Страница:
— О чем ты?
— Дурака не валяй, ладно? Мы сейчас пока говорим как соседи.
— А дальше что бум делать, сосед? — Марсель закурил. — Когда поговорим...
— Там видно будет, — Комсомолец опустился на автомобильную шину, положил руку с револьвером на колено.
— Не, правда, такого просто быть не может, — всплеснул руками Марсель. — Еще не хватало Спартаку здесь оказаться для полного Дюмы!
— Ты не ответил на мой вопрос об ОУН.
— Слушай, сосед, если ты на мне хочешь новые ромбики в петлички заработать, привести к своим не просто задержанного, а во всем сознавшегося и раскаявшегося преступника, то не трать время, — Марсель перестал дурачиться, заговорил серьезно. — Ты лучше других знаешь, что я свой путь выбрал. Хороший он или плохой, поговорим лет эдак через ...дцать. Но я выбрал, понимаешь, и переигрывать не стану. Поэтому не трать время на пустые разговоры. Что перекурить на воле разрешил, за то мерси, а теперь веди, сдавай меня под опись.
— Я тебя не пытаюсь расколоть, сосед, — Комсомолец тоже был серьезен. — Мне, лично мне нужно это знать. И дальше меня не пойдет, даю слово. Ты тоже меня знаешь и мое слово знаешь.
— Знаю, — раздумчиво проговорил Марсель, внимательно глядя на собеседника. — Раз так тебе это нужно знать... Большой тайны тут нет. С ОУН я связан не больше, чем с тобой. Даже меньше. Просто мы пытались договориться и не оттаптывать друг другу ноги. И уже почти договорились, да вы помешали. Доволен, сосед?
— Доволен, доволен...
«Невозможно, немыслимо, такого не бывает!» — вот что назойливо вертелось у Спартака в голове. И мучительные гамлетовские сомнения: выйти к ним или не выйти? Если б не Беата — вышел бы, не раздумывая. А так — продолжал слушать разговор соседей по коммуналке, вдруг вошедших на тупиковый и заброшенный задний дворик полупритона-полуресторана в городе Львове. Немыслимый бред, фантастическое совпадение. Ну Марсель — ладно, куда только не закинет воровская фортуна... Но Комсомолец?! Мама в последнем письме вроде упоминала что-то насчет того, что правильный сосед ушел из райкома комсомола и теперь подвизается на ниве НКВД... однако встретить обоих в не до конца советском Львове?! Не бывает такого...
Вдруг Спартак вспомнил где-то вычитанную мысль. Точно процитировать не мог, но смысл пассажа заключался в следующем: есть некий предел, выходя за который вещь превращается в свою противоположность. А с позиций сегодняшней ночи можно сказать так: случайность бесспорно перешла некий предел, а противоположность случайности — закономерность. Выходит, их львовская встреча закономерна и содержит в себе какой-то смысл, до поры неясный.
«Так и до метафизики докатишься, летчик, надо срочно тормозить...»
— Ты это серьезно? — опешил Марсель.
— Серьезнее некуда. Не рассиживайся, некогда.
— А как же ментовский долг, не говоря уж про должностное преступление?
— Не твоя забота.
— Нет, правда, скажи, — настаивал Марсель, — если ты всерьез, то зачем помогаешь?
— Можешь мне не верить, но я и сам над этим ломаю голову — зачем...
— Десять мало, — сказал Спартак, думая вовсе не о безопасности, а о лишних десяти минутах наедине. — Не меньше двадцати.
А потом и вовсе решился. Постоял малость перед прорубью — а как же Жорка, а как в гостиницу поодиночке пробираться, а как же завтрашний поезд в восемнадцать часов, прикинул все варианты — и прыгнул в ледяную воду:
— Беата, прекрасная вы незнакомка... Я понимаю всю абсурдность моего предложения, а также прекрасно осознаю, что ваш спутник наверняка будет весьма недоволен, если не он, а какой-то оккупант проводит вас сегодня до дому и будет защищать от прочих оголтелых оккупантов... Но! — тут у него сбилось дыхание. — Но, Беата, завтра у нас с приятелем поезд, мы возвращаемся по месту несения службы. И вряд ли когда-нибудь в ближайшее время сможем вернуться в этот прекрасный город... Беата! Позвольте назначить вам свидание на завтра... Ни к чему не обязывающее. Я просто хочу увидеть вас — и уехать. Может быть, навсегда.
Показалось, или шановна пани действительно улыбнулась в темноте?!
— Ну что вы молчите?.. — выдохнул он.
— Завтра у меня трудный день, — с ноткой неуверенности сказала Беата.
— Ну?!
— Ну хорошо. В два часа возле часовни Боимов, знаете такую?
— Не знаю, но найду!
— Просто короткий тет-а-тет двух случайных друзей, — определила она рамки. — Один, холодный, мирный...
Друзей! Это внушало оптимизм. А то, что пушкинский Дон-Гуан под словами: «Один, холодный, мирный», подразумевал отнюдь не тет-а-тет, вообще поднимало на крыльях.
В первый раз прыгая с парашютом, он боялся гораздо меньше, чем сейчас услышать ее «нет».
Она не сказала «нет»!
Глава седьмая
— Дурака не валяй, ладно? Мы сейчас пока говорим как соседи.
— А дальше что бум делать, сосед? — Марсель закурил. — Когда поговорим...
— Там видно будет, — Комсомолец опустился на автомобильную шину, положил руку с револьвером на колено.
— Не, правда, такого просто быть не может, — всплеснул руками Марсель. — Еще не хватало Спартаку здесь оказаться для полного Дюмы!
— Ты не ответил на мой вопрос об ОУН.
— Слушай, сосед, если ты на мне хочешь новые ромбики в петлички заработать, привести к своим не просто задержанного, а во всем сознавшегося и раскаявшегося преступника, то не трать время, — Марсель перестал дурачиться, заговорил серьезно. — Ты лучше других знаешь, что я свой путь выбрал. Хороший он или плохой, поговорим лет эдак через ...дцать. Но я выбрал, понимаешь, и переигрывать не стану. Поэтому не трать время на пустые разговоры. Что перекурить на воле разрешил, за то мерси, а теперь веди, сдавай меня под опись.
