Страница:
— Расстегните ремень, — сказал ему Щука. — Вот так. И бросьте подальше. То же и вас касается, панна, — я о сумочке...
Беата подчинилась. Спартак отбросил ремень с кобурой и ножнами и хорошенько запомнил, куда он упал, вдруг пригодится.
— Кто вы такой? — спросила Беата.
— Охотник за кладами, — с усмешечкой ответил Щука. — Вам доводилось читать в юности приключенческие романы? Если да, то вы должны знать, что найти клад — еще не самое главное. Главное — удержать его при себе, потому что охотников бывает немало. Такова жизнь... Но вы не огорчайтесь, для вас все складывается не так уж плохо: девушка, которая столько знает, для меня всегда будет желанным гостем.
— А вы — это кто? — сердито глядя на него, спросила Беата.
— Долго объяснять, — сказал Щука. — Скажем так — любопытный человек, обожающий задавать вопросы, особенно тем, кто знает массу интересных вещей. Между прочим, вы, Котляревский, меня интересуете значительно меньше, так что советую это учитывать и не лезть на рожон. Собственно говоря, я бы вас сразу пристрелил, но в этом случае девушка обидится и замкнется, а я хочу подольше сохранить с ней теплые, душевные отношения. Но все равно не особенно дергайтесь, вы тут персонаж второстепенный...
— Сволочь... — прошипела Беата.
— Извините, профессионал...
— Сволочь, — убежденно повторила Беата. — Красная сволочь... Москальский прислужник...
— С чего вы взяли? — усмехнулся Щука.
— Да потому что это лежит на поверхности, — воскликнула девушка. — Немец держался бы совершенно иначе, будь ты, паскуда, из гестапо, тут бы уже было не протолкнуться от эсэсманов и егерей... Значит, красный. Вы ж тоже охотитесь за ракетами, я прекрасно знаю...
Щука склонил голову:
— Дорогая, позвольте, я ничего не стану подтверждать... и ничего не буду опровергать. Я просто-напросто позволю себе выразить восхищение остротой вашего ума... Красотой пусть восторгаются романтические юноши вроде вашего любовничка, — он пренебрежительно покосился в сторону Спартака, — а вот мои интересы лежат в качественно иной плоскости, и меня восхищает в первую очередь ум... Будьте так добры, вы оба, лечь на землю и сложить руки за спиной. Не бойтесь, никто вас не собирается убивать. Если бы я хотел кого-то из вас пристукнуть, давно бы это сделал... Но вот руки вам связать непременно следует. Во избежание глупых осложнений... Я кому говорю? — он приподнял пистолет. — Повторяю, в самом крайнем случае я и без вас обойдусь, у меня есть главное...
Спартак с отчаянием убедился — не в первый раз, — что сделать тут ничего нельзя. Капкан захлопнулся, и даже лапу не отгрызешь... Видя, как Беата с окаменевшим лицом опускается на колени, а потом ложится лицом вниз в зеленую сочную траву, сплошь покрывавшую бывший двор, он последовал ее примеру. Лежа щекой в приятно пахнущей траве, заложил руки за спину. На щеку ему прыгнул толстый зеленый кузнечик, солнце стояло высоко в небе...
Неужели этот тип и в самом деле...
Додумать он не успел. Совсем неподалеку застучала длинная автоматная очередь, и еще одна, а потом автомат лупил беспрерывно, рядом кто-то вскрикнул, упало что-то тяжелое...
И наступила вязкая тишина. Спартак так и лежал, вжимаясь щекой в траву, чувствуя кузнечика пониже уха. Он подозревал очередную изощренную ловушку, на которые Щука, как уже выяснилось, был большой мастер, а потому не двигался с места — будь что будет, авось...
— Эй! — закричал поблизости знакомый голос. — Долго вы так прохлаждаться собираетесь, мне интересно? Можно вставать, все в полном порядке... Пся крев, их и в самом деле только трое было!
Спартак вскочил, кинул по сторонам быстрые взгляды. И Щука, и его молчаливые подчиненные лежали на тех местах, где их настигли выстрелы, — уже совершенно неподвижные. А над ними стоял Зух со «стэном» наперевес и ухмылялся во весь рот.
— Мы люди простые, без претензий, — сказал парень жизнерадостно. — В герои не рвемся. Но если понадобится кого спасать, благородную там панну княгиню или еще кого, — он покосился на Спартака, — с полным нашим удовольствием, за нами не заржавеет...
— Бог ты мой, — сказала Беата, поднимаясь из травы с неописуемым выражением лица. — Ты откуда здесь взялся?
— С чердака, — Зух показал стволом автомата на крышу сторожки. — Чердачок крохотный, в три погибели едва уместишься, но наблюдательный пункт отличный, и окошки имеются для стрельбы практически на все стороны света, словно специально кто-то задумывал в старые времена...
— Я не о том. Как ты здесь вообще оказался? Тебя же в состав группы не включали...
— Это вам так думается, панна Беата, — не без важности сказал Зух. — А Борута раскладывал иначе. Он мне и велел с самого начала засесть на чердачке и при малейшей надобности вступать в работу. Вот мне и показалось, что надобность настала самая насущная... Эх, кто в знал, как тяжело было там чуть ли не сутки напролет париться... Но ведь не зря, а? Прав Борута: иногда никому доверять нельзя... Это что, гестапо?
Беата отвернулась и долго смотрела на лежащего лицом вверх Щуку, казавшегося совершенно спокойным — скорее всего, он и в самом деле ничего не сумел понять, так быстро все произошло.
— Наверняка нет, — сказала она медленно. — Это определенно красные, хотели перехватить добычу для своей Москвы...
Спартак почувствовал себя чуточку неловко, хотя был ни при чем. Чтобы заполнить тягостную паузу, он громко сказал:
— Нужно отсюда убираться.
— Точно, — поддержал его Зух. — Может, в лесу другие рыщут...
— С грузовиком я как-нибудь справлюсь, — решительно сказал Спартак. — Проще в него перегрузить что полегче, чем наоборот. Эту громадину мы все равно втроем не поднимем... Пошли. Зух, слей бензин из вездехода. Лучше его на всякий случай подпалить, чтобы уже все концы в воду...
Через пять минут на поляне возле пылающей машины остались только три человека, смотревшие в небо неподвижными мертвыми глазами...
Глава пятая
Беата подчинилась. Спартак отбросил ремень с кобурой и ножнами и хорошенько запомнил, куда он упал, вдруг пригодится.
— Кто вы такой? — спросила Беата.
