Страница:
Октавия Батлер
ДИКОЕ ПЛЕМЯ
WILD SEED
Книга 1. Договор 1690 г
1
Доро нашел женщину совершенно случайно, когда отправился навестить одну из деревень, где жили его потомки. Деревня выглядела достаточно уютным местечком. Сразу за глинобитной стеной начинались луговые пастбища и редкие беспорядочно растущие деревья. Но еще прежде чем войти в нее, Доро понял, что людей здесь не было. Работорговцы его опередили. Их жадность и оружие за несколько часов разрушили плоды его тысячелетнего труда. Всех, кого не удалось угнать, как стадо, они просто вырезали. Доро обнаружил человеческие кости, волосы и ссохшиеся ошметки тел, оставшиеся после пиршества пожирателей падали. Он остановился над скелетом ребенка и задумался: куда же все-таки увели тех, кого оставили в живых? В какую страну, в какую колонию Нового Света их переправили? И как далеко ему пришлось бы отправиться, чтобы разыскать оставшихся, еще совсем недавно бывших здоровыми и сильными людьми?
Наконец, с трудом делая шаги, он пошел прочь от этих останков, наполнявших душу чувством горечи и гнева, не заботясь и не думая о том, куда направляется. Он всегда гордился тем, что защищает все ему принадлежащее. Может быть, отдельные люди его не заботили, но он давал свою защиту народу в целом. Они ему верили, повиновались его воле, а он давал им защиту.
Но сейчас он проиграл.
Он шел на юго-запад, направляясь к лесу, покидая эти места так же, как пришел сюда: один, без оружия, без пищи и воды, с одинаковой непринужденностью чувствуя себя и в саванне, и в этом лесу, и в любом другом месте. Несколько раз на его пути встречались опасные препятствия: болезни, дикие звери, или враги. На этой земле правил суровый закон. Но так или иначе, он продолжал свой путь на юго-запад, интуитивно выбирая направление к тому месту на побережье, где его дожидался корабль. Некоторое время спустя он понял, что его влечет уже не чувство гнева, появившееся при виде разоренной деревни, а нечто другое. И это было что-то совсем новое: это было мгновенное, импульсивное чувство, похожее на волну подсознательных ощущений, ударяющую изнутри. Он легко мог бы преодолеть его, но не стал. Он чувствовал, что на открывшемся ему пути его что-то ожидает. Должно быть, прямо вот там, чуть дальше, впереди. Он всегда доверял подобным предчувствиям.
За последние сотни лет он еще никогда не заходил так далеко на запад, и поэтому был уверен, что кого бы он ни встретил, это должно оказаться чем-то новым и весьма ценным для него. Он ускорил шаг, проявляя нетерпение.
Ощущение становилось все более отчетливым и все более приятным. Оно напоминало те внутренние сигналы, которые он ожидал получить только от хорошо известных ему людей — от людей, похожих на исчезнувших жителей его деревни. Их он должен был разыскать как можно скорее, прежде чем их принудят смешать свое семя с чужеземцами и через это воспользуются всеми теми особыми качествами, которые он в них культивировал. Но несмотря на это, он продолжал двигаться на юго-запад, медленно приближаясь к своей добыче.
И слух, и зрение, которыми обладала Энинву, были гораздо чувствительнее, чем у других людей. Она совершенно сознательно развивала в себе эти качества после самого первого случая — мужчины преследовали ее, держа наготове свои мачете и не скрывая таким образом своих намерений. В тот ужасный день ей пришлось убить семерых — испуганных мужчин, которых можно было бы и пощадить. Она и сама едва не погибла, и все из-за того, что позволила этим людям приблизиться к ней незамеченными. Никогда впредь такого не будет.
Сейчас она совершенно отчетливо ощущала, как одинокий нарушитель пробирался через кусты неподалеку от нее. Он старательно прятался, невидимо и быстро подбирался к ней, но она все равно услышала его и следила за ним, напрягая слух.
Не выдавая своей встревоженности никаким посторонним движением, она продолжала копаться в своем огороде. Теперь, когда она знала, где именно находился непрошеный гость, она уже не боялась его. Может быть, в конце концов, мужество все-таки покинет его, и он уберется восвояси. Среди посевов сладкого картофеля и целебных трав она находила и сорняки. Травы, которые росли на ее огороде, отличались от тех, которые обычно выращивают или собирают люди из ее народа. Только она одна выращивала их как лекарственные средства и использовала, когда другие обращались к ней со своими болезнями. Сама она могла обходиться и без всяких лекарств. Она помогала своим людям, облегчая их боль и страдания. К тому же они получали дополнительное удовольствие, рассказывая о ее способностях по всей округе. Она слыла предсказательницей, устами которой говорил сам бог. Особенно ценили ее услуги чужеземцы. Когда они платили ее людям, то этим самым они платили и ей. Все шло так, как и должно было быть. Односельчане сознавали большую пользу от соседства с Энинву, но в то же время ее необычные способности их пугали. В результате большую часть времени она была защищена от них, а они от нее. Но вполне возможно, что как раз сейчас один из них преодолел свой страх и по какой-то причине решил попытаться прервать ее столь долгую жизнь.
Тем временем нападающий подходил все ближе, по-прежнему стараясь остаться незамеченным. Ни один человек, имея честные намерения, не стал бы красться к ней тайком. Кто бы это мог быть? Вор? Убийца? Один из тех, кто считал ее виновной в смерти родственников или в каком-то другом несчастье? За время ее многолетней молодости ей нередко приходилось слышать обвинения в самых разных несчастьях. Ее даже заставляли принимать яд, чтобы убедиться, не колдунья ли она. Всякий раз в таких случаях она с готовностью принимала яд, поскольку совершенно точно знала, что никогда не пользовалась колдовством. Кроме того, она была абсолютно уверена, что обычные люди с их скудными познаниями о ядах никогда не смогут причинить ей никакого вреда. О ядах она знала гораздо больше и за свою долгую жизнь проглотила их столько, что окружавшие ее вряд ли могли себе это представить. Всякий раз, когда она проходила очередное испытание, обвинители оказывались посрамленными и подвергались штрафу за фальшивые обвинения. Но в каждой очередной жизни она замечала, что по мере того, как шли годы, люди перестают беспокоить ее подобными обвинениями, хотя многие по-прежнему продолжают верить в ее колдовство. Некоторые пытались вершить правосудие самостоятельно и убить ее, несмотря на результаты всех испытаний.
