Брох Г. Лунатики II 1903 - Эш, или Анархия

все основания; хотите покушать?" Ну, конечно, он хочет, и пока госпожа
Хентьен благоговейно взирала на то, как вкусно ему было, он рассказывал, что
скоро будет путешествовать вверх по Рейну и надеется попасть даже на
заграничную службу; а там можно было ездить аж до Келя и Базеля, К ним
присоединились несколько знакомых, новый казначей велел принести всем им
вина, и госпожа Хентьен удалилась. С отвращением она отметила, что Эш не
упускает случая ущипнуть официантку Хеде всякий раз, когда она проходит мимо
его столика, и что он усадил ее в конце концов возле себя, чтобы она с ним
выпила, Но это была капитальная попойка, и когда господа за полночь
поднялись и прихватили с собой Хеде, она сунула ей в руку одну марку.
Невзирая на все это, радоваться своему новому месту Эш не мог. У него
было ощущение, словно он добился его ценой спасения собственной души или, по
меньшей мере, ценой своей порядочности. Сейчас, когда все уже было сделано и
он успел даже получить в кельнском филиале мангеймского пароходства аванс на
дорожные расходы, его снова охватили сомнения, не сообщить ли ему о своих
бывших работодателях куда следует. Тогда, впрочем, ему придется
присутствовать на дознании, он не сможет уехать, а это будет почти
равноценно потере нового места. На какое-то мгновение ему в голову пришла
мысль разрешить ситуацию с помощью анонимного письма в полицию, но он
откинул этот план: одной непорядочностью уничтожить другую невозможно, В
конце концов его разозлили эти угрызения совести; он все-таки уже не
маленький ребенок,-чихать он хотел на все это дерьмо, налипающее на
всевозможные святости и морали; кое-чего он уже начитался, и когда Гейринг
снова обратился к нему с настоятельным предложением вступить в
социал-демократическую партию, он ответил: "Нет, к вам, анархистам, я не
пойду, но чтобы, по крайней мере. хотя бы частично было по-твоему, я,
наверное, присоединюсь к вольнодумцам". Неблагодарный тип ответил, что ей
абсолютно все равно, какое решение примет Эш. Вот такие они, эти люди; ну
что ж, Эшу тем более абсолютно все равно. В конечном счете он поступил самым
разумным образом уехал в Мангейм в положенный срок. Но он, правда, ощущал
себя вырванным из привычной обстановки, обычная радость от путешествия никак
не наступала, ведь как бы там ни было, а часть своего имущества он оставлял
в Кельне; он не взял с собой даже велосипед. Впрочем, аванс на дорожные
расходы, который был ему выплачен, сделал его необыкновенно щедрым. Стоя на
платформе в Майнце, держа в руках кружку с пивом, засунув билет за отворот
шляпы, он вспоминал тех, кто остался, ему захотелось сделать для них
что-нибудь хорошее, а поскольку рядом как раз катил свою тележку продавец
газет, то он приобрел у него две открытки с видами города. Привета от него
заслуживал в первую очередь Мартин; однако мужчинам как-то не принято
посылать такие открытки. Поэтому он решил отправить ее Хеде; вторая
предназначалась матушке Хентьен. Тут ему в голову пришла мысль, что госпоже
Хентьен, которая, увы, была гордячкой, может показаться оскорбительным
получить открытку одновременно с кем-нибудь из своих работниц, а поскольку
сегодня ему не хотелось ее обижать, он разорвал первую открытку и отправил
лишь ту, которая предназначалась матушке Хентьен; он посылал сердечный
привет из прекрасного Майнца ей, всем дорогим его сердцу друзьям, знакомым и
очаровательным Хеде с Туснельдой. После этого его снова охватило едва
уловимое чувство одиночества, он опрокинул вторую кружку пива и отправился
дальше в Мангейм.
О своем прибытии на работу он должен был сообщить в центральную
контору. Акционерное общество "Среднерейнское пароходство" располагало
собственным зданием недалеко от порта Мюлау, это было тяжеловесное
сооружение из камня с колоннами у входных дверей. Улица перед зданием
заасфальтирована, что очень удобно для велосипедистов; это была новая улица.
