Батлер Октавия. Дикое племя

   — Доро, что еще ты хочешь от меня? Скажи мне, и я сделаю это.
   Томас приблизился к ним, не спуская глаз с Энинву, его разум переполнялся гневом и болью. Энинву хотела крикнуть ему, чтобы он к ним не приближался.
   — Я хочу, чтобы ты запомнила, — сказал ей Доро. — Ты пришла к мысли, что я не смогу тронуть тебя. Но думать так — слишком глупый и опасный путь.
   Она только наполовину продвинулась в лечении. Она вынесла брань и оскорбления со стороны Томаса. Она выдержала часть ночи около его грязного тела. В конце концов, она сумела добраться до него и начать лечить. Ведь не только язвы и болячки на его теле были предметом ее внимания. Еще ни разу Доро не забирал от нее больного в начале лечения, ни разу! Как только она не подумала, что он может сделать нечто подобное? Это было равносильно тому, как если бы он угрожал кому-нибудь из ее детей. Да, разумеется, он угрожал ее детям. Он угрожал всему, что было ей дорого. По-видимому, он еще не закончил с ней, и только поэтому еще не убил. Но с тех пор, как она ясно дала понять, что не любит его и подчиняется только его силе, он чувствовал необходимость напоминать ей об этой силе. И если он не может это сделать, отдавая ее в руки человека-дьявола, потому что этот человек тут же перестает быть дьяволом, то он может забрать у нее этого человека именно сейчас, когда ее интерес к нему стал особенно сильным. А кроме того, возможно, Доро догадался, что она сказала Томасу, — что скорее разделит постель с ним, чем с Доро. Для человека, привыкшего к обожанию, такая догадка могла быть страшным ударом. Но что она могла сделать?
   — Доро, — продолжала упрашивать она, — этого вполне достаточно. Я все поняла. И я была неправа. Я буду помнить об этом и вести себя гораздо лучше.
   Теперь она сжимала обе его руки, склоняя свою голову перед гладким молодым лицом. Внутри она пронзительно кричала от ярости, страха и отвращения. А снаружи ее лицо было таким же гладким и спокойным, как и его.
   Но из-за упрямства, голода, или от желания причинить ей боль он не мог остановиться. Он повернулся к Томасу. И в этот момент Томас понял.
   Он отскочил назад, и недоверие вновь отчетливо проступило во всем его облике.
   — Почему? — сказал он. — Что я сделал?
   — Ничего! — неожиданно закричала Энинву, и ее руки, лежавшие на руках Доро, мгновенно сжались так, что Доро не мог разжать их никаким обычным путем. — Ты ничего не сделал, Томас, только служил ему всю свою жизнь. Сейчас он думает только о том, как отнять у тебя жизнь в надежде мне досадить. Беги!
   Мгновение Томас стоял, словно застывший.
   — Беги! — крикнула Энинву. Доро изо всех сил пытался вырваться — без сомнения, это был рефлекс страха. Он хорошо знал, что не сможет освободиться из ее рук или превзойти ее в физической силе в одиночку. И он не должен использовать свое обычное оружие. Он все еще не закончил с ней. Ведь теперь она носила потенциально ценного ребенка.
   Томас побежал прямо к лесной чаще.
   — Я убью ее, — закричал Доро. — Твоя жизнь, или ее.
   Томас остановился, оглянулся назад.
   — Он лжет, — почти с восторгом сказала Энинву. — Беги, Томас. Он лжет!
   Доро попытался ударить ее, но она поставила ему подножку, и когда он упал, перехватила его руки таким образом, что при любом движении он причинял себе страшную боль. Очень страшную боль.
   — Я буду подчиняться, — прошипела она прямо в его ухо. — Я буду делать все, ты захочешь!
   — Отпусти меня, — сказал он, — или ты не будешь жить, даже подчинившись. Сейчас я говорю правду, Энинву. Поднимайся.
   На этот раз в его голосе до ужасающего ясно звучала смерть. Именно так звучал его голос, когда он на самом деле был готов к убийству: голос становился абсолютно бесцветным и незнакомым. И Энинву почувствовала, кто был перед ней. Это был дух, смертоносный голодный демон, скрученный огбанджи, готовый выскользнуть из своего молодого мужского тела, чтобы оказаться в ней. Она старалась сжать его еще сильнее.
   Но теперь здесь снова появился Томас.
