Бутаков Эрик. Одиннадцать

   – Слышал, про эмблему «Аэрофлота»? И всё остальное...
   – Да, – Георгий закусил губу, – это ОН, как пить дать! Я его себе другим представлял. А этот... Но пока ещё...
   – Что – «пока ещё»?
   – Пока он «угнетен» и «обезображен» цивилизацией – нет, это не совсем Он! Он же гнилой пока, как... Не понятно, как вообще он там оказался? Пусть пройдет второй уровень – и мы поймем, что не ошиблись, и он – даст Бог – сам всё вспомнит... Тогда и мы будем спокойны.
   – Думаешь, он вспомнит?
   – Если это тот, о ком мы думаем, обязан вспомнить!
   – Точно?
   – Без сомнений!
   – Ладно, поживем – увидим!
   Владимир Павлович посмотрел на скучающего директора.
   – Геннадий Валерьевич, – «разбудил» он Сломанное Ухо. – Когда готов с ним вылететь на полигон?
   – Да хоть сию минуту!
   – Чудненько, – Палыч почесал бородку. – Три дня на подготовку, и вези его, к чертовой матери, в тайгу! Готовь! Сделай из него за зиму, что надо! Чтобы не пропал! А то всё.... Даже, подумать... Тьфу-тьфу-тьфу. Сделай, подготовь, одним словом! К июню, чтобы, как штык!
   – Сделаю! – потирал руки ГВ. – Ой, сделаю! Как обещал! Подготовлю – не пожалеете! За полгода – так подготовлю!..
   – Всё! Второго нашли, теперь у нас две единицы, остальное – по плану!

* * *

   За ужином в Сашином номере шел, как бывает в таких случаях, обычный треп. Они уже стали очень близки, несмотря на то, что их знакомство длится двое суток, и всё произошло так быстро, неправдоподобно, неестественно, и неожиданно, но оба они были этим довольны, однако делали вид, что всё само собой разумеется, хотя на самом деле, куда там – разумеется! Всё совсем необычайно! Особенно то, что вот теперь они сидят друг напротив друга, жуют наскоро сварганенную пищу, еще мокрые у них волосы от бассейна, который они теперь переплывают вместе... Она уже такая податливая и ласковая, как кошечка, а он такой герой (и её парень!), читает ей свои стихи:

 
Быть может, он сказал: «Ну, всё – не буду!»
И сиганул за борт с большого корабля!
А может, шел по льду, шел за водой по льду...
Любимый с детства пруд... Лед – «Хрусь!», вода кругом и далеко земля!
 

