Страница:
Кадьяк, всеми мерами старались от того меня отговорить, представляя
жителей оного кровожаждущими и непримиримыми". Заслуги описания
островов, сделанного штурманами Измайловым и Бочаровым, Шелихов
присвоил себе, наименовав их труды так: "Григория Шелихова продолжение
странствования в 1788 году". А на самом деле он больше и не
странствовал... Что вы на все это скажете?
- Иван Федорович, - с улыбкой возразил Головачев. - Если встать
на вашу точку зрения, то нужно отрицать, что морской путь в Индию
открыл Васко да Гама. Ведь до мыса Доброй Надежды его вели шкипера,
прошедшие этот путь раньше с Бартоломеем Диасом, открывшим эту южную
оконечность Африки, а отсюда, от Наталя, хорошо известный уже путь в
Индию ему показывал случайно подвернувшийся нанятый им мавр, знавший
туда дорогу. Мне кажется, например, довольно прискорбным, что у нас
преклоняются перед Ост-Индской компанией, поддерживаемой государством
и огромными частными капиталами, и всячески ругают и презрительно
относятся к нашим российским, достойным уважения пионерам, которых
иначе, как аршинниками, не называют. Их подвигов - извините, иначе
называть их не хочу и не могу - не только не ставят в заслугу, но даже
вменяют как бы в вину. Да, наконец, знаете ли вы, что проникновение
русских купцов в Индию имело место за четверть века до появления там
Васко да Гамы?
- Головачев, ври да оглядывайся, - сказал Толстой. - Это ты того,
не из этой ли книги о Японии? - и он потряс перед Головачевым томиком
Синбирянина.
Головачев, не останавливаясь, продолжал:
- Русский купец Никитин пробрался туда по Волге и Каспийскому
морю, через Ширван и Персию, прожил в Индии четыре года - целых четыре
года! - и оставил ценнейшее, правильное и лучшее, чем у Васко да Гамы,
описание Индии в своих записках о путешествиях "Хождение за три моря".
Это оценка не моя, а историка Карамзина. По Северному Ледовитому
океану и на ближайшие острова Беринга и Медный наши люди в пятидесятых
годах прошлого века плавали на шитиках, а иногда на байдарах, ботах и
шерботах, редко на кораблях...
Решительный стук в дверь опять прервал спор. В кают-компанию
вбежал взволнованный матрос и гаркнул во всю глотку:
- Ваше высокоблагородие, господин вахтенный начальник приказали
доложить, что с подветренной стороны виден военный корабль под
французским флагом.
- Близко?
- Не могу знать, ваше высокоблагородие.
- Военный флаг на "Надежде"?
- Так точно, ваше высокоблагородие, подняты и на "Надежде" и на
"Неве"!
Крузенштерн залпом допил вино и молча вышел. За ним поспешили и
все остальные.
На палубе было людно. Новость успела уже облететь весь корабль.
Офицеры, подняв к глазам подзорные трубы, впились в видневшийся вдали
фрегат, который шел одним курсом с "Надеждой", не обнаруживая своих
намерений.
"Надежда" продолжала идти своим ходом. Моряки с подчеркнутым
спокойствием продолжали рассматривать неизвестное судно. Штатские,
особенно Шемелин и кавалер Фоссе, взволнованно обменивались
предположениями: "А вдруг пират, а у нас пушек так и не зарядили!"
- Выстрел! - вскрикнул Фоссе, увидев клубы дыма.
- Какая наглость! - процедил сквозь зубы Беллинсгаузен.
Возмутились и другие: выстрел последовал, несмотря на поднятие
российского военного флага.
- Прекрасно, прекрасно! - вдруг сказал Ратманов, наблюдая за тем,
как тотчас же после выстрела "Нева" решительно изменила курс и
направилась прямо на фрегат. В намерениях Лисянского не было никаких
сомнении, так как артиллеристы на его корабле стояли у орудия с
дымящимися фитилями.
- А не лечь ли нам в дрейф? - обратился Ратманов к капитану.
Крузенштерн утвердительно кивнул головой.