Тяжелые стеклянные в обрамлении кованого железа двери, которые двигались
наверняка легко и бесшумно, были приоткрыты, и Эш вошел в здание; мрамор в
вестибюле произвел на него благоприятное впечатление; над лестницей висела
стеклянная табличка, на прозрачной поверхности которой золотые буквы
сообщали: "Дирекция". Он направился прямо туда. Но как только он ступил на
первую ступеньку лестницы, услышал за своей спиной: "Куда изволите?" Он
обернулся и увидел портье в серой ливрее с поблескивающими на ней
серебряными пуговицами, а фуражка имела серебряный околыш. Все это было
очень мило, но Эш разозлился: какого черта этому парню от него нужно? Он
коротко отрезал: "Я должен здесь зарегистрироваться" и намерился продолжить
свой путь. Но портье не сдавался: "В дирекции?" "А где же еще?" -- окрысился
Эш. На втором этаже лестница выводила в просторный мрачноватый вестибюль.
Посредине стоял большой дубовый стол, вокруг которого были расставлены
стулья с мягкими сидениями. Это, очевидно, свидетельствовало о солидности.
Снова возник тип -- но уже другой -- с серебряными пуговицами и спросил о
цели визита. "Мне нужно в дирекцию",-- сказал Эш. "Господа на заседании
наблюдательного совета,-- ответил служитель,-- у вас важное дело?" Поневоле
Эшу пришлось раскрыть свои карты; он достал бумаги, документ о приеме на
работу, направление на получение аванса на дорожные расходы. "У меня с собой
еще и парочка отзывов",-- сказал он и вознамерился извлечь отзыв Нентвига.
Он был несколько разочарован тем, что этот тип на него даже не взглянул: "Со
всем этим вам здесь нечего делать... на первом этаже, вдоль по коридору до
второй лестницы... там спросите". Эш на какое-то время остолбенел; ему очень
уж не хотелось признать триумф портье, поэтому он еще раз переспросил: "Так,
значит, не здесь?" Но служитель уже отвернулся и бросил через плечо: "Нет,
здесь приемная президента". В душе у Эша пробудилась злость; не слишком ли
носятся они со своим президентом? Мягкая мебель и служители с серебряными
пуговицами. Нентвиг тоже был бы не прочь покорчить из себя что-либо в этом
роде; да, этот президент мало чем отличается от такого типа, как Нентвиг.
Эшу пришлось спуститься вниз; там стоял портье. Эш смотрел на него так,
словно у того на лице была злорадная мина; взгляд же служителя был абсолютно
равнодушным, и Эш сказал: "Мне нужно в бюро по набору кадров", и тот
объяснил ему, как пройти. Сделав пару шагов, Эш обернулся и показал
указательным пальцем на ведущую вверх лестницу: "А как зовут того наверху,
вашего президента?" "Президент фон Бертранд",-- ответил портье, в его голосе
прозвучали уважительные нотки. И Эш голосом, в котором также слегка
улавливалось уважение, повторил: "Президент фон Бертранд"; имя это он уже
когда-то слышал.
В бюро по набору кадров он узнал, что службу свою будет нести на
портовом складе. Когда он снова вышел на улицу, перед домом притормозил
экипаж. Было холодно; у бордюрных камней и в угловых изгибах стен лежал
пригнанный сюда ветром рассыпчатый снег; одна из лошадей нетерпеливо била
копытом об асфальт. Она проявляла явное нетерпение, и не без основания. "Без
экипажа господину президенту ну никак не обойтись -- проворчал Эш,-- а наш
брат может и так побегать". Тем не менее ему нравилось происходящее и он
испытывал чувство удовлетворения от принадлежности ко всему этому. Это была
все-таки победа над Нентвигом.
Его место на складах Среднерейнского пароходства находилось за
стеклянной перегородкой, в конце длинного складского помещения, стол стоял
рядом со столом таможенника, а за столом горела маленькая железная печка,
Если работа переставала радовать или снова наступало ощущение одиночества,
то всегда можно было найти занятие возле вагонов и при
погрузочно-разгрузочных работах. Возобновление судоходства ожидалось в
ближайшие дни, поэтому возле судов наблюдалось суетливое движение: одни
краны поворачивались и наклонялись, словно хотели осторожно извлечь из
корпусов судов какие-то вещи, другие простирались над водой подобно начатым,
но не достроенным мостам, В этом для Эша не было, естественно, ничего
нового, ибо в Кельне все выглядело точно так же, но там длинный ряд
складских помещений был чем-то обычным, чем-то, на что не обращаешь
внимания, а если бы даже и пришлось задуматься над этим, то постройки,
краны, железнодорожные платформы воспринимались бы как нечто бессмысленное,
предназначенное для удовлетворения каких-то непонятных потребностей людей.