   Ефим двумя пальцами отправил оливку в рот, пережевал её и закончил мысль:
    – Не знаем мы причин,
    тех, что толкают нас – уже больших людей,
    Из теплых мест в пучину бытия!..У меня – всё!
   Она захлопала в ладоши:
   – Здорово! Ты прямо сейчас это сочинил?
   – Нет! Утром ещё, когда мне впаривали мозги про гены и про путешествия в астрале. Сейчас просто выпала честь тебе их рассказать.
   – Ну, перестань!.. Правда?...
   – Шучу! В обед, пока ты мне рассказывала, что видела на мониторе, пока меня «пытали»... как злился твой директор – вице-дрице-а-ца-ца и чемпион.
   – Всё по-ня-тно с тобой! – она, как маленькая, ткнула его кулачком в плечо, но он почувствовал, совсем другое.
   – Какая у тебя легкая лапка! – сказал он. – Как будто кувалдой ударили... вскользь.
   Она посмотрела на него и улыбнулась.
   – Ну вот допустим, ты научишь меня драться... А дальше что? – он налил себе холодной водки в рюмку.
   Приподняв горлышко бутылки, он глазами спросил: «Ты ещё будешь? Подлить?» Она покачиванием головы ответила: «Нет. Мне уже хватит!» Он пожал плечами: «Как знаешь. А я накачу». И налил себе и ей в рюмку. «Давай!» – согласилась она и выпила.
   Глаза её блестели от теплого света свечей (они свечи зажгли – было уже темно, а им хотелось уюта, теплоты и чтобы снег за окном завидовал им больше, чем тот придурок, который сидит где-то в наушниках и ни хрена не слышит уже которые сутки), от выпитого спиртного и радости совместной жизни. Ефим ей нравился. И ничего, что он курит – он обязательно бросит! А то, что про него говорили... Про неё, знаете, чего говорят?! Вообще с ума можно сойти!.. Хорошо, что он ей не проиграл... А то бы его уже выгнали... Она улыбнулась сама себе и заявила:
   – А ты драться – не умеешь!
   – Как ты – нет! – честно сознался Ефим, потирая автоматически всё ещё болевшие ребра. – Мне эта физкультура... Старый я, понимаешь.
   – Перестань, – пьяная Саша махнула в его сторону ладонью, – ты же меня... победил.
   – На суше тебе нет равных! – официально заявил Ефим. – Лару Кроуфт насмотрелась?
   – Нет. О ней я узнала потом, когда мастера выполнила.
   – Чего выполнила?
   – Мастера. По кун-фу. По нашим меркам – мастер спорта. Понимаешь?
   – Понимаю. И когда ты мастера выполнила... по кун-фу? Сколько тебе было?
   – Двенадцать.
   – Сколько?! – тут бы любой поперхнулся!
   – Почти двенадцать.
   – Почти?
   – Мне на завтра двенадцать исполнилось.
   – А сейчас тебе сколько? – неожиданно вставил он.
   – Сейчас я трижды мастер, – уклончиво, но вполне понятно ответила она.
   Ефиму это понравилось – ему нравились девушки двадцати шести лет. Впрочем, ему многие нравились... Но двадцати шести лет ему нравились почему-то особенно. Наверное, это связано с тем, что когда ему было лет восемнадцать-двадцать, а потом и двадцать один, двадцать два, двадцать три и так далее, на вопрос: «Сколько ей лет?» Он слышал ответ: «Бабе уже двадцать шесть, а она ещё не ....» И перечисление того, что она не успела к этому времени сделать. Когда ему стало тридцать, двадцатишестилетние стали младше его – малолетки, как ему (с удовольствием) казалось. Когда ему стало сорок – двадцатишестилетние теоретически ему годились в дочери. Теперь ему сорок три... «Так ты, дочка, ....» – мог бы произнести он.... Но он улыбнулся ей в ответ и сказал:
   – Я не победил. Мне просто повезло. Я хитрый и опытный... конь. И мне повезло,... что ты теперь моя Никита! – и он взял её ладонь в свои руки нежно поцеловал её пальчики (нежно, как он умел, когда хотел – ну, вы, наверное, знаете, как это).
   – Спасибо. Мне тоже повезло, – созналась она, а может быть, просто хотела ему понравиться и польстить – кто этих женщин поймет – бабе уже двадцать шесть, а она...
   Он ещё замахнул стопарик.
   – Нет, правда – научишь меня хлестаться? Как ты, чтобы время не терять и силы – пара секунд – и у других уже всё болит... и им хочется плакать!
   – А ты научишь меня стоять до конца, как неваляшка.
   – Как неваляшка? – это ему понравилось. – Как неваляшка – это хорошо... научу. А ты научишь?
   – И я научу!
   – Мы оба уважаемые люди! – произнес он голосом Аркадия Райкина.
   Она пожала плечами в ответ – она не поняла.
   Да и куда ей? Откуда она могла знать Аркадия Райкина? Так что, лишь он сам смешком оценил свою шутку, а её просто пальчиком нежно щелкнул по носу. Она не стала убирать свой носик. Хотя, если б хотела, наверняка выпустила бы ему кишки любым предметом, лежавшим на столе...
   Она сидела радом с ним на краешке дивана. Он валялся расслабленный. Взяв его руку в свои ладони, и нежно поглаживая её, Саша сказала:
   – Ты уже устал. Но я хочу тебе сделать подарок.
   – Давай, – согласился Ефим.
   – Я вчера нашла в «Науке и жизнь» интересную статью. Так, постой-ка, – Саша встала, подошла к столику, на котором у неё стоял компьютер, и взяла журнал, датированный номером три за две тысячи шестой год. – Вот тут статейка интересная – как раз для тебя. Всю читать не буду, но кое-что... Короче, в Новгороде в две тысяче пятом году археологи нашли какие-то берестяные письма, которые они датируют тысяча сто пятнадцатым – тысяча сто восемнадцатым, примерно, годом. Так, где здесь? А – вот! Так, в общем – кусок бересты, а на нем нацарапано три абзаца. Читаю...