— Я тебя не пытаюсь расколоть, сосед, — Комсомолец тоже был серьезен. — Мне, лично мне нужно это знать. И дальше меня не пойдет, даю слово. Ты тоже меня знаешь и мое слово знаешь.
— Знаю, — раздумчиво проговорил Марсель, внимательно глядя на собеседника. — Раз так тебе это нужно знать... Большой тайны тут нет. С ОУН я связан не больше, чем с тобой. Даже меньше. Просто мы пытались договориться и не оттаптывать друг другу ноги. И уже почти договорились, да вы помешали. Доволен, сосед?
— Доволен, доволен...
* * *
Только сейчас Спартак обратил внимание, что Беата пытается высвободить руку из его ладони, которую он сжимал чересчур сильно. Да, на некоторое время он потерял над собой контроль. И это если не простительно, то объяснимо. (Но девочка-то какая молодчина! Не пикнет, не вякнет, не шикнет! Понимает, что любой маломальский звук сразу привлечет внимание.)«Невозможно, немыслимо, такого не бывает!» — вот что назойливо вертелось у Спартака в голове. И мучительные гамлетовские сомнения: выйти к ним или не выйти? Если б не Беата — вышел бы, не раздумывая. А так — продолжал слушать разговор соседей по коммуналке, вдруг вошедших на тупиковый и заброшенный задний дворик полупритона-полуресторана в городе Львове. Немыслимый бред, фантастическое совпадение. Ну Марсель — ладно, куда только не закинет воровская фортуна... Но Комсомолец?! Мама в последнем письме вроде упоминала что-то насчет того, что правильный сосед ушел из райкома комсомола и теперь подвизается на ниве НКВД... однако встретить обоих в не до конца советском Львове?! Не бывает такого...
Вдруг Спартак вспомнил где-то вычитанную мысль. Точно процитировать не мог, но смысл пассажа заключался в следующем: есть некий предел, выходя за который вещь превращается в свою противоположность. А с позиций сегодняшней ночи можно сказать так: случайность бесспорно перешла некий предел, а противоположность случайности — закономерность. Выходит, их львовская встреча закономерна и содержит в себе какой-то смысл, до поры неясный.
«Так и до метафизики докатишься, летчик, надо срочно тормозить...»
* * *
— Доволен, — еще раз повторил Комсомолец. — Раз ты не имеешь к ОУН прямого и непосредственного отношения, то давай расходиться. Пошли, я тебя выведу за облаву. И катись на все четыре.— Ты это серьезно? — опешил Марсель.
— Серьезнее некуда. Не рассиживайся, некогда.
— А как же ментовский долг, не говоря уж про должностное преступление?
— Не твоя забота.
— Нет, правда, скажи, — настаивал Марсель, — если ты всерьез, то зачем помогаешь?
— Можешь мне не верить, но я и сам над этим ломаю голову — зачем...
* * *
— Ушли, — сказала Беата. — Какой странный у них разговор был, правда? Русский я знаю не хуже твоего, но я мало что поняла. Да и пусть! Выждем минут десять и тоже будем выбираться, хорошо?— Десять мало, — сказал Спартак, думая вовсе не о безопасности, а о лишних десяти минутах наедине. — Не меньше двадцати.
А потом и вовсе решился. Постоял малость перед прорубью — а как же Жорка, а как в гостиницу поодиночке пробираться, а как же завтрашний поезд в восемнадцать часов, прикинул все варианты — и прыгнул в ледяную воду:
— Беата, прекрасная вы незнакомка... Я понимаю всю абсурдность моего предложения, а также прекрасно осознаю, что ваш спутник наверняка будет весьма недоволен, если не он, а какой-то оккупант проводит вас сегодня до дому и будет защищать от прочих оголтелых оккупантов... Но! — тут у него сбилось дыхание. — Но, Беата, завтра у нас с приятелем поезд, мы возвращаемся по месту несения службы. И вряд ли когда-нибудь в ближайшее время сможем вернуться в этот прекрасный город... Беата! Позвольте назначить вам свидание на завтра... Ни к чему не обязывающее. Я просто хочу увидеть вас — и уехать. Может быть, навсегда.
Показалось, или шановна пани действительно улыбнулась в темноте?!
— Ну что вы молчите?.. — выдохнул он.
— Завтра у меня трудный день, — с ноткой неуверенности сказала Беата.
— Ну?!
— Ну хорошо. В два часа возле часовни Боимов, знаете такую?
— Не знаю, но найду!
— Просто короткий тет-а-тет двух случайных друзей, — определила она рамки. — Один, холодный, мирный...
Друзей! Это внушало оптимизм. А то, что пушкинский Дон-Гуан под словами: «Один, холодный, мирный», подразумевал отнюдь не тет-а-тет, вообще поднимало на крыльях.
В первый раз прыгая с парашютом, он боялся гораздо меньше, чем сейчас услышать ее «нет».
Она не сказала «нет»!
Глава седьмая
Двадцать второго июня, ровно в четыре часа...
Июнь 1941 года
В могучем стремительном танке,
Душою изыскан и чист,
Слагает японские танки
Молоденький русский танкист.
Зовут его Гладышев Коля,
И служит он на Халхин-Голе,
Но нравится Коле и всё
Японский писатель Басё...
Была суббота. И настроение было преотличнейшее.
А с чего бы настроению быть другим? Дневная жара спала, наползал вечер, и вместе с ним приходила прохлада. А главное — трудовая летная неделя позади, позади тренировочные полеты, облеты советско-финской границы, патрулирование неба над Кронштадтом и Красной Горкой, теоретические занятия, отладка машин, ежедневные политзанятия и тэ дэ, и тэ пэ, впереди же — увольнительная до двадцати двух ноль-ноль воскресного дня. Короче, все воскресенье твое. Сие, правда, не касается того, кто остается на боевом дежурстве. А поскольку очередь Спартака заступать на «бэдэ» лишь в следующее воскресенье, то бишь двадцать девятого, так отчего ж не порадоваться жизни полной грудью и прочими фибрами организма!
