Браун Сандра. Рикошет

   — Тогда я тебе почти поверил.
   Сев в машину и включив двигатель, он проверил бензин. Почти полный бак. Хорошо. Он не хотел по пути останавливаться; надо было сразу помчаться во весь дух, выжав из «Доджа» все, что можно.
   Оставалось еще одно дело. Он достал мобильный и набрал номер Диди. Она ответила с первого звонка. Даже не поздоровалась, а сразу спросила:
   — Ну как там в морге?
   — Холодно.
   — Ты знаешь, про что я.
   — Судья Лэрд все еще там.
   Поскольку он был главным детективом, Жерар поручил ему освидетельствование тела в морге, а Диди отправил на пристань допросить людей, обнаруживших тело. Дункан вкратце пересказал разговор с судебным экспертом и судьей Лэрдом, помня, что Элиза тоже слышит его слова.
   — Судья убит горем, — закончил он.
   — Этого следовало ожидать, — сказала Диди. Она всегда отличалась практичностью. — Утром ты сказал, что дело будет закончено, когда найдут тело.
   — Да, я так говорил. Она помолчала.
   — Как ты сам ?
   — Хорошо. Ты не прикроешь меня на пару дней? Хочу отдохнуть.
   Диди сразу озаботилась его умственным и эмоциональным состоянием. По ее мнению, ему сейчас ни в коем случае не следует оставаться в одиночестве. Она даже предложила ему сходить к психотерапевту и обсудить внутренние конфликты, вызванные покойной миссис Лэрд.
   Он не мог обсуждать это открыто, когда Элиза сидела совсем рядом, поэтому просто заверил свою напарницу, что несколько дней отдыха — это именно то, что ему нужно.
   — Диди, мне надо расслабиться. Хочу забить на все, собраться с мыслями — тогда я буду свеж как огурчик и снова начну рваться в бой. Я перезвоню тебе через пару дней. — Он попрощался прежде, чем она успела спросить, куда это он направляется в свой самозваный отпуск.
   — Интересно, кто она? — сказала Элиза, когда он убрал телефон. — Женщина в морге с моими часами? Кто она?
   У Дункана было мнение на этот счет, но он промолчал. Ему многое надо было узнать от Элизы, пока он сможет полностью ей поверить.
   — Блондинка. Примерно твоего роста и телосложения. И судья Лэрд великолепен в роли убитого горем мужа. Если бы я не видел тебя своими глазами, я бы поверил, что он оплакивает обезображенный труп любимой супруги.
   Подъехав к мосту Талмадж, они оба напряглись и выдохнули, только когда переехали на другую сторону.
   Федеральное шоссе 17 Южной Каролины было плохо освещенной, узкой и опасной трассой, печально известной своими многочисленными дорожными авариями. И все же Элиза заметно расслабилась, как только Саванна осталась позади. Она подобрала ноги под себя и развернулась к нему. Он заметил, что она дрожит.
   — Тебе холодно? — спросил он, не веря своим глазам.
   — Включи, пожалуйста, печку.
   Он включил. Хотя сам обливался потом. Она прислонилась щекой к подголовнику. Он чувствовал, что она разглядывает его профиль, но не отрывал глаз от бегущей навстречу дорожной разметки. «Дворники» отчаянно боролись с мощными струями дождя.
   — У тебя ведь могут быть неприятности? — спросила она.
   — У меня уже полно неприятностей. Они начались, когда я ушел из морга, зная, что это не ты.
   Она долго молчала. Потом сказала:
   — Они начались гораздо раньше, Дункан.
   Когда он набрался смелости взглянуть на нее, она спала.
   Она спала всю дорогу, даже когда он наконец затормозил. Он погасил фары и вышел. Дождь немного поутих. Посыпанная устричными раковинами дорога заскрипела под его шагами. Когда он открыл дверцу с ее стороны, Элиза встрепенулась.
   — Приехали.
