Страница:
Он попытался дотронуться до ее руки.
— Тебе приходилось терять и других мужей, — сказал он.
Не выдержав, она разрыдалась.
— Энинву, я стар. Моя жизнь была долгой и наполненной заботами обычного человека. К тому же эта жизнь имеет и обычный распорядок.
Его лицо исказилось от боли. Это было похоже на то, как если бы боль пронзила ее собственную грудь.
— Приляг рядом со мной, — сказал он. — Вот здесь, около меня.
Она выполнила его просьбу, продолжая тихо всхлипывать.
— Ты даже не знаешь, как я люблю тебя, — сказал он.
Кое-как ей удалось справиться с голосом.
— С тобой я чувствовала себя так, словно у меня никогда не было другого мужа.
— Ты должна жить, — сказал он. — И ты должна заключить мир с Доро.
От этой мысли ей стало плохо. Она промолчала.
Сделав очередное усилие, он заговорил на ее родном языке.
— Теперь он должен стать твоим мужем. Склони свою голову, Энинву. Живи!
Больше он не сказал ничего. Были только длинные приступы боли, прежде чем он впал в беспамятство, а затем встретился со смертью.
10
Книга 3. Ханаан 1840 г
11
— Тебе приходилось терять и других мужей, — сказал он.
Не выдержав, она разрыдалась.
— Энинву, я стар. Моя жизнь была долгой и наполненной заботами обычного человека. К тому же эта жизнь имеет и обычный распорядок.
Его лицо исказилось от боли. Это было похоже на то, как если бы боль пронзила ее собственную грудь.
— Приляг рядом со мной, — сказал он. — Вот здесь, около меня.
Она выполнила его просьбу, продолжая тихо всхлипывать.
— Ты даже не знаешь, как я люблю тебя, — сказал он.
Кое-как ей удалось справиться с голосом.
— С тобой я чувствовала себя так, словно у меня никогда не было другого мужа.
— Ты должна жить, — сказал он. — И ты должна заключить мир с Доро.
От этой мысли ей стало плохо. Она промолчала.
Сделав очередное усилие, он заговорил на ее родном языке.
— Теперь он должен стать твоим мужем. Склони свою голову, Энинву. Живи!
Больше он не сказал ничего. Были только длинные приступы боли, прежде чем он впал в беспамятство, а затем встретился со смертью.
10
Энинву, покачиваясь, встала на ноги, когда в комнате появился Доро с полным подносом в руках. Теперь она стояла возле кровати, не сводя глаз с останков Нвеке. Она, казалось, не слышала, как Доро поставил поднос на маленький столик рядом с ней. Он открыл было рот, чтобы спросить, почему она не ухаживает за Исааком, но в тот самый момент, когда он подумал об Исааке, подсознание подсказало ему, что его сын умер.
Подсознание никогда его не подводило. В последние годы он смог предупредить множество случаев, когда людей собирались похоронить заживо. Однако сейчас он опустился на колени рядом с Исааком и прикоснулся к его шее в тщетной попытке нащупать пульс. Разумеется, пульса не было.
Энинву повернулась и мрачно взглянула на него. Она была молодой. Сейчас ее регенерировавшее тело приняло прежние юные формы. Она походила скорее на девушку, оплакивающую своего деда, чем на женщину, погруженную в траур по мужу и дочери.
— Он так и не узнал, — прошептала она. — Он думал, что это только во сне он мог убить ее.
Доро взглянул вверх, где на потолке остались кровавые следы от тела Нвеке. Энинву проследила за его взглядом, затем быстро отвела глаза в сторону.
— Он обезумел от боли, — сказал Доро. — Затем, совершенно случайно, она еще раз задела его. Этого было больше чем достаточно.
— Эти ужасные случаи следуют один за другим. — Она покачала головой. — Все рушится.
Странно, но она подошла к подносу с едой, взяла его и отправилась на кухню, где присела и начала есть. Доро последовал за ней, с любопытством наблюдая. Повреждения, которые причинила ей Нвеке, возможно, были еще сильнее, чем ему казалось. Она ела, с жадностью вгрызаясь в пищу, словно очень изголодалась, в то время как остывающие трупы людей, которых она больше всего любила, лежали в соседней комнате.
Некоторое время спустя она сказала:
— Доро, их следует похоронить.
Она съела еще сладкое печенье, остававшееся на тарелке, которую Исаак поставил на стол для Доро. Доро тоже чувствовал голод, но не мог заставить себя притронуться к еде. Особенно к этому печенью. Он понимал, что это не та пища, которая ему требовалась.
Он лишь недавно взял свое нынешнее тело. Это было хорошее сильное тело, он сменил его в одном из своих поселений в Пенсильвании. Оно могло бы прослужить ему несколько месяцев. Он мог бы использовать его, чтобы произвести первого ребенка от Нвеке. Это было бы хорошим сочетанием. В его поселенцах из Пенсильвании всегда были стабильность и твердая сила. Они все были хорошей породы. Однако стресс, физический и эмоциональный, сделал свое дело и заставил его почувствовать голод, при том что он этого не ожидал и рассчитывал еще долгое время не производить очередного превращения. Он не собирался делать замену. Это тело должно было оставаться с ним немного дольше. Но так или иначе, он чувствовал голод и неудобства, ему срочно нужна замена. И у него не было никаких причин, которые вынуждали бы его терпеть эти неудобства. Исаак умер. Доро взглянул на Энинву.
— Мы должны похоронить их, — повторила она.
Доро кивнул. Он позволит ей совершить этот ритуал. Она была очень добра к Исааку. Затем, после этого…
— Он сказал, что мы должны заключить мир, — продолжила она.
— Кто?
— Исаак. Это были его последние слова — о том, что мы должны заключить мир между собой.
Доро пожал плечами. — Так мы и сделаем.
Больше она не сказала ничего. Все приготовления для похорон были произведены, и были извещены все дети, уже успевшие обзавестись семьями. Не имело значения, были это дети Исаака или Доро, все равно они выросли, воспринимая Исаака как собственного отца. И было еще несколько приемных детей, которых воспитывала Энинву, поскольку их родители либо умерли, либо были неспособны к воспитанию. Кроме них пришло еще много других людей. Все в этом городе знали и любили Исаака. И теперь каждый приходил, чтобы отдать ему последнее уважение.
