Ашар Амеде. Удары шпаги господина де ла Герш, или Против всех, вопреки всем

   Разделившись на две группы и оставив м-ль де Сувини на попечении дочери хозяйки трактира, проводившей все дни по утрам на ферме у городских ворот, друзья, возможно, могли бы покинуть Антверпен без драки, - размышлял Арман-Луи по пути, - однако такой план не учитывал сложностей, связанных с пересечением границы, о которых уже говорил Каркефу. Но другого выхода не было.
   Возвращаясь к себе, Арман-Луи зорко следил за всем, что происходило вокруг него. В толпе праздношатающихся людей он заметил седого старика, того самого, который, всякий раз сталкиваясь с Адриен у трактира, расположенного по соседству с портом, приветствовал её. У ног старика плакала женщина. Рядом какие-то люди грузили в повозку домашнюю утварь и мебель.
   - Женщина, - говорил старик, - не надо меня благодарить, ступайте домой! То, что я совершил, я делал от имени Того, Кто сказал: "Возлюби ближнего своего, как самого себя!".
   Старик удалился. Арман-Луи уже знал теперь, что это был капитан корабля. И тут ему в голову вдруг пришла идея, и, не раздумывая, он догнал старика и заговорил с ним:
   - Оба мы поклоняемся одному Богу Израильскому, который послал на землю Сына своего для того, чтобы напомнить нам о наших грехах, - сказал г-н де ла Герш. - Но вот большая опасность угрожает мне и той, кого вы назвали вашей дочерью. Могу ли я обратиться к вам с такими словами: "Брат мой, я нуждаюсь в вашей помощи!"?
   - Говорите, - кивнул моряк.
   Г-н де ла Герш назвал себя и открыл имя м-ль де Сувини.
   - Ах вот как! - сказал моряк. - Не ваше ли имя я прочел на объявлениях, расклеенных на стенах городской ратуши? За вашу голову назначена цена?
   - За мою голову назначена цена, потому что я защищал свою жизнь, защищал свою честь дворянина.
   Арман-Луи рассказал капитану о том, что произошло в трактире "Мальтийский крест", не упуская ни единой детали, о том, как за ними, - за ним и его спутниками, - гнались, как за хищными зверями. На суше они не могли больше оставаться, не рискуя жизнью, но и море также не безопасно было для них.
   - Мне доверена жизнь женщины, - в заключение сказал Арман-Луи. - Не поможете ли вы мне спасти ее?
   - Вы не напрасно взывали к Богу праотцов наших, - ответил ему кальвинист. - Мой корабль отплывает завтра во время прилива в Гамбург. Ради вас я дойду до берегов Норвегии, откуда вам будет легко добраться до Швеции. Приготовьтесь к часу дня. Мой корабль стоит на якоре посередине реки, вы узнаете его по белой полосе, которая опоясывает его.
   - Как он называется?
   - "Добрый самаритянин". Меня зовут Авраам Каблио.
   Арман-Луи пожал руку старому капитану.
   - Авраам Каблио, - повторил он его имя. - Я запомню то, что вы сделали сегодня для меня. Вы и ваши близкие отныне священны для меня, - сказал он.
   - Для меня на свете есть одна лишь дочь, - продолжал Авраам. - Богу было угодно, чтобы ребенок этот, плоть от плоти моей, ни в чем не нуждался, жил безбедно. И если вы позволяете мне быть должным вам в чем-то, примите эту мою помощь как дар тем, кто нуждается в ней.
   Большими шагами добрался Арман-Луи до трактира и сообщил своим друзьям о результате встречи с капитаном Авраамом Каблио.
   Сборы к отъезду были недолгими. Каркефу взял на себя продажу совсем новых лошадей, которых г-н де ла Герш недавно купил.
   - Продать, даже не испытав их? - удивился Рено.
   В глубине души г-н де Шофонтен сожалел, что не расквитался с сеньором Матеусом Орископпом.
   - Выходит, что я не сдержал своего слова, - сказал он. - Это нехорошо.