— Охотник за кладами, — с усмешечкой ответил Щука. — Вам доводилось читать в юности приключенческие романы? Если да, то вы должны знать, что найти клад — еще не самое главное. Главное — удержать его при себе, потому что охотников бывает немало. Такова жизнь... Но вы не огорчайтесь, для вас все складывается не так уж плохо: девушка, которая столько знает, для меня всегда будет желанным гостем.
— А вы — это кто? — сердито глядя на него, спросила Беата.
— Долго объяснять, — сказал Щука. — Скажем так — любопытный человек, обожающий задавать вопросы, особенно тем, кто знает массу интересных вещей. Между прочим, вы, Котляревский, меня интересуете значительно меньше, так что советую это учитывать и не лезть на рожон. Собственно говоря, я бы вас сразу пристрелил, но в этом случае девушка обидится и замкнется, а я хочу подольше сохранить с ней теплые, душевные отношения. Но все равно не особенно дергайтесь, вы тут персонаж второстепенный...
— Сволочь... — прошипела Беата.
— Извините, профессионал...
— Сволочь, — убежденно повторила Беата. — Красная сволочь... Москальский прислужник...
— С чего вы взяли? — усмехнулся Щука.
— Да потому что это лежит на поверхности, — воскликнула девушка. — Немец держался бы совершенно иначе, будь ты, паскуда, из гестапо, тут бы уже было не протолкнуться от эсэсманов и егерей... Значит, красный. Вы ж тоже охотитесь за ракетами, я прекрасно знаю...
Щука склонил голову:
— Дорогая, позвольте, я ничего не стану подтверждать... и ничего не буду опровергать. Я просто-напросто позволю себе выразить восхищение остротой вашего ума... Красотой пусть восторгаются романтические юноши вроде вашего любовничка, — он пренебрежительно покосился в сторону Спартака, — а вот мои интересы лежат в качественно иной плоскости, и меня восхищает в первую очередь ум... Будьте так добры, вы оба, лечь на землю и сложить руки за спиной. Не бойтесь, никто вас не собирается убивать. Если бы я хотел кого-то из вас пристукнуть, давно бы это сделал... Но вот руки вам связать непременно следует. Во избежание глупых осложнений... Я кому говорю? — он приподнял пистолет. — Повторяю, в самом крайнем случае я и без вас обойдусь, у меня есть главное...
Спартак с отчаянием убедился — не в первый раз, — что сделать тут ничего нельзя. Капкан захлопнулся, и даже лапу не отгрызешь... Видя, как Беата с окаменевшим лицом опускается на колени, а потом ложится лицом вниз в зеленую сочную траву, сплошь покрывавшую бывший двор, он последовал ее примеру. Лежа щекой в приятно пахнущей траве, заложил руки за спину. На щеку ему прыгнул толстый зеленый кузнечик, солнце стояло высоко в небе...
Неужели этот тип и в самом деле...
Додумать он не успел. Совсем неподалеку застучала длинная автоматная очередь, и еще одна, а потом автомат лупил беспрерывно, рядом кто-то вскрикнул, упало что-то тяжелое...
И наступила вязкая тишина. Спартак так и лежал, вжимаясь щекой в траву, чувствуя кузнечика пониже уха. Он подозревал очередную изощренную ловушку, на которые Щука, как уже выяснилось, был большой мастер, а потому не двигался с места — будь что будет, авось...
— Эй! — закричал поблизости знакомый голос. — Долго вы так прохлаждаться собираетесь, мне интересно? Можно вставать, все в полном порядке... Пся крев, их и в самом деле только трое было!
Спартак вскочил, кинул по сторонам быстрые взгляды. И Щука, и его молчаливые подчиненные лежали на тех местах, где их настигли выстрелы, — уже совершенно неподвижные. А над ними стоял Зух со «стэном» наперевес и ухмылялся во весь рот.
— Мы люди простые, без претензий, — сказал парень жизнерадостно. — В герои не рвемся. Но если понадобится кого спасать, благородную там панну княгиню или еще кого, — он покосился на Спартака, — с полным нашим удовольствием, за нами не заржавеет...
— Бог ты мой, — сказала Беата, поднимаясь из травы с неописуемым выражением лица. — Ты откуда здесь взялся?
— С чердака, — Зух показал стволом автомата на крышу сторожки. — Чердачок крохотный, в три погибели едва уместишься, но наблюдательный пункт отличный, и окошки имеются для стрельбы практически на все стороны света, словно специально кто-то задумывал в старые времена...
— Я не о том. Как ты здесь вообще оказался? Тебя же в состав группы не включали...
— Это вам так думается, панна Беата, — не без важности сказал Зух. — А Борута раскладывал иначе. Он мне и велел с самого начала засесть на чердачке и при малейшей надобности вступать в работу. Вот мне и показалось, что надобность настала самая насущная... Эх, кто в знал, как тяжело было там чуть ли не сутки напролет париться... Но ведь не зря, а? Прав Борута: иногда никому доверять нельзя... Это что, гестапо?
Беата отвернулась и долго смотрела на лежащего лицом вверх Щуку, казавшегося совершенно спокойным — скорее всего, он и в самом деле ничего не сумел понять, так быстро все произошло.
— Наверняка нет, — сказала она медленно. — Это определенно красные, хотели перехватить добычу для своей Москвы...
Спартак почувствовал себя чуточку неловко, хотя был ни при чем. Чтобы заполнить тягостную паузу, он громко сказал:
— Нужно отсюда убираться.
— Точно, — поддержал его Зух. — Может, в лесу другие рыщут...
— С грузовиком я как-нибудь справлюсь, — решительно сказал Спартак. — Проще в него перегрузить что полегче, чем наоборот. Эту громадину мы все равно втроем не поднимем... Пошли. Зух, слей бензин из вездехода. Лучше его на всякий случай подпалить, чтобы уже все концы в воду...
Через пять минут на поляне возле пылающей машины остались только три человека, смотревшие в небо неподвижными мертвыми глазами...
Глава пятая
Старинный город Лондон
Наблюдать за погрузкой не было особенной нужды — этим как раз распоряжался незнакомый Спартаку ни по имени, ни по кличке суетливый человек, до войны, говорили, крупный инженер. Именно он и занимался ракетами с самого начала.
Судя по тому, что Спартак видел, инженер и в самом деле был толковый — его ребята в два счета собрали из бревен импровизированный подъемный кран наподобие треноги, как-то скрепили эту штуку прочно и надежно, и теперь повисший на тросах сигарообразный ракетный двигатель осторожненько направляли торцом в люк английского самолета. За чем с тревогой, вполне понятной в их положении, наблюдал экипаж.
