Амирэджиби Чабуа. Дата Туташхиа

   – Принеси нам еще кувшин вина, – сказал Квалтава Кику. – А другой подай вот тем, – он кивнул в нашу сторону. – И сыра еще давай.
   Третий из них, Каза Чхетиа, все это время жадно разглядывал Кику и, когда она поспешила к стойке, не удержался:
   – Ох-х-х!
   В тогдашней Мингрелии этим возгласом выражали и восторг, и удивление, и страсть. Но порой – и злость.
   Каза Чхетиа не мог оторваться от Кику. Было в ее глазах и во всем ее облике что-то такое, отчего казалось, будто она только-только проснулась и еще нежится в постели.
   Уже совсем стемнело. Дзоба принес свечи. Кику подала кувшин вина, другой кувшин – подношение Квалтава – поставила на наш стол и снова спросила, чего бы мы пожелали на ужин.
   Я и Дата заказали не помню теперь что. Монах отказался от еды и попросил принести только воду.
   И снова не успела Кику дойти до стойки, как Квалтава ее окликнул:
   – Убери со стола… Все убери. Оставь вино, огурцы и сыр. Вытри и принеси еще одну свечу.
   Кику тут же все сделала.
   Каза Чхетиа попытался заглянуть в вырез ее платья, но Кику быстро прикрылась рукой.
   – Ей, видите ли, стыдно, – хохотнул Квалтава, доставая из кармана колоду карт.
   Каза Чхетиа скользил глазами по шее, груди, бедрам Кику.
   – Стыдно ей стало… тоже мне, богородица! За пять рублей вот здесь догола разденется, – сказал он, когда Кику отошла.
   – Будет тебе, – одернул его Куру Кардава, младший из них.
   – Много ты знаешь, молод еще. Женщине бабки покажи, за бабки она на все пойдет. Порода у них такая. У них у всех ноги короткие. Приглядись – увидишь, – сказал Каза Чхетиа и бросил Квалтава: – Ну, сдавай, если взялся!
   – Короткие, говоришь, ноги? – процедил Квалтава. – Вот принесут свечу, тогда и сдам.
   – Да, короткие, короче, чем у мужчин. Поэтому и делают женскую обувь на высоких каблуках. Чтобы ноги длинней казались.
   Дзоба принес еще одну свечу. Квалтава разлил вино, все трое выпили, и началась игра.
   Наконец Кику принесла ужин и нам. Монах налил себе воды, добавил немного вина из кувшина, достал из торбы хлеб и покрошил в чашку. Разбойники много пили и крупно играли. Они было заспорили, и еще немного – началась бы пьяная драка, но Куру Кардава пошел на мировую:
   – Ладно! Бери четвертак и больше не зарывайся. В другой раз это у тебя не пройдет.
   Каза Чхетиа сгреб деньги с таким видом, будто угроза Куру относилась не к нему. Квалтава не вмешивался и не отрываясь смотрел в нашу сторону.
   – Сдавайте. Я сейчас, – он двинулся к нашему столу.
   Монах перекрестился и поднял на него глаза. Поглядел ему в лицо и я, но меня замутило, и я опустил голову. Туташхиа по-прежнему не проявлял к Квалтава ни малейшего интереса, но я почувствовал, что он сжался, как пружина, и вот-вот взорвется.
   – Бодго, давай сюда, играть так играть! Чего ты там потерял? – позвал Куру Кардава.
   Я встретился глазами с Казой Чхетиа. Он смотрел на меня, как на Кику. Только там он зарился на плоть, а здесь на кровь.
   – Сейчас приду! Играйте! – Квалтава стоял перед Туташхиа. – Хотелось бы знать, почему это вы не пьете вино, которым вас угощают?
   Туташхиа и впрямь не притронулся к кувшину. Я – тоже. Ведь меня никто не приглашал. Да и настроения пить не было, хотелось только добраться до постели.
   – Благодарим вас за угощение, очень сожалею, но я не пью, – сказал Туташхиа.
   Левая бровь у Квалтава изогнулась и поползла вверх, будто хлыст, который тут же со свистом опустится.
   На Туташхиа это не произвело впечатления. Он лениво жевал мясо. Квалтава перевел взгляд на меня, окатив наглостью.