Некоторый диссонанс в настроение вносила, конечно, львовская пани Беата, которая в душу запала, но Спартака обманула по всей программе. Он честно, как дурак, как условились, ждал барышню возле часовни Боимов с половины второго. Прождал до четырех. Нарушая запрет ходить поодиночке, комкая букет, поминутно сверяясь с часами, ревнуя и рисуя в воображении картины одну «адюльтернее» другой — но гордячка так и не явилась. А потом настала пора мчаться на поезд, опоздание было смерти подобно, да и Жорка места себе не находил, мечась по перрону. Успели. А в купе Спартак откупорил бутылку водки и... Ну и позволил себе расслабиться. И даже подрался в тамбуре с какими-то артиллеристами, еле растащили... В общем, глупо себя повел.
Знал же, что бабы — стервы, но вот почему-то купился на польскую пани...
Да ну ее к чертям поросячьим.
Спартак любил эти субботние вечера не меньше, чем полеты. Ощущается эдакая приятная телу и душе истома. Как в песне на самой заезженной пластинке их патефона: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось». Оттого и самому хотелось петь.
Спартак вновь тронул гитарные струны:
Два друга у Коли, два брата —
Архангельский и Пастухов,
Но не понимают ребята
Прекрасных японских стихов...
— Я тоже не понимаю тебя, гладиатор, — заметил Джамбулат, на миг отрываясь от письма. — Зачем неправильные песни поешь, а? Про авиацию петь надо, а не про этих, которые в консервах ездят!
— Пой, — лениво разрешил Спартак. И продолжал с намеком:
Один все читает, холера,
На каждом привале Бодлера,
В поэзии танку другой
Ни в зуб, понимаешь, ногой.
Ему, мол, милее Маршак!
Чего понимал бы, ишак...[16]
Джамбулат намек понял и оскорбленно фыркнул.
В открытую дверь кубрика заглянул матрос Матибрагимов, на рукаве которого красовалась повязка «КПП», и с порога объявил:
— Товарища лейтенант Котляревский, на проходной! Дежурный по КПП послал.
Что ж, хоть и ожидаемая, но всегда приятная новость. Спартак отложил гитару и бодро вскочил с койки.
— Одну боевую единицу наше звено теряет прямо сейчас, — деланно-печальным голосом произнес Жора Игошев. — Это вам не зенитки какие-нибудь и даже не «мессер», это гораздо серьезнее. Это бьет наповал.
— Это даже смертельнее лобового тарана, — подхватил лейтенант Джамбулат Бекоев. — Так что будь осторожен, летчик.
— Отбомбись без промаха, не опозорь нашу славную эскадрилью, — сказал свое слово младший лейтенант Лешка Мостовой.
— Завидуете? — застегиваясь, хмыкнул Спартак. На подначки он не обижался. А чего обижаться-то?
Не будь этих подначек, возникло бы ощущение некой неправильности, ощущение того, что неладно что-то в бравом лейтенантском королевстве.
— Мы? Завидуем?! — вскинулся младший лейтенант Мостовой. — Наши моторы гудят не менее звонко. По Джамби тоскует в горах прекрасная принцесса Тамара, которая каждый день пишет пламенные письма. Жорка у ленинградских студенток и заводских девчат прям-таки нарасхват, того и гляди охомутают... Я вообще не понимаю, как ему удается проскакивать в узкие ячеи их сетей...
— Потому что уметь надо. Высший пилотаж, не каждому дано. Летчиков много, а Чкалов один. А я в своем деле Чкалов, — вставил Игошев, пряча карточную колоду под подушку. — Ты, кстати, про себя еще забыл сказать.
— И про себя могу, — кивнул Мостовой. — Я уже, считай, женатый человек. Свадебку с Иришкой сыграем в августе, самое позднее — в сентябре.
— Чего ж ты молчал? — Джамбулат подскочил на койке, словно уколотый кроватной пружиной. — Друзьям молчишь, да? Мы ж должны готовиться!
— Готовиться? — насторожился Мостовой.
— Э, ты не понимаешь! Надо все продумать. Разломаем старые контейнеры и сколотим столы. Столы поставим прямо на аэродроме. Вина не покупай, вино за мной. Сегодня же... Нет, завтра же напишу своим, чтобы готовились высылать вино в августе. С проводниками на дороге я договорюсь. Или, может, кто из наших полетит попутным. Только надо посчитать...
— Пошел. Пока. До завтра, — сказал Спартак.
Интересно было бы, конечно, послушать, что там еще наобещает Джамбулат — например, сколько баранов накажет родственникам откормить к августу. Но Спартака ждала на проходной хорошая девушка по имени Вилена. И не престало заставлять ждать хорошую девушку, которая после работы еще полтора часа ехала на паровике, а потом добиралась до деревни на попутке...
Спартака проводили весьма полезными советами:
— Смотри аккуратней на виражах!
— "Горками" и «бочками» не увлекайся!
— И не забудь к завтрашнему вечеру из штопора выйти...
Записав у дежурного адрес, по которому в случае надобности его может отыскать посыльный, Спартак вышел за проходную — Вилена дожидалась его на лавке под «грибком» — и с тягостным вздохом взял у нее сумку. (Он знал, что там, в сумке. Домашние пироги. Виленка была убеждена, что военного и вдобавок холостого человека необходимо подкармливать чем-нибудь вкусненьким.)
И они направились в деревню.
Вернее, не в саму деревню, а к стоящим несколько особняком домам начсостава. Это был своего рода отдельный квартал, примыкающий к аэродрому, — три двухэтажных бревенчатых дома барачного типа, три одноэтажных дома, клуб. Несемейным лейтенантам отдельное жилье, вишь ты, не полагалось, поэтому жили они на территории аэродрома в казарме, именуемой кубриком, и девушек им водить, по сути дела, было некуда. Каждый выкручивался, как мог. Спартака, например, выручал техник его звена, некто Самойленко. Хотя техник Самойленко был не женат, однако ж проживал в отдельной комнате — потому что, во-первых, служил на аэродроме уже пес знает сколько времени, а во-вторых, был семейным человеком всего какой-то год назад. (Неведомо по каким причинам семейная жизнь дала трещину, супруга отбыла к месту прежнего проживания, куда-то под Псков, и техник остался в квартире один. Что и говорить: повезло мужику!) На субботние вечера он уходил ночевать на аэродром, и комната оставалась в полном распоряжении лейтенанта Котляревского.
