Алтунин Александр. На службе Отечеству

   Окидывая взглядом поле боя, признаться, гордился своими людьми: никто не дрогнул, не показал врагу спину. Я прикидывал, чем им помочь, облегчить участь в эту тяжелую минуту. И когда в искромсанной артподготовкой, бомбежкой и гусеницами танков траншее стали появляться каски, ударили по вражеской цепи пулеметы, автоматы, винтовки, облегченно вздохнул, хотя и понимал, что положение по-прежнему критическое.
   Немецкая пехота, наткнувшись на упорный ответный огонь, начала сбиваться в кучи и залегать в небольших складках взгорков. Однако мелкие укрытия ее не спасали. Роты, что называется, на выбор били солдат и офицеров противника, не давали поднять им головы.
   Гитлеровцы начали искать выход из создавшегося положения. Но найти его было не так-то просто. Наши пулеметчики, автоматчики и стрелки продолжали вести меткий огонь. Искромсанная взрывами оборона была неприступной.
   Горели и фашистские танки. Три машины пришлись на долю взвода старшего лейтенанта Эммануила Чалаганидзе. Позже, вечером, выпали относительно спокойные минуты, и командир роты старший лейтенант Дмитрий Одегов доложил мне подробности этого боя, слушать которые без волнения было невозможно.
   ...Танки с ревом и скрежетом переваливали через брустверы, накрывали ячейки и траншеи. Было такое ощущение, будто горный обвал катится на тебя. Дрожала, сжималась под тяжестью стальных махин земля. Все тонуло в пыли и чадном дыму. Казалось, что живому здесь не должно быть места. Но только проходили танки - слышались команды, и в хвост стальным громадинам летели гранаты.
   Не успели еще осыпаться стены траншей, как из пыли, черные от копоти, встали бойцы. Встали с оружием, наперекор смерти и страху. С перетянутой ремнем связкой гранат поднялся рядовой Михорский и бросился вслед за танком.
   Михорский подбежал к танку, размахнулся, и вдруг рука со связкой гранат, медленно описав полукруг, бессильно упала вниз. Солдат ничком ткнулся в землю. Чалаганидзе выскочил из траншеи и побежал за танком, пока не догнал его на верный бросок. "Получай, гад!" - выдохнул старший лейтенант и с силой послал противотанковую гранату в корму боевой машины.
   За ее полетом смотреть не стал - был уверен, что попадет, - метнулся обратно к траншее. Сзади громыхнул взрыв, рядом проверещали осколки. Успел заметить, как бойцы волокут к траншее Михорского. И тут чем-то тяжелым ударило в спину. Боли Эммануил Нестерович не почувствовал. По инерции продолжал бежать, пока не споткнулся о вывороченную глыбу земли у самой траншеи, и тогда резануло по всему телу нестерпимым огнем. Но Чалаганидзе сдержался, не закричал, а лишь заскрипел зубами. Молчал и минуту спустя, когда солдаты подхватили его и втащили в обвалившуюся стрелковую ячейку.
   Чалаганидзе бинтовали. Эммануил Нестерович стонал, терял сознание.
   - Ничего, ничего, - приговаривал сержант-санинструктор. - Сейчас будет легче.
   - Не уговаривай, кацо. Я не ребенок. Понимаю все. Как там с Михорским, может, жив? Я ему тут рекомендацию в партию написал. В полевой сумке она. Передайте.
   - Нет, только что отошел.
   Бойцы на плащ-палатке принесли Михорского. Перепачканное пылью юное лицо было еще живым: его черты пока не успели заостриться, у переносицы, в уголках глаз, блестели еще не высохшие две маленькие слезинки. Чалаганидзе дотянулся до них пальцами левой руки, вытер и с болью в голосе прошептал:
   - Эх, Коля, Коля! Как же ты не уберегся?
   - Немцы! - вдруг донеслось из траншеи. - Немецкая пехота на стыке с пятой прорвалась.