   – Пьем, как не пьем? – засуетился монах. – Вот вашим вином я ужин себе заправил.
   Но Квалтава и не думал слушать монаха.
   – А ты что не пьешь? – спросил он меня.
   – Видите ли, мне тоже нельзя. Но за ваше здоровье – с удовольствием, – неожиданно для себя услышал я собственный голос. Я залпом выпил вино и перевернул чашу вверх дном. – Пусть так будет пусто вашим врагам.
   А что мне было делать?
   – Так-то, – сказал Квалтава и резко повернулся к Туташхиа: – Ты кто такой?
   – Вы меня спрашиваете? – не поднимая головы, произнес Туташхиа.
   – Тебя. Кого же еще?
   – Путник я, – ответил Туташхиа.
   Квалтава смутился и как-то осел.
   – Будешь играть или нет? – раздался раздраженный голос Куру Кардава.
   Перед Куру Кардава высилась куча ассигнаций. У Казы Чхетиа опять ничего не осталось.
   – Дай-ка мне, Бодго, из моей доли тысячу рублей. Я проиграл, – сказал Каза Чхетиа.
   Они вмешались весьма кстати. Квалтава пора было убираться, но не мог же он уходить, поджав хвост, оставив последнее слово за Датой. Он бы опять полез к нему, и к чему это могло привести – один бог знает. Из внутреннего кармана черкески Квалтава вытащил толстую пачку денег, отсчитал тысячу рублей и, надменно оглядев всех, вернулся к своему столу.
   Духанщик облегченно вздохнул.
   Мимо нас проскользнула Кику с постельным бельем на вытянутых руках. Как только она ухитрялась ходить, не касаясь земли!
   – Ох-х-х, – выдохнул Каза Чхетиа, – не я буду, если не разденется за пятерку! – сказал он, когда Кику исчезла за занавеской.
   Она тут же вернулась, и он поманил ее. Туташхиа быстро поднял глаза и тут же отвел их.
   В камине затрещало сухое полено, вспыхнуло пламя и весело заплясал огонь.
   Каза Чхетиа придвинул к Кику золотой червонец и, метнув взгляд в сторону стойки – не заметил ли духанщик, – сказал:
   – Вот золотой. Хочешь, будет твоим? Червонца твой папаша за месяц не заработает. Разденься догола, покажись нагишом… и забирай.
   – Ты что, сдурел? – Куру Кардава швырнул монету Казе.
   Кику глянула на поблескивающий в пламени свечки червонец и покосилась на гостей.
   – Тебе что за дело. Сиди и не лезь! – Чхетиа выскочил из-за стола.
   Куру спокойно тасовал карты.
   – Садись, ради бога. Ты меня сперва пугаться научи, а после пугай.
   Квалтава положил руку на плечо Чхетиа.
   – Пошевеливайся, девочка, – крикнул Дуру. – Пора постели стелить. А ты, Дзоба, помоги мне топчаны принести.
   – Видишь ли, Куру, – сказал Квалтава, когда Кику вышла, – мне самому голая Кику ни к чему, но каждый отвечает за себя, и не твое дело встревать поперек пути. Это и есть дружба, и другой она не бывает. По совести говоря, прав ты, а не Чхетиа. Ладно б какой-никакой доход он с этой девки имел. Здесь ничего не скажешь. Деньги – это все. И женщина – это тоже деньги.
   Игра пошла с новым азартом и ожесточением, Куру Кардава беспрерывно выигрывал.
   – Ставлю тысячу рублей – в долг! – объявил Чхетиа.
   – Нет, друг, такие обещания – пыль. Даю тебе в долг, ставь наличными, если хочешь.
   Куру отсчитал деньги.
   – Будешь должен мне тысячу рублей. Бодго, ты – свидетель.
   Каза Чхетиа поглядел в свои карты и вывел ставку в пятьсот рублей. Куру Кардава это не понравилось, но он промолчал и дал партнеру еще две карты.
   В духане воцарилась тишина.
   Дата Туташхиа с любопытством следил за игроками. Когда выяснилось, что Каза Чхетиа сделал девятку и выиграл ставку, Туташхиа вновь повернулся к камину. За каких-нибудь три-четыре минуты куча банкнот Куру перекочевала к Казе Чхетиа.