   — Отпусти его, Энинву, — сказал он. Она вскинула голову, чтобы взглянуть на него. Она рисковала всем на свете, чтобы дать ему возможность бежать — по крайней мере, возможность, — а он вернулся назад.
   Он попытался оторвать ее от Доро.
   — Отпусти его, еще раз говорю тебе. Иначе он перешагнет через тебя и заберет меня двумя секундами позже. Ведь еще никто здесь не пытался приводить его в замешательство подобным образом.
   Энинву оглянулась по сторонам и решила, что он был прав. Когда Доро совершал переход из тела в тело, он всегда брал ближайшее к себе. Вот почему он иногда дотрагивался до людей. Он обычно делал это в толпе, прикосновение помогало выбрать ему именно того, кого он наметил. Когда он решал совершить перемещение, а ближайшее тело находилось за сотни миль от него, он все равно его взять. Расстояние не играло роли. Если он решил пройти через Энинву, то после он может добраться и до Томаса.
   — У меня ничего нет, — продолжал тем временем Томас. — Вот эта изба и есть все мое будущее: здесь я останусь, состарюсь, сопьюсь и сойду с ума. Я не представляю собой ничего, за что можно было бы умереть, Женщина-Солнце. Даже если твоя смерть и может меня спасти.
   Применив гораздо меньшую силу, чем была у Доро в его новом теле, Томас поднял ее на ноги, освобождая лежащего. Затем оттолкнул ее так, что она оказалась за ним, а сам он теперь стоял напротив Доро.
   Доро медленно поднялся с земли, не сводя с них глаз. Он словно хотел подтолкнуть их на смелый побег — или, наоборот, вызвать в них страх, чтобы это был побег отчаяния и безнадежности. Но в любом случае, в его взгляде не было ничего человеческого.
   Глядя на него, Энинву думала о том, что ей так или иначе придется умереть. Они оба — и она, и Томас — должны умереть.
   — Я был предан и верен тебе, — сказал ему Томас, словно обращался к разумному человеку.
   Теперь глаза Доро остановились на нем.
   — Я доказал тебе свою верность, — повторил Томас. — Я никогда даже не пытался ослушаться тебя. — Он медленно покачал головой. — Я любил тебя, хотя прекрасно знал, что этот день должен прийти. — Он вытянул вперед правую руку, чтобы сохранить равновесие. — Отпусти ее домой к мужу и детям, — сказал он.
   Не говоря ни слова, Доро схватил его руку. От этого прикосновения гладкое молодое тело, которое он носил, ослабло и рухнуло на землю, а тело Томаса, худое и сплошь покрытое язвами, чуть распрямилось. Энинву смотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса. В одно мгновение взгляд человека, который, казалось, был ей другом, превратился во взгляд демона. Убьет ли он теперь и ее? Ведь Доро ничего не обещал. Он даже не сказал ни единого доброго слова своему почитателю.
   — Закопай это, — слова слетели из уст Томаса. Доро указал в сторону своего бывшего тела.
   Она закричала. Стыд и облегчение заставили ее отвернуться в сторону. Он собирался продлить ее жизнь, за которую заплатил Томас.
   В следующий момент рука, ранее принадлежавшая Томасу, опустилась на ее плечо и развернула в сторону лежавшего на земле тела. Она ненавидела собственные слезы. Отчего она была такой слабой? Вот Томас оказался сильным. Он прожил не больше тридцати пяти лет, но все-таки смог найти в себе силы, чтобы противостоять Доро и спасти ее. Она прожила в десять раз дольше этого срока, но только плакала и съеживалась. Вот что Доро сделал из нее — и он еще не понимал, за что она так его ненавидела.
   Он подошел поближе, чтобы понаблюдать за ней, и каким-то чудом она удержалась, чтобы не съежиться от страха. Сейчас, в теле Томаса, он казался выше, чем был сам Томас.
   — Мне нечем копать, — прошептала она, хотя не намеревалась говорить так тихо.
   — Копай руками! — сказал он.
   В избе она нашла лопату и тесло, которым, по-видимому, Томас обтесывал бревна для своей избы. Теперь, с помощью этих инструментов, она могла справиться с землей. Пока она копала могилу, Доро стоял, наблюдая за ней. Он не попытался помочь ей, не проронил ни слова, и ни разу не отвернулся. К тому времени, когда она закончила рыть яму — неровную и скорее продолговатую, чем прямоугольную, но большую и достаточно глубокую, — она почувствовала, что вся дрожит. Работа ее буквально вымотала. Эту тяжелую работу она сделала очень быстро. Даже мужчина, раза в полтора больше ее, не справился бы так скоро. Или, возможно, все-таки справился, если бы Доро наблюдал за ним.