   - Сержанта Иванова ко мне! - потребовал Чалаганидзе. Спустя минуту Эммануил Нестерович отдавал указания своему заместителю по уничтожению прорвавшегося противника. В тыл эвакуировать себя не разрешил. Продолжал руководить боем до последнего вздоха.
   Начальник политического отдела полковник Петр Григорьевич Жеваго в политдонесении о нем напишет: "Парторг 4-й стрелковой роты старший лейтенант Чалаганидзе во время отражения атаки противника был ранен. Продолжал руководить боем, уничтожать ненавистного врага, пока билось сердце коммуниста..."
   Но вернусь к событиям тех тревожных минут на батальонном НП. Не успел в бинокль окинуть правый фланг обороны, где от наседавших фашистов отбивалась 6-я рота, как услышал взволнованный голос:
   - Артиллеристы пятки смазывают! Вон, смотрите, по лощинке улепетывают. Метрах в ста пятидесяти от огневой.
   Я бросил тревожный взгляд на уходящую в наши тылы извилистую лощинку. Действительно, от укрытия к укрытию перебегали солдаты.
   - Может, не они?
   - Они. Засек с самой огневой.
   Поискал взглядом ординарца. Воронцов сидел с автоматом наготове у выхода из хода сообщения. Подозвал его к себе, показал на отходящую группу людей:
   - Мигом к ним, верни назад, на огневую. Передай: рота кровью истекает. Огонь по прорвавшимся танкам!
   Но пока ординарец окольными путями под огнем противника добирался до противотанкистов и, призвав на помощь солдатский лексикон, останавливал их, на НП появился командир батареи. В разорванной гимнастерке, с перевязанной рукой. Пошатываясь, капитан подошел ко мне и устало выдохнул:
   - Все, конец! Фрицы гусеницами подавили пехоту, идут по тылам. В батарее осталось одно орудие.
   - Что несешь? - вырвалось у меня. - Живы роты, дерутся, а ты запаниковал, черт тебя подери! Стоять нужно было! Стоять, понимаешь, Новиков?
   - Никого в траншеях нет! Ваши все погибли.
   В это время меня позвал телефонист:
   - Товарищ капитан, Одегов на проводе!
   - Пойдем! - потянул за собой Новикова. - Убедишься. Люди дерутся, а вы, эх!..
   Взял трубку из рук телефониста:
   - Слушаю, Дмитрий Михайлович.
   - Наконец-то, товарищ капитан! - в ответ взволнованно заговорил Одегов. - Тут такое было, что сразу и трудно доложить. Не успели через себя пропустить танки, как навалилась немецкая пехота. Бьем, а фрицы накатывают. Еле остановили. Сейчас добиваем прорвавшихся на фланге с соседом.
   - Спасибо, Дмитрий Михайлович! Передай людям мою благодарность.
   - Товарищ капитан, я вот по какому поводу. Со стороны Цишиц слышится гул двигателей. Немцы готовятся к новой атаке.
   Огоньку бы подбросить нам, артиллерийского. А то что-то батарея позади нас молчит.
   - Артиллеристы у меня. Передаю трубку Новикову, а то он вас уже к праотцам отправил, а сам с бойцами подался сюда.
   Капитан взял трубку, выслушал Одегова и молча пошел к выходу с НП. Я ничего ему больше не стал говорить, понимая, что разговора с командиром роты достаточно.
   Спустя минут пятнадцать Новиков был на батарее. Офицер подбежал к оставшемуся орудию и протянул руку к бежавшему вслед за ним командиру орудия старшему сержанту Петру Корчину. Тот вложил в раскрытую ладонь панораму, которую снял, уходя с огневой.
   - Корчин, заряжай!
   Пока Новиков устанавливал панораму, старший сержант Корчип схватил из ровика снаряд и втолкнул его в казенник. Глухо звякнул клин затвора. Комбат бросил взгляд на передний край. Ротную траншею в эту минуту утюжил фашистский танк.
