Батлер Октавия. Дикое племя

   — Что ему надо от меня? Почему он не оставит нас в покое?
   — Он никогда не оставит нас, — спокойно сказала Энинву.
   Маргарет только моргнула и взглянула на нее.
   — И что я должна делать?
   — Всего лишь ответить на его вопросы. На все, даже если они и покажутся тебе слишком личными и неприятными. Ответь на них и скажи ему правду.
   — Он меня пугает.
   — Верно, здесь есть чего бояться. Отвечай и подчиняйся ему. Все свои возражения или протесты оставь на мою долю.
   Оставшийся путь до дома они проделали молча. Вдруг Маргарет сказала:
   — Именно в нас причина твоей слабости? Ведь ты могла бы убежать от него еще на многие сотни лет, если бы не мы.
   — Я никогда не смогла бы жить одна, без своих родных, которые окружали бы меня, — сказала Эниву, глядя в блестящие коричневые глаза дочери. — Как ты думаешь, почему у меня такое количество детей? Ведь я могла бы иметь и мужей, и жен, и любовников сколько захочу, но никогда при этом не обзаводиться детьми. Так почему же у меня их так много, и почему я всех их люблю? Ведь если бы они были для меня тяжким бременем, их бы здесь не было. И тебя бы не было.
   — Но… он использует нас, чтобы заставить тебя подчиниться. Я знаю, что он делает это.
   — Да, это так. Это его образ жизни. — Она коснулась мягкой красновато-коричневой кожи на лице девушки. — Ннека, ничто из этого не должно тебя заботить. Иди и расскажи ему все, что он хочет услышать, а затем забудь о нем. Мне уже приходилось выносить его преследования, и я выживу.
   — Ты будешь жить до конца света, — очень серьезно заметила девушка, покачивая головой. — И ты, и он.
   Вместе они вошли в дом и поднялись в библиотеку, где застали Доро, который сидел за столом Энинву и просматривал ее записи.
   — О Боже! — с отвращением воскликнула Энинву.
   Он бросил взгляд на нее.
   — А ты гораздо лучший бизнесмен, чем я думал, основываясь на твоем отношении к рабству, — сказал он.
   К ее изумлению, эта похвала ее тронула. Ей не понравилось, что он сует нос в ее дела, но теперь раздражение слегка поубавилось. Она подошла к столу и молча остановилась возле него. Доро улыбнулся, затем встал и уселся обратно в свое кресло. Маргарет подошла к другому креслу и присела в ожидании.
   — Ты сказала ей? — спросил Доро, обращаясь к Энинву.
   Она покачала головой.
   Тогда Доро повернулся к Маргарет.
   — Мы предполагаем, что Джозеф перенес скрытый возрастной кризис в то время, пока он здесь жил. Он не проявлял никаких признаков?
   Маргарет разглядывала новое лицо Доро, но когда он заговорил о переходном возрасте, она отвернулась и стала изучать рисунок восточного ковра.
   — Расскажи мне об этом, — спокойно произнес Доро.
   — Откуда она может знать? — вступилась Энинву. — Ведь у него не было никаких признаков!
   — Он знал, что это случится, — прошептала Маргарет. — Я тоже это знала, потому что видела, как это происходило… со Стивеном. Хотя со Стивеном это было гораздо лучше. С Джо это произошло очень быстро. Он плохо чувствовал себя в течение недели, или чуть дольше. Он не разрешил мне никому говорить об этом. Затем однажды ночью, спустя месяц после его приезда, ему стало совсем плохо. Я думала, он может умереть, но он упросил меня не оставлять его одного и никому не говорить.
   — Но почему? — поинтересовалась Энинву. — Я могла бы помочь и тебе и ему. Ведь ты не так сильна. Он мог навредить тебе.
   Маргарет кивнула.
   — Мог. Но… он боялся тебя. Он боялся, что ты скажешь об этом Доро.
