Страница:
— Мы с большинством из них уже поговорили сразу после убийств.
— Можно еще разок; расширь список.
— Ладно.
Он притворился, что не замечает ее недовольства.
— И не забудь Чета Роллинза. Того, что убили в тюрьме.
— Дело «Ирландский ручей»?
— Точно.
— Это не наш случай. Расследование проводили в «Джексоне».
— И могли что-нибудь упустить.
— Хорошо. Я проверю, — сказала она. Потом спросила: — А ты в порядке?
— В полном.
— У тебя голос какой-то странный.
— Я зевал. — Он заметил, что Элиза дошла до конца ряда и поворачивает в его сторону. Пора закругляться. — Наверное, вздремну немного, — сказал он Диди. — Не забудь позвонить секретарше Наполи. И сразу сообщи, как только что-то найдешь. Пока.
Он отсоединился, пока Диди не успела еще что-нибудь спросить. И отключил звонок. Если Диди перезвонит, телефон только завибрирует.
Он вышел из бара навстречу Элизе. Заглянул к ней в тележку.
— Нашла все, что нужно?
— Куда ты звонил?
— На работу.
— Зачем?
— Привычка.
— Ты говорил с детективом Боуэн?
— С ее голосовой почтой. Оставил сообщение: отдыхаю, расслабляюсь, отлично провожу время.
— Когда расскажешь, что я жива?
— Когда во всем разберусь. Что ты купила?
Она по-прежнему не сводила глаз с телефона, пристегнутого у него к поясу. Потом криво улыбнулась и ответила:
— Конечно, супермодели из меня не получится, но по крайней мере я буду одета и причесана. Вкусный был лимонад?
— Хочешь?
— Чтобы у меня зубы стали красными? Он вытер рот.
— Правда, что ли?
— Ты похож на Дракулу, — засмеялась она. — Наверное, скоро сойдет.
Он оплатил ее покупки — при этом Дункан старательно не смотрел на трусики и лифчики, проплывавшие мимо него на товарной ленте — и они вернулись на Леди-Айленд. Остановились у палатки на обочине, купили к ужину свежих креветок.
— Воду я кипятить умею, — сказал он, передавая ей в окно пакет.
Вернувшись, отправились гулять. Бродили по узким островным переулкам, жарились на полуденном солнце. Дункан подумал, что хорошо бы им еще за руки взяться. Но брать Элизу за руку он не стал, и она тоже до него не дотронулась.
По возвращении домой она извинилась и пошла в душ. Дункан уселся в тени на ступеньках крыльца и, обливаясь потом, стал убеждать себя, что ему необходимо побыть одному — так лучше сочинять план о том, как поймать Лэрда и Савича. На самом деле он сбежал от звуков льющейся воды, доносившихся из ванной, и образа Элизы, покрытой мыльной пеной.
Она сама вышла к нему, принесла по стакану чая со льдом. От нее сладко пахло мылом. Волосы еще не просохли и торчали во все стороны. У оснований крашеных прядей начинали проглядывать светлые корни. Почувствовав его взгляд, она смущенно потрогала волосы рукой:
— Они отрастут.
— Можешь оставить короткую стрижку. Она такая… — Он уже хотел сказать «сексуальная», но поправился: — Привлекательная.
Она переоделась в обновки — светло-зеленые шорты и белую футболку, под которой слабо очерчивался новый бюстгальтер. Незатейливо. Скромно. Ему хотелось сорвать с нее все до последней нитки. Зубами.
Он резко встал и спросил, нужна ли ей еще ванная. Не нужна, сказала Элиза. Он быстро туда ушел, разделся и залез под душ. На полочке теперь появились крем для бритья в баночке нежного оттенка, розовая бритва, шампунь, кондиционер и увлажняющий гель для душа. С душевого распылителя свисала круглая сетчатая сиреневая мочалка.
— Бабьи причиндалы, — пробормотал Дункан, хватаясь за обычный кусок мыла.
Увы, бабьи причиндалы возбудили его эрекцию. Он даже горячую воду не стал включать.
Когда он вышел из душа, она сидела на диване и смотрела телевизор.
— Что это? — спросил он.
— Канал киноклассики.
— Он черно-белый.
— Ну и что?
— А это кто?
Она удивилась его невежеству:
— Натали Вуд[21], кто же еще.
— А. — Он сел на противоположный конец дивана. — Про что это?
— У них со Стивом Маккуином было свидание на одну ночь. Он его почти не помнит, а она забеременела. Она его находит и просит денег на аборт — это кино снимали тогда, когда аборты были запрещены и их делали тайно. Стив Маккуин пытается достать денег, после долгих приключений собирает нужную сумму и договаривается с врачом. Но когда они приходят в назначенное место — жуткое, холодное, пустое здание, — они не выдерживают.
— И что дальше?
— Она впадает в истерику, начинает кричать. Он — а он ждет ее в коридоре — бросается в кабинет и кричит врачу: «Если тронешь ее — убью!» Обнимает ее и утешает, пока она плачет. Это моя самая любимая сцена. Эта и следующая, когда они едут в такси на заднем сиденье, он обнимает ее одной рукой, а она засыпает у него на плече.
— С ума сойти. — Дункан не сводил с нее глаз.
— Хороший фильм.
— Нет, я про тебя. Как ты все это запомнила? Сколько раз ты его смотрела?
— Раз десять, если не больше. — К удивлению Дункана, Элиза взяла пульт и выключила телевизор.
— Разве ты не хочешь досмотреть до конца?
— Это сказка. У нее счастливый конец.
— Ты не веришь в счастливые концы? Она повернулась к нему:
— А ты?
Глава 26
Глава 27
— Можно еще разок; расширь список.
— Ладно.
Он притворился, что не замечает ее недовольства.
— И не забудь Чета Роллинза. Того, что убили в тюрьме.
— Дело «Ирландский ручей»?
— Точно.
— Это не наш случай. Расследование проводили в «Джексоне».
— И могли что-нибудь упустить.
— Хорошо. Я проверю, — сказала она. Потом спросила: — А ты в порядке?
— В полном.
— У тебя голос какой-то странный.
— Я зевал. — Он заметил, что Элиза дошла до конца ряда и поворачивает в его сторону. Пора закругляться. — Наверное, вздремну немного, — сказал он Диди. — Не забудь позвонить секретарше Наполи. И сразу сообщи, как только что-то найдешь. Пока.
Он отсоединился, пока Диди не успела еще что-нибудь спросить. И отключил звонок. Если Диди перезвонит, телефон только завибрирует.
Он вышел из бара навстречу Элизе. Заглянул к ней в тележку.
— Нашла все, что нужно?
— Куда ты звонил?
— На работу.
— Зачем?
— Привычка.
— Ты говорил с детективом Боуэн?