   Она выпрямилась и заморгала:
   — Куда?
   — Я вымокну.
   — Ой. Прости. — Она неуклюже вылезла, мешали наручники. — Чей это дом?
   — Принадлежал моей бабушке.
   Небольшой дом стоял на сваях, чтобы не затопило. Он помог Элизе подняться по деревянным ступеням.
   — Осторожно, они скользкие.
   Достал ключ из-под цветочного горшка, где он всегда хранился, открыл дверь и придержал, чтобы Элиза смогла войти.
   — Когда бабушка умерла, он перешел к моей маме, — сказал Дункан. — Но мама однажды чуть не утонула, когда была маленькой, и теперь боится воды, если ее набирается больше, чем ванна. Иногда папа приезжает порыбачить. Я могу бывать здесь, когда вздумается, но делаю это редко.
   — Почему? Он замечательный.
   — В темноте. А днем ты увидишь рассохшееся дерево, облупившуюся краску, ржавые петли. Он стоит почти на воде, так что следить за ним — целое дело.
   Когда он зажег настольную лампу, Элиза с улыбкой смотрела на него:
   — Ты любишь этот дом.
   Ее тихая проницательная улыбка, тон голоса придали моменту какую-то нежную интимность. А сейчас было совершенно неподходящее время для нежностей.
   — Я часто проводил здесь лето, — отрезал он.
   Она подошла к ближайшему окну, раздвинула занавески и выглянула.
   — Где мы?
   — Леди-Айленд. Вон там Бофорт.
   Большая часть находившегося по ту сторону города была погружена в темноту, только несколько огней мигали сквозь дождь, отражаясь в неровной поверхности канала, отделявшего город от острова.
   Она отвернулась от окна и принялась разглядывать комнату.
   — Он маленький, — сказал он чуть враждебнее, чем хотел. Он вспоминал особняк, в котором она жила с Като Лэрдом. — Кухня, — указал он. От жилой части ее отделяла только перегородка из мебели. — Там пусто. Я съезжу за едой завтра. Спальня. Ванная там.
   Она подошла к двери в спальню и заглянула. Повернулась и указала на пианино. В такой маленькой комнате оно казалось огромным и важным.
   — Бабушкино?
   — Она любила играть. То, что у меня дома в городе, тоже принадлежало ей.
   — А ты играешь?
   Он услышал, как отвечает «иногда», и вдруг понял, что впервые признался в этом публично.
   Она посмотрела на него, потом спросила:
   — Кто-нибудь будет тебя здесь искать? Он покачал головой.
   — Даже детектив Боуэн? Он снова покачал головой.
   — Ты кого-нибудь приводил сюда?
   Никого. Но он не хотел, чтобы она об этом знала. Она и так уже узнала о нем много личного, что в данных обстоятельствах было излишним.
   Чтобы дать ей и себе это понять, он выдернул из розетки телефонный провод чуть более энергично, чем следовало. Затем обмотал провод вокруг телефона.
   — У тебя есть мобильный?
   — Он остался в сумочке.
   — За десять дней…
   — Дункан, мне некому звонить. И потом, если бы у меня был телефон, ты бы его почувствовал, когда меня обыскивал.
   Когда он к ней прикасался. При этом воспоминании Дункан решительно повернулся и вышел, унося с собой бабушкин телефон. Он прогрохотал по ступенькам к машине, запер телефон в бардачке и достал с заднего сиденья сумку. Когда он вернулся, Элиза стояла возле двери в ванную.
   — Я не могу… — Она подняла руки в наручниках.
   Он расстегнул замок и снял наручники. Она поблагодарила, зашла в ванную и закрыла дверь.
   Он поставил сумку на пол и расстегнул «молнию». Быстро зарядив лежавший в ней пистолет, он положил его сверху на шкафчик для безделушек, к самой стене, чтобы Элиза его не заметила. Чтобы достать его, ей понадобилось бы встать на что-нибудь.
