Страница:
почему бы ему, здоровому, трудоспособному человеку с опытом бухгалтерской
работы, не попытать счастья в Америке так же, как он пытается сделать это
здесь, по крайней мере, хоть мир посмотришь. Может быть, к тому времени
Тельчер с Илоной уже получили бы ангажемент в Нью-Йорке, о чем постоянно
тараторит Тельчер, Течение его мыслей прервал Лоберг: "У вас нет проблемы с
языками, чего, к сожалению, не могу сказать о себе". Эш с удовлетворением
кивнул; да, с французским он уж как-нибудь разобрался бы, да и английский --
невелика премудрость; но для того, чтобы участвовать в финансировании
борьбы, Лобергу вовсе ни к чему знание языков. "Нет, это нет, разве что
только ради Америки", - размышлял Лоберг. И хотя Лобергу была абсолютно
чужда мысль о том, что он сам или даже кто-либо иной должен жить не в
Мангейме, а в каком-то другом городе, он все же начал обсуждать стоимость
транспортных расходов и где им достать таких денег, они стали почти что
компаньонами по переезду. Таким образом, путем абсолютно естественных
логических рассуждений они снова вернулись к вероятности получения прибыли
от дамской борьбы, и после некоторых размышлений Лоберг пришел к заключению,
что он мог бы изыскать в своем деле целых тысячу марок и вложить их в дело
Гернерта. Впрочем, этого все равно не хватало, чтобы выкупить долю Тельчера,
но как бы там ни было, начало оказалось неплохим, особенно если добавить
сюда три сотни, принадлежавших Эшу.
Исход дня был более приятным, чем его начало. По дороге домой Эш ломал
себе голову над тем, где же достать недостающие деньги, и в голову пришла
мысль о фрейлейн Эрне.
Насколько Эрна пыжилась привязать к себе Эша своими деньгами, настолько
же она уцепилась за принцип, что требуемое может быть предоставлено в
распоряжение только законного супруга. Когда она в игривом тоне изложила эту
мысль, Эш разозлился: что она о нем думает! Он что, требует деньги для себя?
Но выдав это, он почувствовал, что здесь что-то не так, и что речь,
собственно, идет вовсе не о деньгах, и что фрейлейн Эрна заблуждается даже
куда больше, чем она может себе представить; конечно, деньги нужны, но
только для того, чтобы выкупить Илону, нужно просто прекратить, чтобы снова
швыряли ножами в беззащитную девушку, конечно же, деньги он просит не для
себя лично, но это было далеко не все, самое главное состояло в том, что ему
ведь уже ничего от Илоны не нужно, плевать он хотел на Илону! На карту были
поставлены большие ценности, и вполне обоснованно он возмущался тем, что
Эрна занимала по отношению к нему столь эгоистичную позицию, оправданным
было и то, что он нагрубил ей: ну и пусть сидит здесь со своими деньгами.
Она же восприняла его грубость как чувство вины, обрадовалась тому, что
удалось подловить его, и хихикнула: уже всем известно, что она у себя в доме
пригрела проходимца, который не только пользовался ее расположением, но и
помимо этого нанес ей довольно ощутимый ущерб в пятьдесят марок, Да, в целом
день этот выдался хорошим для фрейлейн Эрны. Эш попросил у нее то, в чем она
могла отказать ему, к тому же она обзавелась новыми ботиночками, которые
значительно поднимали ей настроение и в которых было так удобно ходить. Она
устроилась на старомодном диване и, выставив ноги из-под края платья,
раскачивала ими; легкое поскрипывание кожи услаждало слух, и в подъеме ноги
возникало приятное ощущение. Естественно, ей не хотелось заканчивать столь
сладостный для нее разговор, и, не обращая внимания на грубо поставленную
Эшем точку в разговоре, она все же поинтересовалась, зачем ему столь большая
сумма. Эш снова отрезал, что она может сидеть на своих деньгах, а господин
Лоберг рад, что может вложить свой капиталец в театральное дело. "Ах,
господин Лоберг,-- проворковала фрейлейн Эрна,-- так они ж у него есть, и он
может себе это позволить". В сложившейся ситуации фрейлейн Эрна скорее
отдалась бы кому-нибудь постороннему, чем господину Эшу, которому
позволительно было обладать ею лишь связав себя узами брака, она вся прямо
сгорала от нетерпения позлить Эша и предоставить деньги в распоряжение
Лоберга. Она продолжала раскачивать ногами: "О, быть компаньоном господина
Лоберга -- это совсем другое дело. Он же солидный предприниматель". "Он
идиот",-- отрезал Эш отчасти из убеждения, отчасти из ревности, и ревность
сия пролилась бальзамом на душу фрейлейн Эрны, ибо именно на это и было
рассчитано. Она попробовала подсыпать еще соли на его рану: "Вам я ничего не
дам". Но эта фраза явно не дала желаемого эффекта. На кой черт ему все это,
собственно говоря, нужно? Он же отказался от Илоны, и теперь пусть у Корна
болит голова о том, как освободить ее от этих ножей. Взгляд Эша опустился на
раскачивающиеся носки ног Эрны. Она бы опешила, услышав, что свои денежки, в
конце концов, может отдать и Бальтазару, это тоже, естественно, не решило бы
всей проблемы, А может, как раз настал черед Нентвига платить по счету. Если
уж подошло время спасать мир, то необходимо, как говорит Лоберг, бить по
месту сосредоточения яда; ну а местом сосредоточения яда был как раз
Нентвиг, может, даже не он сам, а нечто, что за ним прячется, нечто такое
большое и недоступное, что никому неизвестно. Все это могло вывести из себя
кого угодно, и Эш, который был крепким и отнюдь не слабонервным парнем, с
трудом сдерживался, чтобы не наступить на болтающиеся ноги фрейлейн Эрны,
дабы они наконец перестали мелькать перед глазами. Она же спросила: "Вам
нравятся мои ботиночки?" "Нет",-- резко ответил Эш. Фрейлейн Эрна была
удивлена: "Уж господину Лобергу они понравятся... когда же вы его сюда
приведете? В последнее время вы его ну прямо прячете от меня... и все ведь
из-за ревности, господин Эш?" Да, ради Бога, он может его притащить хоть
сейчас, если она так уж сгорает от желания увидеться с ним, высказал свои
соображения Эш, которого все же не покидала надежда, что эти двое вполне
смогут договориться о деле, "Сейчас это ни к чему,-- рассудительно заключила
фрейлейн Эрна,-- лучше вечером, пригласите его на чашечку кофе". "Отлично, я
так и сделаю",-- ответил Эш и удалился. Лоберг последовал приглашению. Он
держал в руках чашечку с кофе и механически помешивал в ней ложечкой. Даже
когда он пил кофе, ложечка оставалась в чашке и постоянно цеплялась за его
нос, Эш, восседая с заносчивым видом, поинтересовался, придет ли Бальтазар с
Илоной, он задавал и другие беспардонные вопросы. Фрейлейн Эрна не очень
прислушивалась к нему, Ее интерес пробудила рахитичная головка господина
Лоберга с большущими белыми глазными яблоками; он действительно выглядел
так, словно достаточно было приложить незначительные усилия-- и он
расплачется. Она задумалась над тем, а плакал бы он в состоянии
воодушевления и любовного неистовства; со злостью вспомнила она своего
братца, который втянул ее в эту безнадежную аферу с Эшем, с этим беспокоящим
ее грубияном, тогда как в паре домов отсюда живет хорошо обеспеченный
предприниматель, лицо которого заливается краской, когда она на него
смотрит. А познал ли он уже женщину? И она, чтобы подразнить Эша, ловко
перевела разговор на любовь: "Вы же тоже закоренелый холостяк, господин
Лоберг? Вам еще придется сожалеть, когда наступит старость и начнут
доставать болезни, а поухаживать за вами будет некому". Лоберг покраснел: "Я
просто жду ту единственную, фрейлейн Корн". "А она еще не появилась?" --
Фрейлейн Эрна многообещающе улыбнулась и выставила ножку из-под подола юбки.