— С ее голосовой почтой. Оставил сообщение: отдыхаю, расслабляюсь, отлично провожу время.
— Когда расскажешь, что я жива?
— Когда во всем разберусь. Что ты купила?
Она по-прежнему не сводила глаз с телефона, пристегнутого у него к поясу. Потом криво улыбнулась и ответила:
— Конечно, супермодели из меня не получится, но по крайней мере я буду одета и причесана. Вкусный был лимонад?
— Хочешь?
— Чтобы у меня зубы стали красными? Он вытер рот.
— Правда, что ли?
— Ты похож на Дракулу, — засмеялась она. — Наверное, скоро сойдет.
Он оплатил ее покупки — при этом Дункан старательно не смотрел на трусики и лифчики, проплывавшие мимо него на товарной ленте — и они вернулись на Леди-Айленд. Остановились у палатки на обочине, купили к ужину свежих креветок.
— Воду я кипятить умею, — сказал он, передавая ей в окно пакет.
Вернувшись, отправились гулять. Бродили по узким островным переулкам, жарились на полуденном солнце. Дункан подумал, что хорошо бы им еще за руки взяться. Но брать Элизу за руку он не стал, и она тоже до него не дотронулась.
По возвращении домой она извинилась и пошла в душ. Дункан уселся в тени на ступеньках крыльца и, обливаясь потом, стал убеждать себя, что ему необходимо побыть одному — так лучше сочинять план о том, как поймать Лэрда и Савича. На самом деле он сбежал от звуков льющейся воды, доносившихся из ванной, и образа Элизы, покрытой мыльной пеной.
Она сама вышла к нему, принесла по стакану чая со льдом. От нее сладко пахло мылом. Волосы еще не просохли и торчали во все стороны. У оснований крашеных прядей начинали проглядывать светлые корни. Почувствовав его взгляд, она смущенно потрогала волосы рукой:
— Они отрастут.
— Можешь оставить короткую стрижку. Она такая… — Он уже хотел сказать «сексуальная», но поправился: — Привлекательная.
Она переоделась в обновки — светло-зеленые шорты и белую футболку, под которой слабо очерчивался новый бюстгальтер. Незатейливо. Скромно. Ему хотелось сорвать с нее все до последней нитки. Зубами.
Он резко встал и спросил, нужна ли ей еще ванная. Не нужна, сказала Элиза. Он быстро туда ушел, разделся и залез под душ. На полочке теперь появились крем для бритья в баночке нежного оттенка, розовая бритва, шампунь, кондиционер и увлажняющий гель для душа. С душевого распылителя свисала круглая сетчатая сиреневая мочалка.
— Бабьи причиндалы, — пробормотал Дункан, хватаясь за обычный кусок мыла.
Увы, бабьи причиндалы возбудили его эрекцию. Он даже горячую воду не стал включать.
Когда он вышел из душа, она сидела на диване и смотрела телевизор.
— Что это? — спросил он.
— Канал киноклассики.
— Он черно-белый.
— Ну и что?
— А это кто?
Она удивилась его невежеству:
— Натали Вуд[21], кто же еще.
— А. — Он сел на противоположный конец дивана. — Про что это?
— У них со Стивом Маккуином было свидание на одну ночь. Он его почти не помнит, а она забеременела. Она его находит и просит денег на аборт — это кино снимали тогда, когда аборты были запрещены и их делали тайно. Стив Маккуин пытается достать денег, после долгих приключений собирает нужную сумму и договаривается с врачом. Но когда они приходят в назначенное место — жуткое, холодное, пустое здание, — они не выдерживают.
— И что дальше?
— Она впадает в истерику, начинает кричать. Он — а он ждет ее в коридоре — бросается в кабинет и кричит врачу: «Если тронешь ее — убью!» Обнимает ее и утешает, пока она плачет. Это моя самая любимая сцена. Эта и следующая, когда они едут в такси на заднем сиденье, он обнимает ее одной рукой, а она засыпает у него на плече.
— С ума сойти. — Дункан не сводил с нее глаз.
— Хороший фильм.
— Нет, я про тебя. Как ты все это запомнила? Сколько раз ты его смотрела?
— Раз десять, если не больше. — К удивлению Дункана, Элиза взяла пульт и выключила телевизор.
— Разве ты не хочешь досмотреть до конца?
— Это сказка. У нее счастливый конец.
— Ты не веришь в счастливые концы? Она повернулась к нему:
— А ты?
Глава 26
— Раньше верил, — сказал он. — А сейчас не знаю. Она с мрачным видом откинулась на спинку дивана.
— Я тоже не знаю. Думаю, я вела себя ужасно наивно, наверное, даже глупо. Решила, что выйду замуж за Като, чтобы легче было найти против него улики, передам их властям. И тогда его станут судить и посадят в тюрьму. Так я отомщу за Чета и остановлю преступную деятельность Като. Он больше не сможет дурачить своих доверчивых избирателей. — Она тяжело вздохнула. — А я смогу начать жизнь заново. С чистого листа. Новую жизнь. — Она горько усмехнулась. — Я не ожидала всего этого. Не думала, что придется так долго искать улики. — Она посмотрела на Дункана и спросила: — Чем все это закончится?
— Пока не знаю. Доказательств у нас нет. Ничего, кроме твоих слов, а этого недостаточно.
— Понимаю. И потом, официально я мертва.
— А если Савич или Лэрд пронюхают, что это не так, то убьют тебя по-настоящему. Я не смогу долго прятать и защищать тебя.
— А письмо Чета? Он нахмурился.
— Слишком неопределенно. Слишком много лазеек для хорошего адвоката.
— Так что же нам делать?
— Во-первых, мне нужен список дел, которые Като провернул для Савича. Номер дела, кем был обвиняемый, какой был приговор. Эти поиски займут некоторое время. Искать надо осторожно, чтобы никто ничего не заподозрил. Далее, надо определить всех, кем они пожертвовали в качестве козлов отпущения, как Четом. Может, кто-то из таких ребят уже давно торчит в тюрьме и созрел, чтобы заключить с нами сделку, например, в обмен на сокращение срока. Хотя такое мы уже пробовали.
— И все умирали.
— И все умирали. — Он встал и принялся мерить комнату шагами. — Говоришь, никаких бумаг, записей на автоответчике, чеков, старых переводных векселей, депозитных книжек?
Она покачала головой.
— В кабинете есть сейф, но я не знаю шифра.
— Если получить ордер на обыск, мы сумеем открыть сейф. Но для того, чтобы получить ордер, нужна веская причина. А его кабинет в суде?
— Разве он станет держать там эти бумаги?
— Вряд ли. И опять же, без ордера на обыск не обойтись. — Он стукнул кулаком по своей ладони. — Как Савич с ним расплачивается?
