Страница:
– Давайте.
Разведчик молча подал старику ту самую катушку, которую недавно на Тулинской улице так удачно «обронила» Ирэн Грант.
– Подождите здесь, – с заметным испугом шепнул старик и исчез. Скоро он возвратился и вручил Грину небольшой ключ и шифрованную записку.
– Это все, – прошептал старик, открывая перед Грином дверь на улицу, он, должно быть, страшно боялся и спешил выпроводить опасного посетителя.
Грин ушел. Пройдя значительное расстояние, он рискнул остановиться, чтобы ознакомиться с содержанием адресованного ему послания, – оно было кратким, не отвечало на возникшие у Грина вопросы, и это ему не понравилось. Но он так устал, что даже не мог рассердиться на своих помощников, главное – у него есть пристанище: хозяева квартиры уехали на Крайний Север, а он будет проживать в ней на правах близкого родственника. По надежным, как ему казалось, документам. Поистине Ирэн Грант умеет находить нужных людей, хотя вряд ли польстившийся на деньги отсутствующий квартиросъемщик догадается, что за человек поселится в его квартире.
Автомобиль доставил Грина на одну из улиц неподалеку от станции метро "Сокол". Было уже поздно. Никого не встретив на лестнице, Грин тихо поднялся на третий этаж, без труда открыл ключом дверь квартиры номер семь. С помощью карманного электрического фонарика осмотрелся. Ничего подозрительного не заметил. По некоторым, одному ему бросившимся в глаза деталям, понял, что тут "наводила порядок" Ирэн Грант. Разделся и в тревожном раздумье сел у стола. Он чувствовал себя опустошенным в результате невероятного нервного напряжения последнего месяца и в то же время отчетливо понимал, что главное впереди…
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая
Как обычно, гостей в этот день на даче артиста Александра Лучепольского было много. Человек блестяще одаренный, прекрасный певец, хозяин к тому же умел мило острить и хорошо рассказывать забавные истории. Происшествия, о которых он мог говорить увлекательно и подолгу, всегда выдавались за истинные и главным образом из жизни самого прославленного артиста. Друзей Лучепольский имел великое множество, и покоя они ему не давали. По воскресеньям, особенно в погожие дни, они приезжали к нему целыми компаниями, и не только артисты, коллеги, так сказать, но и люди самых различных профессий, склада ума, наклонностей и характеров.
Полковник государственной безопасности Соколов, старый приятель хозяина, любил бывать здесь. У Лучепольского можно было часами сидеть в стороне, с книгой в руках, без опасения быть потревоженным: тут всегда толпилось много людей, отлично знавших друг друга, а партии для игры в преферанс прибывали из Москвы уже укомплектованными. Соколов любил отдыхать здесь и чувствовал себя уютно и непринужденно среди друзей и знакомых Лучепольского, людей в большинстве незаурядных, интересных.
А машины все подходили и подходили к даче. Сегодня день у Лучепольских особенный: сын прославленного артиста Андрей всего несколько дней назад получил ученую степень доктора физико-математических наук, а его научная работа о естественных спутниках планет – Государственную премию. Поздравить молодого ученого приехали его друзья, товарищи по работе. Андрей, такой же, как отец худощавый, с тонким лицом, с которого не сходила несколько сконфуженная улыбка человека, попавшего в переплет, приветливо смотрел на гостей из-под по-девичьи пушистых ресниц, пожимал руки. Соколов понимал его состояние сейчас: присвоение ученого звания доктора наук дает ему возможность осуществить заветную мечту – принять участие в изучении космоса непосредственно с борта межпланетной орбитальной станции. Ландышев – главный инженер проекта такой станции – привлек Андрея Лучепольского к практической подготовке будущей экспедиции "в окрестности Земли". Но это обстоятельство, так же как и само существование "проекта Ландышева", хранилось в глубокой тайне. Соколов знал, что пройдет не так уж много лет, и с поверхности Земли на точно рассчитанную орбиту будут выведены специальные ракеты – контейнеры… Там, в безвоздушном пространстве, где небо не голубое, а черное и откуда планета наша видится как окутанный зеленовато-розовой дымкой шар, под руководством Ландышева будет собрано невиданных размеров сооружение с обсерваторией, лабораториями… К причалу межпланетной станции станут швартоваться ракеты с людьми. Оттуда специальной конструкции космические корабли отправятся к планетам солнечной системы. Возможность старта космических кораблей не с Земли, а непосредственно с межпланетной станция откроет перед учеными колоссальные перспективы, а возможность такая вполне реальна, ведь там не будет нужна при старте вторая космическая скорость в 11,2 километра в секунду для того, чтобы преодолеть силу притяжения Земли, а раз так, то и космонавты не будут испытывать чрезмерных перегрузок, и горючего потребуется неизмеримо меньше.
Артист Лучепольский так и не сумел привыкнуть к тому, что Андрей пошел в жизни другой дорогой, ему это до сих пор казалось невероятным. Еще когда Андрюша учился делать первые шаги по квартире – отец пытался пробудить в нем интерес к пению. Он был уверен – его сын будет певцом. Но получилось по-другому, вместо музыки Андрюша пристрастился к алгебре, логарифмам, а потом и к изучению звезд, галактик… Отец терпеливо ждал, когда пройдет его "детская блажь", однако увлечение оказалось не блажью, а призванием – надежду видеть сына на сцене, преемником своей славы, пришлось оставить. Андрей оказался талантливым ученым – это и примирило отца с его выбором и породило искреннее уважение к нему, к его упорному труду.
Гости все прибывали. Приехал профессор Свиридов – председатель Комитета по космонавтике, вслед за ним появились физик Ясный, геолог Лучинин, редактор журнала «Космос» профессор Желтовский… Стало тесно и шумно, как за театральными кулисами в часы удачной постановки. Александр Лучепольский был в восторге, он и не подозревал о сокровенной тайне сына, о его мечта покинуть Землю, прекрасную, обжитую, хотя и не очень спокойную, и поселиться в безвоздушной бездне. Отец и сын в этот час были счастливы, но каждый по-своему.
Профессор Желтовский, близорукий, всегда несколько растерянный, и сюда приехал, не расставшись с портфелем. Уединившись на садовой скамейке, принялся вычитывать и править гранки очередной статьи для журнала.
– Не успеваю, – вздыхал он, посматривая в сторону друзей. Он говорил правду: служебных и общественных обязанностей, «нагрузок» у него было больше, чем у кого-либо другого, как говорили, главным образом потому, что он не умел от поручений отказываться, был слишком податлив.