   - Ах ты, гад! - заскрипел зубами Новиков, вращая механизмами наводки. - Наших давишь!
   Перекрестие прицела ползло по изуродованным брустверам, выхватывая клубы черного дыма, пока не уперлось в борт вражеского танка. Новиков надавил на спуск. Орудие вздрогнуло. Красновато-синяя молния ударила в танк. Комбат снова торопливо повел прицел по переднему краю, выискивая цель; в том, что остановил вражескую машину, он был уверен. За спиной послышался крик: "Товарищ капитан, танки! Справа - танки! Товарищ капитан..."
   Голос командира отделения разведки Томилина заставил Новикова оторваться от прицела. Но тут перед его глазами мелькнуло пламя, в грудь и лицо плеснуло чем-то упругим и горячим. Страшная сила рванула Новикова и бросила в сторону. Когда он пришел в себя и встал на колени, отплевывая землю, то первое, что увидел, было залитое кровью, в широких разводах пороховой гари лицо Корчина.
   - Петя? - окликнул его Новиков. - Петр, ты жив?
   Корчин не пошевельнулся. В уголках его губ свертывалась кровь, подбородок на глазах заострялся. Убит. Новиков повел помутневшим взглядом дальше и наткнулся на лежащего Томилина.
   Новиков, опершись рукой о станину, встал. Метрах в двухстах, ведя огонь, ползли наискось, в сторону огневой гаубичников, два танка.
   Капитан Новиков взглянул на Томилина. Разведчик уже пришел в себя.
   - Василий, сюда!
   Старший сержант обернулся на голос, на четвереньках пополз к станине. Вдвоем они развернули орудие в сторону врага. Томилин с лязгом послал снаряд в казенник. Новиков поймал в перекрестие танк и нажал на спуск. Гакнул выстрел. Комбат поправил наводку и послал еще снаряд. Танк окутался дымом. Та же участь постигла и вторую вражескую машину.
   Потом они вели огонь по бронетранспортерам, пехоте; Томилин - заряжал, Новиков - стрелял, пока их не накрыло прямым попаданием снаряда вражеской самоходки.
   Вспоминая об артиллеристах - истребителях танков, не могу не сказать, что в этот день многим из них пришлось испить горькую чашу солдатской судьбы до дна.
   В архивных документах мне встретилась запись о подвиге 1-й батареи этого же дивизиона. Командовал ею в тот трудный день лейтенант Дмитрий Лебедев, с которым не раз приходилось встречаться в ходе прошедших боев. Противник обошел огневую позицию батареи и пошел на штурм. Артиллеристы отбивали врага из орудий и автоматов, трофейного пулемета. Несколько раз фашисты предлагали им сдаться. Батарейцы отвечали огнем.
   Немцы вновь пошли в атаку. Артиллеристы взялись за стрелковое оружие. Бой разгорелся с новой силой. Стучали автоматы, хлопали выстрелы карабинов, в гитлеровцев летели ручные гранаты.
   И так до глубокой ночи. В наступившей темноте оставшиеся в живых артиллеристы двинулись на прорыв. Из всех храбрецов пробиться удалось лишь старшему сержанту Александру Попову и нескольким бойцам.
   Приняв на себя удар танков врага, истребительно-противотанковый дивизион нанес большой урон противнику, хотя и сам понес потери. На поле боя погибли командир дивизиона капитан Арсений Киселев, адъютант старший капитан Павел Богомазов, парторг дивизиона лейтенант Павел Глухов, командиры взводов Анатолий Афонин, Николай Ефимов и многие другие офицеры, сержанты, солдаты - люди, за плечами которых было немало больших и малых боев.
