---------------------------------------------------------------
Трилогия "Лунатики", #2
Перевод: Кушнир
OCR: PHIPER
---------------------------------------------------------------
2 марта 1903 года было плохим днем для тридцатилетнего торгового
служащего Августа Эша; он поскандалил со своим шефом, и тот уволил его еще
до того, как представилась возможность уволиться самому. Эша больше задевал
не сам факт увольнения, а то, что ему не удалось нанести удар первым. Он не
смог высказать все прямо в лицо этому человеку, человеку, который,
собственно, и не ведал, что творится в его фирме, который полностью
полагался на некоего Нентвига-- своего стукача и который не имел ни
малейшего представления о том, что этот самый Нентвиг стриг купоны везде,
где только возможно было, человеку, который, может быть, специально закрывал
глаза на поведение Нентвига, поскольку последнему, должно быть, было
известно о кое-каких неблаговидных поступках шефа. А Эш, как дурак, позволил
им захватить себя врасплох: они ткнули его носом, словно нашкодившего кота,
в ошибку при ведении бухгалтерского учета, и теперь, когда он раздумывал над
этой ошибкой, то оказывалось, что это была вовсе и не ошибка. Но оба
невероятно окрысились на него, и дело дошло до нелепейшей ругани, в ходе
которой он вдруг обнаружил, что уволен. Сейчас-то Эш понимал, что надо было,
потупив взгляд перед шефом, сказать "господин", да-да, "господин", но тогда
ему на ум не пришло ничего более разумного, и он лишь саркастическим тоном
процедил: "Вы хоть представляете себе, что вообще творится в вашей
богадельне?..", да, ему следовало бы вести себя по-другому, но теперь было
слишком поздно. После этого он нализался, покуролесил с какой-то бабенкой,
но это не помогло, ярость осталась, и Эш чертыхался напропалую, бредя по
набережной Рейна к городу.
За спиной он услышал звуки шагов, а когда обернулся, то увидел Мартина,
который ковылял что есть мочи на двух костылях, прижав носок укороченной
ноги к одному из них. Этого чуда сзади ему только и не хватало, Эш охотно бы
продолжил свой путь, рискуя получить костылем по черепушке-- впрочем, он
вполне заслужил того, чтобы его поколотили,-- но он почувствовал, что
поступит подло, если заставит калеку догонять его, и потому остановился. К
тому же он должен искать работу и не исключено, что Мартин, который знал на
этом свете абсолютно все, мог бы оказаться ему полезным. Калека наконец
догнал его, расслабил на весу хромую ногу и так запросто выдал: "Что,
вышвырнули?" Так, значит, этот уже в курсе. Эш со злостью в голосе бросил в
ответ: "Вышвырнули". "Деньги еще есть?" Эш пожал плечами: на пару дней
хватит. Мартин задумчиво проговорил: "Я знаю одно местечко для тебя", "Да,
но вступать в твою организацию я не намерен", "Знаю, знаю, ты слишком
хорош для этого.., но всему свое время. Так куда мы отправимся?"
Поскольку у Эша не было конкретной цели, то они зашли в забегаловку матушки
Хентьен. В Кастельном переулке Мартин притормозил: "Они выдали тебе
мало-мальски приличную рекомендацию?" "Не знаю, еще не забрал". "Одной из
контор в Мангейме требуется судовой кассир или что-то в этом роде... если,
конечно, ты согласишься уехать из Кельна..." Они вошли в забегаловку. Она
представляла собой умеренное в своей простоте мрачноватое помещение,
служившее, вероятно, на протяжении не одной сотни лет тепленьким прибежищем
для рейнских речников, правда, о столь далеком прошлом свидетельствовал лишь
покрытый гарью цилиндрический свод. Стены до половины были обшиты деревом, а
вдоль одной из них тянулась скамья. Сверху, на посудной полке, высились
полулитровые мюнхенские пивные кружки, там же виднелась отлитая из бронзы
Эйфелева башня. Она была украшена черно-красным флажком и, присмотревшись
повнимательнее, на нем можно было различить надпись "Столик для
завсегдатаев", сделанную золотыми буквами, теперь уже наполовину стершимися.
А между двумя окнами стоял оркестрион с открытой крышкой, которая выставила
напоказ нотный ролик и внутренности. Крышке, собственно, полагалось бы быть
закрытой -- тогда желающим усладить свой слух музыкой пришлось бы бросать
монетку в десять пфеннигов. Но матушка Хентьен не мелочилась: гостю
достаточно было залезть вовнутрь и всего лишь потянуть за рычажок;
завсегдатаи прекрасно знали, как обращаться с этим аппаратом. Стену напротив
оркестриона полностью занимала стойка; за ней манили посетителей два
застекленных шкафчика, уставленных ликерочными бутылками с пестрыми яркими
этикетками, между шкафчиками поблескивало большущее зеркало. И когда по
вечерам матушка Хентьен занимала свое место за стойкой, она имела
обыкновение повернуться к зеркалу, чтобы поправить белокурую прическу,
сидевшую на округлом крупном черепе подобно маленькой жесткой сахарной
голове. На стойке стояло несколько больших бутылок с вином и шнапсом, ибо
ликеры с пестрыми яркими этикетками заказывали редко. А картину завершал
умывальник из листового цинка с водопроводным краном, скромно втиснутый
между стойкой и застекленными шкафчиками.
Забегаловка не отапливалась, и холод в ней пробирал до костей. Пытаясь
согреться, мужчины растирали руки; Эш тяжело опустился на одну из скамеек, а
Мартин направился к оркестриону, и вскоре выстуженное пространство
забегаловки заполнилось суровыми звуками марша гладиаторов. Через какое-то
мгновение до их слуха сквозь рокочущую музыку донеслись звуки шагов по
скрипевшей деревянной лестнице, и госпожа Хентьен распахнула качающиеся
створки никогда не запиравшихся дверей рядом со стойкой. На ней было
утреннее рабочее платье, поверх юбки повязан большой ситцевый фартук синего
цвета, вечерний лифчик она еще не надела, так что ее грудь, словно два
мешка, покоилась в бумазеевой кофточке в крупную клетку, Прическа, как
всегда жесткой и правильной формы,
сахарной головой возвышалась над блеклым, с отсутствующим выражением
лицом, глядя на которое невозможно было определить возраст его
обладательницы. Но всем, правда, было известно, что госпожа Гертруда Хентьен
имела тридцать шесть лет от роду и что она уже давно, очень давно -- лишь
недавно подсчитали, что, должно быть, не меньше четырнадцати лет,-- является
вдовой господина Хентьена, фотография которого в красивой черной с золотой
отделкой рамке красовалась над Эйфелевой башней между лицензией на торговлю
и картинкой с изображением лунного ландшафта, обрамленных такими же рамками.