Постепенно возле Желтовского образовалась группа, начались споры по различным проблемам. Обрывки разговора долетали до расположившегося неподалеку полковника Соколова. Лучепольский-младший говорил о загадках так называемых "стационарных звезд". Известно, что в этих звездах время от времени происходит мгновенное высвобождение энергии, или, попросту говоря, взрывы, по мощности превосходящие иногда взрывы водородных бомб в миллиарды раз! Лучепольский говорил о технике сверхскоростного фотографирования происходящих во Вселенной явлений: в Советском Союзе создана растровая камера, которая дает сто миллионов кадров в секунду. Скорость съемки этой камерой настолько велика, что за время экспозиции одного кадра космическая ракета сместится всего лишь на две десятых миллиметра. Такую камеру следует включать на чрезвычайно короткое время: пленку, снятую всего за одну секунду, пришлось бы просматривать целую неделю.
Соколов вышел за ограду. День обещал быть превосходным. Хотя шло к осени, солнце продолжало греть вполне добросовестно, по-прежнему ласково, там и сям виднелись спешащие от станции группы москвичей со свертками, корзиночками.
Соколов прислонился к изгороди и задумался. Мысли соскользнули на темы, близкие ему по службе… До каких пор Харвуд будет держать маршрут «Дрисса» в резерве? Значение маршрута «Дрисса» с каждым днем вырисовывалось все отчетливее. Теперь, когда усилиями капитана Пчелина «окно» на нашей западной границе было обнаружено, с него не спускали глаз чекисты в Пореченске, пограничники и с застав вдоль Буга и с контрольно-пропускного пункта. Однако сколько они ни следили – ничего нового не заметили. Вывод напрашивался сам собой – маршрутом «Дрисса» разведка Харвуда пользуется редко, в особых случаях. Проход этим маршрутом агента, убившего женщину, которая его сопровождала из-за кордона, и тяжело ранившего лейтенанта-пограничника, свидетельствовал, по-видимому, о том, что лазутчик этот не был рядовым и прибыл к нам для выполнения какого-то серьезного задания.
Разведчик молча подал старику ту самую катушку, которую недавно на Тулинской улице так удачно «обронила» Ирэн Грант.
– Подождите здесь, – с заметным испугом шепнул старик и исчез. Скоро он возвратился и вручил Грину небольшой ключ и шифрованную записку.
– Это все, – прошептал старик, открывая перед Грином дверь на улицу, он, должно быть, страшно боялся и спешил выпроводить опасного посетителя.
Грин ушел. Пройдя значительное расстояние, он рискнул остановиться, чтобы ознакомиться с содержанием адресованного ему послания, – оно было кратким, не отвечало на возникшие у Грина вопросы, и это ему не понравилось. Но он так устал, что даже не мог рассердиться на своих помощников, главное – у него есть пристанище: хозяева квартиры уехали на Крайний Север, а он будет проживать в ней на правах близкого родственника. По надежным, как ему казалось, документам. Поистине Ирэн Грант умеет находить нужных людей, хотя вряд ли польстившийся на деньги отсутствующий квартиросъемщик догадается, что за человек поселится в его квартире.
Автомобиль доставил Грина на одну из улиц неподалеку от станции метро "Сокол". Было уже поздно. Никого не встретив на лестнице, Грин тихо поднялся на третий этаж, без труда открыл ключом дверь квартиры номер семь. С помощью карманного электрического фонарика осмотрелся. Ничего подозрительного не заметил. По некоторым, одному ему бросившимся в глаза деталям, понял, что тут "наводила порядок" Ирэн Грант. Разделся и в тревожном раздумье сел у стола. Он чувствовал себя опустошенным в результате невероятного нервного напряжения последнего месяца и в то же время отчетливо понимал, что главное впереди…
Глава восемнадцатая
Работа в редакции журнала «Космос» давала возможность Годдарту-Егорову познакомиться с рядом советских ученых, но среди них не было пока тех, чьи имена сообщил ему Грин. Проклятая секретность русских и на этот раз встала перед лазутчиком преградой, преодолеть которую оказалось нелегко. Имена Ландышева и некоторых других намертво врезались в память агента Харвуда, но нащупать подходы к этим людям ему не удавалось. Больше того, он при всем его старании не смог даже получить каких-либо конкретных данных о работе интересовавших Прайса и Харвуда советских ученых.
Годдарт всем нутром чувствовал шаткость своего положения: время подгоняло его, однако проявить заметный интерес к занятым космическими проблемами выдающимся ученым, таким, как Ландышев, – он опасался. К тому же сказывалась явная недостаточность его специфической подготовки: в разведке Харвуда, естественно, сделать из него большого специалиста в вопросах астронавтики, астрономии, ядерной физики – не сумели, и теперь это обстоятельство могло подвести его, познания вновь испеченного эксперта-консультанта Егорова на деле оказались куда меньше знаний инженера Егорова, по документам которого Годдарт устроился на работу. На это могли обратить внимание. Лже-Егоров не сомневался, что рано ли поздно такой роковой для него казус может произойти, и мечтал о том, чтобы как можно скорее расстаться с "Космосом". Однако сбросить опасную маску инженера Егорова без разрешения свыше Годдарт не имел права. Он отлично понимал, что до тех пор, пока не будет завершена операция "Шедоу", об исчезновении из редакции нечего и думать. Сложилось крайне опасное положение, при котором вынужденное бездействие представлялось Годдарту рискованнее самого сложного агентурного дела.
Блестя золотыми очками, небрежно поглаживая длинную бороду, Годдарт-Егоров восседал за письменным столом, дружески улыбался, снисходительно похлопывал по плечу заходящих в редакцию молодых ученых и старался как можно меньше говорить на специальные темы.
Занятия в редакции оставляли много свободного времени, эксперт-консультант вовсе не был обязан сидеть в редакции с девяти утра до шести вечера и имел возможность по своему усмотрению распоряжаться рабочими часами.