Но в самый день похорон Энинву было невозможно отыскать. Охотничье чутье Доро подсказывало, что это означает попытку побега.
Некоторое время она летала большой птицей. Затем, далеко в море, она устало опустилась на воду и преобразилась в дельфина. Она подплыла поближе к стае резвящихся дельфинов, которые периодически выпрыгивали из воды. Они приняли ее в свою компанию, и она стала одной из них. Она должна научиться жить в их мире, потому что сейчас для нее не было более чуждого мира, чем тот, который она только что покинула. И возможно, если она научится их способу общения, она найдет их достаточно благородными или достаточно невинными, неспособными лгать или плести заговоры об убийстве над еще не остывшими трупами собственных детей.
Но тут же она спохватилась, задумавшись, насколько долго сможет она выдержать разлуку с родственниками, с друзьями, с человеческими существами вообще. Как долго ей придется прятаться в море, пока Доро не прекратит свою охоту за ней, или пока он не отыщет ее? Она припомнила свой неожиданный испуг, когда Доро забрал ее с родины. Она припомнила и то одиночество, которое смягчили ей Доро и Исаак, и два ее теперь уже умерших внука. Как же она останется одна среди дельфинов? Как случилось, что она когда-то выбрала такую ужасную жизнь, по сравнению с которой жизнь под водой казалась столь драгоценной?
Доро заставил ее измениться. Она подчинялась ему, подчинялась и подчинялась, чтобы удержать его от попыток ее убить. Однако она еще много лет назад перестала верить тому, что сказал ей Исаак: будто ее долгожительство дает ей право выйти замуж за Доро, и что только она хоть как-то может остановить его от превращения в животное. Он уже действительно почти превратился в животное. Но она выработала привычку подчиняться. В своей любви к Исааку и к детям, и в своем страхе перед смертью — особенно перед такой, носителем которой был Доро, — она уступала ему снова и снова. Привычки было очень трудно уничтожить. Привычку жить, привычку бояться… даже привычку любить.
Хорошо, хорошо. Ее дети теперь были взрослыми мужчинами и женщинами, они способны позаботиться о себе сами. Она должна расстаться с ними. Нет лучших ощущений, чем быть окруженной своими людьми, детьми, внуками и правнуками. Она не могла бы получать удовольствие от постоянных скитаний по миру, подобно Доро постоянно перемещаясь с места на место. Она нуждалась в том, чтобы создавать вокруг себя нечто похожее на ее собственное племя, где она могла бы оставаться бесконечно долго.
Интересно, а можно ли создать такое среди дельфинов? Может быть, Доро дал ей время и как раз ждет, что она попытается сделать нечто подобное? Она совершила то, что он считает самым великим грехом: она сбежала от него. И не имело значения, что она сделала это для спасения собственной жизни, потому что чувствовала его намерение убить ее. После всех ее уступок он все-таки не отказался от мысли об убийстве. Он был убежден, что это его право — убивать своих людей по собственному выбору. Великое множество его людей верили этому, и поэтому не убегали, когда он приходил за ними. Они были напуганы, но он был их божеством. И бежать от него было бесполезно. Он неизменно ловил беглеца и убивал, или, что случалось очень редко, приводил его домой живым и уже там карал его, доказывая, что любой побег бесполезен. К тому же, многие беглецы были еретиками. Его люди верили, что раз уж он является их богом, то у него есть право делать с ними все, что он хотел. «Иаковы», вот как она мысленно их называла. Подобно библейскому Иакову, они делали самое лучшее, что позволяла им ситуация. Они не могли сбежать от Доро, поэтому они подыскали подходящую добродетель, чтобы подчиняться ему.
Энинву находила свою добродетель в том, чтобы не иметь с ним дела. Он никогда не был ее богом, и если она должна сбежать на столетие — ни разу не остановившись, чтобы создать окружение из собственных людей, приносящих ей радость и удовлетворение, — она все равно сделает это. Он не получит ее жизнь. И люди в Витли увидят, что он отнюдь не всесилен. Он никогда не придет к ним в ее обличье. Возможно, что другие заметят его ошибку и поймут, что он вовсе не бог. Возможно, что они тоже убегут, и долго ли он сможет охотиться за ними? Определенно, многим удастся сбежать и устроить свою жизнь в мире, где существуют лишь обычные страхи обычных человеческих существ. Смогут бежать самые сильные — такие, как Исаак, возможно, даже некоторые из ее детей…
Она выбросила из своей памяти то обстоятельство, что Исаак никогда не хотел бежать. Исаак был Исааком, он стоял чуть поодаль от всех остальных людей, и его не следует осуждать. Он был самым лучшим из всех ее мужей, а она даже не смогла присутствовать на его похоронах. Думая о нем и тоскуя по нему, она захотела вновь стать птицей, чтобы найти какое-нибудь место с твердой землей. Может быть, какой-нибудь скалистый остров, где она сможет оплакивать своего мужа и дочь, не опасаясь за собственную жизнь. Где она могла бы предаться воспоминаниям и мыслям, и где она была бы совсем одна. Ей было необходимо побыть одной, прежде чем она сможет снова нормально общаться с людьми.
Но вот несколько дельфинов приблизились к ней, непонятно болтая о чем-то, и в какой-то момент она подумала, что они могут на нее напасть. Однако они лишь потерлись об ее бока, как бы предлагая познакомиться. Она поплавала с ними, и никто из них не пытался ее обидеть. Вместе с ними же она и поела, хватая проплывающую рядом рыбу с таким аппетитом, как будто она ела самое вкусное блюдо в Витли или у себя на родине. Сейчас она была дельфином. И если Доро не будет искать ее как половину для равноправного брака, то он найдет в ней равноправного противника. Ему не удастся в очередной раз загнать ее в рабство. И она никогда не станет его очередной добычей.
Подсознание никогда его не подводило. В последние годы он смог предупредить множество случаев, когда людей собирались похоронить заживо. Однако сейчас он опустился на колени рядом с Исааком и прикоснулся к его шее в тщетной попытке нащупать пульс. Разумеется, пульса не было.
Энинву повернулась и мрачно взглянула на него. Она была молодой. Сейчас ее регенерировавшее тело приняло прежние юные формы. Она походила скорее на девушку, оплакивающую своего деда, чем на женщину, погруженную в траур по мужу и дочери.
