Страница:
- Чем же я могу помочь? Я в этих делах ничего не смыслю, проси женщин.
- Нечего ей помогать! - сердито закричала худая женщина, из-под платка которой падали на лоб растрепанные седые волосы. - Его Катря с германцами путалась. Пущай германское отродье в ейной утробе сгинет.
- Ну ты, тетка Степанида, скажешь, - сурово осадила ее женщина, передавшая мне автомат. - Детенок не котенок. Ведь германцы заявились к нам не девять, а всего три месяца назад...
Последние слова потонули в общем гомерическом хохоте. Смех разрядил обстановку. Из толпы сердобольных женщин послышались сочувственные возгласы:
- Надо бы помочь, а то отдаст Катря богу душу! Спрашиваю у Петина, приходилось ли ему принимать роды.
Санинструктор усмехнулся:
- Эх, товарищ лейтенант, к сельскому фельдшеру бабы по всем вопросам обращаются. Скольким ребятишкам я путевку в жизнь выдал - и не сосчитать.
- Тогда тебе и карты в руки. Иди с гражданином, - показал я на расстроенного мужа роженицы, - окажи помощь его жене.
Отойдя в сторону, мы расспрашиваем партизана, как нам незаметно пробраться на Лысую гору с западной стороны.
- Не беспокойтесь, товарищ командир, - заверил партизан, - мы хорошо изучили оборонительные позиции фашистов на горе. Нам не раз приходилось обходить ее во время ночных вылазок. Поведу вас там, где оборона у них совсем слабенькая: только две пушки стоят.
Не задерживаясь больше, мы снова отправляемся в путь. Скоро нас догнал Петин. Вытирая взмокший лоб, он с улыбкой сообщил:
- Мальчонка народился. Такой горластый оказался. Едва вылупился - как завопит. Жить будет. - Довольный благополучным завершением привычного для него в мирное время дела, Петин расчувствовался: - Ведь вот какая петрушка получается - кругом кровь, смерть, а среди всего этого ужаса росток новой жизни пробивается и заявляет о себе во весь голос.
- Да вы, товарищ Петин, философ, - улыбнулся шагавший рядом со мной Митрофан Васильевич.
- Я не философ, товарищ политрук. Я - гуманист, - с серьезным видом возразил Петин. - Философы бывают разные, некоторые своим блудливым языком могут хитро оправдать любую пакость, а гуманистов объединяет одно - любовь к человеку, ибо человек, как утверждают мудрые люда, - это конечное звено всей эволюции в живой природе. Только существование человека оправдывает смысл зарождения всей жизни на нашей планете.
- Фашист ведь тоже принадлежит к роду человеческому, - заметил Митрофан Васильевич, - следовательно, ты, как гуманист, должен возлюбить фашиста.
- Если фашист ранен и нуждается в моей помощи, я, как медик, окажу ее, но, если у него в руках ружье, я не колеблясь убью его. - Молча сделав несколько шагов, Петин продолжал: - Человечество, к стыду своему, вынуждено признать, что фашист - тоже гомо сапиенс, однако это взбесивишаяся часть человечества; поэтому тех, кто поддается лечению, надо лечить, а буйных и неизлечимых - уничтожать, как бешеных собак.
- За такой гуманизм я голосую обеими руками, - рассмеялся Митрофан Васильевич.
Я с интересом прислушивался к словам Петина и думал: "Советский человек идет на войну не слепым исполнителем чужой воли, а с глубоким пониманием гуманности своей миссии. В этом - один из источников непобедимости Красной Армии".
- Я от кого-то слышал, что некоторые люди подобны колбасе: чем их начинят, то они и носят в себе, - сморщив свой красно-сизый нос, с простодушной улыбкой сказал Петин. - Фашистским заправилам удалось значительною часть соотечественников начинить национал-шовинистическим фаршем. Одно утешает: не все немцы воспринимают такую начинку. Когда перевязывал раненых пленных, видел совершенно нормальных людей...
Наш проводник уверенно петляет по оврагам, уводит роту все дальше от завода. И мы не знаем, что противник, стремясь любой ценой отбить Кирпичный завод, значительными силами атаковал выдвинувшийся вперед второй батальон капитана Мартынова и окружил пятую стрелковую роту. Командир полка майор Андреев, капитан Мансырев и комсорг полка Комиссаров в самый критический момент пробились с группой бойцов комендантского взвода к окруженным, подняли их в атаку и заставили гитлеровцев отступить.
А в это время наша восьмая рота нехожеными тропами продолжала глубоко обходить Лысую гору с запада. Скрытности маневра способствовал редкий для Крыма снегопад, который с каждым часом усиливался. Кажется, сверху, из-за серого полога, кто-то, словно из мешка, разбрасывает горсти белейшей соли, а ветер подхватывает ее и бросает нам в лицо. От постоянного ожидания столкновения с противником, от частых подъемов и спусков стало так жарко, что я перестал ощущать леденящие порывы северо-восточного ветра.
Наш опытный проводник уверенно углубляется в расположение противника. И в самом деле, его оборона здесь довольно жиденькая. Разведчики своевременно обнаруживают окопы охранения, и мы незамеченными обходим их стороной.
Стемнело. Обрывистый склон оврага превратился в ледяную горку. С таких у нас в Сибири ребятня любит кататься на ледянках{17}. Мы поднимаемся по крутому обледеневшему скату. Нам бы ледоруб и ботинки с шипами. Ни того, ни другого, естественно, нет. Бойцы карабкаются, врубаясь в лед саперными лопатками. То один, то другой из них срывается и скользит, пока не зацепится за какой-нибудь выступ или куст. Уже почти на самой вершине горы мы наскочили на фашистское охранение. Поднялась беспорядочная стрельба.
- Теперь, по-моему, пора и "ура" кричать, - бросил Митрофан Васильевич.
- Пора, - соглашаюсь я.
Почти одновременно вскакиваем и кричим "ура". Нас дружно поддерживают бойцы. На свежем снегу мелькают, их серые тени. Фашистское охранение мгновенно смято. Бойцы растекаются вдоль вершины...
А на противоположном скате Лысой горы все слышнее ожесточенная перестрелка. Развернувшись в цепь, рота движется на шум боя.
Появление советских солдат с тыла и крики "ура" окончательно подорвали стойкость гитлеровцев и вызвали переполох. Теснимые со всех сторон, они мечутся по плоской вершине горы в поисках спасения.
Как бы в такой сумятице своих не перестрелять! Мы останавливаем роту и готовимся встретить отступающих фашистов огнем, но стрельба постепенно стихает. С восточного и южного склонов доносится приглушенный порывами ветра гул голосов.
- Немцы! Немцы! - послышались тревожные возгласы. Передаю по цепи:
- Стрелять только по моей команде!
Голоса приближаются. Из-за порывов ветра трудно расслышать, на каком языке переговариваются люди. Показалось, что крикнули: "Форвертс!" Хотел уже скомандовать "Огонь!" и вдруг явственно услышал, как кто-то в темноте, видимо споткнувшись, от неожиданности громко ругнулся так, как могут ругаться только коренные русаки. Сердце у меня похолодело: чуть не ударили по своим!..
