Алтунин Александр. На службе Отечеству

   - Вы, дедушка, напрасно обижаете нас, - вмешиваюсь я. - Обстановка так складывается.
   И громко, стараясь, чтобы слышали все собравшиеся вокруг местные жители, рассказываю о прорывающихся к Смоленску фашистских войсках, которые обходят нас с севера и юга. Смоленск надо спасать, поэтому и приказано нам отступить: иначе погибнем без пользы, и Смоленск будет захвачен. Неожиданно к строю пробились женщины. Они принесли горшки с молоком и ломти ржаного хлеба, угощают бойцов. Те смущенно благодарят. Их настроение нетрудно понять: им, как и мне, было стыдно, что без боя оставляем женщин, стариков и детей на милость врага.
   В разгар беседы на немецком мотоцикле с коляской, захваченном в последнем бою, подъезжает Тонконоженко. С трудом вытащив левую ногу, он поднимается, опираясь рукой на крыло коляски. Подробно доложив о полученных сведениях, спрашиваю:
   - Где будем переходить шоссе, товарищ комбат?
   Развернув карту, Тонконоженко задумался, потом решительно ткнул карандашом в точку, где дорога проходила через лес:
   - Вот здесь. Если встретимся с немецкими танками, укроемся в заболоченном лесу, за дорогой. Там танки нас не достанут. От мотопехоты отобьемся.
   Прощаемся с подавленно-молчаливыми колхозниками. Не слышим ни упреков, ни добрых пожеланий. Но что мы можем сделать! Если бы нам приказали остановиться у этой деревни, мы стояли бы до последнего. Удаляясь, Охрименко оборачивается и кричит:
   - Диду! Мы вернемся! Обязательно вернемся!
   И всем нам хотелось тоже облегчить душу таким вот обнадеживающим обещанием. Мы твердо верили, что вернемся.
   Только вышли из деревни, как впереди послышался топот. Не доезжая до головы колонны, конник резко останавливается, видимо, прислушивается.
   - Кто едет?
   - Свои! - слышу в ответ.
   Через несколько секунд передо мной останавливается верховой. По неоседланному коню и немецкому автомату угадываю разведчика лейтенанта Акынбаева. Он доложил, что дорога свободна, и ускакал к комбату.
   Начинает светать. Идем быстро, не останавливаясь в деревнях, стараясь не глядеть на жителей, которые молча, с тревогой провожают нас. Женщины вытирают глаза кончиками завязанных под подбородками платков.
   По проселочным дорогам, да еще ночью, ориентироваться нелегко. На карте показана одна тонкая черная ниточка, а выйдешь за околицу деревни - и неожиданно появляется множество ответвлений, столь же хорошо наезженных, как и основная дорога. Куда ведут эти ответвления, знают только местные жители. На одно подобное ответвление перед рассветом свернула и наша колонна.
   А когда рассвело, уткнулись в болото, которым на Смоленщине нет конца и края.
   Пока я так и этак крутил компас и карту, Охрименко подвел ко мне рослого парня.
   - Федя? - удивился я. - Ты как здесь оказался?
   - Решил пробираться в Смоленск.
   За спиной у Феди белеет туго набитый холстинный мешок.
   "Хозяйственный малый, - подумал я. - Обстоятельно собрался в путь".
   Обрадованный тем, что Федя знает хорошо все места вокруг и берется провести роту "с закрытыми глазами", попросил его показывать дорогу.
   С проводником мы без приключений пересекли большак Рудня - Понизовье. Когда километра через три-четыре подошли к следующему, из-за поворота внезапно выскочили три мотоциклиста с колясками, вероятно разведка. Лейтенант Воронов, лежавший у обочины с группой бойцов, не растерялся: ни один из шести их выстрелов не пропал даром, все фашисты были убиты наповал, а наше вооружение пополнилось автоматами и тремя винтовками. Одной из винтовок завладел Федя. В мотоциклах мы нашли запас патронов и три десятка гранат с длинными деревянными ручками.
