Батлер Октавия. Дикое племя

   — Разумеется, могу. — Его спокойный тон был подстать ей, но только в его голосе на этот раз звучало смирение. — Ты знаешь, Энинву, что ты должна подчиниться. Неужели я должен забирать твое тело, чтобы получить от него тех самых детей, которых хочу?
   — Ты не сможешь. — Внутри себя она быстро перестроила все свои органы, в буквальном смысле переставая быть женщиной, а для полной уверенности и мужчиной. — Ты можешь вынуть мою душу из моего собственного тела, — сказала она. — Да, я думаю, ты можешь сделать это. Но мое тело не принесет тебе удовлетворения. Тебе придется слишком долго приводить в порядок все, что я проделала с ним, прежде чем ты сможешь его использовать. Оно не сможет так долго прожить без меня.
   Она не ошиблась насчет гнева в его голосе, когда он заговорил вновь.
   — Ты ведь знаешь, что я буду собирать твоих детей, если не смогу заполучить тебя.
   Она повернулась к нему спиной, обхватив плечи руками. Затем она с силой опустила их.
   — Убей меня! — с шипением произнесла она. — Убей меня сейчас, но никогда не проси меня ни о чем подобном!
   — И твоих детей? — спросил он, оставаясь неподвижным.
   — Ни один мой ребенок не пойдет на такую мерзость, какую задумал ты, — прошептала она.
   — А теперь кто из нас лжет? — спросил он. — Ведь ты знаешь, что твои дети не имеют твоей силы. Я получу от них все, что хочу, а затем уже их дети будут точно так же принадлежать мне, как и здешние люди.
   Она промолчала. Разумеется, он был прав. Даже ее собственная сила была всего лишь бравадой — как фасад, она скрывала весь внутренний ужас, охвативший ее. Только гнев все еще не позволял ей опустить голову. И что было лучше, гнев или вызов? Он мог уничтожить самую ее душу, и тогда для нее уже не было бы очередной жизни. А затем он добрался бы и до ее детей, совращая их одного за другим. Она была готова разрыдаться.
   — Ты должна успокоиться, — сказал он. — Жизнь будет богатой и счастливой для тебя. Ты будешь удивлена, как легко тебе удастся присоединиться к этим людям.
   — Я не выйду за твоего сына, Доро! И неважно, чем ты будешь грозить мне и что будешь обещать. Я не выйду за него!
   Он вздохнул, накинул на себя одежду и направился к двери.
   — Оставайся здесь, — сказал он. — Оденься и жди.
   — Ждать чего! — с горечью выкрикнула она.
   — Исаака, — ответил он.
   А когда она повернулась к нему лицом и уже открыла рот, чтобы в очередной раз обрушить на него проклятья, он подошел к ней и изо всех сил ударил по лицу.
   Был какой-то миг, когда удар еще повис в воздухе, когда она еще могла бы схватить его руку и переломить ее как сухую ветку. Был миг, за который она могла разорвать его глотку.
   Но она приняла удар, прогнулась под ним, не издав ни звука. Давно у нее не было такого желания убить человека.
   — Я вижу, ты знаешь, что значит успокоиться, — сказал он. — И мне кажется, ты не настолько торопишься умереть, как говоришь об этом. Прекрасно. Мой сын просил меня дать ему возможность поговорить с тобой, если ты откажешься подчиниться. Подожди его здесь.
   — Что такое он может сказать мне, чего ты еще не сказал? — резко спросила она. Доро задержался у двери, чтобы с презрением взглянуть на нее. Его удар обладал намного меньшей силой, чем этот взгляд.
   Когда дверь закрылась за ним, она подошла к постели и уселась на нее, уставившись в огонь невидящими глазами. Когда Исаак постучал в дверь, ее лицо было мокрым от слез, о которых она уже забыла.
   Она велела ему подождать, пока одевалась и вытирала лицо. Затем, охваченная тяжелой безнадежной усталостью, открыла дверь и впустила его.
   Он выглядел таким же измученным, как и она. Рыжие волосы спускались на покрасневшие глаза. Кожа, совсем недавно бронзовая от загара, теперь выглядела совсем бледной, какой Энинву никогда ее не помнила. Он казался не просто уставшим, но и больным.
   Он молча стоял, уставившись на нее, и ей захотелось подойти к нему, как в свое время к Окойе, чтобы попытаться его успокоить. Но вместо этого она села на один из стульев, так что он уже не мог сесть слишком близко к ней.