Громкая команда, лихое исполнение. Чужой фрегат тоже стал
ложиться в дрейф и спустил шлюпку. "Нева" сблизилась с ним в это время
уже настолько, что видно было, как ведутся какие-то переговоры в
рупор. В шлюпку, спущенную с незнакомого корабля, вскочили шесть
матросов и два офицера и направились прямо к "Надежде".
Французский фрегат был так грязен и обтрепан, что ничем не
напоминал военного корабля. Матросы тыкали в него пальцами и смеялись:
затасканные и кое-где даже оборванные снасти, небрежно завязанные узлы
с незаделанными концами торчали во все стороны. В подзорную трубу было
видно, что и команда состоит из каких-то оборвышей. Дурное состояние
корабля вызывало недоумение среди офицеров "Надежды".
Гостей встретил на палубе Ратманов.
- Наш капитан просит извинить его за причиненное беспокойство,
вызванное вынужденным недоверием к флагам, - сказал один из французов.
- Нас постоянно обманывают таким образом англичане. Теперь, однако, мы
знаем уже, с кем имеем дело, и хотели бы принести свои извинения лично
вашему капитану.
Крузенштерн был уже в своей каюте. Спокойно отложив в сторону
книгу, которую он только что вяло перелистывал, прислушиваясь к
звукам, доносившимся с палубы, он поднялся гостям навстречу.
- Наш корабль - французский военный фрегат "Египтянин", - доложил
тот же офицер. - Капитан его, господин Лаплаефф, просит извинения за
причиненное беспокойство капитану Крузенштерну, которого мы бы очень
хотели видеть нашим союзником. Разрешите поздравить вас с прибытием в
здешние воды. Наш капитан приказал передать, что он очень огорчен, что
условия войны не дают ему возможности покинуть корабль. Он осведомлен
французским правительством о целях и задачах вашего кругосветного
плавания и был бы очень счастлив, если бы нам предоставлена была
возможность лично принести свои извинения господину послу и его свите.
Сухо поблагодарив за внимание, Крузенштерн приказал Ратманову
проводить французов к Резанову.
Резанов был, как всегда, любезен и обещал на обратном пути
обязательно побывать в Париже.
Гости долго не задерживались. Но после того как они вернулись на
свой фрегат, не раз бывшие в военных переделках морские офицеры
"Надежды" сбросили маску безразличия и не могли уже скрыть своего
беспокойства. Политический момент сложен, тревожен и весьма туманен,
так как в любой момент Россия могла быть втянута в войну. А на чьей
стороне, никто даже не пытался предугадать.
На рейд Санта-Крус вошли на следующий день. И первое, что
бросилось в глаза, - старый знакомый, французский фрегат "Египтянин",
в обществе двух таких же неопрятных, глубоко сидящих, грузных
английских купцов. От приехавшего тотчас (едва успели бросить якорь)
лейтенанта испанского флота узнали, что фрегат этот вовсе не военный,
а простой и весьма алчный предпринимательский капер, притащивший с
собой два английских купеческих судна, взятых в качестве приза - на
продажу. Оказалось, что здесь, в Санта-Крус, не только не брезгают
каперами и их добычей, но снисходят даже до обыкновенных морских
корсаров.
Губернатор маркиз де ла Каза-Кагигаль, весьма гостеприимный
хозяин, по происхождению испанский аристократ, не только старался не
видеть, как его не менее почтенный тесть открыто заканчивал снаряжение
своего собственного корсарского брига, но даже втихомолку сам принимал
участие в снаряжении. И в то время как тесть маркиза под французским
военным флагом собирался грабить англичан, зять его
испанец-губернатор, взяв под свою опеку, ухаживал за ограбленным уже
какими-то другими корсарами англичанином. Неудивительно, что при таких
порядках корабль с покинувшим Тенериф губернатором, предшественником
Кагигаля, едва вышел в открытое море, как сразу же попал в руки
"неизвестных пиратов".
