Цацулин Иван К.. Атомная крепость

   Полковник умолк. Бондаренко всем телом тяжело подался в его сторону.
   – Что ж было потом? – проговорил он сдавленным голосом.
   Полковник продолжал машинально чертить ненужную уже теперь схему.
   – Через несколько дней нам стало известно, что Саша вместе со своим другом Али попал в лапы немцев. Сперва их допрашивали в гестапо, потом передали Абдулле Османову.
   – Дальше, дальше, – почти беззвучно шептал Бондаренко.
   – Бандиты согнали окрестное население в село Покровское, и… там, на площади, Саша героически погиб.
   Генерал встал с кресла. Лицо его, казалось, окаменело.
   – Я хочу знать подробности, – сказал он сурово.
   – Бандиты хотели запугать партизан, – опять глухо, через силу заговорил полковник. – Сашу… распяли. Сначала распяли, а потом… сожгли живым.
   Генерал пошатнулся. Русаков бросился поддержать его, но он вдруг выпрямился во весь рост и странно спокойным голосом приказал:
   – Дальше.
   Полковник поднял голову и вопросительно посмотрел на генерала.
   – Ты не все рассказал мне, – сурово сказал Бондаренко. – Ты не сказал мне, кто командовал тогда бандитами и что стало с Али Каримовым.
   – Казнью распоряжался Абдуллэ Османов… А… Али, друг Саши, оказался… на самом деле это был…
   – Кто же он был на самом деле? – почти вскричал генерал Бондаренко.
   – Абдулла Османов.
   – Что?! – генерал гневно смотрел на Соколова.
   – Да, это был он…
   – Где этот бандит теперь? – спросил генерал.
   – По нашим сведениям, он бежал вместе с немцами, был завербован американской разведкой, позднее перебрался в Стамбул, к туркам, – ответил Соколов.
   Молчаливые возвратились Соколов и его помощник в гостиницу. Полковник долго стоял у открытого окна, курил. Русаков снова и снова вспоминал его рассказ о героической смерти Саши Бондаренко, пытался представить себе предателя Абдуллу Османова.
   – Спать, – скомандовал Соколов.
   Но сон не шел к ним. Русаков видел в темноте огонек папиросы в зубах своего начальника, слышал шум ветра за окнами – после захода солнца погода неожиданно изменилась, небо покрылось тучами, было похоже на то, что дело шло к дождю.
   Зазвонил телефон. Русаков поднял трубку и услышал голос Бондаренко.
   – Вас спрашивает генерал, – сказал он полковнику. Русаков не слышал, что именно говорил генерал, весь разговор продолжался какие-то доли минуты.
   – Да, да, – ответил Соколов, – конечно. Хорошо, – и включил свет.
   – Одевайтесь, быстро, – приказал он помощнику. – Машина, наверное, уже у подъезда. Дорога каждая минута.
   – Разрешите спросить, что случилось? – обратился Русаков.
   – Мы примем участие в операции… Получено сообщение о том, что в районе Большого Гая с неизвестного самолета сброшены парашютисты.
   У здания областного Управления государственной безопасности к ним в машину подсел генерал Бондаренко. Следом двинулись в ночную темь грузовики с солдатами.
   – На помощь не мешало бы привлечь колхозников, – сказал полковник Соколов, обращаясь к генералу.
   – Я это и сделал, – ответил Бондаренко. – В селениях, расположенных поблизости от Большого Гая, объявлена тревога, и люди, наверное, уже направились к лесу.
   Генерал посмотрел на светящийся циферблат своих часов и спросил шофера:
   – За час доберемся?
   – Доберемся, – уверенно ответил тот.
   Действительно, не прошло и часу, как они очутились на опушке леса, вставшего перед ними огромной темной массой. Слегка накрапывал дождь. Русакову впервые приходилось принимать участие в такой операции, и она увлекала его.