Увольнительная начинала действовать с шести ноль-ноль воскресенья, и только с этого момента разрешалось покидать территорию населенного пункта Климовцы. А не позже двадцати двух ты обязан доложиться о прибытии в часть. Поэтому единственная возможность провести романтическую ночь с дамой сердца — это провести ночь в населенном пункте Климовцы. А вот бедный лейтенант Котляревский не нашел даму сердца в Климовцах. Ну вот не нашел, и все! Не сложилось. Не повезло. Зато нашел в городе Ленинграде. И что ж теперь, вовсе отказаться от личной жизни? Или вести ее, жизнь личную, исключительно в дневное, напрочь не романтическое время суток?
Надо честно признаться: способ знакомства он позаимствовал у Жорки Игошева. В Жорином наборе попадались способы и весьма дельные, которые действительно можно было принять на вооружение. В частности, знакомства посредством билета в кино.
Купить билет на вечерний сеанс в любой из кинотеатров было не просто нелегко, а практически невозможно. Уж кому как не Спартаку это знать! В пацанском возрасте они с Марселем одно время зарабатывали на мороженое и газировку перепродажей оных билетов. Днем после школы выстаиваешь очередь, покупаешь билеты на вечерние сеансы, а потом втюхиваешь жаждущим посмотреть кинокартину, накидывая по рублю за штуку.
А уж в кинотеатр «Москва» и вовсе было не пробиться, несмотря на то что имелось там аж три зала, каждый, между прочим, на четыреста мест. Но желающих почему-то всегда оказывалось больше, и повести даму в «Москву» считалось высшим шиком.
Открытый меньше двух лет назад, в октябре тридцать девятого, кинотеатр снаружи выглядел натуральным дворцом: главный вход с колоннами из черного мрамора, облицовка из светло-серой штукатурки с мраморной крошкой... Да и интерьер под стать: в фойе — желтый искусственный мрамор, вестибюль — мрамор зеленый, лепные потолки, целый лес колонн, к которым, кстати, весьма удобно прислониться с купленным в буфете бокалом шампанского. И перед началом всегда играет джаз. Обычно Утесова. В общем, популярность у кинотеатра была сумасшедшая, а поскольку много билетов распространялось не через кассы, а через профсоюзы... словом, понятно.
Но что для ходящего по земле невозможно, то для летчика пустяк. Спартак наметанным взглядом быстро отыскал кучкующихся в сторонке пацанов, направился к ним:
— Здорово, шкеты. Нужны два билета на ближайший сеанс.
— Да ты че, дядя! — ухмыльнулся долговязый паренек, одетый по высшему пацанскому шику: полосатая футболка, брюки клеш и тупоносые «бульдоги». — Все уже скинули, остались только на ночные[17].
— Мне можешь не заливать, — в тон ему сказал Спартак. — До сеанса еще полчаса, стало быть, десяток-другой вы придержали — скинуть перед самым началом, но по ценам выше... Ладно, договорились: по полтора рубля сверху и лично тебе полташок на мороженое.
Пацаны глянули на него с уважением — и цены знает, и не жадный.
— Идет, — сказал долговязый. — Если когда еще надо будет, ищи меня здесь. Меня Петькой-Осой зовут.
С билетами на фильм «Моряки» Спартак и подрулил к понравившейся девушке:
— Как я понимаю, вы хотите попасть в кино? У меня приятель не пришел, билет, получается, свободен...
Так они и познакомились около двух месяцев назад. Отношения у них за это время зашли далеко... может быть, чуть дальше, чем хотелось бы Спартаку. Домашние пироги — это уже, знаете ли, говорит более чем о серьезных намерениях одной из сторон. Что же касается стороны другой... Скажем так: Спартак колебался. Вроде бы всем замечательная девушка, красивая, неглупая, студентка матфака педагогического института, и в любом гарнизоне, куда бы ни закинули, легко устроится преподавать математику в школе. Можно не сомневаться, из нее получится хорошая жена — верная, домовитая, а если и превратится в стерву, то произойдет это ой как нескоро. И ему самому вроде бы уже пора обзаводиться семьей, и возраст уже далеко не мальчишеский. К тому же Спартак — кандидат в члены ВКП(б), а несемейного могут и прокатить, потому как на обсуждении встанет вопрос о моральном облике, о том, что коммунист не может вести распутную жизнь со случайными женщинами... А без членства в партии можно застрять в лейтенантах очень надолго. К тому же без жены ему и дальше придется обитать в кубрике, не то что квартира, а даже отдельная комната в домах начсостава не светит. Однако...
Однако Спартак понимал, что Вилена — увы, не его судьба.
Нет, он, наверное, любил ее. Но что есть судьба? А хрен его знает.
Где ты, обманщица Беата, как теперь найти тебя...
Как раз эту бутылку Спартак достал из буфета. В прошлую субботу они с Виленой одну приговорили, вторая осталась. Устроились на кухне. Пить приходилось из стаканов — фужеров в хозяйстве Самойленко отчего-то не водилось. Жена, что ли, все вывезла...
Но совсем скоро вопрос о фужерах перестал волновать обоих.
Нет, все же странно. Тихая спокойная июньская ночь, теплая, не душная. А как-то нехорошо давит, — оттого и сна ни в одном глазу. К грозе, что ли? А ведь раньше он никогда не отличался особой чувствительностью на погоду. Стареем, брат?..
Расслабленность вмиг исчезла, когда Спартак увидел промелькнувшую между деревьями тень. Он высунул голову в окно и оглядел дом от края до края. Ага, вот еще двое как раз взошли на крыльцо, скрылись в подъезде. Это ж кто у нас тут толпой разгуливает посреди ночи? А конкретно — он глянул на часы — в без двадцати три, когда все нормальные люди вне боевого дежурства спят, а если что и затевают компанией, то все больше по части выпить-закусить? А эти ведь не просто шляются, они очен-но нехорошо шляются. Как-то уж очень деловито. Причем один остался за деревьями, словно окна стережет... Во, снова показался. Зашел за угол дома, пошел на ту сторону.