   Он с готовностью сел напротив нее, на другой стул. — Он угрожал тебе? — последовал тихо прозвучавший вопрос.
   — Разумеется. Это он умеет делать лучше всего.
   — И обещал тебе райскую жизнь, если ты подчинишься?
   — …Да.
   — Он сдержит свое слово, так или иначе.
   — Я уже видела, как он держит свое слово.
   Наступила затянувшаяся неприятная пауза. Наконец Исаак прошептал:
   — Не позволяй ему сделать это, Энинву. Не выбрасывай свою жизнь!
   — Неужели ты думаешь, что я сгораю от желания умереть? — сказала она. — Моя жизнь была долгой и счастливой. Она могла бы быть еще длиннее и лучше. Мир гораздо просторнее, чем я думала. На свете есть еще так много всего, что я хотела бы увидеть и узнать. Но я не хочу становиться его собакой! Пусть занимается этой мерзостью с другими людьми!
   — Например, с твоими детьми?
   — Ты тоже угрожаешь мне, Исаак?
   — Нет! — воскликнул он. — И ты это очень хорошо знаешь, Энинву.
   Она отвернулась от него. Хоть бы он ушел. Ей не хотелось говорить ничего, что могло причинить ему боль. Он заговорил сам, очень тихо:
   — Когда он сказал мне, что я могу жениться на тебе, я был удивлен и немного испуган. Ты была замужем много раз, а я еще не был женат ни разу. Я знаю, что Окойя — твой внук, самый младший из всех, а он почти такого же возраста, как и я. Я не вижу, как я могу сравниться с тобой, с твоим жизненным опытом. Но я хочу попытаться! Ты даже не представляешь себе, как я хочу попытаться.
   — А если ты будешь использован всего лишь как производитель, Исаак? Это не имеет для тебя значения?
   — А разве ты не знаешь, что я хочу тебя уже очень давно — и гораздо раньше, чем он решил, что мы должны пожениться?
   — Я знаю это. — На этот раз она взглянула на него. — Но что плохо, то плохо! Оно все равно остается плохим!
   — Но здесь совсем другое. Это… — Он пожал плечами. — Окружающие люди всегда с трудом нас понимают. Здесь очень мало запретов. Большинство из нас не верит ни в бога, ни в духа, ни в дьявола, которые могут вызывать удовлетворение или вселять страх. У нас есть Доро, и этого достаточно. Он говорит нам, что следует делать, и не имеет никакого значения, что этого не делают другие, потому что иначе мы пропадем. И неважно, что посторонние о нас подумают.
   Он поднялся и, сделав несколько шагов, встал около камина. Казалось, что слабый огонь успокаивал его.
   — Поступки Доро мне не кажутся чересчур странными, — сказал он. — Всю свою жизнь я был их свидетелем. Мне часто приходилось иметь общих с ним женщин. Первая из них… — Он чуть помедлил, неуверенно взглянул на нее, будто стараясь оценить, насколько она готова воспринимать подобный разговор, и не будет ли она этим оскорблена. Она слушала почти равнодушно. Решение уже созрело в ее голове, и никто не мог изменить его.
   — Моя первая женщина, — продолжил он, — была из тех, что он сам посылал ко мне. Все здешние женщины очень рады его вниманию. Но это не значит, что они тут же побегут ко мне только из-за того, что он так меня любит.
   — Так и отправляйся к ним, — спокойно заметила Энинву.
   — Я бы пошел, — сказал он, поддерживая ее интонацию. — Но я не хочу этого. Я предпочел бы остаться с тобой и так провести остаток своей жизни.
   Ей хотелось выбежать из комнаты.
   — Оставь меня одну, Исаак!
   Он лишь медленно покачал головой.
   — Если сегодня ночью я выйду из этой комнаты, то эта ночь будет для тебя последней. Не проси меня ускорить твою смерть.
   Она промолчала.
   — Между прочим, я хочу, чтобы ты хорошенько подумала этой ночью. — Он слегка нахмурился, глядя на нее. — Как ты можешь вот так жертвовать своими детьми?
   — Каких детей ты имеешь в виду, Исаак? Тех, которые у меня уже есть, или тех, которых он предлагает мне завести от тебя и от него?
   Он прикрыл глаза.
   — Я не могу ни убить его, ни даже понять, как можно его убить. Мне пришлось ударить его, когда он носил другое тело, и он показался мне обычным мужчиной.