   Неожиданное появление мотоциклистов встревожило. Отдаю приказ отойти от дороги и, развернувшись, замаскироваться. Однако больше никто на дороге не появлялся. Доложив комбату о происшествии, двигаемся дальше. Предприимчивый Воронов, сложив в коляску одного из мотоциклов боеприпасы и добытое оружие, неумело завилял по неровной лесной просеке. Остальные мотоциклы и убитых мы затащили в лес. Но недолго "гарцевал" на мотоцикле лихой лейтенант: не смог своевременно затормозить перед какой-то канавой и влетел в нее. К счастью, верткий Воронов успел спрыгнуть с седла. Когда бойцы выволокли разбитую машину, лейтенант раздал трофейное оружие, засунул за пояс три гранаты и зашагал вслед за бойцами.
   Июльское солнце поднялось высоко над горизонтом. Мы стоим на опушке леса. Перед нами огромное открытое поле, засеянное не то рожью, не то пшеницей: издали трудно разобрать. За полем виднеются сгрудившиеся деревенские строения. Прежде чем двигаться дальше, надо выяснить, можно ли проскочить по дороге через эту деревню. На этот вопрос должны ответить разведчики лейтенанта Акынбаева. Но где они? Вдруг послышался конский топот. Перед нами появились два бойца на неоседланных лошадях. Они сообщили, что следом за ними едет комбат. Вот из-за поворота появляется Тонконоженко верхом на гнедом мерине, старенькое седло сильно потрепано, стремена низко опущены. Ступня правой ноги засунута в стремя, левая нога свободно опущена. Видимо, в какой-то деревне комбат обменял мотоцикл на коня, сообразив, что на мотоцикле в лесу далеко не уедешь.
   Пока я докладываю комбату обстановку, со стороны деревни появляются всадники. Мы без труда узнали наших разведчиков.
   Въехав в лес и увидев комбата, лейтенант Акынбаев лихо спрыгивает с коня, бросив поводья спутнику, неторопливо подходит к нам и докладывает, что в деревнях немцев нет, но по шоссе Демидов - Рудня движутся бронетранспортеры с мотопехотой. В одной из деревень разведчики Акынбаева встретились со взводом конной разведки, высланной полковником Бурчем. Узнав, что главные силы сводного отряда сосредоточились в лесу северо-западнее деревни, Акынбаев разыскал полковника Бурча и доложил ему о местонахождении второй колонны. Полковник потребовал капитана Тонконоженко к себе.
   Капитан ускакал, а наша колонна расположилась на отдых в лесу. Вернувшись от полковника, Тонконоженко сообщил, что получил приказ: в пятнадцать часов возобновить марш.
   Незадолго до выступления к роте присоединилось отделение, которое маскировало отход. Командир отделения доложил, что введенные в заблуждение периодическим огнем и ракетами фашисты спокойно дожидались утра, поэтому отделению удалось беспрепятственно покинуть рубеж обороны и незаметно оторваться от противника.
   И вот опять мы отступаем. Походный порядок несколько изменен: в голову колонны комбат выдвинул первую роту. Идти в середине колонны намного легче и спокойнее. Сразу почувствовал, что с плеч свалился груз ответственности. Теперь можно расслабиться. Шагаю впереди роты, наслаждаюсь тишиной, но недолго. Послышался гул мотора. Поднимаю голову и вижу старую знакомую двухвостую "раму". Проморгав отход, немцы теперь разыскивают нас. Тонконоженко высказал опасение, что авиационная разведка, сообщив в свой штаб направление движения наших сил, поможет прорвавшимся в Демидов подвижным фашистским частям надежно закрыть шоссе, которое нам предстоит пересечь.
   Не прошло и часа с начала движения, как появились "юнкерсы". Лес укрыл нас. Но, как мы ни "применялись к местности", потерь не удалось избежать.
