Цацулин Иван К.. Атомная крепость

 
   – Как вы себя чувствуете, герр Можайцев?
   – Нахожу ваш вопрос бестактным, – заметил Можайцев, – Карл Функ, наверное, наказал своих людей за то, что они не сумели убить меня и тем самым причинили ему хлопоты… понадобилось искать меня, посылать сюда вас…
   – О, от нас скрыться невозможно. Мы вас и под землей найдем.
   – К делу! – резко сказал Можайцев. – Пока что вам хвастать нечем, и вы, Курц, это отлично понимаете. Не правда ли? Чего хочет от меня Функ?
   – Чтобы вы поступили к нему на службу.
   – Что я должен буду делать у него?
   – Заниматься изобретенными вами установками.
   – Как это понять?
   – Вы займетесь монтажом и размещением их… – Курц замялся.
   – Где, в Западной Германии? – быстро спросил Можайцев.
   – Я не могу ответить на этот вопрос.
   – В таком случае беседу придется прервать. Вы явились ко мне с предложением Карла Функа? Так открывайте карты до конца – я хочу знать все, что имеет отношение к сделанному мне предложению. Итак?
   – Это логично, – сказал Курц не очень уверенно. – Работать вам придется не в Германии.
   – Я так и думал. – Можайцев откинулся на подушках. – Теперь начинайте прельщать меня. Я имею в виду не деньги, они для меня не представляют ценности, вы должны знать это от Шольца.
   – Да, да, конечно, – деловито заговорил Курц. – Я вас понимаю. Вы из ошибочных расчетов едва не погубили себя. Я говорю не о происшествии на берегу моря, там, у гостиницы, нет, нет. В вас проснулась… как это, тоска по родине, и вы очертя голову решили передать большевикам свое изобретение.
   – Прекратите, – резко перебил Можайцев. – Нельзя ли ближе к делу, из-за которого вы явились ко мне.
   – Слушаюсь. – Курц смущенно улыбнулся. – Вы очень любите Советы…
   Можайцев снова перебил его:
   – И ненавижу германских авантюристов. Я изучал историю: вас, немцев, бил нещадно еще Александр Невский. Во-он когда это было! Однако вы снова и снова лезли на русскую землю, лезли в любую щель. Вы захватили в России фабрики, заводы, шахты, прекрасные угодья на Волге и Днепре, ваши люди уселись у трона, командовали нашими армиями, были губернаторами и академиками – душили все русское, душили и грабили. Из фатерланда на восток пробирались всё новые авантюристы. У вас на мою родину стали смотреть как на колонию, как на "жизненное пространство"! – в голосе инженера по слышалось озлобление. – Вы вообразили себя умнее русских, а о других народах России и говорить нечего – для вас они просто недочеловеки. Но пришли к власти большевики, Советы – и все пошло по-иному. Однако вы не унимаетесь, продолжаете нахально лезть на восток. Вас разбили в восемнадцатом году, растрепали в годы интервенции, расколошматили, когда Гитлер осмелился напасть на Советский Союз в сорок первом. Черт возьми! Почему ничто на вас не действует? Кстати, герр Курц, кем вы были при Гитлере?
   – Служил в главном управлении службы безопасности СД, – сухо ответил немец.
   – Гестаповец! Понятно – теперь вы доверенное лицо Карла Функа. А я – русский. Вы хотите, чтобы я помог вам подготовить войну против моей родины?
   Курц с непроницаемым лицом взглянул на собеседника.
   – К сожалению, вы заблуждаетесь, – заговорил он. – Герр Функ предлагает вам заниматься исключительно вашими установками, которые он не собирается использовать против вашей родины.
   – Слово Функа для меня не имеет значения, – сказал Можайцев с презрением. – Но вы, кажется, хотели в чем-то убедить меня. – Он вскинул глаза на Курца. – Я вас слушаю. И покороче – по милости Функа я еще не совсем здоров, как видите.
   – Мне поручено передать вам, что, отклонив предложение Карла Функа, вы совершите непоправимую ошибку. Нет, нет, я не беру на себя смелость поучать вас – человека, которого мы считаем гениальным и который к тому же ненавидит нас, – Курц криво усмехнулся. – Я просто передам вам то, что мне поручено Функом. Это займет две минуты. Разрешите?
   Можайцев кивнул.