   Противник продолжал нас атаковать. Иногда ему удавалось продвинуться вперед и даже перешагнуть боевые порядки стрелковых рот. Но проходило некоторое время, и из обожженных, перепаханных бомбами, снарядами и минами траншей, окопов и блиндажей вставали бойцы. Оборона оживала. Остатки отделений, взводов и рот дрались в окружении, прорывали вражеские заслоны и соединялись с основными силами.
   Мы не заметили, как день сменила ночь. К утру фашисты нарастили удар. Под натиском противника 828-й стрелковый полк вынужден был отойти. Гитлеровцы ворвались в Цишицы. С переменным успехом бой за населенный пункт длился до полудня. Отдельные дома по нескольку раз переходили из рук в руки.
   Цишицы, а затем к вечеру и Лесные Халупы пришлось оставить. Противник вышел во фланг и тыл 862-му стрелковому полку, который перед этим также был вынужден оставить первую позицию. На батальоны подполковника Василия Кожевникова фашисты давили с фронта и флангов.
   Особенно трагично развивались события во 2-м батальоне. Врагу удалось отрезать командно-наблюдательный пункт комбата от рот, окружить его. Командиру батальона Потапову, его заместителю по политической части старшему лейтенанту Маслобойникову, адъютанту старшему лейтенанту Дружинину, парторгу батальона лейтенанту Родионову, комсоргу старшине Шипицину, связистам, ординарцам, посыльным пришлось взяться за оружие.
   Несколько часов кряду они держали оборону, приковывая к себе превосходящие силы врага. На исходе были боеприпасы. Алексей Потапов передал в эфир: "Умираем, но не сдаемся!" Комбат повел людей на прорыв. Штыком и гранатой горстка храбрецов проложила себе путь. В рукопашной схватке погибли парторг и комсорг батальона, многие солдаты и сержанты.
   Истекал кровью и 1-й батальон полка. Комбат капитан Дмитрий Шорин не дал возможности немцам отрезать роты от наблюдательного пункта батальона, хотя им удалось подойти к штабу вплотную. Все, кто в этот момент находился на НП, вступили в схватку с фашистами...
   Штаб корпуса предпринимал меры для оказания нам помощи. Силами полка 106-й стрелковой дивизии, резервного батальона и роты специального назначения после короткого артналета была сделана попытка выбить противника из Лесных Халуп. Но продвинуться удалось лишь на несколько десятков метров, хотя бой длился больше четырех часов.
   Несмотря на мужество, стойкость наших бойцов и командиров, немцы продолжали теснить полки дивизии к Висле. Плацдарм по ширине пока был еще больше, чем в первый день форсирования, однако в глубину в иных местах достигал лишь двух километров. Фактически узкая полоска земли да обрыв отделяли боевые порядки от протоки, за которой укрыться было почти негде: за полтора месяца боев кустарник в пойме и на берегу Вислы был начисто уничтожен.
   Ночью и на следующий день противник продолжал бешено атаковать. Но подразделения держались, пока на позиции оставался в живых хотя бы один человек. Держались даже тогда, когда были израсходованы последняя граната, последний патрон. Штыком, прикладом, саперной лопатой - всем, что только попадалось под руку, бойцы встречали врага.
   Держался и наш батальон. Каждый десяток метров доставался фашистам ценой огромных потерь. Такого ожесточения схваток не видел даже в первые дни на плацдарме. С тревогой прислушивался к приближающемуся с флангов гулу боя. Стрельба уже разносилась и в тылу. Вдруг позади, на самом берегу протоки, в том месте, где размещался командный пункт полка, послышались частые разрывы снарядов. Переполненный тревогой, звоню в штаб полка. Телефонист на все вопросы исступленно повторяет: "Танки! Фашисты прорвались!.." С трудом добиваюсь командира роты связи.
   - Что там у вас стряслось?
   - Плохо дело. Фашистские танки заходят в тыл с правого фланга, вдоль протоки.
   - Доложи Третьему: все, что наскребу, к вам на выручку брошу.