   — Тебе никогда не удастся даже дотронуться до него, — сказал Исаак. — Лейл попытался, и однажды чуть не сделал это. Он достиг, с помощью своих талантов, возможности изменить мысли Доро, но едва не умер при этом. Я даже думаю, что он бы наверняка погиб, если бы Доро не сдерживал себя от этого убийства. Доро носит человеческую плоть, но сам по себе он не имеет с ней ничего общего. Он не плоть, он даже не дух, так он сам говорит про себя.
   — Я не могу понять этого, — сказала она. — Но сейчас это не так важно. Я не могу уберечь от него своих детей. Я не могу уберечь себя. Но я не стану давать ему других людей, чтобы он выстроил их в ряд смертников.
   Исаак отвернулся от огня, подошел к своему стулу и подвинул его ближе к ней.
   — Ты сможешь спасти целые не родившиеся еще поколения, Энинву, если захочешь. Ты сможешь счастливо жить и сможешь удержать его от многих новых убийств.
   — Но как же я могу остановить его? — с недоверием спросила она. — Разве можно заставить леопарда не делать то, для чего он рожден?
   — Но он не леопард! Он не относится к разряду безумных животных!
   Энинву не могла заставить себя не слышать гнева в его голосе. Она вздохнула.
   — Ведь он твой отец.
   — Он Бог, — пробормотал Исаак. — Что я могу сделать, чтобы ты поняла… Я не обижаюсь за оскорбление моего отца, Энинву, я только хочу сказать, что поступая подобным, только ему свойственным образом, он тем не менее может иметь оправдание собственному существованию. Он не может изменить свой образ жизни. Когда ему нужно новое тело, он вынужден забирать его, хочет он этого или нет. И большую часть времени он проделывает такую трансформацию не потому что хочет, а потому что вынужден. Есть несколько человек, четыре или пять, которые могут достаточно сильно влиять на него, так что временами им удается удержать его от убийства и спасти тем самым несколько его жертв. Одним из таких людей являюсь я. Ты можешь стать следующим.
   — Ты можешь только приостановить его, — сказала она, и в ее голосе послышалась усталость. — Ты… — она рылась в памяти, подыскивая нужные слова, — …ты можешь только задержать его.
   — Я имею в виду то, что я сказал! Есть люди, к которым он прислушивается, люди, которых он ценит — не за их ценность как производителей или как слуг. Это люди, которые могут дать ему… хоть немного простого дружеского общения, в котором он так нуждается. Они входят в число тех нескольких людей во всем мире, которых он все еще любит, или о которых по крайней мере заботится. Хотя я и не думаю, что его чувства похожи на то, что чувствуют обычные люди, когда мы любим, ненавидим или завидуем. Я боюсь, что наступит время, когда он вообще перестанет что-либо чувствовать. Если это произойдет… то не будет предела тем несчастьям, которые он может принести. Я успокаиваю себя только тем, что я не доживу до того момента, чтобы увидеть это своими глазами. А ты можешь дожить — дожить, чтобы увидеть, или дожить, чтобы предотвратить это. Ты можешь оставаться рядом с ним, поддерживая в нем остатки человечности, которые все еще проступают в нем сейчас. Я буду стареть, и я умру, как все остальные, но ты не должна умереть, во всяком случае у тебя нет такой необходимости. Ты — настоящее сокровище для него. И я не думаю, что он на самом деле это понимает.
   — Он знает.
   — Он знает, разумеется, но он … к сожалению, не чувствует этого. Это все еще не стало для него реальностью. Разве ты не видишь? Он прожил больше тридцати семи веков. Когда Христос, являющийся Сыном Божьим для белого большинства в этой колонии, появился на свет, Доро был уже невероятно старый. Все, что окружало его, было для него временным: жены, дети, друзья, даже племена и нации, боги и дьяволы. Все умирали, кроме него. И может быть, кроме тебя, Солнечная женщина, может быть. Так дай ему, если ты не сможешь его переделать, дай ему почувствовать это. Докажи ему это, даже если некоторое время тебе придется делать не совсем приятные для тебя вещи. Доберись до него! Заставь его увидеть, что теперь он не один остается на свете!
   В комнате повисла давящая тишина. Только сдвинулось полено в камине, вспыхнуло и затрещало, когда огонь разгорелся с новой силой. Энинву прикрыла лицо ладонями и медленно покачивала головой.