И хотя господин Хентьен со своей козлиной бородкой был похож на бедного
подмастерья у портного, его вдова хранила ему верность; по крайней мере, ни
у кого не было оснований ее в чем-либо обвинять, и если кто-то все-таки
решался на попытку сойтись с ней поближе с соблюдением всех
благопристойностей, то она с пренебрежением думала: "Да, хозяйство мое было
бы ему как нельзя более кстати. Ну нет, уж лучше я" сама буду здесь
хозяйкой".
"Доброе утро, господин Гейринг, доброе утро, господин Эш,-- обратилась
она к вновь пришедшим,-- сегодня вы что-то раненько". "Ну, так ведь не пять
минут, как из кроватки, матушка Хентьен,-- ответил Мартин,-- а кто трудится,
тому и поесть охота", и он заказал сыр и вино; Эш, у которого при одном
воспоминании о вчерашнем вине сводило судорогой рот и желудок, получил
рюмочку шнапса. Госпожа Хентьен подсела к мужчинам, дабы дать им возможность
поделиться новостями; Эш был немногословен, и хотя он ничуть не стыдился
своего увольнения, его все-таки злило, что Гейринг так много болтает по
этому поводу. "Итак, еще одна жертва капитализма,-- завершил свой рассказ
профсоюзный деятель,-- ну а теперь в самый раз опять за работу; какой-то там
барон мог бы себе позволить побездельничать". Он заплатил за двоих, подавив
на корню протест Эша, глубокомысленно сказав: "Безработным следует оказывать
поддержку..." Взял костыли, которые покоились рядом с ним, прижал носок
левой ноги к деревяшке и, громыхая между двумя палками, молча удалился.
Какое-то время после его ухода сидели молча; затем Эш кивнул в сторону
двери, "Анархист",-- выдал он, Госпожа Хентьен пожала мясистыми плечами: "А
если и так, то он все равно порядочный человек..." "Порядочный",--
согласился Эш, а госпожа Хентьен продолжила: "...но скоро, наверное, его
опять загребут; на шесть месяцев его уже как-то сажали...", а затем: "но
ведь такая у него работа". Снова повисло молчание, Эш задумался над тем, с
детства ли страдает Мартин своей хромотой. "Врожденное уродство",-- сказал
он про себя, а вслух: "Он и меня хотел бы втянуть в свое социалистическое
товарищество. Но я не пойду на это". "А что так?"-- без интереса спросила
госпожа Хентьен. "Не для меня, Я хочу жить по-своему; должен быть порядок,
если хочешь жить по-своему". Госпожа Хентьен не могла не согласиться: "Да,
это правильно, должен быть порядок. Но мне уже пора на кухню. Будете у нас
сегодня ужинать, господин Эш?" Эш с одинаковым успехом мог бы ужинать как
здесь, так и где-нибудь еще, но зачем ему слоняться на леденящем ветру.
"Что-то сегодня ни снежинки,-- удивленным голосом начал он,-- а от пыли
слезятся глаза". "Да, на улице отвратительно,-- с пониманием отреагировала
госпожа Хентьен -- Вы, значит, проведете весь день здесь", Она исчезла на
кухне; створки двери еще какое-то время продолжали раскачиваться ей вслед;
Эш тупо наблюдал за ними, пока они не застыли в своей неподвижности, Затем
он попытался уснуть. Но вскоре его начало трясти от холода; он походил вдоль
стойки -- походка его была тяжелой и слегка нетвердой,-- взял газету,
которая лежала на стойке, но закоченевшие пальцы не могли даже листать
страницы; в глазах появились режущие боли. Собравшись с духом, он решил
отправиться на кухню и, держа в руке газету, проскользнул сквозь дверь.
"Вас, наверное, потянуло на аромат моих кастрюлек",-- заметила госпожа
Хентьен, лишь потом сообразив, что в забегаловке было слишком холодно, а
поскольку обычно она протапливала там лишь во второй половине дня и твердо
придерживалась этого правила, то не возражала, чтобы он составил ей
компанию, Эш наблюдал за тем, как она возится возле плиты, он охотно
забрался бы к ней под кофточку, но это желание было подавлено в зародыше ее
репутацией недотроги. Когда девочка-служанка, помогавшая ей по хозяйству,
вышла из кухни, он задумчиво сказал: "И вам нравится жить в таком
одиночестве". "Ну-ну,-- отреагировала она,-- заведите и вы уже известную мне
мелодию". "Да нет,-- начал оправдываться он-это я просто так". Какое-то
странное выражение застыло на лице матушки Хентьен; казалось, к ее горлу
подкатила непонятная тошнота, ибо она вся так содрогнулась, что аж начала
раскачиваться ее грудь, ну а затем она снова взялась за работу с тем
отсутствующим выражением лица, к которому все так привыкли. Эш,
расположившись у окна, читал свою газету, а затем уставился в окно, за
которым виднелся двор, где в порывах ветра закручивались небольшие столбики
пыли.
Позже подошли с немытыми и заспанными физиономиями две девушки, которые
в вечернее время работали официантками. Матушка Хентьен, обе девушки,
девочка-служанка и Эй. уселись вокруг кухонного стола, широко расставив
локти, каждый из них уткнулся в свою тарелку -- они ели.
Эш приготовил предложение о своих услугах Среднерейнскому пароходству в
Мангейме; ему оставалось только приложить отзыв. Он, собственно говоря, был
рад тому, что все складывалось таким вот образом, Не так уж это и хорошо
постоянно торчать на одном месте. Необходимо переезжать, и чем дальше, тем
лучше. А кроме того, следует всегда быть начеку: именно так он себя и вел в
жизни.
После обеда он отправился на фирму "Штемберг и компания", которая
занималась хранением и оптовой продажей вин чтобы забрать отзыв бывшего
работодателя. Нентвиг заставил его ждать у деревянной перегородки; толстый,
с округлыми телесами, он восседал за своим письменным столом и что-то
считал. Эш нетерпеливо постучал по перегородке ногтем. Нентвиг поднялся:
"Терпение, терпение, господин Эш". Он приблизился к перегородке и свысока
процедил: "Хотите, значит, получить отзыв, но это будет не так уж быстро.