   – Постарайтесь не перебивать меня. Еще четверть века назад в Европе существовал "новый порядок", установленный Гитлером в побежденных странах. Не будем скрывать правды – Советская Армия разбила нас, – вы совершенно правы. Но не торжествуйте! Поймите ход истории: Советская Армия освободила от оккупации страны Европы, захваченные Гитлером. Однако всего через несколько лет после капитуляции мы снова заняли важные позиции в этих странах и, заметьте, без войны, которую пришлось вести Гитлеру, без единого выстрела. Мы создали большую армию, не сомневаемся, что наши американские и английские друзья в нужный момент дадут нам ракетное и ядерное оружие. Согласен с вами, – Курц вежливо усмехнулся, – можно удивляться, как это наши бывшие враги, а ваши союзники по войне с нами, вообще идут на риск, вооружая нас, но история повторяется – только и всего, герр Можайцев. – Можайцев упорно молчал. – Они вооружали нас раньше, при Гитлере, а потом не поладили с ним, и нам пришлось бомбить Лондон, топить американские пароходы… Что будет через несколько лет – не будем гадать, но ведь это факт, что мы получили базы для бундесвера во многих странах и ввели на них своих солдат. Наши дивизии снова отправились в Италию, Испанию, Грецию, мы получили базы даже в Англии. Наш генерал уже командует армией Западной Европы, генералы Гитлера являются помощниками американского главнокомандующего войск НАТО, наш военно-морской флот снова расположился в Дании, Норвегии. Вы умный человек и, конечно, не строите иллюзий – мы: Функ, Крупп, "Фарбениндустри", генералы вермахта – остались прежними.
   – Теми самыми, что установили в Европе рабство, торговали европейцами как скотом, бросали их в концлагеря, живьем сжигали в крематориях, душили газами, не щадили ни детей, ни стариков… – гневно бросил Можайцев.
   – Да, – Курц спокойно посмотрел на инженера. – Отрицать нет смысла, да и нет, кажется, необходимости. Все это так: мы душили, травили, сжигали, убивали, насиловали… Но разве все это не известно тем, кто ныне снова вооружает нас, или тем, кто снова пускает нас на свою территорию? А мы прежние! Вы понимаете меня, герр Можайцев?
   – "Новый порядок"? Снова? История повторяется?
   – Не смейтесь… Чего же от нас хотят, вооружая нас, впуская нас в свой дом? – Курц пожал плечами. – В день «икс» мы повторим, правда несколько на иной лад, то, с чего мы начали в тридцать девятом году.
   – И снова аресты, тюрьмы, расстрелы заложников, истребление неугодных?
   – Да, – сказал Курц. – История повторяется. Стратегическое положение ряда стран таково, что при современной военной технике воевать им нельзя – война для них была бы самоубийством.
   – А потом опять на восток? – насмешливо осведомился Можайцев.
   Курц развел руками:
   – Возможно, но до этого у нас все-таки будет много дел в Западной Европе, надо будет отделаться от американцев.
   – Я, должно быть, начинаю понимать Функа: он предлагает мне заблаговременно примкнуть к лагерю завтрашних победителей, – насмешливо произнес Можайцев. – Так или нет?
   – Вы поняли правильно, – подтвердил Курц. – Что же вы ответите Карлу Функу?
   – Передайте ему, что история повторяется не всегда: если после поражения Германии в прошлой войне его не повесили, то после неизбежного разгрома в будущей – петли ему не миновать, – заговорил Можайцев. – Но, возможно, Функу не удастся дожить до новой авантюры – я постараюсь прервать его существование, – Курц в изумлении вскинул на него глаза. – Не удивляйтесь, – спокойно заметил инженер, – увы, всемогущие функи – смертны, не правда ли? Я этим воспользуюсь. Кажется, я теперь знаю, с чего начинать. Не подумайте, что я хвастаю. Функ не просто обокрал меня, он украл у меня плоды трудов моих и преградил мне путь на Родину. Что же мне делать? Служить ему? Зачем? Я много думал, передайте это ему… Я знал, что он рано или поздно разыщет меня, знал все, что может произойти со мной. И я решил повести против него борьбу, всеми средствами. Курц, смотрите на меня внимательно: я говорю об этом вполне серьезно, Шольц может засвидетельствовать, я слов на ветер не бросаю. Шольц – предатель и негодяй, я уничтожу и его. Функу война со мной обойдется дорого. А теперь уходите, Курц, я устал.