Слова-то каковы: экипаж, командир, бортинженер... Впервые за целый год Спартак так близко видел самолет, пусть и не бравый бомбардировщик, а всего лишь транспортник. Плевать. Главное, это был самый настоящий самолет, всего час назад спустившийся с неба, — двухмоторная «Дакота» королевских военно-воздушных сил, прилетевшая прямиком из Англии.
Все было таким знакомым, родным — гудение мотора, могучие лопасти пропеллеров, букет самолетных запахов, волны, бегущие по траве, когда машина приземлилась и покатила по огромному лугу...
Стоя под крылом, касаясь его ладонью, Спартак ощущал приступы нечеловеческой тоски и зависти к этим парням, которые сейчас усядутся за штурвалы, не видя в этом ничего необыкновенного, поднимут машину в воздух и лягут на курс, привычно перебрасываясь знакомыми до боли словечками — у них наверняка все то же самое, вряд ли есть принципиальные отличия. Курс, скорость, направление ветра, обороты, давление масла, баки...
На миг все окружающее показалось ему абсолютно чужим и даже противоестественным — настолько хотелось взмыть в небо за штурвалом самолета. Он даже тихонько застонал.
Услышав чей-то возглас, поднял голову. К нему внимательно приглядывался один из британцев — счастливец в кожаной куртке с незнакомыми крылышками слева. Он спросил что-то, но Спартак, не поняв, смущенно пожал плечами.
Потом сообразил. Постучал себя в грудь, сделал вид, будто крутит штурвал, похлопал по крылу. Жестикулировал выразительно, размашисто, разнообразно.
Англичанин, вот чудо, понял... Ткнул ему в грудь пальцем:
— Пайлот?
Спартак обрадованно закивал. Изобразил с помощью растопыренных ладоней полет, бомбардировочный вылет, — и англичанин догадался еще быстрее:
— Бомбер?
— Бомбы, бомбы! — обрадованно подтвердил Спартак, изображая выход на цель с потерей высоты и отрыв бомб.
Они еще долго «разговаривали» — что-то совершенно непонятное тараторил веснушчатый англичанин, выразительными жестами отвечал Спартак. Получилось нормальное общение двух пилотов, и не имело значения, что они не понимали ни словечка на языке другого. Жестов хватало.
Потом Спартак встрепенулся, заслышав конский топот. Вспомнил о своих прямых обязанностях, улыбнулся англичанину, развел руками и отошел от самолета.
Незнакомый парень с автоматом за спиной осадил высокого красивого коня под военным седлом:
— Пан поручик, немцы!
— Где? Сколько? — спросил Спартак озабоченно.
— Вон там, — всадник показал рукой. — Примерно два взвода, и не простая пехота — в камуфляже, в ботинках, то ли егеря, то ли какая-то зондеркоманда... Самое скверное, пан поручик, — к ним только что пошло подкрепление, я сам видел бронетранспортер... Рыжий с ребятами занял позицию, но многовато их на группу Рыжего...
Отойдя от самолета метров на пятьдесят — теперь шум погрузки стал гораздо тише, — Спартак прислушался. Далеко-далеко, на пределе слышимости, словно заработало одновременно немалое количество швейных машинок. И пулеметы, судя по перестуку. А теперь кто-то гранату рванул... Группа Рыжего засела не более чем километрах в полутора отсюда...
Подошла Беата, и Спартак молча показал ей рукой: мол, помалкивай и слушай... Она с озабоченным лицом уставилась в ту сторону:
— Бой?
— Точно так! — подтвердил гонец, крутясь на коне совсем рядом. — Немцев до холеры...
«Это еще не до холеры, — подумал Спартак угрюмо. — Ты всего не знаешь...»
Он-то как раз знал: район вокруг буквально кишит немцами, в трех-четырех километрах отсюда расквартированы эсэсовские части и отведенные с фронта для переформирования подразделения вермахта. Неудачное местечко для импровизированного аэродрома, но выбирать было не из чего. До утра, конечно, еще далеко, но лунная выдалась ночка, все видно как на ладони, и подкрепление к немцам прибудет моментально, в таких количествах, что Рыжего с его парнями вмиг по стволам размажут...
— Пан поручик! — отчаянно выкрикнул всадник. — Какие будут приказы? Что передать?
— Держаться! — рявкнул Спартак. — Какой еще может быть приказ?
Всадник неловко отдал честь, развернул коня и галопом унесся в темноту. Спартак пригляделся: в той стороне появились крохотные, с булавочную головку, яркие вспышки, их становилось все больше и больше, и наконец взметнулось пламя далекого пожара. Там разворачивалось на полную...
Он подбежал к треноге из бревен и заорал что есть мочи:
— Немцы рядом! Немцы, мать вашу! Шевелись!
И выпустил весь запас здешних предосудительных выражений, какие только знал. Ага, двигатель уже исчез в самолете, люди инженера (тоже неумело выкрикивавшего черную матерщину) принялись оттаскивать за тросы «подъемный кран».
— Посмотри, как там, — сказал Спартак Беате.
Она кивнула, побежала к алюминиевой лесенке, приставленной к другому люку, моментально взобралась наверх и пропала с глаз. А парой секунд позже к той же лесенке опрометью кинулись английские летчики, получившие от своего старшего какую-то громкую команду. Мощно чихнули, заработали двигатели, винты дрогнули, провернулись...
Все, отметил Спартак. Бревна оттащили далеко, хвост их при взлете уже не заденет...
В той стороне сверкали вспышки выстрелов, уже различимых вполне явственно, пожары полыхали в трех местах. «Только бы они не догадались, что здесь — самолет, — подумал Спартак, карабкаясь по шатавшейся лесенке. — Иначе поднимут чертову тучу ночников и раздолбают, как бог черепаху, вместе с бесценным грузом. Вся работа пойдет псу под хвост...»
В свете тусклых лампочек он прекрасно разглядел происходящее в грузовом отсеке: несколько человек в незнакомой военной форме, с польскими орлами на защитного цвета беретах лихорадочно крепили двигатель деревянными клиньями и растяжками. Спартак кинулся помогать... Временами он видел за иллюминатором ночную тьму, раздираемую яркими вспышками. За усиливавшимся гулом моторов не слышно было выстрелов.
Рядом возилась Беата, загоняя клин меж двумя другими, — фуражка слетела, волосы рассыпались.