Значит так, дата рождения? Когда поступили к нам на работу?" Эш, глядя
куда-то в сторону, продиктовал ему эти данные, и Нентвиг старательно записал
их. Через некоторое время Нентвиг подал Эшу отзыв, "Какой же это отзыв?!"--
удивился он и вернул бумажку обратно. "Любопытно, а что же это такое?" "Вы
должны подтвердить, что я работал здесь бухгалтером". "Вы-- бухгалтером! Ну
так вы же продемонстрировали, что вы можете". Тут уж настал час расплаты:
"Хочу заметить, что для системы вашего учета и отчета необходим особый
бухгалтер!" Лицо Нентвига приняло настороженное выражение: "Как это
прикажете понимать?" "Я сказал то, что сказал". Поведение Нентвига резко
изменилось, он стал сама доброжелательность. "Своей агрессивностью вы
постоянно вредите лишь самому себе; иметь прекрасное место и поссориться с
шефом". Эш ощутил приближение победы и приступил к закреплению завоеванных
позиций: "Вот с шефом-то я бы еще поговорил". "Если вы хотите услышать мое
мнение, то вот оно: говорите с шефом о чем вам заблагорассудится,--
отпарировал Нентвиг-- Итак, какой отзыв вы хотите получить?" Эш не заставил
себя переспрашивать: "...Старательный, надежный, зарекомендовал себя самым
лучшим образом при выполнении всех бухгалтерских и прочих работ". Нентвигу
хотелось отделаться от него: "Правдой, конечно, это не является, но уж
ладно". Он повернулся к писарю, чтобы продиктовать новый текст отзыва. Эш
залился краской: "Так, правдой это не является, не так ли? В таком случае
допишите еще следующее: достоин самых лучших рекомендаций. Вам понятно?"
Нентвиг отвесил ему поклон: "К вашим услугам, господин Эш". Эш прочитал
новый манускрипт и остался доволен. "И подпись шефа",-- скомандовал он.
Этого Нентвиг уже выдержать не смог, он заорал: "А моей что, будет вам
недостаточно?!" "Ну, если у вас есть полномочия на это, то тогда должно быть
достаточно". Ответ Эша был просто замечателен в своем саркастическом
великодушии, и Нентвиг подписал.
Эш вышел на улицу и направился к ближайшему почтовому ящику.
Победоносно насвистывая, он ощущал себя реабилитированным. Отзыв у него
есть, прекрасно; он сунул его в конверт с предложением своих услуг
пароходству в Мангейме. То, что Нентвиг сдался, свидетельствует о его
нечистой совести. Это означает, что он мошенничает с учетом, следовательно,
надо было бы передать этого человека в руки полиции. Ну да, это же
элементарный гражданский долг, немедленно сообщить куда следует, Письмо
мягко скользнуло в почтовый ящик; Эш размышлял, не отправиться ли ему прямо
в управление полиции. Нерешительной походкой побрел он по улице. Плохо то,
что он уже отослал отзыв, ему следовало бы вернуть его Нентвигу; вначале
шантажом добиться отзыва, а потом заложить-- все это выглядело как-то
неприлично. Но дело уже сделано, и без отзыва было бы сложновато
рассчитывать на получение места в Среднерейнском пароходстве; ему не
оставалось бы ничего другого, как снова поступить на службу в фирму
"Штемберг". И он представил себе, как шеф за разоблачение мошенничества
предлагает ему место Нентвига, который уже томился бы в тюрьме. Да, но что,
если шеф сам замешан во всем этом свинстве? Тогда, впрочем, полицейское
расследование приведет к краху всей конторы: фирма будет объявлена
неплатежеспособной и сама собой отпадет необходимость в услугах бухгалтера.
А в газетах можно будет прочитать о "мести уволенного служащего". В итоге
его станут подозревать в соучастии, и тогда ему уже не нужен будет не только
отзыв, он вряд ли вообще где-либо сможет найти работу. Эша порадовала его
острота ума: он так четко просчитал все последствия, но это и разозлило его.
"Говнюки",-- чертыхнулся он про себя. Эш стоял на улице Ринг перед оперным
театром и проклинал ветер, из-за которого прямо в глаза попадала холодная
пыль, его мучили сомнения, но в конце концов он решил с местью подождать;
если ему не удастся получить место в Мангейме, тогда уж он призовет на
помощь богиню возмездия Немезиду, На город опускались сумерки, и он, засунув
руки глубоко в карманы своего потертого пальто, дошел, скорее формы ради, до
управления полиции.
Подъехал автомобиль для перевозки заключенных, Эш подождал, пока всех
не высадили из него, и был сильно разочарован когда полицейский захлопнул
дверцу автомобиля, а Нентвиг оттуда так и не появился. Он постоял еще
какое-то мгновение, затем решительно повернулся и направился на Альтен Маркт
(улица в центральной части Кельна, на которой сосредоточены торговые,
питейные и увеселительные заведения). Продольные морщины на его щеках стали,
казалось, еще глубже. "Жулики, морды козлиные",-- ругался он про себя.
Полный недовольства из-за омраченной радости победы, он снова напился и
провел ночь с какой-то девицей.
Надев платье из коричневого шелка, которое она, как правило, носила
только по вечерам, госпожа Хентьен нанесла во второй половине дня визит
одной из своих подруг: ее охватила ставшая уже привычной злость, когда она,
возвратившись домой, снова увидела перед собой и этот дом, и эту
забегаловку, проводить жизнь в которой она вынуждена уже столько лет.
Конечно, имея свое дело, можно кое-что подкопить, и когда подруги хвалили ее
за трудолюбие, то это вызывало слабое чувство удовлетворения, которое было
хоть какой-то компенсацией. Но лучше бы ей быть владелицей бельевого
магазинчика или магазинчика всевозможных предметов женского туалета, или
дамского салона-парикмахерской, а не проводить все вечера с этими
нализавшимися типами! Если бы на ней не было плотно облегающего корсета, то
ее наверное бы стошнило, когда перед глазами снова возник ее дом: так сильно
ненавидела она мужчин, которые вертелись там и которых ей приходилось
обслуживать. Впрочем, женщин, наверное, она ненавидела еще больше за то, что
они так глупы и всегда навязываются мужчинам. Нет, из числа ее подруг ни
одна не относилась к числу этих легкомысленных баб, которые с мужиками
всегда заодно, которые якшаются с этими типами, ведут себя с ними, словно
сучки. Вчера во внутреннем дворике она застала на горячем с одним парнем
девушку, которая служила у нее на кухне, не без удовольствия она отметила,
что у нее до сих пор печет рука, которой она надавала служанке по щекам,
верхом блаженства было читать девчонке нотацию. Нет, бабы, наверное, еще
отвратительнее мужиков. По душе ей были ее официантки и все те девушки,
которые презирали мужчин, когда им приходилось ложиться с ними в постель: с
этими женщинами она беседовала охотно и подолгу, выслушивала в мельчайших
деталях все их истории, утешала и пыталась приласкать их, дабы облегчить
страдания. Именно поэтому места в заведении матушки Хентьен пользовались
популярностью, и девушки считали стоящим делом по возможности удержаться на
такой работе. Ну а матушке Хентьен такие привязанность и любовь доставляли
радость.