Лоберг поставил чашечку на стол, он производил впечатление беспомощного
человека, Эш ядовито процедил: "Да он еще и не нюхал, что это такое",
Лобергу удалось выразить словами свои убеждения: "Ведь любят один раз в
жизни, фрейлейн Корн". "О!" -- восторженно протянула фрейлейн Эрна.
Все было абсолютно однозначно и понятно, Эшу стало почти что стыдно за
свою беспутную жизнь, ему даже показалось не таким уж и невероятным, что
большой и единственной любовью было то, что привязывало госпожу Хентьен к
своему супругу, может быть, именно поэтому она требовала от своих гостей
целомудрия и сдержанности, Впрочем, должно быть ужасным для госпожи Хентьен
заплатить за столь быстротечную усладу отказом от последующей любви, и Эш
сказал: "Чудненько, а как же быть со вдовами? Тогда ни одной из них
непозволительно жить дальше... особенно, если у нее нет детей...", и
вспомнив кое-что, вычитанное в иллюстрированных газетах, он добавил: "Вдов в
таком случае следовало бы сжигать, дабы они... да, дабы они, так сказать,
получили спасение".
"Вы грубый человек, господин Эш -- возмутилась фрейлейн Эрна,-- такие
ужасные вещи никогда не пришли бы в голову господину Лобергу".
"Спасение в руках Господа,-- сказал господин Лоберг,--тот, кому он
дарует милость любви, будет обладать ею и после смерти".
"Вы умный человек, господин Лоберг, и кое-кому было бы очень неплохо
запомнить ваши прекрасные слова,-- проворковала фрейлейн Эрна,-- занятия нет
получше, чем сгореть на костре из-за какого-то мужика! Какая мерзость,.."
Эш вспылил: "Если спасение в руках Господа, то на кой нужны ваши
дурацкие общества, да, да, и не удивляйтесь,..- он уже почти кричал,-- не
нужна никакая Армия спасения, если бы полиция сажала людей, которые этого
заслуживают... вместо невиновных".
"А я бы просто вышла за мужчину, который в состоянии содержать меня или
оставить своей вдове кое-что на жизнь, определенную безопасность, так
сказать,-- удерживала разговор в своем русле фрейлейн Эрна,-- за такого мужа
-- это заслуженно".
Эш презирал ее. Матушка Хентьен никогда бы не позволила себе говорить
подобные вещи. Но Лоберг поддержал разговор: "Кто не заботится о своем доме,
тот плохой хозяин".
"Ваша жена будет очень счастлива с вами",-- сказала фрейлейн Эрна.
Лоберг продолжил: "Если Бог дарует мне счастье найти спутницу жизни, то я
уповаю на то, что скажу с уверенностью: супружество наше будет глубоко
христианским. Мы уединимся от мира, жить будем только нашим счастьем".
Эш издевательски заметил: "Прям как Бальтазар с Илоной... а по вечерам
кое-кто будет швырять в нее свои ножи".
Лоберг был возмущен: "Упивающийся дешевой сивухой не способен оценить,
что значит глоток кристально чистой виды фрейлейн Корн. Увлечение -- это еще
не любовь".
Кристальную чистоту фрейлейн Эрна отнесла на свой счет и была польщена:
"Платье, которое он ей подарил, стоило тридцать восемь марок; я спрашивала в
магазине. Так очистить карманы у мужика... я бы никогда на такое не
решилась".
Эш гнул свое: "Должен быть наведен порядок. Один сидит, не имея за
собой никакой вины, а другой в это время болтается на свободе; убить его
надо или себя самого".
Лоберг попробовал успокоить Эша: "Нельзя играть человеческими жизнями".
"Нет,-- вставила словечко фрейлейн Эрна,-- женщина, которая не питает к
мужу никаких чувств, достойна смерти... а я, если уж мне придется заботиться
о муже, по натуре своей эмоциональный человек".
Лоберг сказал: "Истинная евангельская любовь основывается на взаимном
уважении".
"И вы будете уважать жену, даже если она не столь образованна как вы...
даже если ей присуще быть более эмоциональным человеком, чем должно быть
жене?"
"Только чувствующий человек способен к истинно спасительной милости, и
он готов к ней".
Фрейлейн Эрна сказала: "Вы, наверняка, хороший сын, господин Лоберг,
тот, который может быть благодарным своей матушке".
Эш пришел в ярость, его ярость была даже сильнее, чем он осознавал:
"Хороший сын тут, хороший сын там... чихать я хотел на всю эту
благодарность; пока люди соглашаются с тем, что происходит несправедливость,
никакого спасения в мире не существует... почему Мартин пожертвовал собой и
сидит?"
Лоберг ответил: "Господин Гейринг -- жертва яда, разъедающего мир. Лишь
только тогда, когда люди найдут дорогу обратно к природе, они не будут
совершать злых поступков".
Фрейлейн Эрна не преминула вставить, что она тоже любит природу и
частенько ходит гулять. Лоберг продолжил: "Лишь на свободной Божьей природе,
которая придает нам силы, пробуждаются истинные благородные чувства людей".
Эш сказал: "Этим вы не спасли от тюрьмы еще ни одну живую душу".
Фрейлейн Эрна задумчиво произнесла: "Это вы так думаете... а я говорю,
что человек, не способный чувствовать, и не человек вовсе. А такой коварный
человек, как вы, господин Эш, вообще не смел бы здесь и словечко вставить...
Да все вы такие".
"Как только можно так плохо думать о мире, фрейлейн Корн?"