Теперь же, когда он сам стал частью этого, все приобрело смысл и
естественность, и от этого на душе становилось хорошо. Если раньше его в
высшей степени удивляло, а иногда даже злило, что существует столько
экспедиторских фирм и что одинаковой формы складские помещения на набережной
украшены таким количеством разнообразнейших фирменных вывесок, то теперь
предприятия приобретали индивидуальные черты, которые угадывались в толстых
и худых управляющих товарными складами, в грубых и вежливых сторожах.
Радовали также надписи Имперского немецкого таможенного ведомства у входа в
закрытую зону порта: возникало ощущение, что ты ходишь уже по чужой земле.
Это была полная ограничений и одновременно свободная жизнь в пристанище
товара, который не облагался таможенными пошлинами, здесь пахло границей, а
за стальной решеткой таможенной зоны можно было вдыхать этот запах полной
грудью. И хотя у него еще не было формы и он, так сказать, был здесь всего
лишь частным служащим, но здесь, в этом общем котле с таможенниками и
железнодорожниками, сам становишься почти что работником соответствующих
ведомств, поскольку у тебя в кармане законное разрешение, с которым ты
беспрепятственно можешь перемещаться по закрытой зоне. Охранники у основного
входа уже дружески приветствуют тебя, а ты, подняв руку в ответном
приветствии, выбрасываешь описывающую в полете большую дугу сигарету, дабы
придерживаться существующего на этой территории запрета на курение,
отправляешься дальше, сам образцово некурящий, всегда готовый выставить
претензию идущему навстречу гражданскому лицу за возможные нарушения
предписаний, медленными важными шагами приближаешься к конторе, где
распорядитель товарного склада уже положил на письменный стол списки. Потом
натягиваешь серого цвета шерстяные перчатки с обрезанными пальцами -- в
противном случае в сером и пыльном холоде складского помещения мерзли бы
руки,-- берешь списки в руки и осуществляешь проверку заскладированных
ящиков и тюков. Если один из ящиков пропущен, не преминешь бросить карающий
и даже нетерпеливый взгляд на распорядителя товарного склада, в чьем ведении
находится этот участок, чтобы он дал соответствующую взбучку складским
рабочим. И когда во время обхода к тебе за стеклянную перегородку заходят
таможенники -- с поднятыми воротниками, зевая и разводя с ахами да охами
руками--и откидываются на стулья, при этом расхваливая тепло пылающей печки,
то списки уже проверены и перенесены в картотеку, и это уже и не строгая
таможенная проверка, а оба мужчины сидят рядышком перед столом и не спеша
обсуждают итоги проверки. Один из них скрепляет список привычной подписью
синим карандашом, забирает копию, запирает ее в свой письменный стол, и
поскольку их ждет обед, они вместе направляются в столовую.
Да, Эш не прогадал, хотя и ценой этому была справедливость, Его часто
беспокоили мысли -- и это было единственное, чего ему недоставало для
полного удовлетворения,-- не поискать ли все-таки какую-либо возможность для
того, чтобы выполнить свой долг и сделать соответствующее заявление в
полицию; лишь тогда все было бы в полном порядке.