- Верно, стараются возвратить полученные в свое время взятки, -
смеялся местный английский коммерсант и винный король Армстронг. -
Губернаторы, между нами, до сих пор все были взяточники, и это
неудивительно, если сравнить их ничтожное содержание с содержанием
главы здешней инквизиции. Католический епископ официально получает
сорок тысяч пиастров в год, а губернатор - шесть... Испанская
католическая инквизиция здесь в силе, перед нею дрожат не только
местные жители всех вероисповеданий, но и сам губернатор. Она сует нос
даже в его гражданское управление.
Посол заинтересовался предстоящей возможностью ознакомиться с
иностранной колонией и установившимися в ней порядками: колония была
испанской. Шемелин уже успел не только получить некоторые сведения об
этой колонии от лейтенанта Головачева, но и его заставил прочитать
все, что оказалось в корабельной библиотеке по истории и географии на
иностранных языках.
Братья Маврикий и Отто Коцебу тоже жадно читали все о Канарских
островах, что было в книгах корабельной библиотеки. Из книг они
узнали, что островерхие горы не что иное, как описанные Гомером
таинственные Геркулесовы столбы, на которых "держится небесный свод",
за которыми "кончается земля", что в глубине моря здесь покоится не
менее таинственная и легендарная Атлантида, что счастливое, гордое и
высококультурное племя Канарских аборигенов, гуанхов, уничтожено без
остатка.
Разочарованно бродили они по широким и прямым улицам города,
смотрели на красивые, в мавританском вкусе, обсаженные цветами колодцы
без воды, наполняемые процеживаемой через пористый камень стекавшей с
гор дождевой водой.
На городской площади масса народу в разнообразных национальных
одеждах: смуглые африканцы в чалмах, в привязанных к плечу кайках и
полусапожках из красной кожи, важные, по-индюшьи напыжившиеся испанцы,
закутанные и зимой и летом в теплые суконные плащи. Тут же проходят
португальские и испанские ремесленники и виноградари, земледельцы с
шелковой сеткой на головах, обутые в толстые эспадрили. В толпе
озабоченно шныряют разносчики. Медленной походкой, закрывая половину
лица, движутся женщины. Они смуглы и худощавы, рты слишком велики, а
носы слишком орлины, но белые ровные зубы, красивые, резко очерченные
брови и живые глаза скрадывают недочеты. Они набрасывают на голову до
самого лба мантильи, закрывая шею, плечи и руки. Это придает им
какой-то особо щегольской вид.
И на каждом шагу - назойливые нищие. Они милостыни не просят,
отнюдь нет, они требуют исполнить "вашу картиллу". От них и монахов
нет спасения. Прохожие останавливают монахов, суют им деньги, просят
молитв.
Коцебу, Головачев и взятый ими с собой егерь Иван, боясь потерять
друг друга в толпе, озирались по сторонам. Они подошли к городскому
фонтану из черной лавы, в который вода подавалась с гор по деревянной
трубе. Здесь на площади стояла каменная беломраморная статуя
богоматери, на беломраморном же постаменте, по углам - четыре статуи
последних властителей древнего народа. Испанская надпись гласила, что
"заступничеством богоматери" испанцам удалось истребить гуанхов.
Сильный, гигантски рослый и красивый народ гуанчи, или гуанхи,
рыцарски доверчивый и добродушный, стерт с лица земли пигмеями
испанцами. Овеянная поэтическими легендами счастливая земля титанов,
земля амазонок и горгое, страна, где цвели легендарные гесперидские
сады с золотыми яблоками, бесследно исчезла в пучинах моря.
Становилось как-то не по себе...
Слава счастливой Атлантиды далеко распространилась по белу свету,
к этой стране со всех сторон еще в доисторические времена протянулись
алчные руки завоевателей. Сюда проникали неутомимые и дерзкие
финикияне, предприимчивые и воинственные моряки карфагеняне, сюда
мавританский царь Юба посылал армады завоевателей, в XII и XIII веках
здесь побывали пронырливые генуэзцы и, наконец, в XIV столетии за
четыреста золотых флоринов взятки римский папа Климент VI данной ему
"божественной" властью рискнул подарить остров испанскому наследному
принцу дону Людовику де ля Серда, ненасытному властолюбцу, которому не
терпелось посидеть на троне. Но одно дело подарить не принадлежащее, а
другое - взять, сорвать зрелый плод. Это Серда не удалось. За ним идут
искатели приключений из Арагонии, потом португальцы, и только в конце
XV века гуанхи пали под мечами чужеземцев.