Спартак затушил папиросу. На душе враз стало неспокойно. Закрыть окно, задернуть занавеки? А смысл? Да и чего ему-то бояться? Использование квартиры техника для любовных утех — дело, может, и предосудительное, ежели быть ну уж очень строгим в аспекте морали и нравственности, но по этому поводу не вламываются в квартиры в разгар ночи. В крайнем случае разбирают на комсомольских и партийных собраниях.
Спартак остался в окне, осматривая дом и напряженно вслушиваясь. Понятно, опасался стука в дверь. Не за себя опасался, за нее — Спартак мельком глянул в сторону кровати. Спит, разметав волосы по подушке, откинув одну руку на пустую половину постели. Она-то в любом случае не заслужила ночных потрясений. Нет, только не сюда!
Он видел, как эти люди вошли, прикинул, что сейчас они должны уже подняться на площадку второго этажа, подойти к его двери с табличкой "4", уже должны стучать...
Никто пока не стучал. А вдруг у них есть ключи или отмычки и они попытаются войти тихо? Так, стоп, машина. Это уже форменная паранойя, лейтенант! Такого никак не может быть даже при самом худшем раскладе...
А это что?
Непонятные звуки. Но доносились не оттуда, откуда он боялся что-либо услышать. Не со стороны двери, а с улицы. Долетали издали, похоже, даже с другой стороны дома. Звуки были очень тихие. Едва различимый скрип... вот стукнуло что-то, а потом... Шарканье, что ли? Монотонное «шур-шур»...
Мать моя! По карнизу, идущему вдоль всего второго этажа и предусмотренному для противопожарной эвакуации, приставным шагом передвигался человек. Он вырулил из-за угла и направлялся в сторону окна, в котором торчал Спартак. Ну, окно, понятно, ни при чем, человек движется к пожарной лестнице, расположенной на другой оконечности дома. Ясно, что человек собирается спуститься по этой лестнице вниз. «Так ведь кто остался внизу, как раз сейчас и стережет эту самую лестницу!» — вдруг осенило Спартака.
И в этот миг он узнал идущего. Даже еще не разглядев лица, узнал по фигуре. И все же никак не мог поверить в реальность происходящего. Такого просто не могло быть! По карнизу, как какой-то кот или застуканный на месте преступления домушник, передвигался сам командир эскадрильи майор Серегин!
«Стоп, стоп, товарищ лейтенант. А почему не может быть? Ну-ка сложи два и два. О чем недавно болтали техники в ангаре? А болтали они о том, что Серегин давно на ножах с начальником политотдела бригады полковым комиссаром Изкиндом, а во время последнего визита в эскадрилью Изкинд и Серегин на командном пункте разговаривали на повышенных тонах. О чем они там говорили, никто не слышал, но судя по всему, во мнениях не сходились самым кардинальным образом. Это первая часть уравнения. Со второй еще легче — давно поговаривают, что командир эскадрильи неравнодушен к жене главного инженера эскадрильи. А инженер, что характерно, сейчас пребывает в командировке в Ельце. Достаточно предположить, что кто-то подкинул Изкинду идейку, на чем можно прижать Серегина, и все встает на свои места. Аморальное поведение командира эскадрильи — это вам не хвост собачий, это попахивает не просто снятием с должности, а исключением из партии».
Спартак принял решение. Комиссар эскадрильи был уже совсем рядом. Спартак, привлекая внимание, негромко скрипнул створкой. Серегин резко поднял голову.
— Там вас ждут, — тихо сказал Спартак, показав рукой в сторону пожарной лестницы. — Забирайтесь в окно.
Серегин колебался недолго. Он схватился за протянутую Спартаком руку, подтянулся, ухватился за край оконного проема и мягко спрыгнул на пол комнаты.
Спартак тут же закрыл окно и задвинул шторы. Конечно, есть опасность, что за деревом еще притаился какой-нибудь гражданин и он видел, в какое окно забрался тот, на кого они устроили облаву. Но тут уж ничего не поделаешь, тут уж остается только надеяться на лучшее.
В могучем стремительном танке,
Душою изыскан и чист,
Слагает японские танки
Молоденький русский танкист.
Зовут его Гладышев Коля,
И служит он на Халхин-Голе,
Но нравится Коле и всё
Японский писатель Басё...
Была суббота. И настроение было преотличнейшее.
А с чего бы настроению быть другим? Дневная жара спала, наползал вечер, и вместе с ним приходила прохлада. А главное — трудовая летная неделя позади, позади тренировочные полеты, облеты советско-финской границы, патрулирование неба над Кронштадтом и Красной Горкой, теоретические занятия, отладка машин, ежедневные политзанятия и тэ дэ, и тэ пэ, впереди же — увольнительная до двадцати двух ноль-ноль воскресного дня. Короче, все воскресенье твое. Сие, правда, не касается того, кто остается на боевом дежурстве. А поскольку очередь Спартака заступать на «бэдэ» лишь в следующее воскресенье, то бишь двадцать девятого, так отчего ж не порадоваться жизни полной грудью и прочими фибрами организма!
Некоторый диссонанс в настроение вносила, конечно, львовская пани Беата, которая в душу запала, но Спартака обманула по всей программе. Он честно, как дурак, как условились, ждал барышню возле часовни Боимов с половины второго. Прождал до четырех. Нарушая запрет ходить поодиночке, комкая букет, поминутно сверяясь с часами, ревнуя и рисуя в воображении картины одну «адюльтернее» другой — но гордячка так и не явилась. А потом настала пора мчаться на поезд, опоздание было смерти подобно, да и Жорка места себе не находил, мечась по перрону. Успели. А в купе Спартак откупорил бутылку водки и... Ну и позволил себе расслабиться. И даже подрался в тамбуре с какими-то артиллеристами, еле растащили... В общем, глупо себя повел.
Знал же, что бабы — стервы, но вот почему-то купился на польскую пани...
Да ну ее к чертям поросячьим.