Наверху, на втором этаже, располагалась ее прелестная комната:
большущая, с тремя окнами, выходившими в переулок, она простиралась во всю
ширину дома над забегаловкой и площадкой первого этажа; в глубине, над тем
местом, где располагалась стойка с буфетом, была своеобразная ниша,
отгороженная и занавешенная светлой шторой. Приподняв ее, внутри, после того
как глаза привыкнут к темноте, можно было увидеть супружескую постель. Но
госпожа Хентьен этой комнатой не пользовалась, никто, впрочем, и не знал,
пользовались ли ею вообще когда-либо. Отапливать такую большую комнату было
очень сложно и сопряжено с большими расходами, так что госпоже Хентьен
нельзя было ставить в вину то, что для сна и проживания она выбрала меньшего
размера комнату над кухней, зато пребывающий в вечном полумраке зал с его
ледяным холодом она использовала для хранения скоропортящихся продуктов,
Орехи, которые госпожа Хентьен по обыкновению закупала осенью, тоже
хранились там, они были рассыпаны на полу, по которому крест накрест
тянулись две широкие полосы линолеума зеленого цвета.
Госпожа Хентьен, все еще пребывая в дурном расположении духа, поднялась
в комнату, чтобы взять на вечер колбасу, но, забыв об осторожности -- что
нередко случается с расстроенными людьми,-- она наступила как раз на то
место, где были рассыпаны орехи; с раздражающе громким звуком они
выкатывались из-под ее ног; когда она к тому же еще и раздавила один из
орехов, ее ярость усилилась; она, дабы не усугублять ущерб, подобрала его,
осторожно освободила ядро из раздавленной скорлупы и отправила в рот белые
кусочки с горькой желтовато-коричневой кожурой, не забыв при этом
пронзительным голосом позвать служанку с кухни; эта нахалка поднялась,
спотыкаясь, по лестнице, ее встретил целый поток беспорядочной брани:
конечно, с парнями шуры-муры крутить и орехи воровать -- это всегда
пожалуйста (иначе орехи лежали бы у окна, а сейчас они разбросаны тут, у
порога, неужто они сами сюда притопали?); она уже приготовилась дать ей
оплеуху, и девушка прикрылась рукой, но тут на зуб госпоже Хентьен попала
скорлупа ореха, и она ограничилась только тем, что презрительно сплюнула
себе под ноги; затем она спустилась в забегаловку, а за ней плелась плачущая
служанка.
Когда она вошла в общий зал, где в воздухе уже висели клубы густого
табачного дыма, ее охватило -- как это случалось почти ежедневно -- то
пугающее оцепенение, которое, хотя и с трудом, можно было понять, но стоило
больших усилий его преодолеть. Она подошла к зеркалу, механически ощупала
свою прическу, похожую на белую сахарную голову, привела в порядок одежду и,
лишь убедившись в том, что ее внешность производит благоприятное
впечатление, успокоилась. Теперь она уже различала среди своих гостей
знакомые лица, и хотя на напитках можно было заработать куда больше, чем на
закусках, она все-таки больше радовалась тем, кто приходил покушать, чем
тем, кто предпочитал выпить, Она вышла из-за стойки и направилась к
столикам, интересуясь, вкусно ли приготовлено. И с определенным
удовлетворением она подозвала к себе официантку, когда один из гостей
попросил заказ повторить, Да, кухня матушки Хентьен -- это то, что следует
попробовать.
Гейринг был уже там; его костыли стояли рядом с ним; мясо на тарелке он
разрезал на маленькие кусочки и механически его разжевывал, придерживая
левой рукой одну из тех социалистических газет, целые пачки которых всегда
торчали из его карманов, Госпоже Хентьен он был по душе, с одной стороны,
потому, что он, как калека, не был настоящим мужчиной, с другой -- потому,
что он приходил сюда не в поисках приключений, и не для того, чтобы
нализаться, и не из-за девочек, а просто потому, что его дело требовало
сохранения контакта с моряками и портовыми рабочими; но главная причина ее
симпатии к нему состояла в том, что каждый вечер он питался в ее заведении и
всегда хвалил то, что приготовлено. Она подсела к нему "Эш уже здесь? --
спросил Гейринг-- Он получил место в Мангейме, с понедельника уже должен
приступать к работе". "Это вы ему все организовали, господин Гейринг",--
констатировала госпожа Хентьен. "Нет, матушка Хентьен, обеспечивать
устройство на работу-- это еще пока выше наших возможностей нет, пока еще
нет... Но я навел, так сказать, Эша на след. Почему бы и не помочь такому
молодцу, даже если он и не причислен к нашей организации". Матушка Хентьен
проявила поэтому поводу не столь большое участие: "Кушайте, кушайте на
здоровье, господин Гейринг, я намерена угостить вас еще кое-чем". И она
пошла к стойке, чтобы принести на тарелке довольно тонко нарезанный кусочек
колбасы, который она украсила стебельком петрушки. Морщинистое лицо
сорокалетнего ребенка по имени Гейринг благодарно улыбнулось ей,
продемонстрировав плохие зубы, он коснулся ее белой пухловатой руки, которую
она сразу же несколько нервно одернула.
Позже подошел Эш. Гейринг оторвался от газет и выдал: "Поздравляю,
Август", "Благодарю,-- ответил Эш,-- ты, стало быть, уже знаешь, все прошло
без сучка и задоринки, сразу же прислали ответ, что берут. Так что --
большое спасибо, что ты мне подсказал, куда обратиться". Но черты его лица
сохраняли задеревеневшее выражение недовольства. "Да не за что,-- ответил
Мартин и крикнул в направлении стойки: -- У нас тут завелся теперь новый
господин казначей", "Удачи вам, господин Эш",-- сухо отозвалась госпожа
Хентьен, но затем все же вышла из-за стойки, подошла и подала ему руку. Эш,
которому не терпелось показать, что не все является заслугой Мартина, достал
из нагрудного кармана отзыв: "Все, конечно же, было бы куда сложней, если бы
в "Штемберге" им не пришлось выдать мне приличный отзыв". Он особый упор
сделал на слове "пришлось" и добавил: "Этим уродам". Госпожа Хентьен
пробежала по документу рассеянным взглядом и сказала: "Хороший отзыв".
Гейринг тоже прочитал его и кивнул: "Да, в Мангейме должны быть наверняка
довольны тем, что заполучили такого первоклассного специалиста... а с
президента Бертранда я и вправду еще потребую выплаты комиссионных за такое
посредничество".
"Отличный бухгалтер, это отлично, не так ли?" -- чванливо заявил Эш.