- Кто идет? - кричу во весь голос.
Никто не отвечает. Потом хорошо знакомый голос командира девятой роты спрашивает:
- А вы кто?
Убедившись, что идут свои, во все легкие радостно ору:
- Свои! Свои! Алтунин! Черти вы полосатые! Чуть не перестреляли вас!
- Жив, дружище! - Командир девятой роты тискает меня в объятиях, приговаривая: - Жив! Жив! А комбат уже похоронку на тебя собирался сочинять.
Я коротко рассказал, как мы карабкались по обледенелым склонам.
- Да-а, трудная выпала вам задача, - сказал лейтенант, сочувственно качая головой, - но и нам, брат, досталось. После Кирпичного завода фашисты озверели: с такой яростью поперли в контратаку на батальон Мартынова, что нам пришлось поспешить ему на помощь. Отбросили мы их к Лысой. И тут началось!.. Засели фашисты в норах от самой подошвы горы до вершины и палят, не жалея патронов. А склоны, сам видел, какие! Вот так, шаг за шагом, и выкуривали фашистов из нор. Лишь к вечеру дело пошло быстрее. Темнота скрыла нас от наблюдателей противника. А тут соседи справа - два батальона семьсот шестнадцатого полка - ворвались на высоту с северо-востока и отвлекли значительные силы противника. И уж совсем переполошились фрицы, когда неожиданно раздалась стрельба в их тылу, на северо-западных скатах. Мы не могли понять, с кем там идет перестрелка, да капитан Николаенко подсказал, что, вероятно, это ты со своей ротой. Так, оказывается, и есть...
А через четверть часа я докладывал командиру батальона, как рота выполнила приказ и с какими потерями. Выслушав, капитан Николаенко, хитро улыбнулся:
- А ты, лейтенант, случайно, не заблудился? Может, потому и оказался в тылу противника?
Зная нрав комбата, я в тон ему ответил:
- Если и заблудился, товарищ комбат, то только согласно вашему приказу.
- Ха-ха-ха! - не выдержал Николаенко. - Молодцы! Так и объяви своей роте: мо-лод-цы!
Я взглянул на часы: около полуночи. На Лысой горе не слышно ни выстрела. Ночную тишину нарушают лишь оклики часовых.
И на горе Митридат и на других высотах, прилегающих к'Лысой горе с юго-запада, затихла перестрелка. Разбитые фашистские частя отступили на Коктебель (Планерское).
Капитан Николаенко объявил, что противник, возможно, попытается ночью отбить гору, поэтому батальоны занимают оборону, развернувшись вдоль восточных, северных и западных скатов. Так как окопы были отрыты фашистами только на скатах, обращенных к Феодосии, каждому бойцу предстояло выдолбить в мерзлой земле хотя бы ячейку для стрельбы стоя. Раздобыв одну саперную лопатку на двоих, мы с политруком поочередно усердно долбим землю. Мы понимаем, что таким образом командование полка надеется согреть бойцов, уберечь от обморожения. Мороз, по нашим сибирским меркам, пустячный: около 12 градусов, лишь под утро ртутный столбик опустился до минус 19. Однако мне, коренному сибиряку, он показался страшнее сорокаградусного. Верно говорят, что на юге холод переносится тяжелее, чем на севере.
Подошел старшина Санькин. Сняв с плеч огромный термос, спросил:
- Товарищ комроты! Разрешите накормить бойцов горячим обедом? Вот их жены, - он показал на мужчин, толпившихся за его единой, - сварили суп, а товарищи помогли принести, да и боеприпасы прихватили.
- Раздавайте быстрее!
При мысли о горячем супе мучительно засосало под ложечкой, а весть о доставленных боеприпасах словно камень с души сняла: рота снова готова к бою.
Горячо благодарю местных жителей за помощь. Они отвечают смущенно:
- Да что там... Мы завсегда готовы... Спасибо вам за освобождение.
- Ради победы над извергами мы, командир, на все готовы, - сказал пожилой простуженный мужчина. Сплюнув и вытерев вислые усы, он заключил: Дай нам оружие и веди в бой!
- В бой вести вас, отец, я не уполномочен, - возразил я. - А вот если раненых поможете доставить в город, еще раз скажу спасибо.
- Все сделаем, не сумлевайтесь...
Прослышав о горячем супе, бойцы побросали лопатки и окружили старшину. Получив свою порцию, они сжимали в ладонях горячий котелок, и, закрыв глаза, блаженно вдыхали душистый пар. Никогда больше не ел я с таким наслаждением простой домашний картофельный суп!
Пообедав, бойцы повеселели и охотно вернулись к работе. Терешин среди имущества, доставшегося от фашистов, обнаружил ломы и большие острые лопаты. Работа пошла быстрее. Задолго до рассвета стрелковые ячейки были готовы. Бойцы, укрывшись в них от ветра, стали засыпать. Командиры по очереди обходили окопы, будили бойцов, заставляли бегать.
На себе испытал, как легко было заснуть вечным сном. Часам к четырем ночи, основательно умаявшись, присел отдохнуть в окопчике. Вскоре почувствовал, что перестаю ощущать мороз: словно потеплело, а затем сковал предательский сон. Очнулся от сильного толчка в плечо.
- Вставай, Александр Терентьевич, - услышал я голос политрука, вставай, не спи.
- А я и не сплю, - бурчу в ответ, но ни ногой, ни рукой двинуть не могу. С большим трудом поднимаюсь и усиленно разминаю суставы, а затем бегаю, чтобы согреться.
- Иди, Александр Терентьевич, в землянку, погрейся, - уговаривает Абраменко, стряхивая с меня толстый слой пушистого снега. - А то "шарики" застынут, как командовать будешь?
Он еще пытается шутить!
- Вот что, Митрофан Васильевич, - решил схитрить и я, - днем у нас не было минуты, чтобы поговорить с бойцами о событиях на фронте, о нашей сегодняшней победе и, наконец, о наших ротных героях. Вы, пожалуйста, воспользуйтесь передышкой и поговорите с каждой очередной сменой: бойцы в теплой землянке охотно вас послушают.
- Да ведь они в первую же секунду, как попадают в тепло, засыпают, возражает Абраменко.
- Ничего, если сообщение интересное, не заснут.
- Попробую, - нерешительно говорит Митрофан Васильевич, направляясь к землянке.
А я выскакиваю из расчищенной от снега ямы и в очередной раз совершаю пробежку, высоко подпрыгивая и стараясь сильнее ударить подошвами о заледеневшую землю. И снова мысли уносят меня в училище. Как хорошо, что нас со всей суворовской суровостью закаляли командиры. С первых дней пребывания в училище мы разучились ходить шагом. На стрельбище, до которого без малого восемь километров, бегом, обратно - тоже, да притом в полном боевом снаряжении и частенько в противогазах. Зимой при сорокаградусном морозе регулярно совершали форсированные марши на лыжах. В зимнем лагере с утра до вечера в поле, даже ночевали в снежных окопах или в шалашах из еловых веток.