   О чем же Доро думал? Собирался ли он убить и ее, в конце концов? Может быть, он закопает Томаса вместе с этим безымянным телом и уйдет отсюда в ее теле?
   Она подошла к лежащему телу, уложила его поровнее и завернула в полотно, которое привез с собой Доро. Затем кое-как опустила его в могилу. У нее было искушение попросить Доро о помощи, но единственный взгляд на его лицо заставил ее отказаться от этого намерения. Он не стал бы помогать. Он задался целью наказать ее. Она вздрогнула от этой мысли. Она не видела его за убийством с тех пор, как покинула родину. Разумеется, все эти годы он убивал, и довольно часто. Но он делал это в одиночку. Он появлялся в Витли в одном теле, а уезжал оттуда в другом. Но он никогда не устраивал такую замену при свидетелях. К тому же он уезжал очень быстро, сразу после того, как происходила замена. Если же он предполагал оставаться в городе еще некоторое время, то оставался, облачаясь в тело незнакомца. Он не позволял своим людям забывать, кто он такой, но его напоминания были очень осторожными и походили скорее на намеки. А если бы они таковыми не были — размышляла Энинву, пока закапывала могилу, — если бы Доро выставлял свою силу напоказ перед другими, как он сделал это сейчас перед ней, тогда бы даже его самые преданные обожатели быстро разбежались от него. Его способ убивать мог ужаснуть любого. Она взглянула на него и увидела худое лицо Томаса, которое она только что побрила своей собственной рукой, которое совсем недавно было тронуто чуть напряженной слабой улыбкой. Она отвернулась и задрожала.
   С трудом она засыпала могилу, пытаясь про себя читать молитву над этим безымянным телом, как принято у белых людей. Ту же молитву она предназначала и для Томаса. Но в присутствии Доро, наблюдавшего за ней, ее разум отказывался работать. Ослабевшая, опустошенная и испуганная стояла она над этой могилой.
   — А теперь ты могла бы сделать что-нибудь и с этими язвами, — сказал Доро. — Я предполагаю использовать это тело еще некоторое время.
   А это означало, что она будет жить. Пока. Он сказал ей об этом. Она встретила его взгляд.
   — Я уже начала заниматься ими. Они болят?
   — Не сильно.
   — Я ввела в них лекарство.
   — Они пройдут?
   — Да, если ты будешь соблюдать чистоту и хорошо питаться и… не будешь столько пить, сколько пил он.
   Доро рассмеялся.
   — Позаботься о них еще, — сказал он. — Я хочу, чтобы они прошли как можно скорее.
   — Но сейчас в них уже есть лекарство. Ему нужно время для действия. — Ей не хотелось прикасаться к его телу, даже для лечения. Не так давно она не предполагала дотрагиваться и до Томаса, но к нему она испытывала расположение, несмотря на его жалкий вид. Если бы не эти его неуправляемые способности, он был бы неплохим человеком. В конце концов он именно таким и оказался. Она с большим желанием похоронила бы его тело, когда Доро оставит его, но она не хотела притрагиваться к нему, пока Доро его носит. Возможно, Доро знал и об этом.
   — Я сказал тебе, чтобы ты занялась язвами! — приказал он. — Что я должен сделать в следующий раз, чтобы заставить тебя подчиняться?
   Она отвела его в избу, раздела и вновь занялась лечением больного сухопарого тела. Когда она закончила, он велел ей раздеться и лечь рядом ним. Она уже не плакала, потому что ей казалось, что это было бы ему очень приятно. К тому же после всего произошедшего — может быть, впервые за сотню лет — она почувствовала безумную слабость и усталость.

9

   Нвеке начала кричать. Доро спокойно прислушивался, понимая, что теперь он был не властен над судьбой девушки. Теперь ему не оставалось ничего, кроме как ждать, напоминая самому себе слова, которые произнесла Энинву. Она еще ни разу не теряла никого из-за кризиса переходного возраста. Она не стала бы, вероятнее всего, порочить это заявление смертью одного из собственных детей.