* * *
Спартак валялся на койке в кубрике (именно в кубрике! — летчики Балтийской авиации — краснофлотцы, а не какая-нибудь там пяхота) и перебирал гитарные струны. Вокруг царила, можно не бояться этого слова, праздничная суета: вот младший лейтенант Мостовой драит бархоткой форменные пуговицы, пыхтя так, будто завтра ему шагать в парадном строю перед вождями на Мавзолее; Жорка Игошев, товарищ по львовским приключениям, лежа на койке, тренирует карточные фокусы, чтоб завтра на пляже у Петропавловки развлекать крепкотелых загорелых девчат на соседних лежаках, а Джамбулат Бекоев, старательно шевеля губами, читает письмо из дома и то насупливает брови, то хмыкает, а иной раз и бьет босой пяткой по кроватной спинке, привлекая внимание лейтенанта Игошева: «Эй, Жорка, слушай!» — и выдает новости с родины...Спартак любил эти субботние вечера не меньше, чем полеты. Ощущается эдакая приятная телу и душе истома. Как в песне на самой заезженной пластинке их патефона: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось». Оттого и самому хотелось петь.
Спартак вновь тронул гитарные струны:
Два друга у Коли, два брата —
Архангельский и Пастухов,
Но не понимают ребята
Прекрасных японских стихов...
— Я тоже не понимаю тебя, гладиатор, — заметил Джамбулат, на миг отрываясь от письма. — Зачем неправильные песни поешь, а? Про авиацию петь надо, а не про этих, которые в консервах ездят!
— Пой, — лениво разрешил Спартак. И продолжал с намеком:
Один все читает, холера,
На каждом привале Бодлера,
В поэзии танку другой
Ни в зуб, понимаешь, ногой.
Ему, мол, милее Маршак!
Чего понимал бы, ишак...[16]
Джамбулат намек понял и оскорбленно фыркнул.
В открытую дверь кубрика заглянул матрос Матибрагимов, на рукаве которого красовалась повязка «КПП», и с порога объявил:
— Товарища лейтенант Котляревский, на проходной! Дежурный по КПП послал.
Что ж, хоть и ожидаемая, но всегда приятная новость. Спартак отложил гитару и бодро вскочил с койки.
— Одну боевую единицу наше звено теряет прямо сейчас, — деланно-печальным голосом произнес Жора Игошев. — Это вам не зенитки какие-нибудь и даже не «мессер», это гораздо серьезнее. Это бьет наповал.
— Это даже смертельнее лобового тарана, — подхватил лейтенант Джамбулат Бекоев. — Так что будь осторожен, летчик.
— Отбомбись без промаха, не опозорь нашу славную эскадрилью, — сказал свое слово младший лейтенант Лешка Мостовой.
— Завидуете? — застегиваясь, хмыкнул Спартак. На подначки он не обижался. А чего обижаться-то?
Не будь этих подначек, возникло бы ощущение некой неправильности, ощущение того, что неладно что-то в бравом лейтенантском королевстве.
— Мы? Завидуем?! — вскинулся младший лейтенант Мостовой. — Наши моторы гудят не менее звонко. По Джамби тоскует в горах прекрасная принцесса Тамара, которая каждый день пишет пламенные письма. Жорка у ленинградских студенток и заводских девчат прям-таки нарасхват, того и гляди охомутают... Я вообще не понимаю, как ему удается проскакивать в узкие ячеи их сетей...
— Потому что уметь надо. Высший пилотаж, не каждому дано. Летчиков много, а Чкалов один. А я в своем деле Чкалов, — вставил Игошев, пряча карточную колоду под подушку. — Ты, кстати, про себя еще забыл сказать.
— И про себя могу, — кивнул Мостовой. — Я уже, считай, женатый человек. Свадебку с Иришкой сыграем в августе, самое позднее — в сентябре.
— Чего ж ты молчал? — Джамбулат подскочил на койке, словно уколотый кроватной пружиной. — Друзьям молчишь, да? Мы ж должны готовиться!
— Готовиться? — насторожился Мостовой.
— Э, ты не понимаешь! Надо все продумать. Разломаем старые контейнеры и сколотим столы. Столы поставим прямо на аэродроме. Вина не покупай, вино за мной. Сегодня же... Нет, завтра же напишу своим, чтобы готовились высылать вино в августе. С проводниками на дороге я договорюсь. Или, может, кто из наших полетит попутным. Только надо посчитать...
— Пошел. Пока. До завтра, — сказал Спартак.
Интересно было бы, конечно, послушать, что там еще наобещает Джамбулат — например, сколько баранов накажет родственникам откормить к августу. Но Спартака ждала на проходной хорошая девушка по имени Вилена. И не престало заставлять ждать хорошую девушку, которая после работы еще полтора часа ехала на паровике, а потом добиралась до деревни на попутке...
Спартака проводили весьма полезными советами:
— Смотри аккуратней на виражах!
— "Горками" и «бочками» не увлекайся!
— И не забудь к завтрашнему вечеру из штопора выйти...
* * *
Над КПП висел огромный плакат: «УЧИЛИЩЕ НАУЧИЛО ТЕБЯ ЛЕТАТЬ. ПОЛК НАУЧИТ ТЕБЯ ВОЕВАТЬ. НО СТАТЬ ИСТРЕБИТЕЛЕМ ТЫ СМОЖЕШЬ ТОЛЬКО САМ».Записав у дежурного адрес, по которому в случае надобности его может отыскать посыльный, Спартак вышел за проходную — Вилена дожидалась его на лавке под «грибком» — и с тягостным вздохом взял у нее сумку. (Он знал, что там, в сумке. Домашние пироги. Виленка была убеждена, что военного и вдобавок холостого человека необходимо подкармливать чем-нибудь вкусненьким.)
И они направились в деревню.
Вернее, не в саму деревню, а к стоящим несколько особняком домам начсостава. Это был своего рода отдельный квартал, примыкающий к аэродрому, — три двухэтажных бревенчатых дома барачного типа, три одноэтажных дома, клуб. Несемейным лейтенантам отдельное жилье, вишь ты, не полагалось, поэтому жили они на территории аэродрома в казарме, именуемой кубриком, и девушек им водить, по сути дела, было некуда. Каждый выкручивался, как мог. Спартака, например, выручал техник его звена, некто Самойленко. Хотя техник Самойленко был не женат, однако ж проживал в отдельной комнате — потому что, во-первых, служил на аэродроме уже пес знает сколько времени, а во-вторых, был семейным человеком всего какой-то год назад. (Неведомо по каким причинам семейная жизнь дала трещину, супруга отбыла к месту прежнего проживания, куда-то под Псков, и техник остался в квартире один. Что и говорить: повезло мужику!) На субботние вечера он уходил ночевать на аэродром, и комната оставалась в полном распоряжении лейтенанта Котляревского.