   На опушке их встретили прибывшие ранее заместитель генерала по управлению безопасности и председатель ближайшего райисполкома. Генерал Бондаренко проинструктировал собравшихся. Была дана команда зажечь факелы, и мгновенно вспыхнула нескончаемая линия огней.
   По новой команде цепи пришли в движение, факелы мелькнули среди деревьев и, разгоняя темноту, двинулись в глубь леса.
   Русаков шел рядом с полковником Соколовым. Вместе с группой солдат и колхозников им предстояло пройти через топь к пересекающей лес речке, выйти к месту, которое местные жители зовут Вороньим островом, и тщательно обследовать его.
   Полковник приказал внимательно осматривать все канавы, лощины, густые кроны деревьев.
   – Они должны были спуститься где-то тут, в отведенном нам секторе, – сказал Соколов.
   – Почему? – спросил его Русаков.
   – В свое время мне пришлось основательно изучить Большой Гай, – ответил полковник, – и если бы мне предстояло быть сброшенным здесь, то я постарался бы приземлиться именно на этом участке. Тут кругом трясина – «Гнилая топь», а рядом, у самого Вороньего острова, – речка. А вы знаете, что значит речка для любого заброшенного в наш тыл врага.
   Русаков понимал, конечно, какое значение для врага имела речка – по воде он мог скрыться бесследно.
   – Так вот, – продолжал полковник Соколов. – Надо думать, что речку эту вражеские парашютисты имели в виду, еще находясь за кордоном.
   По голосу полковника Русаков почувствовал, что тот усмехнулся – стало быть, в поимке вражеских парашютистов он был уверен.
   – Но в таком случае их наверняка уже нет здесь, – заметил Русаков. – Ведь с момента приземления диверсантов до того, когда Большой Гай был нами оцеплен, прошло довольно много времени. Вряд ли они сидели тут и дожидались, пока мы явимся.
   – Конечно, – ответил Соколов. – Генерал учел это и уже принял кое-какие меры. Но лес прочесать все-таки надо.
   С этим Русаков не мог не согласиться. «Раз над Большим Гаем сброшены парашютисты, то необходимо обыскать его вдоль и поперек: мы ведь не знаем, с какими заданиями заброшены к нам вражеские лазутчики», – размышлял он.
   Начало рассветать. Соколов со своими людьми упорно продвигался к Вороньему острову.
   – Теперь надо бы идти осторожнее, – сказал молодой парень, местный колхозник. – Тут вот, товарищ полковник, и начинается «Гнилая топь».
 
   «Гнилая топь». Вековые замшелые коряги, густые папоротники, воздух, пропитанный болотными испарениями…
   Где-то прокричала вспугнутая выпь, и опять стало тихо. Люди продолжали идти вперед. Вернее, они теперь не шли, а прыгали с кочки на кочку, с коряги на корягу: впереди проводник, молодой колхозник, за ним полковник, капитан Русаков и все остальные. Остановиться нельзя, да и негде.
   Это был на редкость утомительный поход. Даже молодой и закаленный регулярными занятиями спортом Русаков почувствовал, как у него от усталости дрожат ноги. А конца пути все не было видно. Наконец удалось добраться до небольшой полянки.
   Стало совсем светло.
   Люди расположились на короткий отдых в густой тени раскидистого дуба.
   – Дальше будет легче, – заметил Соколов. – Скоро мы дойдем до канавы и пойдем по ее гребню.
   Русаков с удивлением посмотрел на него.
   – Никакой иной возможности добраться до Вороньего острова у нас нет, – пояснил полковник.
   – Вы так говорите, точно сами были в этой местности, – сказал капитан.
