Батлер Октавия. Дикое племя

   — Дай мне немного молока, — тихо попросил он.
   От удивления она отпрянула назад. Он никогда еще не просил ее ни о чем подобном, и к тому же это вовсе не первый ребенок, которого она кормила при нем. Но сейчас между ними было много нового, что скрашивало их отношения.
   — У меня был один мужчина, который пил его, — сказала она.
   — Ты была против?
   — Нет.
   Он выжидательно взглянул на нее.
   — Иди сюда, — тихо позвала она.
 
   На следующий день после того, как Энинву дала ему молока, Доро проснулся, чувствуя дрожь во всем теле. Он сразу понял, что счастливое время пребывания в этом компактном удобном теле, которое он преподнес ей в качестве подарка, подошло к концу. У этого тела не было ничего, чем он мог бы дорожить. Ребенок Энинву от этого тела мог быть очень красивым, но скорее всего он окажется самым обыкновенным.
   Теперь это тело отслужило. Если он задержится в нем еще на некоторое время, то будет опасен для окружающих людей. Самое простое возбуждение или боль, которые он в обычном состоянии едва бы заметил, теперь могли спровоцировать его на перемещение. И кто-нибудь, чья жизнь очень важна для него, может умереть.
   Он взглянул на Энинву, все еще спящую рядом с ним, и вздохнул. Что она сказала в такую ночь несколько месяцев назад? Что на самом деле ничего не изменилось. Наконец-то они стали принимать друг друга такими, как есть. И теперь они будут держаться друг за друга, спасаясь от одиночества. Но во всем остальном она была права. Ничего не изменилось. Она не хотела, чтобы он находился рядом с ней после того, как менял тело. Она все еще отказывалась понять, что независимо от того, убивал ли он из-за нужды, случайно или по выбору, он все равно должен убивать. У него не было иного пути, не было выбора. Обычный человек, возможно, и мог бы уморить себя голодом до смерти, но только не Доро. Уж лучше совершить заранее спланированное убийство, чем довести себя до того, чтобы убивать без разбору кого попало. Сколько времени, сколько веков должно пройти, прежде чем Энинву это поймет?
   Она проснулась.
   — Ты уже встаешь? — спросила она.
   — Да. Но тебе вставать еще рано, рассвет даже не наступил.
   — Так ты уходишь? Ведь ты только что вернулся.
   Он поцеловал ее.
   — Возможно, я опять вернусь через несколько дней. — Он хотел увидеть ее реакцию. Ему хотелось убедиться, что действительно ничего не изменилось. Или наоборот, что они оба были неправы.
   — Останься еще немного, — прошептала она.
   Да, она знала.
   — Я не могу, — сказал он.
   Некоторое время она молчала, потом вздохнула. — Ты уже спал, когда я кормила ребенка, но у меня еще осталось молоко, если ты хочешь.
   Он тут же наклонил голову к ее груди. Вероятнее всего, такого больше никогда не будет. Во всяком случае, не так скоро. Ее молоко было очень питательным и вкусным, такое же приятное, как и время, проведенное с ней. Теперь они должны будут возобновить старую войну. Она погладила его голову, и он вздохнул.
   После этого он вышел и забрал Сьюзен. Она была как раз таким объектом для убийства, в котором он нуждался: очень чувствительным, таким же сладким и приятным для его разума, как молоко Энинву для его бывшего тела.
   Он разбудил Френка, и они вдвоем оттащили это тело на старое кладбище, где обычно хоронили рабов. Доро не хотел, чтобы кто-нибудь из людей Энинву обнаружил его и сообщил ей. Она узнает о случившемся и без этого. Но позже.
   К тому времени, когда они с Френком закончили работу, несколько работников с мотыгами уже прошли в сторону хлопковых полей.
   — И как долго ты собираешься носить это тело? — спросил его Френк, оглядывая высокую и коренастую фигуру Сьюзен.
   — Не очень долго. Я уже получил от него все, что мне нужно, — сказал Доро. — Хотя это хорошее тело. Его можно носить год, а может быть и два.
   — Но ведь это не сулит ничего хорошего для Энинву.
   — Все было бы по-другому, если бы это было чье-то другое тело, а не Сьюзен. В конце концов, Энинву временами обзаводится и женами. Но дело в том, что она знала Сьюзен, и даже любила ее. Если бы не непредвиденный случай, я не стал бы заставлять людей переживать подобные чувства.