   Единственное, что немного утешало Рено, так это мысль о том, что во время путешествия он будет располагать досугом и добьется того, что заставит Авраама Кабалио отречься от кальвинистских заблуждений.
   "Жаль, - подумал он, - если такая добрая душа станет добычей сатаны!"
   Каркефу клялся всеми богами, что тотчас, как он попадет в Швецию, откажется от дальнейшего путешествия по той лишь причине, что не в силах больше встречаться ни с доном Гаспаром д`Альбачетом, ни с капитаном Якобусом, ни с Матеусом Орископпом.
   Доминик выражал свое согласие с ним молчанием.
   Они покинули трактир ещё до восхода солнца и воспользовались кратчайшим путем, чтобы дойти до берегов Шельды.
   Каркефу, который беспрестанно был начеку, приглядывался ко всему, что справа, и прислушиваясь к тому, что слева, был очень недоволен звуком шагов у них за спиной.
   - Успокойся! Это не шаги, это пьяный матрос дубасит в городскую стену кулаком, - сказал Рено.
   - Пьяный или нет, но от этого матроса у меня прямо мороз по коже пошел.
   Густой туман окутал реку, дома, корабли. На их пути встречались неясные очертания каких-то предметов, сооружений, с реки доносились всплески воды и трение лодок одна о другую. Прилив быстро поднимался.
   Какой-то призрачный силуэт прошел совсем вплотную с Рено и, не открываясь сказал:
   - Поторопитесь! Сеньор Матеус неподалеку...
   И призрак этот растворился в серой мгле тумана, плывущей вокруг.
   Услышав предупреждение, беглецы пристально огляделись: ничего, кроме густой пелены тумана, который окутывал реку, они не увидели. Каркефу все же разглядел неясный предмет, движущийся на воде, почти у самых ног.
   Он наклонился ближе к нему:
   - Лодка! - крикнул он и ухватился за веревку, чтобы вытащить лодку на берег.
   М-ль де Сувини заняла место первой, затем уселись все остальные. От толчка Рено, только что вошедшего в тишину, лодка поплыла. Ударом кинжала он отсек швартов и взялся за руль.
   Арман-Луи, Доминик и Каркефу налегли на весла, и лодка легко заскользила по реке.
   - Наконец-то, - прошептал г-н де ла Герш.
   Вдруг подул легкий ветерок, и туман приподнялся над водой, точно занавес.
   Черный человек, который шел по берегу реки, поднял глаза на звук весел, которые были по воде, и заметил беглецов. Одним прыжком он вскочил в лодку, стоявшую рядом с той, которую нашел Каркефу.
   - Все ко мне! - скомандовал черный человек громовым голосом.
   Десять человек выскочили из тумана со всех сторон. Десять других сбежались, выскользнув с соседних улочек.
   Сеньор Матеус жестом показал им удаляющуюся лодку.
   - Плачу сто пистолей, если поймаете этих наглецов!
   Десять пар весел ударили по воде и взлетевшая из-под них пена забрызгала его шляпу. Рассекая воду, лодка рванулась вперед, тогда как два солдата с мушкетами в руках стояли на корме, готовые открыть огонь по первому сигналу Матеу - са.
   - Ложитесь! - крикнул Арман-Луи.
   М-ль де Сувини, которая водила глазами, сосредоточенно сравнивая скорости обеих лодок, удивленно спросила:
   - А зачем?
   - Затем, что если пропадет хоть один волосок с вашей головы, два французских дворянина будут обесчещены! - сказал ей Рено.
   Адриен легла на дно лодки. Теперь могли свистать пули.
   Налегая на весла, Арман-Луи, Каркефу и Доминик быстро заставили лететь их челнок. Рено, державший все это время руль управления, высматривал, не покажется ли на серой поверхности Шельды, среди туманных призраков, корабль с белой полосой.
   Раздались два выстрела, и две пули шлепнулись в двух туазах от лодки беглецов.
   - Мерзавцы! - негодовал Рено, не поворачивая головы. - Они знают, что у нас только пистолеты!