   – Может не надо? – Ефим сморщился. Он уже так устал от всей этой информации сегодня, и не сомневался, что заметка из «Науки и жизни» его доконает. – Давай завтра.
   – Нет, сейчас. Это интересно – не пожалеешь. Правда-правда!
   – Ну давай, – со вздохом согласился Ефим, расслабился, откинулся на подушку и закрыл глаза, чтобы быстрее заснуть, пока она читает.
   А она читала:
   «Первый абзац содержит следующий текст: «От МилоушЬ къ МарьнЬ. Коси ВЬликее пъехати бъ еи за Сновида»...
   («Что за херня?!» – думал Ефим, лежа на диване) Саша продолжала:
   «... Автор этого текста – Милуша – нам до сих пор не был известен. Зато с адресатом – Мареной – мы познакомились ещё в 1997 году, когда на Троицком раскопе была обнаружена адресованная ей берестяная грамота № 794. К ней же имеют отношение грамоты номер...» Так! – перебила сама себя Саша. – Это не интересно... так, где дальше?
   Ефим вздохнул.
   – Не вздыхай, дорогой – сейчас самое главное. Читаю дальше: «...Милуша рекомендует отдать замуж некую девицу по прозвищу Великая Коса за человека по имени Сновид. Выражение „поехать бы ей“, а не „пойти ей“ означает, что Сновид живет в какой-то иной местности....» Вот – самое главное: «Второй абзац начинается с обращения: «Маренко! Пей». Пить, надо полагать, необходимо по поводу сватовства Великой Косы. За обращением «пей» следуют слова, обозначающие женские половые органы, что можно понимать, как призыв праздновать сватовство всем знакомым Марене женщинам. Подобный словесный прием восходит ещё к индоевропейской традиции...»
   Ефим открыл глаза.
   Саша не останавливалась:
   «Наконец, третий абзац – чисто деловой: «Рекла ти такъ Милоушя: Въдаи 2 гривене вецЬрашенеи». – «Сказала так Милуша: Верни 2 вчерашние гривны». Вероятно, Милуша была свахой и ей полагалось обусловленное вознаграждение...» Вот!
   – Что «вот»? – Ефим приподнялся на локте.
   – Всё! Всё, что я хотела прочитать.
   – Всё? А что за слова-то в индоевропейской традиции?
   – Сам смотри! – Саша повернула к нему иллюстрированную фотографию в журнале. – Прилагательное, которое идет после, я прочитать не смогла, но думаю, что это прилагательное, раз звучит всё вместе, и звучит, как призыв праздновать сватовство всем знакомым бабам. Что-то, наверное, вроде, «Общественная» или «Общеизвестная» – я не пойму значения этого прилагательного...
   – Что ты всё за прилагательное переживаешь? – Ефим взял журнал. – Что тут за существительное?
   – А ты не догадался?
   – Включи свет... пожалуйста – ни хрена не видно! – Ефим присел на диване. – Что тут?
   Саша включила свет.
   Ефим от души расхохотался!
   – О, сестренка! Спасибо большое! Ты мне окончательно развязала руки, чтобы я мог фантазировать по полной программе, а эти археологи развязали мне язык на полную катушку! Ой, спасибо, дорогая, за статейку! Вот, порадовала меня – старика! Теперь, стало быть, мне больше нечего рассказать про спортзал. Давай, объясним всем, что ты и Сломанное Ухо меня ещё полгода сверхусиленно тренировали здесь и где-то на Севере, на каком-то полувоенном полигоне. Что я научился стрелять из лука как следует, работать с удавкой и гарротой, фехтовать на шпагах, рубиться на мечах, плавать, скалы-стены покорять и всё прочее-прочее-проче... Курить даже бросил по системе Аллена Карра! Вот! И смело переносимся в начало июня в тайгу, на воздух, согласно программе подготовки, которую мне Палыч с ГГ втюрили, то есть, на «второй уровень». А? Что скажешь? Здесь так душно!
   – Давай – я не против. А то уже многие, наверное, облизываются, предвкушая, что ты там ещё расскажешь про наши с тобой вечера и все эти ночи.
   – Многих я уже задолбал этой тягомотиной в душном спортзале! Всё – перепрыгиваем в следующую главу, на природу!
   – А что, ты так и не скажешь, что за слово в журнале?
   – Сказать?
   – Наверное.
   – А удобно?
   – То есть?
   – Удобно ли, говорю, главу таким словом заканчивать?
   – Так придумай что-нибудь!
   – Хорошо. На бересте накарябано: «Маренко, пей, пизда...» и дальше непонятное слово. Александра думает, что это какое-то прилагательное, раз оно позволяет расшифровать текст, как призыв пить за здоровье всем знакомым Маренке женщинам. А я ничего не думаю по поводу прилагательного. А само слово, как обращение, я часто слышал, когда проходил мимо курящих школьниц, которые рассказывали подругам про то, как одна из их общих знакомых, нагло вчера на дискотеке пригласила не своего парня танцевать, или звонила ему, или что-то ещё в этом роде – короче, они её так же называли, но зло, и не предлагая пить на радостях! Они ещё добавляют слово «такая!» и другие прилагательные. Мне же лично хватает того, что всё это написанное – есть лишь индоевропейская традиция, к которой я довольно часто прибегаю, сам того не подозревая этого. И, если в 1115–1118 году на это никто не обижался, более того – две гривны «вчерашние» платили, так стоит ли нам – грамотным и знающим по чём фунт лиха, обижаться на индоевропейскую традицию в текстах провинциальных авторов? К тому же, видимо, в наши гены заложена информация, как правильно пишется и произносится это словечко... Смешно! «Наука и, знаете ли, Жизнь!» Вот, если позволите, я так и закончу эту главу. Что скажешь, Саша?
   – Ты – идиот!
   – Верно.