Фрейлейн Эрна вздохнула: "Разочарования жизни, господин Лоберг".
"Но все же нас поддерживает надежда, фрейлейн Корн". Фрейлейн Эрна
задумчиво уставилась в пустоту: "Да, если бы не надежда...-- она встряхнула
головой,-- мужчины не способны чувствовать, а слишком много ума тоже плохо".
Эш задумался: могли ли вести такие разговоры госпожа Хентьен и ее
супруг, когда они обручились. Но Лоберг прервал его мысли: "Вся надежда наша
в Боге и в Божьей природе".
Эрне никак не хотелось отставать от Лоберга: "Слава Богу, я регулярно
хожу в церковь и на исповедь,..-- и победным тоном добавила: -- Наша святая
католическая религия таит в себе, наверное, куда больше чувства, чем
лютеранская, на месте мужчины я бы не стала связывать свою жизнь с
лютеранкой".
Лоберг был слишком хорошо воспитан, чтобы возражать: "Любое обращение к
Богу достойно одинакового внимания... кого Бог сводит воедино, тому он дает
возможность и жить вместе... должна быть лишь добрая воля".
Добродетель Лоберга вызывала у Эша чувство тошноты, хотя именно по этой
причине он часто сравнивал его с матушкой Хентьен, он не унимался: "А, лясы
точить может любой идиот". Фрейлейн Эрна пренебрежительно заметила:
"Господин Эш, естественно, готов жениться на любой, не спрашивая ни о
чувствах, ни о святой религии; если, конечно, у нее имеются денежки".
"Я не могу в это поверить",-- заметил Лоберг.
"Можете не сомневаться, я знаю его, он абсолютно лишен каких бы то ни
было сантиментов и вообще ни о чем не думает,,, думать, как вы, господин
Лоберг, способен далеко не каждый".
"Ну, тогда мне просто жаль того, кто не разделяет мои взгляды,--
высказал очередную мысль Лоберг,-- ибо для него заказано все счастье сего
мира". Эш пожал плечами: что может этот тип знать о новом мире! Он
издевательски процедил: "Наведите-ка вначале порядок".
Но фрейлейн Эрна нашла решение проблемы: "Если два человека работают
вместе, если вам, например в вашем деле, помогает жена, тогда все уладится
само собой, даже если мужчина лютеранин, а жена католичка".
"Конечно",-- согласился Лоберг.
"Когда два человека имеют что-нибудь общее, например общие интересы,
тогда не страшно соединить свои судьбы, не так ли?" "Конечно",--
ответствовал Лоберг. .
Змеиный взгляд фрейлейн Эрны скользнул по Эшу, когда она произнесла:
"Не будете ли вы возражать, господин Лоберг, если и я приму участие в том
театральном предприятии, о котором тут говорил господин Эш? Теперь, когда
мой братец стал таким легкомысленным, я должна позаботиться о том, чтобы в
дом приходили деньги".
Ну как может господин Лоберг возражать! А когда фрейлейн Эрна сказала,
что она намерена вложить половину своих сбережений, то есть около тысячи
марок, он издал радостный возглас, и фрейлейн Эрна не без удовольствия
услышала: "О, так мы же будем теперь компаньонами!"
Несмотря на это, Эш не испытал чувства удовлетворения. То, что он
добился своего, как-то сразу лишилось привлекательности, может, потому, что
он и так отказался от Илоны, может, потому, что речь шла о более важных
целях, а может, и потому лишь-- и это было единственное, что для него было
ясно,-- что в нем неожиданно шевельнулось сомнение: "Переговорите сперва с
Гернертом, директором театра Гернертом. Я просто обратил ваше внимание на
это дело, но я не беру на себя никакой ответственности".
"Так, так",-- проворчала фрейлейн Эрна. Ей же было известно, что он
безответственный человек, но он может не бояться, никто и не собирается
привлекать его к ответственности. На нем вообще креста нет, и даже палец
господина Лоберга ей дороже всего господина Эша. "Вы доставите мне
удовольствие, господин Лоберг, если будете почаще заглядывать ко мне на
чашечку кофе",-- довольная собой, произнесла Эрна. Было уже довольно поздно,
они поднялись со стульев, и Эрна взяла господина Лоберга под руку. От лампы
под потолком на их головы струился мягкий свет, и оба они стояли перед Эшем,
словно пара молодоженов.
Эш снял куртку и повесил на вешалку. Затем он начал чистить ее щеткой,
выбивать пыль и рассматривать ее изношенный воротник. В очередной раз его
мучило ощущение, что что-то не так. Он отказался от Илоны, теперь же ему
приходилось наблюдать за тем, как от него отворачивается Эрна и предлагает
свое сердце этому идиоту. Это было против всех бухгалтерских правил, в
соответствии с которыми любое почтовое отправление требует, как известно,
ответного почтового отправления. Впрочем -- он с деловым видом вертел куртку
в руках,-- если бы он захотел, то Лобергу не удалось бы так уж быстро взять
над ним верх, с ним он еще сможет поквитаться, ну, нет уж, Августа Эша еще
никто никогда не выставлял в таком уродливом свете, и он уже было направился
к двери, но остановился прежде, чем открыть ее: а зачем, ему ведь,
собственно, вообще ничего не нужно. В противном случае эта особа там, в
гостиной, может вообразить себе, что он приковылял к ней из чистой
благодарности за ее жалкие тысячу марок. Эш вернулся к кровати, сел на нее и
начал расшнуровывать ботинки. Все было в полном порядке. И то, что ему, в
принципе, было жаль, что спать с Эр-272
ной ему заказано, тоже был полный порядок, Жертва есть жертва. И все же
в расчетах оставалась какая-то непонятная ошибка, которую он никак не мог
уловить: ну, хорошо, не идешь к бабе, отказываешь себе в удовольствии; одно
лишь непонятно -- зачем? Затем только, чтоб избежать женитьбы? Жертвуешь
меньшим, дабы избежать большей жертвы, которую придется принести собственной
персоной. "Какая же я скотина",-- пробормотал себе под нос Эш. Да, скотина,
ни на йоту не лучше Нентвига, который тоже уклонился от ответственности.
Бардак, в котором самое место пошустрить черту!