— Наверное, у Като есть счет в другой стране. Может, на Каймановых островах. Мы ездили туда отдыхать.
— Может быть. Но тогда придется подключить к расследованию ФБР, начнется бесконечная писанина и юридические… — Он вдруг замолчал.
— Что?
— Юридические формальности, — рассеянно закончил он. — Мне надо как следует все это обдумать.
— Ладно. Я пойду готовить ужин. А ты думай.
И он стал думать. Делать это было нелегко, очень отвлекала Элиза, ходившая туда-сюда по кухне. Он сел за стол, положил перед собой блокнот, ручку. Но сосредоточиться удавалось с трудом.
Вот Элиза хочет что-то достать с верхней полки, ее футболка приподнимается, и обнажается полоска кожи.
Элиза нагибается, чтобы вынуть сито из шкафчика.
Элиза проходит мимо, ее грудь на уровне его глаз.
Напряжение росло в нем прямо пропорционально рассеянности, и это его сердило. Наконец он перестал делать вид, что работает, и накрыл на стол. Она подала ужин. Наверное, Элиза почувствовала его мрачное расположение духа, потому что разговора не начинала. Поели молча.
Наконец она сказала:
— Хорошие креветки.
— Свежие.
— Хочешь еще хлеба?
— Нет, спасибо.
— Салата?
— Я наелся.
— Точно?
Он бросил пустой панцирь креветки на тарелку в центре стола (уже доверху заполненную креветочным мусором), а мясо положил в рот.
— Ну да, с чего мне быть голодным?
— Не знаю. Ты все время молчишь.
— Я думаю.
— А. — Она оторвала бумажную салфетку от рулона — Дункан положил его на стол вместе с тарелками — и вытерла руки. — Я тоже кое о чем думала сегодня.
— О чем?
— Что, если бы я сразу пошла в полицию с письмом Чета, мы с тобой могли бы встретиться.
— Но ты ведь не пошла. — Он оторвал кусок салфетки, промокнул губы. — Завела вместо этого дружбу с Савичем, а потом нырнула в постель к Като.
Этими словами он словно дал ей пощечину. Стоило ей немного опомниться, и внутри начал закипать гнев.
— Именно.
— Разумеется, ты поступала так, как вынуждали обстоятельства. Использовала то, что имела. Мы все понимаем, о чем идет речь. Сначала поймала на это Като Лэрда, потом меня. Может, и Савича тоже пыталась, хоть и не признаешься. Тебе на редкость повезло. Работает без промаха.
Она с шумом отодвинула стул:
— Какая же ты скотина. Он тоже вскочил с места.
— Зато не… — Он быстро закрыл рот. Но это слово, хоть и несказанное вслух, подлило масла в огонь.
— Не стесняйся, Дункан. Договаривай. Зато ты не шлюха. Она собрала свои приборы, тарелку. Панцири креветок ссыпала в мусорное ведро, посуду положила в раковину. Он поступил точно так же. Они старательно избегали прикосновений, даже не глядели друг на друга.
Когда со стола было убрано, Дункан уже горячо сожалел о сказанном. Он аккуратно сложил полотенце для посуды. Несколько мучительных минут изучал его полинявшие полоски, проклиная себя за то, что оказался таким сукиным сыном и лицемером.
Повернулся к ней.
— Я устал, — сказал он. — Нервы на пределе. Я не хотел этого говорить.
— Еще как хотел.
— Элиза.
Она отпрянула от него, выставив руку вперед.
— Я больше не хочу об этом говорить. Меня уже тошнит от разговоров. От всего.
На ее лице застыло то холодное, замкнутое выражение, которое он видел в первый вечер. Не было оживления и восторга, с какими она смотрела сентиментальный фильм, романтическую историю. Не было надежды на счастливый финал.
Не говоря ни слова, она повернулась, прошла в спальню и хлопнула за собой дверью.
Его разбудило птичье чириканье почти под самым окном. Час был ранний. Солнце только показалось. Он редко вставал с рассветом; с другой стороны, лег он вчера тоже непривычно рано. Сначала пытался привести в порядок скомканные мысли и взбудораженные чувства. Потом сдался и закрыл глаза. Последнее, что он запомнил. Спал он крепко и без сновидений.
Дункан сбросил легкое одеяло и встал. Потянулся, чтобы размять затекшие мышцы. Прикинул, не пробежаться ли по утренней прохладе. Нет, для этого он еще недостаточно проснулся. Подождет немного. Пока Элиза не проснется.
Дверь в спальню была закрыта со вчерашнего вечера.
Он натянул джинсы. Сходил в ванную, собственноручно опустил после себя сиденье. Интересно, чем люди занимаются в это время дня, если их не вызывают на работу? Или если не тренируются? Смотрят утренние передачи? Газеты у него не было, а включать телевизор он не стал, чтобы не будить Элизу.
Кофе. Он сварит кофе, только не очень крепкий.
Он принялся задело, но хватило его ненадолго, руки сами опустились. Дункан уставился в окно над раковиной. Сегодня вода была очень спокойной, ровной, словно зеркало, только одинокая рыбацкая лодочка морщила ее гладь.
С чего он вчера так на нее взъелся? А если бы Элизе удалось найти улики против Лэрда и Савича, он бы выставил себя таким же дураком и так же принялся ее оскорблять? Или расхваливал бы ее мужество, превозносил за принесенное в жертву личное счастье?
Или на самом деле он вымещал на ней свои неудачи? Ведь он сам, несмотря на весь свой опыт, несмотря на дипломы, содействие полиции, тоже не смог вывести этих преступников на чистую воду.
А ведь ему не приходилось для этого жертвовать собой. Как Элизе.
Кажется, им в большей степени владела ревность, а не гнев. Вот почему он и завелся. Разозлился, потому что не мог выносить мысли о ней и Като. О ней с любым другим мужчиной. Кроме себя.
Раздумывать над этим он не стал. Оставил на столе бумажный фильтр и кофейник и пошел в спальню. Решительно распахнул дверь.
Она лежала спиной к нему. Услышав скрип, Элиза оторвала голову от подушки, повернулась на спину и посмотрела на дверь. Увидела Дункана, приподнялась на локтях.
— Что-то случилось?
— Нет.
Она посмотрела в окно.
— Сколько времени?
— Рассвет начался.
— А.
Повисла пауза. Они смотрели друг на друга. Только звук их дыхания нарушал тишину в по-утреннему сумеречной комнате. Дункан подошел к кровати. От Элизы шел теплый, сонный запах. Она была в пижаме, которую купила вчера. Хлопковая маечка мягко обрисовывала грудь. Он хрипло прошептал:
— Ты притворялась?
Несколько секунд она недоуменно смотрела на него, потом поняла: — Да. У него екнуло сердце.