   — Представить только, ты и Энинву, — пробормотал Френк. — Меняете пол, меняете цвет кожи, размножаетесь, как…
   — Закрой свой рот, — сказал Доро с явным беспокойством, — не то я расскажу тебе некоторые вещи о твоей собственной семье, которые ты не захочешь узнать.
   Вздрогнув, Френк замолчал. Он всегда очень переживал по поводу своих предков, старинной семьи из Вирджинии. По каким-то причинам это имело для него большое значение. Доро в последний момент поймал себя на том, что собирается полностью разрушить любые иллюзии, которые этот человек все еще строил по поводу своей голубой крови, и как следствие этого по поводу своей беспорочно белой кожи. Но у Доро не было никаких причин это делать, никаких причин. За исключением, может быть, того предчувствия, что лучшие для него времена близились к концу, и он не был уверен, что последует за ними.
   Две недели спустя он вновь вернулся к Энинву, но уже один. Он отослал Френка домой, к его семье, и взял себе более подходящее тело худого белого мужчины с каштановыми волосами. Это было хорошее и сильное тело, но Доро хотел, чтобы Энинву оценила его как можно лучше.
   Она не проронила ни слова, встретившись с ним. Она не спорила и не ругала его, и вообще не проявляла по отношению к нему никакой враждебности. Но с другой стороны, приветливости в ней тоже не было.
   — Ты забрал Сьюзен, не так ли? — спросила она, и это были ее единственные слова. Когда он подтвердил ее догадку, она повернулась и ушла. Он подумал, что если бы Энинву не была беременна, она наверняка отправилась бы к морю, оставив его со своими не слишком доброжелательными к нему детьми. Она знала, что теперь он не причинит им зла.
   Однако беременность вынуждала ее оставаться в обычном человеческом облике и удерживала ее дома. Она берегла будущего ребенка. Ведь приняв облик какого-нибудь животного, она наверняка убила бы его. Она говорила ему об этом, когда вынашивала ребенка Исаака, и он посчитал это за слабость. Он не сомневался, что она может прервать любую беременность без посторонней помощи и без какой-либо опасности для себя. Ведь она способна делать со своим телом все, что пожелает. Но она не прервала бы беременность. Раз ребенок был уже внутри нее, он должен быть рожден. На протяжении всех лет, когда он знал ее, она очень заботливо относилась ко всем своим детям — и до и после их рождения. Доро решил остаться с ней на время этого периода вынужденной слабости. Раз уж она относительно спокойно восприняла два его последних превращения, он полагал, что у него не будет с ней никаких неприятностей.
   Но прошло немало долгих дней, в течение которых она старательно избегала его общества, прежде чем он понял, что был неправ. В конце концов именно младшая дочь Энинву, Элен, помогла ему это понять. Временами казалось, что девочка значительно моложе своих двенадцати лет. Она играла с обычными детьми в их обычные игры, возилась с ними и плакала от обычных ушибов. Но в другие моменты в ней чувствовалась взрослая женщина, скрытая за этой детской внешностью. Да, в этом она очень похожа на свою мать.
   — Она не хочет разговаривать со мной, — сказал этот ребенок, обращаясь к Доро. — Она знает, что мне известно о ее намерениях.
   Она подошла и села рядом с ним в прохладной тени дуба. Некоторое время они молча смотрели, как Энинву полола свой огород, засеянный целебными травами. В этот огород посторонним вход был запрещен. Туда не пускали ни других огородников, ни детей, обычно помогающих выпалывать сорняки, потому как и для тех, и для других большинство растущих там трав были сорняками. Однако сейчас Доро наблюдал не за огородом, а за Элен.
   — Что ты хочешь сказать? — спросил он ее. — Что она собирается делать?
   Она внимательно взглянула на него, и он отчетливо осознал, что это действительно взгляд женщины, а не девочки.
   — Она сказала, что сюда собираются приехать Кейн и Лиа. Они будут здесь жить. И еще она сказала, что после того, как родится ребенок, она уйдет отсюда.
   — К морю?
   — Нет, Доро. Не к морю. Ведь когда-нибудь ей все равно пришлось бы выйти из моря. Тогда ты вновь отыщешь ее, и она будет должна снова наблюдать за тем, как ты убиваешь и ее друзей, и своих собственных.
   — О чем ты говоришь? — Он обхватил ее руками, едва удерживая себя от того, чтобы встряхнуть ее как следует.
   Она уставилась на него — раздраженная, полная ненависти. Неожиданно она наклонила голову и укусила его руку, так сильно, как могла это сделать своими маленьким острыми зубами.