Жил Годдарт по-прежнему в квартире Рахитова. Хозяин с семьей на лето поселился на даче, и потому лазутчик чувствовал себя в его квартире вольготно. Однако нервное напряжение последних месяцев сказывалось – оставаясь в четырех стенах, Годдарт часто хандрил, порой впадал в отчаяние и все чаще заглушал тревогу коньяком. Каждые вторник и пятницу он звонил по условленному номеру телефона, но каждый раз получал ответ, что для него "ничего нет". Все же настала минута, когда Годдарт получил приглашение приехать за «посылкой» для него "от Марьи Ивановны". Вот оно, начиналось! Годдарт доехал в метро до центра, там взял такси и отправился на Юго-Запад, туда, где далеко за город убегает к Внуковскому аэродрому чудесное шоссе, туда, где вдоль красавца проспекта выстроились прекрасные новые дома. От Ирэн Грант он кое-что знал о той, к которой сейчас направлялся и, говоря по совести, не был в восторге от предстоящей встречи… Это была женщина по профессии культурник-массовик, суматошно шумная, не очень умная, но очень жадная. Именно жадность и привела ее к моральному падению. В свое время Грин долго и внимательно изучал ее. Женщина проводила массовые занятия в клубах, парках. Она принадлежала к той категории работников-массовиков, которых русские не без основания называют "в два притопа, в три прихлопа", от работника-культурника в ней ничего не было. Деньги и вещи были тем богом, которому она поклонялась. Как уверяла Грант, эта женщина за соответствующую сумму, наверное, могла бы зарезать родного отца. Она прекрасно обеспечена – муж получает высокий оклад, и все же гонялась за любым заработком по всей Москве. Но и этого ей было мало – она стала спекулянткой, установила контакт с жульем в некоторых магазинах и с людьми, регулярно привозившими с Запада барахло с иностранными фирменными знаками, покупала и продавала оптом и в розницу. Это обстоятельство как раз и пугало Годдарта – за женщиной могла иметься слежка ОБХСС. Завербовал ее Грин. Он явился к ней домой в качестве покупателя, потом разыграл роль общественного инспектора-контролера, составил акт, пригрозил судом. В качестве «свидетеля» присутствовала при этом Ирэн Грант, предъявившая перетрусившей спекулянтке фальшивые документы. Понимая, что она "засыпалась", женщина согласилась выполнять поручения Грина, вряд ли даже отдавая себе отчет в характере этих поручений. Когда же она разобралась, что к чему, было поздно: Грин убедительно разъяснил ей, что она уже успела оказать значительные услуги разведке, и в случае отказа от дальнейшего сотрудничества пригрозил выдать ее органам государственной безопасности. Грин действовал наверняка – он хорошо изучил характер своей жертвы: она была слишком труслива и жадна, и когда он пообещал систематически выплачивать "вознаграждение", разговор завершился тем, что она дала подписку работать на разведку Харвуда.
Солнце нещадно жгло. У бочек с квасом стояли длинные очереди, Годдарт завернул во двор большого дома, быстро разыскал нужный ему подъезд. Квартира была расположена на первом этаже, а дверь в нее – в двух шагах от лифта. Это имело и свои преимущества – в случае чего можно было сделать вид, что пришел к кому-нибудь, проживающему повыше, по и свою отрицательную сторону – слишком часто у лифта торчали люди, особенно ребята-подростки, которым разведчик инстинктивно не доверял.
На этот раз в подъезде было безлюдно. Годдарт позвонил.
– За посылкой от Марьи Ивановны? – переспросила женщина, не проявляя желания вручить ему эту самую посылку. Она пригласила его занять место на стуле, у стола, продолжая пристально рассматривать.
– Да, да, я звонил вам, – подтвердил Годдарт и поло жил руки на стол. На мизинце правой руки сверкнул перстень с эмблемой. Женщина облегченно вздохнула – все в порядке. Но она не спешила, поставила перед Годдартом чай, без умолку болтала всякий вздор, не преминула сообщить о том, что муж – в продолжительной командировке. Годдарт отлично понимал ее, бесцеремонно рассматривал. Ей не больше тридцати пяти, крашенная под блондинку, под густым слоем пудры виднелась частая сеть склеротических прожилок, придававшая ее лицу неприятный синеватый оттенок. Явно желая установить с посетителем близкий контакт, она извивалась перед ним, "выламывалась". Годдарт выпил чаю и уже минут через десять решительно встал. Женщина поскучнела. Принесла с вешалки пиджак, новенький, по его росту. Он ни чуть не сомневался, что эта продувная особа основатель но прощупала пиджак в поисках записки и, наверное, была сильно разочарована – ни клочка бумажки в пиджаке не нашлось, тайна, связанная с "посылкой от Марьи Ивановны", прошла мимо нее. И какая тайна!
Добравшись до "дома", то есть до квартиры Рахитова, Годдарт немедленно отпорол подкладку, обработал ее специальным составом, и в одном месте на материи четко проступили столбики цифр. Расшифровав приказ Грина, Годдарт долго сидел в глубокой задумчивости. Указание приступить к делу, которое он с таким нетерпением ждал, повергло его в недоумение и основательно напугало. Он давно знал: начинать придется с Ландышева – и еще до перехода советской границы был осведомлен, с чего придется начинать, – Харвуд оказался не дурак, он не очень-то верил в то, что Можайцев безропотно будет иссушать свой мозг на потребу Прайса, и запасся, как ему казалось, убедительным аргументом, с помощью которого надеялся воздействовать на изобретателя. Однако обстоятельства неожиданно коренным образом изменились, и теперь эти "аргументы", вместо того чтобы помочь Харвуду шантажировать Можайцева, должны были обеспечить успех в операции против инженера Ландышева. Харвуд, по мнению Годдарта, оказался вдвойне провидцем, и это счастливое обстоятельство избавляло его, Годдарта, от необходимости самому придумывать подходы к Ландышеву. Все представлялось весьма просто – получив долгожданный сигнал действовать, он тотчас разыщет актрису Оксану Орленко, и все будет в порядке, она выполнит любой приказ, ей отступать некуда. С такой мыслью Годдарт давно сжился. Однако в этот план Грин почему-то внес дополнение: прежде чем встретиться с артисткой и попытаться принудить ее к выполнению задания Харвуда, Годдарту предписывалось установить контакт, встретиться лично с агентом по кличке Джим и обеспечить себе его помощь. Затем последовало новое указание – к Орленко подобраться через Джима, а не непосредственно.
Годдарт не на шутку встревожился. Кто мог поручиться, что этот проклятий Джим не изменился и не стал известен чекистам? Как Грин мог ручаться, что тот не провалился и не попал под наблюдение чекистов? Почему именно он должен пойти на встречу с Орленко? Стало быть, Грин заранее сомневался в том, что Годдарту удастся самому завербовать жену инженера Ландышева… Но почему? Какие у Грина основания не доверять ему? Черт возьми, ему-то хорошо отсиживаться в припасенной для него норе и отдавать непродуманные приказы. Встреча с каждым лишним человеком грозит лже-Егорову большой опасностью, и идти очертя голову на свидание с агентом, не будучи уверенным даже в необходимости этого знакомства, он просто не мог.