   — У нее не было особых причин не делать этого, — сказал Доро.
   Маргарет продолжала разглядывать ковер.
   — Продолжай, — приказал Доро.
   Она облизнула пересохшие губы.
   — Так вот, он боялся. Он сказал, что… ты убил его брата, когда у того окончился переходный кризис.
   Наступила тишина. Энинву переводила взгляд с Маргарет на Доро.
   — Ты действительно сделал это? — спросила она и нахмурилась.
   — Да. Я опасался, что могут возникнуть неприятности.
   — Но ведь это был его брат! Почему, Доро?
   — Его брат сошел с ума в период кризиса. Он был… как Нвеке. Охваченный болью и безумством, он убил человека, который ему помогал. Я успел помешать ему нечаянно убить самого себя, когда взял его. От его тела я смог получить пятерых детей, прежде чем его заменил.
   — И ты не мог помочь ему? — спросила Энинву. — Смог бы он вновь придти в себя, если бы ты дал ему на это время?
   — Он напал на меня, Энинву. Люди, которых нужно спасать, так не поступают.
   — Но…
   — Он был сумасшедший. Он напал бы на любого, кто приблизился бы к нему. Он уничтожил бы всю свою семью, не окажись я вовремя рядом. — Доро откинулся назад и вытер губы. Энинву вспомнила, что он сделал с собственной семьей множество лет назад. Он сам рассказывал ей эту ужасную историю. — И к тому же, я не лекарь, — более мягко сказал он. — Я могу спасти жизнь только одним, известным мне способом.
   — Я думаю, ты не слишком будешь переживать, если вообще не станешь спасать ее, — с горечью произнесла Энинву.
   Он взглянул на нее.
   — Твой сын умер, — сказал он. — Мне очень жаль. Из него вышел бы очень хороший человек. Я бы никогда не привел сюда Джозефа, если бы знал, что они могут быть опасны друг для друга.
   Казалось, что он говорил предельно искренне. Энинву не могла припомнить, чтобы в последнее время от него можно было услышать хоть что-то похожее на извинения. Она в недоумении посмотрела на него.
   — Джо ничего не говорил о том, что его брат сошел с ума, — сказала Маргарет.
   — Джозеф не жил вместе со своей семьей, — сказал Доро. — Он просто не мог жить вместе с ними, поэтому я нашел ему приемных родителей.
   — Ох! — воскликнула Маргарет и отвернулась, чтобы понять и осмыслить сказанное. На плантации не больше половины детей жили вместе со своими родителями.
   — Маргарет?
   Она взглянула на него, затем снова быстро опустила глаза. Он был очень мягок с ней, но она все еще его боялась.
   — Ты беременна? — спросил он.
   — Нет, я только мечтала об этом, — прошептала она, готовая расплакаться.
   — Ну хорошо, — произнес Доро. — Хорошо, на этом и закончим.
   Она очень быстро встала и вышла из комнаты. Когда они остались вдвоем, Энинву сказала:
   — Доро, Джозеф был чересчур взрослым, чтобы можно было ожидать кризис! Все, чему ты меня учил, говорит о том, что он был слишком взрослым для этого.
   — Ему было двадцать четыре года. Я ни разу не видел раньше, чтобы переходный кризис начинался в таком возрасте, но…
   Он замолчал, видимо, не решаясь продолжить, и изменил направление разговора. — Ты никогда не спрашивала меня о его предках, Энинву.
   — Я никогда не хотела этого знать.
   — Но ты должна знать. Разумеется, он был одним из твоих потомков.
   Она лишь пожала плечами.
   — Ты же сказал, что приведешь моих внуков.
   — Он был внук твоих внуков. Оба его родителя имеют непосредственную связь с тобой.
   — И зачем ты говоришь мне это сейчас? Я не хочу больше ничего знать об этом. Он мертв!