   Боль заставила Доро выпустить ее. Она даже и не подозревала, какому риску себя подвергала, причиняя ему такую неожиданную боль. Если бы она сделала это раньше, пока он еще не убил Сьюзен, он мог бы забрать ее без малейшего колебания. Но сейчас, совсем недавно получив надлежащую пищу, он хорошо мог собой управлять. Он лишь придерживал свою окровавленную руку и смотрел, как убегала девочка.
   Затем он медленно встал и пошел в сторону Энинву. Она только что выдернула несколько пышно разросшихся диких растений с желтыми корнями. Он ожидал, что она выбросит их, но вместо этого она отделила ботву от корней, счистила грязь со стеблей и положила их в свою корзину, служившую ей для сбора целебных трав.
   — Что это такое? — спросил он.
   — В одном случае лекарство, в другом случае яд.
   — А что ты собираешься с ними делать?
   — Превращу их в порошок, смешаю с другими травами, сделаю отвар, а потом дам детям, которые страдают глистами.
   Доро только покачал головой.
   — А я думал, что ты помогаешь им более простым способом, производя лекарства внутри собственного тела.
   — Этот способ тоже будет хорошо действовать. Я собираюсь научить ему нескольких женщин.
   — Зачем?
   — Чтобы они могли лечить себя и свою семью и быть независимыми от того, что они считают моим колдовством.
   Он наклонился и запрокинул ее голову, чтобы видеть ее лицо.
   — Почему же это они не должны зависеть от твоего колдовства? Ведь твои собственные лекарства гораздо эффективнее любых трав.
   Она пожала плечами.
   — Они должны учиться помогать себе сами.
   Он взял в руки корзину, потянул Энинву, чтобы сдвинуть ее с места. — Идем в дом и поговорим.
   — Нам не о чем говорить.
   — Все равно идем. Ты смешишь меня.
   Он обнял ее за плечи и повел назад к дому.
   Он собирался провести ее в библиотеку, но там уже нашли себе место несколько детей, которые учились читать. Они сидели полукругом на ковре, поглядывая на одну из дочерей Энинву. Доро уже выпроваживал Энинву назад, чтобы не мешать их занятиям, когда расслышал голос одного из своих детей от Сьюзен, читавшего строфу из Библии: «Будь как моим, так и его. Думай не о высоком, а снизойди до слабых и обездоленных. Не трать мудрость на собственное тщеславие».
   Доро оглянулся.
   — По-моему, это не самая популярная цитата из Библии в этой части страны, — сказал он.
   — Я знаю, что они учат не самые популярные места, — ответила ему Энинву. — Ведь есть и другие: «Тебе никогда не спастись от того хозяина, чей слуга скрыт в тебе». Они живут в мире, который не желает, чтобы они слышали подобные вещи.
   — Так ты воспитываешь их в духе христианства?
   Она вновь пожала плечами.
   — Большинство их родителей — христиане. Они хотят, чтобы их дети научились читать и чтобы они могли читать Библию. Между прочим, — она взглянула на него, и уголки ее рта опустились вниз, — между прочим, ведь это христианская страна.
   Он пропустил мимо ушей сарказм и повел ее в гостиную.
   — Христиане почитают самоубийство за большой грех, — сказал он.
   — Они почитают за грех вообще забирать чью-нибудь жизнь, но тем не менее убивают и убивают.
   — Энинву, почему ты решила умереть? — Он никогда бы не подумал, что произнесет эти слова так спокойно. Что она подумает о нем? Что ему все равно?
   — Это единственный способ освободиться от тебя, — ровным голосом ответила она.
   Некоторое время он размышлял над этим. — А мне казалось, если я останусь сейчас рядом с тобой, это может помочь тебе стать полезной для тех… для тех дел, которые меня ждут, — сказал он.
   — А ты все еще думаешь, что я приношу мало пользы в твоем так называемом деле?
   — Но ты не принимаешь его. Из-за чего же еще ты хочешь умереть?
   — Из-за того, о чем мы уже многократно говорили. Все временно в этом мире, кроме тебя и меня. Ты — это все, что у меня есть, а возможно — и все, что будет. — Она медленно покачала головой. — Но ты — это всего лишь бесстыдство и цинизм.
   Он нахмурился, пристально глядя на нее. Она не говорила ничего подобного с той самой ночи, проведенной ими в библиотеке. Она вообще никогда не разговаривала подобным образом, столь скучно и столь прозаически, как если бы произносила самую тривиальную фразу: «А ты высокий». И он почувствовал, что не может даже разгневаться на нее.