Годдарт попытался поставить себя на место Грина и проследить за ходом его рассуждений…
К Оксане Орленко с улицы не придешь. Провал у Орленко может зачеркнуть всю операцию "Шедоу", и Грин отлично это знает. А раз так, то приказ установить личный контакт с неведомым ему Джимом следует расценивать только как неверие в силы и способности Годдарта. Но почему же все-таки он, Годдарт, должен идти на такой риск? К тому же помощь Грина в деле с Орленко и затея с агентом снизят значение будущих успехов Годдарта в глазах Прайса и Харвуда и, естественно, отразятся на сумме вознаграждения, которую он надеялся получить по возвращении в Штаты.
Разведчик снова отправился на юго-запад. На этот раз культработник должна была проявить активность и передать его шифровку дальше, не дожидаясь, когда за ней кто-то явится.
Женщина опять пыталась кокетничать, но Годдарт решительно осадил ее, напомнил ей об обязанностях, о безоговорочном послушании.
В редакции Егоров сказался больным и безвылазно засел дома.
Через несколько дней раздался звонок. Годдарт открыл дверь – на пороге Ирэн Грант. В глазах очаровательной "Ирины Петровны" было нечто, не предвещавшее ничего хорошего.
Она пробыла в квартире с полчаса. Разъяснений Годдарт так и не получил, но приказ был подтвержден. Действовать предлагалось немедленно. Информацию о Джиме разведчик получил от Грант исчерпывающую. О предстоящем посещении Годдарта тот предупрежден. Грин не отказал себе в удовольствии сделать Годдарту выговор за недопустимую потерю времени, – тот проглотил пилюлю молча.
Ирэн Грант ушла с неутихшей яростью. Она очень спешила и не заметила в толпе прохожих молоденькую девушку, красивую, с бледным нервным лицом, приспущенными на лоб волосами. Это была подруга аспиранта Тимура Рахитова студентка Марина Нарежная. Именно в этот день Тимур договорился встретиться с ней. Она приехала несколько ранее условленного часа и терпеливо поджидала Тимура неподалеку от подъезда, – подниматься в квартиру не решалась, не желая встречаться наедине с антипатичным инженером Егоровым, которого, как она это хорошо знала, не уважал и ее друг. Она ждала уже минут двадцать. Тимура пока не было. И вдруг девушка увидела вышедшую из подъезда Ирину Петровну. Для Марины было несомненно: эта странная женщина приходила в квартиру Рахитовых, других знакомых у нее тут не имелось. А раз так, то к кому же она приходила? Сам Рахитов вместе с женой находился на даче и в городе последний месяц почти не появлялся, с Егоровым она незнакома и сидеть с ним, неизвестным ей человеком, по крайней мере двадцать минут, она никак не могла. Следовательно, она приходила к Тимуру. Пылкое воображение девушки мгновенно нарисовало ей картины, от которых у нее заныло сердце, но в этот самый миг она увидела Тимура, стремглав соскочившего с подножки троллейбуса. Как же так?
– Марина, что случилось? – спросил юноша.
Она безмолвно протянула руку вперед, туда, где по тротуару быстро удалялась стройная молодая женщина. Тимур узнал ее.
– Ирина Петровна… – с недоумением протянул Тимур. – Ты поссорилась с ней?
– Нет, просто мне на миг, ну на самую чуточку показалось, что ты уже давно дома, – неохотно призналась девушка. – С кем же еще она могла провести там столько времени?
Выслушав ее, юноша задумался: "В самом деле – к кому же она приходила? С кем была все то время, пока Марина ждала меня у подъезда? В квартире, наверное, один Егоров… Но в таком случае – они знают друг друга? Однако почему же, как только появился Егоров, Ирина Петровна куда-то исчезла и ни разу больше не показывалась в нашей квартире? А что, если Егоров – ее друг и она-то и рекомендовала его отцу? Но к чему же такая скрытность, почему отец ни разу не проговорился об этом? Почему он упорно выдает Егорова за своего друга детства, хотя на протяжении всей жизни Тимур ранее ни разу не слышал от него об этом друге? Да и мать как-то призналась, что Егоров и ей абсолютно неизвестен. Что же все это может значить?" Итак, прежде всего следовало удостовериться, дома ли Егоров. И затем – скажет ли он о приходе этой женщины? Если увидеться с инженером, к примеру, вечером или на следующий день и он промолчит о ее визите, это можно объяснить забывчивостью, но если он ничего не скажет сейчас, через несколько минут после ее ухода, тогда придется думать о чем-то серьезном. Юношу оглушила неосознанная еще тревога, его охватило беспокойство, причины которого он пока что не мог бы объяснить.
– Пошли, – сказал он Марине, взяв ее под руку. – О том, что мы видели сейчас Ирину Петровну, – ни слова. Так надо.
Они поднялись в квартиру. Инженер Егоров был дома, со скучающим видом просматривал журналы. О посещении Ирины Петровны он не обмолвился ни одним словом. Это была вторая ошибка, допущенная им за последние дни.
Волей-неволей приходилось ехать к Джиму. Поздно вечером Годдарт занял место в вагоне электрички и отправился на станцию Кратово.
За окном пламенел закат, над полями, вдоль самой кромки горизонта нависла малиновая дымка. Деревья по обеим сторонам железнодорожного полотна стояли, не шелестя ни одним листочком, умиротворенные. По дорогам, кое-где пересекавшим путь электропоезду, шли машины, за ними еле заметно курчавилась пыль. Массивы колхозных полей влажной зеленью стлались и слева и справа, скрывались вдали, сливались с вечерним небом. Годдарта не влекла к себе красота природы, его мысли сейчас были заняты исключительно предстоящей встречей. Интуицией старого шпиона он чувствовал, что эта встреча представляет собой начало нового этапа в его жизни, важного и крайне опасного, полного риска не сегодня так завтра быть схваченным чекистами, разоблаченным кем-либо из советских людей, разоблаченным, несмотря на тщательную маскировку и все предосторожности.