Увольнительная начинала действовать с шести ноль-ноль воскресенья, и только с этого момента разрешалось покидать территорию населенного пункта Климовцы. А не позже двадцати двух ты обязан доложиться о прибытии в часть. Поэтому единственная возможность провести романтическую ночь с дамой сердца — это провести ночь в населенном пункте Климовцы. А вот бедный лейтенант Котляревский не нашел даму сердца в Климовцах. Ну вот не нашел, и все! Не сложилось. Не повезло. Зато нашел в городе Ленинграде. И что ж теперь, вовсе отказаться от личной жизни? Или вести ее, жизнь личную, исключительно в дневное, напрочь не романтическое время суток?
* * *
Даму сердца по имени Вилена он повстречал на углу проспектов Огородникова и Газа, возле недавно открывшегося кинотеатра «Москва». Спартак в кино и не собирался, просто мимо проходил, но увидел девушку, что стояла перед кассами брони в ожидании, не выбросят ли отказ. Девушка Спартаку понравилась, Спартак начал действовать.Надо честно признаться: способ знакомства он позаимствовал у Жорки Игошева. В Жорином наборе попадались способы и весьма дельные, которые действительно можно было принять на вооружение. В частности, знакомства посредством билета в кино.
Купить билет на вечерний сеанс в любой из кинотеатров было не просто нелегко, а практически невозможно. Уж кому как не Спартаку это знать! В пацанском возрасте они с Марселем одно время зарабатывали на мороженое и газировку перепродажей оных билетов. Днем после школы выстаиваешь очередь, покупаешь билеты на вечерние сеансы, а потом втюхиваешь жаждущим посмотреть кинокартину, накидывая по рублю за штуку.
А уж в кинотеатр «Москва» и вовсе было не пробиться, несмотря на то что имелось там аж три зала, каждый, между прочим, на четыреста мест. Но желающих почему-то всегда оказывалось больше, и повести даму в «Москву» считалось высшим шиком.
Открытый меньше двух лет назад, в октябре тридцать девятого, кинотеатр снаружи выглядел натуральным дворцом: главный вход с колоннами из черного мрамора, облицовка из светло-серой штукатурки с мраморной крошкой... Да и интерьер под стать: в фойе — желтый искусственный мрамор, вестибюль — мрамор зеленый, лепные потолки, целый лес колонн, к которым, кстати, весьма удобно прислониться с купленным в буфете бокалом шампанского. И перед началом всегда играет джаз. Обычно Утесова. В общем, популярность у кинотеатра была сумасшедшая, а поскольку много билетов распространялось не через кассы, а через профсоюзы... словом, понятно.
Но что для ходящего по земле невозможно, то для летчика пустяк. Спартак наметанным взглядом быстро отыскал кучкующихся в сторонке пацанов, направился к ним:
— Здорово, шкеты. Нужны два билета на ближайший сеанс.
— Да ты че, дядя! — ухмыльнулся долговязый паренек, одетый по высшему пацанскому шику: полосатая футболка, брюки клеш и тупоносые «бульдоги». — Все уже скинули, остались только на ночные[17].
— Мне можешь не заливать, — в тон ему сказал Спартак. — До сеанса еще полчаса, стало быть, десяток-другой вы придержали — скинуть перед самым началом, но по ценам выше... Ладно, договорились: по полтора рубля сверху и лично тебе полташок на мороженое.
Пацаны глянули на него с уважением — и цены знает, и не жадный.
— Идет, — сказал долговязый. — Если когда еще надо будет, ищи меня здесь. Меня Петькой-Осой зовут.
С билетами на фильм «Моряки» Спартак и подрулил к понравившейся девушке:
— Как я понимаю, вы хотите попасть в кино? У меня приятель не пришел, билет, получается, свободен...
Так они и познакомились около двух месяцев назад. Отношения у них за это время зашли далеко... может быть, чуть дальше, чем хотелось бы Спартаку. Домашние пироги — это уже, знаете ли, говорит более чем о серьезных намерениях одной из сторон. Что же касается стороны другой... Скажем так: Спартак колебался. Вроде бы всем замечательная девушка, красивая, неглупая, студентка матфака педагогического института, и в любом гарнизоне, куда бы ни закинули, легко устроится преподавать математику в школе. Можно не сомневаться, из нее получится хорошая жена — верная, домовитая, а если и превратится в стерву, то произойдет это ой как нескоро. И ему самому вроде бы уже пора обзаводиться семьей, и возраст уже далеко не мальчишеский. К тому же Спартак — кандидат в члены ВКП(б), а несемейного могут и прокатить, потому как на обсуждении встанет вопрос о моральном облике, о том, что коммунист не может вести распутную жизнь со случайными женщинами... А без членства в партии можно застрять в лейтенантах очень надолго. К тому же без жены ему и дальше придется обитать в кубрике, не то что квартира, а даже отдельная комната в домах начсостава не светит. Однако...
Однако Спартак понимал, что Вилена — увы, не его судьба.
Нет, он, наверное, любил ее. Но что есть судьба? А хрен его знает.
Где ты, обманщица Беата, как теперь найти тебя...