Однако завоеватели не разбогатели после победы. Ленивые и
беспечные, они принесли сюда не культуру, а одичание, не богатство, а
разорение. Они довольствовались лишь дикорастущими плодами, морской
рыбой, да по нескольку раз в неделю участвовали в религиозных
процессиях. И только сравнительно небольшая часть их в далеких горах
тяжело трудилась над виноградниками... Нужда ввергла местное население
в нищету и воровство, а женщин - в разврат.
Открывшиеся было 1 декабря зеленые берега Бразилии вместе с
заносимыми ветром на корабль ярко окрашенными громадными бабочками и
замысловатыми, ярчайшей лазури, зелени, чистого золота и серебряными
рыбами-дорадами исчезли. Противный ветер отнес корабли опять далеко в
море, и только неделю спустя, после сильного шторма, корабли опять
принесло к потерянному было берегу.
Вышедшие навстречу на лодке португальские лоцманы взялись
провести их узким проливом в гавань на остров Святой Екатерины, где и
стали на якорь в двадцати верстах от города
Ностра-Сенеро-дель-Дестеро, резиденции бразильского губернатора.
Губернатор тотчас же уступил российскому послу и его свите свой
загородный дом. На кораблях закипела работа по заготовкам
продовольствия и дров и возобновлению запасов пресной воды.
С сожалением пришлось Шемелину бросить отчетную работу и
переехать на берег, в губернаторский дом. Он чувствовал себя скверно:
рвота, сильные рези в животе и тупая головная боль не прекращались.
Желудочными болями страдали и все остальные - не то от бразильского
климата, не то от свежей воды. Могло быть, впрочем, и от арбузов или
свинины. На теле у многих матросов появились вереды и сыпь,
причинявшие при потении нестерпимый зуд.
Судовой врач Эспенберг усиленно поил матросов еловым пивом,
пуншем, чаем с лимонным соком - ничто не помогало. Однако через три
дня приступы болезни ослабли, а потом и совсем исчезли.
Однажды вечером, работая у себя в комнате, Шемелин услышал
доносившиеся из-за дома страшные резкие звуки. Словно ночные сторожа,
как в деревне, ударяли по висящей деревянной доске большой колотушкой.
Тотчас же к колотушке присоединялись трещотки и неистовый собачий лай.
"Посмотреть, не тревога ли какая?" - подумал он и выбежал из
дому. Звуки доносились со стороны пустыря, тонувшего в сизом тумане.
"А может, игры какие-нибудь?" Он оглянулся и пошел крадучись. Но,
дойдя до обрывистого кочковатого и мокрого края болота, в полном
недоумении остановился: звуки действительно шли прямо с болота,
примеченного им еще днем.
"Нечистый! Заманивает... Бежать!" - мелькнуло в голове Шемелина.
Зубы стучали мелкой дробью. Тяжело дыша, несколько оправившись, он
действительно бросился бежать. Навстречу ему и за ним неслышно
двигались какие-то огоньки. Это было еще страшнее, и он, ничего уже не
сознавая, сломя голову кинулся к дому и налетел на Толстого.
- Ты что, черти за тобой гонятся? - крикнул Толстой и схватил
Шемелина за плечо, но тот молчал.
- Что с тобой?
Ответа не было. Вдруг Толстой понял и захохотал во всю Глотку:
- Лягушек испугался? Ха-ха-ха!..
- Каких лягушек? - прошептал, еле шевеля губами, Шемелин.
- А вот каких... - Толстой потащил его обратно к болоту.
Словно какие-то неведомые духи чертили в воздухе огненные линии.