   — Так значит, я должен уйти? — спросил он.
   — Нет, оставайся со мной. Сейчас ты нужен мне здесь.
   — Даже с моим цинизмом.
   — Даже так.
   Сейчас она была точно такой же, как после смерти Луизы — непохожей на себя, слишком пассивной и готовой умереть. Конечно, тогда причиной были одиночество и печаль, неожиданно навалившиеся на нее. Сейчас же… а что все-таки на самом деле случилось с ней сейчас?
   — Это все из-за Сьюзен? — спросил он. — Я не думал, что ты принимала ее так близко к сердцу.
   — Я нет, а вот ты — да. Ты сделал ей трех детей.
   — Но…
   — Тебе не нужно было забирать ее жизнь.
   — Я больше не мог никак иначе ее использовать. Для нее это была единственная возможность быть мне полезной. Детей у нее было уже достаточно, а заботиться о них она не могла. Так что ты ожидала от меня, как я должен был с ней поступить?
   Энинву встала и вышла из комнаты.
   Позже он попытался вновь заговорить с ней. Но она уже не слушала его. Она не собиралась ни спорить с ним, ни осыпать его проклятиями. Но когда он в очередной раз собрался уходить, она попросила его остаться. Когда он вечером вошел в ее комнату, она была до странного гостеприимна. И в то же время она все еще собиралась расстаться с жизнью. Это было цинично с ее стороны. Так он считал. Бессмертная женщина, которая могла жить рядом с ним многие тысячелетия, вознамерилась совершить самоубийство, а он даже не мог понять настоящей причины этого.
   Он впадал все глубже в отчаяние по мере того, как увеличивался срок ее беременности, потому что он не мог испытать ее близость. Она признавала, что была нужна ему, и даже что любила его, но какая-то ее часть была для него закрыта, и никакие его слова не могли туда проникнуть.
   Наконец он ушел на несколько недель. Ему очень не нравилось, как она с ним поступала. Он не мог припомнить другого случая, когда его мысли были столь же беспорядочно перепутаны, и когда он так же безнадежно хотел получить то, чего получить не мог. Он позволил ей относиться к нему как к обыкновенному человеку. Он разрешил ей разбудить в нем чувства, которые дремали в нем в течение многих лет. Очень многих — в несколько раз дольше, чем прожила она. Он чувствовал себя так, будто вся пелена, скрывавшая его сущность от ее глаз, растворилась. Он был поражен тем, что мог позволить подобному произойти, и тем, что она могла это видеть. Но даже это обстоятельство, в конце концов, его мало заботило.
   Он отправился в Батон Руж, к женщине, которую знал несколько лет. Она была замужем, но ее муж теперь отбыл в Бостон, и она пригласила Доро к себе. Он провел с ней несколько дней, все время находясь на грани желания рассказать ей об Энинву, но так и не собрался с духом.
   Вскоре он взял себе новое тело, которое принадлежало освободившемуся черному, владевшему несколькими рабами и жестоко обращавшемуся с ними. И только после ему стало интересно, почему все-таки он убил именно этого человека. Ведь, в конце концов, его никак не касалось то обстоятельство, что этот человек был столь груб со своей собственностью.
   Затем он заменил тело этого рабовладельца на тело другого, тоже свободного черного. Он мог бы оказаться почти светлокожим братом для человека, который так понравился Энинву: невысокий, крепкий, красивый, темно-коричневый. Возможно, она отвергнет его по той причине, что он лишь похож на прежнего, и уж никак не является им на самом деле. Кто знает, как она поведет себя. Но вполне возможно, что она примет его, будет с ним разговаривать, и они хоть ненадолго приблизятся друг к другу, прежде чем она вновь закроет себя перед ним, как отработавшая машина.
   И он отправился к ней.
   Ее живот уже заметно округлился, когда он обнял ее при встрече. При других обстоятельствах он бы рассмеялся и погладил его, думая о находящемся внутри ребенке. Но сейчас он только взглянул на него, отметив про себя, что она может родить в любой момент. Как глупо он поступил, что ушел и оставил ее одну, отказавшись тем самым от любой возможности провести вместе с ней, быть может, их последние дни.
   Она взяла его за руку и повела в дом, а ее сын Джулиен занялся его лошадью. Он бросил в сторону Доро долгий и испуганный, полный мольбы взгляд, который оставил Доро равнодушным. Было ясно, что Джулиен его узнал.