   – Да. Вы слышали о моем друге, профессоре Ясном Александре Ивановиче? Так вот, в этих гиблых местах мы с Александром Ивановичем воевали против немецких фашистов в сорок первом году. Я тогда командовал соединением, а Ясный работал при штабе партизанского отряда переводчиком. Время было тяжелое, немцы бросили против нас огромные силы: танки, самолеты. Орудия били по лесу со всех сторон. Шли мы тогда на Вороний остров. Шли ночью, с ранеными и больными… Жертвы были. Видите, топь какая – засосет мигом… Короткая остановка вот на этом самом месте и опять в путь, чтобы к утру добраться до Вороньего острова.
   – И долго партизаны оставались здесь? – спросил Русаков.
   – Долго… Сначала мы притихли – нужно было собраться с силами. Немцы решили, видно, что с нами покончено. А когда подморозило, нагл стало сподручнее воевать – опять поезда полетели под откос. Был однажды и такой случай: пошел я с несколькими бойцами в разведку… Только выходим на шоссе, смотрим – мчатся несколько машин, фары потушены… Рассчитывали проскочить. Залегли мы…. Александр Иванович Ясный рядом со мной, локоть к локтю. Думать-то особенно некогда, машины – близко. Ударили мы сначала по покрышкам, а потом по людям. Полетели гранаты, пустили в дело автоматы. Немцы врассыпную и палят куда придется. Бросились мы к лимузину… огромный такой… Шофер убит, а внутри немец в форме полковника эсэсовских войск. Молчит, смотрит волком. Мы с Ясным обезоружили его, схватили в охапку да через болото на Вороний остров. Немцы позади галдят, пули по деревьям шлепают… Ух и намучились мы с ним, нести пришлось до самого острова.
   – Ну и что же вы сделали с этим эсэсовским полковником? – спросил Русаков.
   – Допрашивал его Ясный в штабе. Потом отправили к тайному партизанскому аэродрому, чтобы доставить на Большую землю, да неудачно – и немец этот и конвоиры попали под бомбы…
   – Погибли? – спросил Русаков.
   – Трудно сказать, я в расследовании не принимал участия, но по заключению тех, кто расследовал, – погибли.
   – Что же это за птица была, что его потребовалось отправлять через линию фронта? – спросил Русаков.
   – Из бумаг, которые мы взяли вместе с ним в машине, выяснилось, что наш пленный не только эсэсовский полковник, но и ученый специалист по ядерной физике.
   – Вот оно что!
   – Впрочем, это обстоятельство мы имели возможность выяснить и без документов.
   – Каким образом?
   – Александр Иванович Ясный встречался с ним во время своих научных командировок в Англию и Германию. Во время неожиданной встречи с нами в лесу этот ученый фашист ехал в штаб своего фронта, чтобы потом направиться в ставку Гитлера. Но, как видите, доехать ему было не суждено – погиб.
   – А вы не помните фамилии этого ученого-эсэсовца? – полюбопытствовал капитан.
   – Фамилию? Н-нет… Впрочем, погоди, барон… барон Генрих фон Краус, – вспомнил полковник. – Пошли, товарищи, – скомандовал он, быстро поднимаясь.
   Лишь минут через тридцать удалось добраться до острова… Несколько гектаров твердой земли в самом центре болота. Холмы, овраги, ручьи, светлые родники, вековые дубы, празднично-белые березы, густые заросли орешника, кусты дикой малины, белая пена черемухи… Над холмами и вершинами деревьев веселый птичий гомон.
   Не прошло и десяти минут, как неподалеку раздался крик: там что-то нашли. Вслед за полковником Соколовым Русаков быстро прошел в ту сторону – солдаты и колхозники, бросив ненужные уже теперь факелы, из-под кучи хвороста вытаскивали сверток.
   – Парашют, – произнес полковник.
   Да, это был военный парашют иностранного образца. Недалеко от того места, где был найден парашют, солдаты обнаружили остатки костра. Русакова это несколько озадачило: неужели диверсант позволил себе такую неосторжность – начал разводить костер?