А без порядка в бухгалтерских книгах не будет порядка и в мире, и пока
не наступит этот порядок, беззащитная фигурка Илоны будет по-прежнему стоять
перед свистящими ножами, Нентвиг и дальше нагло и лицемерно будет избегать
кары, a Мартин вечно будет томиться в тюрьме. Он задумался над всем этим, и
в тот момент, когда он стаскивал штаны, как-то непроизвольно созрело
решение: другие дают на эту затею с женской борьбой деньги, значит он, у
кого денег нет, должен заплатить за это своей особой, если и не женитьбой,
что, впрочем, не так уж и плохо, то тем, что предоставить себя в
распоряжение нового предприятия. А поскольку это, к сожалению, невозможно
соединить с его работой в Мангейме, то ему придется уволиться. Таким будет
его взнос. И, словно пройдя испытание, он ощутил в этот миг, что оставаться
в конторе, которая засадила Мартина за решетку, он больше не может. И никто
не вправе обвинить его в предательстве; даже самому господину президенту
придется признать, что Эш порядочный парень. Мысли об Эрне улетучились из
его головы, и он со спокойной душой лег в кровать. То, что при этом он мог
вернуться в Кельн и в забегаловку матушки Хентьен, лишь незначительно
отодвигало стрелку на весах пожертвования; ведь матушка Хентьен ни разу не
ответила на его письма. А забегаловок и в Мангейме более чем достаточно.
Нет, воз вращение в Кельн, в этот скотский город, вовсе не оправдывало
самопожертвования.
Желание проинформировать кого положено об успехе подняло и притащило
его к Гернерту уже ранним утром: так быстро достать две тысячи марок -- это
же успех! Гернерт похлопал его по плечу и назвал молодчиной, Это было
приятно. Гернерт удивился его решению уволиться с работы, дабы полностью
посвятить себя затее с женской борьбой, впрочем, ничего против увольнения он
не имел. "Мы еще покажем себя, господин Эш",-- сказал он, и Эш отправился в
центральную контору своего пароходства.
На верхних этажах здания правления Среднерейнского пароходства тянулись
длинные тихие коридоры, пол которых был покрыт коричневым линолеумом. На
каждой двери имелась аккуратная табличка, в конце одного из коридоров за
столиком, освещенном светильником, восседал служащий, который
поинтересовался, куда изволит следовать посетитель, он записал имя и цель
визита в блокнот, проложенный копировальной бумагой. Эш шел по коридору и,
поскольку это было в последний раз, старался внимательно все рассмотреть. Он
читал имена на дверных табличках; наткнувшись неожиданно для себя на женское
имя, он остановился и попытался представить особу, находящуюся там, за
дверью: была ли она похожа на обыкновенного чиновника, который в черных
нарукавниках считает что-то за наклоненным столиком и холодным, безучастным
тоном разговаривает с посетителем? Эша внезапно охватила тоска по этой
незнакомой женщине за дверью, и на него вдруг нахлынуло чувство любви в
новой, простой, так сказать, деловой и существующей согласно необходимости
форме любви, которая должна быть такой же гладкой, такой же прохладной и в
то же время такой же широкой и всеохватной, как и эти коридоры с их гладким
линолеумным покрытием, Но затем перед его взором предстал целый ряд дверей с
великим множеством мужских имен, и он невольно подумал о том, что та
одинокая женщина должна испытывать не меньшее отвращение от такого мужского
окружения, чем матушка Хентьен в своем заведении. В нем снова вспыхнуло
ощущение ярости, злости на организацию, которая под покровом хорошего
порядка, гладких коридоров, отличных приглаженных бухгалтерских расчетов
прячет море мерзости. И это называется солидность. Предприниматель есть
предприниматель независимо от того, как он называется -- прокурист или
президент. Если на какое-то мгновение Эш и пожалел, что уже не является
членом хорошей организации, что больше не относится к тем, кому позволено
без расспросов и регистрации служащими входить и выходить из здания, то
теперь и намека на сожаление не осталось, ибо за каждой дверью он видел
Нентвига, одних только Нентвигов, они все сговорились, чтобы сгноить Мартина
в тюрьме. Лучше всего было бы, конечно, спуститься в бухгалтерию и сказать
слепцам, торчащим там, что им тоже нужно было бы вырваться наконец : плена
обманчивых цифр и колонок и освободиться, подобной ему, да, они должны были
бы сделать это хотя бы для того, чтобы уехать с ним в Америку. "Это была
достаточно кратковременная гастроль к нам",-- произнес начальник отдела
кадров, к которому он зашел и попросил выдать отзыв, Тон его был дружеским,
а Эш уже был готов к тому, чтобы высказать истинные причины, побудившие его
оставить столь непорядочную фирму. Но ему пришлось отказаться от этой затеи,
потому что дружески расположенный начальник отдела кадров уже занялся
другими делами, постоянно, впрочем, при этом повторяя: "Кратковременная
гастроль... кратковременная гастроль"; повторял он это откровенно любезным
тоном, так, словно ему очень нравилось это слово и он пытался словом
"гастроль" показать, что театральное дело является не таким уж отличным и
даже не лучшим делом, чем предприятие, которое Эш как раз вознамерился
оставить, Но что мог знать об этом начальник отдела кадров? Возможно, он
хотел на прощание упрекнуть его в неверности и нанести ему удар в спину?
Нагадить ему при поиске нового места? Недоверчивым взглядом он рассматривал
выданный документ, хотя отлично понимал, что в деле с женской борьбой его
никто и никогда не спросит ни о каком отзыве, А поскольку его не покидали
мысли о театральном предприятии, а также потому, что он спешил по
коричневому линолеуму коридоров к лестнице, ведущей на улицу, он больше уже
не обращал внимания на покой и порядок в конторе, не думал о двери с женским
именем, мимо которой пронесся на повышенной скорости, не обратил внимания на
табличку "Бухгалтерия", да, даже кабинеты дирекции и президиума там впереди,
в главном здании со всей их помпой были ему целиком безразличны. Лишь
оказавшись на улице, он бросил взгляд на главное здание, прощальный взгляд,
и был как-то даже расстроен, что перед главным корпусом не было экипажа, Он,
собственно говоря, охотно взглянул бы еще разочек на Бертранда, этот тоже
всегда прячется, как и Нентвиг. Лучше, конечно, его не видеть, вообще не
видеть, его и этот Мангейм со всем, что в нем тут и там валяется. "Ну, что
ж, глаза б мои тебя больше не видели",-- сказал Эш, но все же ему не удалось
пересилить себя и быстро проститься, он постоял еще, щуря глаза, поскольку
асфальт новой дороги отражал яркий свет полуденного солнца, постоял, ожидая,
что может, все-таки беззвучно раскроются стеклянные двери и пропустят
господина президента. А поскольку в мерцающем солнечном свете возникало
впечатление, будто полотна стеклянных дверей вибрируют, то в голове невольно
всплыло воспоминание о качающейся двери за стойкой, это был так называемый
обман чувств, ибо полотна стеклянной двери прочно сидели в своем мраморном
обрамлении. Они оставались неподвижными и никого не выпустили из здания. Эш
воспринял это как обвинение: теперь он должен стоять здесь под палящим
солнцем, потому что Среднерейнское пароходство расположилось на этой
спесивой новой заасфальтированной улице вместо того, чтобы занять место в
работы, не попытать счастья в Америке так же, как он пытается сделать это
здесь, по крайней мере, хоть мир посмотришь. Может быть, к тому времени
Тельчер с Илоной уже получили бы ангажемент в Нью-Йорке, о чем постоянно
тараторит Тельчер, Течение его мыслей прервал Лоберг: "У вас нет проблемы с
языками, чего, к сожалению, не могу сказать о себе". Эш с удовлетворением
кивнул; да, с французским он уж как-нибудь разобрался бы, да и английский --
невелика премудрость; но для того, чтобы участвовать в финансировании
борьбы, Лобергу вовсе ни к чему знание языков. "Нет, это нет, разве что
только ради Америки", - размышлял Лоберг. И хотя Лобергу была абсолютно
чужда мысль о том, что он сам или даже кто-либо иной должен жить не в
Мангейме, а в каком-то другом городе, он все же начал обсуждать стоимость
транспортных расходов и где им достать таких денег, они стали почти что
компаньонами по переезду. Таким образом, путем абсолютно естественных
логических рассуждений они снова вернулись к вероятности получения прибыли
от дамской борьбы, и после некоторых размышлений Лоберг пришел к заключению,
что он мог бы изыскать в своем деле целых тысячу марок и вложить их в дело
Гернерта. Впрочем, этого все равно не хватало, чтобы выкупить долю Тельчера,
но как бы там ни было, начало оказалось неплохим, особенно если добавить
сюда три сотни, принадлежавших Эшу.