   – Вот тебе еще червонец, – Каза Чхетиа снова подозвал Кику, положил на первую монету еще одну и пододвинул их к ней.
   Куру вспыхнул, но на этот раз не сказал ни слова. Видно, наставление Квалтава сделало свое дело. Он повернулся спиной к своим друзьям и принялся разглядывать простенькую икону на стене.
   – Ты что, девка, язык проглотила? Раздевайся, коли надумала, – сказал Бодго Квалтава.
   Кику стояла не шевелясь и только часто-часто моргала. Монах сидел спиной, ничего не видя, но слыша все.
   – Господи, помоги, господи, помоги, господи, помоги, – прошептал он и трижды перекрестился.
   Стояла напряженная тишина.
   В камине чуть затрещали дрова, но в тишине их треск прозвучал как выстрел. В задних комнатах что-то глухо стукнуло. Наверное, Дуру и Дзоба передвигали топчан.
   И снова – тишина.
   – Какие, однако, подлецы! – тихо, почти про себя проговорил Туташхиа.
   Сказать-то он сказал, но мне показалось, тут же прикусил язык, словно одернул себя – будет болтать, абраг!
   Предложить такое чистой пятнадцатилетней девочке, которой отец внушил преувеличенное представление о силе денег, мог только человек, глубоко падший. И никто другой. Я готов был сорвать затею Каза Чхетиа, но что мог я, безоружный одиночка, духовно не готовый к такому шагу, неопытный к сопротивлении?
   Кику стояла, опустив голову, впившись глазами в монеты, и я чувствовал, каких лихорадочных сил стоит ей собрать в себе волю и стойкость. Понимал это и Бодго Квалтава.
   – Ей, видите ли, мало, – сказал он. – Ты только погляди на нее. За два червонца потийский полицмейстер разденется. Слышишь, девка! Ну, ладно. Вот тебе еще червонец, и раздевайся. Считай, что в Риони купаешься, на тебя из кустов глаза пялят, а тебе и невдомек.
   Бодго Квалтава швырнул третий червонец, будто собаке обглоданную кость.
   Каза Чхетиа взял монету и положил стопкой поверх первых двух.
   Кику всю передернуло, да так явно, что все заметили. Меня трясло от собственного бессилия… Ждать дальше было нельзя.
   – Надо вмешаться, – едва слышно прошептал я своим сотрапезникам. – Стоит ей один раз пойти на это, и ее не удержишь. Поти под рукой. Быть ей портовой шлюхой. Кому-то надо вмешаться!
   Я смотрел на Туташхиа – и требуя, и упрекая, и уговаривая. Он поглядел на монаха, перевел взгляд на меня и сказал подчеркнуто равнодушно:
   – Не мое это дело. Не буду вмешиваться. – Немного помолчал и добавил: – Ничего путного из этого не выйдет, и никому это не нужно. Если это у нее в крови, в натуре, так тому и быть. Все равно она по-своему сделает, хоть разбейтесь вы здесь. Нет таких, кто достоин заступничества.
   Монах слушал, боясь проронить слово, а когда Туташхиа замолчал, вдруг обернулся к Кику и пролепетал:
   – Дочь моя, сказано: «Если же правый глаз твой соблазнит тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое ввержено было в геенну».
   Разбойники вперились в монаха, пытаясь вникнуть в его слова, но тщетно. Кику не поднимала головы – казалось, до нее вообще ничего не доходило. Она поглядела на монаха, лишь когда он замолчал, и перевела взгляд на дверь, откуда должны были появиться Дуру с Дзобой. Чхетиа уловил ее волнение.
   – А ну заткнись, старый хрыч, – топнул он, – а то живо забудешь у меня и ветхий завет, и новый.
   Монах опустился на стул как подкошенный, вжав голову в плечи, будто ожидая удара, и затих.
   На лице Куру Кардава не было ни злости, ни возмущения – он весь сиял от любопытства и азарта.
   – Что этот дедушка хочет, Бодго? Чего он там говорит?
   – Вот в чем загвоздка, оказывается, – протянул, пораженный своим открытием, Каза Чхетиа. – Ей перед ними стыдно. А ну, отвернитесь! – крикнул он тоном, каким минуту назад велел убираться монаху. – Чего не видели? Поворачивайтесь спиной, и поживей.