   — Хотелось бы, чтобы ты оказался лжецом, — прошептала она. — Я испугана, раздражена, чувствую полную безнадежность, а ты все равно возлагаешь на меня эту ответственность.
   Исаак промолчал.
   — Так что же здесь тогда запрещено, Исаак? Что здесь является самым страшным преступлением?
   — Убийство, — сказал Исаак. — Временами — воровство и некоторые другие вещи. И, разумеется, пренебрежение к Доро.
   — А если человек убьет кого-то, а Доро скажет, что он не должен быть наказан, что бывает в таких случаях?
   Исаак нахмурился.
   — Если человек должен быть оставлен в живых, то обычно Доро забирает его. Он отсылает его из колонии и никогда не просит нас оставить его именно здесь.
   — А когда человек становится больше не нужен ему, то он умирает?
   — Да.
   Энинву глубоко вздохнула.
   — Возможно, что ты хочешь соблюсти некоторые приличия. А может быть, ему еще не удалось сделать из тебя животное.
   — Подчинись сейчас, Энинву, а позднее ты сможешь удержать его от превращения всех нас в скотов.
   Подчинись сейчас . Эти слова вызвали нехороший привкус у нее во рту, но она взглянула на осунувшееся лицо Исаака, на его неприкрытое страдание и страх из-за того, что она так спокойно вела себя. Она заговорила как можно мягче:
   — Когда я слышу, как ты говоришь о нем, мне кажется, что ты любишь его больше, чем он тебя.
   — А разве в этом дело?
   — Да, дело не в этом. Ты именно тот человек, для которого это не имеет значения. Мне казалось, что он может быть хорошим мужем. На корабле я беспокоилась о том, что не смогу стать именно такой женой, какая ему нужна. Мне хотелось угодить ему. Сейчас я думаю только о том, что он никогда больше не отпустит меня.
   — Никогда? — повторил Исаак с мягкой иронией. — Это слишком большой срок, даже для него и для тебя.
   Она отвернулась. В другой раз она была бы удивлена, услышав, как Исаак советует набраться терпения. Он был не очень-то терпеливый молодой человек. И сейчас, спасая ее, он был готов впасть в отчаяние.
   — Ты получишь свободу, Энинву, — сказал он. — Но сначала тебе необходимо добраться до него. Он, подобно черепахе, заползает в свой панцирь, который год от года становится все толще. Тебе понадобится много времени, чтобы проникнуть внутрь человека, но оно у тебя есть, и есть человек, до которого тебе следует добраться. Ведь он родился на свет таким же, как и мы. Он слишком извращен, потому что не может умереть. Но он все еще человек. — Исаак остановился, чтобы перевести дух. — Не спеши, Энинву. Разбей оболочку и войди внутрь. Он окажется как раз тем, что нужно тебе, так же как ты — та самая, в ком нуждается он.
   Она покачала головой. Теперь она знала, что чувствуют рабы, когда лежат закованные в цепи на скамье, а раскаленное железо работорговца впивается в их тело. Из-за собственной гордости она отрицала то, что фактически была рабом. Дальше она не сможет это отрицать. Клеймо, поставленное Доро, отметило ее с того самого дня, когда они встретились. Она могла освободиться от него только за счет смерти и предательства собственных детей, оставив его в этом мире превращаться в худшее из животных. Многое из того, о чем говорил Исаак, теперь казалось ей правдой. А может быть, это из-за ее трусости и страха перед тем ужасным способом, которым Доро пользовался для убийства и который придавал такой вес его словам? Откуда ей было знать? Что бы она ни сделала, все обернется злом.
   Исаак встал, подошел к ней, взял за руки и попытался потянуть вверх, чтобы она поднялась.
   — Я не знаю, каким мужем я могу быть для… для кого-то подобного тебе, — сказал он. — Но если желание сделать приятное тебе будет выше всего…
   Почти не сопротивляясь, с полной безнадежностью, она позволила ему приблизить ее к себе. Если бы она была обычной женщиной, он мог бы задушить ее в объятиях. Спустя некоторое время она сказала:
   — Если бы Доро сделал это по-другому, Исаак, если бы он сказал мне, когда мы встретились, что он ищет жену для своего сына, а не для себя самого, я не стала бы срамить тебя отказом.
   — Но мне нисколько не стыдно, — прошептал он. — Просто, чем дольше ты не позволишь ему убить тебя, тем…
   — Если бы у меня было мужество, как у твоей матери, я бы убила себя сама.
   Он с тревогой посмотрел на нее.