Исход дня был более приятным, чем его начало. По дороге домой Эш ломал
себе голову над тем, где же достать недостающие деньги, и в голову пришла
мысль о фрейлейн Эрне.
Насколько Эрна пыжилась привязать к себе Эша своими деньгами, настолько
же она уцепилась за принцип, что требуемое может быть предоставлено в
распоряжение только законного супруга. Когда она в игривом тоне изложила эту
мысль, Эш разозлился: что она о нем думает! Он что, требует деньги для себя?
Но выдав это, он почувствовал, что здесь что-то не так, и что речь,
собственно, идет вовсе не о деньгах, и что фрейлейн Эрна заблуждается даже
куда больше, чем она может себе представить; конечно, деньги нужны, но
только для того, чтобы выкупить Илону, нужно просто прекратить, чтобы снова
швыряли ножами в беззащитную девушку, конечно же, деньги он просит не для
себя лично, но это было далеко не все, самое главное состояло в том, что ему
ведь уже ничего от Илоны не нужно, плевать он хотел на Илону! На карту были
поставлены большие ценности, и вполне обоснованно он возмущался тем, что
Эрна занимала по отношению к нему столь эгоистичную позицию, оправданным
было и то, что он нагрубил ей: ну и пусть сидит здесь со своими деньгами.
Она же восприняла его грубость как чувство вины, обрадовалась тому, что
удалось подловить его, и хихикнула: уже всем известно, что она у себя в доме
пригрела проходимца, который не только пользовался ее расположением, но и
помимо этого нанес ей довольно ощутимый ущерб в пятьдесят марок, Да, в целом
день этот выдался хорошим для фрейлейн Эрны. Эш попросил у нее то, в чем она
могла отказать ему, к тому же она обзавелась новыми ботиночками, которые
значительно поднимали ей настроение и в которых было так удобно ходить. Она
устроилась на старомодном диване и, выставив ноги из-под края платья,
раскачивала ими; легкое поскрипывание кожи услаждало слух, и в подъеме ноги
возникало приятное ощущение. Естественно, ей не хотелось заканчивать столь
сладостный для нее разговор, и, не обращая внимания на грубо поставленную
Эшем точку в разговоре, она все же поинтересовалась, зачем ему столь большая
сумма. Эш снова отрезал, что она может сидеть на своих деньгах, а господин
Лоберг рад, что может вложить свой капиталец в театральное дело. "Ах,
господин Лоберг,-- проворковала фрейлейн Эрна,-- так они ж у него есть, и он
может себе это позволить". В сложившейся ситуации фрейлейн Эрна скорее
отдалась бы кому-нибудь постороннему, чем господину Эшу, которому
позволительно было обладать ею лишь связав себя узами брака, она вся прямо
сгорала от нетерпения позлить Эша и предоставить деньги в распоряжение
Лоберга. Она продолжала раскачивать ногами: "О, быть компаньоном господина
Лоберга -- это совсем другое дело. Он же солидный предприниматель". "Он
идиот",-- отрезал Эш отчасти из убеждения, отчасти из ревности, и ревность
сия пролилась бальзамом на душу фрейлейн Эрны, ибо именно на это и было
рассчитано. Она попробовала подсыпать еще соли на его рану: "Вам я ничего не
дам". Но эта фраза явно не дала желаемого эффекта. На кой черт ему все это,
собственно говоря, нужно? Он же отказался от Илоны, и теперь пусть у Корна
болит голова о том, как освободить ее от этих ножей. Взгляд Эша опустился на
раскачивающиеся носки ног Эрны. Она бы опешила, услышав, что свои денежки, в
конце концов, может отдать и Бальтазару, это тоже, естественно, не решило бы
всей проблемы, А может, как раз настал черед Нентвига платить по счету. Если
уж подошло время спасать мир, то необходимо, как говорит Лоберг, бить по
месту сосредоточения яда; ну а местом сосредоточения яда был как раз
Нентвиг, может, даже не он сам, а нечто, что за ним прячется, нечто такое
большое и недоступное, что никому неизвестно. Все это могло вывести из себя
кого угодно, и Эш, который был крепким и отнюдь не слабонервным парнем, с
трудом сдерживался, чтобы не наступить на болтающиеся ноги фрейлейн Эрны,
дабы они наконец перестали мелькать перед глазами. Она же спросила: "Вам
нравятся мои ботиночки?" "Нет",-- резко ответил Эш. Фрейлейн Эрна была
удивлена: "Уж господину Лобергу они понравятся... когда же вы его сюда
приведете? В последнее время вы его ну прямо прячете от меня... и все ведь
из-за ревности, господин Эш?" Да, ради Бога, он может его притащить хоть
сейчас, если она так уж сгорает от желания увидеться с ним, высказал свои
соображения Эш, которого все же не покидала надежда, что эти двое вполне
смогут договориться о деле, "Сейчас это ни к чему,-- рассудительно заключила
фрейлейн Эрна,-- лучше вечером, пригласите его на чашечку кофе". "Отлично, я
так и сделаю",-- ответил Эш и удалился. Лоберг последовал приглашению. Он
держал в руках чашечку с кофе и механически помешивал в ней ложечкой. Даже
когда он пил кофе, ложечка оставалась в чашке и постоянно цеплялась за его
нос, Эш, восседая с заносчивым видом, поинтересовался, придет ли Бальтазар с
Илоной, он задавал и другие беспардонные вопросы. Фрейлейн Эрна не очень
прислушивалась к нему, Ее интерес пробудила рахитичная головка господина
Лоберга с большущими белыми глазными яблоками; он действительно выглядел
так, словно достаточно было приложить незначительные усилия-- и он
расплачется. Она задумалась над тем, а плакал бы он в состоянии
воодушевления и любовного неистовства; со злостью вспомнила она своего
братца, который втянул ее в эту безнадежную аферу с Эшем, с этим беспокоящим
ее грубияном, тогда как в паре домов отсюда живет хорошо обеспеченный
предприниматель, лицо которого заливается краской, когда она на него
смотрит. А познал ли он уже женщину? И она, чтобы подразнить Эша, ловко
перевела разговор на любовь: "Вы же тоже закоренелый холостяк, господин
Лоберг? Вам еще придется сожалеть, когда наступит старость и начнут
доставать болезни, а поухаживать за вами будет некому". Лоберг покраснел: "Я
просто жду ту единственную, фрейлейн Корн". "А она еще не появилась?" --
Фрейлейн Эрна многообещающе улыбнулась и выставила ножку из-под подола юбки.