   Расстояние между лодками не уменьшилось после первого рывка. И если сеньор Матеус превосходил их количеством рук и не скупился ни на угрозы, ни на обещания, то друзья, напротив, держались лишь на любви, преданности, верности - и гребли не жалея сил.
   - Ну, видишь ли ты "Доброго самаритянина"? - спросил Арман-Луи.
   - Я вижу туман, я вижу реку, но корабля я не вижу, - ответил Рено.
   - Греби дальше! - сказал г-н де ла Герш.
   Два новых ружейных выстрела послышались почти тотчас вслед за первыми. На этот раз две пули чиркнули по воде в двух дюймах от борта.
   "Гм! - подумал Рено. - Они набирают скорость!"
   Солнечный луч скользнул по поверхности реки и, метнувшись подобно золотой стреле, озарил плотный слой плывущего тумана. М-ль де Сувини приподнялась и стала на колени.
   - Если ты хочешь покинуть нас, Господи, - взмолилась она, - сделай, по крайней мере, так, чтобы я не попала живой в руки этого негодяя!
   Рено всматривался в туман.
   - Еще не вижу! - сказал он.
   Внезапно от порыва ветра, налетевшего из открытого моря, туманная завеса разорвалась, и Шельда показалась вся сверкающая от солнца. В бриллиантовом сиянии утра стал виден корабль, который ещё накануне был сорван с якорей приливом и отливом.
   - Вот он, с белой полосой! - крикнул Рено.
   В этот миг пролетевшая пуля выбила щепку из борта лодки под его рукой.
   - Э! Да они приближаются! - проговорил Рено.
   Он заметил на дне лодки ещё пару весел, вставил их в уключины, и лодка пошла быстрей.
   Безумную тревогу выражало лицо Армана-Луи. Он не спускал глаз с Адриен. Пот струился по лбу Каркефу и Доминика, у них перехватило дыхание.
   Адриен села и пальцем указала на мокрый подол своего платья.
   Вода поднималась к ногам гребцов.
   - Вот подонки! - крикнул Рено, бросив свои весла.
   Пуля пробила обшивку хрупкой лодки ниже ватерлинии.
   - Продолжайте грести! - сказал Рено. - Я заткну пробоину.
   Он заткнул течь, но дистанция, которая отделяла лодку сеньора Матеуса от лодки беглецов, уже сократилась. Пролетели ещё две пули: одна со свистом прошла поверх их голов, другая сломала весло Каркефу.
   - Имею ли я право, сударь, испугаться и на сей раз? - спросил Каркефу.
   Рено снова занял свое место в ряду гребцов.
   "Добрый самаритянин" на глазах стал увеличиваться в размерах. Уже были различимы мельчайшие детали оснастки; корабль лежал в дрейфе. Несколько матросов, собравшихся вдоль бортовых лееров, жадно следили за состязанием в скорости двух лодок. Человек, стоящий на кормовой надстройке, поднес подзорную трубу к глазу.
   - Эй там, на корабле! Это мы! - прокричал Рено.
   Лодка вошла, наконец, в тень "Доброго самаритянина". Вдруг заговорил рупор капитана корабля. Над кормой взвился флаг, и почти тотчас облако белого дыма окутало "Доброго самаритянина". Эхо пушечного выстрела пронеслось над поверхностью реки, и огромный фонтан воды обозначил место, куда только что упало ядро. Лодка сеньора Матеуса, вся в пене, остановилась.
   Каркефу подбросил свою шляпу в воздух.
   - Железо против свинца! Всему свой черед, господа разбойники! радостно выкрикивал он.
   Арман-Луи затаил дыхание. Доминик зарычал, но тут их челнок коснулся бока "Доброго самаритянина"; веревочный трап был сброшен с палубы.
   Первой поставила на неё ногу Адриен.
   Капитан-кальвинист приветствовал е взмахом шляпы.
   - Вы находитесь уже у короля Густава-Адольфа, сударыня, не дрожите больше!
   На палубе Адриен опустилась на колени и сложила руки в молитве:
   - Хвала Богу милосердному! - сказала она.