И вот теперь все пригодилось: судя по страданиям подчиненных, мне было не так тяжело в эту декабрьскую ночь на Лысой горе, я смог позволить себе отказаться от удовольствия погреться в землянке.
На рассвете меня разыскал Санькин:
- Товарищ комроты! На завтрак пшенная каша с мясом. Когда разрешите раздать?
- Немедленно, - распорядился я, - и накормить досыта: день предстоит трудный.
- По две порции на каждого получил, - успокоил старшина, - за ужин и завтрак, да еще и наркомовские на каждую душу, пьющую и непьющую.
Со всех сторон к термосам повалили люди. Получив свою порцию каши и водки, каждый спешит поскорее проглотить их в надежде хоть немного согреться.
- Тебе, Бочков, порцию надо на два раза разделить, а то захмелеешь, с серьезным видом говорит Малышко своему другу, который, перекрестившись, собрался плеснуть водку в широко раскрытый рот.
Такое пожелание богатырю Бочкову вызывает хохот.
- Ну чего ржете, черти? - возмущается Бочков. - Тут ума не приложишь, как этой капелюхой язык смочить. - И осторожно слизывает водку из крышки котелка, что вызывает новый взрыв смеха.
Сердце радуется, видя, как оживились бойцы. И трудно было поверить, что они не спали две ночи, насквозь промокшие, набегались, промерзли до костей. Близится час боя, а они находят в себе силы шутить!
* * *
Мороз и ветер к утру усилились. Снегопад замел все дороги и тропинки редкостное явление для Крыма. В землянку капитана Николаенко набилось столько народа, что мне чудом удалось втиснуться. Комбат объявил, что на рассвете наступление возобновится. Командир отряда майор Андреев{18} приказал 716-му стрелковому полку майора Калинина наступать севернее Симферопольского шоссе. Нашему, 633-му - вдоль дороги на Старый Крым, 251-й горнострелковый полк должен был расширить захваченный-плацдарм в юго-западном направлении до Коктебеля.
Николаенко подчеркнул, что от того, насколько быстро продвинутся части передового отряда, зависит дальнейший успех операции. И в заключение сообщил, что батальоны капитанов Бужинского и Мартынова будут взаимодействовать с 716-м стрелковым полком при взятии населенных пунктов, лежащих вдоль Симферопольского шоссе и севернее его, а наш батальон, наступая на Старый Крым южнее шоссе, должен следить, чтобы фашисты не прорвались в тыл на стыке между нашим и 251-м горнострелковым полком.
Наступление возобновилось на рассвете. Едва бойцы попытались начать спуск, как их подхватило и с нарастающей скоростью понесло вниз. Только чудом они смогли за что-то зацепиться и приостановить падение. Спускаться по обрывистым склонам обледеневшей горы оказалось труднее, чем подниматься.
Командиры взводов приказали саперными лопатками вырубать подобие лестниц. Однако это могло надолго затянуть спуск. Первым нашел выход Терешин. Он схватил большую саперную лопату, сел на нее верхом и, тормозя ногами, скоро был внизу. Бойцы последовали его примеру, а те, кому не досталось ни большой лопаты, ни лома, воспользовались малой саперной лопаткой, острие которой послужило неплохим тормозом. Однако без синяков и шишек не обошлось.
Вот наконец мы у подножия проклятой горы. Видимость плохая: снегопад не стихает, ориентиров никаких. Указываю командирам взводов азимуты движения. Уверен, что до крупного населенного пункта, который растянулся вдоль дороги на Коктебель, мы не встретим ни одного фашиста. При мысли, что они, забаррикадировавшись в своих норах, сидят в тепле и блаженствуют, возникло такое нестерпимое желание поскорее выкурить их на мороз, что-ноги помимо воли понесли меня вперед, вслед за дозорами. Посиневший от холода Митрофан Васильевич вприпрыжку поспешает за мной, хрипит простуженным голосом:
- Командир! Куда тебя несет нечистая сила? Не зарывайся. Помнишь, что говорил Чапаев? Где должен быть командир, когда обстановка неясна?
Я молча ускоряю шаг. А когда щеки политрука порозовели, останавливаюсь и, не удержавшись от смеха, говорю:
- Прав был Василий Иванович, дорогой вы наш политический руководитель, командиру никогда не следует соваться поперед батьки. И раз вы, я вижу, уже оттаяли, так теперь можно и приотстать немного.
Отдуваясь и вытирая шапкой лоб, Абраменко рассмеялся:
- Ну и хитрец ты, Александр Терентьевич, совсем меня запарил, хоть шинель сбрасывай...
Справа от шоссе, где должен быть поселок Ближняя Байбуга, раздалась ожесточенная пальба. "Наткнулись на фашистскую оборону, - мелькнула мысль. - Теперь их не выкурить из тепла на мороз, будут драться до последнего". Неожиданно по цепи прокатилось:
- Танки с тыла! К бою!
Роты одна за другой развернулись фронтом к Феодосии. Залегли. Внимательно оглядев горизонт, обнаруживаю танки. Они движутся из города. Чьи? Сквозь снежную пелену определить трудно. Судя по всему, наши. А вдруг фашистские? С тревогой поглядываю на бойцов. По опыту знаю: победить танкобоязнь нелегко. Однако моя тревога напрасна: ни один боец не дрогнул. Когда танки подошли ближе и мы смогли хорошо разглядеть их силуэты, я с облегчением вздохнул: советские Т-34! Вот и танкисты обнаружили нас. Передовой танк остановился. Машины, шедшие чуть позади, поравнялись с ним и тоже встали, угрожающе поводя пушками. Но пехотинцы разглядели красные звезды на башнях и с радостными возгласами вскочили, бросились к танкам. Танкисты откинули люки, выпрыгнули из машин. Пехотинцы окружили их, подхватили ца руки и стали подкидывать вверх.
Вырвавшись из объятий, один танкист крикнул:
- Кто здесь старший?
- Я! - откликнулся Николаенко и, шагнув навстречу танкисту, громко назвал себя: - Командир третьего батальона шестьсот тридцать третьего стрелкового полка сто пятьдесят седьмой стрелковой дивизии капитан Николаенко!
- Командир танкового батальона двести тридцать шестой стрелковой дивизии капитан Костенко! - представился танкист и с такой силой стиснул протянутую комбатом руку, что тот невольно поморщился от боли.
- Ладонь мою пожалей, медведь косолапый, - попытался улыбнуться Николаенко, вырывая руку. - Чем я оружие буду держать, зубами, что ли?
Костенко объяснил, что его батальон будет вместе с нами наступать на Старый Крым. Капитан Николаенко познакомил его с обстановкой. Весть о прибытии танкистов обрадовала утомленных бойцов. Они увереннее двинулись на запад. Однако вскоре танки повернули на восток ц скрылись за белой завесой снегопада. От Николаенко мы узнали, что командир танкистов получил но радио приказ поспешить на помощь 716-му стрелковому полку майора Калинина. К нам танки уже не вернулись.