   — Но он является к тому же еще и потомком Исаака, — продолжал Доро с безжалостной настойчивостью. — Люди с наследственностью Исаака порой довольно поздно совершают переход в развитии. Однако Джозеф задержался слишком надолго. Двое детей, которых я привел с собой, это сыновья от тела его брата.
   — Нет! — Энинву пристально взглянула на него. — Забери их обратно! Я больше не хочу иметь рядом с собой ничего подобного!
   — Ты должна взять их. Учи и наставляй их, как собственных детей. Я ведь предупреждал тебя, что воспитание твоих потомков дастся тебе нелегко. Но так или иначе, ты выбрала для себя роль воспитателя.
   Она промолчала. Он принял это за добровольный выбор, словно бы он и не пытался ее принуждать.
   — Если бы я отыскал тебя раньше, я бы привел их к тебе, когда они были еще моложе, — сказал он. — Но поскольку этого не произошло, теперь тебе придется «лепить» из них то, что сможешь. Научи их ответственности, гордости, чести. Научи их всему, чему ты учила Стивена. Но только не делай глупостей и не вдалбливай им в голову, что они будут преступниками. Так или иначе, в один прекрасный день они станут сильными людьми, их способности могут превзойти все твои ожидания.
   Она по-прежнему молчала. А что она могла сказать, или сделать? Он требовал подчинения, иначе он мог сделать ее жизнь и жизнь ее детей совершенно бессмысленной, если вообще не убьет их сразу.
   — У тебя будет пять-десять лет до их переходного возраста, — сказал он. — У них обязательно должен быть переходный кризис, я могу полностью ручаться за это. Их предки очень хорошо подходили для передачи наследственности.
   — Они будут моими, или ты будешь вмешиваться в их жизнь?
   — До переходного возраста они твои.
   — А затем?
   — Разумеется, я буду их скрещивать.
   — Разумеется. Позволь им жениться и остаться здесь. Если они приспособятся к здешней обстановке, они захотят остаться. Как они смогут стать ответственными людьми, если все их будущее окажется подчинено одной лишь заботе о разведении породы?
   Доро громко рассмеялся, широко раскрывая рот, показывая пустые места от утраченных зубов. — Да слышишь ли ты себя, женщина? Сначала ты хотела получить всего лишь некоторую часть от них, не больше, а теперь уже не хочешь вообще их отпускать, даже когда они вырастут.
   Она молчала, дожидаясь, пока он кончит смеяться, а затем спросила:
   — Неужели ты думаешь, что я могу прогнать хоть одного ребенка, Доро? Если есть хоть один шанс для них, что они будут гораздо лучше, чем Джозеф, то почему я не могу дать им этот шанс? Если они вырастут и станут настоящими мужчинами, а не кобелями, способными только перескакивать с одной сучки на другую, почему мне не попытаться им помочь?
   Лицо его вновь стало серьезным.
   — Я знал, что ты будешь им помогать, и не из одной лишь жалости. Неужели ты думаешь, что я так и не изучил тебя до сих пор? Энинву!
   О да, он знал ее, и знал, как может ее использовать.
   — А что ты будешь делать потом? Позволишь им жениться и оставишь здесь, если они приживутся?
   — Да.
   Она смотрела вниз, изучая рисунок ковра, который так привлекал внимание Маргарет.
   — А ты заберешь их назад, если они не привыкнут, если они не смогут привыкнуть, как Джозеф?
   — Да, — повторил он. — Их семя очень ценное, чтобы пропадать попусту.
   Он не думал больше ни о чем. Ни о чем!
   — Можно мне остаться у тебя на некоторое время, Энинву?
   Она удивленно взглянула на него, а он отвернулся в сторону с невозмутимым выражением лица, ожидая ответа. Интересно, это был действительно вопрос?
   — И ты уйдешь, если я попрошу тебя об этом?
   — Да.
   Да. Сейчас он так часто произносит это слово, и ведет себя так мягко и покладисто, будто вновь собирается искать ее расположения.