Второй уровень 

Испытание Первое
(встреча)

   Проверка выносливости и способности выживания в условиях максимально приближенных к Предстоящим!
 

Условия испытания:

 
   Необходимо преодолеть расстояние в 333,3 километра(по карте) от точки высадки до места базового лагеря, расположенного точно на Югеот места высадки. При этом длинапройденного путии время, затраченное на выполнения испытания, значения не имеют. Маршрут и способы преодоления возможных препятствий на пути выбираются испытуемыми самостоятельно. Важно добраться до базового лагеря!
   Испытуемые – группа 2 человека. По теоретическим показателям психологически совместимы. Имеют примерно одинаковую физическую и практическую подготовку.
   Снаряжение и оборудование получают в точке высадки. Это необходимое и достаточное снаряжение для преодоления маршрута. Изготовлено из материалов и по технологии Предстоящих времен.
    На протяжении всего маршрута за группой ведется непрерывное наблюдение.
   В критической ситуации или схода группы с маршрута предлагается подать сигнал с помощью сжигания поясных ремней всех членов группы.
 
   – Ну что тебе сказать про Сахалин? На острове нормальная погода! – пробурчал Ефим, возвращая бумагу пилоту. – Условия, как условия – других и не ожидал.
   Вертолет гудел, и его бросало из стороны в сторону, как «осиновый лист». Ефим, прочитав условия, огляделся: «МИ-17», как было написано на борту вертолета, был на самом деле «МИ-8».
   – А почему у вас написано, что он семнадцатый?
   – А черт его знает, – ответил пилот.
   – Странно, – Ефим почесал над бровью. – А может один плюс семь и будет восемь?
   – Может и так, – не оборачиваясь, согласился пилот.
   Ефим встал и прошелся по салону.
   Консервная банка, ей богу. Щели, как в старом заборе, особенно в заднем отсеке, где лежали лопата, спиннинг, старый дерматиновый портфель и два веника.
   – А веников тебе зачем два? – поинтересовался Ефим.
   – Только на шторки не вставай – могут открыться, – ответил пилот, не расслышав вопрос.
   – То есть? – не понял Ефим.
   – Не вставай, говорю!
   – Надо-то больно, – прошептал Ефим и улегся на лавку, ещё раз развернув бумагу, чтобы лучше запомнить.
   Вертолет бросало, но это не было важным – Ефим незаметно уснул.
 