Справедливо утверждают, что слухи распространяются быстрее, чем телеграфные сообщения.
- Ты слышал? Говорят, фашисты зашли нам в тыл. Семьсот шестнадцатый полк уже окружен, - сказал здоровяк Будкин тщедушному, спотыкающемуся от усталости Мигуле.
Сержант Малышко молча сорвал с Будкнна шапку, схватил его своими пальцами-плоскогубцами за ухо и, трижды пригнув ему голову к земле, сердито рявкнул:
- Не учил тебя батько не брехать? Так я тебя, дубина стоеросовая, поучу...
- Ой, ой! - взмолился боец. - Отпустите, товарищ сержант, ей-богу, больше не скажу ни слова.
- Смотри, Будкин, - Малышко погрозил пальцем, - еще раз услышу брехню, оба уха начисто оторву.
У верзилы Будкина был настолько пристыженный и по-детски обиженный вид, что Мигуля, а за ним и остальные бойцы весело рассмеялись.
- Говорил я тебе, - поучал пострадавшего тихий, рассудительный Лотков, - поменьше трепи языком: вот и схлопотал за распространение панических слухов.
- Ну ты, гужеед, помолчи, - сердито замахнулся на него Будкин, - а то получишь.
- Но-но, ты, Будкин, не хорохорься, - спокойно осадил товарища Лотков, - радуйся, что легко отделался, а то и под трибунал за такие штуки угодить можно. На войне, брат, слухи распускать - врагу помогать. А гужеедом ты, может, скорее моего земляка станешь, не покорми тебя ден десять.
Гужеедом Лоткова прозвали после того, как однажды в минуту откровения он рассказал, что в их деревне в голодный год один крестьянин до того дошел, что украл у богатого соседа кожаные гужи, разрезал их на мелкие кусочки и сварил.
- Тише! - прервал перебранку Бочков. - Слышите?
Все остановились, прислушались. Где-то позади поселка Ближняя Байбуга, в котором, как сообщил комбат, уже находились батальоны стрелкового полка майора Калинина, нарастал шум боя: доносились глухие разрывы мин, резкие выстрелы полковых пушек, пулеметная и ружейная перестрелка. Вдруг из снежной завесы на полном скаку вынеслась лошадь, позади которой, чудом не опрокидываясь, высоко подпрыгивала походная кухня, оставляя за собой густой шлейф дыма. Садящий рядом с ездовым повар левой рукой вцепился в поручень сиденья, а в правой держит перед собой, словно казак пику, большой черпак на длинной ручке.
Комсорг Гриша Авдеев, заметив стремительно приближавшуюся кухню, насмешливо крикнул:
- Ну пропали фрицы, если даже безобиднейший и тишайший наш повар самолично пошел на них в атаку!
- Стой! Куда ты, дуролом? Стой! - Митрофан Васильевич, широко раскинув руки, преградил путь скачущей лошади.
Но ее, видимо, было не остановить. Она летела на политрука, и, казалось, несчастье не предотвратить. Вдруг политрука заслонила мощная фигура Малышко. Он подпрыгнул, уцепился за хомут и всей тяжестью тела повис на взмыленной лошади. Она рухнула на колени, завалилась на правый бок, опрокинув кухню. Ездовой и повар, по инерции перелетев через лошадь, зарылись лицами в пушистый снег. Повар так и лежал, не выпуская из рук черпак. Со всех сторон сбежались бойцы из взвода Украинцева. Перевернули на спину ездового и повара, поставили на колеса кухню, подняли дрожащее каждой жилкой животное. Все оживленно обсуждали неожиданное происшествие и радовались избавлению политрука от неминуемой смерти. Тем временем виновники происшествия, ошеломленные неожиданным сальто-мортале, пришли в себя. К счастью, они отделались ушибами.
- Никакие органы не растеряли по дороге, горе-ездоки? - съязвил Гриша Авдеев. - Чуть кашу к фрицам не увезли. Да за такое дело в трибунал могли попасть, как за попытку подорвать боеспособность нашего "непромокаемого" батальона... - Подождав, пока стихнет смех, комсорг добавил: - Чую, братцы, быть беде: увезут они когда-нибудь наш обед фрицам.
- Куда вас черти несли? - поинтересовался у ездового Митрофан Васильевич.
- Дык это все она, Зорька, - заговорил наконец ездовой. - До того перепужалась, разрази ее гром, что никакого сладу: закусила удила и прет куды глаза глядят...
- Вы когда-нибудь лошадью управляли? - перебил его политрук.
- Не, мы в городе жили. Сапожники мы.
- То-то и оно, что сапожники, - махнул рукой политрук. - И кто только назначил вас ездовым? - Повернувшись ко мне, добавил: - Сегодня же доложу комиссару, чтобы навели порядок. Ну, а повар тоже из сапожников?
- Никак нет, товарищ политрук, - по-военному четко ответил скуластый молоденький повар. - Я курсы поварские прошел и год работал в полковой столовой.
- Обед скоро будет готов? - подобрел Митрофан Васильевич.
- Так точно, товарищ политрук! Приготовим вовремя.
- Как только мы очистим поселок Насыпной, чтобы вы были там незамедлительно. - Усмехнувшись, Абраменко добавил: - Только раньше нас не прискачите.
Происшествие разрядило тревожное настроение. Бойцы зашагали быстрее.
О том, что так переполошило наши тыловые подразделения, мы Зазвали вечером.
Случилось же вот что: командир 716-го стрелкового полка майор Иван Антонович Калинин с двумя батальонами с ходу ворвался в Ближнюю Байбугу. Гитлеровцы, используя густой снегопад, выдвинули резервы, которые обошли селение с востока и прорвались в тыл наступавшим батальонам. Майор Калинин, отличавшийся незаурядной храбростью, один батальон оставил для отражения контратаки с фронта, другой бросил против оказавшегося в тылу врага. Одновременно комиссар полка Ульян Яковлевич Аникеев повел в атаку третий батальон, только что прибывший из Феодосии. Фашисты, несмотря на отчаянное сопротивление, были полностью уничтожены.
* * *
Майор Андреев настойчиво продвигал батальоны 633-го полка вдоль шоссе на Старый Крым. Через каждые десять минут капитан Николаенко слал в роты связных с одним приказом: "Ускорить продвижение". Легко сказать - ускорить. Бойцы с трудом шли по заснеженному полю. Вдруг засвистели пули. Мы увидели, как высланный вперед дозор, отстреливаясь, поспешно отходит. Красноармейцы развернулись в цепь и попадали в снег, готовые встретить контратакующих огнем. Сержант Дужкин, возглавлявший дозор, подбежал к командиру взвода Терешину, о чем-то доложил. Выслушав сержанта, Терешин показал рукой на нас с политруком. Дужкин стремительно бежит к нам и на ходу, задыхаясь, кричит:
- Нечего ей помогать! - сердито закричала худая женщина, из-под платка которой падали на лоб растрепанные седые волосы. - Его Катря с германцами путалась. Пущай германское отродье в ейной утробе сгинет.