   — Нет, я буду жить, — успокоившись, сказала она. — У меня нет мужества. Я никогда раньше не думала о том, что буду столь малодушной, но признаюсь, что это так. Жизнь стала для меня очень дорогой привычкой.
   — Твое малодушие ничуть не больше, чем у любого из нас, — сказал он.
   — Все остальные, по крайней мере, не делают никакого зла из-за своей трусости.
   — Энинву…
   — Нет. — Она склонила к нему свою голову. — Я решилась. Я больше не буду произносить громкие, но лживые слова, даже самой себе. — Она взглянула на его молодое, почти детское лицо. — Мы поженимся. Ты хороший человек, Исаак. Я плохая жена для тебя, но, возможно, в этом месте среди этих людей это не будет иметь большого значения.
   Он поднял ее своими сильными руками и понес на большую мягкую постель, чтобы зачать детей, которые продлят ее рабство.

Книга 2. Дети Лота 1741 г

7

   В очередной раз Доро появился в Витли, когда решил проведать одну из своих дочерей. Его не оставляло чувство нависшей беды, и как обычно, он позволил этому чувству управлять его поступками.
   Уже по дороге от причала, приближаясь к городу, он услышал громкий спор, который, похоже, был в самом разгаре: спорили о том, что чья-то корова помяла чужой огород. Доро медленно приблизился к спорщикам, разглядывая их. Они стояли перед Исааком, сидевшим на лавке возле дома, который он и Энинву построили почти пятьдесят лет назад. Исаак, стройный и моложавый, несмотря на свой возраст и густую шапку седых волос, официально не имел никаких прав улаживать подобные споры. Он был фермером, торговцем, но никогда не служил в городском совете. Но даже в его молодые годы люди шли к нему со своими недоразумениями. Он был одним из самых любимых детей Доро. И это делало его влиятельным. А кроме того, его честность и справедливость были известны всей округе. Люди любили его, но совсем иначе, чем Доро. Они могли почитать Доро как бога, они могли выражать ему и свою любовь, и свой страх, и свое уважение, но большинство находило его достаточно страшным для искренней любви. Одна из причин, приведших Доро именно к Исааку, старому и мало на что способному, состояла в том, что Исаак был не только сыном, но еще и другом. Исаак был одним из тех немногих людей, которые принимали Доро без страха и фальши. К тому же Исаак был очень стар и должен был скоро умереть. Они все так быстро умирали…
   Приблизившись к дому, Доро некоторое время продолжал сидеть, сгорбившись, на своей черной кобыле — очень красивой лошади, которая появилась у него вместе с его последним менее красивым телом. Двое спорщиков уже угомонились к этому моменту. Исаак обладал талантом успокаивать безрассудных людей. Иной человек мог говорить и делать то же самое, что и Исаак, но получить в результате одни неприятности. Но Исаака слушались все.
   — Пелхем, — говорил Исаак старшему из спорящих, огромному, широкому в кости фермеру, которого Доро давно взял на заметку как чистопородного производителя. — Пелхем, если тебе нужна помощь, чтобы починить эту изгородь, я пришлю одного из своих сыновей.
   — Мой сын сам справится с этим, — отвечал тот. — Что касается работы с деревом, для него это не составляет труда.
   У сына Пелхема, как припомнил Доро, хватало ума только лишь на то, чтобы не мочиться под себя. Он был крупный и сильный мужчина с разумом ребенка — к счастью, ребенка очень робкого и мягкого. Доро был очень обрадован, услышав, что тот может что-то делать.
   Исаак перевел взгляд, увидел очень приметного незнакомца и безошибочно понял, кто перед ним. Не имея даже намека на таланты его брата Лейла, Исаак неизменно узнавал Доро.
   — Ну вот, — сказал он, — как раз настало время вернуться к нам.
   Затем он повернулся в сторону дома и крикнул:
   — Питер, иди сюда.
   Он проворно встал и взял поводья лошади, протягивая их своему сыну Питеру, который спешил к ним от ворот.
   — В один прекрасный день я наконец-то соберусь спросить тебя, как тебе всякий раз удается меня узнать, — сказал Доро.
   Исаак рассмеялся.
   — Я сказал бы тебе, если бы сам мог понять. Ты — это ты, вот и все.
   Теперь, когда Доро заговорил, Пелхем и другой человек узнали его и наперебой забормотали слова приветствия. Доро протянул руку.
   — Я приехал навестить своих детей, — сказал он.