   Через неопределенное время, Ефим почувствовал, что его кто-то трясет. Это был помощник командира – второй пилот, наверное.
   – Прочитал? – спросил он.
   – Да, – ответил Ефим.
   – Всё понял?
   – А чего тут понимать? – ответил Ефим, немного громче, чем шум винтов, который усилился, когда они залетели в распадок между гор.
   – Верни, – попросил пилот.
   Ефим протянул листок.
   Пилот взял лист, сложил пополам, спрятал в нагрудный карман.
   – Ну, а коль так, Ефим Тимофеевич, тогда раздевайся – приземляемся.
   – Это ещё зачем? – не понял Ефим.
   – Мы должны быть уверены, что, кроме того, что вам положено по условию, у вас больше ничего не будет. А как это узнать? Только так – выгрузить вас на поляну, в чем мать родила.
   – А нательный крест? – Ефим теребил медный маленький крестик на тонком сермяжном шнурке, висевший на шее.
   – Крестик оставь.
   – Спасибо и на этом.
   – Не за что.
   – А одежда и снаряжение на поляне?
   – Ты их получишь, как только встанешь на землю.
   – А мой напарник? Когда я его получу?
   – Ты его сам найдешь. Он где-то там уже. Точно не знаю где, но уверен, что не потеряетесь.
   – То есть? – продолжил фразу Ефим.
   – То есть он идет параллельным курсом. Вы одновременно высадитесь на землю.
   – Понятно. Конспираторы хреновы! – сплюнул Ефим, стягивая одежду. – Даже чаем не напоите напоследок?
   – Прости, Ефим Тимофеевич – не напоим. Не положено.
   – Положенных – Е!.. – ну, в общем, вы меня понимаете, товарищ полковник! – огрызнулся Ефим.
   – Понимаю, брат, – улыбнулся пилот. – Понимаю.
   – Ну что ж, господа вертолетчики, тогда я готов. – Ефим остался в одних полосатых трусах в салоне приземляющегося вертолета. – Трусы сниму, когда земли коснемся. Не удобно как-то вам тут светить своё преимущество. Да и боюсь коки отморозить в вашей жестяной банке. Не возражаете, я надеюсь?
   – Не возражаем, – ответил пилот.
 
   Вертолет коснулся земли.
   Ефим снял последний предмет одежды, положил его поверх остальных и произнес:
   – Дарю на память. Смотри, не потеряй, солдатик!
   – Верну в сохранности, – пообещал провожатый, открывая дверь пассажирского отсека. – Пошел!
   – Сам пошел! – цыкнул Ефим и прыгнул босыми ногами на холодную траву. – Сколько время?
   – Ровно полдень! – Машинально ответил пилот, скользнув взглядом по часам.
   – Двенадцать, что ли?
   Пилот кивнул:
   – ...
   – И на том спасибо.
   Поднялась лесенка, дверь захлопнулась.
   Где мои вещи?! – крикнул Ефим...
   С дугой стороны машины, со стороны «шторок» из запасного, видимо, выхода на поляну упал холщевый мешок, полный чего-то. Ефим заметил это падение и показал большой палец: «Данкэ!»
   «Жув—жув-жув» рубили воздух лопасти над головой, холодный ветер прижимал траву, кусты и голую фигуру человека к земле.
   – Сваливайте уже бляха-вашу маму-муха! – заорал Ефим и зло махнул рукой в сторону.
   Пилоты махнули ему в ответ, дескать, пока, и «стрекоза» тут же взлетела, поднялась, наклонилась и ушла вправо за гору, как огромный зеленый автобус.
   Вслед за ней, из-за спины, из-за небольших зарослей молодого осинника и каких-то кустов, стеной стоявших на краю поляны (скорей всего, над речушкой), тут же поднялась точно такая же машина, взяла курс и направилась следом.
   Голый Ефим помахал и ей, но уже приветственно.
   Через минуту всё стихло (оглушительная тишина!), только птички щебетали, да речка шумела в кустах.
   – Стало быть, мой напарник где-то там за кустами, надо думать, за рекой, судя по шуму, – говорил сам себе Ефим. – Надо бы одеться – несолидно знакомиться голым. Тем более, там может баба оказаться – с них станется, уроды! Зря, что ли, они нас с разных сторон осиновой «ширмы» выгрузили? Конспираторы хреновы! Ладно, посмотрим, что тут у нас есть.
   Ефим развязал не очень-то увесистый мешок. Пошурудив рукой только сверху, он сразу обнаружил одежду: самотканая рубаха, грубые шаровары, ичиги, шерстяные носки, вязаная кофта-душегрейка и меховая безрукавка. Трусов, естественно, никаких и в помине не было. По крайней мере, сверху их не было точно. А что там ещё завернутое в ткань и не мягкое, Ефим решил пока не распаковывать, чтобы время не терять и не устраивать здесь на поляне барахолку. Вот встретится с напарником (или напарницей) вместе всё и посмотрят, что у него, а что у него (или у неё! – черт бы их побрал с их загадками!)
 