   К тому же Нвеке была достаточно сильной. Сильными были все дети Энинву. А это было очень важно. Весь собственный опыт, который имел Доро по поводу переходного возраста, учил его, что это очень важно. Он позволил своим мыслям перелететь ко времени собственного переходного возраста, а потом вернуться назад, к Нвеке. Он мог вспомнить свой переходный период достаточно ясно. За ним следовали годы, которые стерлись в его памяти, но детские годы и сам переход, которым они завершились, были все еще свежи.
   Он был болезненным и чахлым ребенком, последним из двенадцати детей у его матери и единственным, который выжил. Как раз в соответствии с именем, которым Энинву как-то назвала его: Огбанджи. Говорили, что его братья и сестры были крепкими и на вид здоровыми детьми, но они все умерли. Он был костлявый, тощий и очень странный, и, казалось, только его родители считают правильным то, что он остался в живых. Люди за глаза шептались и говорили, будто он нечто большее, чем просто ребенок, он — дух. Они шептались о том, что он не сын своего отца. Мать как могла защищала его, пока он был совсем маленький, а отец, если он действительно был его отцом, признавал его и был рад считать своим сыном.
   Его родители старались создать для него лучшие условия, окружали любовью и вниманием. И тот и другой искренне, почти безумно любили и берегли его после смерти одиннадцати детей. Другие люди избегали его всеми способами. Это были рослые величественные люди, которых позже стали называть нубийцами. И им скоро стало ясно, что Доро никогда не вырастет ни высоким, ни величественным. В конце концов стало известно, чем он обладал. Он слышал голоса. Он падал на землю, корчась в конвульсиях. Некоторые из окружающих, опасаясь, что он может напустить на них дьяволов, хотели его убить, но каким-то образом родителям удалось его защитить. Они были готовы пожертвовать собой ради его спасения.
   Ему было тринадцать лет, когда он свалился в агонии, захватившей его в переходном возрасте. Сейчас он знал, что это было слишком рано для его возраста. Среди своих «колдунов» он еще ни разу не видел, чтобы перемены наступали так рано. Его жизнь прервалась, но он менял одно тело за другим, словно бы вообще никогда и не умирал. Когда его первое тело умерло, он в первый раз преобразился в другое, в ближайшее к нему живое человеческое тело. Это было тело его матери, на коленях у которой в тот момент он склонил голову.
   Он обнаружил, что смотрит вниз, на самого себя, на собственное тело, и ничего не мог понять. Тогда он закричал. С перепугу он попытался убежать, но отец остановил его, задержал, начал расспрашивать о том, что случилось. Он не мог ничего сказать. Он смотрел вниз, видел свое теперь уже женское тело, и его охватила паника. Не соображая, что делает, он преобразился вновь, на этот раз в своего отца.
   В своей когда-то очень тихой деревне на берегу Нила, среди своих людей, он убивал, убивал и убивал. Пока однажды их враги, причем совершенно ненамеренно, освободили их от этого. Египетские конники захватили его в плен, напав на деревню. В тот момент он носил тело молодой девушки, своей двоюродных сестер. Возможно, что тогда он убил нескольких египтян. Он надеялся, что так оно и было. Его люди не поддерживали контактов с египтянами на протяжении почти двухсот лет, пока Египет был охвачен феодальным хаосом. Зато теперь Египет был далекой и желанной страной, богатой минералами и рабами. Доро надеялся, что ему удалось убить достаточное число захватчиков. Но он никогда не узнает этого. Его память остановилась на моменте появления египтян, и в ней образовался провал, длину которого позднее он определил в пятьдесят лет. Потом он вновь пришел в себя и обнаружил, что был брошен в египетскую тюрьму, обладал телами нескольких пожилых чужеземцев, обнаружил, что был мужчиной, и открыл для себя, что может иметь и делать все что захочет.
   У него ушло много лет, чтобы вычислить, хотя бы приблизительно, сколь долго он не управлял своим сознанием. Еще больше времени ушло на то, чтобы точно определить, где именно находилась его родная деревня, и обнаружить, что на том месте уже ничего не осталось. Он так никогда и не нашел никого из своих родственников, никого из своей деревни. Он был абсолютно одинок.