Наконец остававшийся до сих пор невидимым пришелец вышел на узкую тропинку и начал открыто приближаться к ней: он полагал, что уже достаточно долго за ней шпионил. Она взглянула на него так, будто только сейчас его заметила. Чужеземец был широкоплечий, приятной наружности, выше среднего роста. Он был такой же чернокожий, как и она, черты лица были грубыми, но это не умаляло его красоты, которую подчеркивала обаятельная улыбка. Он был молод — не более тридцати, так ей показалось. Слишком молод, чтобы представлять для нее угрозу. Но тем не менее в нем было что-то неуловимое, внушавшее ей беспокойство. Возможно, как раз эта открытость, с которой он теперь появился перед ней — после того как долго подбирался тайком. Кто он? Что ему нужно?
Когда незнакомец приблизился, он заговорил, и его слова заставили ее смутиться. Это была чужая речь, ей совершенно незнакомая. Но при этом было у нее странное ощущение, что этот язык ей близок и поэтому должен оказаться понятным. Она выпрямилась, скрывая столь несвойственное ей беспокойство.
— Кто ты? — спросила она.
Он слегка вскинул голову, как бы прислушиваясь к ее словам.
— Но как же мы сможем разговаривать? — продолжала она. — Ведь ты, должно быть, пришел сюда из очень дальних мест, если твоя речь так отличается от нашей?
— Да, из очень дальних, — ответил он на ее родном языке. Он говорил с легким акцентом, который напомнил ей о том, как говорили люди в пору ее настоящей молодости. Это очень ей не понравилось. Все в этом человеке ее беспокоило.
— Итак, ты можешь говорить, — сказала она.
— Я вспоминаю. Прошло много лет с тех пор, когда я разговаривал на твоем языке. — Он подошел ближе, внимательно глядя на нее. Наконец он улыбнулся и покачал головой. — Нет, ты нечто большее, чем просто старуха, — заметил он. — Возможно, что ты вообще не старуха.
Она в смятении отпрянула назад. Как он мог знать хоть что-то о том, кем она была на самом деле? Как он мог догадаться, лишь увидев ее и услышав несколько сказанных ею слов?
— Я стара, — заговорила она, стараясь скрыть свой страх за внешним раздражением. — Я гожусь тебе в бабки! — Она вполне могла быть отдаленным предком его бабки, но об этом она предпочла умолчать. — Кто ты?
— А я вполне мог бы быть твоим дедом, — просто ответил он.
Она отступила еще на шаг, из всех сил стараясь контролировать подступающий страх. Этот человек был совсем не тем, кем казался. Его слова походили на смешной вздор — но, вопреки всему, они содержали в себе не меньший смысл, чем ее собственные.
— Успокойся, — сказал он. — Я не собираюсь обижать тебя.
— Кто ты? — повторила она свой вопрос.
— Доро.
— Доро? — Она еще дважды произнесла это странное имя. — Что это за имя?
— Это мое имя. Среди моих людей оно означает «восток» — то направление, откуда появляется солнце.
Она инстинктивно поднесла руку к лицу.
— Это, должно быть, шутка, — сказала она. — Кто-то решил посмеяться.
— Тебе лучше знать. Когда в последний раз ты пугалась шуток? — Она не могла припомнить. В этом он был прав. Но имена… Это совпадение было как знак. — Так ты знаешь, кто я? — спросила она. — Ты пришел сюда, зная об этом, или?..
— Я пришел сюда из-за тебя. Я не знал о тебе ничего, кроме того, что ты весьма необычна и находишься здесь. Именно ощущение твоего присутствия заставило меня так далеко уклониться от своего пути.
— Ощущение?
— У меня было чувство… Люди, столь необычные, как ты, каким-то образом влекут меня к себе, можно сказать — зовут меня, несмотря на большие расстояния.
— Но я тебя не звала.
— Ты есть, и ты отличаешься от остальных. Этого вполне достаточно, чтобы привлечь меня. А теперь расскажи, кто ты?
— Должно быть, ты единственный человек в этой стране, который не слышал обо мне. Меня зовут Энинву.
Он повторил ее имя, взглянул вверх, соображая что-то. Солнце, вот что означало ее имя. Энинву — солнце. Удовлетворенный, он кивнул.
— Наши люди были оторваны друг от друга в течение многих лет и разделены большими расстояниями, Энинву, но каким-то образом им удалось дать нам такие хорошие имена.
— Как будто заранее предполагали нашу встречу. Скажи, Доро, а кто твои люди?
— В мое время они назывались Каш. Они жили на земле, находящейся далеко к востоку от этих мест. Я родился среди них, но уже многие годы не живу с ними и даже не вижу их. С тех пор, когда я в последний раз был среди них, прошло раз в десять больше времени, чем срок твоей жизни. Я расстался с ними, когда мне было тринадцать лет. Сейчас мои люди — это те, кто предан мне.
— Теперь ты заявляешь, что знаешь мой возраст, — заметила она. Да ведь этого не знают даже мои люди.
— Не сомневаюсь, ты переезжаешь из селения в селение, чтобы помочь им забыть об этом. — Он огляделся по сторонам, увидел неподалеку поваленное дерево и, подойдя к нему, присел. Энинву последовала за ним почти наперекор своим желаниям. Насколько этот человек смущал ее и пугал, настолько же он заинтриговал ее. Ведь с тех пор, когда с ней последний раз случилось что-то необычное, чего не должно было происходить, прошло очень много лет. Тем временем человек заговорил вновь.
— Мне нет необходимости скрывать свой возраст, — сказал он, — однако некоторые из моих людей считают более удобным не помнить о нем, поскольку они никогда не смогут ни убить меня, ни стать такими, как я.
Она приблизилась к нему и пристально взглянула на него с высоты своего роста. Он, без всякого сомнения, совершенно отчетливо заявлял о себе как о таком же могущественном долгожителе, каким была и она. За все прожитые годы ей ни разу не доводилось слышать о себе подобных. Много лет назад она отказалась от мысли встретить таких людей, смирившись со своим одиночеством. Но сейчас…
— Продолжай, — сказала она, — у тебя есть что рассказать мне.