   Когда она вышла из ванной, он бросил ей шорты и футболку. Она поймала двумя руками.
   — Переодеться тебе не во что, а ты вся промокла. Я решил, что спать в этом тебе будет удобно.
   — Спасибо.
   — Не за что.
   Он зашел в спальню, достал из шкафа стеганое одеяло и подушку, принес в гостиную и швырнул на диван. Снял ботинки.
   — Я отрубаюсь.
   — Если хочешь спать на кровати, я отлично устроюсь на этом диване, — сказала она.
   — Чтобы на меня набросился призрак бабушки? — Он покачал головой. Она улыбнулась; но когда увидела, как он смотрит на нее с другого конца комнаты, улыбка сбежала с ее лица.
   — Разве ты не будешь расспрашивать меня о Като и Савиче?
   — Утром.
   — Много придется рассказывать.
   — Утром.
   — Ладно. Утром я все объясню. Спокойной ночи. Она пошла в спальню, но он ее остановил:
   — Элиза?
   Впервые он назвал ее по имени; это оказалось неожиданным для них обоих.
   — Я должен это знать, — сказал он. — Если ты соврешь, я это пойму.
   — Я не стану врать.
   — Ты спала с Савичем?
   — Нет, — сразу же и без колебаний ответила она. По его горящему взгляду было видно, как важно ему убедиться в правдивости ее слов. Она мягко, но решительно повторила: — Нет, Дункан.
   Ему показалось, что кулак, сжимавший его сердце, ослабил жесткую хватку.
   — Спокойной ночи.
   В восемь часов утра судья Като Лэрд давал пресс-конференцию. Ее транслировали все местные телерадиостанции. С минуты на минуту должны были начать. Судья уже стоял на возвышении, в свете прожекторов и ждал сигнала. Рядом находился начальник полиции Тэйлор. Звукооператоры прилаживали микрофоны. Суетились журналисты всех мастей, переговаривались друг с другом, выбирали удачную точку съемки.
   Савич наблюдал за происходящим на экране телевизора. Звук был выключен. Он видел, как судья почувствовал вибрацию телефона, видел, как тот достал его и поднес к уху, видел, как шевельнулись его губы, когда он отрывисто сказал: «Да?»
   — Доброе утро, судья. Звоню, чтобы выразить свои соболезнования.
   Разумеется, Като Лэрд сразу же узнал его голос. Савич смотрел, как меняется выражение на лице судьи: с трагической гримасы несчастного вдовца на мину человека, проглотившего слизняка. Савич представил, как напрягся у судьи сфинктер. Судья нервно огляделся, нет ли кого-нибудь рядом, чтобы подслушать разговор. Отошел в сторону от шефа полиции, который разговаривал с подчиненным.
   — Судья, у вас верхняя губа вспотела, — сказал Савич. — Надо бы подправить грим перед началом пресс-конференции.
   Судья взглянул на одну из бесчисленных наставленных на него камер и понял, как Савич может его видеть.
   — Мир телевидения приветствует вас, — сказал Савич. Все это невероятно его развлекало.
   — Спасибо за звонок, — сказал судья, глядя в камеру, потом отвернулся.
   — Надеюсь, труп вас удовлетворил?
   — Да. Она была прекрасна во всех отношениях. Савич захохотал.
   — И родинка пришлась очень кстати.
   — Да, в трудную минуту это настоящее спасение.
   — Рад, что смог оказаться полезным, судья. Дома в почтовом ящике вас ждут записи зубной формы. Разумеется, с именем покойной жены. До чего приятно, что у нас сложился такой гармоничный обмен. Вам нужно было тело…
   — Да. Детектив Хэтчер невероятно дотошный следователь.
   — А Элиза и после смерти продолжала доставлять неприятности. К счастью, у меня была готова ей замена, женщина, которую нужно было убрать так же, как Элизу.
   — Я всегда полагался на вашу готовность помочь, равно как и на бесчисленные возможности.