— Он так и не узнал, — прошептала она. — Он думал, что это только во сне он мог убить ее.
Доро взглянул вверх, где на потолке остались кровавые следы от тела Нвеке. Энинву проследила за его взглядом, затем быстро отвела глаза в сторону.
— Он обезумел от боли, — сказал Доро. — Затем, совершенно случайно, она еще раз задела его. Этого было больше чем достаточно.
— Эти ужасные случаи следуют один за другим. — Она покачала головой. — Все рушится.
Странно, но она подошла к подносу с едой, взяла его и отправилась на кухню, где присела и начала есть. Доро последовал за ней, с любопытством наблюдая. Повреждения, которые причинила ей Нвеке, возможно, были еще сильнее, чем ему казалось. Она ела, с жадностью вгрызаясь в пищу, словно очень изголодалась, в то время как остывающие трупы людей, которых она больше всего любила, лежали в соседней комнате.
Некоторое время спустя она сказала:
— Доро, их следует похоронить.
Она съела еще сладкое печенье, остававшееся на тарелке, которую Исаак поставил на стол для Доро. Доро тоже чувствовал голод, но не мог заставить себя притронуться к еде. Особенно к этому печенью. Он понимал, что это не та пища, которая ему требовалась.
Он лишь недавно взял свое нынешнее тело. Это было хорошее сильное тело, он сменил его в одном из своих поселений в Пенсильвании. Оно могло бы прослужить ему несколько месяцев. Он мог бы использовать его, чтобы произвести первого ребенка от Нвеке. Это было бы хорошим сочетанием. В его поселенцах из Пенсильвании всегда были стабильность и твердая сила. Они все были хорошей породы. Однако стресс, физический и эмоциональный, сделал свое дело и заставил его почувствовать голод, при том что он этого не ожидал и рассчитывал еще долгое время не производить очередного превращения. Он не собирался делать замену. Это тело должно было оставаться с ним немного дольше. Но так или иначе, он чувствовал голод и неудобства, ему срочно нужна замена. И у него не было никаких причин, которые вынуждали бы его терпеть эти неудобства. Исаак умер. Доро взглянул на Энинву.
— Мы должны похоронить их, — повторила она.
Доро кивнул. Он позволит ей совершить этот ритуал. Она была очень добра к Исааку. Затем, после этого…
— Он сказал, что мы должны заключить мир, — продолжила она.
— Кто?
— Исаак. Это были его последние слова — о том, что мы должны заключить мир между собой.
Доро пожал плечами. — Так мы и сделаем.
Больше она не сказала ничего. Все приготовления для похорон были произведены, и были извещены все дети, уже успевшие обзавестись семьями. Не имело значения, были это дети Исаака или Доро, все равно они выросли, воспринимая Исаака как собственного отца. И было еще несколько приемных детей, которых воспитывала Энинву, поскольку их родители либо умерли, либо были неспособны к воспитанию. Кроме них пришло еще много других людей. Все в этом городе знали и любили Исаака. И теперь каждый приходил, чтобы отдать ему последнее уважение.
Но в самый день похорон Энинву было невозможно отыскать. Охотничье чутье Доро подсказывало, что это означает попытку побега.
Некоторое время она летала большой птицей. Затем, далеко в море, она устало опустилась на воду и преобразилась в дельфина. Она подплыла поближе к стае резвящихся дельфинов, которые периодически выпрыгивали из воды. Они приняли ее в свою компанию, и она стала одной из них. Она должна научиться жить в их мире, потому что сейчас для нее не было более чуждого мира, чем тот, который она только что покинула. И возможно, если она научится их способу общения, она найдет их достаточно благородными или достаточно невинными, неспособными лгать или плести заговоры об убийстве над еще не остывшими трупами собственных детей.
Но тут же она спохватилась, задумавшись, насколько долго сможет она выдержать разлуку с родственниками, с друзьями, с человеческими существами вообще. Как долго ей придется прятаться в море, пока Доро не прекратит свою охоту за ней, или пока он не отыщет ее? Она припомнила свой неожиданный испуг, когда Доро забрал ее с родины. Она припомнила и то одиночество, которое смягчили ей Доро и Исаак, и два ее теперь уже умерших внука. Как же она останется одна среди дельфинов? Как случилось, что она когда-то выбрала такую ужасную жизнь, по сравнению с которой жизнь под водой казалась столь драгоценной?
Доро заставил ее измениться. Она подчинялась ему, подчинялась и подчинялась, чтобы удержать его от попыток ее убить. Однако она еще много лет назад перестала верить тому, что сказал ей Исаак: будто ее долгожительство дает ей право выйти замуж за Доро, и что только она хоть как-то может остановить его от превращения в животное. Он уже действительно почти превратился в животное. Но она выработала привычку подчиняться. В своей любви к Исааку и к детям, и в своем страхе перед смертью — особенно перед такой, носителем которой был Доро, — она уступала ему снова и снова. Привычки было очень трудно уничтожить. Привычку жить, привычку бояться… даже привычку любить.
Хорошо, хорошо. Ее дети теперь были взрослыми мужчинами и женщинами, они способны позаботиться о себе сами. Она должна расстаться с ними. Нет лучших ощущений, чем быть окруженной своими людьми, детьми, внуками и правнуками. Она не могла бы получать удовольствие от постоянных скитаний по миру, подобно Доро постоянно перемещаясь с места на место. Она нуждалась в том, чтобы создавать вокруг себя нечто похожее на ее собственное племя, где она могла бы оставаться бесконечно долго.
Интересно, а можно ли создать такое среди дельфинов? Может быть, Доро дал ей время и как раз ждет, что она попытается сделать нечто подобное? Она совершила то, что он считает самым великим грехом: она сбежала от него. И не имело значения, что она сделала это для спасения собственной жизни, потому что чувствовала его намерение убить ее. После всех ее уступок он все-таки не отказался от мысли об убийстве. Он был убежден, что это его право — убивать своих людей по собственному выбору. Великое множество его людей верили этому, и поэтому не убегали, когда он приходил за ними. Они были напуганы, но он был их божеством. И бежать от него было бесполезно. Он неизменно ловил беглеца и убивал, или, что случалось очень редко, приводил его домой живым и уже там карал его, доказывая, что любой побег бесполезен. К тому же, многие беглецы были еретиками. Его люди верили, что раз уж он является их богом, то у него есть право делать с ними все, что он хотел. «Иаковы», вот как она мысленно их называла. Подобно библейскому Иакову, они делали самое лучшее, что позволяла им ситуация. Они не могли сбежать от Доро, поэтому они подыскали подходящую добродетель, чтобы подчиняться ему.