   Арман-Луи ещё оставался в лодке. Подобно капитану корабля во время кораблекрушения, он хотел, чтобы его команда покинула лодку прежде него. Теперь на веревочной лестнице появились Доминик и Каркефу.
   Матеус Орископп был уже совсем недалеко от шведского корабля. Он стоя смотрел, как ускользали от него те, кого он, казалось, уже настиг. Множество жутких чувств терзали его - и более всего гнев и унижение. Неожиданно он поднял мушкет и сделал знак, чтобы солдаты последовали его примеру.
   - Огонь! - крикнул он.
   Семь или восемь пуль просвистели одновременно.
   Однако выстрелы метили по веревочной лестнице, на которой он, как ему показалось, узнал Армана-Луи и Рено. Пули сбили шляпу Каркефу и, когда он протянул руку, чтобы поймать её, другая пуля сразила Доминика: выпустив веревку из рук, он упал в лодку к ногам г-на де ла Герш.
   Арман-Луи положил руку на грудь своего слуги: его сердце больше не билось.
   Авраам Каблио снял шляпу:
   - Он умер, исполняя свой долг! - сказал он. - Прими, Господи, его душу!
   И тут же кальвинист занял свое капитанское место. Сильной рукой Авраам Каблио повернул жерло пушки, которую навел сам в сторону нападающих. Фитиль коснулся пороха, раздался выстрел.
   Каркефу, плачущий над телом, приподнял голову. На сей раз выстрел оказался точным: ядро попало как раз в середину лодки сеньора Матеуса.
   Один человек истошно заорал, и лодка быстро исчезла в пенном водовороте.
   Пятнадцать голов, похожих на черные точки, и тридцать рук появились на волнующейся поверхности Шельды.
   - Надо ли посылать заряд картечи эти гадам? - спросил матрос, лаская ствол пушки.
   - У них больше нет оружия. Довольно, - ответил Авраам.
   Схватившись за фальшборт, Рено искал знакомые глаза среди барахтающихся на воде людей: двое или трое из них, запутавшись в размокших одеждах и оружейных ремнях, исчезли с поверхности. Другие бились в волнах, охваченные страхом, и цеплялись за разбросанные взрывом обломки лодки. Наконец г-н де Шофонтен увидел знакомое бледное и худое лицо сеньора Матеуса, руки которого размеренно рассекали воду. Рено выхватил у матроса мушкет и прицелился. В этот момент Матеус уже выбрался на берег и распрямился.
   - Нет! - сказал Рено. - Не могу! Он безоружен.
   И его честная рука опустила мушкет.
   Матеус Орископп обернулся и, подняв угрожающе руку, проговорил:
   - До скорой встречи!
   И сразу же скрылся за ивами и камышами.
   - Какая возможность потеряна! - прошептал Каркефу.
   Тело Доминика, завернутое в полотнище паруса, в которое также вложили ядро, предали воде.
   "Добрый самаритянин", подняв паруса, раздутые ветром, пошел вниз по реке среди вспенившихся волн.
   Три недели спустя он бросил якорь в Норвежском порту.
   - Господь благословил наш путь, - сказал Авраам. - Идите же теперь туда, куда Бог посылает вас.
   Но веру капитан Авраам Каблио так и не переменил, как рассчитывал на то Рено.
   - Жаль, - вздыхал Рено. - И все же, надеюсь, Святой Петр сделает исключение для этого гугенота и откроет какую-нибудь тайную дверь рая...
   13.
   Две кузины
   Г-н маркиз де Парделан, к которому судьба привела Адриен, жил в просторном замке неподалеку от Готемборга. Это был совершенно седой, хотя ещё молодой человек с насмешливо-властным лицом. В высшей степени имеющий привычку командовать, он не любил, когда ему перечили.
   Осев в Швеции много лет назад, он занимал в доблестной армии, которая только что напала на Польшу, значительный ранг, которому обязан был в большей мере своими заслугами, чем именем и блеском своего состояния.
   Недуги, приобретенные им на королевской службе в долгом и трудном походе, вынудили его отказаться от военной профессии. Он утешался отдыхом, который был обеспечен его роскошью и богатством.