   В конце концов он начал осознавать, что некоторые из его убийств давали ему больше удовольствия. Некоторые тела он носил дольше других. Наблюдая за собственными ощущениями, он открыл, что возраст, раса, пол, физическое развитие и, в исключительных случаях, здоровье не были решающими факторами, если оценивать удовольствие, получаемое от жертв. Он мог взять, и он брал любого. Но к пониманию того, что дает ему действительное наслаждение, он пришел, размышляя о колдовстве, или о потенциальной его возможности. Он отыскивал родственников по духу — людей, либо одержимых безумием, либо имевших небольшие отклонения от нормы. Эти люди могли слышать голоса, или их преследовали видения, или же их странность могла проявляться как-то иначе. Сам он не был подвержен воздействию подобных нарушений, во всяком случае с тех самых пор, как завершился его переходный возраст. Но он забирал тех, у кого эти аномалии оставались. Он научился отыскивать их безошибочно, словно бы следуя за запахом еды. Затем он научился собирать их вместе, скрещивать друг с другом, выяснять, насколько они защищены и как следует за ними ухаживать. Они, в свою очередь, научились почитать его. И уже в следующем поколении они стали полностью принадлежать ему. Он еще не понял этого, но сразу принял как должное. Некоторые из них, совсем немногие, могли чувствовать его точно так же, как и он мог чувствовать их. Колдовская сила предупреждала их о его появлении, но, казалось, никогда не могла подтолкнуть их на сознательный побег. Вместо этого они приходили к нему, стараясь завоевать его внимание, любили его как бога, как родителя, как самца, как друга.
   Он стал предпочитать их общество компании нормальных людей. Среди них он выбирал себе приятелей, и старался совершать убийства за пределами этого круга. Он затратил очень много времени и труда, прежде чем ему удалось создать людей, подобных Исааку и Аннек — которые были самыми лучшими из его детей. Этих он любил точно так же, как они любили его. Они любили так, как не может любить ни один обычный человек, радовались ему, и почти не боялись его. Всякий раз история повторялась в каждом новом поколении. Самые лучшие дети любили его без всех тех ограничений, которые были свойственны его родителям. Другие, подобно большинству людей из его деревни, смотрели на него сквозь призму собственных суеверий — хотя, впрочем, суеверия в то время были в почете. И он тоже не любил тех, кто служил ему для утоления голода. Он забирал их из своих многочисленных поселений, как созревшие сладкие плоды. При этом он оберегал своих любимцев от всего, с чем он мог справиться — исключая болезни, войны, а также опасные последствия их собственных способностей. Последняя причина иногда приводила к тому, что они сами вынуждали его убивать их. Один из таких людей, опьяневший от собственной силы, начал использовать свои способности, подвергая опасности остальных. Другой проявил неповиновение, а следующий просто сошел с ума. Такое часто случалось.
   Эти убийства доставляли ему особое удовольствие. Несомненно, по характеру доставляемых переживаний они были наиболее приятными. Но для Доро эти убийства походили на те, которые он совершил совершенно случайно — со своими родителями. Он никогда не носил эти тела подолгу. Он избегал смотреть в зеркало до тех пор, пока не совершал очередное преображение. В такие моменты он особенно остро ощущал свое абсолютное одиночество, и тосковал по смерти, несущей конец этому мрачному чувству. Кто он такой на самом деле, если может иметь все, кроме собственного тела и смерти?
   Люди, подобные Исааку и Нвеке, не знали, в какой безопасности они жили, даже находясь рядом с ним. А люди, подобные Энинву, закоренелые дикари, не представляли себе, в какой безопасности они могли бы жить. Впрочем, для самой Энинву это было уже поздно. Это запоздало на многие годы, несмотря на отношение к ней Исаака. Доро больше не хотел видеть возле себя эту женщину, не хотел видеть ее укоризненного взгляда, ее тихой открытой ненависти, ее долгого и раздражающего присутствия в его жизни. И коль скоро она не представляла уже большой ценности для Исаака, она должна будет умереть.
   Исаак, обеспокоенный и испуганный, мерил шагами кухню, не в силах ничем заглушить звуки рыданий Нвеке. Для него было трудно удержаться и не подходить к ней. Он знал, что ничего не мог сделать, не мог оказать никакой помощи. Люди, находящиеся в кризисе переходного возраста, не совсем правильно реагировали на него. Энинву могла и строго придерживать их, и баловать, она могла на время стать их матерью — независимо от того, была она ею на самом деле или нет. И в своей боли они льнули к ней. Если же их пытался приласкать Исаак, они чаще всего отталкивали его. Он никогда этого не понимал. Ведь всегда казалось, что они очень любили его.
   И Нвеке его любила. Она выросла, называя его отцом, хотя знала, что он ей вовсе не отец, и никогда не спорила с этим. Она не была и дочерью Доро, но Исаак очень любил ее и частенько говорил ей об этом. Он жалел, что не может быть рядом с ней, чтобы поддержать и смягчить боль. Он тяжело опустился на лавку, не сводя глаз со спальни.