Он наблюдал за ней, пристально глядя в ее глаза — с тем же любопытством, которое остальные люди пытались скрывать от нее. Люди говорили при этом, что ее глаза напоминали им глаза ребенка: их коричневый цвет был слишком глубоким и ярким, а окружавшая его белизна была слишком чистой. Никакая взрослая женщина, и уж конечно старуха, не могла бы иметь такие глаза. Так говорили люди. И они избегали ее взгляда. Глаза Доро были самыми обычными, но он мог смотреть на нее так, как это делают только дети. Он не испытывал страха и, вероятнее всего, не испытывал и стыда.
Она вздрогнула, когда он взял ее за руку и потянул вниз, чтобы она присела рядом с ним. Она могла очень легко освободиться от его прикосновения, но не сделала этого.
— Я прошел сегодня очень много, — сказал он. — Вот это тело нуждается в отдыхе, если я и дальше буду пользоваться им.
Она задумалась над его словами. Вот это тело нуждается в отдыхе . Что за странная манера говорить.
— Последний раз я был в этих местах почти триста лет назад, — сказал он. — Я искал тех своих людей, которые оставались здесь, но они были убиты раньше, чем мне удалось их разыскать. Твоих людей в то время здесь еще не было, и ты не родилась на свет. Я знаю это, потому что тогда твоя необычность никак не привлекла моего внимания. Хотя я и допускаю, что ты произошла от моих людей, которые смешались с твоими.
— Ты хочешь сказать, что твои люди могут быть моими родственниками?
— Да. — Он очень внимательно изучал ее лицо, пытаясь отыскать возможное сходство. Но так ничего и не нашел. Лицо, которое было сейчас перед ним, не было ее настоящим лицом.
— Твои люди переправились через Нигер, — сказал он, чуть заколебавшись в нерешительности, нахмурился, а затем назвал реку ее прежним именем. — Через Орамили. Когда я видел их последний раз, они жили на другой стороне, в Бенине.
— Мы перебрались через реку очень давно, — сказала она. — Дети, которые родились в то время, уже успели состариться и умереть. До перехода мы были народом Эду и Айду, подданными Бенина. Затем мы воевали с Бенином и, перейдя реку, ушли в Онитша, где стали свободными людьми, хозяевами сами себе.
— А что сталось с людьми Оз, которые жили здесь до тебя?
— Часть из них сбежала, другие стали нашими рабами.
— Итак, сначала ты сбежала из Бенина, затем ты выгнала живших здесь или сделала их рабами.
Энинву оглянулась, в ее голосе теперь появилась отрешенность.
Гораздо лучше быть хозяином, чем рабом. Так в период переселения частенько говорил ее муж. Он всегда стремился стать сильным и богатым человеком: иметь большой дом, множество жен, детей и рабов. Энинву дважды в своей жизни попадала в рабство, и ей удавалось освободиться, только полностью изменив свою внешность и выйдя замуж в другом селении. Она знала, что одни люди были хозяевами, а другие — рабами. Так было всегда. Но собственный опыт научил ее ненавидеть рабство. И даже в последние годы ей трудно было быть хорошей женой — ведь женщина должна держать свою голову склоненной вниз и вести себя как собственность своего мужа. Гораздо лучше быть тем, кто она теперь: священнослужительница, устами которой говорит сам бог, которую боятся и которой повинуются. Но что же это дало ей в итоге? Она стала хозяйкой своей собственной судьбы.
— Иногда нужно стать хозяином, чтобы не оказаться рабом, — заметила она очень тихо.
— Да, — согласился ее собеседник.
А она обратила свое внимание на те новые для нее вещи, о которых упомянул незнакомец и которые заставили ее задуматься. Например, ее возраст. Он был прав. Ей и на самом деле было около трехсот лет, чему не поверил бы ни один человек из ее племени. И этот незнакомец сказал что-то еще, нечто такое, что всколыхнуло самые глубокие пласты ее памяти. Когда Энинву была ребенком, она часто слышала сплетни о том, что ее отец не мог иметь детей и что она была дочерью не просто другого человека, а дочерью проезжего чужеземца. Она даже спрашивала об этом свою мать, но та лишь поколотила ее, первый и единственный раз в жизни. С тех пор она принимала эти разговоры за правду. Но узнать что-нибудь об этом чужеземце ей так и не удалось. Впрочем, ее это не особенно заботило: муж матери считал ее своей дочерью, и при этом он был очень хорошим человеком. Однако у нее остался непреходящий интерес к тому, велика ли была разница между ней и чужеземцами.
— И они все умерли? — спросила она у Доро. — Те… мои родственники?
— Да.
— Выходит, они были не такими, как я.
— Они могли бы стать такими через несколько поколений. Ведь ты произошла не только от них. Твои родственники из народа Онитша должны были иметь свои необычные качества.
Энинву медленно кивнула. Она вспомнила о некоторых странностях в поведении собственной матери. Эта женщина имела определенное влияние на окружающих, несмотря на ходившие вокруг нее сплетни. Ее муж относился к весьма уважаемому роду, хорошо известному благодаря способностям к магии и волшебству, но в их доме этим занималась именно мать Энинву. Она очень хорошо толковала сны. Она изготавливала лекарства, чтобы лечить болезни и защищать людей от дьявола. Из всех торговок на базаре она была, безусловно, лучшей. Казалось, что она в каждую минуту точно знала, как следует повести торг, словно бы читала мысли других женщин. Со временем она стала очень богатой.
Рассказывали, что некоторые люди из рода мужа ее матери, к которому относилась и сама Энинву, могли изменять свой облик и по собственному желанию принимать вид различных животных. Однако Энинву никогда не замечала за ними подобной странности. Зато в своей матери она находила и странность, и близость, их взаимное чувственное проникновение заходило гораздо дальше, чем свойственно обычным отношениям между матерями и дочерьми. Энинву и ее мать сближало единство духа, делавшее возможным определенный обмен мыслями и чувствами — хотя они и занимались этим достаточно осторожно, чтобы не вызывать нездоровое любопытство у окружающих. Если Энинву заболевала, то мать, торговавшая на одном из дальних рынков, узнавала об этом и возвращалась домой. В общении Энинву с ее собственными детьми и тремя мужьями были только смутные намеки на что-то подобное. Но она многие годы продолжала искать среди своего рода — а точнее, среди рода своей матери — малейшие признаки того, что отличало ее от остальных людей: способности к изменению облика. Она выслушала бесчисленное множество самых страшных рассказов, но так ни разу и не встретила никого, кто подобно ей мог бы демонстрировать такую способность. Возможно, что так было только до сегодняшнего дня. Она еще раз взглянула на Доро. Что она чувствовала в нем? Что в нем было необычного? Она не могла прочесть его мысли, но что-то в нем напомнило ей о матери. Появился еще один призрак.