Лоберг поставил чашечку на стол, он производил впечатление беспомощного
человека, Эш ядовито процедил: "Да он еще и не нюхал, что это такое",
Лобергу удалось выразить словами свои убеждения: "Ведь любят один раз в
жизни, фрейлейн Корн". "О!" -- восторженно протянула фрейлейн Эрна.
Все было абсолютно однозначно и понятно, Эшу стало почти что стыдно за
свою беспутную жизнь, ему даже показалось не таким уж и невероятным, что
большой и единственной любовью было то, что привязывало госпожу Хентьен к
своему супругу, может быть, именно поэтому она требовала от своих гостей
целомудрия и сдержанности, Впрочем, должно быть ужасным для госпожи Хентьен
заплатить за столь быстротечную усладу отказом от последующей любви, и Эш
сказал: "Чудненько, а как же быть со вдовами? Тогда ни одной из них
непозволительно жить дальше... особенно, если у нее нет детей...", и
вспомнив кое-что, вычитанное в иллюстрированных газетах, он добавил: "Вдов в
таком случае следовало бы сжигать, дабы они... да, дабы они, так сказать,
получили спасение".
"Вы грубый человек, господин Эш -- возмутилась фрейлейн Эрна,-- такие
ужасные вещи никогда не пришли бы в голову господину Лобергу".
"Спасение в руках Господа,-- сказал господин Лоберг,--тот, кому он
дарует милость любви, будет обладать ею и после смерти".
"Вы умный человек, господин Лоберг, и кое-кому было бы очень неплохо
запомнить ваши прекрасные слова,-- проворковала фрейлейн Эрна,-- занятия нет
получше, чем сгореть на костре из-за какого-то мужика! Какая мерзость,.."
Эш вспылил: "Если спасение в руках Господа, то на кой нужны ваши
дурацкие общества, да, да, и не удивляйтесь,..- он уже почти кричал,-- не
нужна никакая Армия спасения, если бы полиция сажала людей, которые этого
заслуживают... вместо невиновных".
"А я бы просто вышла за мужчину, который в состоянии содержать меня или
оставить своей вдове кое-что на жизнь, определенную безопасность, так
сказать,-- удерживала разговор в своем русле фрейлейн Эрна,-- за такого мужа
-- это заслуженно".
Эш презирал ее. Матушка Хентьен никогда бы не позволила себе говорить
подобные вещи. Но Лоберг поддержал разговор: "Кто не заботится о своем доме,
тот плохой хозяин".
"Ваша жена будет очень счастлива с вами",-- сказала фрейлейн Эрна.
Лоберг продолжил: "Если Бог дарует мне счастье найти спутницу жизни, то я
уповаю на то, что скажу с уверенностью: супружество наше будет глубоко
христианским. Мы уединимся от мира, жить будем только нашим счастьем".
Эш издевательски заметил: "Прям как Бальтазар с Илоной... а по вечерам
кое-кто будет швырять в нее свои ножи".
Лоберг был возмущен: "Упивающийся дешевой сивухой не способен оценить,
что значит глоток кристально чистой виды фрейлейн Корн. Увлечение -- это еще
не любовь".
Кристальную чистоту фрейлейн Эрна отнесла на свой счет и была польщена:
"Платье, которое он ей подарил, стоило тридцать восемь марок; я спрашивала в
магазине. Так очистить карманы у мужика... я бы никогда на такое не
решилась".
Эш гнул свое: "Должен быть наведен порядок. Один сидит, не имея за
собой никакой вины, а другой в это время болтается на свободе; убить его
надо или себя самого".
Лоберг попробовал успокоить Эша: "Нельзя играть человеческими жизнями".
"Нет,-- вставила словечко фрейлейн Эрна,-- женщина, которая не питает к
мужу никаких чувств, достойна смерти... а я, если уж мне придется заботиться
о муже, по натуре своей эмоциональный человек".
Лоберг сказал: "Истинная евангельская любовь основывается на взаимном
уважении".
"И вы будете уважать жену, даже если она не столь образованна как вы...
даже если ей присуще быть более эмоциональным человеком, чем должно быть
жене?"
"Только чувствующий человек способен к истинно спасительной милости, и
он готов к ней".
Фрейлейн Эрна сказала: "Вы, наверняка, хороший сын, господин Лоберг,
тот, который может быть благодарным своей матушке".
Эш пришел в ярость, его ярость была даже сильнее, чем он осознавал:
"Хороший сын тут, хороший сын там... чихать я хотел на всю эту
благодарность; пока люди соглашаются с тем, что происходит несправедливость,
никакого спасения в мире не существует... почему Мартин пожертвовал собой и
сидит?"
Лоберг ответил: "Господин Гейринг -- жертва яда, разъедающего мир. Лишь
только тогда, когда люди найдут дорогу обратно к природе, они не будут
совершать злых поступков".
Фрейлейн Эрна не преминула вставить, что она тоже любит природу и
частенько ходит гулять. Лоберг продолжил: "Лишь на свободной Божьей природе,
которая придает нам силы, пробуждаются истинные благородные чувства людей".
Эш сказал: "Этим вы не спасли от тюрьмы еще ни одну живую душу".
Фрейлейн Эрна задумчиво произнесла: "Это вы так думаете... а я говорю,
что человек, не способный чувствовать, и не человек вовсе. А такой коварный
человек, как вы, господин Эш, вообще не смел бы здесь и словечко вставить...
Да все вы такие".
"Как только можно так плохо думать о мире, фрейлейн Корн?"