"Прекрасно, если о себе можешь сказать что-нибудь в этом роде,-- согласилась
госпожа Хентьен,-- теперь вы очень гордитесь этим, господин Эш, и у вас есть
Трилогия "Лунатики", #2
Перевод: Кушнир
OCR: PHIPER
---------------------------------------------------------------
2 марта 1903 года было плохим днем для тридцатилетнего торгового
служащего Августа Эша; он поскандалил со своим шефом, и тот уволил его еще
до того, как представилась возможность уволиться самому. Эша больше задевал
не сам факт увольнения, а то, что ему не удалось нанести удар первым. Он не
смог высказать все прямо в лицо этому человеку, человеку, который,
собственно, и не ведал, что творится в его фирме, который полностью
полагался на некоего Нентвига-- своего стукача и который не имел ни
малейшего представления о том, что этот самый Нентвиг стриг купоны везде,
где только возможно было, человеку, который, может быть, специально закрывал
глаза на поведение Нентвига, поскольку последнему, должно быть, было
известно о кое-каких неблаговидных поступках шефа. А Эш, как дурак, позволил
им захватить себя врасплох: они ткнули его носом, словно нашкодившего кота,
в ошибку при ведении бухгалтерского учета, и теперь, когда он раздумывал над
этой ошибкой, то оказывалось, что это была вовсе и не ошибка. Но оба
невероятно окрысились на него, и дело дошло до нелепейшей ругани, в ходе
которой он вдруг обнаружил, что уволен. Сейчас-то Эш понимал, что надо было,
потупив взгляд перед шефом, сказать "господин", да-да, "господин", но тогда
ему на ум не пришло ничего более разумного, и он лишь саркастическим тоном
процедил: "Вы хоть представляете себе, что вообще творится в вашей
богадельне?..", да, ему следовало бы вести себя по-другому, но теперь было
слишком поздно. После этого он нализался, покуролесил с какой-то бабенкой,
но это не помогло, ярость осталась, и Эш чертыхался напропалую, бредя по
набережной Рейна к городу.
За спиной он услышал звуки шагов, а когда обернулся, то увидел Мартина,
который ковылял что есть мочи на двух костылях, прижав носок укороченной
ноги к одному из них. Этого чуда сзади ему только и не хватало, Эш охотно бы
продолжил свой путь, рискуя получить костылем по черепушке-- впрочем, он
вполне заслужил того, чтобы его поколотили,-- но он почувствовал, что
поступит подло, если заставит калеку догонять его, и потому остановился. К
тому же он должен искать работу и не исключено, что Мартин, который знал на
этом свете абсолютно все, мог бы оказаться ему полезным. Калека наконец
догнал его, расслабил на весу хромую ногу и так запросто выдал: "Что,
вышвырнули?" Так, значит, этот уже в курсе. Эш со злостью в голосе бросил в
ответ: "Вышвырнули". "Деньги еще есть?" Эш пожал плечами: на пару дней
хватит. Мартин задумчиво проговорил: "Я знаю одно местечко для тебя", "Да,
но вступать в твою организацию я не намерен", "Знаю, знаю, ты слишком
хорош для этого.., но всему свое время. Так куда мы отправимся?"
Поскольку у Эша не было конкретной цели, то они зашли в забегаловку матушки
Хентьен. В Кастельном переулке Мартин притормозил: "Они выдали тебе
мало-мальски приличную рекомендацию?" "Не знаю, еще не забрал". "Одной из
контор в Мангейме требуется судовой кассир или что-то в этом роде... если,
конечно, ты согласишься уехать из Кельна..." Они вошли в забегаловку. Она
представляла собой умеренное в своей простоте мрачноватое помещение,
служившее, вероятно, на протяжении не одной сотни лет тепленьким прибежищем
для рейнских речников, правда, о столь далеком прошлом свидетельствовал лишь
покрытый гарью цилиндрический свод. Стены до половины были обшиты деревом, а
вдоль одной из них тянулась скамья. Сверху, на посудной полке, высились
полулитровые мюнхенские пивные кружки, там же виднелась отлитая из бронзы
Эйфелева башня. Она была украшена черно-красным флажком и, присмотревшись
повнимательнее, на нем можно было различить надпись "Столик для
завсегдатаев", сделанную золотыми буквами, теперь уже наполовину стершимися.
А между двумя окнами стоял оркестрион с открытой крышкой, которая выставила
напоказ нотный ролик и внутренности. Крышке, собственно, полагалось бы быть
закрытой -- тогда желающим усладить свой слух музыкой пришлось бы бросать
монетку в десять пфеннигов. Но матушка Хентьен не мелочилась: гостю
достаточно было залезть вовнутрь и всего лишь потянуть за рычажок;
завсегдатаи прекрасно знали, как обращаться с этим аппаратом. Стену напротив
оркестриона полностью занимала стойка; за ней манили посетителей два
застекленных шкафчика, уставленных ликерочными бутылками с пестрыми яркими
этикетками, между шкафчиками поблескивало большущее зеркало. И когда по
вечерам матушка Хентьен занимала свое место за стойкой, она имела
обыкновение повернуться к зеркалу, чтобы поправить белокурую прическу,
сидевшую на округлом крупном черепе подобно маленькой жесткой сахарной
голове. На стойке стояло несколько больших бутылок с вином и шнапсом, ибо
ликеры с пестрыми яркими этикетками заказывали редко. А картину завершал
умывальник из листового цинка с водопроводным краном, скромно втиснутый
между стойкой и застекленными шкафчиками.
Забегаловка не отапливалась, и холод в ней пробирал до костей. Пытаясь
согреться, мужчины растирали руки; Эш тяжело опустился на одну из скамеек, а
Мартин направился к оркестриону, и вскоре выстуженное пространство
забегаловки заполнилось суровыми звуками марша гладиаторов. Через какое-то
мгновение до их слуха сквозь рокочущую музыку донеслись звуки шагов по
скрипевшей деревянной лестнице, и госпожа Хентьен распахнула качающиеся
створки никогда не запиравшихся дверей рядом со стойкой. На ней было
утреннее рабочее платье, поверх юбки повязан большой ситцевый фартук синего
цвета, вечерний лифчик она еще не надела, так что ее грудь, словно два
мешка, покоилась в бумазеевой кофточке в крупную клетку, Прическа, как
всегда жесткой и правильной формы,
сахарной головой возвышалась над блеклым, с отсутствующим выражением
лицом, глядя на которое невозможно было определить возраст его
обладательницы. Но всем, правда, было известно, что госпожа Гертруда Хентьен
имела тридцать шесть лет от роду и что она уже давно, очень давно -- лишь
недавно подсчитали, что, должно быть, не меньше четырнадцати лет,-- является
вдовой господина Хентьена, фотография которого в красивой черной с золотой
отделкой рамке красовалась над Эйфелевой башней между лицензией на торговлю
и картинкой с изображением лунного ландшафта, обрамленных такими же рамками.