   — Уходи, — сказала она мягко и спокойно, насколько могла. — Твое присутствие разрушает всю сложившуюся здесь жизнь, Доро. Ты пугаешь моих людей. — А теперь послушаем его. Пусть сдержит свое слово.
   Он пожал плечами и кивнул.
   — Завтра утром, — сказал он.
   И на следующее утро он ушел.
   Примерно через час после его ухода Элен и Луиза, держась за руки, пришли к Энинву, чтобы сообщить ей, что Маргарет повесилась в бане.
   Долгое время после смерти Маргарет Энинву чувствовала слабость, с которой никак не могла справиться. Это было горе. Потерять двух детей, и почти одновременно. Так или иначе, но она не привыкла терять детей, особенно молодых, которые, казалось, успели провести рядом с ней всего несколько мгновений. Скольких же она похоронила?
   Во время похорон два маленьких мальчика, пришедших вместе с Доро, увидев ее плачущей, подошли к ней, взяли ее за руки и стояли рядом с серьезным выражением на лицах. Казалось, они воспринимают ее как мать, а Луизу как бабушку. Они на удивление быстро ко всему привыкли, но Энинву часто размышляла о том, как долго это будет продолжаться.
   — Отправляйся к морю, — сказала ей Луиза, когда она почти перестала есть и стала чересчур апатичной. — Море вернет тебя к жизни. Я уже видела это. Иди и побудь некоторое время рыбой.
   — Со мной все в порядке, — как заведенный автомат отвечала Энинву.
   Луиза явно не доверяла ее словам.
   — С тобой как раз не все в порядке! Ты поступаешь как ребенок, которым, по-видимому, хочешь казаться! Уйди отсюда на время. Отдохни, и дай всем нам отдохнуть от тебя.
   Эти слова вывели Энинву из апатии. — Отдохнуть от меня?
   — Те из нас, кто чувствует твою боль так же, как ты сама, нуждаются в отдыхе от тебя.
   Энинву чуть прикрыла глаза. Ее разум находился где угодно, но только не с ней. Естественно, что люди, получающие удобства от ее стремления их защитить, люди, которые разделяют с ней ее радость, будут точно так же страдать от боли, когда страдает она.
   — Я отправлюсь, — сказала она Луизе.
   Старуха улыбнулась.
   — Так будет только лучше для тебя.
   Энинву послала одной из своих белых дочерей приглашение навестить ее вместе с мужем и детьми. У них не было ни нужды, ни желания управлять плантацией, и они сами очень хорошо это знали. Вот почему Энинву могла доверить им свое хозяйство на некоторое время. Они как нельзя лучше подходили для этой роли, поскольку не станут здесь ничего переделывать на свой манер. У них были собственные странности. Женщина, которую звали Лиа, была почти точной копией Денис, своей матери. Воспринимая дома, предметы мебели, камни, деревья, человеческие тела, она получала от всего этого своеобразные впечатления; кроме того, она видела призраки событий, произошедших в прошлом. Энинву предупредила ее, что ей следует держаться подальше от бани. Передний фасад дома, где погиб Стивен, для Лиа и так был слишком тяжел, предупреждение было бы излишним. Она очень быстро выяснила, где не должна ходить, до чего не должна дотрагиваться, если не хочет увидеть своего брата залезающим на перила и прыгающим вниз головой.