Фрейлейн Эрна вздохнула: "Разочарования жизни, господин Лоберг".
"Но все же нас поддерживает надежда, фрейлейн Корн". Фрейлейн Эрна
задумчиво уставилась в пустоту: "Да, если бы не надежда...-- она встряхнула
головой,-- мужчины не способны чувствовать, а слишком много ума тоже плохо".
Эш задумался: могли ли вести такие разговоры госпожа Хентьен и ее
супруг, когда они обручились. Но Лоберг прервал его мысли: "Вся надежда наша
в Боге и в Божьей природе".
Эрне никак не хотелось отставать от Лоберга: "Слава Богу, я регулярно
хожу в церковь и на исповедь,..-- и победным тоном добавила: -- Наша святая
католическая религия таит в себе, наверное, куда больше чувства, чем
лютеранская, на месте мужчины я бы не стала связывать свою жизнь с
лютеранкой".
Лоберг был слишком хорошо воспитан, чтобы возражать: "Любое обращение к
Богу достойно одинакового внимания... кого Бог сводит воедино, тому он дает
возможность и жить вместе... должна быть лишь добрая воля".
Добродетель Лоберга вызывала у Эша чувство тошноты, хотя именно по этой
причине он часто сравнивал его с матушкой Хентьен, он не унимался: "А, лясы
точить может любой идиот". Фрейлейн Эрна пренебрежительно заметила:
"Господин Эш, естественно, готов жениться на любой, не спрашивая ни о
чувствах, ни о святой религии; если, конечно, у нее имеются денежки".
"Я не могу в это поверить",-- заметил Лоберг.
"Можете не сомневаться, я знаю его, он абсолютно лишен каких бы то ни
было сантиментов и вообще ни о чем не думает,,, думать, как вы, господин
Лоберг, способен далеко не каждый".
"Ну, тогда мне просто жаль того, кто не разделяет мои взгляды,--
высказал очередную мысль Лоберг,-- ибо для него заказано все счастье сего
мира". Эш пожал плечами: что может этот тип знать о новом мире! Он
издевательски процедил: "Наведите-ка вначале порядок".
Но фрейлейн Эрна нашла решение проблемы: "Если два человека работают
вместе, если вам, например в вашем деле, помогает жена, тогда все уладится
само собой, даже если мужчина лютеранин, а жена католичка".
"Конечно",-- согласился Лоберг.
"Когда два человека имеют что-нибудь общее, например общие интересы,
тогда не страшно соединить свои судьбы, не так ли?" "Конечно",--
ответствовал Лоберг. .
Змеиный взгляд фрейлейн Эрны скользнул по Эшу, когда она произнесла:
"Не будете ли вы возражать, господин Лоберг, если и я приму участие в том
театральном предприятии, о котором тут говорил господин Эш? Теперь, когда
мой братец стал таким легкомысленным, я должна позаботиться о том, чтобы в
дом приходили деньги".
Ну как может господин Лоберг возражать! А когда фрейлейн Эрна сказала,
что она намерена вложить половину своих сбережений, то есть около тысячи
марок, он издал радостный возглас, и фрейлейн Эрна не без удовольствия
услышала: "О, так мы же будем теперь компаньонами!"
Несмотря на это, Эш не испытал чувства удовлетворения. То, что он
добился своего, как-то сразу лишилось привлекательности, может, потому, что
он и так отказался от Илоны, может, потому, что речь шла о более важных
целях, а может, и потому лишь-- и это было единственное, что для него было
ясно,-- что в нем неожиданно шевельнулось сомнение: "Переговорите сперва с
Гернертом, директором театра Гернертом. Я просто обратил ваше внимание на
это дело, но я не беру на себя никакой ответственности".
"Так, так",-- проворчала фрейлейн Эрна. Ей же было известно, что он
безответственный человек, но он может не бояться, никто и не собирается
привлекать его к ответственности. На нем вообще креста нет, и даже палец
господина Лоберга ей дороже всего господина Эша. "Вы доставите мне
удовольствие, господин Лоберг, если будете почаще заглядывать ко мне на
чашечку кофе",-- довольная собой, произнесла Эрна. Было уже довольно поздно,
они поднялись со стульев, и Эрна взяла господина Лоберга под руку. От лампы
под потолком на их головы струился мягкий свет, и оба они стояли перед Эшем,
словно пара молодоженов.
Эш снял куртку и повесил на вешалку. Затем он начал чистить ее щеткой,
выбивать пыль и рассматривать ее изношенный воротник. В очередной раз его
мучило ощущение, что что-то не так. Он отказался от Илоны, теперь же ему
приходилось наблюдать за тем, как от него отворачивается Эрна и предлагает
свое сердце этому идиоту. Это было против всех бухгалтерских правил, в
соответствии с которыми любое почтовое отправление требует, как известно,
ответного почтового отправления. Впрочем -- он с деловым видом вертел куртку
в руках,-- если бы он захотел, то Лобергу не удалось бы так уж быстро взять
над ним верх, с ним он еще сможет поквитаться, ну, нет уж, Августа Эша еще
никто никогда не выставлял в таком уродливом свете, и он уже было направился
к двери, но остановился прежде, чем открыть ее: а зачем, ему ведь,
собственно, вообще ничего не нужно. В противном случае эта особа там, в
гостиной, может вообразить себе, что он приковылял к ней из чистой
благодарности за ее жалкие тысячу марок. Эш вернулся к кровати, сел на нее и
начал расшнуровывать ботинки. Все было в полном порядке. И то, что ему, в
принципе, было жаль, что спать с Эр-272
ной ему заказано, тоже был полный порядок, Жертва есть жертва. И все же
в расчетах оставалась какая-то непонятная ошибка, которую он никак не мог
уловить: ну, хорошо, не идешь к бабе, отказываешь себе в удовольствии; одно
лишь непонятно -- зачем? Затем только, чтоб избежать женитьбы? Жертвуешь
меньшим, дабы избежать большей жертвы, которую придется принести собственной
персоной. "Какая же я скотина",-- пробормотал себе под нос Эш. Да, скотина,
ни на йоту не лучше Нентвига, который тоже уклонился от ответственности.
Бардак, в котором самое место пошустрить черту!