И хотя господин Хентьен со своей козлиной бородкой был похож на бедного
подмастерья у портного, его вдова хранила ему верность; по крайней мере, ни
у кого не было оснований ее в чем-либо обвинять, и если кто-то все-таки
решался на попытку сойтись с ней поближе с соблюдением всех
благопристойностей, то она с пренебрежением думала: "Да, хозяйство мое было
бы ему как нельзя более кстати. Ну нет, уж лучше я" сама буду здесь
хозяйкой".
"Доброе утро, господин Гейринг, доброе утро, господин Эш,-- обратилась
она к вновь пришедшим,-- сегодня вы что-то раненько". "Ну, так ведь не пять
минут, как из кроватки, матушка Хентьен,-- ответил Мартин,-- а кто трудится,
тому и поесть охота", и он заказал сыр и вино; Эш, у которого при одном
воспоминании о вчерашнем вине сводило судорогой рот и желудок, получил
рюмочку шнапса. Госпожа Хентьен подсела к мужчинам, дабы дать им возможность
поделиться новостями; Эш был немногословен, и хотя он ничуть не стыдился
своего увольнения, его все-таки злило, что Гейринг так много болтает по
этому поводу. "Итак, еще одна жертва капитализма,-- завершил свой рассказ
профсоюзный деятель,-- ну а теперь в самый раз опять за работу; какой-то там
барон мог бы себе позволить побездельничать". Он заплатил за двоих, подавив
на корню протест Эша, глубокомысленно сказав: "Безработным следует оказывать
поддержку..." Взял костыли, которые покоились рядом с ним, прижал носок
левой ноги к деревяшке и, громыхая между двумя палками, молча удалился.
Какое-то время после его ухода сидели молча; затем Эш кивнул в сторону
двери, "Анархист",-- выдал он, Госпожа Хентьен пожала мясистыми плечами: "А
если и так, то он все равно порядочный человек..." "Порядочный",--
согласился Эш, а госпожа Хентьен продолжила: "...но скоро, наверное, его
опять загребут; на шесть месяцев его уже как-то сажали...", а затем: "но
ведь такая у него работа". Снова повисло молчание, Эш задумался над тем, с
детства ли страдает Мартин своей хромотой. "Врожденное уродство",-- сказал
он про себя, а вслух: "Он и меня хотел бы втянуть в свое социалистическое
товарищество. Но я не пойду на это". "А что так?"-- без интереса спросила
госпожа Хентьен. "Не для меня, Я хочу жить по-своему; должен быть порядок,
если хочешь жить по-своему". Госпожа Хентьен не могла не согласиться: "Да,
это правильно, должен быть порядок. Но мне уже пора на кухню. Будете у нас
сегодня ужинать, господин Эш?" Эш с одинаковым успехом мог бы ужинать как
здесь, так и где-нибудь еще, но зачем ему слоняться на леденящем ветру.
"Что-то сегодня ни снежинки,-- удивленным голосом начал он,-- а от пыли
слезятся глаза". "Да, на улице отвратительно,-- с пониманием отреагировала
госпожа Хентьен -- Вы, значит, проведете весь день здесь", Она исчезла на
кухне; створки двери еще какое-то время продолжали раскачиваться ей вслед;
Эш тупо наблюдал за ними, пока они не застыли в своей неподвижности, Затем
он попытался уснуть. Но вскоре его начало трясти от холода; он походил вдоль
стойки -- походка его была тяжелой и слегка нетвердой,-- взял газету,
которая лежала на стойке, но закоченевшие пальцы не могли даже листать
страницы; в глазах появились режущие боли. Собравшись с духом, он решил
отправиться на кухню и, держа в руке газету, проскользнул сквозь дверь.
"Вас, наверное, потянуло на аромат моих кастрюлек",-- заметила госпожа
Хентьен, лишь потом сообразив, что в забегаловке было слишком холодно, а
поскольку обычно она протапливала там лишь во второй половине дня и твердо
придерживалась этого правила, то не возражала, чтобы он составил ей
компанию, Эш наблюдал за тем, как она возится возле плиты, он охотно
забрался бы к ней под кофточку, но это желание было подавлено в зародыше ее
репутацией недотроги. Когда девочка-служанка, помогавшая ей по хозяйству,
вышла из кухни, он задумчиво сказал: "И вам нравится жить в таком
одиночестве". "Ну-ну,-- отреагировала она,-- заведите и вы уже известную мне
мелодию". "Да нет,-- начал оправдываться он-это я просто так". Какое-то
странное выражение застыло на лице матушки Хентьен; казалось, к ее горлу
подкатила непонятная тошнота, ибо она вся так содрогнулась, что аж начала
раскачиваться ее грудь, ну а затем она снова взялась за работу с тем
отсутствующим выражением лица, к которому все так привыкли. Эш,
расположившись у окна, читал свою газету, а затем уставился в окно, за
которым виднелся двор, где в порывах ветра закручивались небольшие столбики
пыли.
Позже подошли с немытыми и заспанными физиономиями две девушки, которые
в вечернее время работали официантками. Матушка Хентьен, обе девушки,
девочка-служанка и Эй. уселись вокруг кухонного стола, широко расставив
локти, каждый из них уткнулся в свою тарелку -- они ели.
Эш приготовил предложение о своих услугах Среднерейнскому пароходству в
Мангейме; ему оставалось только приложить отзыв. Он, собственно говоря, был
рад тому, что все складывалось таким вот образом, Не так уж это и хорошо
постоянно торчать на одном месте. Необходимо переезжать, и чем дальше, тем
лучше. А кроме того, следует всегда быть начеку: именно так он себя и вел в
жизни.
После обеда он отправился на фирму "Штемберг и компания", которая
занималась хранением и оптовой продажей вин чтобы забрать отзыв бывшего
работодателя. Нентвиг заставил его ждать у деревянной перегородки; толстый,
с округлыми телесами, он восседал за своим письменным столом и что-то
считал. Эш нетерпеливо постучал по перегородке ногтем. Нентвиг поднялся:
"Терпение, терпение, господин Эш". Он приблизился к перегородке и свысока
процедил: "Хотите, значит, получить отзыв, но это будет не так уж быстро.