   Монаху не надо было поворачиваться. Он сидел спиной и покорно дожидался воли божьей. Я подчинился с легкой душой – хоть не буду видеть эти мерзкие рожи. Туташхиа обвел спокойным взглядом всех троих и остановился на Кику, которая все не сводила глаз с червонцев.
   – Кому было сказано? – взвинтился Каза Чхетиа.
   Туташхиа и бровью не повел. Чхетиа вытянулся у него за спиной и тихо сказал:
   – А ну, повернись сюда!
   Туташхиа помедлил и обернулся вполоборота. Монах зачерпнул из миски и уставился на перекосившееся лицо Чхетиа.
   – Куда я смотрю и в какую сторону повернусь – это никого не касается. – Туташхиа движением плеч сбросил бурку, и она повисла на спинке стула.
   Рука Казы Чхетиа поползла к маузеру, он хотел было что-то сказать, но маузер Туташхиа уже был выхвачен из деревянной кобуры – никто не успел заметить когда. И тут же раздался выстрел. Сложенные в стопку червонцы, предназначенные для совращения Кику, со звоном рассыпались по полу.
   Все замерли.
   Пуля Туташхиа прошла под локтем монаха, пронеслась у виска Бодго Квалтава, смела червонцы, оставив царапину на краю стола, и впилась в стену.
   Меня окатило холодным потом.
   Монах окаменел с ложкой в зубах.
   Квалтава вскочил, едва соображая, на кого бросаться.
   Куру Кардава смеясь глядел то на Туташхиа, то на свежую царапину на столе.
   Каза Чхетиа одеревенел. Туташхиа все так же через плечо взглянул на незваного гостя, сунул маузер в кобуру и, отщипнув кусок хлеба, стал жевать.
   Не отрывая глаз от монет, рассыпавшихся по полу, Кику медленно начала собирать их, выпрямилась, зажав их в кулаке и, сорвавшись с места, пулей выскочила из комнаты. Хлопнула дверь, заскрипели ворота конюшни, и все стихло.
   В дверях появились встревоженные Дуру с Дзобой.
   – Что здесь было? – спросил духанщик.
   – Все в порядке, Дуру-батоно, что было, то прошло, – ответил Туташхиа.
   Каза Чхетиа вернулся к своему столу и стал тасовать карты. Опустился на стул и Бодго Квалтава. Лишь Куру Кардава все улыбался бегающими глазами.
   Отец с сыном потоптались еще немного и отправились за топчанами.
   Игра возобновилась, но было ясно, что никто об игре не думал.
   В дверь просунулась Кику. Она оглядела всех, кто был в зале, и, убедившись, что нет ни отца, ни брата, подбежала к дверям в хозяйскую половину, заглянула и туда, прислушалась – родных поблизости нет, подлетела к столу Квалтава и, схватившись за подол платья, быстро сдернула его и осталась нагой.
   Она стояла, в одной руке держа платье, другой – прикрыв глаза. Стройное упругое тело в свете свечей переливалось молочной белизной. Кику была тоненькой, в меру округлившейся изящной девочкой.
   Едва разбойники подозвали Кику, Туташхиа понял – все, что должно произойти, неминуемо произойдет, и, повернувшись лицом к камину, сидел уже не шевелясь. Бодго Квалтава лишь украдкой, искоса взглянул на Кику. Куру Кардава побагровел и, опустив голову, бесцельно ворошил деньги.
   – Ох-х-х! – вырвалось у Казы Чхетиа, и его рука потянулась к груди Кику. Вытянутый палец осторожно, будто испуганно, коснулся соска. Кику вмиг очнулась, набросила платье и кинулась прочь.
   Квалтава кивнул на Куру Кардава, сидевшего не поднимая головы, и загоготал:
   – Чего это мальчик рот раззявил?
   Куру только теснее сжал губы.
   Каза Чхетиа победителем оглядел нас.
   – Ну, что я говорил? Разденется как миленькая. – Это он обратился ко мне.
   – За три червонца потийский полицмейстер разденется, – повторил Бодго Квалтава.
   Кику вернулась вместе с отцом и братом.