- Ну ты, тетка Степанида, скажешь, - сурово осадила ее женщина, передавшая мне автомат. - Детенок не котенок. Ведь германцы заявились к нам не девять, а всего три месяца назад...
Последние слова потонули в общем гомерическом хохоте. Смех разрядил обстановку. Из толпы сердобольных женщин послышались сочувственные возгласы:
- Надо бы помочь, а то отдаст Катря богу душу! Спрашиваю у Петина, приходилось ли ему принимать роды.
Санинструктор усмехнулся:
- Эх, товарищ лейтенант, к сельскому фельдшеру бабы по всем вопросам обращаются. Скольким ребятишкам я путевку в жизнь выдал - и не сосчитать.
- Тогда тебе и карты в руки. Иди с гражданином, - показал я на расстроенного мужа роженицы, - окажи помощь его жене.
Отойдя в сторону, мы расспрашиваем партизана, как нам незаметно пробраться на Лысую гору с западной стороны.
- Не беспокойтесь, товарищ командир, - заверил партизан, - мы хорошо изучили оборонительные позиции фашистов на горе. Нам не раз приходилось обходить ее во время ночных вылазок. Поведу вас там, где оборона у них совсем слабенькая: только две пушки стоят.
Не задерживаясь больше, мы снова отправляемся в путь. Скоро нас догнал Петин. Вытирая взмокший лоб, он с улыбкой сообщил:
- Мальчонка народился. Такой горластый оказался. Едва вылупился - как завопит. Жить будет. - Довольный благополучным завершением привычного для него в мирное время дела, Петин расчувствовался: - Ведь вот какая петрушка получается - кругом кровь, смерть, а среди всего этого ужаса росток новой жизни пробивается и заявляет о себе во весь голос.
- Да вы, товарищ Петин, философ, - улыбнулся шагавший рядом со мной Митрофан Васильевич.
- Я не философ, товарищ политрук. Я - гуманист, - с серьезным видом возразил Петин. - Философы бывают разные, некоторые своим блудливым языком могут хитро оправдать любую пакость, а гуманистов объединяет одно - любовь к человеку, ибо человек, как утверждают мудрые люда, - это конечное звено всей эволюции в живой природе. Только существование человека оправдывает смысл зарождения всей жизни на нашей планете.
- Фашист ведь тоже принадлежит к роду человеческому, - заметил Митрофан Васильевич, - следовательно, ты, как гуманист, должен возлюбить фашиста.
- Если фашист ранен и нуждается в моей помощи, я, как медик, окажу ее, но, если у него в руках ружье, я не колеблясь убью его. - Молча сделав несколько шагов, Петин продолжал: - Человечество, к стыду своему, вынуждено признать, что фашист - тоже гомо сапиенс, однако это взбесивишаяся часть человечества; поэтому тех, кто поддается лечению, надо лечить, а буйных и неизлечимых - уничтожать, как бешеных собак.
- За такой гуманизм я голосую обеими руками, - рассмеялся Митрофан Васильевич.
Я с интересом прислушивался к словам Петина и думал: "Советский человек идет на войну не слепым исполнителем чужой воли, а с глубоким пониманием гуманности своей миссии. В этом - один из источников непобедимости Красной Армии".
- Я от кого-то слышал, что некоторые люди подобны колбасе: чем их начинят, то они и носят в себе, - сморщив свой красно-сизый нос, с простодушной улыбкой сказал Петин. - Фашистским заправилам удалось значительною часть соотечественников начинить национал-шовинистическим фаршем. Одно утешает: не все немцы воспринимают такую начинку. Когда перевязывал раненых пленных, видел совершенно нормальных людей...
Наш проводник уверенно петляет по оврагам, уводит роту все дальше от завода. И мы не знаем, что противник, стремясь любой ценой отбить Кирпичный завод, значительными силами атаковал выдвинувшийся вперед второй батальон капитана Мартынова и окружил пятую стрелковую роту. Командир полка майор Андреев, капитан Мансырев и комсорг полка Комиссаров в самый критический момент пробились с группой бойцов комендантского взвода к окруженным, подняли их в атаку и заставили гитлеровцев отступить.
А в это время наша восьмая рота нехожеными тропами продолжала глубоко обходить Лысую гору с запада. Скрытности маневра способствовал редкий для Крыма снегопад, который с каждым часом усиливался. Кажется, сверху, из-за серого полога, кто-то, словно из мешка, разбрасывает горсти белейшей соли, а ветер подхватывает ее и бросает нам в лицо. От постоянного ожидания столкновения с противником, от частых подъемов и спусков стало так жарко, что я перестал ощущать леденящие порывы северо-восточного ветра.
Наш опытный проводник уверенно углубляется в расположение противника. И в самом деле, его оборона здесь довольно жиденькая. Разведчики своевременно обнаруживают окопы охранения, и мы незамеченными обходим их стороной.
Стемнело. Обрывистый склон оврага превратился в ледяную горку. С таких у нас в Сибири ребятня любит кататься на ледянках{17}. Мы поднимаемся по крутому обледеневшему скату. Нам бы ледоруб и ботинки с шипами. Ни того, ни другого, естественно, нет. Бойцы карабкаются, врубаясь в лед саперными лопатками. То один, то другой из них срывается и скользит, пока не зацепится за какой-нибудь выступ или куст. Уже почти на самой вершине горы мы наскочили на фашистское охранение. Поднялась беспорядочная стрельба.
- Теперь, по-моему, пора и "ура" кричать, - бросил Митрофан Васильевич.
- Пора, - соглашаюсь я.
Почти одновременно вскакиваем и кричим "ура". Нас дружно поддерживают бойцы. На свежем снегу мелькают, их серые тени. Фашистское охранение мгновенно смято. Бойцы растекаются вдоль вершины...
А на противоположном скате Лысой горы все слышнее ожесточенная перестрелка. Развернувшись в цепь, рота движется на шум боя.
Появление советских солдат с тыла и крики "ура" окончательно подорвали стойкость гитлеровцев и вызвали переполох. Теснимые со всех сторон, они мечутся по плоской вершине горы в поисках спасения.
Как бы в такой сумятице своих не перестрелять! Мы останавливаем роту и готовимся встретить отступающих фашистов огнем, но стрельба постепенно стихает. С восточного и южного склонов доносится приглушенный порывами ветра гул голосов.
- Немцы! Немцы! - послышались тревожные возгласы. Передаю по цепи:
- Стрелять только по моей команде!
Голоса приближаются. Из-за порывов ветра трудно расслышать, на каком языке переговариваются люди. Показалось, что крикнули: "Форвертс!" Хотел уже скомандовать "Огонь!" и вдруг явственно услышал, как кто-то в темноте, видимо споткнувшись, от неожиданности громко ругнулся так, как могут ругаться только коренные русаки. Сердце у меня похолодело: чуть не ударили по своим!..