После свидания с Ирэн Грант Годдарт отчетливо себе представлял, что за человек агент, к которому ему пришлось-таки ехать. Джим обрел в его представлении зримые формы, плоть и кровь, и, еще не видя его, лже-Егоров, казалось ему, мог бы описать внешность и повадки этого страшного человека. Теперь он немало знал о нем… Но, в сущности, биографию Джима – если верить Ирэн – можно пересказать в нескольких словах. Родился и рос в семье служащего в районном городишке. Были у него братья, сестры, работали, учились. Он не хотел ни учиться, ни трудиться… Пьянство, буйство, озорство были его стихией. Сначала подружился с ножом, а потом раздобыл где-то наган. Старшие в семье его боялись – еще убьет!
Милиция никак не могла поймать с поличным. Наконец поймали. Увещевали: ведь из трудовой семьи, и паренек способный, мог бы учиться… Все бесполезно. А "дело по обвинению" все росло и росло. Осудили. Лето тысяча девятьсот сорок первого года встретил в тюрьме. Другой от стыда сгорел бы, испугался – он нет, чувствовал себя в тюрьме, как рыба в воде: характеры новых дружков близки и понятны. А о совести теперь можно было и не вспоминать: отныне у него появились личные счеты с Советской властью, с советскими людьми – они же упрятали его в тюрьму! Посадили за решетку! Когда началась война, заключенных стали эвакуировать на восток – он сумел в дороге сбежать и пробрался в родные места. Прятался в огородах, ждал прихода гитлеровцев. Дождался. Немцы зачислили его в зондеркоманду, и он принялся расстреливать попавших в лапы оккупантов партизан, уничтожать советских людей, заподозренных в симпатии к своей родине. Потом, когда гитлеровцев разбили, подался на Запад и очутился в лагере для перемещенных. Там его подобрали американцы. У них прошел курс обучения шпионским наукам. Удачно выполнил несколько заданий американской разведки. Хозяева убедились: этот не подведет, хитер, коварен, жесток, человека убить для него пустячное дело. Кончилось тем, что после очередной переброски на советскую территорию его тут и оставили, "в резерве", прикрыв новой легендой, под новой фамилией. Он осел на станции Кратово, обзавелся семьей. Замаскировался надежно – как уверяла Грант. Но Годдарта это ее заверение мало утешало.
Годдарт всем нутром чувствовал шаткость своего положения: время подгоняло его, однако проявить заметный интерес к занятым космическими проблемами выдающимся ученым, таким, как Ландышев, – он опасался. К тому же сказывалась явная недостаточность его специфической подготовки: в разведке Харвуда, естественно, сделать из него большого специалиста в вопросах астронавтики, астрономии, ядерной физики – не сумели, и теперь это обстоятельство могло подвести его, познания вновь испеченного эксперта-консультанта Егорова на деле оказались куда меньше знаний инженера Егорова, по документам которого Годдарт устроился на работу. На это могли обратить внимание. Лже-Егоров не сомневался, что рано ли поздно такой роковой для него казус может произойти, и мечтал о том, чтобы как можно скорее расстаться с "Космосом". Однако сбросить опасную маску инженера Егорова без разрешения свыше Годдарт не имел права. Он отлично понимал, что до тех пор, пока не будет завершена операция "Шедоу", об исчезновении из редакции нечего и думать. Сложилось крайне опасное положение, при котором вынужденное бездействие представлялось Годдарту рискованнее самого сложного агентурного дела.
Блестя золотыми очками, небрежно поглаживая длинную бороду, Годдарт-Егоров восседал за письменным столом, дружески улыбался, снисходительно похлопывал по плечу заходящих в редакцию молодых ученых и старался как можно меньше говорить на специальные темы.
Занятия в редакции оставляли много свободного времени, эксперт-консультант вовсе не был обязан сидеть в редакции с девяти утра до шести вечера и имел возможность по своему усмотрению распоряжаться рабочими часами.
Жил Годдарт по-прежнему в квартире Рахитова. Хозяин с семьей на лето поселился на даче, и потому лазутчик чувствовал себя в его квартире вольготно. Однако нервное напряжение последних месяцев сказывалось – оставаясь в четырех стенах, Годдарт часто хандрил, порой впадал в отчаяние и все чаще заглушал тревогу коньяком. Каждые вторник и пятницу он звонил по условленному номеру телефона, но каждый раз получал ответ, что для него "ничего нет". Все же настала минута, когда Годдарт получил приглашение приехать за «посылкой» для него "от Марьи Ивановны". Вот оно, начиналось! Годдарт доехал в метро до центра, там взял такси и отправился на Юго-Запад, туда, где далеко за город убегает к Внуковскому аэродрому чудесное шоссе, туда, где вдоль красавца проспекта выстроились прекрасные новые дома. От Ирэн Грант он кое-что знал о той, к которой сейчас направлялся и, говоря по совести, не был в восторге от предстоящей встречи… Это была женщина по профессии культурник-массовик, суматошно шумная, не очень умная, но очень жадная. Именно жадность и привела ее к моральному падению. В свое время Грин долго и внимательно изучал ее. Женщина проводила массовые занятия в клубах, парках. Она принадлежала к той категории работников-массовиков, которых русские не без основания называют "в два притопа, в три прихлопа", от работника-культурника в ней ничего не было. Деньги и вещи были тем богом, которому она поклонялась. Как уверяла Грант, эта женщина за соответствующую сумму, наверное, могла бы зарезать родного отца. Она прекрасно обеспечена – муж получает высокий оклад, и все же гонялась за любым заработком по всей Москве. Но и этого ей было мало – она стала спекулянткой, установила контакт с жульем в некоторых магазинах и с людьми, регулярно привозившими с Запада барахло с иностранными фирменными знаками, покупала и продавала оптом и в розницу. Это обстоятельство как раз и пугало Годдарта – за женщиной могла иметься слежка ОБХСС. Завербовал ее Грин. Он явился к ней домой в качестве покупателя, потом разыграл роль общественного инспектора-контролера, составил акт, пригрозил судом. В качестве «свидетеля» присутствовала при этом Ирэн Грант, предъявившая перетрусившей спекулянтке фальшивые документы. Понимая, что она "засыпалась", женщина согласилась выполнять поручения Грина, вряд ли даже отдавая себе отчет в характере этих поручений. Когда же она разобралась, что к чему, было поздно: Грин убедительно разъяснил ей, что она уже успела оказать значительные услуги разведке, и в случае отказа от дальнейшего сотрудничества пригрозил выдать ее органам государственной безопасности. Грин действовал наверняка – он хорошо изучил характер своей жертвы: она была слишком труслива и жадна, и когда он пообещал систематически выплачивать "вознаграждение", разговор завершился тем, что она дала подписку работать на разведку Харвуда.