Ух ты! Трасса прошла не так уж далеко от самолета, словно бы нащупывая его. Спартак отшатнулся, ему показалось, что он вновь за штурвалом, и справа объявился «ночник». Но тут же сообразил: это земля... и немцы вышли на дистанцию прямой стрельбы... мать твою, да это уж угловатые открытые бронетранспортеры показались на опушке леса!
Его вдруг бросило к стене, он ударился плечом — а потом прямо на него рухнул еще кто-то, судя по внушительному весу, уж никак не Беата. Спартак проехал на пузе по ребристому металлическому полу, едва увернулся от черного зева двигателя, который все же успели закрепить... Схватился обеими руками за края сопла, пронзительно воняющие той самой паскудной химией.
Похоже, ему удалось зацепиться — а вот остальных все еще мотало от стены к стене, катались, как куклы, тщетно пытаясь подняться на ноги или надежно ухватиться за что-нибудь подходящее. Выбросив руку, Спартак ухватил Беату, летевшую прямо на него спиной, своим телом создал преграду меж ней и тяжеленной железной дурой, творением мрачного тевтонского гения.
И только теперь сообразил, что происходит, — самолет уже начал разбег по лугу, все ускоряя бег; знакомый шум двигателей Спартак читал, как книгу: «Дакота» вот-вот оторвется от земли, проситься наружу поздно, да и не стоит, откровенно-то говоря, — там чертовски неуютно для партизан...
Вытянув шею, он ухитрился разглядеть в иллюминаторе новые трассы, летевшие сзади, пытавшиеся нащупать самолет — но «Дакота», как безошибочно определил Спартак, только что оторвалась от твердой земли и, натужно воя моторами, взмывала все выше в ночное небо.
— У тебя сейчас берет свалится... Как деревенщина, честное слово.
— Красиво... — сказал Спартак.
Как ни грустно это признавать советскому человеку, но лондонский собор святого Павла был гораздо выше, больше и величественнее Исаакия. А впрочем, Спартак тут же подыскал неплохое уточнение: Исаакий возведен в царские времена, а вот пусть они попробуют превзойти советские строительные достижения, империалисты хреновы, колонизаторы, угнетатели индусов...
Собор тем не менее впечатлял. Бомбежки его счастливым образом не накрыли. Домам, стоявшим меж ним и какой-то плюгавой церковью, повезло гораздо меньше: там простирался огромный пустырь, где в высокой траве тянулись утоптанные тропинки, там и сям виднелись таблички на воткнутых в землю кольях. Сам он ни за что бы не догадался, но бывавшая до войны в Лондоне Беата моментально объяснила: тут немецкие бомбы сравняли с землей сразу несколько улиц, остался пустырь, а таблички как раз и есть названия бывших улиц...
Вообще, уже в первую прогулку он понял, что досталось городу Лондону на всю катушку. Разрушений масса, а за уцелевшими домами нет прежнего присмотра: общественные здания с облупившимися фасадами, металлические решетки срезаны на переработку. На одном из пустырей у разрушенной церкви Спартак собственными глазами видел натуральный свинарник, устроенный на скорую руку, — зато на других пустырях цвели ландыши, белая сирень.
— Город не узнать, — сокрушенно сказала Беата, когда они двинулись по одной из бывших улиц, — утоптанной тропинке с непонятными Спартаку надписями на указателях. — Раньше здесь было так красиво...
Спартак молчал, поддерживая ее под локоть. Очередной виток судьбы оказался чересчур уж сильной эмоциональной встряской. Внезапно очутиться в Лондоне — это, знаете ли, переживание не из рядовых...
Хорошо еще, что к нему особенно не цеплялись — ни здешние поляки, ни тем более англичане. Спасибо Беате, это она сразу сумела наладить все должным образом и наспех проинструктировала Спартака в машине, везшей их с аэродрома. Во избежание возможных сложностей, просто-напросто не следует говорить всей правды: ну да, еще один поручик из подполья, и не более того. Польский знает плохо, потому что перед самой войной приехал из Бразилии, где, собственно, и провел с родителями всю сознательную жизнь. «Мало кто бывал в Бразилии, — сказала Беата позже, в казарме, разместившейся в чьем-то конфискованном для военных нужд поместьице близ Лондона. — Шанс попасть на „земляка“ очень уж невелик, а врать насчет попугаев, обезьян и индейцев-людоедов ты сможешь, сдается мне, язык у тебя подвешен. Если рассказать всю правду, в тебя обязательно вцепится контрразведка, они тут, в тылу сидя, от безделья озверели... Черт с ним. Я тебя делом проверила, при чем тут эти тыловые крысы?»
А в общем, никто их на допросы и не таскал — у Беаты тут были какие-то достаточно высокопоставленные знакомые, прекрасно ее знавшие, а за компанию и Спартак проскочил мимо здешних особистов, которые, есть подозрения, во всем мире одинаковы и милыми, душевными людьми поименованы быть не могут... Всем было не до них — тут шла своя деловая суета, кипели свои заморочки. Оставалось сидеть смирнехонько и ждать, когда их перебросят назад в Польшу.
Вот Спартак и разгуливал третий день по древнему городу Лондону — в мундире британского фасона, украшенном соответствующими нашивками польских вооруженных сил за границей, в берете цвета хаки с коронованным орлом и прикрепленными под ним звездочками поручика. И, между прочим, Беата говорила: ходили слухи, что их собираются наградить, чуть ли даже не английскими медалями. Так оно на войне и бывает: наградить, по совести, следовало бы очень многих, но все они далеко, за линией фронта, и только они с Беатой наличествуют вживую.
Спартак в раздумье покачал головой. С одной стороны, английская боевая медаль — это несомненный почет, с другой же — дома придется объяснять еще и это... Вообще, собирается он домой или нет? Этот вопрос как-то сам по себе уползал в глубины сознания, думать над ним не хотелось, и все тут...
— Сэр!
Он остановился. Беата, метрах в десяти от него, разглядывала груду кирпичей, откуда торчали металлические балки: судя по печальному виду, с этим местечком у девушки связаны давние воспоминания. А совсем рядом оказалась машина, откуда выглядывал, дружелюбно улыбаясь, человек в штатском, показывал какую-то карту и трещал нечто неразборчивое.
Карта города, ага. Не знает, как проехать. Только чем же ему помочь, если мы сами не тутошние? Спартак развел руками, сожалея, что не знает на английском ни словечка.
Человек настаивал, тыча пальцем в карту, он выглядел настолько озабоченным и несчастным, что Спартак невольно согнулся в три погибели, заглядывая в карту, как будто прекрасно в ней разбирался...