- Кто идет? - кричу во весь голос.
Никто не отвечает. Потом хорошо знакомый голос командира девятой роты спрашивает:
- А вы кто?
Убедившись, что идут свои, во все легкие радостно ору:
- Свои! Свои! Алтунин! Черти вы полосатые! Чуть не перестреляли вас!
- Жив, дружище! - Командир девятой роты тискает меня в объятиях, приговаривая: - Жив! Жив! А комбат уже похоронку на тебя собирался сочинять.
Я коротко рассказал, как мы карабкались по обледенелым склонам.
- Да-а, трудная выпала вам задача, - сказал лейтенант, сочувственно качая головой, - но и нам, брат, досталось. После Кирпичного завода фашисты озверели: с такой яростью поперли в контратаку на батальон Мартынова, что нам пришлось поспешить ему на помощь. Отбросили мы их к Лысой. И тут началось!.. Засели фашисты в норах от самой подошвы горы до вершины и палят, не жалея патронов. А склоны, сам видел, какие! Вот так, шаг за шагом, и выкуривали фашистов из нор. Лишь к вечеру дело пошло быстрее. Темнота скрыла нас от наблюдателей противника. А тут соседи справа - два батальона семьсот шестнадцатого полка - ворвались на высоту с северо-востока и отвлекли значительные силы противника. И уж совсем переполошились фрицы, когда неожиданно раздалась стрельба в их тылу, на северо-западных скатах. Мы не могли понять, с кем там идет перестрелка, да капитан Николаенко подсказал, что, вероятно, это ты со своей ротой. Так, оказывается, и есть...
А через четверть часа я докладывал командиру батальона, как рота выполнила приказ и с какими потерями. Выслушав, капитан Николаенко, хитро улыбнулся:
- А ты, лейтенант, случайно, не заблудился? Может, потому и оказался в тылу противника?
Зная нрав комбата, я в тон ему ответил:
- Если и заблудился, товарищ комбат, то только согласно вашему приказу.
- Ха-ха-ха! - не выдержал Николаенко. - Молодцы! Так и объяви своей роте: мо-лод-цы!
Я взглянул на часы: около полуночи. На Лысой горе не слышно ни выстрела. Ночную тишину нарушают лишь оклики часовых.
И на горе Митридат и на других высотах, прилегающих к'Лысой горе с юго-запада, затихла перестрелка. Разбитые фашистские частя отступили на Коктебель (Планерское).
Капитан Николаенко объявил, что противник, возможно, попытается ночью отбить гору, поэтому батальоны занимают оборону, развернувшись вдоль восточных, северных и западных скатов. Так как окопы были отрыты фашистами только на скатах, обращенных к Феодосии, каждому бойцу предстояло выдолбить в мерзлой земле хотя бы ячейку для стрельбы стоя. Раздобыв одну саперную лопатку на двоих, мы с политруком поочередно усердно долбим землю. Мы понимаем, что таким образом командование полка надеется согреть бойцов, уберечь от обморожения. Мороз, по нашим сибирским меркам, пустячный: около 12 градусов, лишь под утро ртутный столбик опустился до минус 19. Однако мне, коренному сибиряку, он показался страшнее сорокаградусного. Верно говорят, что на юге холод переносится тяжелее, чем на севере.
Подошел старшина Санькин. Сняв с плеч огромный термос, спросил:
- Товарищ комроты! Разрешите накормить бойцов горячим обедом? Вот их жены, - он показал на мужчин, толпившихся за его единой, - сварили суп, а товарищи помогли принести, да и боеприпасы прихватили.
- Раздавайте быстрее!
При мысли о горячем супе мучительно засосало под ложечкой, а весть о доставленных боеприпасах словно камень с души сняла: рота снова готова к бою.
Горячо благодарю местных жителей за помощь. Они отвечают смущенно:
- Да что там... Мы завсегда готовы... Спасибо вам за освобождение.
- Ради победы над извергами мы, командир, на все готовы, - сказал пожилой простуженный мужчина. Сплюнув и вытерев вислые усы, он заключил: Дай нам оружие и веди в бой!
- В бой вести вас, отец, я не уполномочен, - возразил я. - А вот если раненых поможете доставить в город, еще раз скажу спасибо.
- Все сделаем, не сумлевайтесь...
Прослышав о горячем супе, бойцы побросали лопатки и окружили старшину. Получив свою порцию, они сжимали в ладонях горячий котелок, и, закрыв глаза, блаженно вдыхали душистый пар. Никогда больше не ел я с таким наслаждением простой домашний картофельный суп!
Пообедав, бойцы повеселели и охотно вернулись к работе. Терешин среди имущества, доставшегося от фашистов, обнаружил ломы и большие острые лопаты. Работа пошла быстрее. Задолго до рассвета стрелковые ячейки были готовы. Бойцы, укрывшись в них от ветра, стали засыпать. Командиры по очереди обходили окопы, будили бойцов, заставляли бегать.
На себе испытал, как легко было заснуть вечным сном. Часам к четырем ночи, основательно умаявшись, присел отдохнуть в окопчике. Вскоре почувствовал, что перестаю ощущать мороз: словно потеплело, а затем сковал предательский сон. Очнулся от сильного толчка в плечо.
- Вставай, Александр Терентьевич, - услышал я голос политрука, вставай, не спи.
- А я и не сплю, - бурчу в ответ, но ни ногой, ни рукой двинуть не могу. С большим трудом поднимаюсь и усиленно разминаю суставы, а затем бегаю, чтобы согреться.
- Иди, Александр Терентьевич, в землянку, погрейся, - уговаривает Абраменко, стряхивая с меня толстый слой пушистого снега. - А то "шарики" застынут, как командовать будешь?
Он еще пытается шутить!
- Вот что, Митрофан Васильевич, - решил схитрить и я, - днем у нас не было минуты, чтобы поговорить с бойцами о событиях на фронте, о нашей сегодняшней победе и, наконец, о наших ротных героях. Вы, пожалуйста, воспользуйтесь передышкой и поговорите с каждой очередной сменой: бойцы в теплой землянке охотно вас послушают.
- Да ведь они в первую же секунду, как попадают в тепло, засыпают, возражает Абраменко.
- Ничего, если сообщение интересное, не заснут.
- Попробую, - нерешительно говорит Митрофан Васильевич, направляясь к землянке.
А я выскакиваю из расчищенной от снега ямы и в очередной раз совершаю пробежку, высоко подпрыгивая и стараясь сильнее ударить подошвами о заледеневшую землю. И снова мысли уносят меня в училище. Как хорошо, что нас со всей суворовской суровостью закаляли командиры. С первых дней пребывания в училище мы разучились ходить шагом. На стрельбище, до которого без малого восемь километров, бегом, обратно - тоже, да притом в полном боевом снаряжении и частенько в противогазах. Зимой при сорокаградусном морозе регулярно совершали форсированные марши на лыжах. В зимнем лагере с утра до вечера в поле, даже ночевали в снежных окопах или в шалашах из еловых веток.