   Оказавшись внутри дома, он наткнулся на точно такие же взгляды со стороны Лиа и Кейна, за которыми послала Энинву. Никто не произнес ни слова, кроме обычных приветствий, но весь дом был наполнен напряжением. Казалось, что это чувствовали все, кроме Энинву. Она словно была охвачена радостью по поводу очередного возвращения Доро.
   Ужин прошел тихо, почти мрачно, и казалось, что каждый нашел для себя неотложные дела, чтобы не задерживаться за столом. Каждый, за исключением Доро. Он уговорил Энинву посидеть с ним за вином, фруктами и орехами в меньшей по размерам и более прохладной дальней гостиной. Для него не имело никакого значения, как выглядела эта комната. Главное, что Энинву была рядом с ним.
   Ребенок Энинву, некрупный, но здоровый мальчик, родился недели через две после возвращения Доро. Тот теперь едва не заболел от отчаяния. Он все еще не знал, что ему делать со своими чувствами, и никак не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше он испытывал подобную сумятицу в душе. Временами он ловил себя на том, что наблюдает за своим поведением как бы со стороны, и с еще большим смущением заметил, что в этом поведении не было ничего, что явно подтверждало бы сам факт его страданий. Он провел много часов за разговорами с Энинву, наблюдая за тем, как она готовила и смешивала травы, одновременно инструктируя некоторых своих людей, как следует ухаживать за посевами трав, отличать их по виду и использовать.
   — И что же они будут делать, когда у них окажутся только травы? — спросил он ее.
   — Либо жить, либо умирать, уж как смогут, — сказала она. — Все живое в конце концов умирает.
   Она нашла женщину, которая должна будет ухаживать за ее ребенком, и дала обстоятельные инструкции испуганной Лиа. Она считала Лиа самой способной из всех своих белых дочерей и полагала, что лишь она одна сможет стать достойной ее преемницей. Кейн этого не хотел. Он был напуган, и даже чувствовал страх от одной лишь мысли о таких перспективах. Но, возможно, ему следовало бы стать более похожим на своего собственного отца, научиться иначе относиться к жизни. Доро решил, что не стоит об этом беспокоиться. В какой-то момент ему показалось нужным объяснить Кейну, что если он будет играть свою роль так же хорошо, как Доро, и если он будет обходить все ловушки, встречающиеся на пути богатого плантатора, то никому и в голову не придет усомниться, что перед ними действительно самый настоящий плантатор. Доро рассказал историю о том, как Френк возил его по стране, выдавая за африканского принца, и они вместе с Кейном посмеялись над ней. До сих пор в доме не звучало более громкого смеха, и даже этот оборвался достаточно резко.
   — Ты должен остановить ее, — сказал Кейн, хотя они чуть ли не все время обсуждали ситуацию с Энинву. — Ты должен сделать это. Только тебе это под силу.
   — Но я даже не знаю, что тут можно сделать, — признался Доро. Кейн, возможно, очень плохо представлял, как тяжело для него было в этом признаться.
   — Поговори с ней! Ведь хочет же она чего-нибудь? Так дай ей это!
   — Я думаю, она хочет, чтобы я перестал убивать, — сказал Доро.
   Кейн заморгал, затем беспомощно покачал головой. Даже он понимал, что это невозможно.
   Лиа вошла в гостиную, где они с Кейном беседовали, и встала перед Доро, уперев руки в бока.
   — Я ничего не знаю о твоих чувствах, — сказала она. — Я никогда не была способна понять их, но если ты вообще чувствуешь хоть что-нибудь по отношению к ней, то иди к ней прямо сейчас!
   — Почему? — спросил Доро.
   — Потому что она собирается сделать это. Она, как мне кажется, вот-вот дойдет до самого края. Я не думаю, что она планирует это на завтрашнее утро, как Луиза.
   Доро поднялся, чтобы идти, но Кейн остановил его, обратившись с вопросом к Лиа.
   — Радость моя, так чего же она хочет? Что она на самом деле хочет от него?
   Лиа переводила взгляд с одного на другого, увидев, что они оба ожидают ее ответа.
   — Я спросила ее об этом, — сказала она наконец. — Она просто пожаловалась на усталость. На смертельную усталость.
   Но отчего? Из-за него? Но ведь она сама попросила его не уходить, хотя он и собирался это сделать.
   — От чего же она устала? — спросил Доро.