Энинву находила свою добродетель в том, чтобы не иметь с ним дела. Он никогда не был ее богом, и если она должна сбежать на столетие — ни разу не остановившись, чтобы создать окружение из собственных людей, приносящих ей радость и удовлетворение, — она все равно сделает это. Он не получит ее жизнь. И люди в Витли увидят, что он отнюдь не всесилен. Он никогда не придет к ним в ее обличье. Возможно, что другие заметят его ошибку и поймут, что он вовсе не бог. Возможно, что они тоже убегут, и долго ли он сможет охотиться за ними? Определенно, многим удастся сбежать и устроить свою жизнь в мире, где существуют лишь обычные страхи обычных человеческих существ. Смогут бежать самые сильные — такие, как Исаак, возможно, даже некоторые из ее детей…
Она выбросила из своей памяти то обстоятельство, что Исаак никогда не хотел бежать. Исаак был Исааком, он стоял чуть поодаль от всех остальных людей, и его не следует осуждать. Он был самым лучшим из всех ее мужей, а она даже не смогла присутствовать на его похоронах. Думая о нем и тоскуя по нему, она захотела вновь стать птицей, чтобы найти какое-нибудь место с твердой землей. Может быть, какой-нибудь скалистый остров, где она сможет оплакивать своего мужа и дочь, не опасаясь за собственную жизнь. Где она могла бы предаться воспоминаниям и мыслям, и где она была бы совсем одна. Ей было необходимо побыть одной, прежде чем она сможет снова нормально общаться с людьми.
Но вот несколько дельфинов приблизились к ней, непонятно болтая о чем-то, и в какой-то момент она подумала, что они могут на нее напасть. Однако они лишь потерлись об ее бока, как бы предлагая познакомиться. Она поплавала с ними, и никто из них не пытался ее обидеть. Вместе с ними же она и поела, хватая проплывающую рядом рыбу с таким аппетитом, как будто она ела самое вкусное блюдо в Витли или у себя на родине. Сейчас она была дельфином. И если Доро не будет искать ее как половину для равноправного брака, то он найдет в ней равноправного противника. Ему не удастся в очередной раз загнать ее в рабство. И она никогда не станет его очередной добычей.
Книга 3. Ханаан 1840 г
11
В приходе Эволи, штат Луизиана, уже много лет жил один старик. Доро узнал о нем от его соседей. У старика были замужние дочери, но не было сыновей. Его жена давно умерла, и он жил бобылем на своей плантации, в окружении рабов — некоторые из которых, как предполагалось, могли быть его детьми. Он придерживался собственных правил поведения и никогда не был особенно общительным, даже при жизни супруги.
Его звали Веррик, Эдвард Веррик. За последнюю сотню лет это был третий человек, к которому, как обнаружил Доро, его тянуло предчувствие, что он приближается к Энинву.
Энинву.
Он многие годы не произносил вслух этого имени. Теперь в штате Нью-Йорк уже не осталось в живых никого из тех, кто мог бы ее помнить. Все ее дети умерли. Внуки, которые родились еще до ее побега, тоже умерли. Многих забрали войны: война за независимость, и эта дурацкая война 1812 года. Во время первой погибло очень много его людей, другие спаслись бегством в Канаде. Они казались слишком замкнутыми и аполитичными для той и для другой стороны: английские солдаты считали их повстанцами, а колонисты считали их приверженцами тори. Многие растеряли все свое состояние при бегстве в Канаду, где спустя несколько месяцев их и нашел Доро. Теперь он организовал в Канаде новую колонию, перестроил поселение в Витли. Кроме того, сейчас у него были поселения в Бразилии, Мексике, в Кентукки, и еще множество других в разных местах двух обширных континентов. Большинство его лучших людей жили в Новом Свете, где были все условия для роста и развития их способностей.
Но ни одно из этих начинаний не могло компенсировать потерь, полученных от разрушения Витли и в 1812 году, когда он лишился нескольких своих лучших людей в штате Мериленд. Они были потомками тех, кого он потерял еще полтора века назад, когда нашел Энинву. Он с усердием пытался восстановить их породу, и ему это удалось. Они давали надежду на успех. Но вдруг, совершенно неожиданно, самые многообещающие из них погибли. Ему требовалась новая порода, новая кровь, чтобы совершить третью попытку и еще раз вывести подобных людей. Это было связано с опасностью — показавшие себя наиболее способными оказались белыми. Негодование и ненависть возникали с обеих сторон, и Доро был вынужден публично убить пару самых отъявленных и опасных смутьянов, чтобы убедить остальных в необходимости повиноваться. Но самые ценные особи были потеряны. Опасность заключалась в том, что поселения находились среди белых, которые не вполне понимали, с кем имеют дело…
Так было потеряно драгоценное время. Были годы, когда он вообще не вспоминал про Энинву. Разумеется, он должен был или убить ее, или подчинить себе. Иногда он прощал людей, которые от него сбегали; они были достаточно сильными, чтобы продержаться впереди него несколько дней, и таким образом делали его охоту просто восхитительной. Но он прощал их только потому, что, будучи раз пойманными, они ему подчинялись. Не то чтобы они упрашивали его сохранить им жизнь — нет, большинство этого не делало. Они просто прекращали с ним бороться. В конце концов они приходили к пониманию превосходства его силы. Сначала они выказывали к нему хорошее отношение, а затем, все осознав, отдавали и себя целиком. После были слова о прощении, и уже будучи прощенными, они демонстрировали ему преданность — граничащую порой с сыновней любовью. И так же, как своим детям, он дарил им их собственные жизни.