И вот теперь все пригодилось: судя по страданиям подчиненных, мне было не так тяжело в эту декабрьскую ночь на Лысой горе, я смог позволить себе отказаться от удовольствия погреться в землянке.
На рассвете меня разыскал Санькин:
- Товарищ комроты! На завтрак пшенная каша с мясом. Когда разрешите раздать?
- Немедленно, - распорядился я, - и накормить досыта: день предстоит трудный.
- По две порции на каждого получил, - успокоил старшина, - за ужин и завтрак, да еще и наркомовские на каждую душу, пьющую и непьющую.
Со всех сторон к термосам повалили люди. Получив свою порцию каши и водки, каждый спешит поскорее проглотить их в надежде хоть немного согреться.
- Тебе, Бочков, порцию надо на два раза разделить, а то захмелеешь, с серьезным видом говорит Малышко своему другу, который, перекрестившись, собрался плеснуть водку в широко раскрытый рот.
Такое пожелание богатырю Бочкову вызывает хохот.
- Ну чего ржете, черти? - возмущается Бочков. - Тут ума не приложишь, как этой капелюхой язык смочить. - И осторожно слизывает водку из крышки котелка, что вызывает новый взрыв смеха.
Сердце радуется, видя, как оживились бойцы. И трудно было поверить, что они не спали две ночи, насквозь промокшие, набегались, промерзли до костей. Близится час боя, а они находят в себе силы шутить!
* * *
Мороз и ветер к утру усилились. Снегопад замел все дороги и тропинки редкостное явление для Крыма. В землянку капитана Николаенко набилось столько народа, что мне чудом удалось втиснуться. Комбат объявил, что на рассвете наступление возобновится. Командир отряда майор Андреев{18} приказал 716-му стрелковому полку майора Калинина наступать севернее Симферопольского шоссе. Нашему, 633-му - вдоль дороги на Старый Крым, 251-й горнострелковый полк должен был расширить захваченный-плацдарм в юго-западном направлении до Коктебеля.
Николаенко подчеркнул, что от того, насколько быстро продвинутся части передового отряда, зависит дальнейший успех операции. И в заключение сообщил, что батальоны капитанов Бужинского и Мартынова будут взаимодействовать с 716-м стрелковым полком при взятии населенных пунктов, лежащих вдоль Симферопольского шоссе и севернее его, а наш батальон, наступая на Старый Крым южнее шоссе, должен следить, чтобы фашисты не прорвались в тыл на стыке между нашим и 251-м горнострелковым полком.
Наступление возобновилось на рассвете. Едва бойцы попытались начать спуск, как их подхватило и с нарастающей скоростью понесло вниз. Только чудом они смогли за что-то зацепиться и приостановить падение. Спускаться по обрывистым склонам обледеневшей горы оказалось труднее, чем подниматься.
Командиры взводов приказали саперными лопатками вырубать подобие лестниц. Однако это могло надолго затянуть спуск. Первым нашел выход Терешин. Он схватил большую саперную лопату, сел на нее верхом и, тормозя ногами, скоро был внизу. Бойцы последовали его примеру, а те, кому не досталось ни большой лопаты, ни лома, воспользовались малой саперной лопаткой, острие которой послужило неплохим тормозом. Однако без синяков и шишек не обошлось.
Вот наконец мы у подножия проклятой горы. Видимость плохая: снегопад не стихает, ориентиров никаких. Указываю командирам взводов азимуты движения. Уверен, что до крупного населенного пункта, который растянулся вдоль дороги на Коктебель, мы не встретим ни одного фашиста. При мысли, что они, забаррикадировавшись в своих норах, сидят в тепле и блаженствуют, возникло такое нестерпимое желание поскорее выкурить их на мороз, что-ноги помимо воли понесли меня вперед, вслед за дозорами. Посиневший от холода Митрофан Васильевич вприпрыжку поспешает за мной, хрипит простуженным голосом:
- Командир! Куда тебя несет нечистая сила? Не зарывайся. Помнишь, что говорил Чапаев? Где должен быть командир, когда обстановка неясна?
Я молча ускоряю шаг. А когда щеки политрука порозовели, останавливаюсь и, не удержавшись от смеха, говорю:
- Прав был Василий Иванович, дорогой вы наш политический руководитель, командиру никогда не следует соваться поперед батьки. И раз вы, я вижу, уже оттаяли, так теперь можно и приотстать немного.
Отдуваясь и вытирая шапкой лоб, Абраменко рассмеялся:
- Ну и хитрец ты, Александр Терентьевич, совсем меня запарил, хоть шинель сбрасывай...
Справа от шоссе, где должен быть поселок Ближняя Байбуга, раздалась ожесточенная пальба. "Наткнулись на фашистскую оборону, - мелькнула мысль. - Теперь их не выкурить из тепла на мороз, будут драться до последнего". Неожиданно по цепи прокатилось:
- Танки с тыла! К бою!
Роты одна за другой развернулись фронтом к Феодосии. Залегли. Внимательно оглядев горизонт, обнаруживаю танки. Они движутся из города. Чьи? Сквозь снежную пелену определить трудно. Судя по всему, наши. А вдруг фашистские? С тревогой поглядываю на бойцов. По опыту знаю: победить танкобоязнь нелегко. Однако моя тревога напрасна: ни один боец не дрогнул. Когда танки подошли ближе и мы смогли хорошо разглядеть их силуэты, я с облегчением вздохнул: советские Т-34! Вот и танкисты обнаружили нас. Передовой танк остановился. Машины, шедшие чуть позади, поравнялись с ним и тоже встали, угрожающе поводя пушками. Но пехотинцы разглядели красные звезды на башнях и с радостными возгласами вскочили, бросились к танкам. Танкисты откинули люки, выпрыгнули из машин. Пехотинцы окружили их, подхватили ца руки и стали подкидывать вверх.
Вырвавшись из объятий, один танкист крикнул:
- Кто здесь старший?
- Я! - откликнулся Николаенко и, шагнув навстречу танкисту, громко назвал себя: - Командир третьего батальона шестьсот тридцать третьего стрелкового полка сто пятьдесят седьмой стрелковой дивизии капитан Николаенко!
- Командир танкового батальона двести тридцать шестой стрелковой дивизии капитан Костенко! - представился танкист и с такой силой стиснул протянутую комбатом руку, что тот невольно поморщился от боли.
- Ладонь мою пожалей, медведь косолапый, - попытался улыбнуться Николаенко, вырывая руку. - Чем я оружие буду держать, зубами, что ли?
Костенко объяснил, что его батальон будет вместе с нами наступать на Старый Крым. Капитан Николаенко познакомил его с обстановкой. Весть о прибытии танкистов обрадовала утомленных бойцов. Они увереннее двинулись на запад. Однако вскоре танки повернули на восток ц скрылись за белой завесой снегопада. От Николаенко мы узнали, что командир танкистов получил но радио приказ поспешить на помощь 716-му стрелковому полку майора Калинина. К нам танки уже не вернулись.