   М-ль де Парделан, его дочь, помогала ему радушно принимать гостей в замке, открытом для всех, кто имел благородное происхождение или чины в войсках короля Густаво-Адольфа.
   Маркиз де Парделан распахнул объятия, встречая м-ль де Сувини, и она бросилась в них. В тот же миг он представил ей молодую особу, которая, как оказалось, робко стояла за её спиной.
   - Моя дочь Диана де Парделан, - сказал маркиз. - Любите её как сестру.
   Диана обвила руку вокруг шеи Адриен.
   - В этого хотите? - нежно спросила она.
   Г-н де Шофонтен, тотчас восхищенный ею, почувствовал нечто, что ещё ни разу не волновало его сердце:
   - Теперь я думаю о серафимах! - прошептал он, не спуская глаз с м-ль де Парделан.
   А г-н де ла Герш, вместо сердечного приема, на который, как ему верилось, имел право, натолкнулся лишь на холодное высокомерие своего родственника, чем был весьма поражен: задолго до того, как протянуть руку Арману-Луи, граф неучтиво позволил ему одному взбираться по ступеням парадного крыльца.
   - Очень уж долго я жду здесь мадемуазель де Сувини, свою племянницу, сказал он, насупив бровь и слегка приподняв уголки губ.
   Арман-Луи понял глубину этих слов; они метили в самое сердце.
   Так заканчивалась эта одиссея, оставившая яркий след в душе молодого человека, несмотря на опасности, которым вместе с другом подвергался во время пути...
   Однако, разве не был он каждый час подле Адриен? Разве не казалось ему, что она и сейчас связана с ним всей своей жизнью нерушимыми узами?
   И все же сон закончился, пробил грустный час пробуждения. И если м-ль де Сувини спасена, не оказалась ли она в то же время потерянной для него?
   Много горестных мыслей пронеслось сейчас в его голове. И подобно тому, как человек, внезапно покинувший оазис, углубляется в бесплодные пески пустыни, Арман-Луи видел вокруг себя лишь мрачную и беспредельную пустоту.
   Г-н де Парделан не понял причину молчания и бледности, которая появилась вдруг на лице г-на де ла Герш.
   - Вы не отвечаете, сударь? - спросил он высокомерно.
   Но Арман-Луи уже пришел в себя.
   - Господин маркиз, - сказал он. - Может быть, вы видели господина графа де Паппенхейма?
   - Я его не видел, но он мне написал, - ответил г-н де Парделан, слегка удивленный.
   - Тогда меня больше ничего не удивляет, я не буду уподобляться великому маршалу империи, я скажу только: "Мое имя граф Арман-Луи де ла Герш, и всякий, кто осмелится утверждать, что мой благородный и честный дед господин граф де Шарней и я не оказывали нашей родственнице мадемуазель де Сувини всех тех знаков внимания, коих она заслуживает, тот бессовестно лжет!".
   Г-н де Парделан посмотрел на г-на де ла Герш, который говорил все это, не моргнув глазом.
   - И я, Рено де Шофонтен, маркиз де Шофонтен, - добавил Рено, - я подтверждаю слова Арман-Луи, и брошу мою перчатку всякому, кто посмеет утверждать противоположное!
   Маркиз де Парделан был хорошим физиономистом.
   - Входите, милый родственник, входите, сударь! - тотчас любезно сказал он.
   Арман-Луи не в меньшей степени, чем Рено, помышлял отвергнуть гостеприимство маркиза, но золотые монеты, которыми был полон кошелек Рено до отъезда, увы, были в большом количестве растрачены по дороге, и их не осталось вовсе на дне их карманов, тогда как жизнь в замке Сент-Вест шла на широкую ногу и совсем не так как в Гранд-Фортель, где даже самые разгромные партии старинной карточной игры стоили не дороже одного ничтожного экю.