Были моменты, когда ему казалось, что он мог бы пощадить и Энинву. Были моменты, когда ему казалось — к его собственному удивлению, — что он просто потерял ее и хочет увидеть вновь. Но чаще всего он вспоминал о ней, когда занимался скрещиванием ее американских и африканских потомков. Он постоянно старался создать более выносливую, более управляемую Нвеке, и у него даже наметился некоторый прогресс: он нашел людей, которые могли чувствовать и даже отчасти управлять внутренней работой не только собственного тела, но и других тел. Однако их способности были весьма нестабильны. Они столь же часто впадали в агонию, как и сохраняли рассудок. Столь же часто лечили, как и убивали. Они могли с легкостью делать то, что обычная медицина называла чудесами, — и с такой же легкостью, но случайно, творили такое, что даже самые жестокие рабовладельцы называют зверством. К тому же они жили недолго. Часто они совершали смертельно опасные изменения в собственном организме, и были не в состоянии вовремя с ними справиться. Иногда их убивали родственники погибших пациентов. Лучшие из этих людей нередко совершали самоубийства — обычно после допущенных ими трагических ошибок. Они нуждались в руководстве со стороны Энинву. Даже теперь, если бы он только мог, Доро хотел бы скрестить ее с некоторыми из них — позволить ей дать жизнь высшим человеческим существам, а не животным, которых она плодила за годы обретенной свободы. Но было слишком поздно об этом думать. Она была испорчена свободой, она была ею отравлена. И что самое ужасное, это произошло еще задолго до знакомства с ним — она достойное дитя дикого, свободолюбивого племени.
Теперь он решил завершить оставшееся незаконченным убийство и собрать несколько ее новых потомков.
Он отыскал ее дом, ее плантацию, следя за ней, пока она была в человеческом облике. Это было нелегко. Она продолжала изменять облик, даже если и не чувствовала преследования. Иногда по несколько дней у него не было чувства, что она где-то рядом. Затем Энинву опять становилась человеком, и только тогда он воспринимал ее присутствие. Приближаясь к ней, он постоянно опасался, что она может превратиться в птицу или рыбу и снова исчезнет на многие годы. Но она оставалась в человеческом облике, и он шел за ней через всю страну, по Миссисипи, в штат Луизиана, в приход Эвели — все дальше и дальше, через хвойные леса и хлопковые поля.
Когда он добрался до дома, где, как подсказывало его охотничье чутье, могла находиться Энинву, он некоторое время разглядывал его издалека, не покидая седла. Это был большой белый сельский дом, с чересчур высокими колоннами и крыльцом, расходившимся к верхней и нижней галереям. Дом был прочный, но было видно, что он уже долго здесь простоял, как и вся остальная усадьба. Можно было разглядеть бараки для рабов, расположенные поодаль, почти скрывающиеся в лесу. Там же Доро разглядел амбар, кухню и другие постройки, назначение которых он не мог понять — слишком далеко. Возле построек он заметил нескольких черных: играющих детей; мужчину, обтесывающего бревно; женщину, которая собирала что-то в огороде рядом с кухней; другую женщину, возившуюся с котлом, где кипятилась грязная одежда. Юноша с патологически короткими, слабыми и тощими руками сновал то там, то тут, собирая мусор. Доро очень долго приглядывался к этому рабу, последнему из попавшихся ему на глаза. Не была ли эта деформация рук результатом какого-то замысла Энинву по разведению породы?
Не отдавая себе отчет в своих намерениях, Доро тронул коня. Он собирался схватить Энинву сразу, как только ее обнаружит, — чтобы застать ее врасплох, в человеческом облике, пока она максимально уязвима. Но вместо этого он поехал в другую сторону, чтобы найти ночлег по соседству с Энинву, у кого-нибудь из ее бедных соседей. Он наткнулся на семью: муж, жена, четверо детей и несколько тысяч блох. Доро провел в их домике самую ужасную в своей жизни бессонную ночь, но за ужином и за завтраком он был приятно обрадован тем, что нашел здесь превосходный источник информации об их богатом соседе. Именно от этой пары Доро узнал о замужних дочерях, о внебрачных детях-рабах, и о совершенно недобрососедском поведении мистера Веррика, что само по себе являлось великим грехом в глазах этих людей. Он узнал об умершей жене, и о частых поездках мистера Веррика неизвестно куда, и о самом странном, что было в этом поместье: сюда часто наведывалось существо, которое местные жители называли оборотнем. Оно появлялось в образе большой черной собаки, и один из членов семьи, ныне живущий далеко от этих мест, утверждал, что эта собака бродила по усадьбе еще в пору его детства. Ходили слухи, что она разоружила нескольких взрослых мужчин и заставила их спасаться бегством. Говорили также, что в эту собаку стреляли несколько раз почти в упор, но никогда не могли свалить с ног. Никогда. Пули проходили сквозь нее, словно сквозь дым.
Этого было вполне достаточно для Доро. Множество лет Энинву провела вне дома, под видом большой собаки. Сколько времени ей понадобилось, чтобы понять, что он не мог найти ее, пока она была животным? Самое главное начинается теперь — она может обнаружить его и исчезнуть, приняв звериный облик. Он должен убить ее сразу! Возможно, ему вновь придется использовать заложников, — и нужно с помощью чутья отыскать среди ее рабов тех, кто является подходящей добычей. Возможно, что угрожая им, он сможет вернуть ее назад. Они должны быть определенно лучшими из ее детей.
На следующее утро Доро направил своего черного коня прямо по дорожке, ведущей к усадьбе Энинву. Едва он подъехал к ней, из ворот вышел юноша, чтобы принять его лошадь. Это был тот самый парень с деформированными руками.
— Твой хозяин дома? — спросил его Доро.
— Да, сэр, — тихо ответил тот.
Доро опустил руку на его плечо.
— Оставь лошадь здесь, с ней ничего не случится. Лучше проведи меня к своему хозяину. — Он не ожидал от самого себя, что примет именно такое решение, но этот юноша был абсолютным совершенством с точки зрения того, что требовалось Доро. Несмотря на его физическое уродство, он был его желанной добычей. Вне всяких сомнений, Энинву очень дорожила им, своим самым любимым сыном.
Молодой человек без тени страха взглянул на Доро, затем направился к дому. Доро продолжал придерживать его за плечо, хотя и так было ясно, что ему не удастся легко от него убежать. На этот раз Доро находился в теле невысокого худощавого француза, юноша же был хорошо сложен и жилист, несмотря на невысокий рост. Все дети Энинву были, как правило, невысокого роста.