Улыбчивый человек в штатском вдруг выбросил руку, и Спартак согнулся пополам от жесточайшего удара в горло, который и сам прекрасно умел проводить. Дыхание перехватило, словно навсегда запечатало, он отчаянно пытался протолкнуть в глотку воздух — а его уже головой вперед закидывали на заднее сиденье. Он расслышал еще крик Беаты — но машина рванула с места, и кто-то на чистейшем русском языке прикрикнул:
— Лежи смирно, падла! Отбегался...
Он поневоле лежал смирнехонько — сразу два человека припечатали его к сиденью, скрутивши так, что пошевелиться не было никакой возможности. Понемногу удалось протолкнуть в горло немножко живительного воздуха — полное впечатление, куском — а там и дыхание наладилось, но особой радости это не принесло. В том, что он серьезно влип, сомнений никаких не оставалось.
Вокруг раздавался обычный уличный шум — гудки машин, разговоры. Никто ничего не замечал — с какой стати? — и в голову Спартаку поначалу полезли самые дурные оптимистические мысли: сейчас Беата куда-нибудь сообщит, кто-нибудь примет меры...
«Интересно, какие такие меры? — издевательски вопросил неведомо откуда возникший в сознании язвенник. — Какие такие меры могут быть? Вы что, гражданин Великобритании, а?»
И крыть тут было нечем. Машина остановилась ненадолго, послышался скрип распахивающихся ворот — петли приржавели, давно не смазывали, — и вскоре Спартака потянули за ворот френча:
— Эй, вылезай... фельдмаршал!
Он вылез. Машина стояла в крохотном дворике, со всех сторон окруженном квадратом дома, вроде бы не похожего на жилой. Во дворике зеленели газоны, неправдоподобно ровные, идеально прямоугольные, каких дома не бывает.
Двое в штатском стояли у Спартака по бокам и ждали, когда из машины выберется третий, тот, что подловил на карту. Потом один, словно спохватившись, залез в машину, неуклюже выбрался, протянул Спартаку берет:
— Головку прикройте, господин хороший. Форму одежды надобно соблюдать согласно уставу, вы ж как-никак офицер, хоть и бывший, сами понимать должны...
Судя по физиономиям и речи, не было никаких сомнений, что он имеет дело с соотечественниками. Костюмы на обоих сидели скверно, на что Спартак моментально обратил внимание: как-никак его в этом вопросе изрядно образовали. Третий, правда, выглядел вполне европейцем.
Они сомкнулись вокруг Спартака, один многозначительно мотнул головой в сторону крыльца, и Спартак направился туда. За руки его никто не держал — но вся компания сгрудилась вокруг него, то и дело задевая боками.
Чистые коридоры — нет, на жилой дом положительно не похоже, совершенно конторский вид и расположение дверей, без табличек, исключительно с номерами. Пару раз навстречу попадались люди в штатском, но внимания на процессию не обращали, словно так и нужно было.
У двери под номером семь вся компания остановилась. Третий — судя по осанке, мелкий, но начальничек — осторожно ее приотворил, просунул внутрь голову и мгновение спустя вновь показался, вздыхая словно бы с облегчением. Кивнул Спартаку:
— Шагом марш!
Вся троица осталась в коридоре. Спартак вошел и, видя, что никто не собирается за ним последовать, прикрыл дверь. Остановился на пороге.
— Проходи, проходи, соколик...
Это с ухмылочкой произнес мужчина цыганского вида, чернявый, горбоносый, стоявший у окна. Размашисто шагая, он пересек комнату, проворно охлопал Спартака по всему телу с нешуточной сноровкой и, обернувшись к сидящему за столом, весело сообщил:
— Нету у него ни единой пушки в пальто! Расслабился, гнида.
— Проходите, — сухо сказал человек за столом. — Садитесь.
Спартак сел. Уставился на хозяина кабинета. Они оба были в цивильном, и цыганистый, и второй, но выправку-то никуда не спрячешь...
— Внесем ясность, гражданин Котляревский, — сказал человек за столом. — Я — майор Плещеев. Это — капитан Шумов, — повел он подбородком в сторону цыганистого. — Вы находитесь в одном из зданий, принадлежащих советскому посольству в Великобритании, следовательно — на территории Советского Союза. Мы оба, я и капитан, имеем самое непосредственное отношение к органам государственной безопасности. Хотите сделать какое-нибудь заявление?
Спартак с искренним недоумением пожал плечами: он и в самом деле представления не имел, с каким заявлением можно в данной ситуации выступить.
— Ему только заявления делать, паскуде, — глядя с ненавистью, бросил капитан. — Я ему такое заявление по печенкам заделаю...
— Прекратите, — сухо сказал майор.
— Ага, — произнес Спартак довольно-таки независимо. — В злого и доброго, стало быть, играете? Наслышаны краем уха...
— Ничего подобного, — отрезал майор. — Просто капитан совсем недавно переведен на кабинетную работу с... более оживленной и не вполне еще усвоил правила. Мы оба — следователи по вашему делу.
— Прекрасно, — сказал Спартак с горькой иронией. — Значит, уже и дело сшили?
— Дела не шьются. Дела заводятся. При наличии достаточно веских оснований, каковых в вашем случае предостаточно...
«Да это же и есть язвенник! — стукнуло Спартаку в голову. — Ну, предположим, не совсем такой, каким мысленному взору рисовался, не похож на обладателя застарелой хронической хворобы, и лицо не брюзгливое, но это именно он и есть...»
— И какие же основания?
— Этот человек вам известен? — резко спросил майор, выбросив вперед руку с фотокарточкой.
Щуку Спартак опознал с полувзгляда — вот только на снимке Щука был запечатлен не в штатском, а в форме с тремя шпалами подполковника на петлицах, и на груди у него красовалась Красная Звезда, два Красных Знамени, медаль в честь двадцатилетия РККА, разлапистый монгольский орден и какие-то значки...
— Известен, — сказал Спартак. — Как зовут, не знаю. Там... там, где мы встречались, он кличкой именовался.
— И вы участвовали в его убийстве?
— Да ничего подобного! — сказал Спартак. — Я его пальцем не трогал, все без меня произошло... Значит, дело было так...
— Подождите, — бесстрастно прервал майор. — Дойдем и до этого. Всему свое время. Сначала — неизбежные формальности. Итак, вы — Спартак Романович Котляревский, бывший лейтенант Красной Армии, пилот особой эскадрильи дальнебомбардировочной авиации...
Судя по тому, что Спартак видел, инженер и в самом деле был толковый — его ребята в два счета собрали из бревен импровизированный подъемный кран наподобие треноги, как-то скрепили эту штуку прочно и надежно, и теперь повисший на тросах сигарообразный ракетный двигатель осторожненько направляли торцом в люк английского самолета. За чем с тревогой, вполне понятной в их положении, наблюдал экипаж.