   Дуру поспешил к стойке. Он явно ничего не подозревал и был совершенно безмятежен, но Дзоба был как взведенный курок.
   – Иди, сынок, спать, – сказал Дуру.
   Однако встревоженный мальчик заупрямился, и отец твердо повторил свои слова. Дзобе пришлось повиноваться – ноги, казалось, едва несли его.
   Кику бегала из комнаты в комнату, расстилала постели.
   – Поди-ка, Дуру, взгляни на лошадей, – сказал Каза Чхетиа.
   – Сию минуту, Каза-батоно, иду! – с готовностью ответил Дуру, вытер тарелку и отправился на конюшню.
   – Поди сюда, девка, – немного выждав, позвал Каза Чхетиа.
   – Чего еще тебе? – Кику выглянула из-за занавеси.
   – Поди сюда, говорю… тогда и узнаешь, чего мне.
   Она подошла.
   Каза Чхетиа вынул кисет, развязал шнурок и высыпал на ладонь золотые монеты. Их было штук двадцать – двадцать пять, червонцев и пятирублевок. Раскрытой ладонью, на которой поблескивало золото, он медленно провел у самых глаз Кику, высыпал монеты обратно в кисет и сунул кисет в карман.
   – Видала, да?.. Приходи ко мне сегодня ночью, и все эти деньги будут твои!
   Я посмотрел на Кику. В ее глазах светилась алчность поярче, чем в глазах Казы Чхетиа.
   – Придешь?
   Она помолчала.
   – А что мне у тебя делать?
   – А что женщины у мужчин делают… – сказал Каза Чхетиа и улыбнулся.
   Она смутилась и пошла на свою половину.
   Монах наскоро помолился и отправился спать.
   Я никогда не был смельчаком и не искал славы сорвиголовы. Я всегда был осмотрителен и разумен, но здесь меня словно поднесло к краю пропасти. В голове мигом сложился план действия. Я сказал Туташхиа:
   – Дата Туташхиа! Я много хорошего слышал о вас. Вы пользуетесь репутацией честного, справедливого человека. Почему вы безразличны к этому злу? Ведь гибнет человек!
   Туташхиа взглянул на меня, и явно лишь потому, что я назвал его истинное имя. Потом перевел взгляд на разбойников – и опять, чтобы понять, услышали они мои слова или нет. Лишь убедившись, что никто ничего не слышал, он сказал:
   – Не мое это дело. Только если дело коснется меня самого, оно – мое. Никто не стоит моего вмешательства. Придет к нему Кику сегодня ночью. Если вмешаться, может, и не придет. Но потом все равно по-своему сделает, только еще похуже… Покончил я с такими делами.
   Я бросился к Казе Чхетиа и затарабанил:
   – Что вы делаете? Как вам не стыдно?! Лучше уж силой… Слышите?.. Лучше изнасиловать…
   Дружки с интересом разглядывали меня, как собачонку, невесть с чего залившуюся лаем, пока Каза Чхетиа не наградил меня звонкой оплеухой и не взялся снова за карты.
   Туташхиа раскуривал трубку, выпуская причудливые клубы дыма, и был явно поглощен своими мыслями.
   Я едва доплелся до своей комнаты, упал на постель и заплакал.
   Скрипнула входная дверь духана, стукнули засовы. Я испугался, что Дуру услышит мои всхлипывания, заподозрит неладное, а эти мерзавцы решат, что я нарочно хочу предупредить хозяина, и тогда мне конец. Я сглотнул слезы.
   Из окна было видно чистое, усеянное яркими звездами небо. Одна звезда сорвалась, пересекла небосклон и погасла.
   На меня навалилась усталость, сковало напряжение, и я заснул.
   Сколько времени прошло – не знаю. Скрипнул топчан, и я проснулся. Монах, казалось, невозмутимо посапывал в своей постели. Туташхиа лежал под буркой не раздеваясь и глядел в потолок.
   Меня, как древесный червь, точила мысль: придет или нет Кику забирать обещанный кисет?
   Комнаты разделяла стена из досок каштана. Квалтава и его дружки были рядом. Слышался шепот и могучий пьяный храп. О чем шептались, я разобрать не сумел.
   Прокричали полуночные петухи. Туташхиа привстал, набил трубку, задымил. Докурив, снова завернулся в бурку и лег.