   – Вы упускаете из виду, – сказал ему полковник, – что враг наверняка надеялся на то, что сбросивший его самолет не был своевременно нами обнаружен, так как летел очень высоко, и к тому же ночь была выбрана облачная, темная. Совершенно очевидно, что костер разводил именно парашютист.
   – Да, – вынужден был согласиться Русаков. – В такую глушь местным жителям ходить незачем. Но для чего ему понадобился костер? Вряд ли он успел настолько проголодаться, чтобы, добравшись до земли, сразу же начал разогревать консервы.
   Соколов тщательно осматривал место, где был разведен костер.
   – Посмотрите, – указал он на обугленную, черную землю.
   Зная своего начальника, Русаков понял, что тот обнаружил нечто весьма важное.
   – Да тут, кроме обугленной земли, ничего нет!.. Ни одного кусочка дерева! Ни одного сучка! Что же это значит?
   – А вот что, – сказал полковник и, взяв в руку горсть почерневшей земли, протянул ее своему помощнику. От земли исходил неприятный запах, похожий на запах ацетилена при газосварке.
   – Что это такое?
   – Это значит, что никакого костра тут и не разводилось, – твердо произнес полковник. – Да, да. Здесь что-то жгли, но не огнем, а специальной кислотой.
   – Что же он жег? – протянул капитан. Соколов пожал плечами:
   – Это-то и предстоит нам выяснить.
   Они прошли немного по направлению к речке. Русаков сказал:
   – Судя по следам, вражескому парашютисту посчастливилось приземлиться на поляне, а не застрять где-нибудь на вершине ели или дуба. Вот его следы у костра, они же идут к речке.
   Полковник не торопился с ответом. Он продолжал тщательно осматривать местность. Русакову непонятно было, зачем Соколов снова осматривает следы диверсанта, но, через минуту внимательно всмотревшись в следы, капитан сам вскрикнул:
   – Что за черт?
   – Что случилось? – странно усмехнувшись, спросил полковник.
   – Да посмотрите, товарищ полковник, оказывается, диверсант шел вовсе не к речке, а от нее, туда, в глубь леса! Как же это мы не обратили внимания! Вот же отпечаток каблука – он ясно виден. Надо возвращаться.
   – Нет, надо идти вперед и как можно скорее, – твердо возразил Соколов. – Иначе будет поздно.
   И он бросился вперед. Вот она – неширокая речонка, заросшая лозняком и осокой. Следы обрывались у воды. Осмотрев их, полковник сказал:
   – Надо быть внимательней, капитан. Не следует забывать, что враг хитер. Диверсант шел не отсюда, не от речки, а сюда.
   Полковник распорядился, чтобы участвовавшие в облаве люди тщательно осмотрели оба берега речки, вверх и вниз по ее течению.
   – А мы задержимся на минутку, – сказал он капитану. – Мне нужно проверить свое предположение и еще раз осмотреть берег вблизи того места, где диверсант вошел в воду.
   – Для чего? – спросил Русаков.
   – Для того, чтобы взглянуть еще раз на след, приведший нас сюда, – усмехнувшись, ответил Соколов.
   – Уж не думаете ли вы, что парашютист, войдя в воду, сейчас же вылез на берег для того, чтобы продемонстрировать нам отпечаток своей ноги? – недоверчиво осведомился капитан.
   – Да, именно это я и думаю.
   На этот раз повезло Русакову: у самой кромки воды, примерно в полусотне шагов от того места, где враг вошел в речку, он обнаружил отпечаток ног.
   – Что же это значит? – спросил несколько растерявшийся капитан.
   Как раз в этот момент подошел генерал Бондаренко, и Соколов начал ему докладывать.
   – Знаю, знаю, – перебил его генерал. – Как ты думаешь, куда он направился?
   – Ближайшая отсюда станция, кажется, Никитовка? – спросил Соколов.
   – Да. Туда я с самого начала послал опергруппу.
   – По-моему, нам следует тоже поспешить на станцию, – сказал Соколов.