— Так значит, ты мой родственник? — спросила она.
— Нет, — сказал он. — Но твои родственники очень преданы мне, а это уже кое-что значит.
— Так ты пришел сюда… именно поэтому, когда моя необычность привлекла тебя?
Он только покачал головой. — Я пришел, чтобы тебя увидеть.
Она нахмурилась, насторожилась. — Так вот я перед тобой, какая есть, смотри.
— Точно так же и ты можешь смотреть на меня. Но неужели ты воображаешь, будто то, что ты видишь, это все?
Она промолчала.
— Ложь всегда обижала меня, Энинву, а то, что я вижу сейчас перед собой, есть самая настоящая ложь. Покажись мне такой, какая ты на самом деле.
— Ты видишь то, что ты должен видеть!
— Разве ты боишься показаться мне?
— …Нет. — Это и в самом деле был не страх. Но что же тогда? Всю свою жизнь она скрывала от окружающих свои способности, утаивала все возможности собственной внутренней силы, и только благодаря этому смогла выжить. Так должна ли она сейчас нарушать это правило — лишь только потому, что какой-то чужеземец попросил ее об этом? Он очень много наговорил здесь, но что на самом деле он рассказал ей о себе? Ничего.
— Почему, спрашивается, моя маскировка считается ложью, а твоя нет? — спросила она.
— И моя тоже, — согласился он.
— Тогда покажи мне, какой ты есть на самом деле. Окажи мне такое же доверие, о котором просишь меня.
— Ты получишь мое доверие, Энинву, но если ты узнаешь всю правду, ты будешь до смерти напугана.
— Разве я ребенок? — спросила она с раздражением. — Или ты моя мать, которой хотелось бы уберечь меня от той правды, что известна взрослым?
Он не показал и вида, что оскорблен ее словами.
— Большинство моих людей благодарны мне за то, что я оберегаю их от этой, касающейся меня, правды, — сказал он.
— Это только слова, но за ними я ничего не вижу.
Он встал, а она повернулась к нему лицом, так что его тень полностью закрывала теперь ее маленькое ссохшееся тело. Она была чуть ли не вдвое ниже его, но для нее было не в новинку стоять лицом к лицу с более крупными людьми и подчинять их своим желаниям — либо силой слова, либо силой рук. Она могла бы сделаться столь же большой и сильной, как любой мужчина, но предпочитала сохранять свое телосложение, чтобы продолжать обманывать других. Чаще всего ее кажущаяся беззащитность успокаивала чужеземцев, а кроме того, заставляла каждого возможного нападающего недооценивать ее способности.
Доро продолжал пристально смотреть на нее с высоты собственного роста.
— Временами только ожог может заставить ребенка уважать огонь, — сказал он. — Идем со мной в одну из твоих деревень, Энинву. Там я покажу тебе то, что ты, как тебе кажется, хочешь увидеть.
— И что же ты сделаешь? — осторожно спросила она.
— Я дам тебе выбрать кого-нибудь, врага или просто бесполезного человека, без которого твои люди вполне могут обойтись. И затем я убью его.
— Убьешь!
— Я убиваю, Энинву. Вот так я сохраняю свою молодость и свою силу. Я могу сделать только одно, чтобы показать тебе, кто я такой: убить человека и влезть в его тело как в одежду. — Он глубоко вздохнул. — То, что перед тобой, это не то тело, в котором я родился. И оно не десятое, которое я износил. Не сотое и не тысячное. Твой дар кажется добрым и благородным, мой же — нет.
— Ты дух, — в испуге выкрикнула она.
— Я уже сказал, что ты ведешь себя как ребенок, — продолжил он. — Теперь ты видишь, как напугала сама себя?
Он был похож на огбанджи — дух ребенка-дьявола, которого многократно рождает одна и та же женщина и который сразу умирает, причиняя матери одну только боль. Женщина, в которую вселился огбанджи, может рожать множество раз, и всякий раз у нее будет появляться мертвый ребенок. Но Доро был взрослым. Он не возвращался в чрево собственной матери, и ему не нужны были детские тела. Он предпочитал воровать тела мужчин.
— Ты дух! — продолжала упорствовать она, и ее голос охрип от страха. Тем временем часть ее разума не переставала удивляться, как она смогла так легко поверить ему. Она и сама знала множество уловок и множество способов устрашающей лжи. Почему же теперь она вела себя как самый невежественный чужеземец, наперед уверенный в том, что ее устами говорит сам бог? Тем не менее она верила сказанному и боялась. Этот человек был еще более необычным, чем она сама. Этот человек не был человеком.
Когда неожиданно он слегка коснулся ее руки, она вскрикнула.
Незнакомец выразил явное неудовольствие.
— Послушай, женщина, если ты привлечешь сюда своим криком людей, я без разбора убью любого из них.
Она стояла, не произнося ни звука, поверив ему и на этот раз.
— Ты уже убил кого-нибудь по дороге сюда? — едва слышно проговорила она.
— Нет. Я старался не убивать никого, опасаясь за тебя. Я подумал, что здесь у тебя могут быть родственники.
— Целые поколения родственников. Сыновья, сыновья сыновей и даже их сыновья.
— Мне не хотелось убивать одного из твоих сыновей.
— Почему? — Она успокоилась, и ее не оставляло любопытство. — Что они могут значить для тебя?
— Как бы ты приняла меня, если бы я пришел к тебе в облике одного из сыновей?
Она даже отшатнулась назад, не в состоянии вообразить нечто подобное.
— Вот видишь! Нельзя просто так разбрасываться своими детьми. Они могут оказаться очень полезными… — Он добавил слово на чужом языке — носителями качеств — она отчетливо расслышала его, но оно было для нее всего лишь пустым звуком.
— Что означает это слово? — спросила она.
— Люди представляют собой слишком большую ценность, чтобы убивать их просто так, — сказал он. — Ты должна показать мне, какова ты на самом деле, — добавил он, заметно смягчившись.
— Каким образом мои дети могут представлять для тебя какую-либо ценность?