Таможенный инспектор Бальтазар Корн родом был из одной крайне безликой
местности Германии. Он родился на границе между баварской и саксонской
культурами и своими юношескими впечатлениями был обязан городу Хоф,
расположенному на холмистой местности в Баварии. Его ум колебался между
простоватой грубостью и трезвым корыстолюбием, и после того, как его вполне
хватило, чтобы на действительной военной службе дослужиться до фельдфебеля,
он воспользовался случаем, предоставляемым заботливым государством верным
солдатам, и перешел на таможенную службу. Не обремененный семьей, он
проживал вместе со своей тоже незамужней сестрой Эрной в Мангейме, а
поскольку пустующая комната в его квартире была для него словно бельмо на
глазу, то он предложил Августу Эшу отказаться от дорогого номера в гостинице
и снять более дешевое жилье у него. И хотя Эш был для него не совсем
идеальной фигурой, поскольку являлся выходцем из Люксембурга и не служил в
армии, но для него не последнее значение имело то, что в распоряжение Эша он
передавал не только комнату, но и собственную сестру; он не скупился на
соответствующие намеки, а старая дева реагировала на них стыдливыми
защитными жестами и хихиканьем. Да, он заходил даже настолько далеко, что
ставил под угрозу доброе имя собственной сестры, когда имел глупость
называть Эша в столовой на глазах у всех "свояком", так что любому не
оставалось ничего другого как думать, что Эш уже спит в одной постели со
своей хозяйкой. Причем Корн делал это отнюдь не шутки ради, наоборот, он
стремился к тому, чтобы частично в силу привычки, частично под давлением
общественного мнения заставить Эша превратить ту фиктивную жизнь, в которую
он его вверг, в солидную реальность.
Эш перебрался к Корну достаточно охотно. Он, кого уже довольно много
потаскало по свету, чувствовал себя в этот раз каким-то позабытым. Возможно,
виноваты в этом были пронумерованные мангеймские улицы, возможно, ему
недоставало аромата забегаловки матушки Хентьен, возможно, дело было в
истории с этим уродом, Нентвигом, которую он никак не мог выбросить из
головы, короче говоря, он чувствовал себя одиноким и остался у этой пары
кровных родственников, остался, хотя давно уже понял, откуда ветер у Корнов
дует, остался, хотя и не помышлял о том, чтобы связать свою жизнь с этой
стареющей особой: на него не произвело впечатления богатое приданое, которое
Эрна собирала годами и продемонстрировала ему не без некоторой гордости, не
привлекла его и сберегательная книжка, на которой лежало более двух тысяч
марок И у которую она ему как-то показала. Но старания Корна завлечь его в
западню были так забавны, что все-таки можно было пробовать рискнуть; нужно
было только, естественно, постоянно быть начеку и не дать себя одурачить.
Корн редко раскошеливался на то, чтобы оплатить свое пиво, когда в конце дня
он встречались в столовой; возвращаясь вместе домой, они от души чертыхались
относительно недоброкачественности мангеймского пойла, называемого почему-то
пивом, и Корна невозможно было отговорить от того, чтобы завернуть еще и в
"Шпатенброй". И когда Эш торопливо засовывал руку в карман за бумажником, то
Корн начинал отнекиваться: "У вас еще будет возможность рассчитаться,
дорогой мой своячок". Потом они плелись по Рейнштрассе, и господин
таможенный инспектор останавливался прямо перед освещенными витринами, а его
лапа тяжело опускалась на плечо Эша: "Именно о таком зонтике уже давно
мечтает моя сестра; его я куплю ей на именины", или: "Такой газовый утюг
имеется в каждом хозяйстве", или: "Моя сестра была бы безмерно рада, если бы
у нее была стиральная машина". А поскольку Эш на все это не откликался ни
единым словом, то Корна охватывала такая злость, как когда-то на рекрутов,
которые никак не хотели уяснить, как производится сборка и разборка
винтовки, и чем безмолвнее шел рядом с ним Эш, тем сильнее злился толстый
Корн из-за наглого выражения, которое принимало лицо Эша,
Эш же в таких случаях замолкал вовсе не из жадности, Ибо хотя он и был
экономным человеком и охотно пускался на определенные уловки для получения
незначительных выгод, но солидная и справедливая бухгалтерия его души все же
не позволяла принимать что-либо без соответствующей оплаты; услуга требует
ответной услуги, а товар любит, чтобы за него платили; он считал к тому же
излишним делать поспешные покупки, да, ему казалось откровенно глупым и
нелепым на деле поддаться настойчивым притязаниям Корна. У него для начала
всегда была наготове своеобразная форма реванша, которая позволяла ему
оказать определенную услугу Корну и в то же время показывала, что с
женитьбой он не очень торопится: после ужина он обыкновенно приглашал Корна
совершить с ним небольшую прогулку, которая приводила в забегаловки с
дамским персоналом и для обоих неизбежно заканчивалась в пользующихся дурной
репутацией переулочках неподалеку. Это иногда стоило приличных деньжат,
подлежащих уплате по общему счету -- даже если Корну и приходилось платить
своей девочке самостоятельно,-- и все-таки стоило потраченных денег увидеть,
как Корн после этого плетется рядом с ним домой с брюзгливым выражением
лица, с растрепанными взъерошенными усами, при этом он часто невнятно и
ворчливо бормотал, что теперь той распутной жизни, на которую его подбивает
Эш, следует положить конец. И более того, на следующий день Корн бывал
настолько не расположенным к своей сестре, что не очень церемонился с ней и
оскорблял ее, обвиняя в том, что ей никогда не удастся привязать мужика к
такой особе, какой она является. И когда она при этом с руганью начинала
перечислять, сколько раз ей это удавалось, он с пренебрежением тыкал ее
носом в ее незамужнее положение.