Слова-то каковы: экипаж, командир, бортинженер... Впервые за целый год Спартак так близко видел самолет, пусть и не бравый бомбардировщик, а всего лишь транспортник. Плевать. Главное, это был самый настоящий самолет, всего час назад спустившийся с неба, — двухмоторная «Дакота» королевских военно-воздушных сил, прилетевшая прямиком из Англии.
Все было таким знакомым, родным — гудение мотора, могучие лопасти пропеллеров, букет самолетных запахов, волны, бегущие по траве, когда машина приземлилась и покатила по огромному лугу...
Стоя под крылом, касаясь его ладонью, Спартак ощущал приступы нечеловеческой тоски и зависти к этим парням, которые сейчас усядутся за штурвалы, не видя в этом ничего необыкновенного, поднимут машину в воздух и лягут на курс, привычно перебрасываясь знакомыми до боли словечками — у них наверняка все то же самое, вряд ли есть принципиальные отличия. Курс, скорость, направление ветра, обороты, давление масла, баки...
На миг все окружающее показалось ему абсолютно чужим и даже противоестественным — настолько хотелось взмыть в небо за штурвалом самолета. Он даже тихонько застонал.
Услышав чей-то возглас, поднял голову. К нему внимательно приглядывался один из британцев — счастливец в кожаной куртке с незнакомыми крылышками слева. Он спросил что-то, но Спартак, не поняв, смущенно пожал плечами.
Потом сообразил. Постучал себя в грудь, сделал вид, будто крутит штурвал, похлопал по крылу. Жестикулировал выразительно, размашисто, разнообразно.
Англичанин, вот чудо, понял... Ткнул ему в грудь пальцем:
— Пайлот?
Спартак обрадованно закивал. Изобразил с помощью растопыренных ладоней полет, бомбардировочный вылет, — и англичанин догадался еще быстрее:
— Бомбер?
— Бомбы, бомбы! — обрадованно подтвердил Спартак, изображая выход на цель с потерей высоты и отрыв бомб.
Они еще долго «разговаривали» — что-то совершенно непонятное тараторил веснушчатый англичанин, выразительными жестами отвечал Спартак. Получилось нормальное общение двух пилотов, и не имело значения, что они не понимали ни словечка на языке другого. Жестов хватало.
Потом Спартак встрепенулся, заслышав конский топот. Вспомнил о своих прямых обязанностях, улыбнулся англичанину, развел руками и отошел от самолета.
Незнакомый парень с автоматом за спиной осадил высокого красивого коня под военным седлом:
— Пан поручик, немцы!
— Где? Сколько? — спросил Спартак озабоченно.
— Вон там, — всадник показал рукой. — Примерно два взвода, и не простая пехота — в камуфляже, в ботинках, то ли егеря, то ли какая-то зондеркоманда... Самое скверное, пан поручик, — к ним только что пошло подкрепление, я сам видел бронетранспортер... Рыжий с ребятами занял позицию, но многовато их на группу Рыжего...
Отойдя от самолета метров на пятьдесят — теперь шум погрузки стал гораздо тише, — Спартак прислушался. Далеко-далеко, на пределе слышимости, словно заработало одновременно немалое количество швейных машинок. И пулеметы, судя по перестуку. А теперь кто-то гранату рванул... Группа Рыжего засела не более чем километрах в полутора отсюда...
Подошла Беата, и Спартак молча показал ей рукой: мол, помалкивай и слушай... Она с озабоченным лицом уставилась в ту сторону:
— Бой?
— Точно так! — подтвердил гонец, крутясь на коне совсем рядом. — Немцев до холеры...
«Это еще не до холеры, — подумал Спартак угрюмо. — Ты всего не знаешь...»
Он-то как раз знал: район вокруг буквально кишит немцами, в трех-четырех километрах отсюда расквартированы эсэсовские части и отведенные с фронта для переформирования подразделения вермахта. Неудачное местечко для импровизированного аэродрома, но выбирать было не из чего. До утра, конечно, еще далеко, но лунная выдалась ночка, все видно как на ладони, и подкрепление к немцам прибудет моментально, в таких количествах, что Рыжего с его парнями вмиг по стволам размажут...
— Пан поручик! — отчаянно выкрикнул всадник. — Какие будут приказы? Что передать?
— Держаться! — рявкнул Спартак. — Какой еще может быть приказ?
Всадник неловко отдал честь, развернул коня и галопом унесся в темноту. Спартак пригляделся: в той стороне появились крохотные, с булавочную головку, яркие вспышки, их становилось все больше и больше, и наконец взметнулось пламя далекого пожара. Там разворачивалось на полную...
Он подбежал к треноге из бревен и заорал что есть мочи:
— Немцы рядом! Немцы, мать вашу! Шевелись!
И выпустил весь запас здешних предосудительных выражений, какие только знал. Ага, двигатель уже исчез в самолете, люди инженера (тоже неумело выкрикивавшего черную матерщину) принялись оттаскивать за тросы «подъемный кран».
— Посмотри, как там, — сказал Спартак Беате.
Она кивнула, побежала к алюминиевой лесенке, приставленной к другому люку, моментально взобралась наверх и пропала с глаз. А парой секунд позже к той же лесенке опрометью кинулись английские летчики, получившие от своего старшего какую-то громкую команду. Мощно чихнули, заработали двигатели, винты дрогнули, провернулись...
Все, отметил Спартак. Бревна оттащили далеко, хвост их при взлете уже не заденет...
В той стороне сверкали вспышки выстрелов, уже различимых вполне явственно, пожары полыхали в трех местах. «Только бы они не догадались, что здесь — самолет, — подумал Спартак, карабкаясь по шатавшейся лесенке. — Иначе поднимут чертову тучу ночников и раздолбают, как бог черепаху, вместе с бесценным грузом. Вся работа пойдет псу под хвост...»
В свете тусклых лампочек он прекрасно разглядел происходящее в грузовом отсеке: несколько человек в незнакомой военной форме, с польскими орлами на защитного цвета беретах лихорадочно крепили двигатель деревянными клиньями и растяжками. Спартак кинулся помогать... Временами он видел за иллюминатором ночную тьму, раздираемую яркими вспышками. За усиливавшимся гулом моторов не слышно было выстрелов.
Рядом возилась Беата, загоняя клин меж двумя другими, — фуражка слетела, волосы рассыпались.