Он молча окинул ее долгим пронзительным взглядом, а затем заговорил, все с той же мягкостью в голосе.
— Ведь я мог отправиться прямо к ним, Энинву. Они могли оказаться более сговорчивыми, чем их мать.
Она не смогла отказаться, столкнувшись с угрозой, высказанной в столь мягкой форме — или, наоборот, в достаточно эффективной. Ее сыновья…
— Идем, — едва слышно прошептала она. — Здесь слишком открытое место, чтобы я могла показаться тебе.
Наконец, с трудом делая шаги, он пошел прочь от этих останков, наполнявших душу чувством горечи и гнева, не заботясь и не думая о том, куда направляется. Он всегда гордился тем, что защищает все ему принадлежащее. Может быть, отдельные люди его не заботили, но он давал свою защиту народу в целом. Они ему верили, повиновались его воле, а он давал им защиту.
Но сейчас он проиграл.
Он шел на юго-запад, направляясь к лесу, покидая эти места так же, как пришел сюда: один, без оружия, без пищи и воды, с одинаковой непринужденностью чувствуя себя и в саванне, и в этом лесу, и в любом другом месте. Несколько раз на его пути встречались опасные препятствия: болезни, дикие звери, или враги. На этой земле правил суровый закон. Но так или иначе, он продолжал свой путь на юго-запад, интуитивно выбирая направление к тому месту на побережье, где его дожидался корабль. Некоторое время спустя он понял, что его влечет уже не чувство гнева, появившееся при виде разоренной деревни, а нечто другое. И это было что-то совсем новое: это было мгновенное, импульсивное чувство, похожее на волну подсознательных ощущений, ударяющую изнутри. Он легко мог бы преодолеть его, но не стал. Он чувствовал, что на открывшемся ему пути его что-то ожидает. Должно быть, прямо вот там, чуть дальше, впереди. Он всегда доверял подобным предчувствиям.
За последние сотни лет он еще никогда не заходил так далеко на запад, и поэтому был уверен, что кого бы он ни встретил, это должно оказаться чем-то новым и весьма ценным для него. Он ускорил шаг, проявляя нетерпение.
Ощущение становилось все более отчетливым и все более приятным. Оно напоминало те внутренние сигналы, которые он ожидал получить только от хорошо известных ему людей — от людей, похожих на исчезнувших жителей его деревни. Их он должен был разыскать как можно скорее, прежде чем их принудят смешать свое семя с чужеземцами и через это воспользуются всеми теми особыми качествами, которые он в них культивировал. Но несмотря на это, он продолжал двигаться на юго-запад, медленно приближаясь к своей добыче.
И слух, и зрение, которыми обладала Энинву, были гораздо чувствительнее, чем у других людей. Она совершенно сознательно развивала в себе эти качества после самого первого случая — мужчины преследовали ее, держа наготове свои мачете и не скрывая таким образом своих намерений. В тот ужасный день ей пришлось убить семерых — испуганных мужчин, которых можно было бы и пощадить. Она и сама едва не погибла, и все из-за того, что позволила этим людям приблизиться к ней незамеченными. Никогда впредь такого не будет.
Сейчас она совершенно отчетливо ощущала, как одинокий нарушитель пробирался через кусты неподалеку от нее. Он старательно прятался, невидимо и быстро подбирался к ней, но она все равно услышала его и следила за ним, напрягая слух.
Не выдавая своей встревоженности никаким посторонним движением, она продолжала копаться в своем огороде. Теперь, когда она знала, где именно находился непрошеный гость, она уже не боялась его. Может быть, в конце концов, мужество все-таки покинет его, и он уберется восвояси. Среди посевов сладкого картофеля и целебных трав она находила и сорняки. Травы, которые росли на ее огороде, отличались от тех, которые обычно выращивают или собирают люди из ее народа. Только она одна выращивала их как лекарственные средства и использовала, когда другие обращались к ней со своими болезнями. Сама она могла обходиться и без всяких лекарств. Она помогала своим людям, облегчая их боль и страдания. К тому же они получали дополнительное удовольствие, рассказывая о ее способностях по всей округе. Она слыла предсказательницей, устами которой говорил сам бог. Особенно ценили ее услуги чужеземцы. Когда они платили ее людям, то этим самым они платили и ей. Все шло так, как и должно было быть. Односельчане сознавали большую пользу от соседства с Энинву, но в то же время ее необычные способности их пугали. В результате большую часть времени она была защищена от них, а они от нее. Но вполне возможно, что как раз сейчас один из них преодолел свой страх и по какой-то причине решил попытаться прервать ее столь долгую жизнь.
Тем временем нападающий подходил все ближе, по-прежнему стараясь остаться незамеченным. Ни один человек, имея честные намерения, не стал бы красться к ней тайком. Кто бы это мог быть? Вор? Убийца? Один из тех, кто считал ее виновной в смерти родственников или в каком-то другом несчастье? За время ее многолетней молодости ей нередко приходилось слышать обвинения в самых разных несчастьях. Ее даже заставляли принимать яд, чтобы убедиться, не колдунья ли она. Всякий раз в таких случаях она с готовностью принимала яд, поскольку совершенно точно знала, что никогда не пользовалась колдовством. Кроме того, она была абсолютно уверена, что обычные люди с их скудными познаниями о ядах никогда не смогут причинить ей никакого вреда. О ядах она знала гораздо больше и за свою долгую жизнь проглотила их столько, что окружавшие ее вряд ли могли себе это представить. Всякий раз, когда она проходила очередное испытание, обвинители оказывались посрамленными и подвергались штрафу за фальшивые обвинения. Но в каждой очередной жизни она замечала, что по мере того, как шли годы, люди перестают беспокоить ее подобными обвинениями, хотя многие по-прежнему продолжают верить в ее колдовство. Некоторые пытались вершить правосудие самостоятельно и убить ее, несмотря на результаты всех испытаний.
Наконец остававшийся до сих пор невидимым пришелец вышел на узкую тропинку и начал открыто приближаться к ней: он полагал, что уже достаточно долго за ней шпионил. Она взглянула на него так, будто только сейчас его заметила. Чужеземец был широкоплечий, приятной наружности, выше среднего роста. Он был такой же чернокожий, как и она, черты лица были грубыми, но это не умаляло его красоты, которую подчеркивала обаятельная улыбка. Он был молод — не более тридцати, так ей показалось. Слишком молод, чтобы представлять для нее угрозу. Но тем не менее в нем было что-то неуловимое, внушавшее ей беспокойство. Возможно, как раз эта открытость, с которой он теперь появился перед ней — после того как долго подбирался тайком. Кто он? Что ему нужно?