   Плюс ко всему г-н де Парделан, у которого была щедрая рука, не задумывался, впрочем, как и многие богачи, что другие люди, возможно, испытывают нужду, тогда как он купается в изобилии. Часто по вечерам, нащупывая пальцами карманы своих коротких штанов, Арман-Луи подумывал о том, что, может быть, стоило уже возвращаться во Францию, тем более, что море не кишит, к сожалению, "Добрыми самаритянами", всегда готовыми принять путников, оказавшихся в затруднительном положении. Хотя возвращение обещало стать трудным...
   Однако не это было причиной самых больших забот г-на де ла Герш. Он ещё виделся с Адриен, и отношение Адриен к нему не изменилось. Но видел он её все реже и менее свободно. За столом г-на де Парделана, уставленным в изобилии самыми изысканными блюдами, он сидел уже не рядом с ней. Как сожалел он теперь о трактире "Золотая утка" и даже о "Мальтийском кресте", где впервые заглянул смерти в глаза! Он по-прежнему оберегал м-ль де Сувини, и улыбка милой его сердцу девушки освещала все.
   Кроме того, не он один был возле нее. Замок Сент-Вест оказался самым посещаемым местом на двадцать лье в округе. Каждый день здесь появлялись военные и судейские, высшие должностные лица, губернаторы, генералы; поток гостей не иссякал никогда. Среди этих посетителей некоторые останавливались надолго, и всем недоставало г-на де Парделана с его сединами. Одни смотрели на м-ль де Сувини ежедневно и не считали себя обязанными здороваться с ней, поскольку не были знакомы; другие нисколько не стеснялись громко сообщить о том, как она очаровательна, и достойна быть предметом восхищения в Стокгольме.
   Один из таких болтунов даже поздравил г-на де Парделана:
   - У вас уже есть одна жемчужина, - сказал он, намекая на Диану, теперь у вас их будет две.
   На сей раз Арман-Луи соизволил посмотреть на м-ль де Парделан. Она показалась ему такой, какой она и была в действительности - самой любезной и самой совершенной из всех женщин, каких он успел увидеть (разумеется, исключая Адриен): маленький тонкий нос, синие глаза, ясные, выразительные, искрящиеся; ротик, который не надо было открывать, чтобы убедиться в его красноречии; шея богини, густые волосы, золоченые солнечным лучом, гибкий стан, гармония движений. Когда Диана смеялась, на её щеках появлялись розовые ямочки - это была одна из тех нимф, которых поэты заставляют вечно улыбаться в своих эклогах; серьезная - она была принцессой.
   - Да она очаровательна, восхитительна!.. Просто фея!.. - восторгался Арман-Луи.
   - И ты это заметил только сегодня? - спросил Рено, тяжело вздохнув.
   - Но тогда почему всех занимает мадемуазель де Сувини? - воскликнул Арман-Луи, который от всего сердца желал, чтобы весь свет смотрел только на м-ль де Парделан.
   А сколько тревожных и мучительных чувств испытал он, начиная с визита г-на де Паппенхейма в Гранд-Фортель! И вот опять теперь нахлынули они на него, с новой силой, но более неотступные, более раздражающие. Каждый день слабое, но настойчивое желание перерезать кому-нибудь горло приходило ему на ум. Однажды утром он хотел убить дворянина, приехавшего из Финляндии, которого слушала м-ль де Сувини. На следующий день он уже горел желанием вызвать на дуэль померанского сеньора, с которым она танцевала. И вообще ему постоянно хотелось, чтобы замок вспыхнул огнем, и ему представился бы случай схватить Адриен и скрыться с ней.
   Однажды, случайно беседуя с одним заезжим сеньором у г-на де Парделана, Арман-Луи не преминул похвалить прелести, лицо, ум Дианы. Ничто не сравнится с этой очаровательной особой, говорил он. Эта неподражаемая грация, эти глаза, прекрасней которых не сыскать! Но сердце его пронзили слова сеньора, сказанные в ответ:
   - Вы правы, но её кузина, мадемуазель де Сувини, не менее соблазнительна!
   "Кому вы говорите это?!", - подумал бедный Арман-Луи.
   Г-н де Шофонтен тоже не забыл отмечать достоинства, которыми природа наградила м-ль де Парделан. Он не мог оторвать от неё глаз, он просто страдал.