   Генерал не возражал. В сопровождении Соколова и Русакова он вышел на опушку леса. Здесь они сели в машину и помчались целиной. Следом направился газик заместителя генерала.
   Машины выскочили на шоссе и повернули влево. Навстречу на нескольких подводах ехали крестьяне.
   – Сегодня воскресенье? – спросил полковник.
   – Да, воскресенье, – ответил Русаков.
   – Какое это имеет значение? – осведомился генерал,
   – Я пытаюсь разгадать, было ли и воскресенье принято в расчет там, за кордоном, – пояснил полковник.
   Генерал понимающе посмотрел на него.
   – Думаю, что они там и о воскресенье не забыли, – сказал он.
   По приказанию генерала шофер остановил машину, не доезжая моста, переброшенного через речку. Все вышли из автомобиля и поспешно подошли к обочине дороги. Здесь они снова увидели свежий след, такой же глубокий и такой же непонятный: он вел не от речки к шоссе, а наоборот – от шоссе к речке.
   – Расторопный, подлец, – бросил генерал.
   – Он, – уверенно произнес Соколов. – Видите, товарищ генерал, отпечатки каблуков? Обратите внимание – на одном подбита подковка, а на другом торчит широкая шляпка гвоздя.
   – Вижу. Но куда же он направился?
   – Постараемся разобраться в этом. Возвратились на шоссе. Следы нарушителя здесь кончались – они смешались со многими другими.
   – Куда же он все-таки делся? – размышлял генерал.
   – На станцию Никитовка, – уверенно сказал Соколов, внимательно осмотрев многочисленные следы на дороге.
   Полковник отвел генерала в сторону, и они о чем-то долго говорили. Русаков видел выражение удивления и недоверия, появившиеся на лице генерала, и услышал, как он произнес:
   – Да… день воскресный, колхозники едут в Краснотал на базар, любой может подвести человека до города…
   Генерал дал своему заместителю какие-то инструкции, и тотчас машина с ним ушла к городу.
   Бондаренко и Соколов направились в Никитовку. Теперь Русаков уже ничего не понимал: вражеский парашютист определенно направился к станции Никитовка, так почему же приказано искать его в Краснотале?
   Справа промчался скорый поезд, тот самый, с которым Русаков с Соколовым должны были выехать в Москву. По утренней заре слышимость была великолепная – где-то впереди, за скрывающими горизонт невысокими холмами, лязгнули буфера, и поезд остановился.
   – Неужели ему удастся удрать? – с досадой произнес Соколов.
   – Не думаю, – ответил Бондаренко. – Я послал туда толковых ребят.
   Шофера торопить не приходилось – он выжимал из мотора все, что мог.
   Но вот опять лязгнули буфера… Недолго в Никитовке стоят скорые поезда. Русаков слышал, как сидевшие позади него Бондаренко и Соколов со сдержанным возбуждением переговаривались.
   Вот и Никитовка… Их встретил начальник оперативной группы.
   – Вы не обнаружили здесь человека с рюкзаком? – спросил его Бондаренко.
   – Так точно, товарищ генерал, обнаружил.
   – Он уехал с прошедшим поездом?
   – Нет, он здесь.
   – Пытался ли он уехать?
   – Да.
   – Купил ли он билет?
   – Нет, к кассе ои не подходил.
   – Стало быть, решил ехать на чаевых… Та-ак… И почему же он все-таки не сел в поезд?
   – Заметил, что мы следим за ним, товарищ генерал.
   – Где же он сейчас и что делает?
   – На этот вопрос, наверное, могу ответить я, – вмешался полковник Соколов. – Сейчас он… – полковник осмотрелся, – сидит вон там, в помещении буфета, и пишет.
   – Так точно, товарищ генерал, сидит и что-то пишет, – с нескрываемым удивлением подтвердил начальник опергруппы.