Когда незнакомец приблизился, он заговорил, и его слова заставили ее смутиться. Это была чужая речь, ей совершенно незнакомая. Но при этом было у нее странное ощущение, что этот язык ей близок и поэтому должен оказаться понятным. Она выпрямилась, скрывая столь несвойственное ей беспокойство.
— Кто ты? — спросила она.
Он слегка вскинул голову, как бы прислушиваясь к ее словам.
— Но как же мы сможем разговаривать? — продолжала она. — Ведь ты, должно быть, пришел сюда из очень дальних мест, если твоя речь так отличается от нашей?
— Да, из очень дальних, — ответил он на ее родном языке. Он говорил с легким акцентом, который напомнил ей о том, как говорили люди в пору ее настоящей молодости. Это очень ей не понравилось. Все в этом человеке ее беспокоило.
— Итак, ты можешь говорить, — сказала она.
— Я вспоминаю. Прошло много лет с тех пор, когда я разговаривал на твоем языке. — Он подошел ближе, внимательно глядя на нее. Наконец он улыбнулся и покачал головой. — Нет, ты нечто большее, чем просто старуха, — заметил он. — Возможно, что ты вообще не старуха.
Она в смятении отпрянула назад. Как он мог знать хоть что-то о том, кем она была на самом деле? Как он мог догадаться, лишь увидев ее и услышав несколько сказанных ею слов?
— Я стара, — заговорила она, стараясь скрыть свой страх за внешним раздражением. — Я гожусь тебе в бабки! — Она вполне могла быть отдаленным предком его бабки, но об этом она предпочла умолчать. — Кто ты?
— А я вполне мог бы быть твоим дедом, — просто ответил он.
Она отступила еще на шаг, из всех сил стараясь контролировать подступающий страх. Этот человек был совсем не тем, кем казался. Его слова походили на смешной вздор — но, вопреки всему, они содержали в себе не меньший смысл, чем ее собственные.
— Успокойся, — сказал он. — Я не собираюсь обижать тебя.
— Кто ты? — повторила она свой вопрос.
— Доро.
— Доро? — Она еще дважды произнесла это странное имя. — Что это за имя?
— Это мое имя. Среди моих людей оно означает «восток» — то направление, откуда появляется солнце.
Она инстинктивно поднесла руку к лицу.
— Это, должно быть, шутка, — сказала она. — Кто-то решил посмеяться.
— Тебе лучше знать. Когда в последний раз ты пугалась шуток? — Она не могла припомнить. В этом он был прав. Но имена… Это совпадение было как знак. — Так ты знаешь, кто я? — спросила она. — Ты пришел сюда, зная об этом, или?..
— Я пришел сюда из-за тебя. Я не знал о тебе ничего, кроме того, что ты весьма необычна и находишься здесь. Именно ощущение твоего присутствия заставило меня так далеко уклониться от своего пути.
— Ощущение?
— У меня было чувство… Люди, столь необычные, как ты, каким-то образом влекут меня к себе, можно сказать — зовут меня, несмотря на большие расстояния.
— Но я тебя не звала.
— Ты есть, и ты отличаешься от остальных. Этого вполне достаточно, чтобы привлечь меня. А теперь расскажи, кто ты?
— Должно быть, ты единственный человек в этой стране, который не слышал обо мне. Меня зовут Энинву.
Он повторил ее имя, взглянул вверх, соображая что-то. Солнце, вот что означало ее имя. Энинву — солнце. Удовлетворенный, он кивнул.
— Наши люди были оторваны друг от друга в течение многих лет и разделены большими расстояниями, Энинву, но каким-то образом им удалось дать нам такие хорошие имена.
— Как будто заранее предполагали нашу встречу. Скажи, Доро, а кто твои люди?
— В мое время они назывались Каш. Они жили на земле, находящейся далеко к востоку от этих мест. Я родился среди них, но уже многие годы не живу с ними и даже не вижу их. С тех пор, когда я в последний раз был среди них, прошло раз в десять больше времени, чем срок твоей жизни. Я расстался с ними, когда мне было тринадцать лет. Сейчас мои люди — это те, кто предан мне.
— Теперь ты заявляешь, что знаешь мой возраст, — заметила она. Да ведь этого не знают даже мои люди.
— Не сомневаюсь, ты переезжаешь из селения в селение, чтобы помочь им забыть об этом. — Он огляделся по сторонам, увидел неподалеку поваленное дерево и, подойдя к нему, присел. Энинву последовала за ним почти наперекор своим желаниям. Насколько этот человек смущал ее и пугал, настолько же он заинтриговал ее. Ведь с тех пор, когда с ней последний раз случилось что-то необычное, чего не должно было происходить, прошло очень много лет. Тем временем человек заговорил вновь.
— Мне нет необходимости скрывать свой возраст, — сказал он, — однако некоторые из моих людей считают более удобным не помнить о нем, поскольку они никогда не смогут ни убить меня, ни стать такими, как я.
Она приблизилась к нему и пристально взглянула на него с высоты своего роста. Он, без всякого сомнения, совершенно отчетливо заявлял о себе как о таком же могущественном долгожителе, каким была и она. За все прожитые годы ей ни разу не доводилось слышать о себе подобных. Много лет назад она отказалась от мысли встретить таких людей, смирившись со своим одиночеством. Но сейчас…
— Продолжай, — сказала она, — у тебя есть что рассказать мне.
Он наблюдал за ней, пристально глядя в ее глаза — с тем же любопытством, которое остальные люди пытались скрывать от нее. Люди говорили при этом, что ее глаза напоминали им глаза ребенка: их коричневый цвет был слишком глубоким и ярким, а окружавшая его белизна была слишком чистой. Никакая взрослая женщина, и уж конечно старуха, не могла бы иметь такие глаза. Так говорили люди. И они избегали ее взгляда. Глаза Доро были самыми обычными, но он мог смотреть на нее так, как это делают только дети. Он не испытывал страха и, вероятнее всего, не испытывал и стыда.