"Значит, не померещилось..." - подумал Шемелин, он все еще дрожал.
- Да что же ты, светляков никогда не видал? - спросил Толстой.
- Не видал.
- Они здесь больше и ярче...
Разнообразие и яркая окраска представителей животного мира
Бразилии заинтересовали даже Шемелина: он стал наведываться к егерю
Ивану и подолгу задумчиво смотрел на чучела крокодилов, енотов,
черепах, земноводных каниваров. Особенно же его привлекала
фантастически капризная окраска бесчисленных колибри. Увидел он и
напугавших его жаб и лягушек - в четверть длиной, с симметричными
фиолетовыми и желтыми узорами на унизанном как бы нитками жемчуга
теле. Желтые ноги, два небольших рога, широкая пасть и страшные
выпуклые глаза действительно пугали. Не менее страшными казались и
живые безвредные ящерицы в полтора аршина длиной, когда они копошились
и шуршали в комнатах и звонко щелкали челюстями, схватывая муху или
бабочку...
Проходили последние дни недели, намеченные работы близились к
окончанию, когда рано утром на "Надежде" у Крузенштерна появился
встревоженный Лисянский.
- Иван Федорович, у меня несчастье, - сказал он упавшим голосом.
- Ты был прав, придется менять и фок и грот. Жаль, не послушал тебя:
надо было сменить обе мачты в Кронштадте...
Однако дело оказалось не так просто: призванный Лисянским
португальский мастер заявил, что готовых мачт у него нет и что
придется подыскивать их и рубить в лесу. Лес подходящий был, но
доставка оказывалась весьма затруднительной, и времени на все это дело
требовалось около месяца.
- Мне придется принять самые крутые меры! - кричал разъяренный
Резанов, вызвав обоих капитанов в загородный свой дом. - Накупили
какую-то гниль, на посмешище перед целым миром... Что же теперь,
месяцами будем простаивать во всех гаванях для ремонтов? Я требую
тотчас же назначить комиссию для самого подробного осмотра обоих
кораблей.
Лисянский вспыхнул и, несколько оправившись от смущения, также
повышенным голосом, заявил:
- Я прошу вас прежде всего не кричать и войти в должные рамки.
Корабли покупались ведь не нами, а правлением Российско-Американской
компании.
- Я все сказал, - высокомерно ответил Резанов, - и жду
результатов осмотра. От себя назначаю в комиссию майора Фредерици...
В комиссию вошли оба капитана, штурман "Надежды" Каменщиков,
штурман "Невы" Калинин да ничего в этих делах не понимающий майор
Фредерици. Однако все сразу приняло совершенно бесспорный вид. Как
только плотники "Невы" вместе с плотничьим десятником Тарасом
Гледяновым и плотником Щекиным с "Надежды" сняли с мачт стеньги,
необходимость замены их стала для всех очевидной.
- Да верно ли, что корабли так новы, как их официально считают? -
спросил Фредерици Каменщикова.
- Год их постройки установлен документами, - нехотя ответил
Каменщиков, спускаясь в трюм.
Оттуда он вышел с растерянным видом и позвал в трюм обоих
капитанов. За ними решительно устремился и Фредерици. На ходу
Каменщиков отметил несколько прогнивших на концах бимсов и,
остановившись у основания грот-мачты, поставил фонарь: на тщательно
обтесанной, более светлой, чем остальная часть, поверхности шпангоута
ясно виднелся в рамке выжженный год: 1793. Переставляя фонарь по
шпангоутам дальше, Каменщиков обнаружил на других шпангоутах еще два
таких же клейма. Сомнений больше не оставалось: кораблю было не три
года, а десять лет.
Поднявшись на шканцы, члены комиссии остановились, стараясь не
смотреть друг на друга.
- Рапортуйте! - глухо проговорил после долгого молчания
Крузенштерн, обращаясь к Каменщикову...
Календарь пугал Крузенштерна: мыс Горн предстояло обходить в
очень неблагоприятное время. Следовало ожидать неустойчивой погоды,
ураганов, возможного разлучения кораблей. Пришлось подумать насчет
мест и сроков рандеву.