   Ее муж, Кейн, обладал достаточной восприимчивостью, чтобы время от времени заглядывать в мысли своей жены. Он вполне определенно знал, что она не сумасшедшая — или, во всяком случае, не более сумасшедшая, чем он сам. Он был квартерон, сын мулатки и белого. Его отец заботился о нем, выучил его, но, к несчастью, умер, так и не успев его освободить. Кейн остался в руках жены своего отца. Ему удалось убежать из-под носа работорговца, он покинул Техас и оказался в Луизиане. Здесь он совершенно спокойно мог использовать все, чему научил его отец, чтобы быть похожим на молодого белого с хорошим происхождением. Он ничего не рассказывал о своем прошлом до тех пор, пока не начал понимать, какой странной была семья его жены; однако до конца он так всего этого и не понял. Но он любил Лиа. С ней он мог быть самим собой, нисколько не беспокоясь за нее. С ней ему было очень удобно. И чтобы это удобство сохранить, он принимал ее такой, какая она есть. Он мог в любое время наведываться и даже жить на плантации, которая управлялась сама по себе без его надзора, и получать удовольствие от компании, которую собрала здесь Энинву из людей, плохо приспособленных к обычной жизни. Здесь он чувствовал себя как дома.
   — А что с вашим путешествием к морю? — спросил он Энинву. Он хорошо ладил с ней, пока она носила облик Веррика. Ее женский образ заставлял его нервничать. Он не мог смириться с мыслью, что отец его жены может стать женщиной, да фактически и родился женщиной. Для него Энинву носила облик пожилого худощавого Веррика.
   — Да, мне нужно уехать отсюда на некоторое время, — сказала она.
   — И куда же вы отправляетесь на этот раз?
   — Хочу отыскать ближайшую стаю дельфинов. — Она улыбнулась ему. Сама мысль о новом путешествии к морю сделала ее способной даже на улыбку. Вынужденная скрываться в течение долгих лет, она принимала не только облик большой черной собаки или птицы. Часто она оставляла дом, чтобы поплавать на свободе в теле дельфина. В первый раз она сделала это, чтобы ускользнуть от Доро, потом — чтобы раздобыть золото и купить землю, теперь — для того, чтобы получить удовольствие. Свобода, которую она обретала в море, уменьшала тревоги, давала ей время собраться с мыслями, освободиться от замешательства и развеять скуку. Часто ей становилось интересно — а что делает Доро, когда его охватывает скука? Убивает?
   — И вы будете лететь, чтобы добраться до воды? — спросил Кейн.
   — Лететь и бежать. Иногда лететь даже безопасней, чем бежать.
   — Господи! — пробормотал он. — Думаю, что мне остается только завидовать вам.
   Она продолжала есть, пока он говорил. Скорее всего, ей еще долго не придется увидеть пищи, приготовленной в домашних условиях. Рис и тушеное мясо, разваристый батат, пшеничный хлеб, крепкий кофе, вино и фрукты. Ее дети считали, что она ест как бедная неимущая женщина, но она не обращала на них внимания. Она была удовлетворена. Теперь она вновь взглянула на Кейна своими светло-голубыми мужскими глазами.
   — Если ты не будешь бояться, — сказала она, — то после возвращения я попробую поделиться с тобой этим опытом.
   Он покачал головой.
   — Я не могу управлять собой. Стивен обычно делился многим со мной… мы работали с ним вместе, но я… в одиночку… — Он пожал плечами.
   Наступила неприятная тишина. Энинву поднялась из-за стола.
   — Я покидаю вас прямо сейчас, — резко сказала она. Затем направилась в свою спальню, разделась, открыла дверь на верхнюю галерею, обернулась птицей и улетела.
   Прошло больше месяца, когда она вернулась назад в облике гигантского орла. Она была полна свежестью моря и воздуха и ужасно голодна, потому что в своем стремлении быстрее увидеть родной дом она не делала частых остановок для охоты.
   Прежде всего она сделала круг, чтобы убедиться, что на плантации нет посетителей: незнакомцы могли не удержаться и подстрелить ее. За время своего путешествия она была подстрелена три раза.
   Убедившись, что никакой опасности нет, она опустилась на заросшее травой открытое пространство, отгороженное домом от остальных построек и бараков, где жили ее люди. Двое маленьких детей увидели ее и побежали на кухню. Через несколько секунд они вернулись назад, ведя за собой Риту.
   Рита подошла к Энинву, взглянула на нее и сказала без тени сомнения в голосе:
   — Я полагаю, ты проголодалась.