Значит так, дата рождения? Когда поступили к нам на работу?" Эш, глядя
куда-то в сторону, продиктовал ему эти данные, и Нентвиг старательно записал
их. Через некоторое время Нентвиг подал Эшу отзыв, "Какой же это отзыв?!"--
удивился он и вернул бумажку обратно. "Любопытно, а что же это такое?" "Вы
должны подтвердить, что я работал здесь бухгалтером". "Вы-- бухгалтером! Ну
так вы же продемонстрировали, что вы можете". Тут уж настал час расплаты:
"Хочу заметить, что для системы вашего учета и отчета необходим особый
бухгалтер!" Лицо Нентвига приняло настороженное выражение: "Как это
прикажете понимать?" "Я сказал то, что сказал". Поведение Нентвига резко
изменилось, он стал сама доброжелательность. "Своей агрессивностью вы
постоянно вредите лишь самому себе; иметь прекрасное место и поссориться с
шефом". Эш ощутил приближение победы и приступил к закреплению завоеванных
позиций: "Вот с шефом-то я бы еще поговорил". "Если вы хотите услышать мое
мнение, то вот оно: говорите с шефом о чем вам заблагорассудится,--
отпарировал Нентвиг-- Итак, какой отзыв вы хотите получить?" Эш не заставил
себя переспрашивать: "...Старательный, надежный, зарекомендовал себя самым
лучшим образом при выполнении всех бухгалтерских и прочих работ". Нентвигу
хотелось отделаться от него: "Правдой, конечно, это не является, но уж
ладно". Он повернулся к писарю, чтобы продиктовать новый текст отзыва. Эш
залился краской: "Так, правдой это не является, не так ли? В таком случае
допишите еще следующее: достоин самых лучших рекомендаций. Вам понятно?"
Нентвиг отвесил ему поклон: "К вашим услугам, господин Эш". Эш прочитал
новый манускрипт и остался доволен. "И подпись шефа",-- скомандовал он.
Этого Нентвиг уже выдержать не смог, он заорал: "А моей что, будет вам
недостаточно?!" "Ну, если у вас есть полномочия на это, то тогда должно быть
достаточно". Ответ Эша был просто замечателен в своем саркастическом
великодушии, и Нентвиг подписал.
Эш вышел на улицу и направился к ближайшему почтовому ящику.
Победоносно насвистывая, он ощущал себя реабилитированным. Отзыв у него
есть, прекрасно; он сунул его в конверт с предложением своих услуг
пароходству в Мангейме. То, что Нентвиг сдался, свидетельствует о его
нечистой совести. Это означает, что он мошенничает с учетом, следовательно,
надо было бы передать этого человека в руки полиции. Ну да, это же
элементарный гражданский долг, немедленно сообщить куда следует, Письмо
мягко скользнуло в почтовый ящик; Эш размышлял, не отправиться ли ему прямо
в управление полиции. Нерешительной походкой побрел он по улице. Плохо то,
что он уже отослал отзыв, ему следовало бы вернуть его Нентвигу; вначале
шантажом добиться отзыва, а потом заложить-- все это выглядело как-то
неприлично. Но дело уже сделано, и без отзыва было бы сложновато
рассчитывать на получение места в Среднерейнском пароходстве; ему не
оставалось бы ничего другого, как снова поступить на службу в фирму
"Штемберг". И он представил себе, как шеф за разоблачение мошенничества
предлагает ему место Нентвига, который уже томился бы в тюрьме. Да, но что,
если шеф сам замешан во всем этом свинстве? Тогда, впрочем, полицейское
расследование приведет к краху всей конторы: фирма будет объявлена
неплатежеспособной и сама собой отпадет необходимость в услугах бухгалтера.
А в газетах можно будет прочитать о "мести уволенного служащего". В итоге
его станут подозревать в соучастии, и тогда ему уже не нужен будет не только
отзыв, он вряд ли вообще где-либо сможет найти работу. Эша порадовала его
острота ума: он так четко просчитал все последствия, но это и разозлило его.
"Говнюки",-- чертыхнулся он про себя. Эш стоял на улице Ринг перед оперным
театром и проклинал ветер, из-за которого прямо в глаза попадала холодная
пыль, его мучили сомнения, но в конце концов он решил с местью подождать;
если ему не удастся получить место в Мангейме, тогда уж он призовет на
помощь богиню возмездия Немезиду, На город опускались сумерки, и он, засунув
руки глубоко в карманы своего потертого пальто, дошел, скорее формы ради, до
управления полиции.
Подъехал автомобиль для перевозки заключенных, Эш подождал, пока всех
не высадили из него, и был сильно разочарован когда полицейский захлопнул
дверцу автомобиля, а Нентвиг оттуда так и не появился. Он постоял еще
какое-то мгновение, затем решительно повернулся и направился на Альтен Маркт
(улица в центральной части Кельна, на которой сосредоточены торговые,
питейные и увеселительные заведения). Продольные морщины на его щеках стали,
казалось, еще глубже. "Жулики, морды козлиные",-- ругался он про себя.
Полный недовольства из-за омраченной радости победы, он снова напился и
провел ночь с какой-то девицей.
Надев платье из коричневого шелка, которое она, как правило, носила
только по вечерам, госпожа Хентьен нанесла во второй половине дня визит
одной из своих подруг: ее охватила ставшая уже привычной злость, когда она,
возвратившись домой, снова увидела перед собой и этот дом, и эту
забегаловку, проводить жизнь в которой она вынуждена уже столько лет.
Конечно, имея свое дело, можно кое-что подкопить, и когда подруги хвалили ее
за трудолюбие, то это вызывало слабое чувство удовлетворения, которое было
хоть какой-то компенсацией. Но лучше бы ей быть владелицей бельевого
магазинчика или магазинчика всевозможных предметов женского туалета, или
дамского салона-парикмахерской, а не проводить все вечера с этими
нализавшимися типами! Если бы на ней не было плотно облегающего корсета, то
ее наверное бы стошнило, когда перед глазами снова возник ее дом: так сильно
ненавидела она мужчин, которые вертелись там и которых ей приходилось
обслуживать. Впрочем, женщин, наверное, она ненавидела еще больше за то, что
они так глупы и всегда навязываются мужчинам. Нет, из числа ее подруг ни
одна не относилась к числу этих легкомысленных баб, которые с мужиками
всегда заодно, которые якшаются с этими типами, ведут себя с ними, словно
сучки. Вчера во внутреннем дворике она застала на горячем с одним парнем
девушку, которая служила у нее на кухне, не без удовольствия она отметила,
что у нее до сих пор печет рука, которой она надавала служанке по щекам,
верхом блаженства было читать девчонке нотацию. Нет, бабы, наверное, еще
отвратительнее мужиков. По душе ей были ее официантки и все те девушки,
которые презирали мужчин, когда им приходилось ложиться с ними в постель: с
этими женщинами она беседовала охотно и подолгу, выслушивала в мельчайших
деталях все их истории, утешала и пыталась приласкать их, дабы облегчить
страдания. Именно поэтому места в заведении матушки Хентьен пользовались
популярностью, и девушки считали стоящим делом по возможности удержаться на
такой работе. Ну а матушке Хентьен такие привязанность и любовь доставляли
радость.