   Приветствия постепенно стихли. Оба человека пожали ему руку, пожелали доброго вечера и заспешили разнести новость о его возвращении. Обменявшись с ними всего лишь несколькими фразами, он сообщил, что визит его неофициальный. Он явился не за тем, чтобы забрать новое тело, и, следовательно, не будет устраивать суд для разбора крупных жалоб, не будет делать никаких финансовых или иных предложений, как это годами было заведено в Витли и в других его поселениях. На этот раз его приезд — это визит обычного человека, который прибыл навестить своих детей, их у него здесь сорок два, возрастом от младенца до глубокого старца Исаака. Не часто он приезжал в город, имея целью только их повидать, и когда такое случалось, все остальные оставляли его в покое. А если у кого-то и возникало срочное и неотложное дело, то они предпочитали действовать через его детей.
   — Входи, — сказал Исаак. — Выпей пива, поешь. — Голос его не был похож на старческий, высокий и скрипучий. Его голос стал более глубоким и мягким, что способствовало его авторитету. Но главное, что Доро услышал в этом голосе — неподдельная радость.
   — Нет, есть я не хочу, — сказал Доро. — А где Энинву?
   — Возится с ребенком Слоун. Миссис Слоун так запустила болезнь, что довела ребенка чуть ли не до смерти, прежде чем попросила помощи. Энинву говорит, что это пневмония.
   Исаак наполнил две высокие кружки пивом.
   — Но все обойдется?
   — Энинву тоже так считает, хотя она была готова задушить этих Слоунов. Ведь они достаточно долго живут здесь, чтобы понять, что вместо того, чтобы заставлять так страдать ребенка, им следовало обратиться буквально в соседнюю дверь. — Исаак помолчал. — А они, видите ли, испугались ее черной кожи и ее силы. Они полагают, что она колдунья, а ее лекарства содержат как минимум яд.
   Доро нахмурился, сделал глоток. Эти Слоуны были из числа недавно завезенных им сюда представителей дикого племени. Они встретились друг с другом незадолго до того, как Доро нашел их. Это были очень опасные люди с неустойчивой психикой, болезненно относившиеся почти ко всему, которые могли улавливать мысли окружающих с импульсивно меняющейся, почти взрывной чувствительностью. Когда один из них получал такой импульс, вызванный болью, гневом, страхом или иным эмоциональным состоянием любой интенсивности, он немедленно передавал его другому, и таким образом оба страдали. Этого нельзя было предусмотреть заранее, и тем более нельзя было этим управлять. Все было неотвратимо. Тщетны были попытки Слоунов это остановить. Вот почему Доро и перевез их в Витли. Для дикого племени они были изумительным материалом, подходившим для выведения новой породы. Он подозревал, что эта пара произошла тем или иным путем от его людей. Разумеется, они слишком сильно походили на его людей, чтобы считать их удачной добычей. И как только они произведут на свет еще нескольких детей, Доро намеревался забрать их обоих. Это можно будет расценить как добрый поступок.
   Но до тех пор они должны были оставаться в роли ужасных родителей — пренебрегая своими детьми и буквально истязая их, но не из-за врожденной жестокости, а от собственного чрезмерного страдания и глупости, которые не позволяли им видеть детскую боль. В действительности они, возможно, и замечали, что эта боль была небольшой добавкой к их собственной. Поэтому временами люди такого типа убивали собственных детей. Доро не хотел верить, что Слоуны будут представлять опасность именно в этом отношении. Но теперь его уверенность поубавилась.
   — Исаак?..
   Исаак взглянул на него, понимая недосказанный вопрос.
   — Я думаю, что ты собираешься оставить родителей в живых на некоторое время.
   — Да.
   — В таком случае ребенку следует подобрать более спокойный дом, и то же самое для каждого следующего, который у них появится. Энинву говорит, что они не должны больше иметь детей.
   — Что, разумеется, означает, что они могут иметь их столько, сколько смогут.
   — С твоей точки зрения, да. Очень полезные люди. Я уже начал вести с ними разговоры о том, чтобы они отдали ребенка.
   — Очень хорошо. И как?
   — Их беспокоит только то, что подумают люди. У меня создалось впечатление, что они готовы избавиться от ребенка, и мешает только страх перед мнением людей.
   — Что именно?
   Исаак отвел взгляд в сторону.
   — Они беспокоятся о том, кто будет заботиться о них в старости. Я сказал им, что ты поговоришь с ними об этом.