   - Подожди минутку, узнаю, что Третий решит, - слышу в ответ.
   Пока командир роты связи бегал с докладом к начальнику штаба полка, в моей голове рисовались картины одна ужаснее другой: представил, как танки давят наши тылы, раненых. "Марина!" Мне словно наяву представилось, как Марина встает на пути фашистского танка, пытаясь своей хрупкой фигурой загородить раненых. В памяти всплыл случай, происшедший в 1941 году под Ярцево, когда фашистские танки раздавили медсестру нашего батальона, прикрывшую своим телом щель с ранеными бойцами.
   - Третий запретил снимать людей с переднего края, - наконец слышу в трубке голос офицера. - Сказал, что от вас требуется одно: ни на шаг не отступать. Этим вы нам поможете.
   - Ладно. Доложи Третьему: мы свою задачу выполним.
   И все же мы наскребли шесть человек, которых Пресняков повел к оказавшемуся в беде штабу. С неослабевающей тревогой прислушивался я к ходу боя, разгоревшемуся в нашем тылу.
   В разгар отражения очередной фашистской атаки меня к аппарату позвал телефонист. На проводе был командир роты связи.
   - Как там у тебя?
   - По-старому, держусь. Вот что у вас происходит?
   - Было дело. После узнаешь. Командир интересуется тобой. Передам держишься.
   Лишь по возвращении Преснякова я узнал подробности боя в районе- штаба полка. Прорвавшись к КП, немецкие танки начали вести огонь по окопам, блиндажам, щелям. Начальник штаба майор Модин бросился к Боевому Знамени, отсоединил его от древка, обмотал полотнище вокруг груди и со знаменщиками приготовился к бою. Но тут по фашистам ударила сорокапятка. Ее расчет поджег вражескую боевую машину, повредил и второй танк. Остальные, огрызаясь огнем, отошли. Автоматчики, прорвавшиеся с танками, были уничтожены бойцами и офицерами штаба и комендантского взвода.
   Не помню, во время какой по счету атаки противника к телефону вызвал меня принявший командование дивизией полковник Абашев: Федор Семенович Даниловский несколько дней назад убыл в корпус, поговаривали - на повышение. Федор Федорович расспросил о ходе отражения атак противника. Я посетовал на большую убыль в личном составе, нехватку артиллерии, Абашев ответил:
   - Всем сейчас трудно, но поможем. Пока же рассчитывай на себя.
   Вроде ничего особенного не сказал полковник Абашев, а напряжение уменьшилось. Да это и понятно: о тебе помнят, знают, заботятся. В ходе боя совет, просто слово ободрения старшего начальника никогда не лишние, а подчас просто необходимы. Даже его голос придает уверенность в успехе дела. Нечто подобное испытал и я в те минуты.
   Враг продолжал наседать, искал огрехи в нашей обороне, пробовал вклиниться то в одном, то в другом месте. Танки врага неожиданно прорвались на позицию батальонных минометчиков. Танкисты торжествовали, глядя на торчащие из окопов минометные стволы, разбитые в щепки ящики: еще с одним очагом сопротивления русских кончено. Осталось лишь для верности пройтись гусеницами по опустившим траншеям и окопам.
   Уцелевших наших бойцов гитлеровцы не видели, да и не могли видеть. Еще до подхода немецких танков старший на огневой позиции лейтенант Михаил Ребрушкин приказал оставшимся в живых занять заранее подготовленные ячейки и окопы для стрельбы, раздал подчиненным ручные и противотанковые гранаты; последние мины батарея выпустила в десять часов утра, а сейчас было уже двенадцать.
   - Не робеть, хлопцы! - наблюдая за приближающимися стальными громадинами, передал по цепи лейтенант. - Подпускать ближе, бить наверняка!