Солнце нещадно жгло. У бочек с квасом стояли длинные очереди, Годдарт завернул во двор большого дома, быстро разыскал нужный ему подъезд. Квартира была расположена на первом этаже, а дверь в нее – в двух шагах от лифта. Это имело и свои преимущества – в случае чего можно было сделать вид, что пришел к кому-нибудь, проживающему повыше, по и свою отрицательную сторону – слишком часто у лифта торчали люди, особенно ребята-подростки, которым разведчик инстинктивно не доверял.
На этот раз в подъезде было безлюдно. Годдарт позвонил.
– За посылкой от Марьи Ивановны? – переспросила женщина, не проявляя желания вручить ему эту самую посылку. Она пригласила его занять место на стуле, у стола, продолжая пристально рассматривать.
– Да, да, я звонил вам, – подтвердил Годдарт и поло жил руки на стол. На мизинце правой руки сверкнул перстень с эмблемой. Женщина облегченно вздохнула – все в порядке. Но она не спешила, поставила перед Годдартом чай, без умолку болтала всякий вздор, не преминула сообщить о том, что муж – в продолжительной командировке. Годдарт отлично понимал ее, бесцеремонно рассматривал. Ей не больше тридцати пяти, крашенная под блондинку, под густым слоем пудры виднелась частая сеть склеротических прожилок, придававшая ее лицу неприятный синеватый оттенок. Явно желая установить с посетителем близкий контакт, она извивалась перед ним, "выламывалась". Годдарт выпил чаю и уже минут через десять решительно встал. Женщина поскучнела. Принесла с вешалки пиджак, новенький, по его росту. Он ни чуть не сомневался, что эта продувная особа основатель но прощупала пиджак в поисках записки и, наверное, была сильно разочарована – ни клочка бумажки в пиджаке не нашлось, тайна, связанная с "посылкой от Марьи Ивановны", прошла мимо нее. И какая тайна!
Добравшись до "дома", то есть до квартиры Рахитова, Годдарт немедленно отпорол подкладку, обработал ее специальным составом, и в одном месте на материи четко проступили столбики цифр. Расшифровав приказ Грина, Годдарт долго сидел в глубокой задумчивости. Указание приступить к делу, которое он с таким нетерпением ждал, повергло его в недоумение и основательно напугало. Он давно знал: начинать придется с Ландышева – и еще до перехода советской границы был осведомлен, с чего придется начинать, – Харвуд оказался не дурак, он не очень-то верил в то, что Можайцев безропотно будет иссушать свой мозг на потребу Прайса, и запасся, как ему казалось, убедительным аргументом, с помощью которого надеялся воздействовать на изобретателя. Однако обстоятельства неожиданно коренным образом изменились, и теперь эти "аргументы", вместо того чтобы помочь Харвуду шантажировать Можайцева, должны были обеспечить успех в операции против инженера Ландышева. Харвуд, по мнению Годдарта, оказался вдвойне провидцем, и это счастливое обстоятельство избавляло его, Годдарта, от необходимости самому придумывать подходы к Ландышеву. Все представлялось весьма просто – получив долгожданный сигнал действовать, он тотчас разыщет актрису Оксану Орленко, и все будет в порядке, она выполнит любой приказ, ей отступать некуда. С такой мыслью Годдарт давно сжился. Однако в этот план Грин почему-то внес дополнение: прежде чем встретиться с артисткой и попытаться принудить ее к выполнению задания Харвуда, Годдарту предписывалось установить контакт, встретиться лично с агентом по кличке Джим и обеспечить себе его помощь. Затем последовало новое указание – к Орленко подобраться через Джима, а не непосредственно.
Годдарт не на шутку встревожился. Кто мог поручиться, что этот проклятий Джим не изменился и не стал известен чекистам? Как Грин мог ручаться, что тот не провалился и не попал под наблюдение чекистов? Почему именно он должен пойти на встречу с Орленко? Стало быть, Грин заранее сомневался в том, что Годдарту удастся самому завербовать жену инженера Ландышева… Но почему? Какие у Грина основания не доверять ему? Черт возьми, ему-то хорошо отсиживаться в припасенной для него норе и отдавать непродуманные приказы. Встреча с каждым лишним человеком грозит лже-Егорову большой опасностью, и идти очертя голову на свидание с агентом, не будучи уверенным даже в необходимости этого знакомства, он просто не мог.
Годдарт попытался поставить себя на место Грина и проследить за ходом его рассуждений…
К Оксане Орленко с улицы не придешь. Провал у Орленко может зачеркнуть всю операцию "Шедоу", и Грин отлично это знает. А раз так, то приказ установить личный контакт с неведомым ему Джимом следует расценивать только как неверие в силы и способности Годдарта. Но почему же все-таки он, Годдарт, должен идти на такой риск? К тому же помощь Грина в деле с Орленко и затея с агентом снизят значение будущих успехов Годдарта в глазах Прайса и Харвуда и, естественно, отразятся на сумме вознаграждения, которую он надеялся получить по возвращении в Штаты.
Разведчик снова отправился на юго-запад. На этот раз культработник должна была проявить активность и передать его шифровку дальше, не дожидаясь, когда за ней кто-то явится.
Женщина опять пыталась кокетничать, но Годдарт решительно осадил ее, напомнил ей об обязанностях, о безоговорочном послушании.
В редакции Егоров сказался больным и безвылазно засел дома.
Через несколько дней раздался звонок. Годдарт открыл дверь – на пороге Ирэн Грант. В глазах очаровательной "Ирины Петровны" было нечто, не предвещавшее ничего хорошего.
Она пробыла в квартире с полчаса. Разъяснений Годдарт так и не получил, но приказ был подтвержден. Действовать предлагалось немедленно. Информацию о Джиме разведчик получил от Грант исчерпывающую. О предстоящем посещении Годдарта тот предупрежден. Грин не отказал себе в удовольствии сделать Годдарту выговор за недопустимую потерю времени, – тот проглотил пилюлю молча.