   Кивнув, немец по-военному повернулся и покинул хижину. Курц шел по склону несгибающимися ногами и старался осмыслить то, что ему только что сказал этот странный русский инженер: он объявил войну Карлу Функу! И ведь при всем том – нормальный и, как утверждает Шольц, весьма серьезный человек. Но бороться с Функом ему не придется – при этом Курц не мог не усмехнуться – он со своей стороны примет кое-какие меры, после которых у Функа одним врагом будет меньше.
   Как только стемнело, Можайцев, поддерживаемый друзьями, направился к пещере старика Андерсена. Шли по ущельям и кручам. Пещера оказалась отрытой почти на самой вершине нависшей над фиордом скалы. Глубоко внизу под лунным светом искрились будто позолоченные воды извилистого залива, серые прибрежные горы, безлесные, угрюмые. Можайцев с нетерпением смотрел в сторону моря – оттуда должна появиться яхта Леграна.
   Ночь прошла спокойно. Гросс почти до утра просидел с Можайцевым, – он убеждал его, не откладывая, уехать в Советский Союз. Но Можайцев возражал: что скажет он о себе там, на Родине? Что он дал в руки врага Советского Союза оружие, которое тот может направить против ненавистных ему русских? Конечно, он, Можайцев, может засесть за работу и восстановить чертежи, расчеты, но на это уйдет уйма времени, и к тому же главное сейчас вовсе не в документации, а в том, чтобы выбить опасное оружие из рук Карла Функа, – это надо сделать в первую очередь, именно этим и займется он с помощью Франсуа Леграна.
   Под утро Гросс и Эрика вернулись в хижину на скале: у людей Гюнтера Курца не должно возникнуть подозрения в том, что Можайцев ускользнул от них. До появления Франсуа Леграна необходимо выиграть время. Вечером они снова вернулись к пещере. Можайцев собирался уходить. Возле него стоял Франсуа Легран. Среднего роста, стройный, подвижный человек с открытым лицом. Его встретил и привел сюда младший из сыновей Петера Андерсена.
   Можайцев сердечно распрощался с теми, кто спас ему жизнь; крепко пожал руку Эрике, обнялся с Гроссом и в сопровождении младшего Андерсена ушел к фиорду. Там его ожидала яхта.
   Прошло часа три. Ветер постепенно усиливался. По небу мчались рваные лохмотья облаков, то и дело закрывая луну. Уродливые призрачные тени скользили по вершинам гор.
   Вернулся провожатый и сообщил, что все обошлось без приключений.
   Неожиданно послышался шум мотора вверху, высоко за облаками. Самолеты прошли почти над их головами и повернули на восток. Что это значит? Неужели?.. Но гадать было ни к чему: пробив облака, над землей повисла сброшенная на парашюте "люстра", ярко осветившая все вокруг. И хотя до того места, над которым висела "люстра", от пещеры было сравнительно далеко, друзья безошибочно определили – в центре освещенного круга сейчас находилась хижина, в которой они еще недавно обитали.
   Послышался рев ракет, и тотчас загремели взрывы. Стиснув руки, Гросс не отрывал взгляда от места, где только что находилась хижина – самолеты уничтожили ее ракетами. Так вот какие еще полномочия от Функа имел бывший эсэсовец Гюнтер Курц! Он, должно быть, боялся, что при нападении на хижину его людей с обычным огнестрельным оружием Можайцеву посчастливится в темноте ускользнуть, – а тут – дело верное. Теперь Курц доложит, что все в порядке, Можайцев уничтожен вместе с его друзьями.

Глава двенадцатая

   В Комитете государственной безопасности ни на минуту не забывали о человеке, прорвавшемся через границу на нашу территорию в районе Пореченска, однако самые тщательные поиски его пока что результатов не дали.