Команда "Надежды" осталась очень недовольна месячным пребыванием
в Бразилии. Ее не пускали на берег, а между тем ходившие гребцами на
шлюпках матросы дразнили воображение затворников рассказами о красоте
местных красавиц и дешевизне спиртных напитков, особенно рома.
- Холопам везде хорошо, - говорил конопатчик Ванька Шитов. - Эй
ты, холопья шкура! - крикнул он и дернул за рубаху вошедшего в кубрик
егеря Ивана.
Егерь резко отмахнулся, и Шитов полетел навзничь, гулко
ударившись головой о переборку.
- Чего ощетинился? - примирительно сказал конопатчик. - Дома-то
ведь все мы холопы: в холопской стране живем.
- Подлинно, - согласился плотничный десятник Гледянов. - Сегодня
ты, скажем, холоп своего барина, а завтра... Хочет он из тебя,
барин-то, помещик, - своего лакея сделает, хочет - в рекруты отдаст
али на оброк пустит.
- А он, барин-то, разве не холоп? - спросил егерь и сам ответил:
- Тоже холоп, только перед другим барином или там вельможей. А тот
тоже холоп - перед царем. Вон, к примеру, министр морской Чичагов -
большой барин, а не понравился царскому величеству, сорвал с него
эполеты да по мордам и - в равелин. Вот те и министр, кому жаловаться?
- Здесь, говорят, вольготно - народ сабсим свабодный, - заметил
черненький татарин Розеп Баязетов и вздохнул.
Егерь расхохотался:
- Здесь еще хуже,.. Тут, брат, и пашут и сеют на черных
невольниках, на неграх африканских. Привозят их сюда, как скотину, и
продают. Я-то знаю, видел на рынке...
Разговор о торговле невольниками шел и в кают-компании.
- Какой это ужас! - возмущался Резанов. - Их силой отрывают от
своих семей, везут, как скот, в темных и нечистых трюмах в
Рио-де-Жанейро, а отсюда развозят по всему берегу. Вы все видели этих
жертв алчности, продаваемых за сто пиастров. Покупатели заглядывают им
в зубы, как цыгане лошадям. И кормят их, как скотину: раз в день сунут
общую чашку маниоки, и все. А при продажах бессердечно разлучают детей
с отцами и матерями, жен и мужей...
- Во время нашего пребывания в загородной резиденции губернатора,
- продолжал Резанов, - негры убили там по соседству жестокого
плантатора, а затем заявили, что они знают о неминуемой для них
смерти, но они предпочитают смерть своему тягостному существованию.
Сто пятьдесят тысяч! Подумайте, сто пятьдесят тысяч людей ежегодно
продаются и покупаются в одной только Бразилии. И это в наш
просветительный век!
Однако Бразилия скоро была забыта.
В три недели благополучно добрались до широты мыса Сан-Жуан.
Похолодало, помрачнело, подул жестокий противный ветер со шквалами и
градом. Температура упала до пяти градусов. Приходилось все время
подсушивать платье, постели, парусину, для чего назначался после
каждой вахты специальный нарочный. На нижней палубе каждый день
разводили огонь. Шквал налетал за шквалом, а 14 февраля море напомнило
о бурном проливе Скагеррак. Не успели закончить уборку парусов, как
разорвало кливер. В каютах оборвались все привязи и скрепы, и вещи
беспорядочно катились по покрытому водой полу. Кругом булькало,
хлюпало; казалось, корабль распадется и вода хлынет через все
образовавшиеся щели. Волны хлестали через верхнюю палубу, в трюме
что-то тяжелое зловеще перекатывалось с места на место. Корабль
ложился набок и медленно поднимался, как будто в последний раз.
Шторм свирепствовал трое суток. Матросы выбились из сил. Всем
было не по себе, а неморяки просто пали духом, когда на "Надежде" в
носу появилась течь. Пришлось на веревке спускать за борт плотника,
который нашел поврежденную доску внешней обшивки и укрепил ее железным
листом. Шесть дней благодаря резкому ветру нельзя было сдвинуться с
места. Сан-Жуан все время торчал перед глазами каким-то постоянным
укором.