   - Возможно ли, - говорил он иногда, - что такими волосами, такими прекрасными зубами, столь прелестными ручками, столь чистым лбом и ротиком, похожим на розу, наделена гугенотка, и кстати точно такая же гугенотка, как твоя кузина Адриен, милый мой еретик. Спрашивается, о чем думают святые в раю, когда они позволяют себе подобные вещи?
   А потом он вздохнул:
   - О, бедный мой Господь милосердный! - уже более заунывно продолжил Рено. - А ведь сколько уродливых католиков есть на свете, о которых ты не думаешь!
   Однажды вечером он вошел в комнату г-на де ла Герш с мрачным видом.
   - Девятидневные молитвенные обеты и восковые свечи не помогают мне, сказал он. - Надо, чтобы я исповедался. Выслушай меня. Я попал в дьявольскую западню: я влюблен в презренную гугенотку, красивую как нимфа, прекрасную как мадонна.
   - Ты? Неужели и ты, мой бедный католик? - сказал Арман-Луи, понимающий все.
   - Да, я сам! Моя душа стала добычей дьявола. Пусть я погибну, но я изгоню его. Мой повелитель, Бог Фехтования, подал мне одну мысль, которой я хочу воспользоваться безотлагательно.
   - Ну, выкладывай свою мысль, твою идею.
   - Я понял, что безумно люблю мадемуазель де Парделан! Какой позор на мою голову!..
   - Странно было бы, если бы ты этого не понял!
   - Говори это себе, проклятый! Ну ладно! Так вот какая идея: я хочу немедля заставить себя поклоняться другой. Это будет моей карой.
   - Ах, так вот что советует тебе Бог Фехтования?
   - Не смейся, презренный еретик! Бог Фехтования сделал то, что ужасный Кальвин, твой друг, не смог бы сделать: лекарство здесь, в этом замке.
   - В этом замке?
   - Да, в Сент-Весте: это молодая дама, говорят, она вдова.
   - Баронесса д`Игомер?
   - Она самая. Баронессе двадцать пять лет, именно подле неё я и хочу покаяться, в этом мое наказание.
   - Красивое наказание.
   - Тем лучше: кара будет полной!
   Арман-Луи совсем не понимал, каким образом красота баронессы могла наказать Рено более основательно. Пока он искал разрешение этой загадки, г-н де Шофонтен вылил флакон душистой воды на свои руки, волосы, платок, одежду и вышел, должно быть, принимать наказание от молодой вдовы.
   В это самое время в замке Сент-Вест находился молодой сеньор из Брабанта, к которому Арман-Луи испытывал чувство особой ненависти. Говорили, что сеньор - доброволец в армии, отданной императором Фердинандом под командование знаменитого и непобедимого графа де Тилли.
   Барон Жан де Верт напоминал графа де Паппенхейма отвагой, спесью и высокомерием. Но, кроме того, он отличался своим бахвальством, несдержанностью языка, что, впрочем, было странным для человека, прославившегося своей храбростью, чему были сотни свидетелей, и своими десятью боевыми ранами.
   У Жана де Верта был надменный взгляд, язвительные слова, а в лице выражение лукавства и жестокости, столь ненавистное г-ну де ла Герш. Его манеры были отмечены печатью наглости и хвастовства. Он мог бросить золотой дукат конюху, который прилаживал сбрую его лошади, и почти тотчас же нанести ему жуткий удар хлыстом при малейшем промедлении или небрежности. Если молодая девушка, служанка или садовница, к которой он только что обратился с игривым словом, вдруг норовила убежать, он хватал её за руку или за талию так грубо, что под его пальцами на теле оставались синяки.
   Таким образом, в сеньоре Жане де Верте соединялись спесь тамплиеров, бахвальство офицера, выслужившегося из рядовых, необузданный нрав, пиратская свирепость и вместе с тем дерзость и ум.
   Что заставило Армана-Луи остерегаться всех этих плохих и хороших качеств барона - так это то, что Жан де Верт заприметил м-ль де Сувини.