   — Рад быть обязанным, — усмехнулся Савич. Он заметил, что судья мрачно поглядывает на шефа Тэйлора, который нетерпеливо постукивал пальцем по наручным часам.
   — Спасибо, что позвонили, — сказал судья, — но пора начинать. Я должен идти.
   — Не давай отбой, Като. — Савич увидел, как от его резкого тона напряглись плечи судьи.
   — Я бы ни в коем случае не стал этого делать, если бы время не поджимало.
   — У Наполи было всего несколько секунд, чтобы позвонить мне с заднего сиденья машины Элизы, когда она вернулась. Но все прошло по плану. Я забирал его с моста Тал-мадж. До моего приезда он должен был изображать из себя водителя, у которого сломался автомобиль. — Он затрясся от смеха. — Когда я приехал, вид у него был еще тот. Он сказал, твоя безвременно почившая устроила заправскую драку, прежде чем ему удалось сбросить ее с моста.
   — Я не знал, что ты с ним говорил.
   — Коротко. Очень коротко. Прежде чем его убить. Я хотел убедиться, что проблема с твоей женой решена для нас раз и навсегда.
   — Еще раз спасибо за столь пристальное внимание. Я непременно отблагодарю за эту услугу.
   — Разумеется, отблагодаришь. Но я убил Наполи не только ради того, чтобы услужить тебе, Като. — Он помолчал, чтобы судья как следует понял, что тон их разговора меняется. Наконец продолжил: — Твой следопыт Наполи выслал мне серию интересных фотографий.
   Он многозначительно замолчал, слышно было только, как тяжело дышит судья.
   — Это я могу объяснить.
   — Като, не надо ничего объяснять. И так ясно, что этими фото ты бы воспользовался, чтобы надуть меня.
   — Ни в коем случае, ни в коем случае, — быстро ответил судья, понизив голос. — Даже не волнуйся из-за этого.
   — Я не волнуюсь, — ласково сказал Савич. — Наше партнерство остается таким же прочным. И твоя, и моя проблема решены. Если только Наполи сказал правду.
   — Правду о?..
   — Смерти Элизы. Мейеру Наполи было бы под стать отправиться к создателю с ложью на устах. Может, она вовсе не умирала.
   — Это невозможно.
   — Не глупи, Като. Возможно все.

Глава 24

   Когда Дункан вышел из дома, Элиза еще спала. Он не стал ее будить. Правда, она могла сбежать, пока его не было, но ему казалось, что она такого не сделает. Даже если и сделает, далеко ей не уйти.
   Когда он вернулся, она сидела с ногами на диване, завернувшись в стеганое одеяло, которое он помнил с детства, и смотрела бабушкин маленький телевизор.
   Руки у него были заняты пакетами с провизией, так что дверь за собой ему пришлось закрыть локтем. Элиза обернулась к нему и кивнула на телевизор:
   — Като.
   Он отнес продукты на кухню и вернулся к ней, чтобы посмотреть пресс-конференцию. Интересно, откуда у судьи этот растерзанный, изможденный вид человека, пережившего личную трагедию? Может, он все это время голодает — вон как у него шея исхудала, воротник на ней болтается. Темные круги под глазами можно нарисовать гримом. Или просто он не позволяет себе подолгу спать, с тех пор как жена пропала.
   Как бы он ни готовился к этой роли, исполнено все было великолепно. С одного взгляда на судью было ясно: парень убит известием о смерти жены и его страдания так глубоки, что вряд ли он когда-нибудь от них оправится.
   Речь тоже была по первому классу. Наверняка тщательно подготовленная. Закончив один период и переходя к следующему, судья поднял голову и украдкой — впервые — посмотрел на прожектор. Раньше он буквально нежился в их свете.
