойного рыцаря? Ведь и на сейме...
- На сейме са-ам король предложит, уверен, пан Юрий! Для такой операции
лучшего во-ождя, чем вы, нечего и искать. А с королем я са-ам...
И Конецпольский увидел, с каким ужасом посмотрел на него князь Юрий
Збаражский. Страх даже перекосил его лицо. Рука, поднятая в молитвенном
экстазе, так и застыла в оцепенении.
- Пан гетман, советуя это королю, клянусь, сделает меня несчастным и
обреченным, уверяю вас... Наконец, в самом деле, чего спешить? Право,
только что закончили войну на Днестре, теперь снова начинаем ее в
Инфляндии. Пора бы уже и образумиться... По повелению короля работает
комиссия, уже выплачиваем деньги настоящим воинам.
Конецпольскому и Збаражскому стало не до молитвы. Конецпольский
недоуменно пожал плечами, усердно кланяясь вместе с молящимися. Князь
Збаражский почувствовал, что ему удалось убедить гетмана и уклониться от
опасного военного похода на казаков. Подсознательно он понимал, что борьба
королевских войск с казаками каждый день может превратиться в большую
междоусобную войну в Речи Посполитой. Но и откладывать ее - значит
увеличивать опасность. Казачество превращается в грозную силу.
Это прекрасно понимал и энергичный польный гетман, который
действительно был уверен в том, что один из двоих Збаражских может
возглавить войска, направляемые на усмирение украинского народа. Но после
разговора с перепугавшимся князем Конецпольский убедился в том, что Юрий
Збаражский - это не Криштоф! А Криштофу пришлось заняться самой важной
проблемой для Речи Посполитой - турецкой угрозой...
Первый сенатор счел необходимым не заметить в этот момент холодной
насмешливой улыбки гетмана!

6

Взволнованный отец Иов Борецкий в первое мгновение встречи с Богданом
от удивления опустился в широкое, обитое сафьяном кресло возле дубового
стола своей кельи. Духовнику в таком возрасте не следует так открыто и
искренне проявлять свои симпатии и добрые чувства к людям! Главное - найти
в себе силы, чтобы достойно, как полагается духовному наставнику,
встретить возвратившегося из неволи. Пусть даже и того, кто особенно дорог
ему как человеку, а не только священнослужителю.
Теперь он задумчиво глядел на Богдана, которого мысленно давно уже
представил себе. Живой он, "во плоти" - понятно, и не без грехов.
Но независимо от этого владыка был глубоко взволнован встречей с
Богданом. В этот момент Борецкий вспомнил и отца юноши, и отбитого им у
турецкого бея прекрасного жеребца, возле которого прощались они,
расставаясь на долгие годы...
"Значит, ему все известно!.." - с ужасом подумал Богдан, и радость
встречи с владыкой сразу омрачилась.
- Подойди ко мне, сын мой... Я рад увидеть тебя живым-здоровым после
страданий и мучений. Как видишь, и я не тот, жизнь старит каждого...
И поднялся с кресла, опираясь рукой о стол. Богдан оглянулся, ему
показалось, что еще кто-то должен войти следом за ним. Но они были только
вдвоем. Как сына родного хотелось встретить владыке Богдана. По привычке,
еще издали благословил его своей дрожащей рукой. Когда же Богдан подошел к
митрополиту, он обнял его, точно блудного сына, и прижал к груди. Старик
полюбил Богдана еще тогда, когда он учился во Львовской коллегии иезуитов,
за его искренность и человечность.
- Блаженны воины, иже с поля брани, яко на брань во здравии идущие!
Большей радости нам, старикам, нет в этой суетной жизни.
Затем поцеловал в лоб, как когда-то при прощании, отстранил от себя,
чтобы еще раз посмотреть на теперь уже зрелого бывшего спудея, оценить
воина.
- От души приветствую вас, отче, и радость этой встречи на долгие годы
сохраню в своем сердце. Знаю, отче блаженный, что и справедливый упрек...
- Не надо, сын мой, не упрек, а именно радость, как ты сказал. Садись
рядом со мной, поговорим, разве что о "ныне отпущаеши грехи наши...", да и
о будущем. Высокопочтенный патриарх отец Лукарис известил нас о том, как
отправлял вас в такой нелегкий путь на родную землю. Давно ждем тебя!
Не предполагал Богдан, что патриарх будет так заботиться о нем. Однако
воспоминания о Лукарисе помогали Богдану преодолевать трудности побега из
неволи, вселяли надежду на спасение.