Ирэн Грант ушла с неутихшей яростью. Она очень спешила и не заметила в толпе прохожих молоденькую девушку, красивую, с бледным нервным лицом, приспущенными на лоб волосами. Это была подруга аспиранта Тимура Рахитова студентка Марина Нарежная. Именно в этот день Тимур договорился встретиться с ней. Она приехала несколько ранее условленного часа и терпеливо поджидала Тимура неподалеку от подъезда, – подниматься в квартиру не решалась, не желая встречаться наедине с антипатичным инженером Егоровым, которого, как она это хорошо знала, не уважал и ее друг. Она ждала уже минут двадцать. Тимура пока не было. И вдруг девушка увидела вышедшую из подъезда Ирину Петровну. Для Марины было несомненно: эта странная женщина приходила в квартиру Рахитовых, других знакомых у нее тут не имелось. А раз так, то к кому же она приходила? Сам Рахитов вместе с женой находился на даче и в городе последний месяц почти не появлялся, с Егоровым она незнакома и сидеть с ним, неизвестным ей человеком, по крайней мере двадцать минут, она никак не могла. Следовательно, она приходила к Тимуру. Пылкое воображение девушки мгновенно нарисовало ей картины, от которых у нее заныло сердце, но в этот самый миг она увидела Тимура, стремглав соскочившего с подножки троллейбуса. Как же так?
– Марина, что случилось? – спросил юноша.
Она безмолвно протянула руку вперед, туда, где по тротуару быстро удалялась стройная молодая женщина. Тимур узнал ее.
– Ирина Петровна… – с недоумением протянул Тимур. – Ты поссорилась с ней?
– Нет, просто мне на миг, ну на самую чуточку показалось, что ты уже давно дома, – неохотно призналась девушка. – С кем же еще она могла провести там столько времени?
Выслушав ее, юноша задумался: "В самом деле – к кому же она приходила? С кем была все то время, пока Марина ждала меня у подъезда? В квартире, наверное, один Егоров… Но в таком случае – они знают друг друга? Однако почему же, как только появился Егоров, Ирина Петровна куда-то исчезла и ни разу больше не показывалась в нашей квартире? А что, если Егоров – ее друг и она-то и рекомендовала его отцу? Но к чему же такая скрытность, почему отец ни разу не проговорился об этом? Почему он упорно выдает Егорова за своего друга детства, хотя на протяжении всей жизни Тимур ранее ни разу не слышал от него об этом друге? Да и мать как-то призналась, что Егоров и ей абсолютно неизвестен. Что же все это может значить?" Итак, прежде всего следовало удостовериться, дома ли Егоров. И затем – скажет ли он о приходе этой женщины? Если увидеться с инженером, к примеру, вечером или на следующий день и он промолчит о ее визите, это можно объяснить забывчивостью, но если он ничего не скажет сейчас, через несколько минут после ее ухода, тогда придется думать о чем-то серьезном. Юношу оглушила неосознанная еще тревога, его охватило беспокойство, причины которого он пока что не мог бы объяснить.
– Пошли, – сказал он Марине, взяв ее под руку. – О том, что мы видели сейчас Ирину Петровну, – ни слова. Так надо.
Они поднялись в квартиру. Инженер Егоров был дома, со скучающим видом просматривал журналы. О посещении Ирины Петровны он не обмолвился ни одним словом. Это была вторая ошибка, допущенная им за последние дни.
Волей-неволей приходилось ехать к Джиму. Поздно вечером Годдарт занял место в вагоне электрички и отправился на станцию Кратово.
За окном пламенел закат, над полями, вдоль самой кромки горизонта нависла малиновая дымка. Деревья по обеим сторонам железнодорожного полотна стояли, не шелестя ни одним листочком, умиротворенные. По дорогам, кое-где пересекавшим путь электропоезду, шли машины, за ними еле заметно курчавилась пыль. Массивы колхозных полей влажной зеленью стлались и слева и справа, скрывались вдали, сливались с вечерним небом. Годдарта не влекла к себе красота природы, его мысли сейчас были заняты исключительно предстоящей встречей. Интуицией старого шпиона он чувствовал, что эта встреча представляет собой начало нового этапа в его жизни, важного и крайне опасного, полного риска не сегодня так завтра быть схваченным чекистами, разоблаченным кем-либо из советских людей, разоблаченным, несмотря на тщательную маскировку и все предосторожности.
После свидания с Ирэн Грант Годдарт отчетливо себе представлял, что за человек агент, к которому ему пришлось-таки ехать. Джим обрел в его представлении зримые формы, плоть и кровь, и, еще не видя его, лже-Егоров, казалось ему, мог бы описать внешность и повадки этого страшного человека. Теперь он немало знал о нем… Но, в сущности, биографию Джима – если верить Ирэн – можно пересказать в нескольких словах. Родился и рос в семье служащего в районном городишке. Были у него братья, сестры, работали, учились. Он не хотел ни учиться, ни трудиться… Пьянство, буйство, озорство были его стихией. Сначала подружился с ножом, а потом раздобыл где-то наган. Старшие в семье его боялись – еще убьет!
Милиция никак не могла поймать с поличным. Наконец поймали. Увещевали: ведь из трудовой семьи, и паренек способный, мог бы учиться… Все бесполезно. А "дело по обвинению" все росло и росло. Осудили. Лето тысяча девятьсот сорок первого года встретил в тюрьме. Другой от стыда сгорел бы, испугался – он нет, чувствовал себя в тюрьме, как рыба в воде: характеры новых дружков близки и понятны. А о совести теперь можно было и не вспоминать: отныне у него появились личные счеты с Советской властью, с советскими людьми – они же упрятали его в тюрьму! Посадили за решетку! Когда началась война, заключенных стали эвакуировать на восток – он сумел в дороге сбежать и пробрался в родные места. Прятался в огородах, ждал прихода гитлеровцев. Дождался. Немцы зачислили его в зондеркоманду, и он принялся расстреливать попавших в лапы оккупантов партизан, уничтожать советских людей, заподозренных в симпатии к своей родине. Потом, когда гитлеровцев разбили, подался на Запад и очутился в лагере для перемещенных. Там его подобрали американцы. У них прошел курс обучения шпионским наукам. Удачно выполнил несколько заданий американской разведки. Хозяева убедились: этот не подведет, хитер, коварен, жесток, человека убить для него пустячное дело. Кончилось тем, что после очередной переброски на советскую территорию его тут и оставили, "в резерве", прикрыв новой легендой, под новой фамилией. Он осел на станции Кратово, обзавелся семьей. Замаскировался надежно – как уверяла Грант. Но Годдарта это ее заверение мало утешало.
Глава девятнадцатая
Как обычно, гостей в этот день на даче артиста Александра Лучепольского было много. Человек блестяще одаренный, прекрасный певец, хозяин к тому же умел мило острить и хорошо рассказывать забавные истории. Происшествия, о которых он мог говорить увлекательно и подолгу, всегда выдавались за истинные и главным образом из жизни самого прославленного артиста. Друзей Лучепольский имел великое множество, и покоя они ему не давали. По воскресеньям, особенно в погожие дни, они приезжали к нему целыми компаниями, и не только артисты, коллеги, так сказать, но и люди самых различных профессий, склада ума, наклонностей и характеров.