   Откуда-то из тыла по танкам ударила наша артиллерия, густо встали разрывы снарядов. Одна из вражеских боевых машин вспыхнула метрах в полуторастах от огневой. Появилась надежда: может, не дойдут и другие. Но нет! Танки упрямо ползли на огневую позицию роты. Вот передний уже поравнялся с обожженным кустом шиповника и подмял его под себя. Корпус машины, развернутый строго на окоп, мгновенно вырос до огромных размеров. "Этот возьму на себя". Михаил подтянул поближе к себе противотанковую гранату и, размахнувшись, бросил ее. Взрыва он не ощутил, очевидно, потому, что все кругом загрохотало. И когда через несколько секунд выглянул, увидел: за танком стелется лента гусеницы. Многотонная громада наклонилась вправо, башня ее еще медленно вращалась. Кто-то бросил в корму гранату. Взрыв снес броневую защиту, вспыхнуло пламя. Откинулся башенный люк, показался немецкий танкист, по которому бойцы тут же ударили из карабинов и винтовок. Немец кулем провалился внутрь стальной коробки.
   Метрах в пятидесяти правее другой танк успел перескочить траншею, развернуться над окопом и сплющить в лепешку миномет. К вражеской машине метнулся боец. В несколько прыжков он догнал танк и метнул связку гранат в его корму, а сам скользнул в находящуюся рядом воронку. Прозвучал взрыв, и стальную махину заволокло дымом.
   К рубежу обороны минометчиков подходил еще один танк, а метрах в сорока позади него бежала немецкая пехота. Ребрушкин, срывая голос, заорал:
   - Пехоту, пехоту отсекай!
   Словно в ответ на его призыв, из соседних ячеек захлопали выстрелы, ударила автоматная очередь. Пули свалили среди атакующих несколько человек, но не остановили цепь. "До роты, - прикинул численность врага офицер. - А тут еще и этот!" Он вновь скосил глаза на танк и увидел, как из-под него взметнулась выкинутая взрывом земля. Машина начала заваливаться набок.
   Немецкая цепь поредела. Но основная масса гитлеровцев, прорвавшись через барьер взрывов, ринулась к ячейкам и окопам. И когда им казалось, что победа близка, с фланга вдруг разнеслось дружное русское "ура". Немцы как-то сразу отпрянули, а затем побежали назад. Минометчики преследовали врага. Ребрушкин увидел неподалеку от себя командира роты лейтенанта Пономарева.
   - Товарищ лейтенант, вы?! - радостно воскликнул Ребрушкин.
   - Я! Удивлен? Увидел, что тебя тут немцы окружают, и поспешил с НП сюда. И как видишь, поспел вовремя.
   Часа через полтора, когда я прибыл на огневую позицию минометчиков, в роте уже успели похоронить павших в схватке и отправить в тыл тяжелораненых. Здесь лейтенант Василий Пономарев и рассказал мне о подробностях прошедшего боя.
   Мы прошли по огневой позиции. Пахло гарью, каленым железом. Почерневшие остовы фашистских танков стояли на рубеже схватки. Вновь сформированные минометные расчеты приводили в порядок траншеи и окопы. У многих бойцов виднелись повязки. Одни были свежие, другие уже успели почернеть от копоти, пыли и пота.
   Целыми остались три миномета. Они уже стояли в окопах, готовые к открытию огня. Рядом, в ровиках, лежали ящики с минами.
   - Только что подвезли с полкового пункта боепитания, - пояснил Пономарев. - Теперь мы живем.
   Подошел лейтенант Ребрушкин, Он с командирами минометов выверял прицелы. Михаил Филиппович расстегнул карман гимнастерки, вынул аккуратно завернутый в лист ученической тетради пакет и протянул мне:
   - Партийные и комсомольские билеты погибших ребят, товарищ капитан. Собрал их тут по долгу члена партбюро полка. Прошу вас, передайте замполиту.
   Губы Ребрушкина нервно дрогнули, голос на последних словах надломился. Я шагнул к нему и молча крепко обнял.