Митрополит поднялся с кресла, снял полотенце, которым была прикрыта еда
на столе: на деревянном новом подносе поджаренная на подсолнечном масле
рыба, несколько горячих из белой муки пирожков и даже графин с вином.
- Подкрепимся, сын мой, чем бог благословил. Филиппов пост, через три
дня рождественские праздники. Долго ты погостишь в нашем граде и у меня
грешного?
Наполнил красным вином глиняные кубки межигорской работы и одни
пододвинул гостю. А второй благословил, по-видимому, больше по привычке,
чем по необходимости, и молча осушил. Богдану пришлось только последовать
примеру хозяина. Но тоже, как было принято у них дома, коротко произнес:
- За драгоценное здоровье ваше, блаженный отче! - и выпил.
Вино, как объяснил батюшка, называлось церковным. Этим подчеркивалось,
какое значение придавала церковь таинству причастия. Но Богдан понял так,
что для причастия мирян, очевидно, пригодилось бы что-нибудь похуже!
Усердным молением и воду в Канне Галилейской, по утверждению Евангелия,
можно превратить в хмельное вино...
Вначале Богдан ощутил приятный аромат, который вполне соответствовал
цвету и вкусу. Но потом понял, что хозяин, по-видимому, не каждого своего
гостя угощает таким вином. По всему телу разлилось тепло, мир стал
прекраснее.
Уже посерели расписанные морозным узором стекла в венецианских окнах.
Ярко горевшие толстые свечи в люстре, висевшей в центре комнаты,
напоминали о приближении рождественских праздников. А там... в хатах
суботовских и чигиринских казаков, уже поют колядки. Люди живут, следуя
обычаям отцов: когда воюют с крымчаками и турками и... когда веселятся на
праздниках и свадьбах!
Он вспомнил прекрасную девушку Ганну, которую встретил на хуторе.
Фатьма, Ганна... даже две Ганны!.. И как бы стараясь отогнать от себя эти
греховные думы в доме митрополита, Богдан вспомнил о медальончике
патриарха Лукариса, который он, как обещал, должен обязательно отдать
Борецкому.
- Преподобный отец Лукарис благословил меня на бегство из неволи вот
этим своим медальончиком, - сдерживая волнение, обратился Богдан к
митрополиту. - Как благословение отца Кирилла, передаю его вам, отче, как
свидетельство моего к вам глубокого уважения и счастливого возвращения
домой. Должен признаться вам, отче, что... чтобы спасти свою жизнь и не
унизить собственного достоинства, я в неволе сказал о том, что еще во
Львове, в доме купца Серебковича, стал мусульманином, познакомившись с
пленницей турчанкой. Невольница была правоверной мусульманкой!.. Добрые
люди есть и в Турции. Они научили меня, как и что следует говорить, а
отуреченный итальянец, отец Битонто, единомышленник и друг Кампанеллы,
горячо подтвердил им... Словом, два года я должен был, как правоверный
мусульманин, пять раз в день с раннего утра до поздней ночи громко читать
своему хозяину молитвы из Корана. Патриарх Кириилл Лукарис не велел мне
рассказывать об этом, но... в Терехтемирове казаки вели обо мне не совсем
лестные разговоры, встретили недружелюбно, считая меня отуреченным. Чего
только не содеешь, отче, для спасения жизни, для борьбы и мести! А наш
край, с таким народом!..
- И с верой отцов! - подчеркнул владыка, не обращая внимания на то, что
вино уже подействовало на слабого еще после болезни гостя.
- Вера предков, преподобный отче, с ее заповедью "не убий", - Богдан
покачал головой, - пусть останется для старого, уже немощного поколения.
Мы, молодое поколение, создадим свою веру - веру борьбы за нашу родную
землю! А в таком деле приходится "убивать", и грехом это я не считаю!..
Поэтому прошу вас посоветовать, как мне быть дальше. Я должен стать своим
среди людей, казаков, каким родился и каким был до плена.
Митрополит в это время наливал еще по бокалу вина. Услышав пламенные
слова гостя, он поставил бокал на стол и замер, бросив тревожный взгляд на
Богдана. Потом снова взял лежавший на полотенце медальончик патриарха,
перекрестил его и поцеловал. Что можно ответить на эти слова? Чрезвычайные
обстоятельства принудили молодого казака стать мусульманином. Притворялся
он или действительно находил в магометанстве какое-то зерно познания
истины? Об этом уже поговаривают казаки и возненавидят его, если узнают
правду. А правда совсем в другом: молодой казак спасал не себя, а свои
мечты! И что поделаешь - пришлось отойти от веры предков.