— Каждый раз, когда исполняла супружеский долг. — Она тряхнула головой, хрипло прибавила: — Но не с тобой.
Он шумно, с облегчением выдохнул. Не сводя с нее глаз, расстегнул джинсы, снял, потом стянул трусы. Приподнял легкое одеяло и лег рядом с ней, взял ее лицо в свои ладони.
Прижался лбом к ее лбу, вдохнул ее запах.
— Он твой муж.
— Формально. Но я ему не жена.
Она чуть повернула голову и прикоснулась к его губам, поддразнивая. Он прорычал какой-то победный вопль и поцеловал ее. Пальцы зарылись в ее коротко остриженные волосы. Но эта страсть была нежной, она не ослепляла.
Они долго целовались, то глубоко и страстно, то просто прижимались друг к другу губами. Наконец он поднял голову и посмотрел ей в лицо, разрумянившееся уже не только от сна.
— Позволь… — Она отстранилась, сняла легкую пижаму и сразу же крепко его обняла. Теперь ничто не мешало их прикосновениям. Они разом вздохнули от наслаждения и снова слились в поцелуе.
Оружие Дункана было наготове, твердо упираясь в нее, и когда закончился долгий поцелуй, они уже не могли остановиться. Он приподнялся, чтобы посмотреть на нее. Прекраснейшая. Он скользнул пальцами по волосам у нее на лобке и плоскому животу, погладил груди.
Потом нежно сжал одну, обхватил сосок губами и стал ласкать. Она согласно положила ладонь на его руку, а другой прижала к себе его голову. Ее вздохи указывали ему путь, стоны подсказывали, как лучше действовать; в самые проникновенные моменты она приподнимала бедра и шептала его имя.
Он покрыл ее поцелуями плечи, грудь и живот и спустился к бедрам. Скользнув ладонями под бедра, он приподнял и прижал ее к своему лицу, зарылся в мягкие волосы. Произнес ее имя, божественное, любимое, единственное.
Наконец, когда губы увлажнились от ее сока, он приподнялся, поцеловал ее рот и одновременно глубоко вошел в нее. Он думал, он ясно все помнит. Ничуть. Это было лучше, чем воспоминания. Она обхватила его целиком, стиснула. Жаркая и тесная. Женщина. Элиза.
Он согнул ей одну ногу и прижал к груди, чтобы усилить наслаждение, и начал толчки. Кончиками пальцев она ласкала ему поясницу, ягодицы, складку между ними. От этих прикосновений можно было сойти с ума.
Его толчки становились быстрее и глубже. Он хотел было остановиться, продлить наслаждение. Но до оргазма оставалось рукой подать. Он просунул руку вниз между их телами, надавил кончиком пальца, быстро заскользил им по кругу.
Ее тело выгнулось дугой. Она выкрикнула его имя и стиснула в объятиях.
Опустошив себя в нее, он подумал: «Разве может быть неправильным то, что приносит такое настоящее, совершенное наслаждение?»
Они лежали лицом к лицу на одной подушке. Она держала в своей руке его обмякший пенис; каждый раз, когда ее большой палец дотрагивался до его головки, по всему телу Дункана разливалась волна удовольствия.
— Я не мог больше сопротивляться, — сказал он. Она с легкой грустью взглянула на него:
— Ты будешь жалеть о том, что сделал? Он прижал ее к себе, шепнул ей в волосы:
— Нет. Нет. Что бы ни случилось, я об этом не пожалею.
Они поцеловались. Когда они оторвались друг от друга, он сказал, криво усмехнувшись:
— После того, что я вчера наговорил, прийти к тебе было большой наглостью. Почему ты не выгнала меня к чертовой матери? Не велела оставить в покое?
— А вдруг ты бы послушался?
— Ты не хотела, чтобы я убирался к чертовой матери и оставлял тебя в покое?
— Увы, нет.
Они радостно улыбнулись друг другу. Его ладонь лежала у нее между бедер. Он слегка ее напряг.
— Элиза, дело ведь не только в этом.
— Правда?
Он покачал головой.
— Может быть, когда я тебя увидел впервые, это и было правдой. Но даже когда я узнал, кто ты, когда решил, что после этого торжественного ужина никогда больше не увижу тебя, я думал о тебе. Везде, всюду. В ту ночь, когда умер Троттер, я понял, почему. Ведь это было так очевидно. У тебя был такой вид… Покинутый. Одинокий. Печальный.
Она погладила его по щеке.
— Ты богатая светская дама, с влиятельным красавцем-мужем, который носит тебя на руках. Я не мог понять, почему у тебя такой несчастный вид… Господи, я только сейчас нашел верное слово. Испуганный. Ты была испуганной. И хотя ты была главной подозреваемой, первым делом мне захотелось тебе помочь.
— Когда я пришла к тебе домой в то утро, ты, кажется, совершенно не хотел мне помогать.
— Я боялся.
— Меня?
— Всего. Сколько бы я ни напускал на себя благородство и важность, я отчаянно тебя хотел. Обнаженную, вот как сейчас. Не улыбайся. Для полицейского это огромная внутренняя борьба.
— Я просто рада, что ты отчаянно меня хотел, обнаженную, вот как сейчас. Я вовсе не стараюсь обесценить твою внутреннюю борьбу. Если бы ее не было, я бы никогда тебя не полюбила.
Он чуть отстранился. Испытующе посмотрел на нее. Она кивнула:
— Я же говорила об этом той ночью в доме. Разве ты не слушал?
— Слушал. Но я думал, ты говоришь в общем.
— Нет, — сказала она. — Ты потряс меня так же, как и я тебя, Дункан. Я думала, годы, прожитые с Като, убили эту часть моей души. Я думала, что никогда не смогу полюбить. Но ты заговорил со мной на том торжественном вечере, и у меня сердце замерло при виде тебя.
— Твое сердце замерло при виде меня? Правда? Она согласно хмыкнула.
— И с тех пор замирает каждый раз, когда мы встречаемся. Дункан, мне отчаянно нужна была твоя помощь. Но с тем же отчаянием я хотела быть с тобой.
Она потянулась поцеловать его в грудь, нежно куснула, языком поиграла с его соском.
Дункан почувствовал, как снова начинает отвердевать в ее ладони, но отстранился.
— Нельзя, — мрачно сказал он. — Мы с тобой за безопасный секс, а предохраняться нечем.
По ее лицу пробежала тень, глаза затуманила грусть.
— Неважно. — Она замолчала, потом вздохнула. — Като твердо сказал, что ребенок ему не нужен. По его настоянию еще до свадьбы мне перевязали маточные трубы.
Дункан не шевельнулся. Слова медленно доходили до его сознания.
— Я согласилась, поскольку ни за что не хотела ребенка от него. Тогда для меня самым главным было отомстить за Чета, об остальном я не думала. Мне казалось, что бездетностью можно за это расплатиться.