Она вздрогнула, когда он взял ее за руку и потянул вниз, чтобы она присела рядом с ним. Она могла очень легко освободиться от его прикосновения, но не сделала этого.
— Я прошел сегодня очень много, — сказал он. — Вот это тело нуждается в отдыхе, если я и дальше буду пользоваться им.
Она задумалась над его словами. Вот это тело нуждается в отдыхе . Что за странная манера говорить.
— Последний раз я был в этих местах почти триста лет назад, — сказал он. — Я искал тех своих людей, которые оставались здесь, но они были убиты раньше, чем мне удалось их разыскать. Твоих людей в то время здесь еще не было, и ты не родилась на свет. Я знаю это, потому что тогда твоя необычность никак не привлекла моего внимания. Хотя я и допускаю, что ты произошла от моих людей, которые смешались с твоими.
— Ты хочешь сказать, что твои люди могут быть моими родственниками?
— Да. — Он очень внимательно изучал ее лицо, пытаясь отыскать возможное сходство. Но так ничего и не нашел. Лицо, которое было сейчас перед ним, не было ее настоящим лицом.
— Твои люди переправились через Нигер, — сказал он, чуть заколебавшись в нерешительности, нахмурился, а затем назвал реку ее прежним именем. — Через Орамили. Когда я видел их последний раз, они жили на другой стороне, в Бенине.
— Мы перебрались через реку очень давно, — сказала она. — Дети, которые родились в то время, уже успели состариться и умереть. До перехода мы были народом Эду и Айду, подданными Бенина. Затем мы воевали с Бенином и, перейдя реку, ушли в Онитша, где стали свободными людьми, хозяевами сами себе.
— А что сталось с людьми Оз, которые жили здесь до тебя?
— Часть из них сбежала, другие стали нашими рабами.
— Итак, сначала ты сбежала из Бенина, затем ты выгнала живших здесь или сделала их рабами.
Энинву оглянулась, в ее голосе теперь появилась отрешенность.
Гораздо лучше быть хозяином, чем рабом. Так в период переселения частенько говорил ее муж. Он всегда стремился стать сильным и богатым человеком: иметь большой дом, множество жен, детей и рабов. Энинву дважды в своей жизни попадала в рабство, и ей удавалось освободиться, только полностью изменив свою внешность и выйдя замуж в другом селении. Она знала, что одни люди были хозяевами, а другие — рабами. Так было всегда. Но собственный опыт научил ее ненавидеть рабство. И даже в последние годы ей трудно было быть хорошей женой — ведь женщина должна держать свою голову склоненной вниз и вести себя как собственность своего мужа. Гораздо лучше быть тем, кто она теперь: священнослужительница, устами которой говорит сам бог, которую боятся и которой повинуются. Но что же это дало ей в итоге? Она стала хозяйкой своей собственной судьбы.
— Иногда нужно стать хозяином, чтобы не оказаться рабом, — заметила она очень тихо.
— Да, — согласился ее собеседник.
А она обратила свое внимание на те новые для нее вещи, о которых упомянул незнакомец и которые заставили ее задуматься. Например, ее возраст. Он был прав. Ей и на самом деле было около трехсот лет, чему не поверил бы ни один человек из ее племени. И этот незнакомец сказал что-то еще, нечто такое, что всколыхнуло самые глубокие пласты ее памяти. Когда Энинву была ребенком, она часто слышала сплетни о том, что ее отец не мог иметь детей и что она была дочерью не просто другого человека, а дочерью проезжего чужеземца. Она даже спрашивала об этом свою мать, но та лишь поколотила ее, первый и единственный раз в жизни. С тех пор она принимала эти разговоры за правду. Но узнать что-нибудь об этом чужеземце ей так и не удалось. Впрочем, ее это не особенно заботило: муж матери считал ее своей дочерью, и при этом он был очень хорошим человеком. Однако у нее остался непреходящий интерес к тому, велика ли была разница между ней и чужеземцами.
— И они все умерли? — спросила она у Доро. — Те… мои родственники?
— Да.
— Выходит, они были не такими, как я.
— Они могли бы стать такими через несколько поколений. Ведь ты произошла не только от них. Твои родственники из народа Онитша должны были иметь свои необычные качества.
Энинву медленно кивнула. Она вспомнила о некоторых странностях в поведении собственной матери. Эта женщина имела определенное влияние на окружающих, несмотря на ходившие вокруг нее сплетни. Ее муж относился к весьма уважаемому роду, хорошо известному благодаря способностям к магии и волшебству, но в их доме этим занималась именно мать Энинву. Она очень хорошо толковала сны. Она изготавливала лекарства, чтобы лечить болезни и защищать людей от дьявола. Из всех торговок на базаре она была, безусловно, лучшей. Казалось, что она в каждую минуту точно знала, как следует повести торг, словно бы читала мысли других женщин. Со временем она стала очень богатой.
Рассказывали, что некоторые люди из рода мужа ее матери, к которому относилась и сама Энинву, могли изменять свой облик и по собственному желанию принимать вид различных животных. Однако Энинву никогда не замечала за ними подобной странности. Зато в своей матери она находила и странность, и близость, их взаимное чувственное проникновение заходило гораздо дальше, чем свойственно обычным отношениям между матерями и дочерьми. Энинву и ее мать сближало единство духа, делавшее возможным определенный обмен мыслями и чувствами — хотя они и занимались этим достаточно осторожно, чтобы не вызывать нездоровое любопытство у окружающих. Если Энинву заболевала, то мать, торговавшая на одном из дальних рынков, узнавала об этом и возвращалась домой. В общении Энинву с ее собственными детьми и тремя мужьями были только смутные намеки на что-то подобное. Но она многие годы продолжала искать среди своего рода — а точнее, среди рода своей матери — малейшие признаки того, что отличало ее от остальных людей: способности к изменению облика. Она выслушала бесчисленное множество самых страшных рассказов, но так ни разу и не встретила никого, кто подобно ей мог бы демонстрировать такую способность. Возможно, что так было только до сегодняшнего дня. Она еще раз взглянула на Доро. Что она чувствовала в нем? Что в нем было необычного? Она не могла прочесть его мысли, но что-то в нем напомнило ей о матери. Появился еще один призрак.
— Так значит, ты мой родственник? — спросила она.
— Нет, — сказал он. — Но твои родственники очень преданы мне, а это уже кое-что значит.