Однажды Эшу удалось в значительной мере уплатить свой долг. Проходя по
экспедиционным складам, он, благодаря своему бдительному любопытству,
обратил внимание на беспорядочно сваленные ящики и места багажа одного
театрального фонда, которые только что были разгружены. Рядом стоял гладко
выбритый господин, он был сильно возбужден, кричал, что с его драгоценным
грузом, которому и цены-то нет, обращаются так грубо, словно это дрова; Эш,
посмотрев на положение дел с серьезным видом знатока, дал складским рабочим
сверхкомпетентный совет и тем самым продемонстрировал свое положение, а
господин увидел в нем сведущего специалиста из числа постоянного персонала и
обрушил на него мощный поток своего красноречия; вскоре их общение переросло
в дружескую беседу, в ходе которой гладко выбритый господин, приподняв
шляпу, представился директором Гернетом и новым арендатором театра "Талия"
(в греческой мифологии муза комедии) и заявил, что ему доставило бы
необыкновенное удовольствие-- а между тем разгрузочные работы уже были
завершены,-- если бы господин экспедиционный инспектор со своей уважаемой
семьей почтил своим присутствием блестящее премьерное представление, к тому
же он охотно обеспечит его входными билетами по льготной цене. И как только
Эш с радостью согласился, директор немедля порылся в карманах и, недолго
думая, набросал записку с указанием предоставить три бесплатных билета. И
вот теперь Эш, брат и сестра Корн сидели за покрытым белой скатертью столом
театра-варьете, который начинал свою программу новым аттракционом:
подвижными, или так называемыми кинематографическими картинками. Эти
картинки, впрочем, не имели большого успеха как у них, так и у прочей
публики, поскольку воспринимались как нечто несерьезное и всего лишь как
прелюдия к настоящему наслаждению, тем не менее современная форма искусства
захватывала, особенно когда в продолжение веселого представления были
продемонстрированы комические последствия приема слабительных пилюль, а
критические моменты подчеркивались барабанной дробью. Корн громко стучал
ладонями по столу, фрейлейн Эрна смеялась, прикрывая рот рукой, бросая
украдкой сквозь пальцы лукавые взгляды на Эша, а Эш был горд, словно он сам
являлся изобретателем и творцом этого удавшегося представления. Дым их сигар
поднимался вверх и сливался с клубами табачного дыма, все это вскоре
собралось под низким сводом зала в сплошное облако, его пронизывал
серебристый луч фонаря, которым с галереи освещали сцену; в антракте,
последовавшем за выступлением мастеров художественного свиста, Эш заказал
три бокала пива, хотя в театральном буфете оно стоило значительно дороже,
чем где бы то ни было, но он остался доволен, ибо оно оказалось выдохшимся и
безвкусным, так что было решено воздержаться от дальнейших заказов, а после
представления выпить еще в "Шпатенброй". Его опять охватила душевная
щедрость, и в то время как примадонна выводила зажигательные и вызывающие
душевную боль ноты, он многообещающим голосом проворковал: "Да, это любовь,
фрейлейн Эрна". Когда после аплодисментов, которыми публика со всех сторон
щедро наградила певицу, снова был поднят занавес, то сцена вся переливалась
отблесками серебряного цвета, наверху стояли никелированные столики и такие
же никелированные причиндалы жонглера. На красном бархате, которым была
обтянута подставка, покоились шары и бутылки, флажки и булавы, а также
большая стопка белых тарелок. На стоящей почти вертикально лестнице, которая
тоже была изготовлена из отсвечивающего никеля, висела дюжина кинжалов,
длинные лезвия которых блестели не меньше, чем отполированный металл вокруг.