Он крепко прижал ее к себе. Прижал ее голову к груди. И подумал, что Като Лэрда он, пожалуй, все-таки убьет.
Элиза узнала отрывок из классики, который он играл на пианино. И улыбнулась, не открывая глаз. Он соврал, когда сказал ей, что играет «иногда». Чтобы так уверенно играть Моцарта, надо играть часто. Что еще она не знает о Дункане Хэтчере?
Она знала, что он превосходный любовник. Все ее тело восхитительно ныло. Они занимались любовью много часов, отрываясь друг от друга только по причине естественных надобностей и еще один раз, чтобы выпить по стакану воды со льдом. Она взбодрила их силы, и они снова ринулись друг на друга.
В перерывах они подолгу разговаривали, иногда просто болтали любовную чепуху. Рассказывали о себе, узнавали друг о друге все новое и новое — увлекательное занятие для тех, кто недавно влюблен.
Но часто они говорили о серьезных вещах. Каждый раз при имени Като Элиза напрягалась. Но она понимала желание Дункана нанести удар быстро и решительно. Он строил планы. Она слушала, спорила, предлагала просто уехать вместе, а Като и Савич пусть катятся ко всем чертям.
Но он не мог бросить свои обязанности.
Она не могла поступиться своей клятвой отомстить за смерть Чета.
Они оба это знали. Еще они знали, что для них все может закончиться, когда правда выйдет наружу. Они не говорили об этом страхе, но он был такой же сильный и несомненный, как их желание. Неопределенность будущего придавала особую безоглядность их сексу. Они жадно сплетались друг с другом, их страсть смешивалась с отчаянием.
Было еще кое-что. Она очень боялась потерять Дункана. Она боялась не меньше, что у него остались сомнения на ее счет. Однажды она отстранилась, и Дункан спросил, отдышавшись:
— Почему ты остановилась? То есть, если не хочешь, не надо. Но зачем же тогда ты сама начала, если…
— Я хочу.
— Ладно. Но его вопрос остался без ответа. Она избегала его взгляда, пока он сам не повернул ее голову к себе.
— Из-за твоих вчерашних слов. Я не хочу, чтобы ты думал, что с ним я была такой же. Это все не так.
— Элиза, — тихо сказал он. — Ты здесь. Со мной. Сейчас. Это для меня самое главное.
Теперь она могла ласкать его, как хотела. Она с нежностью вспомнила, как умело она длила его наслаждение, как он стонал и выкрикивал ее имя, обхватив ее голову ладонями, каким он был огромным и твердым в тот момент, когда последнее дразнящее прикосновение ее языка заставило его выплеснуться через край.
Теперь он повернул ее спиной к себе и обнял. Потом поцеловал в шею сзади.
— Спи, — сонным голосом сказал он. Его ладонь легла ей на грудь. Несколько минут они мирно лежали, потом кончиками пальцев он рассеянно играл с ее соском.
— Интересно, как я могу спать, если ты так себя ведешь?
— Извини. — Его ладонь скользнула вниз, забралась между бедрами.
А пальцы вдруг оказались внутри ее.
— Дункан, — выдохнула она.
— Ш-ш, — сказал он. — Попробуй уснуть.
Она попробовала. Минуту, не больше. Потом пробормотала:
— Пусть твой большой палец ведет себя тихо.
— Ладно.
Но, конечно, удержать большой палец не было никакой возможности, и вскоре она трепетала от спазмов негромкого, но всепоглощающего оргазма. Затихнув, она прошептала:
— Обманщик.
Он тихо засмеялся. Это было последнее, что она запомнила перед тем, как заснула.
Интересно, сколько она спала? Взглянув в окно на положение солнца, она решила, что уже далеко за полдень. Пока она вылезала из кровати, соль-мажорная соната Моцарта закончилась. Теперь Дункан начал новую вещь.
Она узнала ее после первых же тактов, дыхание у нее перехватило. Она быстро натянула пижаму и подошла к двери. Здесь она остановилась, чтобы посмотреть, как его пальцы живо двигаются по клавишам, всегда точно попадая по нотам; он играл с той же страстью, с какой занимался любовью.
Она подошла к нему, взъерошила пальцами волосы. Он повернулся к ней, но играть не перестал.
— «К Элизе», — сказала она.
— «К Элизе».
Он сыграл на крещендо — работали не только кисти его рук, но и локти и плечи — и дал музыке замереть на последних берущих за душу нотах. Убрал пальцы с клавиш, ногу с педали. Когда затихла последняя нота, он перекинул правую ногу через сиденье скамеечки, обнял ее за ноги и притянул к себе.
— Дункан, это же прекрасно.
— Нет, — сказал он, зарываясь носом ей в грудь. — Это ты прекрасна, Элиза.
— Ах ты, лживый сукин сын!
Они оба чуть не подпрыгнули от этого неожиданного вопля.
У входной двери стояла и пристально глядела на них детектив Диди Боуэн. Она злобно пнула дверь ногой, та с грохотом захлопнулась.
— Ты все-таки играешь на пианино.
— Я тоже не знаю. Думаю, я вела себя ужасно наивно, наверное, даже глупо. Решила, что выйду замуж за Като, чтобы легче было найти против него улики, передам их властям. И тогда его станут судить и посадят в тюрьму. Так я отомщу за Чета и остановлю преступную деятельность Като. Он больше не сможет дурачить своих доверчивых избирателей. — Она тяжело вздохнула. — А я смогу начать жизнь заново. С чистого листа. Новую жизнь. — Она горько усмехнулась. — Я не ожидала всего этого. Не думала, что придется так долго искать улики. — Она посмотрела на Дункана и спросила: — Чем все это закончится?
— Пока не знаю. Доказательств у нас нет. Ничего, кроме твоих слов, а этого недостаточно.
— Понимаю. И потом, официально я мертва.
— А если Савич или Лэрд пронюхают, что это не так, то убьют тебя по-настоящему. Я не смогу долго прятать и защищать тебя.
— А письмо Чета? Он нахмурился.
— Слишком неопределенно. Слишком много лазеек для хорошего адвоката.
— Так что же нам делать?
— Во-первых, мне нужен список дел, которые Като провернул для Савича. Номер дела, кем был обвиняемый, какой был приговор. Эти поиски займут некоторое время. Искать надо осторожно, чтобы никто ничего не заподозрил. Далее, надо определить всех, кем они пожертвовали в качестве козлов отпущения, как Четом. Может, кто-то из таких ребят уже давно торчит в тюрьме и созрел, чтобы заключить с нами сделку, например, в обмен на сокращение срока. Хотя такое мы уже пробовали.
— И все умирали.