   Впервые в этой войне мне пришлось пережить ожесточенную бомбежку в лесу. Лес хорошо маскирует от наблюдения с воздуха, но находиться в нем во время бомбежки намного хуже, чем в открытом поле. От разрывов бомб валятся гигантские деревья, свистят осколки, с глухим звуком впиваясь в мягкую древесину. Небольшие деревья словно жалобно стонут от боли, чуть не до земли склоняясь под напором взрывной волны...
   Когда приходится читать о том, как фашистская авиация с немецкой скрупулезностью периодически "прочесывала" лесную партизанскую зону, я легко себе представляю, что переживали партизаны, застигнутые бомбежкой вдали от надежных укрытий. Даже наши, умевшие хорошо скрывать чувство страха шахтеры вышли после бомбежки на лесную дорогу с глазами, расширенными от пережитого.
   Получив от Акынбаева сведения о броде через реку Рутавечь, Тонконоженко стремительно проводит через него батальон и, выполняя приказ полковника Бурча, обеспечивает переправу главных сил сводного отряда. Теперь сводный отряд двигался по одному маршруту, а батальон капитана Тонконоженко должен был следовать в арьергарде. Видимо, в ходе вытягивания в колонну батальон задержался и слишком оторвался от главных сил. С этого, насколько мне помнится, и начались все наши дальнейшие злоключения.
   Когда мы подошли к шоссейной дороге, ведущей от Демидова на Рудню, пришлось остановиться: впереди разгорелась ожесточенная перестрелка. От дороги доносятся длинные очереди автоматов и пулеметов. Пули посвистывают вокруг. Оставив роту, бегу на поиски комбата. Нахожу его в передовой цепи вместе с командиром головной стрелковой роты. С ходу падаю рядом. Увидев меня, Тонконоженко с досадой махнул рукой:
   - Не успели проскочить. - мотопехота оседлала шоссе. Надо прорываться.
   - А может, дождаться темноты? - робко предлагает командир стрелковой роты.
   - Нельзя, - устало качает головой комбат. - Мы уже отстали от главных сил, кроме того, могут догнать преследующие нас части, и мы окажемся в мышеловке. Пока этого не случилось, надо прорываться...
   Две 45-миллиметровые пушки Тонконоженко решил поставить на флангах, оба 76-миллиметровых орудия - в центре боевого порядка, здесь же навьюченные лошади, взвод снабжения с боеприпасами и медпункт с ранеными. Собрав командиров, Тонконоженко объявляет им решение: прорываться широким фронтом, развернув все роты в линию. Моей роте предстояло выдвинуться на левый фланг. Как только мотопехота будет сбита с дороги, рота вместе с расчетом батальонной пушки должна занять оборону фронтом на север, чтобы обезопасить главные силы от возможных ударов со стороны Демидова.
   Выведя роту на назначенный ей рубеж, нетерпеливо ожидаю сигнал атаки. Наконец справа раздается выстрел из 76-миллиметрового орудия. После третьего выстрела вскакиваю и, крикнув; "За мной!", бегу к дороге. Не оглядываюсь, но краем глаза фиксирую, что почти одновременно вскочили Стаднюк и Воронов. Ветки, сбиваемые пулями, дождем падают сверху. Кто-то ойкнул, кто-то вскрикнул, но топот за спиной усиливается. Бегу, как на соревнованиях, стараясь опередить секунды. И все же перед самым придорожным кюветом меня обгоняет Воронов. С криком "Бей фашистов!" он метнулся через шоссе и обрушился на пулеметчика всей тяжестью своего жилистого тела. Бойцы молча прыгают через кювет. Бежавший следом лейтенант Спирин, прыжком перескочивший через глубокий кювет, метким выстрелом сразил здоровенного фашиста, замахнувшегося штыком в спину Воронова. И в тот же миг его поджарая высокая фигура, словно споткнувшись о невидимое препятствие, ничком распласталась у ног сраженного им фашиста. На левой стороне гимнастерки по спине расплывалось красное пятно. Я приподнял лейтенанта и в самом центре нагрудного кармана увидел входное пулевое отверстие. Подбежавший Петренко бережно принял в свои руки лейтенанта, а я бросился вдоль дороги, чтобы убедиться, какая опасность угрожает нам со стороны Демидова.