   – Разрешите, товарищ генерал? – обратился Соколов.
   – Действуйте, – согласился Бондаренко.
   – Капитан Русаков, идемте, – приказал полковник. Они вошли в просторное помещение буфета. В нем никого не было, лишь в дальнем углу, за столом, сидел какой-то человек и писал.
   Повинуясь взгляду полковника, Русаков направился к незнакомцу.
   – Гражданин, предъявите ваши документы.
   Незнакомец не выказал никаких признаков испуга или удивления.
   – Сию минуту… – произнес он, бросив на Русакова мимолетный взгляд и ставя свою подпись на листке блокнота. Вслед затем он встал и, вынув из кармана паспорт, протянул его капитану.
   – Струнников Петр Петрович, – прочитал Русаков.
   Перед Русаковым стоял плотный, выше среднего роста мужчина. На нем были ситцевая рубаха-косоворотка, легкий парусиновый пиджак и такой же, только давней носки, картуз, простые яловые сапоги, сбитые и сильно покрытые грязью и пылью. С этим нарядом резко контрастировала откормленная и холеная физиономия его обладателя.
   Русаков встретился с тяжелым взглядом Струнникова: его веки, по-видимому в силу какой-то болезни низко нависшие над глазами, дрожали. Русаков отлично понял – враг все еще надеялся, что ему удастся уйти.
   – Я должен задержать и обыскать вас, – сказал капитан и сделал знак сопровождавшим его солдатам.
   – Это совершенно излишне, – правое веко незнакомца запрыгало и почти наполовину закрыло глаз. – Я сам намерен был обратиться к властям, да, как видите, – не успел. – И человек протянул Русакову вырванный из блокнота исписанный листок. – Сдаю вам и все снаряжение, с которым я прибыл. – Он ткнул рукой в стоявший рядом со столом большой рюкзак, за который уже взялись солдаты.
   – Обыскать, – приказал капитан.
   На листке блокнота было написано:

«Советским властям

Заявление

   Настоящим имею заявить, что я нелегально прибыл в Советский Союз не как враг. Во время войны я попал в плен к гитлеровцам, позднее был немцами передан американской военной администрации в Западной Германии. На предложение американской разведки перебросить меня на территорию СССР, чтобы затем выполнять антисоветские задания, я согласился исключительно с целью таким путем вырваться из рук врагов моей родины и вернуться домой, к семье.

П. Струнников».

   При обыске у парашютиста изъяли два пистолета, патроны к ним, приемопередаточную радиостанцию, шифр, код, фотоаппарат, набор фальшивых печатей и бланков советских учреждений и семьдесят тысяч рублей…
   Задержанного отправили в Краснотал, куда еще раньше уехал генерал Бондаренко.
 
   В Краснотале Струнникова немедленно допросили. Когда допрос приближался уже к концу, полковник Соколов, с разрешения генерала, задал задержанному несколько вопросов.
   – Вы подтверждаете свои показания о цели, с которой появились на территории Советского Союза? – спросил он Струнникова.
   – Конечно, – в голосе арестованного послышалась обида.
   Соколов продолжал задавать вопросы:
   – Где вы приземлились?
   – На поляне, на Вороньем острове. Вы, наверное, знаете.
   – Подумайте лучше, вспомните, где вы приземлились с вашим парашютом? – Соколов подошел к Струнникову и с нескрываемой насмешкой в упор посмотрел на него.
   Тот сделал вид, что ему непонятна настойчивость полковника. Но, по-видимому, он был единственным среди присутствовавших, кому вопрос Соколова был понятен. Русаков хорошо знал своего начальника и теперь видел, что тот доволен тем, что какие-то его предположения подтвердились и что врагу не удалось провести его.
   – Повторяю – я приземлился на поляне, – бесстрастно сказал Струнников.
   – Допустим… Что же вы сделали потом?