— И все умирали. — Он встал и принялся мерить комнату шагами. — Говоришь, никаких бумаг, записей на автоответчике, чеков, старых переводных векселей, депозитных книжек?
Она покачала головой.
— В кабинете есть сейф, но я не знаю шифра.
— Если получить ордер на обыск, мы сумеем открыть сейф. Но для того, чтобы получить ордер, нужна веская причина. А его кабинет в суде?
— Разве он станет держать там эти бумаги?
— Вряд ли. И опять же, без ордера на обыск не обойтись. — Он стукнул кулаком по своей ладони. — Как Савич с ним расплачивается?
— Наверное, у Като есть счет в другой стране. Может, на Каймановых островах. Мы ездили туда отдыхать.
— Может быть. Но тогда придется подключить к расследованию ФБР, начнется бесконечная писанина и юридические… — Он вдруг замолчал.
— Что?
— Юридические формальности, — рассеянно закончил он. — Мне надо как следует все это обдумать.
— Ладно. Я пойду готовить ужин. А ты думай.
И он стал думать. Делать это было нелегко, очень отвлекала Элиза, ходившая туда-сюда по кухне. Он сел за стол, положил перед собой блокнот, ручку. Но сосредоточиться удавалось с трудом.
Вот Элиза хочет что-то достать с верхней полки, ее футболка приподнимается, и обнажается полоска кожи.
Элиза нагибается, чтобы вынуть сито из шкафчика.
Элиза проходит мимо, ее грудь на уровне его глаз.
Напряжение росло в нем прямо пропорционально рассеянности, и это его сердило. Наконец он перестал делать вид, что работает, и накрыл на стол. Она подала ужин. Наверное, Элиза почувствовала его мрачное расположение духа, потому что разговора не начинала. Поели молча.
Наконец она сказала:
— Хорошие креветки.
— Свежие.
— Хочешь еще хлеба?
— Нет, спасибо.
— Салата?
— Я наелся.
— Точно?
Он бросил пустой панцирь креветки на тарелку в центре стола (уже доверху заполненную креветочным мусором), а мясо положил в рот.
— Ну да, с чего мне быть голодным?
— Не знаю. Ты все время молчишь.
— Я думаю.
— А. — Она оторвала бумажную салфетку от рулона — Дункан положил его на стол вместе с тарелками — и вытерла руки. — Я тоже кое о чем думала сегодня.
— О чем?
— Что, если бы я сразу пошла в полицию с письмом Чета, мы с тобой могли бы встретиться.
— Но ты ведь не пошла. — Он оторвал кусок салфетки, промокнул губы. — Завела вместо этого дружбу с Савичем, а потом нырнула в постель к Като.
Этими словами он словно дал ей пощечину. Стоило ей немного опомниться, и внутри начал закипать гнев.
— Именно.
— Разумеется, ты поступала так, как вынуждали обстоятельства. Использовала то, что имела. Мы все понимаем, о чем идет речь. Сначала поймала на это Като Лэрда, потом меня. Может, и Савича тоже пыталась, хоть и не признаешься. Тебе на редкость повезло. Работает без промаха.
Она с шумом отодвинула стул:
— Какая же ты скотина. Он тоже вскочил с места.
— Зато не… — Он быстро закрыл рот. Но это слово, хоть и несказанное вслух, подлило масла в огонь.
— Не стесняйся, Дункан. Договаривай. Зато ты не шлюха. Она собрала свои приборы, тарелку. Панцири креветок ссыпала в мусорное ведро, посуду положила в раковину. Он поступил точно так же. Они старательно избегали прикосновений, даже не глядели друг на друга.
Когда со стола было убрано, Дункан уже горячо сожалел о сказанном. Он аккуратно сложил полотенце для посуды. Несколько мучительных минут изучал его полинявшие полоски, проклиная себя за то, что оказался таким сукиным сыном и лицемером.
Повернулся к ней.
— Я устал, — сказал он. — Нервы на пределе. Я не хотел этого говорить.
— Еще как хотел.
— Элиза.
Она отпрянула от него, выставив руку вперед.
— Я больше не хочу об этом говорить. Меня уже тошнит от разговоров. От всего.
На ее лице застыло то холодное, замкнутое выражение, которое он видел в первый вечер. Не было оживления и восторга, с какими она смотрела сентиментальный фильм, романтическую историю. Не было надежды на счастливый финал.
Не говоря ни слова, она повернулась, прошла в спальню и хлопнула за собой дверью.
Его разбудило птичье чириканье почти под самым окном. Час был ранний. Солнце только показалось. Он редко вставал с рассветом; с другой стороны, лег он вчера тоже непривычно рано. Сначала пытался привести в порядок скомканные мысли и взбудораженные чувства. Потом сдался и закрыл глаза. Последнее, что он запомнил. Спал он крепко и без сновидений.
Дункан сбросил легкое одеяло и встал. Потянулся, чтобы размять затекшие мышцы. Прикинул, не пробежаться ли по утренней прохладе. Нет, для этого он еще недостаточно проснулся. Подождет немного. Пока Элиза не проснется.
Дверь в спальню была закрыта со вчерашнего вечера.
Он натянул джинсы. Сходил в ванную, собственноручно опустил после себя сиденье. Интересно, чем люди занимаются в это время дня, если их не вызывают на работу? Или если не тренируются? Смотрят утренние передачи? Газеты у него не было, а включать телевизор он не стал, чтобы не будить Элизу.
Кофе. Он сварит кофе, только не очень крепкий.
Он принялся задело, но хватило его ненадолго, руки сами опустились. Дункан уставился в окно над раковиной. Сегодня вода была очень спокойной, ровной, словно зеркало, только одинокая рыбацкая лодочка морщила ее гладь.
С чего он вчера так на нее взъелся? А если бы Элизе удалось найти улики против Лэрда и Савича, он бы выставил себя таким же дураком и так же принялся ее оскорблять? Или расхваливал бы ее мужество, превозносил за принесенное в жертву личное счастье?
Или на самом деле он вымещал на ней свои неудачи? Ведь он сам, несмотря на весь свой опыт, несмотря на дипломы, содействие полиции, тоже не смог вывести этих преступников на чистую воду.
А ведь ему не приходилось для этого жертвовать собой. Как Элизе.
Кажется, им в большей степени владела ревность, а не гнев. Вот почему он и завелся. Разозлился, потому что не мог выносить мысли о ней и Като. О ней с любым другим мужчиной. Кроме себя.
Раздумывать над этим он не стал. Оставил на столе бумажный фильтр и кофейник и пошел в спальню. Решительно распахнул дверь.
Она лежала спиной к нему. Услышав скрип, Элиза оторвала голову от подушки, повернулась на спину и посмотрела на дверь. Увидела Дункана, приподнялась на локтях.
— Что-то случилось?
— Нет.