   Перед чекистами Пореченска была поставлена боевая задача – во что бы то ни стало найти "окно", через которое, несомненно, проник на нашу землю и убийца женщины в ватнике, личность которой с помощью польских товарищей без труда удалось установить. Каким же образом смог он проникнуть к нам через Буг? Казалось, пробраться на территорию Советского Союза в районе Пореченска можно было лишь или незаметно для советских и польских пограничников переправившись через неширокий здесь Буг, или, приехав с Запада по железной дороге, обманув бдительность пограничников. Однако в данном случае возможность переброски агентов иностранной разведки непосредственно по железной дороге, по-видимому, отпадала: убитая диверсантом женщина была одета так, что не могла бы не привлечь к себе внимания. К тому же при ней имелся автомат. Нет, не по железной дороге попала она к нам. Пограничники же в свою очередь заверяли, что переплыть реку незамеченным вражеский агент не мог: дозоры и наряды пограничников бдительно несут службу по охране границы, да и самые тщательные поиски вдоль нашего берега Буга ничего не дали – следов не оказалось. Так откуда же агент иностранной разведки пробрался в лес, где его заметил лейтенант Пинчук, – с неба? Но ни в ту ночь, ни в предыдущие появления неизвестных самолетов над нашей территорией не отмечалось. И все-таки факт оставался фактом – чужие люди проникли на советскую землю, и именно в районе Пореченска. Каким же образом? Пограничники пытались пройти по предполагаемому следу, однако это ни к чему не привело: ясно различимых на местности следов было обнаружено не так уж много, а собака оказалась бесполезной – обувь нарушителей границы, видимо, была обработана химикалиями. Так поиски вроде бы зашли в тупик. Генерал Тарханов решил послать в Пореченск одного из своих офицеров. Выбор Тарханова пал на капитана Пчелина.
   Среднего роста, крепкого сложения, кареглазый, русоволосый молодой человек, Пчелин сравнительно немного еще прослужил в КГБ. Он пришел в органы сразу же после окончания вуза с мечтами, свойственными хорошим юношам, желая всего себя отдать делу борьбы с врагами Родины, с пламенной любовью к заветам Дзержинского, понимая требования, которые предъявляются к службе государственной безопасности. Было в Пчелине то, что особенно нравилось генералу Тарханову в его сотрудниках: наряду с высокой бдительностью и способностями контрразведчика крепко развитое чувство заботы о советском человеке, гуманность и органический дар воспитателя. Чекист-воспитатель! Человек, призванный не только карать, но и заниматься "профилактикой", заботливо предупреждать некоторых неопытных и чрезмерно наивных советских людей о грозящей им опасности попасть в лапы замаскировавшихся иностранных шпионов. Не всегда нужно ждать, пока человек незаметно для себя окончательно запутается и попадет в хитро расставленные вражеские сети, порой имеется возможность вовремя вмешаться в развитие событий и спасти человека от гибели, позора и преступлений. Пчелин был горячим сторонником такой "профилактики". Но не только это определило в данном случае выбор генерала Тарханова, – в молодом чекисте имелись как раз те качества, которые при выполнении предстоящего задания могли весьма пригодиться: отличался он наблюдательностью, терпением и склонностью к анализу, которую его товарищи по работе иногда дружески вышучивали как неуместную тягу к "философствованию".
   Поезд из Москвы, с которым Пчелин приехал в Пореченск, прибыл туда утром. Пчелин погулял по вокзалу, посидел некоторое время в ресторане, прошел в помещение, где таможенники привычно быстро проводили досмотр багажа, полистал книги, продававшиеся в киоске, походил, послушал и лишь потом отправился по адресу, полученному им в Москве. Инструкция генерала Тарханова была абсолютно ясной: вести жизнь частного лица, не контактировать с работниками госбезопасности, в случае нужды установить связь лишь с майором Тороповым, наблюдения и поиски вести скрытно, аккуратно, чтобы никому это не бросалось в глаза. Дело в том, что генерал Тарханов хотел не только найти лазейку на границе, но и не разглашать факт обнаружения этой лазейки. Никакого шума! Пчелин отлично понимал, что старший его начальник тайне установления маршрута вражеского лазутчика придает исключительное значение, связывая с ее соблюдением какие-то свои оперативные планы.
   Городок, оказался небольшим. Домик, в котором поселился Пчелии, прятался за густо заросшим палисадником.