   Энинву лишь захлопала крыльями.
   Рита рассмеялась.
   — Ты выглядишь красивой ручной птицей. Интересно, как бы ты смотрелась на общем обеденном столе.
   Рита всегда отличалась, мягко говоря, странным чувством юмора. Энинву еще раз нетерпеливо хлопнула крыльями, и Рита отправилась на кухню. Оттуда она принесла двух кроликов, уже разделанных для готовки. Энинву вцепилась в них когтями и начала рвать своим клювом, благодарная Рите за то, что она не успела их зажарить. Пока она ела, из дома вышла Элен, и следом за ней чернокожий мужчина. Этого человека она видела впервые. Вероятно, один из беглых рабов. Энинву никогда не отказывала в гостеприимстве беглым рабам: кормила их, давала одежду, отправляла их в путь более подготовленными для выживания. В тех редких случаях, когда ей казалось, что человек годился для ее дома, она покупала его.
   Это был невысокий, ростом с Энинву, ладно скроенный мужчина. Она подняла голову и с интересом посмотрела на него. Если бы он имел разум, соответствующий его телу, она обязательно купила бы его, даже если бы он и не пригодился на плантации. Ведь так много времени прошло с тех пор, как у нее был муж. Случайные любовники перестали ее удовлетворять.
   Она вернулась к еде, продолжая сосредоточенно рвать кроликов, в то время как ее дочь и незнакомец наблюдали за ней. Разделавшись с пищей, она вытерла свой клюв о траву, бросила последний взгляд на красивого незнакомца, тяжело поднялась в воздух и полетела вокруг дома к верхней галерее, где располагалась ее спальня. Там она немного вздремнула, переваривая пищу.
   Наконец она вновь стала сама собой — невысокой и чернокожей молодой женщиной. Кейн очень не любил этого, но сейчас это не имело значения. Незнакомцу это должно очень понравиться.
   Она надела одно из самых лучших своих платьев, добавила к наряду несколько красивых дорогих камней, которые украсили блестящую шапку ее новых волос, и спустилась вниз.
   Ужин подходил к концу. Ее люди никогда не дожидались ее, если знали, что она находится в это время в облике животного. Они прекрасно знали ее привычку не спешить с превращениями. И теперь ее взрослые дети, вместе с ними Кейн и Лиа, а также чернокожий незнакомец, сидели за столом — щелкали орехи, ели изюм, пили вино и вели негромкую беседу. Они освободили для нее место, прервав разговор для приветствий и приглашений. Один из сыновей подал ей стакан, наполненный ее любимой мадерой. Она сделала лишь один приятный глоток, когда незнакомец сказал:
   — Море делает тебя только лучше. Ты правильно сделала, что отправилась туда.
   Ее плечи слегка опустились, хотя она старалась не показывать вида. Ну конечно же, это Доро.
   Он поймал ее взгляд и улыбнулся. Она поняла, что он заметил ее замешательство, граничащее с разочарованием, и не было никаких сомнений, что он заранее спланировал этот эффект. Она умудрилась не обратить на него внимания и оглядела стол, чтобы еще раз удостовериться, кто из ее людей здесь присутствует.
   — А где Луиза? — спросила она. Старая женщина почти всегда ужинала вместе с ее семьей: покормив приемных детей, она приходила сюда, как она сама говорила, чтобы поучиться взрослым разговорам.
   Но сейчас при упоминании ее имени все затихли. Сидевший ближе всех к Энинву ее сын, Джулиен, тихо сказал:
   — Она умерла, мама.
   Энинву повернулась, чтобы взглянуть на него. Он был некрасив, с кожей какого-то болезненного желто-коричневого цвета. И только глаза, такие же чистые, как и у матери, немного смягчали внешнюю непривлекательность. Несколько лет назад, когда понравившаяся ему женщина наотрез отказалась иметь с ним дело, он отправился к Луизе, чтобы поведать ей о своей печали и найти утешение. Луиза рассказала об этом Энинву, и та была очень удивлена, обнаружив, что не испытывает никакого чувства обиды к старой женщине за то, что ее сын рассказал о своих переживаниях постороннему человеку. Благодаря своей чуткости Луиза перестала считаться чужой в первый же день своего появления на плантации.