Наверху, на втором этаже, располагалась ее прелестная комната:
большущая, с тремя окнами, выходившими в переулок, она простиралась во всю
ширину дома над забегаловкой и площадкой первого этажа; в глубине, над тем
местом, где располагалась стойка с буфетом, была своеобразная ниша,
отгороженная и занавешенная светлой шторой. Приподняв ее, внутри, после того
как глаза привыкнут к темноте, можно было увидеть супружескую постель. Но
госпожа Хентьен этой комнатой не пользовалась, никто, впрочем, и не знал,
пользовались ли ею вообще когда-либо. Отапливать такую большую комнату было
очень сложно и сопряжено с большими расходами, так что госпоже Хентьен
нельзя было ставить в вину то, что для сна и проживания она выбрала меньшего
размера комнату над кухней, зато пребывающий в вечном полумраке зал с его
ледяным холодом она использовала для хранения скоропортящихся продуктов,
Орехи, которые госпожа Хентьен по обыкновению закупала осенью, тоже
хранились там, они были рассыпаны на полу, по которому крест накрест
тянулись две широкие полосы линолеума зеленого цвета.
Госпожа Хентьен, все еще пребывая в дурном расположении духа, поднялась
в комнату, чтобы взять на вечер колбасу, но, забыв об осторожности -- что
нередко случается с расстроенными людьми,-- она наступила как раз на то
место, где были рассыпаны орехи; с раздражающе громким звуком они
выкатывались из-под ее ног; когда она к тому же еще и раздавила один из
орехов, ее ярость усилилась; она, дабы не усугублять ущерб, подобрала его,
осторожно освободила ядро из раздавленной скорлупы и отправила в рот белые
кусочки с горькой желтовато-коричневой кожурой, не забыв при этом
пронзительным голосом позвать служанку с кухни; эта нахалка поднялась,
спотыкаясь, по лестнице, ее встретил целый поток беспорядочной брани:
конечно, с парнями шуры-муры крутить и орехи воровать -- это всегда
пожалуйста (иначе орехи лежали бы у окна, а сейчас они разбросаны тут, у
порога, неужто они сами сюда притопали?); она уже приготовилась дать ей
оплеуху, и девушка прикрылась рукой, но тут на зуб госпоже Хентьен попала
скорлупа ореха, и она ограничилась только тем, что презрительно сплюнула
себе под ноги; затем она спустилась в забегаловку, а за ней плелась плачущая
служанка.
Когда она вошла в общий зал, где в воздухе уже висели клубы густого
табачного дыма, ее охватило -- как это случалось почти ежедневно -- то
пугающее оцепенение, которое, хотя и с трудом, можно было понять, но стоило
больших усилий его преодолеть. Она подошла к зеркалу, механически ощупала
свою прическу, похожую на белую сахарную голову, привела в порядок одежду и,
лишь убедившись в том, что ее внешность производит благоприятное
впечатление, успокоилась. Теперь она уже различала среди своих гостей
знакомые лица, и хотя на напитках можно было заработать куда больше, чем на
закусках, она все-таки больше радовалась тем, кто приходил покушать, чем
тем, кто предпочитал выпить, Она вышла из-за стойки и направилась к
столикам, интересуясь, вкусно ли приготовлено. И с определенным
удовлетворением она подозвала к себе официантку, когда один из гостей
попросил заказ повторить, Да, кухня матушки Хентьен -- это то, что следует
попробовать.
Гейринг был уже там; его костыли стояли рядом с ним; мясо на тарелке он
разрезал на маленькие кусочки и механически его разжевывал, придерживая
левой рукой одну из тех социалистических газет, целые пачки которых всегда
торчали из его карманов, Госпоже Хентьен он был по душе, с одной стороны,
потому, что он, как калека, не был настоящим мужчиной, с другой -- потому,
что он приходил сюда не в поисках приключений, и не для того, чтобы
нализаться, и не из-за девочек, а просто потому, что его дело требовало
сохранения контакта с моряками и портовыми рабочими; но главная причина ее
симпатии к нему состояла в том, что каждый вечер он питался в ее заведении и
всегда хвалил то, что приготовлено. Она подсела к нему "Эш уже здесь? --
спросил Гейринг-- Он получил место в Мангейме, с понедельника уже должен
приступать к работе". "Это вы ему все организовали, господин Гейринг",--
констатировала госпожа Хентьен. "Нет, матушка Хентьен, обеспечивать
устройство на работу-- это еще пока выше наших возможностей нет, пока еще
нет... Но я навел, так сказать, Эша на след. Почему бы и не помочь такому
молодцу, даже если он и не причислен к нашей организации". Матушка Хентьен
проявила поэтому поводу не столь большое участие: "Кушайте, кушайте на
здоровье, господин Гейринг, я намерена угостить вас еще кое-чем". И она
пошла к стойке, чтобы принести на тарелке довольно тонко нарезанный кусочек
колбасы, который она украсила стебельком петрушки. Морщинистое лицо
сорокалетнего ребенка по имени Гейринг благодарно улыбнулось ей,
продемонстрировав плохие зубы, он коснулся ее белой пухловатой руки, которую
она сразу же несколько нервно одернула.
Позже подошел Эш. Гейринг оторвался от газет и выдал: "Поздравляю,
Август", "Благодарю,-- ответил Эш,-- ты, стало быть, уже знаешь, все прошло
без сучка и задоринки, сразу же прислали ответ, что берут. Так что --
большое спасибо, что ты мне подсказал, куда обратиться". Но черты его лица
сохраняли задеревеневшее выражение недовольства. "Да не за что,-- ответил
Мартин и крикнул в направлении стойки: -- У нас тут завелся теперь новый
господин казначей", "Удачи вам, господин Эш",-- сухо отозвалась госпожа
Хентьен, но затем все же вышла из-за стойки, подошла и подала ему руку. Эш,
которому не терпелось показать, что не все является заслугой Мартина, достал
из нагрудного кармана отзыв: "Все, конечно же, было бы куда сложней, если бы
в "Штемберге" им не пришлось выдать мне приличный отзыв". Он особый упор
сделал на слове "пришлось" и добавил: "Этим уродам". Госпожа Хентьен
пробежала по документу рассеянным взглядом и сказала: "Хороший отзыв".
Гейринг тоже прочитал его и кивнул: "Да, в Мангейме должны быть наверняка
довольны тем, что заполучили такого первоклассного специалиста... а с
президента Бертранда я и вправду еще потребую выплаты комиссионных за такое
посредничество".
"Отличный бухгалтер, это отлично, не так ли?" -- чванливо заявил Эш.
"Прекрасно, если о себе можешь сказать что-нибудь в этом роде,-- согласилась
госпожа Хентьен,-- теперь вы очень гордитесь этим, господин Эш, и у вас есть