Жонглеру в черном фраке ассистировала помощница, которую он включил в свой
номер, очевидно, для того лишь, чтобы демонстрировать публике ее незаурядную
красоту, да и переливающееся всеми цветами трико, в которое она была одета,
служило, наверное, исключительно этой же цели, поскольку единственное, что
она делала, так это подавала жонглеру тарелки и флажки или же в середине
номера бросала ему их так часто, как он того требовал, хлопая в ладоши. Она
выполняла свою работу, грациозно улыбаясь, и когда она бросала ему булавы, с
ее уст слетал короткий на чужом языке выкрик, может быть, для того, чтобы
привлечь к себе внимание своего повелителя, а может быть, и для того, чтобы
вымолить для себя хоть немножечко любви, которая ей строжайше возбранялась.
И хотя ему, собственно, полагалось бы знать, что он рискует потерять
симпатии толпы из-за своего жестокосердия, он тем не менее не удостаивал
красавицу ни единым взглядом, и лишь тогда, когда он с поклоном принимал
аплодисменты публики, его рука делала небрежное движение в сторону
помощницы, демонстрируя, что какую-то долю аплодисментов он оставляет ей. Но
затем он направился в глубину сцены, и они дружно, словно никогда и не было
того оскорбления, которое он ей только что нанес, вынесли большой черного
цвета щит, стоявший там, никем не замечаемый; они подтащили его к застывшему
в ожидании никелевому каркасу, установили и прикрепили к специальной
арматуре. Потом они вытолкали с короткими возгласами и смешками вертикально
стоящий черный щит поближе к переднему краю сцены и зафиксировали его
проводами, которые неожиданно оказались здесь, на полу и за кулисами. После
того как они проделали все это, прелестная помощница снова издала свой
короткий крик и подбежала к щиту, высота которого была такой, что, подняв
руки, она едва ли могла достать до его верхнего края, где имелись две
рукоятки, за которые и ухватилась помощница, прислонившись спиной к щиту,
эта слегка напряженная и неестественная поза придавала ей, стоявшей в резко
выделяющемся на фоне черного щита переливающемся блестками одеянии, вид
распятия. На ее лице продолжала играть грациозная улыбка даже тогда, когда
мужчина, прищурив глаз, пристально посмотрел на нее, подошел и почти
незаметно изменил ее положение, так что стало абсолютно очевидно, что все
здесь зависит от доли миллиметра. Подготовка происходила под негромкие звуки
вальса, которые вскоре по едва уловимому знаку жонглера были полностью
приглушены, В зале воцарилась тишина; сцена там, наверху, погрузилась в
необыкновенное уединение, официанты не решались больше разносить ни напитки,
ни закуски, в непривычном напряжении они застыли у освещенных желтым светом
дверей в глубине зала; кто ел, тот опустил вилку с наколотым кусочком
обратно на тарелку, и только фонарь, луч которого осветитель задержал на
распятой, продолжал монотонно гудеть. Но жонглер уже примерялся длинным
кинжалом в убийственной руке; он слегка откинулся верхней частью корпуса
назад и с хриплым экзотическим криком сделал резкое движение рукой так, что
нож со свистящим звуком отделился от его руки, просвистел над сценой и с
глухим звуком встрял в черное дерево рядом с телом распятой девушки. Публика
не успела опомниться, как в обеих его руках снова заблестели кинжалы, и в то
время как его крики следовали во все более быстром темпе, приобретали все
более звериный и даже страстный характер, ножи молниеносно со свистом
пронизывали дрожащий воздух сцены, звуки, свидетельствующие о том, что они
встряли в дерево, становились все чаще, кинжалы обрамляли стройное тело,
очаровательные обнаженные руки, выстраивались вокруг лица, которое все еще
улыбалось с одновременно застывшим и напряженным, завлекательным и
требовательным, холодным и испуганным выражением. У Эша было ощущение, что
это едва ли не он сам стоит с поднятыми руками, словно распятие, он бы хотел
стать перед этим хрупким созданием и перехватывать собственным телом летящие
ножи, и если бы жонглер, как это обыкновенно бывает, обратился с вопросом,