   – Собрал свой парашют и спрятал его под кучей валежника.
   – Зачем?
   Казалось, этот вопрос никогда не приходил Струнникову в голову, и Русаков снова увидел, как у него дрогнули веки: нервы сдавали.
   – Очевидно, я сделал это бессознательно, – подумав, ответил Струнников.
   – Допустим. Но вы уверены, что под валежником спрятали именно свой парашют?
   Струнников тревожно посмотрел на полковника.
   – Я был сброшен один, – ответил он наконец. – И вы это знаете.
   – Допустим… Тогда, может быть, вы объясните нам, зачем вы подходили к дубу, находящемуся на некотором расстоянии от места вашего приземления?
   – Я сделал это в поисках места, где можно было бы положить парашют.
   – Допустим и это… Затем вы возвратились назад. Зачем вы становились на кучу валежника?
   – Уверяю вас, что ни на какую кучу валежника я не становился, – ответил Струнников.
   – На этот раз я вам верю: я так и думал, что это были не вы, – усмехнулся Соколов. – Но, может быть, вы нам объясните, с какой целью к дубу вы шли в одной обуви, а от дуба в другой, уже вот в этих сапогах?
   – Уверяю вас, что вы ошибаетесь – я не переобувался.
   – О нет, я не ошибаюсь! Вы действительно не меняли обуви, в этом я был заранее уверен. Скажите, что вы жгли там, на поляне? И где же сосуд из-под кислоты? Куда вы его девали?
   Русаков отчетливо увидел, как задержанный вздрогнул и побледнел.
   – Я ничего не жег и ничего не знаю, – ответил он, стремясь подавить волнение.
   – Допустим… Но почему вы шли к речке задом наперед, а войдя в воду, приблизились к берегу и на кромке оставили свои следы?
   – Тут вы что-то путаете, гражданин полковник. – Струнникову явно нечего было больше сказать.
   – Как будто? – усмехнулся Соколов. – А почему вас отправили в такую ответственную операцию в сбитых сапогах, на одном каблуке которых отчетливо видна шляпка гвоздя?
   Струнников пожал плечами:
   – На гвоздь я не обратил внимания, в этих сапогах я хожу давно.
   – Вы не обратили внимания! Но при чем тут вы? Ведь дело-то не в вас, а в представителях американской разведки, пославших вас именно в этих сапогах. Почему же они приказали вам надеть эти сапоги, а не другие? Вот вопрос… Ну и последний. Вы в самом начале сказали, что семья ваша живет вблизи Краснотала, что вы стремились к жене, к детям, почему же вы вместо того, чтобы направиться в город, направились в другую сторону, на станцию? Вы пытались договориться с проводником вагона, чтобы уехать без билета с московским скорым поездом. Как же так, вы страстно мечтали о родине, о доме, о семье, а прибыв, можно сказать, – домой, и прибыв очень дорогой ценой, ценой измены Родине, вдруг захотели немедленно же уехать от этого дома подальше? Объясните нам, как все эти ваши действия следует понимать?
   Струнников бросил на полковника опустошенный взгляд и ничего не ответил.
   Соколов обменялся взглядом с генералом Бондаренко.
   – Как видите, гражданин Струнников, ваша карта бита, – сказал он жестко. – Вам ничего не остается, как рассказать обо всем откровенно и раскаяться в ваших преступлениях против Родины. А для того, чтобы вам было ясно, что иного выхода у вас нет, я расскажу вам об обстоятельствах вашего появления в районе Большого Гая. Этот район вы сами предложили своим шефам – вы из здешних жителей и хорошо знакомы с местностью, – но вам не повезло, вы попали не на поляну, как нас уверяете, а на верхушку того дуба, о котором я уже упоминал. Вы запутались в стропах и как долго оставались бы на дереве – трудно сказать, но вас выручил ваш спутник, сброшенный одновременно с вами, тот, которому посчастливилось упасть на поляну.