— Так ты пришел сюда… именно поэтому, когда моя необычность привлекла тебя?
Он только покачал головой. — Я пришел, чтобы тебя увидеть.
Она нахмурилась, насторожилась. — Так вот я перед тобой, какая есть, смотри.
— Точно так же и ты можешь смотреть на меня. Но неужели ты воображаешь, будто то, что ты видишь, это все?
Она промолчала.
— Ложь всегда обижала меня, Энинву, а то, что я вижу сейчас перед собой, есть самая настоящая ложь. Покажись мне такой, какая ты на самом деле.
— Ты видишь то, что ты должен видеть!
— Разве ты боишься показаться мне?
— …Нет. — Это и в самом деле был не страх. Но что же тогда? Всю свою жизнь она скрывала от окружающих свои способности, утаивала все возможности собственной внутренней силы, и только благодаря этому смогла выжить. Так должна ли она сейчас нарушать это правило — лишь только потому, что какой-то чужеземец попросил ее об этом? Он очень много наговорил здесь, но что на самом деле он рассказал ей о себе? Ничего.
— Почему, спрашивается, моя маскировка считается ложью, а твоя нет? — спросила она.
— И моя тоже, — согласился он.
— Тогда покажи мне, какой ты есть на самом деле. Окажи мне такое же доверие, о котором просишь меня.
— Ты получишь мое доверие, Энинву, но если ты узнаешь всю правду, ты будешь до смерти напугана.
— Разве я ребенок? — спросила она с раздражением. — Или ты моя мать, которой хотелось бы уберечь меня от той правды, что известна взрослым?
Он не показал и вида, что оскорблен ее словами.
— Большинство моих людей благодарны мне за то, что я оберегаю их от этой, касающейся меня, правды, — сказал он.
— Это только слова, но за ними я ничего не вижу.
Он встал, а она повернулась к нему лицом, так что его тень полностью закрывала теперь ее маленькое ссохшееся тело. Она была чуть ли не вдвое ниже его, но для нее было не в новинку стоять лицом к лицу с более крупными людьми и подчинять их своим желаниям — либо силой слова, либо силой рук. Она могла бы сделаться столь же большой и сильной, как любой мужчина, но предпочитала сохранять свое телосложение, чтобы продолжать обманывать других. Чаще всего ее кажущаяся беззащитность успокаивала чужеземцев, а кроме того, заставляла каждого возможного нападающего недооценивать ее способности.
Доро продолжал пристально смотреть на нее с высоты собственного роста.
— Временами только ожог может заставить ребенка уважать огонь, — сказал он. — Идем со мной в одну из твоих деревень, Энинву. Там я покажу тебе то, что ты, как тебе кажется, хочешь увидеть.
— И что же ты сделаешь? — осторожно спросила она.
— Я дам тебе выбрать кого-нибудь, врага или просто бесполезного человека, без которого твои люди вполне могут обойтись. И затем я убью его.
— Убьешь!
— Я убиваю, Энинву. Вот так я сохраняю свою молодость и свою силу. Я могу сделать только одно, чтобы показать тебе, кто я такой: убить человека и влезть в его тело как в одежду. — Он глубоко вздохнул. — То, что перед тобой, это не то тело, в котором я родился. И оно не десятое, которое я износил. Не сотое и не тысячное. Твой дар кажется добрым и благородным, мой же — нет.
— Ты дух, — в испуге выкрикнула она.
— Я уже сказал, что ты ведешь себя как ребенок, — продолжил он. — Теперь ты видишь, как напугала сама себя?
Он был похож на огбанджи — дух ребенка-дьявола, которого многократно рождает одна и та же женщина и который сразу умирает, причиняя матери одну только боль. Женщина, в которую вселился огбанджи, может рожать множество раз, и всякий раз у нее будет появляться мертвый ребенок. Но Доро был взрослым. Он не возвращался в чрево собственной матери, и ему не нужны были детские тела. Он предпочитал воровать тела мужчин.
— Ты дух! — продолжала упорствовать она, и ее голос охрип от страха. Тем временем часть ее разума не переставала удивляться, как она смогла так легко поверить ему. Она и сама знала множество уловок и множество способов устрашающей лжи. Почему же теперь она вела себя как самый невежественный чужеземец, наперед уверенный в том, что ее устами говорит сам бог? Тем не менее она верила сказанному и боялась. Этот человек был еще более необычным, чем она сама. Этот человек не был человеком.
Когда неожиданно он слегка коснулся ее руки, она вскрикнула.
Незнакомец выразил явное неудовольствие.
— Послушай, женщина, если ты привлечешь сюда своим криком людей, я без разбора убью любого из них.
Она стояла, не произнося ни звука, поверив ему и на этот раз.
— Ты уже убил кого-нибудь по дороге сюда? — едва слышно проговорила она.
— Нет. Я старался не убивать никого, опасаясь за тебя. Я подумал, что здесь у тебя могут быть родственники.
— Целые поколения родственников. Сыновья, сыновья сыновей и даже их сыновья.
— Мне не хотелось убивать одного из твоих сыновей.
— Почему? — Она успокоилась, и ее не оставляло любопытство. — Что они могут значить для тебя?
— Как бы ты приняла меня, если бы я пришел к тебе в облике одного из сыновей?
Она даже отшатнулась назад, не в состоянии вообразить нечто подобное.
— Вот видишь! Нельзя просто так разбрасываться своими детьми. Они могут оказаться очень полезными… — Он добавил слово на чужом языке — носителями качеств — она отчетливо расслышала его, но оно было для нее всего лишь пустым звуком.
— Что означает это слово? — спросила она.
— Люди представляют собой слишком большую ценность, чтобы убивать их просто так, — сказал он. — Ты должна показать мне, какова ты на самом деле, — добавил он, заметно смягчившись.
— Каким образом мои дети могут представлять для тебя какую-либо ценность?
Он молча окинул ее долгим пронзительным взглядом, а затем заговорил, все с той же мягкостью в голосе.
— Ведь я мог отправиться прямо к ним, Энинву. Они могли оказаться более сговорчивыми, чем их мать.
Она не смогла отказаться, столкнувшись с угрозой, высказанной в столь мягкой форме — или, наоборот, в достаточно эффективной. Ее сыновья…
— Идем, — едва слышно прошептала она. — Здесь слишком открытое место, чтобы я могла показаться тебе.