Ух ты! Трасса прошла не так уж далеко от самолета, словно бы нащупывая его. Спартак отшатнулся, ему показалось, что он вновь за штурвалом, и справа объявился «ночник». Но тут же сообразил: это земля... и немцы вышли на дистанцию прямой стрельбы... мать твою, да это уж угловатые открытые бронетранспортеры показались на опушке леса!
Его вдруг бросило к стене, он ударился плечом — а потом прямо на него рухнул еще кто-то, судя по внушительному весу, уж никак не Беата. Спартак проехал на пузе по ребристому металлическому полу, едва увернулся от черного зева двигателя, который все же успели закрепить... Схватился обеими руками за края сопла, пронзительно воняющие той самой паскудной химией.
Похоже, ему удалось зацепиться — а вот остальных все еще мотало от стены к стене, катались, как куклы, тщетно пытаясь подняться на ноги или надежно ухватиться за что-нибудь подходящее. Выбросив руку, Спартак ухватил Беату, летевшую прямо на него спиной, своим телом создал преграду меж ней и тяжеленной железной дурой, творением мрачного тевтонского гения.
И только теперь сообразил, что происходит, — самолет уже начал разбег по лугу, все ускоряя бег; знакомый шум двигателей Спартак читал, как книгу: «Дакота» вот-вот оторвется от земли, проситься наружу поздно, да и не стоит, откровенно-то говоря, — там чертовски неуютно для партизан...
Вытянув шею, он ухитрился разглядеть в иллюминаторе новые трассы, летевшие сзади, пытавшиеся нащупать самолет — но «Дакота», как безошибочно определил Спартак, только что оторвалась от твердой земли и, натужно воя моторами, взмывала все выше в ночное небо.
* * *
...Беата, легонько подтолкнув его в бок кулачком, ехидно сказала:— У тебя сейчас берет свалится... Как деревенщина, честное слово.
— Красиво... — сказал Спартак.
Как ни грустно это признавать советскому человеку, но лондонский собор святого Павла был гораздо выше, больше и величественнее Исаакия. А впрочем, Спартак тут же подыскал неплохое уточнение: Исаакий возведен в царские времена, а вот пусть они попробуют превзойти советские строительные достижения, империалисты хреновы, колонизаторы, угнетатели индусов...
Собор тем не менее впечатлял. Бомбежки его счастливым образом не накрыли. Домам, стоявшим меж ним и какой-то плюгавой церковью, повезло гораздо меньше: там простирался огромный пустырь, где в высокой траве тянулись утоптанные тропинки, там и сям виднелись таблички на воткнутых в землю кольях. Сам он ни за что бы не догадался, но бывавшая до войны в Лондоне Беата моментально объяснила: тут немецкие бомбы сравняли с землей сразу несколько улиц, остался пустырь, а таблички как раз и есть названия бывших улиц...
Вообще, уже в первую прогулку он понял, что досталось городу Лондону на всю катушку. Разрушений масса, а за уцелевшими домами нет прежнего присмотра: общественные здания с облупившимися фасадами, металлические решетки срезаны на переработку. На одном из пустырей у разрушенной церкви Спартак собственными глазами видел натуральный свинарник, устроенный на скорую руку, — зато на других пустырях цвели ландыши, белая сирень.
— Город не узнать, — сокрушенно сказала Беата, когда они двинулись по одной из бывших улиц, — утоптанной тропинке с непонятными Спартаку надписями на указателях. — Раньше здесь было так красиво...
Спартак молчал, поддерживая ее под локоть. Очередной виток судьбы оказался чересчур уж сильной эмоциональной встряской. Внезапно очутиться в Лондоне — это, знаете ли, переживание не из рядовых...
Хорошо еще, что к нему особенно не цеплялись — ни здешние поляки, ни тем более англичане. Спасибо Беате, это она сразу сумела наладить все должным образом и наспех проинструктировала Спартака в машине, везшей их с аэродрома. Во избежание возможных сложностей, просто-напросто не следует говорить всей правды: ну да, еще один поручик из подполья, и не более того. Польский знает плохо, потому что перед самой войной приехал из Бразилии, где, собственно, и провел с родителями всю сознательную жизнь. «Мало кто бывал в Бразилии, — сказала Беата позже, в казарме, разместившейся в чьем-то конфискованном для военных нужд поместьице близ Лондона. — Шанс попасть на „земляка“ очень уж невелик, а врать насчет попугаев, обезьян и индейцев-людоедов ты сможешь, сдается мне, язык у тебя подвешен. Если рассказать всю правду, в тебя обязательно вцепится контрразведка, они тут, в тылу сидя, от безделья озверели... Черт с ним. Я тебя делом проверила, при чем тут эти тыловые крысы?»
А в общем, никто их на допросы и не таскал — у Беаты тут были какие-то достаточно высокопоставленные знакомые, прекрасно ее знавшие, а за компанию и Спартак проскочил мимо здешних особистов, которые, есть подозрения, во всем мире одинаковы и милыми, душевными людьми поименованы быть не могут... Всем было не до них — тут шла своя деловая суета, кипели свои заморочки. Оставалось сидеть смирнехонько и ждать, когда их перебросят назад в Польшу.
Вот Спартак и разгуливал третий день по древнему городу Лондону — в мундире британского фасона, украшенном соответствующими нашивками польских вооруженных сил за границей, в берете цвета хаки с коронованным орлом и прикрепленными под ним звездочками поручика. И, между прочим, Беата говорила: ходили слухи, что их собираются наградить, чуть ли даже не английскими медалями. Так оно на войне и бывает: наградить, по совести, следовало бы очень многих, но все они далеко, за линией фронта, и только они с Беатой наличествуют вживую.
Спартак в раздумье покачал головой. С одной стороны, английская боевая медаль — это несомненный почет, с другой же — дома придется объяснять еще и это... Вообще, собирается он домой или нет? Этот вопрос как-то сам по себе уползал в глубины сознания, думать над ним не хотелось, и все тут...
— Сэр!
Он остановился. Беата, метрах в десяти от него, разглядывала груду кирпичей, откуда торчали металлические балки: судя по печальному виду, с этим местечком у девушки связаны давние воспоминания. А совсем рядом оказалась машина, откуда выглядывал, дружелюбно улыбаясь, человек в штатском, показывал какую-то карту и трещал нечто неразборчивое.
Карта города, ага. Не знает, как проехать. Только чем же ему помочь, если мы сами не тутошние? Спартак развел руками, сожалея, что не знает на английском ни словечка.