— А что случилось с твоими руками? — спросил Доро.
Юноша взглянул сначала на него, затем на короткие руки.
— Случайность, масса, — сказал он тихо. — Я пытался вывести лошадей из загоревшейся конюшни. И прежде, чем я смог это сделать, на меня упала горящая балка.
Доро не понравился местный диалект рабов, на котором говорил этот молодой человек, потому что он звучал несколько фальшиво.
— Но… — Доро нахмурился, рассматривая тонкие детские руки. Они контрастировали со сравнительно крупным телом, напоминавшим скорее тело молодого мужчины. Никакой случай не может вызвать подобной деформации. — Я хочу сказать, разве ты родился с такими руками?
— Нет, сэр. Я родился с двумя нормальными, длинными, как у вас, руками.
— Так почему теперь у тебя такие деформированные руки? — с раздражением воскликнул Доро.
— Всему причиной эта горящая балка, масса. Старые руки переломились и обгорели. Эти же выросли заново. Еще пара недель, и они будут нормальными, нужной длины.
Доро рывком развернул юношу к себе лицом, а тот лишь улыбнулся. Некоторое время Доро соображал, не был ли тот сумасшедшим — столь же повредившимся умом, как и телом. Но казалось, молодой человек был весьма умен, и просто насмехался над ним.
— И ты всегда рассказываешь людям, что можешь делать такие вещи, — я имею в виду, отращивание рук?
Юноша покачал головой, распрямляясь; теперь его глаза были на уровне глаз Доро. В его взгляде не было ничего рабского, и когда он заговорил вновь, он отказался от попыток подражать речи рабов.
— Я никогда раньше не говорил об этом посторонним, — сказал он. — Но вам я рассказал об этом потому, что если я расскажу вам обо всем, что умею делать, и что я единственный, кто вообще может это делать, то у меня будет хороший повод пережить сегодняшний день.
Не было смысла спрашивать, кто научил его так говорить. Каким-то образом Энинву все же выследила его.
— И сколько тебе лет? — спросил Доро.
— Девятнадцать.
— Когда у тебя закончился переходный возраст?
— В семнадцать.
— И что же ты умеешь делать?
— Я могу лечить себя. Я, конечно, слабее, чем она, и к тому же я не умею изменять свой облик.
— Почему?
— Этого я не знаю. Вероятно, потому, что мой отец не умел этого.
— А что он умел?
— Я никогда его не знал. Он умер. Но она говорила мне, что он мог слышать чужие мысли.
— А ты можешь?
— Временами.
Доро лишь покачал головой. Энинву приблизилась очень близко к успеху, которого должен был достичь он сам, — и на таком сыром материале.
— Отведи меня к ней! — сказал он.
— Она здесь, — ответил мальчик.
Вздрогнув, Доро огляделся вокруг, отыскивая глазами Энинву. Он не чувствовал ее присутствия, и поэтому полагал, что она должна быть в теле животного. Возможно, это именно она стояла сейчас шагах в десяти позади него, рядом с пожелтевшей молодой сосной. Она была в облике огромной черной собаки с заостренной мордой, стояла неподвижно, словно статуя, и наблюдала за ним. Он нетерпеливо заговорил, обращаясь к ней.
— Я не могу толком поговорить с тобой, пока ты выглядишь подобным образом!
Тогда она начала изменяться. Это заняло некоторое время, потому что она не спешила, но и он не возражал против задержки. Он ждал слишком долго, и несколько минут теперь не имели значения.
Наконец уже в человеческом обличье, вновь превратившись в женщину, как была нагая, она прошла мимо него на крыльцо. Именно в этот момент он и намеревался ее убить. И если бы она приняла какой-нибудь другой облик, стала бы какой-то более естественной для своего нынешнего положения бесцветной личностью, он оборвал бы ее жизнь без колебаний. Но она стала именно такой, какой была за полтора столетия до того — женщиной, с которой он делил глинобитное ложе за сотни миль отсюда, много человеческих жизней тому назад. Он протянул к ней свою руку. Но она будто не замечала его. Он мог взять ее без проблем, в любой момент. Но он опустил руку, прежде чем смог дотронулся до ее мягкого темного плеча. Он хмуро взглянул на нее, рассерженный на самого себя.
— Проходи в дом, Доро, — сказала она.
Ее голос был все такой же молодой и тихий. Он последовал за ней, чувствуя странное замешательство, — и вовремя сообразил, что причиной тому был ее бдительный молодой сын, вид которого вернул его к реальности.
Он взглянул на юношу — оборванного, босого, покрытого пылью. Казалось, его облик не соответствует обстановке этого красивого дома, но того это нисколько не смущало.
Его звали Веррик, Эдвард Веррик. За последнюю сотню лет это был третий человек, к которому, как обнаружил Доро, его тянуло предчувствие, что он приближается к Энинву.
Энинву.
Он многие годы не произносил вслух этого имени. Теперь в штате Нью-Йорк уже не осталось в живых никого из тех, кто мог бы ее помнить. Все ее дети умерли. Внуки, которые родились еще до ее побега, тоже умерли. Многих забрали войны: война за независимость, и эта дурацкая война 1812 года. Во время первой погибло очень много его людей, другие спаслись бегством в Канаде. Они казались слишком замкнутыми и аполитичными для той и для другой стороны: английские солдаты считали их повстанцами, а колонисты считали их приверженцами тори. Многие растеряли все свое состояние при бегстве в Канаду, где спустя несколько месяцев их и нашел Доро. Теперь он организовал в Канаде новую колонию, перестроил поселение в Витли. Кроме того, сейчас у него были поселения в Бразилии, Мексике, в Кентукки, и еще множество других в разных местах двух обширных континентов. Большинство его лучших людей жили в Новом Свете, где были все условия для роста и развития их способностей.