   Прошло еще около часа. В соседней комнате тихо спросили:
   – Кто там?
   – Это я! – послышался шепот Кику.
   Это был сдавленный шепот, будто ее взяли за горло и заставили произнести эти слова.
   За стеной торопливо заговорили, завозились, шум стих, и Каза Чхетиа сказал:
   – Входи, милая, чего стоять там?
   Туташхиа приподнялся и снова набил трубку. Заворочался монах и застыл, прислушиваясь.
   По шуму шагов я понял, что Бодго Квалтава и Куру Кардава вышли из комнаты в зал, оставив своего дружка одного.
   – Заходи, девочка, заходи, чего там стоять! – повторил Каза Чхетиа, и опять ни звука.
   – Ступай, зовет, не слышишь, что ли? – Это был голос Бодго Квалтава.
   Некоторое время было тихо.
   – Не знаю я этого… боюсь, – услышал я голос Кику.
   – Да здесь и знать нечего. Поди ко мне, милая, ну иди!.. Вот-вот…
   Туташхна встал, поправил черкеску, застегнул пояс с кинжалом, пригнал на место наган и маузер.
   – Дайте мне наган. Я помогу… если будет возможность, – Попросил я.
   Он ке ответил. Я повторил, но он молчал, будто не слышал.
   В соседней комнате сильно скрипнул топчан.
   Туташхиа взвел курок нагана и сунул его мне.
   Пока я был безоружен, мне казалось, что моей ярости не хватает лишь огнестрельного дула. Но едва я ощутил прикосновение смертельного металла, как по телу забегали мурашки – смерть дохнула мне в лицо, своя ли, чужая… И тотчас я спрятал наган в карман.
   – Мальчишка духанщика где-то рядом вертится, – шепнул мне Туташхиа. – Сейчас здесь произойдет кое-что похуже. Не сомневаюсь… Я ухожу.
   Он нахлобучил паку, забрал полы черкески за спину и накинул бурку. Этого я не ожидал! Я был уверен, что в нем проснулась совесть и он вмешается.
   Из соседней комнаты донесся слабый крик.
   В зале послышалось торопливое шарканье шлепанцев, и следом за Дзобой вошел Дуру, держа в руках свечу.
   – Кику! Где ты?! – закричал он. – Выходи оттуда сейчас же! Ты слышишь? Выходи! Господи! Позор-то какой… Не жить мне теперь…
   – Придержите этого сукина сына! – заорал Каза Чхетиа. – Если он вопрется сюда, я заколю его, как кабана!
   – Что я говорил! Зачем ввязываться в это поганое дело? – сказал Куру Кардава.
   – Господи! Что вы со мной сделали, мерзавцы, – опять запричитал Дуру.
   – Проваливай отсюда, скотина. На кого кидаешься, старая жаба! – Бодго Квалтава загородил духанщику дорогу.
   Куру Кардава последовал примеру старшего товарища. Они оголили маузеры.
   Духанщик перестал метаться, замер на минуту и, повернувшись, бросился из комнаты, теряя шлепанцы.
   Туташхиа поднялся, чтобы выйти из комнаты.
   – Ты сказал, что здесь произойдет кое-что похуже, – неожиданно сказал монах. – А сам убегаешь. Значит, ты трус!
   – Трус? – обернулся Туташхиа.
   – Кто изменил богу, кто для людей не совершил того, что мог совершить, кто дитяти божьему в беде руку не протянул – тот трус и обрек себя на одиночество. Раз ты отвернулся от людей, то и ты им не нужен, и доля твоя – доля загнанного зверя! – спокойно закончил монах.
   Туташхиа отодвинул меня с дороги, вышел в зал, не спеша дошел до входных дверей и тронул засов.
   Дзоба вцепился в его бурку:
   – Дядя Дата, не уходи… не уходи, дядя Дата, мы погибнем!
   Туташхиа окаменел. Стало очень тихо.
   У Даты Туташхиа была слава необыкновенно смелого и решительного человека. Другого мнения я не слышал, да его и не существовало. Но в эту минуту он боялся оглянуться, чтобы не увидеть глаза и лицо Дзобы. И не оглянулся.