   Лиа вытянула руки перед собой и вновь посмотрела на сидящих. Она несколько раз сжала и разжала пальцы, будто стараясь схватить что-то. Так она сделала несколько движений, а потом, видимо, или увидела, или вспомнила какие-то картины или видения, доступные только ее взгляду. В обществе обычных людей ее бы при этом наверняка посчитали сумасшедшей.
   — Вот все, что я могу чувствовать, — сказала она. — Это бывает всякий раз, если я сяду на то место, где она только что сидела, или еще отчетливее, если я потрогаю руками что-то из ее одежды. Это постоянное стремление к чему-то, стремление ухватить что-то, но при этом всегда в руках остается только одна пустота. Ничего кроме пустоты. Вот, видимо, от этого она и устала.
   — Может быть, все дело в ее возрасте, — сказал Кейн. — Может быть, это возраст наконец-то догнал ее.
   Лиа только покачала головой.
   — Я так не думаю. Она не испытывает никакой боли, и вообще никаких старческих отклонений. Она просто… — Тут Лиа издала звук, напоминающий рыданье — видимо, от ощущения безысходности. — Я не очень способна к быстрому разрешению подобных загадок, — сказала она. — Многое, что я чувствую, приходит ко мне в отчетливом виде часто без всякого моего участия. Моя мать обычно могла распутывать многие едва проступающие явления и прояснять их как для себя, так и для меня. Но я не умею делать этого так хорошо.
   Доро ничего не сказал, только продолжал неподвижно стоять, стараясь ухватить смысл сказанного.
   — Да иди же к ней, будь ты проклят! — закричала Лиа, а затем добавила, но уже чуть спокойней: — Помоги ей. Ведь она была лекарем все время после того, как приехала сюда из Африки. И вот теперь она нуждается в ком-то, кто мог бы вылечить ее. Кто может сделать это, кроме тебя?
   Он оставил их одних и отправился взглянуть на Энинву. Ему никогда до сих пор не приходило в голову, что ей понадобится его помощь. Стало быть, все обернулось против него, и теперь он должен лечить лекаря.
   Он нашел ее в спальне, когда она собиралась лечь в постель. Она тепло улыбнулась, как только он вошел в комнату, будто была рада видеть его.
   — Еще рано, — сказал он.
   — Я знаю, но я очень устала.
   — Да. Лиа только что сказала мне, что ты… устала.
   Она смотрела на него некоторое время, потом вздохнула.
   — Временами я мечтаю только об обычных детях.
   — Ты собиралась… этой ночью…
   — Я все еще не отказалась от этого.
   — Нет! — Он сделал шаг в ее сторону и схватил за плечи, как будто это движение могло удержать жизнь внутри нее.
   Она оттолкнула его с такой силой, какой он не ощущал в ней с момента смерти Исаака. Его отбросило к стене, и он едва не упал.
   — Не смей мне больше ничего говорить, — тихо сказала она. — Я больше не хочу ничего слышать от тебя о том, что мне следует делать.
   Тем временем он погружался в знакомые глубины гнева, глядя на нее и потирая ушибленное о стену плечо.
   — В чем дело? — прошептал он. — Скажи мне, что не так?
   — Я устала. — Она направилась к кровати.
   — Тогда попытайся еще раз!
   Она не стала накрываться одеялом, а уселась прямо на него, наблюдая за Доро. Она не произнесла ни слова, только наблюдала. Наконец, сделав глубокий неровный вдох, он сел в кресло рядом с ее кроватью. Его трясло. Его сильное, совершенно без всяких изъянов новое тело поминутно вздрагивало, будто он уже успел износить его. Но он должен остановить ее, должен.
   Он взглянул на нее, и ему показалось, что он увидел сострадание в ее глазах. Как будто на какой-то момент она смогла вернуться к нему, чтобы удержать его не только как своего любовника, но и как одного из своих детей, которого требуется успокоить. Он должен ей разрешить сделать это, он должен быть рад этому.
   Но она не двинулась с места.
   — Я уже говорила тебе, — сказала она очень тихо, — что даже когда я ненавидела тебя, я надеялась, что ты пытаешься что-то сделать. Я верила, что мы могли бы иметь вокруг себя достаточно много людей, похожих на нас, и мы не были бы одиноки. У тебя было гораздо меньше неприятностей со мной, чем могло быть, потому что я верила в это. Я научилась отворачиваться и не замечать того, как ты поступаешь с людьми. Но, Доро, ведь не могу же я отворачиваться от всего. Ты убиваешь своих лучших слуг — людей, которые подчиняются тебе, даже если это оборачивается для них страданием. Убийство доставляет тебе слишком большое удовольствие, слишком большое.