Но ни одно из этих начинаний не могло компенсировать потерь, полученных от разрушения Витли и в 1812 году, когда он лишился нескольких своих лучших людей в штате Мериленд. Они были потомками тех, кого он потерял еще полтора века назад, когда нашел Энинву. Он с усердием пытался восстановить их породу, и ему это удалось. Они давали надежду на успех. Но вдруг, совершенно неожиданно, самые многообещающие из них погибли. Ему требовалась новая порода, новая кровь, чтобы совершить третью попытку и еще раз вывести подобных людей. Это было связано с опасностью — показавшие себя наиболее способными оказались белыми. Негодование и ненависть возникали с обеих сторон, и Доро был вынужден публично убить пару самых отъявленных и опасных смутьянов, чтобы убедить остальных в необходимости повиноваться. Но самые ценные особи были потеряны. Опасность заключалась в том, что поселения находились среди белых, которые не вполне понимали, с кем имеют дело…
Так было потеряно драгоценное время. Были годы, когда он вообще не вспоминал про Энинву. Разумеется, он должен был или убить ее, или подчинить себе. Иногда он прощал людей, которые от него сбегали; они были достаточно сильными, чтобы продержаться впереди него несколько дней, и таким образом делали его охоту просто восхитительной. Но он прощал их только потому, что, будучи раз пойманными, они ему подчинялись. Не то чтобы они упрашивали его сохранить им жизнь — нет, большинство этого не делало. Они просто прекращали с ним бороться. В конце концов они приходили к пониманию превосходства его силы. Сначала они выказывали к нему хорошее отношение, а затем, все осознав, отдавали и себя целиком. После были слова о прощении, и уже будучи прощенными, они демонстрировали ему преданность — граничащую порой с сыновней любовью. И так же, как своим детям, он дарил им их собственные жизни.
Были моменты, когда ему казалось, что он мог бы пощадить и Энинву. Были моменты, когда ему казалось — к его собственному удивлению, — что он просто потерял ее и хочет увидеть вновь. Но чаще всего он вспоминал о ней, когда занимался скрещиванием ее американских и африканских потомков. Он постоянно старался создать более выносливую, более управляемую Нвеке, и у него даже наметился некоторый прогресс: он нашел людей, которые могли чувствовать и даже отчасти управлять внутренней работой не только собственного тела, но и других тел. Однако их способности были весьма нестабильны. Они столь же часто впадали в агонию, как и сохраняли рассудок. Столь же часто лечили, как и убивали. Они могли с легкостью делать то, что обычная медицина называла чудесами, — и с такой же легкостью, но случайно, творили такое, что даже самые жестокие рабовладельцы называют зверством. К тому же они жили недолго. Часто они совершали смертельно опасные изменения в собственном организме, и были не в состоянии вовремя с ними справиться. Иногда их убивали родственники погибших пациентов. Лучшие из этих людей нередко совершали самоубийства — обычно после допущенных ими трагических ошибок. Они нуждались в руководстве со стороны Энинву. Даже теперь, если бы он только мог, Доро хотел бы скрестить ее с некоторыми из них — позволить ей дать жизнь высшим человеческим существам, а не животным, которых она плодила за годы обретенной свободы. Но было слишком поздно об этом думать. Она была испорчена свободой, она была ею отравлена. И что самое ужасное, это произошло еще задолго до знакомства с ним — она достойное дитя дикого, свободолюбивого племени.
Теперь он решил завершить оставшееся незаконченным убийство и собрать несколько ее новых потомков.
Он отыскал ее дом, ее плантацию, следя за ней, пока она была в человеческом облике. Это было нелегко. Она продолжала изменять облик, даже если и не чувствовала преследования. Иногда по несколько дней у него не было чувства, что она где-то рядом. Затем Энинву опять становилась человеком, и только тогда он воспринимал ее присутствие. Приближаясь к ней, он постоянно опасался, что она может превратиться в птицу или рыбу и снова исчезнет на многие годы. Но она оставалась в человеческом облике, и он шел за ней через всю страну, по Миссисипи, в штат Луизиана, в приход Эвели — все дальше и дальше, через хвойные леса и хлопковые поля.
Когда он добрался до дома, где, как подсказывало его охотничье чутье, могла находиться Энинву, он некоторое время разглядывал его издалека, не покидая седла. Это был большой белый сельский дом, с чересчур высокими колоннами и крыльцом, расходившимся к верхней и нижней галереям. Дом был прочный, но было видно, что он уже долго здесь простоял, как и вся остальная усадьба. Можно было разглядеть бараки для рабов, расположенные поодаль, почти скрывающиеся в лесу. Там же Доро разглядел амбар, кухню и другие постройки, назначение которых он не мог понять — слишком далеко. Возле построек он заметил нескольких черных: играющих детей; мужчину, обтесывающего бревно; женщину, которая собирала что-то в огороде рядом с кухней; другую женщину, возившуюся с котлом, где кипятилась грязная одежда. Юноша с патологически короткими, слабыми и тощими руками сновал то там, то тут, собирая мусор. Доро очень долго приглядывался к этому рабу, последнему из попавшихся ему на глаза. Не была ли эта деформация рук результатом какого-то замысла Энинву по разведению породы?
Не отдавая себе отчет в своих намерениях, Доро тронул коня. Он собирался схватить Энинву сразу, как только ее обнаружит, — чтобы застать ее врасплох, в человеческом облике, пока она максимально уязвима. Но вместо этого он поехал в другую сторону, чтобы найти ночлег по соседству с Энинву, у кого-нибудь из ее бедных соседей. Он наткнулся на семью: муж, жена, четверо детей и несколько тысяч блох. Доро провел в их домике самую ужасную в своей жизни бессонную ночь, но за ужином и за завтраком он был приятно обрадован тем, что нашел здесь превосходный источник информации об их богатом соседе. Именно от этой пары Доро узнал о замужних дочерях, о внебрачных детях-рабах, и о совершенно недобрососедском поведении мистера Веррика, что само по себе являлось великим грехом в глазах этих людей. Он узнал об умершей жене, и о частых поездках мистера Веррика неизвестно куда, и о самом странном, что было в этом поместье: сюда часто наведывалось существо, которое местные жители называли оборотнем. Оно появлялось в образе большой черной собаки, и один из членов семьи, ныне живущий далеко от этих мест, утверждал, что эта собака бродила по усадьбе еще в пору его детства. Ходили слухи, что она разоружила нескольких взрослых мужчин и заставила их спасаться бегством. Говорили также, что в эту собаку стреляли несколько раз почти в упор, но никогда не могли свалить с ног. Никогда. Пули проходили сквозь нее, словно сквозь дым.