   — Несмотря на мою личную трагедию… — Он замолчал, поднес ко рту кулак и прочистил горло. — Несмотря на мою личную трагедию, я глубоко тронут поддержкой друзей, коллег и даже совершенно незнакомых мне людей. Мне бы очень хотелось отметить неустанное содействие полиции Саванны — Чатема-Метрополитана, шерифа округа Чатем и всю его команду, службу береговой охраны США, многих людей, которые…
   Элиза яростно придавила кнопку на пульте. Телевизор отключился. Она бросила пульт на диван, вскочила и принялась бегать по комнате.
   — Ты пропустил лучшую часть, — сказала она. — О том, какой трагически короткой оказалась моя жизнь. Как часто меня не понимали, одинокую свечу на ветру.
   — Он так и сказал?
   — Процитировал^[18]. — Она подняла одеяло с пола, куда оно свалилось, и снова завернулась в него. — Будет корчить из себя безутешного вдовца до последнего. Ничего другого я от него и не ожидала. Он…
   — Ты хочешь есть?
   Она замолчала, посмотрела на Дункана и кивнула.
   — Потому что я умираю с голоду. Это, — сказал он, махнув на телевизор, — подождет, пока мы позавтракаем.
   Он сгорал от нетерпения услышать все, что она хотела ему рассказать. И в то же время боялся этого, потому что тогда снова придется вспомнить все то, что осталось в Саванне.
   — Ты умеешь готовить? — спросил он.
   — Да.
   — Хорошо. Потому что я не умею. Сварю кофе, только не рассчитывай, что он будет вкусный. — Он прошел на кухню и начал доставать из пакетов продукты.
   — Я сейчас.
   Она поспешила в ванную и закрыла за собой дверь. Наверное, хочет одеться. Дункан запросто оставил бы ее в этих шортах и футболке. Выглядела она в них неплохо, это он успел разглядеть. То есть просто отлично выглядела. И потом ему было приятно, что ткань, которая касалась его кожи, теперь согрета ее теплом.
   Когда она вернулась, переодевшись в свои бесформенные джинсы и футболку, он насыпал кофе в бумажный фильтр.
   — Сколько ты воды налил? — спросила она.
   — Восемь чашек.
   — Тогда кофе достаточно. — Она оглядела купленные им продукты и кивнула: — Пойдет. Миски есть? Кастрюли? Сковородки?
   Через пятнадцать минут они сидели друг напротив друга за бабушкиным столом и ели омлет, который Дункан объявил самым вкусным за всю свою жизнь.
   — Просто ты проголодался, — засмеялась она. Потом заметила, что его рука с вилкой замерла над тарелкой, а он во все глаза смотрит на нее. — Что? — спросила она. — У меня на лицо пристала еда?
   — Нет. Просто… я впервые услышал, как ты смеешься. Она облегченно заулыбалась:
   — Раньше мне было не до смеха.
   Он кивнул, но развивать эту тему не стал, а снова занялся омлетом.
   — Без шуток, пальчики оближешь. Мои всегда похожи на мокрый цемент — и на вид, и на вкус.
   — Ты совсем не умеешь готовить?
   — Абсолютно.
   — Кто же готовит тебе завтрак?
   Она как ни в чем не бывало намазывала маслом кусок тоста; но он почувствовал, с каким значением она задала этот вопрос.
   — Обычно я перекусываю по пути на работу.
   — Всегда? Я думала, может, есть… — Она многозначительно подняла брови.
   — Нет. Даже в качестве… — Он выдержал такую же многозначительную паузу. — Никто не остается завтракать.
   Она коротко вздохнула и продолжила намазывать тост. Через несколько минут, когда она отставила в сторону пустую тарелку, он заметил:
   — Ты тоже проголодалась.
   — Очень.
   — Мне кажется, ты похудела на несколько фунтов.
   — Это из-за одежды. Я купила на несколько размеров больше.
   Чтобы ее фигура не привлекала внимания, пока она станет прятаться, решил он.
   Она взяла кружку с кофе и принялась разглядывать нарисованные на ней жизнерадостные маргаритки.