   — С ней все будет хорошо, — сказал Доро из-за стола, доедая сладкое печенье, которое Исаак отыскал для него.
   — Как ты можешь это знать? — возразил ему Исаак.
   — У нее очень хорошая кровь, с ней ничего не случится.
   — Моя кровь тоже была хорошей, но я едва не умер.
   — Но ведь вот ты, здесь, — весьма убедительно заметил Доро.
   Исаак потер ладонью лоб.
   — Я не думаю, что я бы так же нервничал, если бы она рожала. Она такая же маленькая, как Энинву.
   — Даже меньше, — сказал Доро. Он взглянул на Исаака и улыбнулся, словно какой-то только ему одному известной шутке.
   — Она будет твоей следующей Энинву, ведь так? — спросил Исаак.
   — Да. — Выражение лица Доро при этом не изменилось. На нем блуждала все та же странная улыбка.
   — Сейчас она еще ничего из себя не представляет, — сказал Исаак. — Она красивая и очень непоседливая молодая девушка. Но после сегодняшней ночи она может стать очень сильной. Ты говорил, что она обладает способностями читать чужие мысли.
   — Я убежден, что именно так оно и будет.
   — Но ведь это убивает. — Исаак бросил долгий взгляд в сторону спальни, представляя себе, как его любимая молодая падчерица превратится в порочное и злобное существо — такое, как его давным-давно погибший сводный брат Лейл, или как его повесившаяся мать. — Этот дар убивает, — повторил он с печалью в голосе. Бедная Нвеке. Ведь даже этот кризис не будет означать для нее конец внутренней боли.
   Так чего же он хотел для нее? Жизни или смерти? И что он должен пожелать для ее матери?
   — Мне нужны люди, которые столь же хорошо обмениваются мыслями, как ты передвигаешь предметы, — сказал Доро. — Например, Аннек.
   — А ты думаешь, что она будет такой, как Аннек?
   — Она перенесет этот кризис и получит возможность управлять собой.
   — Она и Аннек родственники?
   — Нет. — Тон, которым Доро это произнес, показывал, что он не желает обсуждать предков Нвеке. Тогда Исаак изменил подход.
   — Энинву имеет совершенный контроль над всем, что она делает, — сказал он.
   — Да, в пределах собственных возможностей. Но она родом из дикого племени. Я устал от попыток подчинить ее себе.
   — Ты? Устал?
   Нвеке перестала кричать. В комнате стало неожиданно спокойно и тихо, если не считать этих двух слов, произнесенных Исааком.
   Доро проглотил остатки печенья.
   — Ты хотел что-то сказать?
   — Только то, что было бы очень глупо убивать ее. Это было бы неоправданной потерей.
   Доро всего лишь взглянул на него, но Исаак сразу узнал этот взгляд, который разрешал ему сказать то, чего Доро никогда бы не позволил другому человеку. На протяжении многих лет Исаак своей преданностью и приносимой пользой заслужил право говорить все, что он чувствовал, без всяких опасений, но и не без осторожности.
   — Я не буду забирать ее от тебя, — тихо сказал Доро.
   Исаак кивнул.
   — Если бы ты сделал это, я бы долго не протянул. — Он потер свою грудь. — С моим сердцем что-то не в порядке. И вот теперь Энинву делает для него лекарства.
   — Твое сердце!
   — Да, она заботится о нем. Она говорит, что ей не хочется оставаться вдовой.
   — Я… думал, что она может помочь тебе хоть немного.
   — Она уже «немного» помогла мне, лет двадцать назад. А сколько детей я произвел для тебя за последние двадцать лет?
   Доро промолчал. Он наблюдал за Исааком без всякого выражения на лице.
   — Она помогает нам обоим, — сказал Исаак.
   — Что ты хочешь? — спросил Доро.
   — Чтобы она жила. — Исаак сделал паузу, но Доро вновь промолчал. — Позволь ей жить. Через некоторое время она вновь выйдет замуж. Она всегда должна быть замужем. А затем ты получишь новых ее детей. К тому же, она сама представляет особую породу. Это нечто такое, чего ты никогда не встречал раньше.
   — У меня уже был однажды один лекарь.
   — И она жила триста лет? Она дюжинами приносила тебе детей? Она могла по желанию изменять свою внешность?