   Так начались оперативные будни Пчелина в Пореченске. Пчелин снова и снова размышлял над планом своих действий, стараясь найти в нем изъян. Но нет, каждый раз он был вынужден приходить к заключению, что все правильно: "окно", через которое с той стороны, из-за кордона, к нам пришел вражеский лазутчик, по всей видимости, должно находиться именно в самом Пореченске, где-то вот тут, поблизости от Пчелина, и все дело только в том, что он не в состоянии обнаружить тщательно оберегаемый иностранной разведкой заветный «лаз» через нашу границу. Уверенность в этом крепла в Пчелине с каждым днем. Почему? Потому, что только такой вывод объяснял, то, что казалось необъяснимым: враг ухитрился проникнуть к нам, а пограничники не засекли его при переправе через реку. Еще не отдавая себе отчета в том, каким может быть характер шпионского маршрута, Пчелин тем не менее был убежден, что предчувствие не обманывает его. Предчувствие основывалось на фактах, на анализе их: вдоль границы, по берегам Буга проходит линия бдительности – с той стороны пограничники Народной Польши, с этой – советские пограничники. Прибытие агента, обнаруженного Пинчуком с женщиной-проводником в лесу, по железной дороге исключено. Стало быть, он появился сначала где-то вот тут, в самом городе, на возможность чего до сих пор не обращалось внимания, поскольку такая версия считалась невероятной.
   Прежде чем ответить на вопрос, как агенты иностранкой разведки могли появиться в Пореченске, Пчелин задался другим вопросом, представлявшимся ему более важным, – где они могли появиться, у кого. Заманчивой для любого разведчика в подобных случаях может быть окраина городка, – тут и тише, малолюдное, и ближе "до лесу", легче уйти дальше, не обратив на себя внимания.
   Пчелин внимательно изучал и самые окраины Пореченска, у людей, населяющих их, – это были в большинстве рабочие депо и различных предприятий, знающие друг друга в лицо, вместе или работающие, или проводящие досуг, заметившие бы любого чужака, появившегося неожиданно среди них. Нет, окраины отпадали. Круг сужался, и сужался к центру, туда, где за палисадниками прятались домики частных владельцев, туда, где сгрудились церкви и костелы, где всего гуще было «забегаловок» с продажей водки из-под прилавка, со случайными, порой никому не ведомыми посетителями.
   Прошла еще неделя. Пчелин не переставал надеяться. Но следует признать – эти три недели ожидания, разочарований не прошли для него даром, все в нем было напряжено до предела. И наконец настало время познакомиться с какими-то фактами местной жизни, которые могли бы быть полезны в поисках. Пчелин позвонил в областное управление государственной безопасности.
   Майор Торопов оказался человеком лет тридцати пяти. Спокойный, широкоплечий, с седой прядью волос, падавшей на лоб, он заполнил собой небольшую комнатку, в которой обретался Пчелин. Пришел он рано утром, как об этом и просил капитан. Выслушав Пчелина, Торопов задумался…
   Где? У кого? Кто знает что-нибудь об этом проклятом "окне"? Действительно, задача не из легких. И вдруг, уже готовясь уходить, Торопов спохватился и рассказал об одном уголовном деле, о котором пока никто в городе и не подозревал. Не так давно скоропостижно скончался сторож одного из костелов, человек фанатично религиозный. Похоронили. А вскоре после этого следователь городской прокуратуры пришел к начальству и сообщил о возникших у него подозрениях. Дело в том, что как раз накануне смерти приходил тот гражданин в горпрокуратуру, несмело пытался с кем-нибудь поговорить, потом, видимо, раздумал и ушел. Подозрение следователя решено было проверить. Приняли меры… Одним словом, подтвердилось – умер сторож от отравления синильной кислотой. Сам ли решил покончить расчеты с жизнью или угостил его кто – еще не выяснено. Да и самый факт известен лишь следователю да прокурору. Жил сторож замкнуто, одиноко. Есть у него дочка, но она живет у дальних родственников в Минске, учится там в техникуме.
   В тот же день капитан Пчелин наведался в прокуратуру. Листал тощую папку – "дело". В «деле» лежало "сего несколько бумажек. Пчелин слушал… Проверка возникшего подозрения была произведена органами прокуратуры тайком, так, чтобы никто, в частности церковные деятели, ничего не знали. Подозрение действительно подтвердилось, однако следствие не движется: кого допрашивать-то? Врагов у человека не было, ни ссор, ни свар не замечено. Его непосредственный, так сказать, начальник ксендз Чонка относился к нему как к родному, и это известно. Кого же подозревать? А что, если сторож по какой-то не выясненной пока причине сам отравился, по собственной воле или случайно? Опять же шум получится ни к чему, только ославишь человека. Вместо пользы один вред получится.
   Доводы следователя Пчелин слушал без особого внимания: своей убедительностью они лишали это событие всякого интереса для него. И вдруг он почувствовал знакомое, еще не осознанное волнение – зарождалась страшно важная мысль. Какая? Стараясь не терять спокойствия, он вежливо взял из рук следователя «дело» и принялся перечитывать подшитые в нем документы.