   Потеряв надежду остановить атакующих, фашисты бегут к лесу. Воронов со своими бойцами преследует их, а передо мной задача удержать отбитый участок шоссе. Вместе со Стаднюком расставляем бойцов и приказываем быстрее окапываться. Тем временем остальные подразделения батальона пересекают дорогу, переносят раненых, переводят навьюченных лошадей. Когда стали перекатывать полковые орудия, с севера на шоссе появились танк и три бронетранспортера с пехотой. Командир хорошо замаскированной сорокапятимиллиметровой пушки не торопится, выжидает, пока танк подставит под выстрел бортовую броню. Именно поэтому артиллеристы выбрали позицию несколько впереди, справа от дороги.
   Когда бронетранспортеры подошли ближе, наступил черед бойцов, вооруженных связками гранат и бутылками с горючей смесью. И в этот критический момент я увидел, что вдоль дороги бежит Стаднюк, держа в правой руке бутылку. Когда танк поравнялся с ним, политрук занес бутылку над головой и в тот же миг упал навзничь. Танк все ближе. Когда до него осталось метров пятьдесят, раздался выстрел противотанковой пушки. Танк вильнул в сторону и завалился в кювет. Бронетранспортеры резко затормозили, пехотинцы, вываливаясь из-за бортов, словно тараканы, разбегаются в стороны и открывают огонь. Подбегаю к Стаднюку. Он лежит с открытыми глазами, откинув в сторону сжатый кулак. Голова прострелена чуть ниже виска. Поднимаю его тело и, пригибаясь, несу в тень большой ели.
   Бронетранспортеры, отступив, поливают дорогу пулеметным огнем, не давая возможности перескочить ее остальным нашим подразделениям. Пятью меткими выстрелами артиллеристы заставили два бронетранспортера замолчать. Третий, закрытый подбитыми машинами, продолжает стрелять вдоль шоссе. Возвратившиеся в роту бойцы лейтенанта Воронова помогли артиллеристам протащить между деревьями их легкую пушку. С этой удобной позиции артиллеристы уничтожили третий бронетранспортер. Подбитые бронетранспортеры забаррикадировали дорогу. Это было выгодно для нас. Мотопехота дважды пыталась атаковать, но каждый раз меткий огонь укладывал ее на землю. Движение через дорогу возобновилось. Наконец от комбата прискакал верховой и передал мне приказ отходить по указанному ранее маршруту. Лейтенант Воронов со своими бойцами помогает артиллеристам тащить пушку, мы следуем за ними. Могучий Охрименко бережно несет тело Ивана Афанасьевича, а бойцы на плащ-палатках смертельно раненного лейтенанта Спирина и солдат, раненных в ноги. Идем понурив головы. Даже Василь Сероштан не отрывает взгляда от перепачканных сапог. У меня вид, наверное, не лучше. Растерянность овладевала мною. Чувство самосохранения подсказывало: нужно как можно быстрее уходить из опасного района, где нас могут в любую минуту перехватить преследователи. Как быть с ранеными?
   Я все еще жду чуда: вдруг Охрименко скажет, что Иван Афанасьевич не убит, а только ранен. Я никак не моту смириться с мыслью, что этот мудрый и душевный мой боевой товарищ, который поддерживал меня в самые трудные минуты, уже никогда не улыбнется, не скажет: "Ну что, Саша, приуныл? Не журись. Нам, коммунистам, не к лицу падать духом". Я принимаю решение: отдать последние почести боевому другу, даже если фашисты бросятся сейчас в атаку.
   - Стой! - командую я и объявляю: - Товарищи! Мы не можем оставить тело нашего дорогого Ивана Афанасьевича на поругание фашистам. Предлагаю похоронить его вот здесь, под этой могучей сосной.