   — Расскажи про бабушку, которая здесь жила.
   — На самом деле она жила в Саванне. Пока дедушка был жив, они проводили здесь выходные. После его смерти бабушка переехала сюда насовсем. Решила, что дом в городе слишком большой для нее одной. Три этажа, полно комнат, и…
   — Дом, в котором ты сейчас живешь. Он кивнул.
   — Она завещала его мне. Я тогда не понимал, насколько щедро это было с ее стороны.
   — Сейчас старые дома в центре города — настоящее сокровище.
   — Купить его я бы ни за что не смог. Только не на полицейское жалованье. Я каждый день благодарю бабушку за ее доброту.
   — Наверное, она тебя очень любила.
   — Да, — сказал он, медленно кивнув. — Очень. Я не могу сваливать свои недостатки на несчастное детство.
   — У тебя хорошие родители?
   — Самые лучшие.
   И он рассказал ей, что его отец — священник, что он вырос в доме при церкви и в детстве не пропустил ни одной воскресной службы. Только если болел. Она удивилась, как удивлялись все.
   — Ну давай, спроси теперь, — сказал он.
   — Что спросить?
   — Почему я оказался там, где я есть? Почему не добился ничего лучшего? Почему религиозное воспитание никак на меня не повлияло?
   — Повлияло.
   Она сказала это тихо, но твердо, так что сердце подпрыгнуло у него в груди.
   — Дункан, ты честный человек. Даже когда ты ведешь себя грубо, видна твоя изначально добрая натура. Ты глубоко чувствуешь. Ты пытаешься делать то, что нужно.
   — Только не в последнее время. — Он выразительно посмотрел на нее.
   — Прости, — мягко сказала она.
   — Не надо. Я сам отвечаю за свой выбор.
   Она снова посмотрела на кружку с маргаритками.
   — Ты всегда хотел стать полицейским?
   — Нет. Только когда перешел в старший класс. — Видя ее удивленный взгляд, он пояснил: — Девочка, с которой мы вместе росли и дружили, была жестоко изнасилована и убита.
   — Ужасно, — прошептала она.
   — Да. Еще ужаснее то, что все догадывались, что это сделал ее отчим. Но у него был свой дилерский центр по продаже автомобилей и две радиостанции. Он был президентом клуба «Ротари»^[19]. Все боялись его тронуть, даже полиция. Расследование вели небрежно и в конце концов обвинили во всем парня с задержкой в развитии. Его отправили в лечебницу и навсегда оставили там. Уверен, он так и не смог понять, почему.
   — С тех пор ты борешься с несправедливостью. Значит, ты стал полицейским, чтобы добро побеждало зло.
   — Нет, — пошутил он. — Просто люблю командовать и играть с оружием.
   Он думал, она улыбнется, но Элиза осталась серьезной.
   — Дункан, если бы ты не был собой, я бы не рискнула просить тебя о помощи.
   Он помолчал, потом ответил:
   — Я думал, это из-за того, что я сказал тебе после торжественного ужина.
   Она осторожно поставила чашку с маргаритками на стол и заглянула в нее.
   — И поэтому тоже. Я пользовалась тем, что… что, как мне казалось, могло сработать. Я поступала так, как меня вынуждали обстоятельства. — Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. — И не один раз.
   Теперь они вплотную приблизились к главному разговору. И снова он постарался отложить его. Встал и начал убирать со стола. Она мыла посуду, он ее вытирал. Они стояли совсем рядом, но не произнесли ни слова.
   Когда посуда закончилась, она спросила:
   — Мы можем выйти на улицу? Я хочу посмотреть на воду. Дождь прекратился рано утром. Выглянуло солнце, и сразу все ярко заблестело, словно дочиста отмытое. Воздух был свежим. Краски казались ярче. Небо щеголяло темно-голубым цветом, много дней скрытым от глаз.