   Пора была возвращаться. Убедился: рота хотя и изрядно потрепана, но жива, а значит, способна вести бой. На НП ждали неотложные дела. Капитан Пресняков несколько минут назад сообщил: немцы накапливаются в Цишицах для новой атаки. Пожелав всем успехов, обернулся к лейтенанту Пономареву:
   - Василий Дмитриевич, отличившихся представь к наградам, не забудь отметить павших, они достойны самого высокого нашего уважения.
   На НП встретил капитан Пресняков. Доложил обстановку: противник, продолжая штурмовать позиции 828-го и 862-го стрелковых полков, готовил удар на нашем направлении. Игорь Тарасович сообщил:
   - Да, звонил майор Кулябин, твоего бывшего начальника смертельно ранило.
   - Майора Румянцева?
   Я словно потерял дыхание. Дорог, очень дорог был мне этот человек. Совсем недавно виделись с ним уже здесь, под Дороткой. Петр Васильевич на местности знакомился с обороной полка. Заглянул в батальон: он никогда не обходил меня вниманием. Хоть на несколько минут, но обязательно появится, спросит о настроении, посоветует.
   И вот горькая весть. Вскоре узнал подробности его гибели. Полковник Абашев решил переместить оперативную группу дивизии ближе к боевым порядкам полков, обстановка менялась быстро, и нужно было на месте принимать решения. Группу возглавил майор Румянцев. Прибыв в штаб нашего полка, Петр Васильевич начал устанавливать связь с частями дивизии. В это время начался артналет. Несколько тяжелых снарядов упало рядом со штабным блиндажом. Пришлось покинуть помещение и спрятаться в близлежащих укрытиях.
   Румянцев с майором Кулябиным переждали артналет в одной щели. После него вышли к блиндажу. Со стороны Цишиц раздавался гул танковых двигателей.
   - Опять идут, - вздохнул Кулябин. Он взбежал на небольшой бугорок и стал смотреть в сторону населенного пункта.
   - Видны, Николай Афанасьевич?
   - Пока нет. Но вот-вот пожалуют.
   В это время над самой головой Кулябина прошелестела падающая на излете мина. Он даже не успел пригнуться, как раздался взрыв, что-то горячее обожгло шею. Николай Афанасьевич обернулся назад. Румянцев, схватившись за грудь, медленно опускался на землю.
   - Что с тобой, Петя?! Ранен?
   - Кажется, Коля, кажется...
   Кулябин бросился к Румянцеву и закричал:
   - Врача, врача сюда!..
   Прибежали полковые медики капитан Виктор Черный и старший лейтенант Степан Бурый. Ранение оказалось более чем серьезным: восемнадцать осколков принял в себя майор Румянцев. Он потерял сознание, а по дороге в медико-санитарный батальон скончался.
   Мне невольно представились налитые слезами глаза Лины - жены Петра Васильевича. Петр и Лина нашли друг друга на фронтовых дорогах. Полюбили и поженились. Были счастливы, хотя и -терпели множество неудобств, связанных с постоянной опасностью, неустроенностью быта. Но они как-то об этом не думали. На первом плане у них не личные дела, а служебные заботы. Петр был оператором, Лина - медиком.
   Я по-хорошему завидовал их любви и счастью. Теперь горе свалилось на Лину. Нужно сказать, она мужественно его перенесла. Похоронила Петра Васильевича во Львове. Осталась верна своей первой любви. Ныне Лина Кузьминична Румянцева проживает в Ростове-на-Дону.
   Не могу не вспомнить здесь о других наших девушках и женщинах фронтовичках. Взвалив на свои плечи тяжесть походной жизни, они наравне с мужчинами несли эту ношу. Наводили связь, выносили раненых, несли охрану. Старшина Тамара Иванова командовала минометным взводом. В ходе боев за плацдарм на левом берегу Вислы пала смертью храбрых.