   - Правильно, товарищ комроты! - отзывается Охрименко. - Похороним нашего дорогого товарища политрука по всем правилам. - И, бережно опустив на разостланную Федей плащ-палатку тело Стаднюка, вытащил саперную лопатку, стал энергично трассировать контуры могилы. Бойцы дружно бросились ему помогать.
   Я вытащил из нагрудного кармана Ивана Афанасьевича партийный билет и аккуратно завернул его в клеенку вместе со своим.
   Охрименко запеленал тело Стаднюка в плащ-палатку, поднял его высоко перед собой и медленно, торжественным шагом направился к могиле. Все с непокрытыми головами следовали за ним. У края могилы Охрименко остановился. Мы с Вороновым приняли из его рук тело Стаднюка. Спрыгнув на дно могилы, Охрименко бережно опустил его на песчаное дно. Подождав, когда старшина поднимется наверх, я сказал:
   - Прощай, наш дорогой товарищ, наш боевой друг и наставник! Ты с честью, как и подобает коммунисту, выполнил свой долг перед Родиной. Прости, что мы не прощаемся с тобой залпами боевого салюта. Мы выпустим эти залпы по врагам. Мы отомстим за тебя фашистам! Клянемся!
   - Клянемся! - послышался металлический голос Воронова.
   - Клянемся! Клянемся! - дружно повторили за ним все присутствующие.
   К счастью, фашисты не успели обнаружить нас и помешать проводить Ивана Афанасьевича в последний путь. Мы уже готовы были тронуться, когда раздались первые выстрелы нашего охранения. Сразу вспыхнула ожесточенная пальба. Пули засвистели вокруг. Прислушавшись, я понял, что стреляли с трех сторон. Лишь со стороны шоссе было тихо. Видимо, фашисты решили оттеснить нас назад, к шоссе, и на открытом месте уничтожить. Приказываю занять круговую оборону. Прячась за деревьями, мы стреляем по атакующим фашистам. Вдруг, перекрывая выстрелы, по лесу разнесся резкий голос Воронова:
   - Товарищи! За нашего политрука, за наших товарищей по фашистам... За-а-ал-пом... пли!.. За-а-ал-пом... пли! За-а-ал-пом... пли!
   Дружный интенсивный огонь заставил фашистов попятиться. Убежденные в том, что мы в ловушке, они выжидали. Нетрудно было догадаться, что основные силы атакующих наседают с востока, из леса, через который проходит наш путь к своим, а с севера и юга одиночные автоматчики, маскируясь в кустарнике, стараются наделать побольше шума. Поняв это, перебегаю к дереву, за которым прятался Сергей Воронов. Увидев меня, он бросает вопросительный взгляд.
   - Надо отогнать автоматчиков, - показал я на юг. - Бери Лысова, Браженко и действуй. Мы будем отходить за вами.
   Кивнув, Воронов стремительно перебежал, к Лысову, потом они вместе с Браженко скрываются в густом кустарнике.
   Пока группа Воронова просачивалась в тыл автоматчикам, фашисты предприняли новую атаку. Мы отвечали расчетливыми одиночными выстрелами. Убедившись, что мы на месте, гитлеровцы выжидающе затихли.
   Вот раздались более близкие автоматные очереди, я понял, что группа Воронова начала действовать. Поставив задачу старшему сержанту Поливоде, который с группой минометчиков должен был прикрыть наш маневр, я с артиллеристами и бойцами, несущими раненых, осторожно продвигаюсь на юг. Пройдя два километра, резко поворачиваю на восток, и вскоре наш отряд углубляется в заболоченный лес. Теперь главная опасность - болото. Однако и на этот раз нас выручает Федя, который по одному ему известным приметам легко обходил гибельные участки.
   В пути ко мне приблизился Петренко и на ухо шепнул:
   - Лейтенант Спирин скончался.