   – Я должен уйти отсюда, – упрямо и зло, будто уговаривая себя, сказал он.
   Он отодвинул засов и вышел из духана.
   Заливаясь слезами, Дзоба кричал ему вслед:
   – Ты бросил нас, дядя Дата. Почему ты оставил нас?.. Не помог?.. – Мальчик повторял это, даже когда Туташхиа уже не мог слышать его, – он седлал коня.
   Все остальное произошло в какие-нибудь десять секунд. Духанщик вбежал в зал со взведенной двустволкой в руках.
   – Отпустите мою дочь, сукины дети! – закричал он и выпустил пулю.
   Куру Кардава уронил маузер и схватился за правое плечо. Бодго Квалтава прицелился в духанщика.
   – Не стреляй, Бодго!.. – крикнул Куру, но Квалтава выстрелил дважды.
   Духанщик рухнул на пол, схватился за живот и в корчах покатился по полу.
   – Что ты наделал, Бодго… Зачем убил невиновного человека? – проговорил Куру.
   – Не время сейчас об этом! – ответил Квалтава и заорал: – Каза, оставь эту потаскушку!.. Одевайся немедленно!.. Куру, одеваться… Кому я говорю?..
   – От кого бежим? – Каза Чхетиа вышел из комнаты, на ходу одеваясь и нацепляя оружие.
   Дзоба опустился на колени, в ужасе глядя на умирающего отца.
   Из комнаты Чхетиа вышла Кику. Ока шла, медленно ступая, глядя куда-то в пространство мимо всех нас, и лепетала:
   – Вот деньги, папа! Много денег. Вот они, деньги, папа!.. – и потряхивала кисетом Казы Чхетиа.
   Дуру прохрипел:
   – Ты пустил их по миру… Твой грех… Дата Туташхиа…
   Он не проронил больше ни слова, затих и испустил дух.
   Бодго Квалтава и Каза Чхетиа остолбенели, услышав имя Даты Туташхиа. Куру Кардава, позабыв про боль в плече, смотрел на место у порога, где только что стоял абраг.
   Со двора донесся топот копыт. Уходило несколько лошадей.
   Бодго Квалтава взвел курок маузера и выскочил из духана.
   Его приятели последовали за ним.
   – Он увел наших лошадей!
   – Ты почему угоняешь наших лошадей, Дата Туташхиа?
   – А ну, давай обратно!
   – Стрелять будем!
   – Вы – мразь, годная лишь на то, чтобы стрелять в старого духанщика. В меня вам не выстрелить, негодяи. Не той вы породы, собачье отродье…
   Это оказалось правдой. Разбойники ни разу не выстрелили и не подумали преследовать его. Они остались у входа в духан и не шевелясь смотрели, как Дата Туташхиа угонял их лошадей.
   Каза Чхетиа вбежал в духан, отнял у обезумевшей Кику кисет и бросился догонять своих.
   Они исчезли и не вернулись.
   Дзобу покидало оцепенение, он опять забился в слезах. Кику, даже не почувствовав, что кисет у нее отняли, звала отца и отдавала ему деньги, все так же глядя куда-то в пространство.
   Я вернулся в комнату. Монах так и не вставал.
   – Подымайся, отец. Не время спать в день Страшного суда!
   – Когда человек грешит, господь безмолвствует.
   Мы вынесли топчан Даты Туташхиа в залу и уложили на него покойника.
   Обе пули угодили Дуру в живот.
   Монах начал молиться.
   У меня заболел живот, и я вышел во двор. Стояла спокойная ночь. На небосклоне красноватым светом горела утренняя звезда.
   Я вспомнил, что у меня в кармане наган. Не думая и не колеблясь, я швырнул его в отхожее место. От сердца сразу отлегло. Если станут обыскивать, при мне уже не будет оружия. И по сей день не могу понять, как сама мысль не то что выстрелить, а поднять оружие могла прийти мне в голову. Видно, Что-то подсказало мне: окажи я сопротивление – и мне конец.
   Умирать никому не хочется.
   В тех местах я пробыл еще год. А может, и больше. Кику после той ночи сошла с ума. Несколько месяцев спустя Дзоба нашел ее в лесу сидящей под ольхой. Она была мертва. Как сидела, так и умерла.