Справедливо утверждают, что слухи распространяются быстрее, чем телеграфные сообщения.
- Ты слышал? Говорят, фашисты зашли нам в тыл. Семьсот шестнадцатый полк уже окружен, - сказал здоровяк Будкин тщедушному, спотыкающемуся от усталости Мигуле.
Сержант Малышко молча сорвал с Будкнна шапку, схватил его своими пальцами-плоскогубцами за ухо и, трижды пригнув ему голову к земле, сердито рявкнул:
- Не учил тебя батько не брехать? Так я тебя, дубина стоеросовая, поучу...
- Ой, ой! - взмолился боец. - Отпустите, товарищ сержант, ей-богу, больше не скажу ни слова.
- Смотри, Будкин, - Малышко погрозил пальцем, - еще раз услышу брехню, оба уха начисто оторву.
У верзилы Будкина был настолько пристыженный и по-детски обиженный вид, что Мигуля, а за ним и остальные бойцы весело рассмеялись.
- Говорил я тебе, - поучал пострадавшего тихий, рассудительный Лотков, - поменьше трепи языком: вот и схлопотал за распространение панических слухов.
- Ну ты, гужеед, помолчи, - сердито замахнулся на него Будкин, - а то получишь.
- Но-но, ты, Будкин, не хорохорься, - спокойно осадил товарища Лотков, - радуйся, что легко отделался, а то и под трибунал за такие штуки угодить можно. На войне, брат, слухи распускать - врагу помогать. А гужеедом ты, может, скорее моего земляка станешь, не покорми тебя ден десять.
Гужеедом Лоткова прозвали после того, как однажды в минуту откровения он рассказал, что в их деревне в голодный год один крестьянин до того дошел, что украл у богатого соседа кожаные гужи, разрезал их на мелкие кусочки и сварил.
- Тише! - прервал перебранку Бочков. - Слышите?
Все остановились, прислушались. Где-то позади поселка Ближняя Байбуга, в котором, как сообщил комбат, уже находились батальоны стрелкового полка майора Калинина, нарастал шум боя: доносились глухие разрывы мин, резкие выстрелы полковых пушек, пулеметная и ружейная перестрелка. Вдруг из снежной завесы на полном скаку вынеслась лошадь, позади которой, чудом не опрокидываясь, высоко подпрыгивала походная кухня, оставляя за собой густой шлейф дыма. Садящий рядом с ездовым повар левой рукой вцепился в поручень сиденья, а в правой держит перед собой, словно казак пику, большой черпак на длинной ручке.
Комсорг Гриша Авдеев, заметив стремительно приближавшуюся кухню, насмешливо крикнул:
- Ну пропали фрицы, если даже безобиднейший и тишайший наш повар самолично пошел на них в атаку!
- Стой! Куда ты, дуролом? Стой! - Митрофан Васильевич, широко раскинув руки, преградил путь скачущей лошади.
Но ее, видимо, было не остановить. Она летела на политрука, и, казалось, несчастье не предотвратить. Вдруг политрука заслонила мощная фигура Малышко. Он подпрыгнул, уцепился за хомут и всей тяжестью тела повис на взмыленной лошади. Она рухнула на колени, завалилась на правый бок, опрокинув кухню. Ездовой и повар, по инерции перелетев через лошадь, зарылись лицами в пушистый снег. Повар так и лежал, не выпуская из рук черпак. Со всех сторон сбежались бойцы из взвода Украинцева. Перевернули на спину ездового и повара, поставили на колеса кухню, подняли дрожащее каждой жилкой животное. Все оживленно обсуждали неожиданное происшествие и радовались избавлению политрука от неминуемой смерти. Тем временем виновники происшествия, ошеломленные неожиданным сальто-мортале, пришли в себя. К счастью, они отделались ушибами.
- Никакие органы не растеряли по дороге, горе-ездоки? - съязвил Гриша Авдеев. - Чуть кашу к фрицам не увезли. Да за такое дело в трибунал могли попасть, как за попытку подорвать боеспособность нашего "непромокаемого" батальона... - Подождав, пока стихнет смех, комсорг добавил: - Чую, братцы, быть беде: увезут они когда-нибудь наш обед фрицам.
- Куда вас черти несли? - поинтересовался у ездового Митрофан Васильевич.
- Дык это все она, Зорька, - заговорил наконец ездовой. - До того перепужалась, разрази ее гром, что никакого сладу: закусила удила и прет куды глаза глядят...
- Вы когда-нибудь лошадью управляли? - перебил его политрук.
- Не, мы в городе жили. Сапожники мы.
- То-то и оно, что сапожники, - махнул рукой политрук. - И кто только назначил вас ездовым? - Повернувшись ко мне, добавил: - Сегодня же доложу комиссару, чтобы навели порядок. Ну, а повар тоже из сапожников?
- Никак нет, товарищ политрук, - по-военному четко ответил скуластый молоденький повар. - Я курсы поварские прошел и год работал в полковой столовой.
- Обед скоро будет готов? - подобрел Митрофан Васильевич.
- Так точно, товарищ политрук! Приготовим вовремя.
- Как только мы очистим поселок Насыпной, чтобы вы были там незамедлительно. - Усмехнувшись, Абраменко добавил: - Только раньше нас не прискачите.
Происшествие разрядило тревожное настроение. Бойцы зашагали быстрее.
О том, что так переполошило наши тыловые подразделения, мы Зазвали вечером.
Случилось же вот что: командир 716-го стрелкового полка майор Иван Антонович Калинин с двумя батальонами с ходу ворвался в Ближнюю Байбугу. Гитлеровцы, используя густой снегопад, выдвинули резервы, которые обошли селение с востока и прорвались в тыл наступавшим батальонам. Майор Калинин, отличавшийся незаурядной храбростью, один батальон оставил для отражения контратаки с фронта, другой бросил против оказавшегося в тылу врага. Одновременно комиссар полка Ульян Яковлевич Аникеев повел в атаку третий батальон, только что прибывший из Феодосии. Фашисты, несмотря на отчаянное сопротивление, были полностью уничтожены.
* * *
Майор Андреев настойчиво продвигал батальоны 633-го полка вдоль шоссе на Старый Крым. Через каждые десять минут капитан Николаенко слал в роты связных с одним приказом: "Ускорить продвижение". Легко сказать - ускорить. Бойцы с трудом шли по заснеженному полю. Вдруг засвистели пули. Мы увидели, как высланный вперед дозор, отстреливаясь, поспешно отходит. Красноармейцы развернулись в цепь и попадали в снег, готовые встретить контратакующих огнем. Сержант Дужкин, возглавлявший дозор, подбежал к командиру взвода Терешину, о чем-то доложил. Выслушав сержанта, Терешин показал рукой на нас с политруком. Дужкин стремительно бежит к нам и на ходу, задыхаясь, кричит: