Страница:
— М-да, американец, — констатировал Леша Черкесов, — врать ты горазд.
Спартак сначала нахмурился, глянул ненароком на свой американский комбинезон, а потом усмехнулся и ничего на это не ответил. «Американец» — это еще куда ни шло, а вот насчет врать... Откуда стрелку-радисту было знать, что книжка фантаста товарища Беляева «Прыжок в ничто», которую Спартак только что вкратце пересказал экипажу, в свое время произвела на неокрепший его ум столь сильное впечатление, что с тех пор он раз и навсегда заболел ракетами, реактивными двигателями и межпланетными перелетами?
Конечно, с точки зрения боевой дисциплины потчевать экипаж фантастическими историями было крайне неразумно, но... Но лететь еще долго, лететь пока скучно, а напряжение велико — шутка ли, Берлин бомбить будем! — так что посторонние разговоры на отвлеченные темы по внутренней связи возникают сами собой. А тут как раз речь зашла о покорении космоса, и Спартак не удержался...
Он сделал последнюю затяжку, докурив «Сальве» до самой «фабрики». Выбросил окурок в левую форточку, и тот, на мгновение мигнув россыпью искорок, исчез в темноте. Курить в кабине, конечно же, запрещалось, но все, конечно же, одну-другую папиросину или самокрутку успевали приговорить. Правая форточка задраивается наглухо, левая работает на сквозняк, дым распрекрасно вытягивает, а потом и чинарик отправляется туда же. И, что характерно, никто не сгорел, хотя теоретически могли объявиться в кабине бензиновые пары и вступить с искрами в известную нехитрую реакцию. Обходилось как-то. Пару раз, правда, пылающие табачные корешки подпалили кому комбинезон, кому мех унтов — но это все самокрутки, а хорошая папироска таких сюрпризов не сулила.
В расчетное время стали набирать высоту. На отметке четыре с половиной тысячи метров началась густая облачность, но километром выше закончилась, и звездное небо, как писали в старинных романах, распростерло над ними свои крыла. Что и говорить, красотища вокруг была необыкновенная. Оранжевым светом горит над облачной пеленой громадная неподвижная луна, в просветах таинственно поблескивает море, и тени от облаков похожи на тропические острова...
Ага, щас вам — тропики! На такой высоте холод адский, температура стремительным домкратом падает ниже тридцати, ноги даже в американских сапогах мерзнут.
И даже в американском комбинезоне, так вашу штатовскую маму, холодно.
Да. Спартак, как это ни смешно выглядело со стороны, летел выполнять задание Сталина по бомбежке Берлина на советском самолете... но в американском комбинезоне.
А что, скажите на милость, можно было поделать?!
Этот неуклюжий Павлов, который должен был быть на месте Спартака, но столь удачно повредил ножку во время футбола, оказался парнем на редкость суеверным. Котляревский знавал подобных летунов — скажем, если закурит перед полетом, а пепел с сигареты не будет стоять столбиком, осыплется раньше последней возможной затяжки, то удачи в задании не жди, и он, летун, станет по этому поводу всячески от задания уклоняться. Или если прикрепишь на стекле какую-нибудь висячую игрушку, а та свалится в полете, то, согласно примете, тебя ждут-поджидают еще более верные кранты... И так далее.
Да и сам Спартак, признаться, скрупулезно соблюдал некоторые ритуалы, кои обязаны были привести к успешному возвращению после боевой операции... А что тут такого? Он сам видел: все тот же незапамятный Жорка Игошев постоянно брал с собой в кабину фотографию Любови Орловой. Не то чтобы он млел по советской актрисе — просто пунктик такой был. И фото он оставил в истребителе на запасном аэродроме, а к нему, к истребителю, отправился на «уточке». Без фотографии... И — вот вам результат.
Или, скажем, некий капитан, еще перед войной, всегда, все время, перед тем как лезть в кабину, три раза хлопал свою «спарку» по фюзеляжу. Ну, вроде, не боись, напарник, вернемся... А однажды посадил вместе с собой в кабину курсанта и — то ли забыл, то ли постеснялся выказать суеверие перед молодым, — однако ж не похлопал. И обоих потом отскребали от ВПП лопатами...
В общем, Спартак, когда ему новые соратники по секрету передали, что охромевший Павлов никогда — понял, брат? — никогда! — не поднимался в воздух в каком-либо ином комбезе, кроме как вот в этом, прости господи, заокеанском, Спартак сначала не поверил. Но посмотрел на слишком уж серьезные рожи штурмана Берковича и стрелка-радиста Черкесова и... и убедился, что парни не шутят.
Американский комбинезон, дескать, спас Павлова в Испании, где он и получил его в подарок.
Американский комбинезон спас Павлова в начале войны, когда по причине нештатной формы (а именно заграничного комбеза) его не допустили к полетам и даже отдали под трибунал, но в результате из всего соединения выжил он один, и трибунал отменили, потому как и без того воевать некому было.
И еще неоднократно спасал Павлова этот комбез в разных ситуациях, о которых здесь и сейчас нет ни места, ни времени рассказывать.
Короче, Спартак вынужден был согласиться с экипажем и нацепил сию бесову одежу, хоть и велика была ему. А что вы хотите? Чужой самолет, чужой экипаж, чужое задание... Стало быть, ни в коем случае нельзя пренебрегать и чужими приметами... Нет, на борт он поднялся в нормальном, советском летном костюме, но пока готовились к вылету, быстренько, за креслом, переоделся в американское. Тьфу-тьфу-тьфу, пронеси, спаси и помилуй.
— А лучше чего-нибудь горячительного, — поддакнул стервец Лешка.
— Погодите, — сказал Спартак, — скоро и горячее вам подадут, и холодное, по полной программе... — Он посмотрел на компас. Пока вроде идем точно. — Штурман, что там с курсом? Не заблудимся в таких облаках?
— Контрольный береговой ориентир через час, — ответил Беркович. — Тогда и узнаем.
Штурман упал средь бутылок пустых,
Мы в облаках заблудились густых... —
себе под нос пропел стрелок-радист на мотив «Крутится-вертится шар голубой».
— Уши оторву, сопляк, — беззлобно сказал Беркович.
— Кончай трепотню, — сказал Котляревский. — Штурман, следи за курсом. Стрелок, следи за воздухом.
Заткнулись вроде. Спартак потянулся за бортовым журналом.
Правильно говорят про боевые вылеты бомбардировщиков: «Несколько часов скуки — и несколько секунд ужаса».
— Интересно, а Героев нам дадут? — вдруг спросил неугомонный Лешка.
— Обязательно! — с ехидцей сказал Беркович. — И маршалов дадут. А потом еще раз дадут.
— Не, я серьезно, — не унимался Черкесов. — Вот ежели мы Рейхстаг расфигачим, это ж значит войне конец, а?! Представляете? Всего две бомбы — и мы победили!
На этот раз, кажется, он и в самом деле говорил серьезно.
— У нас другое боевое задание, забыл? — напомнил Спартак.
Хотя и сам не раз представлял себе, как они, при полном параде, прилетают в Москву и там, в каком-нибудь красивом зале, появляются из красных коробочек золотые звезды. Может быть, даже кабинет самого... ну, не обязательно, но почему бы и нет? Это был приказ самого, и они его выполнили с честью. Не каждый день, в конце-то концов, дальняя авиация бомбюжит Берлин, логово бесноватого...
— Кстати, расчетное время, — доложил Беркович. — Поздравляю, товарищи пассажиры, подлетаем к южному берегу Балтийского моря.
Спартак глянул вниз. Сплошные облака, в разрывах между ними ни черта не видать. Спросил:
— Ну и где твой ориентир?
— Я откуда знаю? Где-то там, внизу.
— Умник...
— Ага, вон он, берег, что я говорил!
И действительно: над сушей облачность была значительно реже, и очень скоро они увидели изломанную береговую черту. А там Беркович засек ориентир, и самолет взял курс на следующую контрольную точку — вражеский аэродром Штеттин, откуда до Главной Цели всего ничего... Видимость была прямо-таки исключительной, зенитки береговой охраны молчали, истребители не роились вокруг, и даже не по себе становилось: ну не могло им так везти, не могло, и все.
На освещенном аэродроме вовсю кипела жизнь! Отлично было видно, как выруливают на ВПП крошечные, будто игрушечные, самолетики, снует туда-сюда транспорт обеспечения. И никто непрошеных гостей не замеча...
А, проклятье, заметили!
Один за другим стали включаться посадочные прожекторы, мощные лучи зашарили по небу.
— Изготовиться к противозенитному маневру! — скомандовал Котляревский и покрепче сжал штурвал. Напрягся, ожидая разрывов...
Секунда. Другая. Тишина.
— А чего ж не стреляют? — почему-то шепотом спросил стрелок-радист.
Непонятно...
— Командир... — громким шепотом вдруг произнес Беркович. — Командир, а ведь они нас за своих принимают...
— Что?..
— Ну да! Они ж свободные посадочные полосы высветили! Вон, еще и сигналят! Приглашают садиться!
— Как это? — не понял Черкесов.
— Как-как? Думают, это свои с задания возвращаются, с курса сбились, — и предлагают посадку!
— Ну ни хрена себе... — потрясенно сказал Спартак. — Не, ну не придурки, а?..
Уж чего-чего, а такого он никак не ожидал. Мы тут, понимаешь, крадемся бомбить ваш родной Берлин, а вы в гости зовете, на огонек, мол?!
И он едва удержался, чтобы издевательски не помахать фрицам крыльями.
— Слушайте, — азартно сказал Черкесов, — а давайте одну бомбочку на них сбросим! Сил никаких нет смотреть, как эти сволочи там разъезжают...
Что и говорить, заманчиво было бы. Эх и переполох бы поднялся!
— М-да, руки так и чешутся, — согласился Беркович.
Но Спартак решительно покачал головой:
— Отставить. Не будем раскрываться. У нас задание. — И добавил: — В следующий раз.
В общем, «ДБ-3» преспокойно прошел над Штеттином и повернул на Берлин, оставив гитлеровцев в блаженном неведении относительно двухсотпятидесятикилограммовой участи, коя едва не свалилась им на головы с ясного ночного неба...
— Вот оно, — облегченно сказал Беркович.
Над горизонтом прямо по курсу появилось бледное зарево... нет, не зарево, зарево бывает от пожаров, а тут разгоралось, разрасталось, ширилось ровное белое сияние, какое возникает ночью над освещенным мирным городом...
Спартак несколько секунд тупо смотрел на этот свет, пока до него наконец не дошло. Ну да, Берлин действительно был освещен!
— Во гады, — сквозь зубы процедил стрелок-радист. — Затемнение ни фига не соблюдают.
— Спасибо бы сказал — нам-то оно и сподручнее будет...
— Тихо, — напряженно скомандовал Спартак. — Снижаемся для захода на цель.
А гигантский город жил своей беззаботной жизнью. Горели уличные фонари, ходили микроскопические трамвайчики, блестела вода в Шпрее, сверкала паутина рельсов вокруг Штеттинского вокзала...
— Что, и здесь нас за своих принимают? — не удержался Черкесов. И нервно хохотнул.
Никто ему не ответил. С такой высоты город был похож на подробную карту, и захочешь — не заблудишься. Вот она, цель: корпуса завода Готлиба — темные крыши административных зданий, столбики заводских труб, аккуратненькие узкоколейки, алюминиевые ангары...
— Мы над объектом, — доложил штурман. И повторил взволнованно: — Мы над объектом!
— Произвести бомбометание, — сдавленно приказал Спартак.
«Господи, помоги...»
Что делает Беркович, он не видел, но представлял себе отчетливо: вот штурман быстро рассчитывает угол прицеливания и снос... устанавливает данные на прицеле... Открывает бомболюки... снимает бомбы с предохранителей...
И нажимает кнопку.
Едва заметно качнулся пол под ногами, и Беркович почти выкрикнул:
— Бомбометание произведено!
С отчаянно колотящимся сердцем Котляревский тут же заложил левый вираж. Две бомбы ЗАБ-100 ухнули вниз, пошел отсчет: сорок, тридцать девять, тридцать восемь...
И точно при счете «ноль» среди заводских строений бесшумно вспухли огненные цветы. А вдалеке, где-то у вокзала, — еще и еще, совсем в другом месте, и огненные реки хлынули на Берлин!
— Есть! — заорал Черкесов так, что зафонил гетеродин в наушниках. — Получайте!
Спартак вроде бы тоже что-то орал в полном восторге — он не помнил. И штурман вопил, бессвязно, победно: напряжение последних минут требовало эмоциональной разрядки.
— Сделали! Всем шампанского!
— На хрен шампанское! Коньяка!
— Шила!
— И по Звезде Героя! Каждому!
— Ур-р-ра!!!
Все удалось. Операция завершена успешно. Приказ выполнен. Враг поражен в самое сердце...
(Звучит банально? Ну, если вам нравятся более циничные выражения, то получите: испытанное после сброса бомб ощущение было сродни мощнейшему оргазму. И нечего ухмыляться. Равно как и морщиться.)
Теперь дело за малым: унести ноги и целыми вернуться домой.
— Уходим!..
Что именно произошло через минуту, Котляревский сообразил не сразу. Просто почудилось, что в глазах потемнело — то ли от ора, то ли от бурного выброса адреналина в кровь... Но — нет. Оказалось, это весь город практически разом погрузился в темноту, будто повернули гигантский рубильник. Выключились все фонари, лампы и прочее освещение витрин и штрассе — и на фоне охватившего Берлин мрака костры, вспыхнувшие на месте бомбовых разрывов, стали видны вовсе уж отчетливо...
А потом ночное небо тут и там прорезали прожекторы, десятки прожекторов, заметались, зашарили жадно в поисках добычи.
Надо отдать немцам должное: мигом сообразили, педанты фиговы, что к чему, и немедля приняли противовоздушные меры... И небо стало адом. Представить себе это невозможно, это надо видеть и прочувствовать на собственной шкуре — что такое зенитный отстрел. Когда сотни снарядов, оставляя за собой трассирующий след, взмывают в ночную тьму и взрываются хаотично, обращаясь в клубы белесого дыма, а за ними уже летят следующие, и взрывы везде, повсеместно, со всех сторон — слева, справа, над машиной, под, сзади и прямо по курсу. Будто находишься в самом центре первомайского салюта... красиво, да, вот только каждый — каждый! — из снарядов может разнести тебя в клочья.
От прожекторов и разрывов уходили ломаной линией, то и дело меняя направление и высоту.
Справа, на встречно-пересекающемся курсе, мелькнуло бортовыми фарами звено истребителей. От перехватчиков уходили, заглушая моторы, — выхлопные трубы на «ДБ» не были оборудованы пламегасителями...
И, пожалуй, ушли бы.
Трудно сказать, случайно или все ж таки из-за того, что Котляревский не был профессиональным пилотом бомбардировщика... в общем, в какой-то жуткий момент ощупывающий небо луч легонько коснулся крыла «ДБ», двинулся в сторону, тут же вернулся — и уже не отставал. Кабину залил ослепительно-белый свет. Спартак громко матернулся. Попытался уйти маневром влево-вниз и резким увеличением скорости. Не удалось, конечно. Да тут и сам товарищ Нестеров не ушел бы — прожектор следовал за бомбардировщиком как приклеенный, а чуть погодя к нему присоединился второй, взяв самолет в перекрестье лучей. И спустя минуту огонь зенитных батарей сосредоточился на высвеченном крохотном силуэте в безоблачном небе...
И если до сих пор они продирались сквозь ад, то теперь это был ад, возведенный в энную степень.
Разрывы следовали один за другим, не прекращаясь ни на секунду, семитонную машину бросало из стороны в сторону, как бумажный самолетик в порывах ветра. И вообще создавалось полное впечатление, что они угодили в исполинский барабан для измельчения щебня — грохот стоял такой, что аж зубы сводило... Счастье еще, что зенитчики пока не пристрелялись, да и Котляревский, выгнав все посторонние мысли из башки, слившись с машиной воедино, превратившись в элемент ее управления, всячески старался сбить им прицел — резко и беспорядочно менял курс, скорость, высоту, однако осколки снарядов то и дело ширкали по обшивке — пока не пробивая, но ведь это вопрос времени... Долго так, конечно, продолжаться не могло. А когда на них выйдут истребители — амба настанет полная и бесповоротная...
Им помогла опять же случайность. Ну и еще реакция Спартака, наверное. Несколько снарядов рванули под ними практически одновременно и потому как-то особенно гадко, и на мгновение бомбардировщик оказался скрыт дымовой завесой. Лучи прожекторов потеряли цель — и Спартак, вряд ли соображая, что делает, движимый не разумом, а инстинктом, неожиданно для самого себя бросил самолет вправо и вниз, выжимая все что только возможно из неповоротливой машины.
Он уходил прочь из зоны обстрела, забирая в сторону от курса на север и постепенно увеличивая высоту — ничего, потом разберемся, сейчас главное — выбраться.
И они, как это ни удивительно, выбрались.
Прожектора суматошно кромсали небо, тщась отыскать потерянную мишень, но шарили они совсем не там, где, упорно карабкаясь ввысь, шел на пределе скорости «ДБ-3». И через несколько минут раскатистый гул канонады остался позади.
Спартак непослушными пальцами рванул ворот комбинезона, шумно перевел дух и только сейчас понял, что вспотел буквально до костей, хотя вряд ли взрывы согрели морозный воздух в кабине. Осмотрел приборы. Как будто все нормально, моторы работают исправно, топливо и масло в ночь за бортом не вытекают, машина рулей слушается, вот только ледяным ветерком откуда-то тянет — не иначе, пробоину все-таки самолет получил...
Неужели проскочили?
— Ну что, аттракцион закончен. Экипаж?
— Стрелок-радист в ажуре, — последовал ответ. — Даже пострелять не пришлось.
А дальше — тишина в наушниках.
Спартак остолбенел.
— Штурман...
Молчание.
— Беркович, отвечай!!!
Молчание.
Одним движением Котляревский расстегнул ремни, привстал, насколько позволял шнур шлемофона, заглянул в штурманский отсек...
Так...
Беркович лежал на спине на полу перед креслом, и искрящаяся от инея лужица крови растекалась вокруг его головы. Лицо его было бело-голубым, глаза бессмысленно таращились в потолок, и ветер из разбитого окна трепал выбившиеся из-под шлема волосы.
Так-так-так...
Несколько секунд Спартак тупо смотрел на тело и никак не мог сообразить, почему штурман, пусть и мертвый, не пристегнут в кресле ремнями. Потом тряхнул головой, собираясь с мыслями, сел на место. И сообщил по внутренней связи:
— Беркович убит.
Черкесов присвистнул.
— И это еще не все новости, — продолжал Спартак. — Тебе как: сначала плохую или очень плохую?
— Давай просто плохую.
— Топлива до Эзеля не хватит.
— Ага... А какая очень плохая?
— Я понятия не имею, где мы находимся.
— Это в каком, пардон, смысле?
Спартак почувствовал глухое и, признаться, неоправданное раздражение.
— Мы уходили от зениток, помнишь? — терпеливо объяснил он. — На компас я, как ты понимаешь, не смотрел. Забрались далеко к востоку. И чешем теперь неизвестно где и пес знает куда.
— А! Тогда все ясно. А то я уж думал, — безмятежно сообщил стрелок-радист, — что ты имеешь в виду — мы находимся глубоко в заднице.
Губы Котляревского против воли расползлись в улыбке. Нет, что ни говори, но каким бы раздолбаем ни был Черкесов, а нравился он Спартаку все больше и больше.
— Ну, ежели откровенно, то примерно это я и имел в виду, — сказал Котляревский.
— А я вот знаю, где мы, — сказал стрелок-радист. — Мы не на твоей Венере с буржуями в обнимку, а все еще на Земле. Более того: в Европе, а не в Америке. И в целом самолете. Что тебе еще надо?
— Ты радиограмму передал, болтун, что отбомбились успешно? — сурово спросил Спартак.
— А то. Как только бомбы ушли.
— А приказ какой был?
— Радировать, когда выйдем к морю.
— И что? Приказы нарушаешь?
— Ну и где твое море? То-то. И потом: если б нас зенитки сбили, откуда бы наши узнали, что задание выполнено?
Нет, раздолбай — он раздолбай и есть.
На самом деле все действительно было пока не так уж плохо. Сейчас два пятнадцать. В августе ночи на этих широтах еще короткие, дотянуть до рассвета топлива хватит, а там привяжемся к местности, благо в планшете имеется карта, выработаем план... Если, конечно, не нарвемся на неприятности.
И на неприятности они, конечно, нарвались.
— Эге, а у нас гости.
— Интересно, и почему это я не удивлен, — проворчал в ответ Котляревский. — Наконец-то пожаловали... Сколько, где?
— Пока наблюдаю две машины, кто конкретно — хрен поймет, не разобрать... Да истребители, кто же еще? Слева, примерно на восемь часов, — стрелок-радист помолчал и добавил: — А здесь будут минут через пятнадцать...
Это он вроде как пошутил, скотина. Там «восемь часов» — здесь пятнадцать минут.
Спартак мельком глянул в левый иллюминатор, но ни черта, разумеется, не увидел. Темнота и темнота кругом. Хотя...
Там, внизу, на земле, еще была ночь, мирно дрыхли простые обыватели, несли ночную службу люди военные — свои и вражеские, тускло блестели какие-то огоньки. Но небо на востоке уже серело, сигнализируя о заступлении на вахту нового дня, еще полчасика, и удалось бы, наверное, худо-бедно определиться, в какие дебри их занесло, и принять грамотное решение...
Однако не было у них и четверти часа. Небо, серое на востоке, во всех прочих направлениях было фиолетово-черным и, главное, предательски чистым. Лишь по правому борту, километрах в пятидесяти от машины и значительно ниже, неподвижно зависла в воздухе причудливо изогнутая, исполинская гряда кучевых облаков, в нескольких местах просвечиваемая навылет восходящим солнцем. Нуте-с, товарищ Чкалов, и что будем делать? Единственное решение — уходить туда, спрятаться в этих поднебесных кустах, пока не накрыли, там не достанут. Однако — Спартак скоренько представил себе карту и мысленно прочертил маршрут, прикинув, на сколько они отклонились от курса после зенитного обстрела и сколько с того момента прошло времени, — однако по всему получалось, что сейчас они где-то в районе германо-польской границы, и маневр с уходом вправо занесет их глыбенько на территорию Польши. Которая вряд ли встретит своего заблудшего отпрыска с распростертыми объятиями. Скорее уж дружными прицельными залпами бойцов из Армии Крайовой она Спартака встретит...
— О, теперь вижу! Два «Bf 109», гадом буду, — излишне громко доложил Черкесов. — Хорошие машинки, юркие... Алло, командир, чего молчишь? Жив?
«Бээфки» — это скверно. Спартак посмотрел, сколько топлива осталось. Бензина пока хватало, но шкандыбать по прямой в чистейшем светлеющем небе, где ты как мишень в тире в ЦПКиО, было бы глупостью прямо-таки феноменальной.
— Жив, куда я денусь... — сказал Спартак. — И вот какое историческое решение принимаю: уходим в облачность.
И он, более не думая, заложил правый вираж с креном градусов в тридцать. Желудок подпрыгнул к гландам, машина провалилась, точно в воздушную яму, и устремилась в сторону спасительных облаков. Лучше уж к шляхтичам, чем в ласковые лапки ребяток, чью столицу они только что раздолбали...
Похожая на сказочную крепостную стену из детских книжек гряда теперь оказалось точно по курсу, но — создавалось полное впечатление — не приближалась ни на метр. А противник наверняка разгадал его нехитрый маневр, наверняка уже перестраивается и идет наперерез...
Эх, почему он не на родном «МиГе»! Черта с два стал бы прятаться, принял бой — и еще посмотрели бы, кто кого... Спартак сжал зубы, косясь на приборы. Скорость росла, но медленно-медленно. К рычанию моторов примешался новый звук, сначала тихий, но постепенно нарастающий — низкий, чуть дребезжащий гул: то набегающий поток воздуха пел в элементах фюзеляжа. Давай же, давай, дура тихоходная!..
И словно отвечая безмолвной просьбе, крепостная стена стала потихоньку увеличиваться, потом, по мере приближения, все быстрее, заслоняя собой небо и разгорающийся восход, наползая, как Батыева рать, и...
«ДБ-3» врезался в густой белесый кисель и тут же в нем зарылся, когда вертлявые истребители находились уже на расстоянии прицельного огня. Каковой они и открыли — Спартак различил едва заметные ниточки пулеметных очередей, протянувшиеся откуда-то из-за хвостового оперения бомбардировщика и исчезающие в глубине быстро голубеющего неба, однако характерных щелчков по обшивке не услышал. Хотя — пес его знает, услышишь ли их в такой-то бандуре... Ну, будем считать, с первого раза не попали, и на том спасибо. А в следующий миг бомбардировщик уже исчез в облаках.
Спартак сначала нахмурился, глянул ненароком на свой американский комбинезон, а потом усмехнулся и ничего на это не ответил. «Американец» — это еще куда ни шло, а вот насчет врать... Откуда стрелку-радисту было знать, что книжка фантаста товарища Беляева «Прыжок в ничто», которую Спартак только что вкратце пересказал экипажу, в свое время произвела на неокрепший его ум столь сильное впечатление, что с тех пор он раз и навсегда заболел ракетами, реактивными двигателями и межпланетными перелетами?
Конечно, с точки зрения боевой дисциплины потчевать экипаж фантастическими историями было крайне неразумно, но... Но лететь еще долго, лететь пока скучно, а напряжение велико — шутка ли, Берлин бомбить будем! — так что посторонние разговоры на отвлеченные темы по внутренней связи возникают сами собой. А тут как раз речь зашла о покорении космоса, и Спартак не удержался...
Он сделал последнюю затяжку, докурив «Сальве» до самой «фабрики». Выбросил окурок в левую форточку, и тот, на мгновение мигнув россыпью искорок, исчез в темноте. Курить в кабине, конечно же, запрещалось, но все, конечно же, одну-другую папиросину или самокрутку успевали приговорить. Правая форточка задраивается наглухо, левая работает на сквозняк, дым распрекрасно вытягивает, а потом и чинарик отправляется туда же. И, что характерно, никто не сгорел, хотя теоретически могли объявиться в кабине бензиновые пары и вступить с искрами в известную нехитрую реакцию. Обходилось как-то. Пару раз, правда, пылающие табачные корешки подпалили кому комбинезон, кому мех унтов — но это все самокрутки, а хорошая папироска таких сюрпризов не сулила.
В расчетное время стали набирать высоту. На отметке четыре с половиной тысячи метров началась густая облачность, но километром выше закончилась, и звездное небо, как писали в старинных романах, распростерло над ними свои крыла. Что и говорить, красотища вокруг была необыкновенная. Оранжевым светом горит над облачной пеленой громадная неподвижная луна, в просветах таинственно поблескивает море, и тени от облаков похожи на тропические острова...
Ага, щас вам — тропики! На такой высоте холод адский, температура стремительным домкратом падает ниже тридцати, ноги даже в американских сапогах мерзнут.
И даже в американском комбинезоне, так вашу штатовскую маму, холодно.
Да. Спартак, как это ни смешно выглядело со стороны, летел выполнять задание Сталина по бомбежке Берлина на советском самолете... но в американском комбинезоне.
А что, скажите на милость, можно было поделать?!
Этот неуклюжий Павлов, который должен был быть на месте Спартака, но столь удачно повредил ножку во время футбола, оказался парнем на редкость суеверным. Котляревский знавал подобных летунов — скажем, если закурит перед полетом, а пепел с сигареты не будет стоять столбиком, осыплется раньше последней возможной затяжки, то удачи в задании не жди, и он, летун, станет по этому поводу всячески от задания уклоняться. Или если прикрепишь на стекле какую-нибудь висячую игрушку, а та свалится в полете, то, согласно примете, тебя ждут-поджидают еще более верные кранты... И так далее.
Да и сам Спартак, признаться, скрупулезно соблюдал некоторые ритуалы, кои обязаны были привести к успешному возвращению после боевой операции... А что тут такого? Он сам видел: все тот же незапамятный Жорка Игошев постоянно брал с собой в кабину фотографию Любови Орловой. Не то чтобы он млел по советской актрисе — просто пунктик такой был. И фото он оставил в истребителе на запасном аэродроме, а к нему, к истребителю, отправился на «уточке». Без фотографии... И — вот вам результат.
Или, скажем, некий капитан, еще перед войной, всегда, все время, перед тем как лезть в кабину, три раза хлопал свою «спарку» по фюзеляжу. Ну, вроде, не боись, напарник, вернемся... А однажды посадил вместе с собой в кабину курсанта и — то ли забыл, то ли постеснялся выказать суеверие перед молодым, — однако ж не похлопал. И обоих потом отскребали от ВПП лопатами...
В общем, Спартак, когда ему новые соратники по секрету передали, что охромевший Павлов никогда — понял, брат? — никогда! — не поднимался в воздух в каком-либо ином комбезе, кроме как вот в этом, прости господи, заокеанском, Спартак сначала не поверил. Но посмотрел на слишком уж серьезные рожи штурмана Берковича и стрелка-радиста Черкесова и... и убедился, что парни не шутят.
Американский комбинезон, дескать, спас Павлова в Испании, где он и получил его в подарок.
Американский комбинезон спас Павлова в начале войны, когда по причине нештатной формы (а именно заграничного комбеза) его не допустили к полетам и даже отдали под трибунал, но в результате из всего соединения выжил он один, и трибунал отменили, потому как и без того воевать некому было.
И еще неоднократно спасал Павлова этот комбез в разных ситуациях, о которых здесь и сейчас нет ни места, ни времени рассказывать.
Короче, Спартак вынужден был согласиться с экипажем и нацепил сию бесову одежу, хоть и велика была ему. А что вы хотите? Чужой самолет, чужой экипаж, чужое задание... Стало быть, ни в коем случае нельзя пренебрегать и чужими приметами... Нет, на борт он поднялся в нормальном, советском летном костюме, но пока готовились к вылету, быстренько, за креслом, переоделся в американское. Тьфу-тьфу-тьфу, пронеси, спаси и помилуй.
* * *
— Эх, горяченького супчика бы... — пробормотал Беркович.— А лучше чего-нибудь горячительного, — поддакнул стервец Лешка.
— Погодите, — сказал Спартак, — скоро и горячее вам подадут, и холодное, по полной программе... — Он посмотрел на компас. Пока вроде идем точно. — Штурман, что там с курсом? Не заблудимся в таких облаках?
— Контрольный береговой ориентир через час, — ответил Беркович. — Тогда и узнаем.
Штурман упал средь бутылок пустых,
Мы в облаках заблудились густых... —
себе под нос пропел стрелок-радист на мотив «Крутится-вертится шар голубой».
— Уши оторву, сопляк, — беззлобно сказал Беркович.
— Кончай трепотню, — сказал Котляревский. — Штурман, следи за курсом. Стрелок, следи за воздухом.
Заткнулись вроде. Спартак потянулся за бортовым журналом.
* * *
...Два часа полета. Высота шесть тысяч. Температура в кабине минус тридцать пять. Без конца тянет зевать, голова будто свинцом налита. Спартак приказал надеть кислородные маски. Немного полегчало, в глазах прояснилось. Гудят моторы. Внизу облака, облака, облака. Вверху звезды, звезды, звезды. Противник не показывается. В общем, тоска, товарищи.Правильно говорят про боевые вылеты бомбардировщиков: «Несколько часов скуки — и несколько секунд ужаса».
— Интересно, а Героев нам дадут? — вдруг спросил неугомонный Лешка.
— Обязательно! — с ехидцей сказал Беркович. — И маршалов дадут. А потом еще раз дадут.
— Не, я серьезно, — не унимался Черкесов. — Вот ежели мы Рейхстаг расфигачим, это ж значит войне конец, а?! Представляете? Всего две бомбы — и мы победили!
На этот раз, кажется, он и в самом деле говорил серьезно.
— У нас другое боевое задание, забыл? — напомнил Спартак.
Хотя и сам не раз представлял себе, как они, при полном параде, прилетают в Москву и там, в каком-нибудь красивом зале, появляются из красных коробочек золотые звезды. Может быть, даже кабинет самого... ну, не обязательно, но почему бы и нет? Это был приказ самого, и они его выполнили с честью. Не каждый день, в конце-то концов, дальняя авиация бомбюжит Берлин, логово бесноватого...
— Кстати, расчетное время, — доложил Беркович. — Поздравляю, товарищи пассажиры, подлетаем к южному берегу Балтийского моря.
Спартак глянул вниз. Сплошные облака, в разрывах между ними ни черта не видать. Спросил:
— Ну и где твой ориентир?
— Я откуда знаю? Где-то там, внизу.
— Умник...
— Ага, вон он, берег, что я говорил!
И действительно: над сушей облачность была значительно реже, и очень скоро они увидели изломанную береговую черту. А там Беркович засек ориентир, и самолет взял курс на следующую контрольную точку — вражеский аэродром Штеттин, откуда до Главной Цели всего ничего... Видимость была прямо-таки исключительной, зенитки береговой охраны молчали, истребители не роились вокруг, и даже не по себе становилось: ну не могло им так везти, не могло, и все.
На освещенном аэродроме вовсю кипела жизнь! Отлично было видно, как выруливают на ВПП крошечные, будто игрушечные, самолетики, снует туда-сюда транспорт обеспечения. И никто непрошеных гостей не замеча...
А, проклятье, заметили!
Один за другим стали включаться посадочные прожекторы, мощные лучи зашарили по небу.
— Изготовиться к противозенитному маневру! — скомандовал Котляревский и покрепче сжал штурвал. Напрягся, ожидая разрывов...
Секунда. Другая. Тишина.
— А чего ж не стреляют? — почему-то шепотом спросил стрелок-радист.
Непонятно...
— Командир... — громким шепотом вдруг произнес Беркович. — Командир, а ведь они нас за своих принимают...
— Что?..
— Ну да! Они ж свободные посадочные полосы высветили! Вон, еще и сигналят! Приглашают садиться!
— Как это? — не понял Черкесов.
— Как-как? Думают, это свои с задания возвращаются, с курса сбились, — и предлагают посадку!
— Ну ни хрена себе... — потрясенно сказал Спартак. — Не, ну не придурки, а?..
Уж чего-чего, а такого он никак не ожидал. Мы тут, понимаешь, крадемся бомбить ваш родной Берлин, а вы в гости зовете, на огонек, мол?!
И он едва удержался, чтобы издевательски не помахать фрицам крыльями.
— Слушайте, — азартно сказал Черкесов, — а давайте одну бомбочку на них сбросим! Сил никаких нет смотреть, как эти сволочи там разъезжают...
Что и говорить, заманчиво было бы. Эх и переполох бы поднялся!
— М-да, руки так и чешутся, — согласился Беркович.
Но Спартак решительно покачал головой:
— Отставить. Не будем раскрываться. У нас задание. — И добавил: — В следующий раз.
В общем, «ДБ-3» преспокойно прошел над Штеттином и повернул на Берлин, оставив гитлеровцев в блаженном неведении относительно двухсотпятидесятикилограммовой участи, коя едва не свалилась им на головы с ясного ночного неба...
* * *
Начали набор высоты до отметки семь тысяч метров: вокруг Берлинского кольца противовоздушной обороны заградительные аэростаты, врежешься — костей не соберешь, плюс прожектора, бьющие на шесть километров, плюс зенитки на радиусе в сотню километров... Опять глотнули кислорода. И примолкли, внутренне готовясь к предстоящему. Цель была где-то рядом, совсем рядом, еще немного — и, говоря газетным языком, перед ними появится вражеское логово...— Вот оно, — облегченно сказал Беркович.
Над горизонтом прямо по курсу появилось бледное зарево... нет, не зарево, зарево бывает от пожаров, а тут разгоралось, разрасталось, ширилось ровное белое сияние, какое возникает ночью над освещенным мирным городом...
Спартак несколько секунд тупо смотрел на этот свет, пока до него наконец не дошло. Ну да, Берлин действительно был освещен!
— Во гады, — сквозь зубы процедил стрелок-радист. — Затемнение ни фига не соблюдают.
— Спасибо бы сказал — нам-то оно и сподручнее будет...
— Тихо, — напряженно скомандовал Спартак. — Снижаемся для захода на цель.
А гигантский город жил своей беззаботной жизнью. Горели уличные фонари, ходили микроскопические трамвайчики, блестела вода в Шпрее, сверкала паутина рельсов вокруг Штеттинского вокзала...
— Что, и здесь нас за своих принимают? — не удержался Черкесов. И нервно хохотнул.
Никто ему не ответил. С такой высоты город был похож на подробную карту, и захочешь — не заблудишься. Вот она, цель: корпуса завода Готлиба — темные крыши административных зданий, столбики заводских труб, аккуратненькие узкоколейки, алюминиевые ангары...
— Мы над объектом, — доложил штурман. И повторил взволнованно: — Мы над объектом!
— Произвести бомбометание, — сдавленно приказал Спартак.
«Господи, помоги...»
Что делает Беркович, он не видел, но представлял себе отчетливо: вот штурман быстро рассчитывает угол прицеливания и снос... устанавливает данные на прицеле... Открывает бомболюки... снимает бомбы с предохранителей...
И нажимает кнопку.
Едва заметно качнулся пол под ногами, и Беркович почти выкрикнул:
— Бомбометание произведено!
С отчаянно колотящимся сердцем Котляревский тут же заложил левый вираж. Две бомбы ЗАБ-100 ухнули вниз, пошел отсчет: сорок, тридцать девять, тридцать восемь...
И точно при счете «ноль» среди заводских строений бесшумно вспухли огненные цветы. А вдалеке, где-то у вокзала, — еще и еще, совсем в другом месте, и огненные реки хлынули на Берлин!
— Есть! — заорал Черкесов так, что зафонил гетеродин в наушниках. — Получайте!
Спартак вроде бы тоже что-то орал в полном восторге — он не помнил. И штурман вопил, бессвязно, победно: напряжение последних минут требовало эмоциональной разрядки.
— Сделали! Всем шампанского!
— На хрен шампанское! Коньяка!
— Шила!
— И по Звезде Героя! Каждому!
— Ур-р-ра!!!
* * *
...Но эйфория накатила — и столь же быстро исчезла, оставив после себя першение в горле и чувство небывалого облегчения. Будто, говоря банально, гора с плеч свалилась.Все удалось. Операция завершена успешно. Приказ выполнен. Враг поражен в самое сердце...
(Звучит банально? Ну, если вам нравятся более циничные выражения, то получите: испытанное после сброса бомб ощущение было сродни мощнейшему оргазму. И нечего ухмыляться. Равно как и морщиться.)
Теперь дело за малым: унести ноги и целыми вернуться домой.
— Уходим!..
Что именно произошло через минуту, Котляревский сообразил не сразу. Просто почудилось, что в глазах потемнело — то ли от ора, то ли от бурного выброса адреналина в кровь... Но — нет. Оказалось, это весь город практически разом погрузился в темноту, будто повернули гигантский рубильник. Выключились все фонари, лампы и прочее освещение витрин и штрассе — и на фоне охватившего Берлин мрака костры, вспыхнувшие на месте бомбовых разрывов, стали видны вовсе уж отчетливо...
А потом ночное небо тут и там прорезали прожекторы, десятки прожекторов, заметались, зашарили жадно в поисках добычи.
Надо отдать немцам должное: мигом сообразили, педанты фиговы, что к чему, и немедля приняли противовоздушные меры... И небо стало адом. Представить себе это невозможно, это надо видеть и прочувствовать на собственной шкуре — что такое зенитный отстрел. Когда сотни снарядов, оставляя за собой трассирующий след, взмывают в ночную тьму и взрываются хаотично, обращаясь в клубы белесого дыма, а за ними уже летят следующие, и взрывы везде, повсеместно, со всех сторон — слева, справа, над машиной, под, сзади и прямо по курсу. Будто находишься в самом центре первомайского салюта... красиво, да, вот только каждый — каждый! — из снарядов может разнести тебя в клочья.
От прожекторов и разрывов уходили ломаной линией, то и дело меняя направление и высоту.
Справа, на встречно-пересекающемся курсе, мелькнуло бортовыми фарами звено истребителей. От перехватчиков уходили, заглушая моторы, — выхлопные трубы на «ДБ» не были оборудованы пламегасителями...
И, пожалуй, ушли бы.
Трудно сказать, случайно или все ж таки из-за того, что Котляревский не был профессиональным пилотом бомбардировщика... в общем, в какой-то жуткий момент ощупывающий небо луч легонько коснулся крыла «ДБ», двинулся в сторону, тут же вернулся — и уже не отставал. Кабину залил ослепительно-белый свет. Спартак громко матернулся. Попытался уйти маневром влево-вниз и резким увеличением скорости. Не удалось, конечно. Да тут и сам товарищ Нестеров не ушел бы — прожектор следовал за бомбардировщиком как приклеенный, а чуть погодя к нему присоединился второй, взяв самолет в перекрестье лучей. И спустя минуту огонь зенитных батарей сосредоточился на высвеченном крохотном силуэте в безоблачном небе...
И если до сих пор они продирались сквозь ад, то теперь это был ад, возведенный в энную степень.
Разрывы следовали один за другим, не прекращаясь ни на секунду, семитонную машину бросало из стороны в сторону, как бумажный самолетик в порывах ветра. И вообще создавалось полное впечатление, что они угодили в исполинский барабан для измельчения щебня — грохот стоял такой, что аж зубы сводило... Счастье еще, что зенитчики пока не пристрелялись, да и Котляревский, выгнав все посторонние мысли из башки, слившись с машиной воедино, превратившись в элемент ее управления, всячески старался сбить им прицел — резко и беспорядочно менял курс, скорость, высоту, однако осколки снарядов то и дело ширкали по обшивке — пока не пробивая, но ведь это вопрос времени... Долго так, конечно, продолжаться не могло. А когда на них выйдут истребители — амба настанет полная и бесповоротная...
Им помогла опять же случайность. Ну и еще реакция Спартака, наверное. Несколько снарядов рванули под ними практически одновременно и потому как-то особенно гадко, и на мгновение бомбардировщик оказался скрыт дымовой завесой. Лучи прожекторов потеряли цель — и Спартак, вряд ли соображая, что делает, движимый не разумом, а инстинктом, неожиданно для самого себя бросил самолет вправо и вниз, выжимая все что только возможно из неповоротливой машины.
Он уходил прочь из зоны обстрела, забирая в сторону от курса на север и постепенно увеличивая высоту — ничего, потом разберемся, сейчас главное — выбраться.
И они, как это ни удивительно, выбрались.
Прожектора суматошно кромсали небо, тщась отыскать потерянную мишень, но шарили они совсем не там, где, упорно карабкаясь ввысь, шел на пределе скорости «ДБ-3». И через несколько минут раскатистый гул канонады остался позади.
Спартак непослушными пальцами рванул ворот комбинезона, шумно перевел дух и только сейчас понял, что вспотел буквально до костей, хотя вряд ли взрывы согрели морозный воздух в кабине. Осмотрел приборы. Как будто все нормально, моторы работают исправно, топливо и масло в ночь за бортом не вытекают, машина рулей слушается, вот только ледяным ветерком откуда-то тянет — не иначе, пробоину все-таки самолет получил...
Неужели проскочили?
— Ну что, аттракцион закончен. Экипаж?
— Стрелок-радист в ажуре, — последовал ответ. — Даже пострелять не пришлось.
А дальше — тишина в наушниках.
Спартак остолбенел.
— Штурман...
Молчание.
— Беркович, отвечай!!!
Молчание.
Одним движением Котляревский расстегнул ремни, привстал, насколько позволял шнур шлемофона, заглянул в штурманский отсек...
Так...
Беркович лежал на спине на полу перед креслом, и искрящаяся от инея лужица крови растекалась вокруг его головы. Лицо его было бело-голубым, глаза бессмысленно таращились в потолок, и ветер из разбитого окна трепал выбившиеся из-под шлема волосы.
Так-так-так...
Несколько секунд Спартак тупо смотрел на тело и никак не мог сообразить, почему штурман, пусть и мертвый, не пристегнут в кресле ремнями. Потом тряхнул головой, собираясь с мыслями, сел на место. И сообщил по внутренней связи:
— Беркович убит.
Черкесов присвистнул.
— И это еще не все новости, — продолжал Спартак. — Тебе как: сначала плохую или очень плохую?
— Давай просто плохую.
— Топлива до Эзеля не хватит.
— Ага... А какая очень плохая?
— Я понятия не имею, где мы находимся.
— Это в каком, пардон, смысле?
Спартак почувствовал глухое и, признаться, неоправданное раздражение.
— Мы уходили от зениток, помнишь? — терпеливо объяснил он. — На компас я, как ты понимаешь, не смотрел. Забрались далеко к востоку. И чешем теперь неизвестно где и пес знает куда.
— А! Тогда все ясно. А то я уж думал, — безмятежно сообщил стрелок-радист, — что ты имеешь в виду — мы находимся глубоко в заднице.
Губы Котляревского против воли расползлись в улыбке. Нет, что ни говори, но каким бы раздолбаем ни был Черкесов, а нравился он Спартаку все больше и больше.
— Ну, ежели откровенно, то примерно это я и имел в виду, — сказал Котляревский.
— А я вот знаю, где мы, — сказал стрелок-радист. — Мы не на твоей Венере с буржуями в обнимку, а все еще на Земле. Более того: в Европе, а не в Америке. И в целом самолете. Что тебе еще надо?
— Ты радиограмму передал, болтун, что отбомбились успешно? — сурово спросил Спартак.
— А то. Как только бомбы ушли.
— А приказ какой был?
— Радировать, когда выйдем к морю.
— И что? Приказы нарушаешь?
— Ну и где твое море? То-то. И потом: если б нас зенитки сбили, откуда бы наши узнали, что задание выполнено?
Нет, раздолбай — он раздолбай и есть.
На самом деле все действительно было пока не так уж плохо. Сейчас два пятнадцать. В августе ночи на этих широтах еще короткие, дотянуть до рассвета топлива хватит, а там привяжемся к местности, благо в планшете имеется карта, выработаем план... Если, конечно, не нарвемся на неприятности.
И на неприятности они, конечно, нарвались.
* * *
Спустя часа полтора безмятежного полета в совершенно неизвестном направлении в шлемофоне раздался абсолютно спокойный голос Черкесова:— Эге, а у нас гости.
— Интересно, и почему это я не удивлен, — проворчал в ответ Котляревский. — Наконец-то пожаловали... Сколько, где?
— Пока наблюдаю две машины, кто конкретно — хрен поймет, не разобрать... Да истребители, кто же еще? Слева, примерно на восемь часов, — стрелок-радист помолчал и добавил: — А здесь будут минут через пятнадцать...
Это он вроде как пошутил, скотина. Там «восемь часов» — здесь пятнадцать минут.
Спартак мельком глянул в левый иллюминатор, но ни черта, разумеется, не увидел. Темнота и темнота кругом. Хотя...
Там, внизу, на земле, еще была ночь, мирно дрыхли простые обыватели, несли ночную службу люди военные — свои и вражеские, тускло блестели какие-то огоньки. Но небо на востоке уже серело, сигнализируя о заступлении на вахту нового дня, еще полчасика, и удалось бы, наверное, худо-бедно определиться, в какие дебри их занесло, и принять грамотное решение...
Однако не было у них и четверти часа. Небо, серое на востоке, во всех прочих направлениях было фиолетово-черным и, главное, предательски чистым. Лишь по правому борту, километрах в пятидесяти от машины и значительно ниже, неподвижно зависла в воздухе причудливо изогнутая, исполинская гряда кучевых облаков, в нескольких местах просвечиваемая навылет восходящим солнцем. Нуте-с, товарищ Чкалов, и что будем делать? Единственное решение — уходить туда, спрятаться в этих поднебесных кустах, пока не накрыли, там не достанут. Однако — Спартак скоренько представил себе карту и мысленно прочертил маршрут, прикинув, на сколько они отклонились от курса после зенитного обстрела и сколько с того момента прошло времени, — однако по всему получалось, что сейчас они где-то в районе германо-польской границы, и маневр с уходом вправо занесет их глыбенько на территорию Польши. Которая вряд ли встретит своего заблудшего отпрыска с распростертыми объятиями. Скорее уж дружными прицельными залпами бойцов из Армии Крайовой она Спартака встретит...
— О, теперь вижу! Два «Bf 109», гадом буду, — излишне громко доложил Черкесов. — Хорошие машинки, юркие... Алло, командир, чего молчишь? Жив?
«Бээфки» — это скверно. Спартак посмотрел, сколько топлива осталось. Бензина пока хватало, но шкандыбать по прямой в чистейшем светлеющем небе, где ты как мишень в тире в ЦПКиО, было бы глупостью прямо-таки феноменальной.
— Жив, куда я денусь... — сказал Спартак. — И вот какое историческое решение принимаю: уходим в облачность.
И он, более не думая, заложил правый вираж с креном градусов в тридцать. Желудок подпрыгнул к гландам, машина провалилась, точно в воздушную яму, и устремилась в сторону спасительных облаков. Лучше уж к шляхтичам, чем в ласковые лапки ребяток, чью столицу они только что раздолбали...
Похожая на сказочную крепостную стену из детских книжек гряда теперь оказалось точно по курсу, но — создавалось полное впечатление — не приближалась ни на метр. А противник наверняка разгадал его нехитрый маневр, наверняка уже перестраивается и идет наперерез...
Эх, почему он не на родном «МиГе»! Черта с два стал бы прятаться, принял бой — и еще посмотрели бы, кто кого... Спартак сжал зубы, косясь на приборы. Скорость росла, но медленно-медленно. К рычанию моторов примешался новый звук, сначала тихий, но постепенно нарастающий — низкий, чуть дребезжащий гул: то набегающий поток воздуха пел в элементах фюзеляжа. Давай же, давай, дура тихоходная!..
И словно отвечая безмолвной просьбе, крепостная стена стала потихоньку увеличиваться, потом, по мере приближения, все быстрее, заслоняя собой небо и разгорающийся восход, наползая, как Батыева рать, и...
«ДБ-3» врезался в густой белесый кисель и тут же в нем зарылся, когда вертлявые истребители находились уже на расстоянии прицельного огня. Каковой они и открыли — Спартак различил едва заметные ниточки пулеметных очередей, протянувшиеся откуда-то из-за хвостового оперения бомбардировщика и исчезающие в глубине быстро голубеющего неба, однако характерных щелчков по обшивке не услышал. Хотя — пес его знает, услышишь ли их в такой-то бандуре... Ну, будем считать, с первого раза не попали, и на том спасибо. А в следующий миг бомбардировщик уже исчез в облаках.