Человек настаивал, тыча пальцем в карту, он выглядел настолько озабоченным и несчастным, что Спартак невольно согнулся в три погибели, заглядывая в карту, как будто прекрасно в ней разбирался...
Улыбчивый человек в штатском вдруг выбросил руку, и Спартак согнулся пополам от жесточайшего удара в горло, который и сам прекрасно умел проводить. Дыхание перехватило, словно навсегда запечатало, он отчаянно пытался протолкнуть в глотку воздух — а его уже головой вперед закидывали на заднее сиденье. Он расслышал еще крик Беаты — но машина рванула с места, и кто-то на чистейшем русском языке прикрикнул:
— Лежи смирно, падла! Отбегался...
Он поневоле лежал смирнехонько — сразу два человека припечатали его к сиденью, скрутивши так, что пошевелиться не было никакой возможности. Понемногу удалось протолкнуть в горло немножко живительного воздуха — полное впечатление, куском — а там и дыхание наладилось, но особой радости это не принесло. В том, что он серьезно влип, сомнений никаких не оставалось.
Вокруг раздавался обычный уличный шум — гудки машин, разговоры. Никто ничего не замечал — с какой стати? — и в голову Спартаку поначалу полезли самые дурные оптимистические мысли: сейчас Беата куда-нибудь сообщит, кто-нибудь примет меры...
«Интересно, какие такие меры? — издевательски вопросил неведомо откуда возникший в сознании язвенник. — Какие такие меры могут быть? Вы что, гражданин Великобритании, а?»
И крыть тут было нечем. Машина остановилась ненадолго, послышался скрип распахивающихся ворот — петли приржавели, давно не смазывали, — и вскоре Спартака потянули за ворот френча:
— Эй, вылезай... фельдмаршал!
Он вылез. Машина стояла в крохотном дворике, со всех сторон окруженном квадратом дома, вроде бы не похожего на жилой. Во дворике зеленели газоны, неправдоподобно ровные, идеально прямоугольные, каких дома не бывает.
Двое в штатском стояли у Спартака по бокам и ждали, когда из машины выберется третий, тот, что подловил на карту. Потом один, словно спохватившись, залез в машину, неуклюже выбрался, протянул Спартаку берет:
— Головку прикройте, господин хороший. Форму одежды надобно соблюдать согласно уставу, вы ж как-никак офицер, хоть и бывший, сами понимать должны...
Судя по физиономиям и речи, не было никаких сомнений, что он имеет дело с соотечественниками. Костюмы на обоих сидели скверно, на что Спартак моментально обратил внимание: как-никак его в этом вопросе изрядно образовали. Третий, правда, выглядел вполне европейцем.
Они сомкнулись вокруг Спартака, один многозначительно мотнул головой в сторону крыльца, и Спартак направился туда. За руки его никто не держал — но вся компания сгрудилась вокруг него, то и дело задевая боками.
Чистые коридоры — нет, на жилой дом положительно не похоже, совершенно конторский вид и расположение дверей, без табличек, исключительно с номерами. Пару раз навстречу попадались люди в штатском, но внимания на процессию не обращали, словно так и нужно было.
У двери под номером семь вся компания остановилась. Третий — судя по осанке, мелкий, но начальничек — осторожно ее приотворил, просунул внутрь голову и мгновение спустя вновь показался, вздыхая словно бы с облегчением. Кивнул Спартаку:
— Шагом марш!
Вся троица осталась в коридоре. Спартак вошел и, видя, что никто не собирается за ним последовать, прикрыл дверь. Остановился на пороге.
— Проходи, проходи, соколик...
Это с ухмылочкой произнес мужчина цыганского вида, чернявый, горбоносый, стоявший у окна. Размашисто шагая, он пересек комнату, проворно охлопал Спартака по всему телу с нешуточной сноровкой и, обернувшись к сидящему за столом, весело сообщил:
— Нету у него ни единой пушки в пальто! Расслабился, гнида.
— Проходите, — сухо сказал человек за столом. — Садитесь.
Спартак сел. Уставился на хозяина кабинета. Они оба были в цивильном, и цыганистый, и второй, но выправку-то никуда не спрячешь...
— Внесем ясность, гражданин Котляревский, — сказал человек за столом. — Я — майор Плещеев. Это — капитан Шумов, — повел он подбородком в сторону цыганистого. — Вы находитесь в одном из зданий, принадлежащих советскому посольству в Великобритании, следовательно — на территории Советского Союза. Мы оба, я и капитан, имеем самое непосредственное отношение к органам государственной безопасности. Хотите сделать какое-нибудь заявление?
Спартак с искренним недоумением пожал плечами: он и в самом деле представления не имел, с каким заявлением можно в данной ситуации выступить.
— Ему только заявления делать, паскуде, — глядя с ненавистью, бросил капитан. — Я ему такое заявление по печенкам заделаю...
— Прекратите, — сухо сказал майор.
— Ага, — произнес Спартак довольно-таки независимо. — В злого и доброго, стало быть, играете? Наслышаны краем уха...
— Ничего подобного, — отрезал майор. — Просто капитан совсем недавно переведен на кабинетную работу с... более оживленной и не вполне еще усвоил правила. Мы оба — следователи по вашему делу.
— Прекрасно, — сказал Спартак с горькой иронией. — Значит, уже и дело сшили?
— Дела не шьются. Дела заводятся. При наличии достаточно веских оснований, каковых в вашем случае предостаточно...
«Да это же и есть язвенник! — стукнуло Спартаку в голову. — Ну, предположим, не совсем такой, каким мысленному взору рисовался, не похож на обладателя застарелой хронической хворобы, и лицо не брюзгливое, но это именно он и есть...»
— И какие же основания?
— Этот человек вам известен? — резко спросил майор, выбросив вперед руку с фотокарточкой.
Щуку Спартак опознал с полувзгляда — вот только на снимке Щука был запечатлен не в штатском, а в форме с тремя шпалами подполковника на петлицах, и на груди у него красовалась Красная Звезда, два Красных Знамени, медаль в честь двадцатилетия РККА, разлапистый монгольский орден и какие-то значки...
— Известен, — сказал Спартак. — Как зовут, не знаю. Там... там, где мы встречались, он кличкой именовался.
— И вы участвовали в его убийстве?
— Да ничего подобного! — сказал Спартак. — Я его пальцем не трогал, все без меня произошло... Значит, дело было так...
— Подождите, — бесстрастно прервал майор. — Дойдем и до этого. Всему свое время. Сначала — неизбежные формальности. Итак, вы — Спартак Романович Котляревский, бывший лейтенант Красной Армии, пилот особой эскадрильи дальнебомбардировочной авиации...