Этого было вполне достаточно для Доро. Множество лет Энинву провела вне дома, под видом большой собаки. Сколько времени ей понадобилось, чтобы понять, что он не мог найти ее, пока она была животным? Самое главное начинается теперь — она может обнаружить его и исчезнуть, приняв звериный облик. Он должен убить ее сразу! Возможно, ему вновь придется использовать заложников, — и нужно с помощью чутья отыскать среди ее рабов тех, кто является подходящей добычей. Возможно, что угрожая им, он сможет вернуть ее назад. Они должны быть определенно лучшими из ее детей.
На следующее утро Доро направил своего черного коня прямо по дорожке, ведущей к усадьбе Энинву. Едва он подъехал к ней, из ворот вышел юноша, чтобы принять его лошадь. Это был тот самый парень с деформированными руками.
— Твой хозяин дома? — спросил его Доро.
— Да, сэр, — тихо ответил тот.
Доро опустил руку на его плечо.
— Оставь лошадь здесь, с ней ничего не случится. Лучше проведи меня к своему хозяину. — Он не ожидал от самого себя, что примет именно такое решение, но этот юноша был абсолютным совершенством с точки зрения того, что требовалось Доро. Несмотря на его физическое уродство, он был его желанной добычей. Вне всяких сомнений, Энинву очень дорожила им, своим самым любимым сыном.
Молодой человек без тени страха взглянул на Доро, затем направился к дому. Доро продолжал придерживать его за плечо, хотя и так было ясно, что ему не удастся легко от него убежать. На этот раз Доро находился в теле невысокого худощавого француза, юноша же был хорошо сложен и жилист, несмотря на невысокий рост. Все дети Энинву были, как правило, невысокого роста.
— А что случилось с твоими руками? — спросил Доро.
Юноша взглянул сначала на него, затем на короткие руки.
— Случайность, масса, — сказал он тихо. — Я пытался вывести лошадей из загоревшейся конюшни. И прежде, чем я смог это сделать, на меня упала горящая балка.
Доро не понравился местный диалект рабов, на котором говорил этот молодой человек, потому что он звучал несколько фальшиво.
— Но… — Доро нахмурился, рассматривая тонкие детские руки. Они контрастировали со сравнительно крупным телом, напоминавшим скорее тело молодого мужчины. Никакой случай не может вызвать подобной деформации. — Я хочу сказать, разве ты родился с такими руками?
— Нет, сэр. Я родился с двумя нормальными, длинными, как у вас, руками.
— Так почему теперь у тебя такие деформированные руки? — с раздражением воскликнул Доро.
— Всему причиной эта горящая балка, масса. Старые руки переломились и обгорели. Эти же выросли заново. Еще пара недель, и они будут нормальными, нужной длины.
Доро рывком развернул юношу к себе лицом, а тот лишь улыбнулся. Некоторое время Доро соображал, не был ли тот сумасшедшим — столь же повредившимся умом, как и телом. Но казалось, молодой человек был весьма умен, и просто насмехался над ним.
— И ты всегда рассказываешь людям, что можешь делать такие вещи, — я имею в виду, отращивание рук?
Юноша покачал головой, распрямляясь; теперь его глаза были на уровне глаз Доро. В его взгляде не было ничего рабского, и когда он заговорил вновь, он отказался от попыток подражать речи рабов.
— Я никогда раньше не говорил об этом посторонним, — сказал он. — Но вам я рассказал об этом потому, что если я расскажу вам обо всем, что умею делать, и что я единственный, кто вообще может это делать, то у меня будет хороший повод пережить сегодняшний день.
Не было смысла спрашивать, кто научил его так говорить. Каким-то образом Энинву все же выследила его.
— И сколько тебе лет? — спросил Доро.
— Девятнадцать.
— Когда у тебя закончился переходный возраст?
— В семнадцать.
— И что же ты умеешь делать?
— Я могу лечить себя. Я, конечно, слабее, чем она, и к тому же я не умею изменять свой облик.
— Почему?
— Этого я не знаю. Вероятно, потому, что мой отец не умел этого.
— А что он умел?
— Я никогда его не знал. Он умер. Но она говорила мне, что он мог слышать чужие мысли.
— А ты можешь?
— Временами.
Доро лишь покачал головой. Энинву приблизилась очень близко к успеху, которого должен был достичь он сам, — и на таком сыром материале.
— Отведи меня к ней! — сказал он.
— Она здесь, — ответил мальчик.
Вздрогнув, Доро огляделся вокруг, отыскивая глазами Энинву. Он не чувствовал ее присутствия, и поэтому полагал, что она должна быть в теле животного. Возможно, это именно она стояла сейчас шагах в десяти позади него, рядом с пожелтевшей молодой сосной. Она была в облике огромной черной собаки с заостренной мордой, стояла неподвижно, словно статуя, и наблюдала за ним. Он нетерпеливо заговорил, обращаясь к ней.
— Я не могу толком поговорить с тобой, пока ты выглядишь подобным образом!
Тогда она начала изменяться. Это заняло некоторое время, потому что она не спешила, но и он не возражал против задержки. Он ждал слишком долго, и несколько минут теперь не имели значения.
Наконец уже в человеческом обличье, вновь превратившись в женщину, как была нагая, она прошла мимо него на крыльцо. Именно в этот момент он и намеревался ее убить. И если бы она приняла какой-нибудь другой облик, стала бы какой-то более естественной для своего нынешнего положения бесцветной личностью, он оборвал бы ее жизнь без колебаний. Но она стала именно такой, какой была за полтора столетия до того — женщиной, с которой он делил глинобитное ложе за сотни миль отсюда, много человеческих жизней тому назад. Он протянул к ней свою руку. Но она будто не замечала его. Он мог взять ее без проблем, в любой момент. Но он опустил руку, прежде чем смог дотронулся до ее мягкого темного плеча. Он хмуро взглянул на нее, рассерженный на самого себя.
— Проходи в дом, Доро, — сказала она.
Ее голос был все такой же молодой и тихий. Он последовал за ней, чувствуя странное замешательство, — и вовремя сообразил, что причиной тому был ее бдительный молодой сын, вид которого вернул его к реальности.
Он взглянул на юношу — оборванного, босого, покрытого пылью. Казалось, его облик не соответствует обстановке этого красивого дома, но того это нисколько не смущало.