   Делаем первый привал. Уточняем свои силы: нас осталось двадцать пять человек. С нежностью рассматриваю своих испытанных товарищей: хладнокровного и молчаливого Воронова, сурового и непреклонного парторга Лысова, неунывающего Сероштана, на теле которого, казалось, не оставалось места, не задетого пулей или осколком, степенного и невозмутимого Поливоду, Браженко, по-прежнему хлопотливого Охрименко, Петренко, Вострикова, Шлевко, уморительного Сусика с неизменным телефонным аппаратом на боку. Рассудительный не по возрасту Федя старается спрятаться за спину Охрименко. А мой ординарец Миша Стогов из-за глубокой ссадины во всю спину вынужден свой вещевой мешок и оружие постоянно держать в руках. От бывшей стрелковой роты уцелела группа бойцов во главе с богатырски сложенным сержантом Соколовым. Из них двое - тяжело ранены в ноги. Они молча лежат на плащ-палатках. Возле них хлопочет заботливый Петренко. В нескольких шагах лежит тело Спирина.
   Сержант Соколов с несколькими бойцами вырыл неглубокую могилу, которая сразу наполнилась водой. Все молча столпились вокруг нее, низко склонив головы. Сержант Соколов, бережно поправив плащ-палатку, в которую завернуто тело лейтенанта, печально оглядел бойцов из стрелковой роты.
   - Из нашей третьей стрелковой осталось в живых девять человек, сказал он тихим печальным голосом. - Сегодня мы прощаемся с лейтенантом Спириным. Он единственный сын у матери.
   И пусть тот, кто останется из нас в живых, сообщит ей о судьбе сына. Адрес ее у меня есть. - Повернув лицо к погибшему, сержант, быстро смахнув набежавшую слезу, с глубокой сердечностью добавил: - Прощай, дорогой наш командир. Пусть смоленская земля будет тебе пухом!
   После похорон сержант Соколов нацарапал штыком звание, фамилию, имя и отчество погибшего лейтенанта на своей каске и аккуратно положил ее у изголовья могилы.
   Наша сводная рота пополнилась теперь тремя степенными артиллеристами. С интересом разглядываю пестрое вооружение бойцов. У некоторых помимо винтовок трофейные автоматы, что весьма кстати: трофейных патронов нам досталось много. Однако для противотанковой пушки сохранилось всего два снаряда, но пушкари не бросят свою сорокапятку, даже если им придется тащить ее на руках. Ведь мы спешим к Смоленску, а там большая нужда в противотанковой артиллерии. Сероштан и Браженко кроме стрелкового оружия прихватили тяжелый ствол миномета с треногой. Боец, тащивший опорную плиту, погиб в перестрелке. К великой радости Сероштана, артиллеристы, насмотревшись на страдания минометчиков, привязали минометный ствол к станине пушки.
   Выбрав место посуше и привалившись к стволам могучих елей, бойцы вытащили из мешков сухари и немецкие консервы и нехотя принялись за еду. Если бы не мой приказ, они и не притронулись бы к нище: настолько были измучены. Мы с Вороновым тоже сидим над раскрытой банкой консервов и с трудом глотаем куски растаявшей от июльской жары тушенки. Не только усталость лишила нас аппетита. Угнетала трагичность положения. Я думал: "Каждый день мы теряем товарищей. Сейчас чудом пробились сквозь вражеский заслон. Люди изнурены. А что дальше?.. Куда идти? Где искать наш батальон? Какова обстановка в районе Смоленска? Идем словно слепые. Есть от чего прийти в отчаяние. Мои шахтеры держатся еще молодцом, а на лицах некоторых бойцов из стрелковой роты написано отчаяние..." Мои размышления прерывает лейтенант Воронов:
   - В каком направлении пойдем дальше, командир?
   - Судя по названиям населенных пунктов, которые капитан Тонконоженко указал мне для ориентирования, - ответил я, заглядывая в последний лист карты, - наш батальон должен следовать севернее Витебского шоссе на Смоленск. Выходит, и нам нельзя уклоняться от этого маршрута, если не хотим лишиться надежды догнать своих.
   - А если наши выйдут на Витебское шоссе?
   - Не выйдут, - уверенно возразил я. - Комбат предупредил, чтобы мы не сворачивали на шоссе.