А без порядка в бухгалтерских книгах не будет порядка и в мире, и пока
не наступит этот порядок, беззащитная фигурка Илоны будет по-прежнему стоять
перед свистящими ножами, Нентвиг и дальше нагло и лицемерно будет избегать
кары, a Мартин вечно будет томиться в тюрьме. Он задумался над всем этим, и
в тот момент, когда он стаскивал штаны, как-то непроизвольно созрело
решение: другие дают на эту затею с женской борьбой деньги, значит он, у
кого денег нет, должен заплатить за это своей особой, если и не женитьбой,
что, впрочем, не так уж и плохо, то тем, что предоставить себя в
распоряжение нового предприятия. А поскольку это, к сожалению, невозможно
соединить с его работой в Мангейме, то ему придется уволиться. Таким будет
его взнос. И, словно пройдя испытание, он ощутил в этот миг, что оставаться
в конторе, которая засадила Мартина за решетку, он больше не может. И никто
не вправе обвинить его в предательстве; даже самому господину президенту
придется признать, что Эш порядочный парень. Мысли об Эрне улетучились из
его головы, и он со спокойной душой лег в кровать. То, что при этом он мог
вернуться в Кельн и в забегаловку матушки Хентьен, лишь незначительно
отодвигало стрелку на весах пожертвования; ведь матушка Хентьен ни разу не
ответила на его письма. А забегаловок и в Мангейме более чем достаточно.
Нет, воз вращение в Кельн, в этот скотский город, вовсе не оправдывало
самопожертвования.
Желание проинформировать кого положено об успехе подняло и притащило
его к Гернерту уже ранним утром: так быстро достать две тысячи марок -- это
же успех! Гернерт похлопал его по плечу и назвал молодчиной, Это было
приятно. Гернерт удивился его решению уволиться с работы, дабы полностью
посвятить себя затее с женской борьбой, впрочем, ничего против увольнения он
не имел. "Мы еще покажем себя, господин Эш",-- сказал он, и Эш отправился в
центральную контору своего пароходства.
На верхних этажах здания правления Среднерейнского пароходства тянулись
длинные тихие коридоры, пол которых был покрыт коричневым линолеумом. На
каждой двери имелась аккуратная табличка, в конце одного из коридоров за
столиком, освещенном светильником, восседал служащий, который
поинтересовался, куда изволит следовать посетитель, он записал имя и цель
визита в блокнот, проложенный копировальной бумагой. Эш шел по коридору и,
поскольку это было в последний раз, старался внимательно все рассмотреть. Он
читал имена на дверных табличках; наткнувшись неожиданно для себя на женское
имя, он остановился и попытался представить особу, находящуюся там, за
дверью: была ли она похожа на обыкновенного чиновника, который в черных
нарукавниках считает что-то за наклоненным столиком и холодным, безучастным
тоном разговаривает с посетителем? Эша внезапно охватила тоска по этой
незнакомой женщине за дверью, и на него вдруг нахлынуло чувство любви в
новой, простой, так сказать, деловой и существующей согласно необходимости
форме любви, которая должна быть такой же гладкой, такой же прохладной и в
то же время такой же широкой и всеохватной, как и эти коридоры с их гладким
линолеумным покрытием, Но затем перед его взором предстал целый ряд дверей с
великим множеством мужских имен, и он невольно подумал о том, что та
одинокая женщина должна испытывать не меньшее отвращение от такого мужского
окружения, чем матушка Хентьен в своем заведении. В нем снова вспыхнуло
ощущение ярости, злости на организацию, которая под покровом хорошего
порядка, гладких коридоров, отличных приглаженных бухгалтерских расчетов
прячет море мерзости. И это называется солидность. Предприниматель есть
предприниматель независимо от того, как он называется -- прокурист или
президент. Если на какое-то мгновение Эш и пожалел, что уже не является
членом хорошей организации, что больше не относится к тем, кому позволено
без расспросов и регистрации служащими входить и выходить из здания, то
теперь и намека на сожаление не осталось, ибо за каждой дверью он видел
Нентвига, одних только Нентвигов, они все сговорились, чтобы сгноить Мартина
в тюрьме. Лучше всего было бы, конечно, спуститься в бухгалтерию и сказать
слепцам, торчащим там, что им тоже нужно было бы вырваться наконец : плена
обманчивых цифр и колонок и освободиться, подобной ему, да, они должны были
бы сделать это хотя бы для того, чтобы уехать с ним в Америку. "Это была
достаточно кратковременная гастроль к нам",-- произнес начальник отдела
кадров, к которому он зашел и попросил выдать отзыв, Тон его был дружеским,
а Эш уже был готов к тому, чтобы высказать истинные причины, побудившие его
оставить столь непорядочную фирму. Но ему пришлось отказаться от этой затеи,
потому что дружески расположенный начальник отдела кадров уже занялся
другими делами, постоянно, впрочем, при этом повторяя: "Кратковременная
гастроль... кратковременная гастроль"; повторял он это откровенно любезным
тоном, так, словно ему очень нравилось это слово и он пытался словом
"гастроль" показать, что театральное дело является не таким уж отличным и
даже не лучшим делом, чем предприятие, которое Эш как раз вознамерился
оставить, Но что мог знать об этом начальник отдела кадров? Возможно, он
хотел на прощание упрекнуть его в неверности и нанести ему удар в спину?
Нагадить ему при поиске нового места? Недоверчивым взглядом он рассматривал
выданный документ, хотя отлично понимал, что в деле с женской борьбой его
никто и никогда не спросит ни о каком отзыве, А поскольку его не покидали
мысли о театральном предприятии, а также потому, что он спешил по
коричневому линолеуму коридоров к лестнице, ведущей на улицу, он больше уже
не обращал внимания на покой и порядок в конторе, не думал о двери с женским
именем, мимо которой пронесся на повышенной скорости, не обратил внимания на
табличку "Бухгалтерия", да, даже кабинеты дирекции и президиума там впереди,
в главном здании со всей их помпой были ему целиком безразличны. Лишь
оказавшись на улице, он бросил взгляд на главное здание, прощальный взгляд,
и был как-то даже расстроен, что перед главным корпусом не было экипажа, Он,
собственно говоря, охотно взглянул бы еще разочек на Бертранда, этот тоже
всегда прячется, как и Нентвиг. Лучше, конечно, его не видеть, вообще не
видеть, его и этот Мангейм со всем, что в нем тут и там валяется. "Ну, что
ж, глаза б мои тебя больше не видели",-- сказал Эш, но все же ему не удалось
пересилить себя и быстро проститься, он постоял еще, щуря глаза, поскольку
асфальт новой дороги отражал яркий свет полуденного солнца, постоял, ожидая,
что может, все-таки беззвучно раскроются стеклянные двери и пропустят
господина президента. А поскольку в мерцающем солнечном свете возникало
впечатление, будто полотна стеклянных дверей вибрируют, то в голове невольно
всплыло воспоминание о качающейся двери за стойкой, это был так называемый
обман чувств, ибо полотна стеклянной двери прочно сидели в своем мраморном
обрамлении. Они оставались неподвижными и никого не выпустили из здания. Эш
воспринял это как обвинение: теперь он должен стоять здесь под палящим
солнцем, потому что Среднерейнское пароходство расположилось на этой
спесивой новой заасфальтированной улице вместо того, чтобы занять место в