- Такого не сделаешь священником, - заключил преподобный Иов.
- Что? Священником? - поднимаясь с кресла, удивленно переспросил
Богдан.
- Успокойся, сын мой. Это лишь выводы после раздумий пастыря... Душой я
тоже человек, которому "ничто человеческое не чуждо". Но единственно, что
мне становится ясно...
Задумавшись, митрополит прошелся по комнате. Остановился перед висевшей
на стене копией софийского царьградского киота.
- Ты был, мой сын, рядом с бессмертным творением зодчего Юстиниана,
бывшим храмом святой Софьи, поруганным фанатичными и злыми последователями
Магомета. И если этот древний памятник христианства не поразил тебя, как
ты можешь быть священнослужителем веры наших предков?
- Прошу простить меня, мой высокий наставник и спаситель. Я был в
плену, а не на поклонении святыням Востока. Да и кроме храма святой Софьи
в Константинополе есть что посмотреть воспитаннику Литовской коллегии!..
Но не могу я и не хочу быть священнослужителем. Неужели теперь у меня нет
иного пути в служении своему народу, какому бы богу он ни поклонялся?
Борецкий отошел от картины. Действительно, эта мысль не оставляла его.
В духовном сане этот воспитанник иезуитов был бы неоценимым даром времени!
Но вон как реагирует он только лишь на намек. Не получится из него не
только священнослужителя, но и даже пристойного верующего!
- Но у тебя, мой Богдан, есть, во всяком случае, обыкновенная
человеческая жизнь. Твое "мусульманство" пусть тебя не тревожит. Этим
займемся мы. Ты уже не юноша, а вполне зрелый мужчина. Женись, поселись в
доме родителей. Если не оружием, так своими знаниями и жизненным опытом
поможешь нашему народу. В этом я глубоко уверен сам и буду всячески
убеждать наших чистых душой, свободолюбивых люден. От казаков узнал я и о
коне, подарке льстивого польного гетмана. Советую немедленно вернуть
владельцу это яблоко искушения Евы. Вернуть и поблагодарить, напомнив
панам государственным мужам о нашем человеческом достоинстве. Взяток мы не
берем даже от высокопоставленных гетманов!.. Очевидно, слышал и ты, сын
мой, как наши люди судят своим судом тех, кто посягает на нашу
православную веру? Шляхтичи хотят не только уничтожить нашу веру, но и
весь православный люд! Они закрывают церкви, оскорбляют нашу веру, а людей
превращают в крепостных! Свободолюбивый и честный человек не может
стерпеть этого! Вот и убили наши люди униатского владыку Кунцевича в
Витебске...
И снова подошел к столу, с трудом сдерживая волнение. Если и не склонил
к служению православию, то, во всяком случае, зерно народного гнева
заронил в сердце молодого украинского старшины!
Потом стоя, как перед расставанием, выпили по кубку выдержанного
митрополичьего вина.
- Боже мой, чуть было не забыл! - вдруг произнес Борецкий. - Ко мне
приезжал сын переяславского купца, как только услышал о том, что ты
вернулся из плена. Кажется, даже в Броды к Потоцкому, что ли, поехал
искать тебя. "Непременно, сказал, заеду накануне праздника". Советую
немедленно встретиться с ним в Переяславе! На праздники он будет дома.
Если хочешь расположить к себе казаков, то надо начинать с друзей. А купец
- уважаемый человек и в кругу киевского казачества, вместе с ними на
Днестр ходил. Уверен, и запорожцы знают этого умного и влиятельного купца.
На дворе пошел первый, настоящий зимний, крупичатый снег. И это бодрило
Богдана. Надо действовать! Действовать решительно и немедленно, как вот
эта предновогодняя зима! Затихает колокольный звон в киевских церквах, еще
не закрытых униатами. А Богдан снова рвется навстречу своей судьбе.
Снежинки падали за воротник, холодили разгоряченное тело и словно
толкали его к решительным действиям.

7

После встречи с Иовом Борецким Богдан будто заново на свет родился.
Беседы с митрополитом не только подняли дух, но и наложили какие-то
обязанности. Уже на следующий день в доме казака, где они поселились с
Романом, на Подоле, шла бешеная подготовка к возвращению коня