Она посмотрела в окно.
— Сколько времени?
— Рассвет начался.
— А.
Повисла пауза. Они смотрели друг на друга. Только звук их дыхания нарушал тишину в по-утреннему сумеречной комнате. Дункан подошел к кровати. От Элизы шел теплый, сонный запах. Она была в пижаме, которую купила вчера. Хлопковая маечка мягко обрисовывала грудь. Он хрипло прошептал:
— Ты притворялась?
Несколько секунд она недоуменно смотрела на него, потом поняла: — Да. У него екнуло сердце.
— Каждый раз, когда исполняла супружеский долг. — Она тряхнула головой, хрипло прибавила: — Но не с тобой.
Он шумно, с облегчением выдохнул. Не сводя с нее глаз, расстегнул джинсы, снял, потом стянул трусы. Приподнял легкое одеяло и лег рядом с ней, взял ее лицо в свои ладони.
Прижался лбом к ее лбу, вдохнул ее запах.
— Он твой муж.
— Формально. Но я ему не жена.
Она чуть повернула голову и прикоснулась к его губам, поддразнивая. Он прорычал какой-то победный вопль и поцеловал ее. Пальцы зарылись в ее коротко остриженные волосы. Но эта страсть была нежной, она не ослепляла.
Они долго целовались, то глубоко и страстно, то просто прижимались друг к другу губами. Наконец он поднял голову и посмотрел ей в лицо, разрумянившееся уже не только от сна.
— Позволь… — Она отстранилась, сняла легкую пижаму и сразу же крепко его обняла. Теперь ничто не мешало их прикосновениям. Они разом вздохнули от наслаждения и снова слились в поцелуе.
Оружие Дункана было наготове, твердо упираясь в нее, и когда закончился долгий поцелуй, они уже не могли остановиться. Он приподнялся, чтобы посмотреть на нее. Прекраснейшая. Он скользнул пальцами по волосам у нее на лобке и плоскому животу, погладил груди.
Потом нежно сжал одну, обхватил сосок губами и стал ласкать. Она согласно положила ладонь на его руку, а другой прижала к себе его голову. Ее вздохи указывали ему путь, стоны подсказывали, как лучше действовать; в самые проникновенные моменты она приподнимала бедра и шептала его имя.
Он покрыл ее поцелуями плечи, грудь и живот и спустился к бедрам. Скользнув ладонями под бедра, он приподнял и прижал ее к своему лицу, зарылся в мягкие волосы. Произнес ее имя, божественное, любимое, единственное.
Наконец, когда губы увлажнились от ее сока, он приподнялся, поцеловал ее рот и одновременно глубоко вошел в нее. Он думал, он ясно все помнит. Ничуть. Это было лучше, чем воспоминания. Она обхватила его целиком, стиснула. Жаркая и тесная. Женщина. Элиза.
Он согнул ей одну ногу и прижал к груди, чтобы усилить наслаждение, и начал толчки. Кончиками пальцев она ласкала ему поясницу, ягодицы, складку между ними. От этих прикосновений можно было сойти с ума.
Его толчки становились быстрее и глубже. Он хотел было остановиться, продлить наслаждение. Но до оргазма оставалось рукой подать. Он просунул руку вниз между их телами, надавил кончиком пальца, быстро заскользил им по кругу.
Ее тело выгнулось дугой. Она выкрикнула его имя и стиснула в объятиях.
Опустошив себя в нее, он подумал: «Разве может быть неправильным то, что приносит такое настоящее, совершенное наслаждение?»
Они лежали лицом к лицу на одной подушке. Она держала в своей руке его обмякший пенис; каждый раз, когда ее большой палец дотрагивался до его головки, по всему телу Дункана разливалась волна удовольствия.
— Я не мог больше сопротивляться, — сказал он. Она с легкой грустью взглянула на него:
— Ты будешь жалеть о том, что сделал? Он прижал ее к себе, шепнул ей в волосы:
— Нет. Нет. Что бы ни случилось, я об этом не пожалею.
Они поцеловались. Когда они оторвались друг от друга, он сказал, криво усмехнувшись:
— После того, что я вчера наговорил, прийти к тебе было большой наглостью. Почему ты не выгнала меня к чертовой матери? Не велела оставить в покое?
— А вдруг ты бы послушался?
— Ты не хотела, чтобы я убирался к чертовой матери и оставлял тебя в покое?
— Увы, нет.
Они радостно улыбнулись друг другу. Его ладонь лежала у нее между бедер. Он слегка ее напряг.
— Элиза, дело ведь не только в этом.
— Правда?
Он покачал головой.
— Может быть, когда я тебя увидел впервые, это и было правдой. Но даже когда я узнал, кто ты, когда решил, что после этого торжественного ужина никогда больше не увижу тебя, я думал о тебе. Везде, всюду. В ту ночь, когда умер Троттер, я понял, почему. Ведь это было так очевидно. У тебя был такой вид… Покинутый. Одинокий. Печальный.
Она погладила его по щеке.
— Ты богатая светская дама, с влиятельным красавцем-мужем, который носит тебя на руках. Я не мог понять, почему у тебя такой несчастный вид… Господи, я только сейчас нашел верное слово. Испуганный. Ты была испуганной. И хотя ты была главной подозреваемой, первым делом мне захотелось тебе помочь.
— Когда я пришла к тебе домой в то утро, ты, кажется, совершенно не хотел мне помогать.
— Я боялся.
— Меня?
— Всего. Сколько бы я ни напускал на себя благородство и важность, я отчаянно тебя хотел. Обнаженную, вот как сейчас. Не улыбайся. Для полицейского это огромная внутренняя борьба.
— Я просто рада, что ты отчаянно меня хотел, обнаженную, вот как сейчас. Я вовсе не стараюсь обесценить твою внутреннюю борьбу. Если бы ее не было, я бы никогда тебя не полюбила.
Он чуть отстранился. Испытующе посмотрел на нее. Она кивнула:
— Я же говорила об этом той ночью в доме. Разве ты не слушал?
— Слушал. Но я думал, ты говоришь в общем.
— Нет, — сказала она. — Ты потряс меня так же, как и я тебя, Дункан. Я думала, годы, прожитые с Като, убили эту часть моей души. Я думала, что никогда не смогу полюбить. Но ты заговорил со мной на том торжественном вечере, и у меня сердце замерло при виде тебя.
— Твое сердце замерло при виде меня? Правда? Она согласно хмыкнула.
— И с тех пор замирает каждый раз, когда мы встречаемся. Дункан, мне отчаянно нужна была твоя помощь. Но с тем же отчаянием я хотела быть с тобой.
Она потянулась поцеловать его в грудь, нежно куснула, языком поиграла с его соском.
Дункан почувствовал, как снова начинает отвердевать в ее ладони, но отстранился.