Полковник государственной безопасности Соколов, старый приятель хозяина, любил бывать здесь. У Лучепольского можно было часами сидеть в стороне, с книгой в руках, без опасения быть потревоженным: тут всегда толпилось много людей, отлично знавших друг друга, а партии для игры в преферанс прибывали из Москвы уже укомплектованными. Соколов любил отдыхать здесь и чувствовал себя уютно и непринужденно среди друзей и знакомых Лучепольского, людей в большинстве незаурядных, интересных.
А машины все подходили и подходили к даче. Сегодня день у Лучепольских особенный: сын прославленного артиста Андрей всего несколько дней назад получил ученую степень доктора физико-математических наук, а его научная работа о естественных спутниках планет – Государственную премию. Поздравить молодого ученого приехали его друзья, товарищи по работе. Андрей, такой же, как отец худощавый, с тонким лицом, с которого не сходила несколько сконфуженная улыбка человека, попавшего в переплет, приветливо смотрел на гостей из-под по-девичьи пушистых ресниц, пожимал руки. Соколов понимал его состояние сейчас: присвоение ученого звания доктора наук дает ему возможность осуществить заветную мечту – принять участие в изучении космоса непосредственно с борта межпланетной орбитальной станции. Ландышев – главный инженер проекта такой станции – привлек Андрея Лучепольского к практической подготовке будущей экспедиции "в окрестности Земли". Но это обстоятельство, так же как и само существование "проекта Ландышева", хранилось в глубокой тайне. Соколов знал, что пройдет не так уж много лет, и с поверхности Земли на точно рассчитанную орбиту будут выведены специальные ракеты – контейнеры… Там, в безвоздушном пространстве, где небо не голубое, а черное и откуда планета наша видится как окутанный зеленовато-розовой дымкой шар, под руководством Ландышева будет собрано невиданных размеров сооружение с обсерваторией, лабораториями… К причалу межпланетной станции станут швартоваться ракеты с людьми. Оттуда специальной конструкции космические корабли отправятся к планетам солнечной системы. Возможность старта космических кораблей не с Земли, а непосредственно с межпланетной станция откроет перед учеными колоссальные перспективы, а возможность такая вполне реальна, ведь там не будет нужна при старте вторая космическая скорость в 11,2 километра в секунду для того, чтобы преодолеть силу притяжения Земли, а раз так, то и космонавты не будут испытывать чрезмерных перегрузок, и горючего потребуется неизмеримо меньше.
Артист Лучепольский так и не сумел привыкнуть к тому, что Андрей пошел в жизни другой дорогой, ему это до сих пор казалось невероятным. Еще когда Андрюша учился делать первые шаги по квартире – отец пытался пробудить в нем интерес к пению. Он был уверен – его сын будет певцом. Но получилось по-другому, вместо музыки Андрюша пристрастился к алгебре, логарифмам, а потом и к изучению звезд, галактик… Отец терпеливо ждал, когда пройдет его "детская блажь", однако увлечение оказалось не блажью, а призванием – надежду видеть сына на сцене, преемником своей славы, пришлось оставить. Андрей оказался талантливым ученым – это и примирило отца с его выбором и породило искреннее уважение к нему, к его упорному труду.
Гости все прибывали. Приехал профессор Свиридов – председатель Комитета по космонавтике, вслед за ним появились физик Ясный, геолог Лучинин, редактор журнала «Космос» профессор Желтовский… Стало тесно и шумно, как за театральными кулисами в часы удачной постановки. Александр Лучепольский был в восторге, он и не подозревал о сокровенной тайне сына, о его мечта покинуть Землю, прекрасную, обжитую, хотя и не очень спокойную, и поселиться в безвоздушной бездне. Отец и сын в этот час были счастливы, но каждый по-своему.
Профессор Желтовский, близорукий, всегда несколько растерянный, и сюда приехал, не расставшись с портфелем. Уединившись на садовой скамейке, принялся вычитывать и править гранки очередной статьи для журнала.
– Не успеваю, – вздыхал он, посматривая в сторону друзей. Он говорил правду: служебных и общественных обязанностей, «нагрузок» у него было больше, чем у кого-либо другого, как говорили, главным образом потому, что он не умел от поручений отказываться, был слишком податлив.
Постепенно возле Желтовского образовалась группа, начались споры по различным проблемам. Обрывки разговора долетали до расположившегося неподалеку полковника Соколова. Лучепольский-младший говорил о загадках так называемых "стационарных звезд". Известно, что в этих звездах время от времени происходит мгновенное высвобождение энергии, или, попросту говоря, взрывы, по мощности превосходящие иногда взрывы водородных бомб в миллиарды раз! Лучепольский говорил о технике сверхскоростного фотографирования происходящих во Вселенной явлений: в Советском Союзе создана растровая камера, которая дает сто миллионов кадров в секунду. Скорость съемки этой камерой настолько велика, что за время экспозиции одного кадра космическая ракета сместится всего лишь на две десятых миллиметра. Такую камеру следует включать на чрезвычайно короткое время: пленку, снятую всего за одну секунду, пришлось бы просматривать целую неделю.
Соколов вышел за ограду. День обещал быть превосходным. Хотя шло к осени, солнце продолжало греть вполне добросовестно, по-прежнему ласково, там и сям виднелись спешащие от станции группы москвичей со свертками, корзиночками.
Соколов прислонился к изгороди и задумался. Мысли соскользнули на темы, близкие ему по службе… До каких пор Харвуд будет держать маршрут «Дрисса» в резерве? Значение маршрута «Дрисса» с каждым днем вырисовывалось все отчетливее. Теперь, когда усилиями капитана Пчелина «окно» на нашей западной границе было обнаружено, с него не спускали глаз чекисты в Пореченске, пограничники и с застав вдоль Буга и с контрольно-пропускного пункта. Однако сколько они ни следили – ничего нового не заметили. Вывод напрашивался сам собой – маршрутом «Дрисса» разведка Харвуда пользуется редко, в особых случаях. Проход этим маршрутом агента, убившего женщину, которая его сопровождала из-за кордона, и тяжело ранившего лейтенанта-пограничника, свидетельствовал, по-видимому, о том, что лазутчик этот не был рядовым и прибыл к нам для выполнения какого-то серьезного задания.