   Надев на себя штаны и рубаху, натянув на босу ногу ичиги, Ефим, выдернул из мешка топор, рукоятка которого так и просилась, чтобы её выдернули, положил этот самый топорик себе на плечо и, не спеша, пошел к «осиновой ширме», к реке, за которой, как он предполагал, должен был находиться его напарник. (Или напарница... Человек, одним словом!)
 
   Когда до рощи оставалось несколько метров, Ефим услышал свист.
   – Напарник, – крикнул он и свистнул в ответ.
   Свист повторился снова.
   – Слышу, слышу! – Ефим прикинул, откуда раздается свист.
   Сориентировавшись, продравшись через кусты, Ефим вышел на обрывистый берег не очень широкой, но довольно шустрой речушки. На противоположном берегу стоял человек, одетый в похожую, как у Ефима, одежду, опершись правой рукой на небольшое копье-рогатину, придерживая левой такой же свой куль. Человеку было лет тридцать – тридцать с небольшим. Он был складно сложен, мускулист, здоровый, пожалуй, на голову выше Ефима. Человек смотрел, прищурившись, наморщив лоб, и из-под бровей, оценивающе и твердо. Крупные черты лица и этот взгляд убедили Ефима, что парень нормальный и видимо с характером.
   «Ну, слава тебе Господи! – не баба! – пробубнил он и, чтобы заглушить шум речки, крикнул:
   – Здорово напарник!
   – Здорово! – ответил человек.
   – Чего нахмурился, братишка?
   – Я не нахмурился.
   И «братишка» тут же улыбнулся лучезарной улыбкой, смущенно почесывая нос.
   «Ну, это другое дело, – подумал Ефим. – Хоть не смурной», а вслух добавил:
   – Меня Ефим зовут.
   – Меня – Владимир, – ответил человек.
   – Отлично. Сейчас переправимся – познакомимся, как следует! Я дерево срублю, – Ефим, прикидывая, чего бы срубить, – чтобы тебе перебраться. Годится?
   – Давай! – согласился Владимир.
   – Даю!
   Со стороны Владимира подходящих деревьев не было, да и топор был в руках у Ефима, и одинокая, но нужная несчастная сосна стояла как раз там, где надо.
   Прикинув ширину реки (метров десять, плюс-минус – не больше), Ефим постучал обухом для пробы по стволу, выбрал направление, куда её уложить и довольно быстро завалил беднягу.
   Дерево рухнуло точно поперёк реки, застряв макушкой в прибрежных валунах и намертво закрепившись, как мостик.
   – Как оно?! – с гордостью за свою работу спросил Ефим.
   – Отлично! – улыбнулся Владимир.
   – Хватит или ещё одну?
   – Хватит-хватит, переберусь, – ответил напарник.
   – Это, надо полагать, первое и самое легкое препятствие из предложенных для испытуемых, – подбодрил напарника Ефим, вспомнив «Условия», когда тот шагнул на переправу. – Как считаешь?
   – Наверное, – балансируя с мешком в руках и опираясь на рогатину, негромко кряхтя, отвечал напарник-Владимир, аккуратно перешагивая через торчащие во все стороны сучья и ветки. – Со временем узнаем.
   Ефим протянул руку, чтобы принять мешок.
   Принял.
   Спрыгнув со ствола на землю, теперь уже Владимир протянул руку Ефиму, и Ефим почувствовал крепкое пожатие.
   – Нормалёк! – оценил он. – Вот теперь точно будем знакомы, ещё раз – Ефим.
   – Ещё раз – Володя.
   – Проходите, гости дорогие, на мою полянку, – Ефим с театральным жестом посторонился, пропуская гостя дорогого вперед.
   – Спасибо, – ответил гость дорогой, – помоги.
   Мужики ухватили мешок с двух сторон и вдвоем потащили его к тому месту, где Ефим оставил свои вещи.
 