— Нельзя, — мрачно сказал он. — Мы с тобой за безопасный секс, а предохраняться нечем.
По ее лицу пробежала тень, глаза затуманила грусть.
— Неважно. — Она замолчала, потом вздохнула. — Като твердо сказал, что ребенок ему не нужен. По его настоянию еще до свадьбы мне перевязали маточные трубы.
Дункан не шевельнулся. Слова медленно доходили до его сознания.
— Я согласилась, поскольку ни за что не хотела ребенка от него. Тогда для меня самым главным было отомстить за Чета, об остальном я не думала. Мне казалось, что бездетностью можно за это расплатиться.
Он крепко прижал ее к себе. Прижал ее голову к груди. И подумал, что Като Лэрда он, пожалуй, все-таки убьет.
Элиза узнала отрывок из классики, который он играл на пианино. И улыбнулась, не открывая глаз. Он соврал, когда сказал ей, что играет «иногда». Чтобы так уверенно играть Моцарта, надо играть часто. Что еще она не знает о Дункане Хэтчере?
Она знала, что он превосходный любовник. Все ее тело восхитительно ныло. Они занимались любовью много часов, отрываясь друг от друга только по причине естественных надобностей и еще один раз, чтобы выпить по стакану воды со льдом. Она взбодрила их силы, и они снова ринулись друг на друга.
В перерывах они подолгу разговаривали, иногда просто болтали любовную чепуху. Рассказывали о себе, узнавали друг о друге все новое и новое — увлекательное занятие для тех, кто недавно влюблен.
Но часто они говорили о серьезных вещах. Каждый раз при имени Като Элиза напрягалась. Но она понимала желание Дункана нанести удар быстро и решительно. Он строил планы. Она слушала, спорила, предлагала просто уехать вместе, а Като и Савич пусть катятся ко всем чертям.
Но он не мог бросить свои обязанности.
Она не могла поступиться своей клятвой отомстить за смерть Чета.
Они оба это знали. Еще они знали, что для них все может закончиться, когда правда выйдет наружу. Они не говорили об этом страхе, но он был такой же сильный и несомненный, как их желание. Неопределенность будущего придавала особую безоглядность их сексу. Они жадно сплетались друг с другом, их страсть смешивалась с отчаянием.
Было еще кое-что. Она очень боялась потерять Дункана. Она боялась не меньше, что у него остались сомнения на ее счет. Однажды она отстранилась, и Дункан спросил, отдышавшись:
— Почему ты остановилась? То есть, если не хочешь, не надо. Но зачем же тогда ты сама начала, если…
— Я хочу.
— Ладно. Но его вопрос остался без ответа. Она избегала его взгляда, пока он сам не повернул ее голову к себе.
— Из-за твоих вчерашних слов. Я не хочу, чтобы ты думал, что с ним я была такой же. Это все не так.
— Элиза, — тихо сказал он. — Ты здесь. Со мной. Сейчас. Это для меня самое главное.
Теперь она могла ласкать его, как хотела. Она с нежностью вспомнила, как умело она длила его наслаждение, как он стонал и выкрикивал ее имя, обхватив ее голову ладонями, каким он был огромным и твердым в тот момент, когда последнее дразнящее прикосновение ее языка заставило его выплеснуться через край.
Теперь он повернул ее спиной к себе и обнял. Потом поцеловал в шею сзади.
— Спи, — сонным голосом сказал он. Его ладонь легла ей на грудь. Несколько минут они мирно лежали, потом кончиками пальцев он рассеянно играл с ее соском.
— Интересно, как я могу спать, если ты так себя ведешь?
— Извини. — Его ладонь скользнула вниз, забралась между бедрами.
А пальцы вдруг оказались внутри ее.
— Дункан, — выдохнула она.
— Ш-ш, — сказал он. — Попробуй уснуть.
Она попробовала. Минуту, не больше. Потом пробормотала:
— Пусть твой большой палец ведет себя тихо.
— Ладно.
Но, конечно, удержать большой палец не было никакой возможности, и вскоре она трепетала от спазмов негромкого, но всепоглощающего оргазма. Затихнув, она прошептала:
— Обманщик.
Он тихо засмеялся. Это было последнее, что она запомнила перед тем, как заснула.
Интересно, сколько она спала? Взглянув в окно на положение солнца, она решила, что уже далеко за полдень. Пока она вылезала из кровати, соль-мажорная соната Моцарта закончилась. Теперь Дункан начал новую вещь.
Она узнала ее после первых же тактов, дыхание у нее перехватило. Она быстро натянула пижаму и подошла к двери. Здесь она остановилась, чтобы посмотреть, как его пальцы живо двигаются по клавишам, всегда точно попадая по нотам; он играл с той же страстью, с какой занимался любовью.
Она подошла к нему, взъерошила пальцами волосы. Он повернулся к ней, но играть не перестал.
— «К Элизе», — сказала она.
— «К Элизе».
Он сыграл на крещендо — работали не только кисти его рук, но и локти и плечи — и дал музыке замереть на последних берущих за душу нотах. Убрал пальцы с клавиш, ногу с педали. Когда затихла последняя нота, он перекинул правую ногу через сиденье скамеечки, обнял ее за ноги и притянул к себе.
— Дункан, это же прекрасно.
— Нет, — сказал он, зарываясь носом ей в грудь. — Это ты прекрасна, Элиза.
— Ах ты, лживый сукин сын!
Они оба чуть не подпрыгнули от этого неожиданного вопля.
У входной двери стояла и пристально глядела на них детектив Диди Боуэн. Она злобно пнула дверь ногой, та с грохотом захлопнулась.
— Ты все-таки играешь на пианино.
Глава 27
— Мало того, умеешь воскрешать покойников.
Из-за пианино они не расслышали шума подъехавшей машины и шагов Диди по ступенькам. Не то чтобы это имело значение. Сцена в любом случае получилась бы безобразная, но если бы Дункан вовремя заметил ее приближение, он бы успел морально подготовиться к неминуемой взбучке. Он бы успел надеть штаны. А так из одежды на нем оказались только трусы, да и то по счастливой случайности.
Элиза юркнула в спальню и закрыла за собой дверь. Диди проводила ее взглядом, а потом обратила свой гнев на Дункана.
Из-за пианино они не расслышали шума подъехавшей машины и шагов Диди по ступенькам. Не то чтобы это имело значение. Сцена в любом случае получилась бы безобразная, но если бы Дункан вовремя заметил ее приближение, он бы успел морально подготовиться к неминуемой взбучке. Он бы успел надеть штаны. А так из одежды на нем оказались только трусы, да и то по счастливой случайности.
Элиза юркнула в спальню и закрыла за собой дверь. Диди проводила ее взглядом, а потом обратила свой гнев на Дункана.