   Он отвел ее на специальный причал, с которого часто рыбачили он, его отец и дедушка. Она улыбнулась, когда он про это рассказывал:
   — Везунчик.
   — Только не в рыбалке, — рассмеялся он. — Мужчины в моей семье бездарные рыболовы. Нам просто нравилось сидеть вместе.
   — Вот поэтому ты и везунчик.
   Они сели на край грубого деревянного причала, свесили ноги и стали наблюдать за лодками, снующими по гавани Бофорта. Выждав паузу, он спросил:
   — У тебя все было не так удачно?
   — Ты про семью? Нет. Я из классической неблагополучной семьи. Отец бросил нас еще до моего рождения. О нем я ничего не знаю. Мать вышла замуж, родила еще одного ребенка, мальчика, а потом сбежал и этот муж. Точнее, она его выставила. Хотя врачи никогда ее не обследовали, мне кажется, она страдала от маниакально-депрессивного психоза. Со мной и моим сводным братом она была какой-то… придирчивой. Могла ни с того ни с сего впасть в ярость. Не хочу пересказывать неаппетитные подробности. Помолчав, она продолжила:
   — Мы с братом выжили, потому что держались друг за друга. Нас объединил страх перед матерью. Я любила его. А он меня. У нас никого не было, кроме друг друга. Закончив школу, я бралась за любую работу, лишь бы брат смог доучиться, а потом мы бы переехали в свой дом. Но брат, которого некому было воспитывать, связался с дурной компанией. Начал употреблять наркотики. Воровать. То и дело попадал в изолятор для несовершеннолетних. — Она повернулась к Дункану: — Знакомая история?
   — Еще как. У таких обычно грустный финал.
   — У этой тоже. Однажды брат сбежал. Оставил мне записку — сунул под «дворник» моей машины, когда я была на работе.
   — Где ты работала? — с любопытством спросил он.
   — В видеопрокате. Хозяин фактически поручил мне руководить всем. Заказами, учетом, классификацией, бухгалтерией. Я даже раздевалки мыла. На работу летела как на крыльях.
   — Чтобы вымыть раздевалки? Она улыбнулась:
   — Это небольшая плата за возможность смотреть фильмы.
   — Ты любишь кино?
   — Обожаю. Так что это была не работа, а рай земной. — Ее улыбка исчезла вместе с приятными воспоминаниями. — В записке брат написал, что у него есть свои планы на жизнь и нам с ним не по пути. Разбил мне сердце. Но что случилось, то случилось. Он сбежал, а я не знала, где его искать.
   Она запрокинула голову, чтобы посмотреть на небо, коснулась шеи сзади и засмеялась.
   — До чего забавное ощущение. Все время забываю, что волос больше нет.
   — А мне это уже почти нравится.
   — Врешь.
   — Нет, правда. — Они улыбнулись друг другу. Потом Дункан спросил, что было дальше.
   О брате не было вестей целый год. Неожиданно у матери обнаружили рак. Элиза сама за ней ухаживала.
   — Хотя я работала и приглядывала за матерью, я еще успевала ходить на занятия по искусству и кино в колледже. Было тяжело, но в целом жизнь была прекрасна. — Она тяжело вздохнула, не сводя глаз с воды. — Потом я наконец получила известия от брата. Ничего хорошего. Его отправляли в тюрьму за распространение наркотиков. Тяжелых.
   Дункан весь напрягся.
   — Савич?
   — Савич. Он взял моего впечатлительного брата под свое крылышко. Тот быстро втянулся и отличился в деле. Савич хорошо ему платил. Настолько хорошо, что тот даже смог купить дом, тот, в котором мы… в котором мы тогда встречались.
   — Они знают о существовании этого дома? Савич? Твой муж?
   — Не знаю. Вряд ли.
   Он тоже в этом сомневался. Если бы Наполи знал, где она находится, он бы не стал ждать ее в машине. Но он смог выследить только автомобиль.