   – Ну что, брат Владим ир, давай посмотрим, что у нас есть? – предложил Ефим, когда они остановились. – Вытряхиваем?
   Как-то случайно ударение в имени напарника пришлось на последний слог, но это вполне понравилось Ефиму: прозвучало по-старинному – Владыка Мира, типа. И он улыбнулся.
   А Владыка Мира предостерег:
   – Давай! Только вытряхивай осторожно – вдруг там хрусталь или гитара!
   – Или транзистор, – засмеялся Ефим, оценив шутку. – Или ка-ак жахнет банка с точёным магнием!
   Володя тоже засмеялся.
   Им обоим понравилось, что у каждого из них напарник «с юмором».
   Из мешков на траву стали являться манатки и пожитки, как окрестили их друзья по несчастью.
   – Предлагаю их раскидать на три кучи, – предложил Ефим. – Оружие-Охота, Одежда-Тепло, Инвентарь-Жратва. Идет?
   – И – «Разное», – добавил Володя, доставая из своего мешка моток пеньковой веревки.
   – И «Разное» – согласен, – согласился Ефим. – Побольше бы Разного. Всякого Разного, а не только комплектующих деталей для виселицы.
   – Побольше бы Жратвы, – уточнил Вова. – Похоже, Жратвы нам совсем не положили.
   – Разберемся, – как бы нехотя, как бы не переживая и не волнуясь, как бы совершенно не заботясь, махнул рукой Ефим. – Впервой, что ли?
   (Хотя, на самом деле, такая потеха в глуши на полянке была впервой!)
 
   Странно устроен человеческий мозг... Стоило только Ефиму понять, что его напарник чуть младше его, как он тут же решил, что он может им командовать. Учитывая, что Володя физически, наверняка, сильнее, то не стоило бы Ефиму брать на себя роль лидера среди таежных сопок. Но странно устроен человечески мозг... Володя, поняв, что Ефим чуть старше его, не противился тому, что Ефим распоряжается. Наверное, он был интеллигент – другого объяснения нет. И это устраивало обоих! По умолчанию! Каждый, почему-то, решил, что так и надо! И всё состыковалось,... как надо.
   Но вернёмся к «трем кучам» плюс «разное».
 
   Получилось следующее:
   Первая куча: « Оружие-Охота»
   Копье с кованым наконечником. Топор – тоже не заводской. Два небольших ножа в берестяных ножнах с легкими деревянными рукоятками; тесак – почти кинжал или, точнее, меч, цельный от кончика острия до рукоятки, которая поверх железа обмотана надёжно и крепко кожаной лентой (ручная работа); деревянный лук с костяными вставками и волосяной тетивой; колчан, типа тобус, так же из березовой коры; десять стрел с железными наконечниками и тройным, монгольским оперением из вороньего крыла. Плюс, четыре рыболовных больших крюка – тоже кованные, которыми ловить только акул; сетка из какой-то прочной нитки средней ячеи, длиною в три копья и шириной полтора метра. Длину копья – два метра, они измерили по шнурку нательного креста Ефима, который отрубил себе шнурок ещё на базе ровно в восемьдесят сантиметров, – как в воду глядел, что пригодится известная его длина. (У Володи тоже был металлический крестик на шнурке длиною в метр, потому что Володим