* * *
Ключ Самойленко оставлял под половиком, хотя мог и вовсе не закрывать квартиру — кругом свои, баловать тут некому. Да и имущество техника Самойленко, откровенно говоря, мало кого из мазуриков могло заинтересовать. Вряд ли представляли интерес оставшаяся от жены засохшая склянка духов «Красная Москва», гребенка с застрявшими между зубцами рыжеватыми волосами самого Самойленко, пустые коробки из-под папирос «Монголторг» и прочие предметы на туалете[18]. Равно как вряд ли в кто позарился на одежду техника. Все обыкновенное, недорогое — толстовка, парусиновые туфли, рубашки апаш, костюм легкой шерсти, макинтош. И все поношенное, ничего нового. Могли, конечно, польститься на патефон и фотоаппарат «Турист»... Вот, собственно, и вся нажива бы и вышла. Ну, еще разве что бутылка вина со смешным названием «Лыхны». Да и та — собственность не Самойленко, а Спартака.Как раз эту бутылку Спартак достал из буфета. В прошлую субботу они с Виленой одну приговорили, вторая осталась. Устроились на кухне. Пить приходилось из стаканов — фужеров в хозяйстве Самойленко отчего-то не водилось. Жена, что ли, все вывезла...
Но совсем скоро вопрос о фужерах перестал волновать обоих.
* * *
...Спартак осторожно, чтобы не разбудить Вилену, убрал руку из-под ее головы и выскользнул из постели. Сел на подоконник, распахнул пошире окно, закурил. Спать отчего-то не хотелось. Черт его знает почему. Обычно он засыпал легко и быстро — военная жизнь выдрессировала организм на мгновенное засыпание. Военному человеку следовало беречь каждую минуту сна, потому как никогда точно неизвестно, какой выдастся следующая ночь.Нет, все же странно. Тихая спокойная июньская ночь, теплая, не душная. А как-то нехорошо давит, — оттого и сна ни в одном глазу. К грозе, что ли? А ведь раньше он никогда не отличался особой чувствительностью на погоду. Стареем, брат?..
Расслабленность вмиг исчезла, когда Спартак увидел промелькнувшую между деревьями тень. Он высунул голову в окно и оглядел дом от края до края. Ага, вот еще двое как раз взошли на крыльцо, скрылись в подъезде. Это ж кто у нас тут толпой разгуливает посреди ночи? А конкретно — он глянул на часы — в без двадцати три, когда все нормальные люди вне боевого дежурства спят, а если что и затевают компанией, то все больше по части выпить-закусить? А эти ведь не просто шляются, они очен-но нехорошо шляются. Как-то уж очень деловито. Причем один остался за деревьями, словно окна стережет... Во, снова показался. Зашел за угол дома, пошел на ту сторону.
Спартак затушил папиросу. На душе враз стало неспокойно. Закрыть окно, задернуть занавеки? А смысл? Да и чего ему-то бояться? Использование квартиры техника для любовных утех — дело, может, и предосудительное, ежели быть ну уж очень строгим в аспекте морали и нравственности, но по этому поводу не вламываются в квартиры в разгар ночи. В крайнем случае разбирают на комсомольских и партийных собраниях.
Спартак остался в окне, осматривая дом и напряженно вслушиваясь. Понятно, опасался стука в дверь. Не за себя опасался, за нее — Спартак мельком глянул в сторону кровати. Спит, разметав волосы по подушке, откинув одну руку на пустую половину постели. Она-то в любом случае не заслужила ночных потрясений. Нет, только не сюда!
Он видел, как эти люди вошли, прикинул, что сейчас они должны уже подняться на площадку второго этажа, подойти к его двери с табличкой "4", уже должны стучать...
Никто пока не стучал. А вдруг у них есть ключи или отмычки и они попытаются войти тихо? Так, стоп, машина. Это уже форменная паранойя, лейтенант! Такого никак не может быть даже при самом худшем раскладе...
А это что?
Непонятные звуки. Но доносились не оттуда, откуда он боялся что-либо услышать. Не со стороны двери, а с улицы. Долетали издали, похоже, даже с другой стороны дома. Звуки были очень тихие. Едва различимый скрип... вот стукнуло что-то, а потом... Шарканье, что ли? Монотонное «шур-шур»...
Мать моя! По карнизу, идущему вдоль всего второго этажа и предусмотренному для противопожарной эвакуации, приставным шагом передвигался человек. Он вырулил из-за угла и направлялся в сторону окна, в котором торчал Спартак. Ну, окно, понятно, ни при чем, человек движется к пожарной лестнице, расположенной на другой оконечности дома. Ясно, что человек собирается спуститься по этой лестнице вниз. «Так ведь кто остался внизу, как раз сейчас и стережет эту самую лестницу!» — вдруг осенило Спартака.
И в этот миг он узнал идущего. Даже еще не разглядев лица, узнал по фигуре. И все же никак не мог поверить в реальность происходящего. Такого просто не могло быть! По карнизу, как какой-то кот или застуканный на месте преступления домушник, передвигался сам командир эскадрильи майор Серегин!
«Стоп, стоп, товарищ лейтенант. А почему не может быть? Ну-ка сложи два и два. О чем недавно болтали техники в ангаре? А болтали они о том, что Серегин давно на ножах с начальником политотдела бригады полковым комиссаром Изкиндом, а во время последнего визита в эскадрилью Изкинд и Серегин на командном пункте разговаривали на повышенных тонах. О чем они там говорили, никто не слышал, но судя по всему, во мнениях не сходились самым кардинальным образом. Это первая часть уравнения. Со второй еще легче — давно поговаривают, что командир эскадрильи неравнодушен к жене главного инженера эскадрильи. А инженер, что характерно, сейчас пребывает в командировке в Ельце. Достаточно предположить, что кто-то подкинул Изкинду идейку, на чем можно прижать Серегина, и все встает на свои места. Аморальное поведение командира эскадрильи — это вам не хвост собачий, это попахивает не просто снятием с должности, а исключением из партии».
Спартак принял решение. Комиссар эскадрильи был уже совсем рядом. Спартак, привлекая внимание, негромко скрипнул створкой. Серегин резко поднял голову.
— Там вас ждут, — тихо сказал Спартак, показав рукой в сторону пожарной лестницы. — Забирайтесь в окно.
Серегин колебался недолго. Он схватился за протянутую Спартаком руку, подтянулся, ухватился за край оконного проема и мягко спрыгнул на пол комнаты.
Спартак тут же закрыл окно и задвинул шторы. Конечно, есть опасность, что за деревом еще притаился какой-нибудь гражданин и он видел, в какое окно забрался тот, на кого они устроили облаву. Но тут уж ничего не поделаешь, тут уж остается только надеяться на лучшее.