   Новое свидание с майором Тороповым состоялось в тот же день. На этот раз говорил Пчелин.
   Из того, что он видел и слышал в городской прокуратуре, можно сделать совершенно определенные выводы… Оказалось: сторож костела скончался как раз на следующий день после того, как в двадцати километрах от Пореченска, в лесу была найдена пограничниками неизвестная женщина с немецким автоматом и обнаружен другой вражеский агент, сумевший скрыться. Простое совпадение? К сожалению, в областном управлении государственной безопасности на это обстоятельство не обратили внимания. Что же делать теперь? Пчелин предупредил: никакого шума поднимать не следует, таково указание генерала Тарханова.
   Район наблюдений после этого открытия значительно сократился. Костел, буйно заросший парк за ним; в глубине парка, ближе к реке, заброшенная часовня… Пчелин инстинктивно чувствовал – именно здесь где-то лежит разгадка тайны "окна"! Нет, сказать, что он был осознанно уверен в этом, нельзя, капитан боялся увлечься призрачной надеждой, но что-то подсознательное говорило ему, что гибель сторожа костела имеет непосредственное отношение к его заданию. К тому же у него никакой иной зацепки и не было.
   Однажды он довольно поздно задержался в старом парке, неподалеку от костела. Солнце уже скрылось за ветлами над Бугом, склонилось к закату. Задержался Пчелин не случайно. Скрытый кустами жимолости, он примостился на камне и внимательно смотрел на девушку, которую ранее здесь не встречал. Она сидела на скамеечке скорбная, печальная, погруженная в размышления и, казалось, ничего вокруг не замечала. Видимо, большое и еще не угасшее горе угнетало ее. Пчелин обратил внимание на такую особенность в ее поведении: она не столько плакала, сколько о чем-то размышляла, и на лице ее капитан без труда отметил растерянность, испуг, гнев, попеременно искажавшие черты. Создавалось впечатление, что она силится решить нечто жизненно важное для нее, сопряженное с чем-то невероятно трудным. Пчелин был от природы человеком душевным, – отчаяние незнакомки он почувствовал остро и, не зная, как и чем помочь ей, продолжал внимательно и с сочувствием наблюдать за ней.
   Стало уже темно. Смутно белело платье девушки. Удивительно – и как это она не боится так поздно оставаться в столь неподходящем для нее месте.
   Ничто не нарушало тут покоя, тишины. Пчелин продолжал выжидать, у него даже возникла тревога за юную незнакомку – все-таки одна, время уже не раннее… Сколько так прошло времени, он не знал. Неожиданно вдали послышались шаги, кто-то твердо, уверенно шел сюда по посыпанной песком дорожке. Вот грузная фигура мужчины в сутане проскользнула мимо Пчелина и остановилась. Пришедший заговорил, судя по тону – он что-то выговаривал девушке, – та еле слышно отвечала, и хотя обращалась она к пришедшему, как обращаются к священнику, почтения в ее голосе Пчелин не уловил, наоборот, она пыталась упрямо, с ожесточением в чем-то возражать тому, кого называла "святым отцом". Мужской голос, такой приторно-ласковый, полный увещевательных интонаций вначале, постепенно становился все менее любезным, а затем стал явно угрожающим. Теперь уже Пчелину удалось кое-что услышать. Ксендз решительно потребовал от девушки немедленно идти домой, прибавив при этом, что ее визиты сюда ему нежелательны, они могут обратить на себя внимание "недостойных в мире сем", вызвать кривотолки и посеять семена недоверия и подозрения к святой церкви римско-католической, чего он, духовник Ванды, не может допустить. Ксендз почти силой стащил девушку со скамейки и заставил покинуть "пристанище скорби", даже проводив ее немного. Они прошли мимо Пчелина. Капитан уже собирался подняться и последовать за ними, как ксендз неожиданно остановился в нескольких шагах от него, – дальше Ванда пошла одна, и скоро шаги ее замерли в отдалении. Ксендз, видимо, никак не мог успокоиться. "Дрянная девчонка! – прошипел он ей вслед. – Я сломлю твое упрямство… Недолго тебе бегать сюда, бросать тень на меня…" Человек в сутане повернулся и медленно направился в глубь парка.