   - Понятно, - согласился Воронов. - Значит, будем держаться следующего маршрута... - Воронов перечислил пять или шесть деревень и с досадой воскликнул: - На этом карта у меня обрывается! Через какие пункты пойдем дальше?
   - Дальше будем выбирать маршрут исходя из обстановки.
   - Надо бы побеседовать с людьми перед выступлением, - неожиданно предложил Воронов.
   - Да, - согласился я, - надо рассказать им...
   Не успел я закончить свою мысль, как из группы сержанта Соколова послышались возбужденные возгласы.
   - А чего ждать, товарищ сержант? - услышал я тонкий, дребезжащий от обиды голосок. - Нас фашисты чуть не прищучили здесь, пока мы похоронами занимались! Дальше еще хуже будет. Немцы, говорят, уже к Москве подбираются...
   - Кто это тебе набрехал?! - взревел возмущенный Соколов. - Язык поганый вырвать за такую брехню. Скажи, кто?
   - Да... говорят, - неуверенно пропищал тонким голосом высокий худой боец.
   - "Говоря-я-ат"! - возмущенно басил Соколов. - Говорят, в Москве кур доят, растудыт твою мать!.. Идем к лейтенанту! - Соколов схватил упирающегося бойца за ворот и поволок, словно родитель провинившегося сынишку.
   - В чем дело, товарищ сержант? - поспешил я навстречу. - Что случилось?
   - Да вот, товарищ лейтенант, - Соколов выпустил воротник гимнастерки бойца и показал пальцем на провинившегося, - боец Нахалкин...
   - Не Нахалкин, а Махалкин...
   - Ну, Махалкин, - разозлился Соколов. - Так вот этот Махалкиц подговаривал некоторых отделиться от отряда и пробираться самостоятельно. У-у-у... предатель! - угрожающе покосился на него сержант.
   - И никакой я не предатель! - Писклявый голос Махалкина зазвенел на самой высокой ноте. - Я не к немцам уговаривал иттить, а к своим!
   - Почему вы хотите отделиться от отряда?
   Махалкин исподлобья взглянул на меня и сердито пропищал:
   - Потому что такой кучей незаметно проскользнуть к своим не удастся: опять нас где-нибудь прищучат. А поодиночке или по два-три человека мы невидимками проскочим...
   Слушая бойца, я убедился в своевременности предложения Воронова побеседовать с людьми. За своих шахтеров я не беспокоился: их и насильно не оттащить друг от друга, хотя задушевная беседа не была бы лишней и для них. А вот для новых бойцов, которых я мало знал, такая беседа была крайне необходима: не у всех еще, как видно, я завоевал доверие. Некоторые, видимо, не уверены, что мы, безусые лейтенанты, сумеем вывести их к своим.
   Подав команду всем подойти ко мне, я сказал:
   - Товарищи! Сейчас боец Махалкин признался, что он хотел бы отколоться от отряда и пробираться к своим в одиночку или вдвоем-втроем...
   - Вот "герой" выискался! - удивленно воскликнул Сероштан.
   - Да, - подтвердил я, - нашелся такой среди нас. Я должен предупредить, что мы представляем воинское подразделение Красной Армии, и я - ваш командир. Как во всяком воинском подразделении, невыполнение приказа командира является нарушением воинской присяги, иначе говоря преступлением. Особая обстановка, в которой мы оказались, дает мне право принимать любые меры для пресечения преступления, вплоть до расстрела. Прошу бойца Махалкина учесть это разъяснение. Однако все это я сказал в порядке информации для тех, кто еще плохо знает законы военного времени. Главное же состоит в том, что поодиночке пробиться к своим труднее: любой фашистский патруль может перехватить, да и маршрут дальнейшего следования нам, командирам, известен лучше, чем любому из вас... И не надо, товарищи, паниковать, как это делает боец Махалкин. Мы на своей земле, поэтому смело пойдем по ней, а если фашисты попытаются нас остановить, будем бить их, как били до сих пор, несмотря на их численное превосходство. Ведь мы бойцы Красной Армии!