   — Как она умерла? — спросила наконец Энинву.
   — Во сне, — сказал Джулиен. — Она легла спать, а на следующее утро дети не смогли ее разбудить.
   — Это случилось две недели назад, — сказала Лиа. — Мы пригласили священника, зная о том, что она хотела этого, и устроили ей пышные похороны. — Лиа умолкла, явно испытывая нерешительность. — Она… она не испытала никакой боли. Я даже прилегла на ее постель, чтобы убедиться в этом, и знаю, что она ушла так легко, словно…
   Энинву поднялась и вышла из-за стола. Она ушла из комнаты, чтобы на минуту забыть о тех умерших, кого так любила, и о любимых ею живых, чья быстро наступающая старость напоминала ей, что и они лишь временно находятся возле нее. Лиа было всего лишь тридцать пять, а как много седых прядей в ее прямых черных волосах.
   Энинву прошла в библиотеку и закрыла за собой дверь. Закрытая дверь в ее доме была не менее уважаема, чем прямой приказ хозяйки. Там она села за свой стол и опустила голову. Луизе было семьдесят… семьдесят восемь лет. Это был срок ее жизни. Как глупо горевать по поводу этой старой женщины, которая прожила на свете такую долгую для обычного человека жизнь.
   Энинву выпрямилась и покачала головой. Сколько она помнила себя, ей всегда приходилось наблюдать одно и то же: как вырастали и умирали ее родственники и друзья. Так почему сейчас это так ударило ее, будто случилось что-то новое? Стивен, Маргарет, Луиза… Затем будут и другие. Всегда будут другие, они всегда будут неожиданно появляться, а затем так же неожиданно уходить. Всегда. И только она… Обреченная на вечное прощание с друзьями и близкими.
   И будто не соглашаясь с ней, дверь открылась, и в комнату вошел Доро.
   Она с раздражением взглянула в его сторону. Каждый живущий в этом доме уважал ее закрытую дверь, но Доро… он вообще не уважал ничего.
   — Чего ты хочешь? — спросила она.
   — Ничего. — Он пододвинул кресло поближе к ее столу и уселся в него.
   — Так что, на этот раз ты больше не привел детей для воспитания? — с горечью спросила она. — И никаких подходящих пар для моих детей у тебя тоже нет? Ничего нет?
   — Я привел беременную женщину с двумя детьми, в банке Нью-Орлеана открыт счет для их содержания. Хотя к тебе я пришел не для того, чтобы обсуждать эти дела.
   Энинву отвернулась от него, даже не интересуясь, зачем именно он пришел к ней на этот раз. Она хотела только одного — чтобы он оставил ее.
   — Видишь, люди продолжают умирать, — сказал он.
   — Тебя это не должно беспокоить.
   — Однако, тем не менее, беспокоит. Когда умирают мои дети, самые лучшие из моих детей.
   — И что же ты делаешь?
   — Стараюсь перенести это. Ничего другого нам не остается. Когда-нибудь у нас появятся дети, которые не умрут.
   — Ты еще продолжаешь жить этой мечтой?
   — А что я могу поделать, Энинву, если я сам сотворил ее?
   Она промолчала.
   — Я тоже привыкла верить в нее, — сказала она. — Когда ты увез меня с моей родины, от моих людей, я верила в нее. Почти пятьдесят лет. Возможно… возможно, что временами я все еще в нее верю.
   — Но ты никогда не вела себя так, будто действительно верила в это.
   — Я верила! Я позволяла тебе управлять мной и оставалась с тобой до тех пор, пока ты не решил убить меня.