"Неву" потеряли, не помогли ни пушечные выстрелы днем, ни
фальшфееры ночью - она не отвечала. От постоянной сильной качки течь
на "Надежде" усилилась настолько, что воду приходилось почти
непрерывно откачивать помпами.
К началу апреля потеплело. Начались различные работы: парусники
чинили старые паруса для пассатных ветров, чтобы сберечь новые, более
крепкие, для дурной погоды в северных широтах; кузнец готовил ножи и
топоры для мены с островитянами, артиллеристы сушили порох. Гвардии
поручик Толстой развлекался ружейной пальбой. Коцебу прилежно читали
все, что находили в библиотеке о Вашингтоновых и других, лежащих на
пути, островах, усердно учились. Бойко говорил по-немецки егерь Иван,
крепостной графа Толстого, вызывая своей любознательностью и
способностями восхищение Тилезиуса и Лангсдорфа.
- Работы Ивана изумительны, - говорили они Толстому. - У него
чутье художника-зверолова, его чучела - как живые. Вы должны отпустить
его на волю и дать возможность учиться.
Толстой отмалчивался, но был доволен.
Крузенштерн обдумывал изменение маршрута. Правда, июнь, июль и
август можно было употребить на плавание по Тихому океану с целью
новых открытий и после этого идти в Японию. Но Камчатка ждала
нужнейших ей материалов и продовольствия; товары залеживались и
портились. Грузы компании не были застрахованы. Крузенштерн решил
переговорить с послом.
- Николай Петрович, я хочу предложить вам изменение маршрута, -
сказал он, входя в каюту Резанова.
- Что так? - спросил Резанов. - До сих пор об изменениях
маршрутов вы не только не спрашивали меня, но даже и не уведомляли, и,
по правде сказать, как следует я и не знаю, куда мы сейчас путь держим
и какие сроки преследуем.
- Идем мы сейчас к Вашингтоновым или Маркизовым островам, ибо
рандеву с капитаном Лисянским назначено у острова Нукагива. Далее
Сандвичевы острова и затем Япония...
- Ну что ж, хорошо, благодарю вас. Чего же вы теперь хотите?
Крузенштерн привел свои соображения о целесообразности идти не в
Японию, а к Камчатке.
- Я мог бы принять ваш план, Иван Федорович, в одном только
случае, если бы такого изменения маршрута требовало прежде всего
состояние обоих кораблей или по крайней мере "Надежды".
- Об этом я вам не докладывал, - сумрачно ответил Крузенштерн, -
но это само собой подразумевается. Ремонт кораблей необходим.
жителей оного кровожаждущими и непримиримыми". Заслуги описания
островов, сделанного штурманами Измайловым и Бочаровым, Шелихов
присвоил себе, наименовав их труды так: "Григория Шелихова продолжение
странствования в 1788 году". А на самом деле он больше и не
странствовал... Что вы на все это скажете?
- Иван Федорович, - с улыбкой возразил Головачев. - Если встать
на вашу точку зрения, то нужно отрицать, что морской путь в Индию
открыл Васко да Гама. Ведь до мыса Доброй Надежды его вели шкипера,
прошедшие этот путь раньше с Бартоломеем Диасом, открывшим эту южную
оконечность Африки, а отсюда, от Наталя, хорошо известный уже путь в
Индию ему показывал случайно подвернувшийся нанятый им мавр, знавший
туда дорогу. Мне кажется, например, довольно прискорбным, что у нас
преклоняются перед Ост-Индской компанией, поддерживаемой государством
и огромными частными капиталами, и всячески ругают и презрительно
относятся к нашим российским, достойным уважения пионерам, которых
иначе, как аршинниками, не называют. Их подвигов - извините, иначе
называть их не хочу и не могу - не только не ставят в заслугу, но даже
вменяют как бы в вину. Да, наконец, знаете ли вы, что проникновение
русских купцов в Индию имело место за четверть века до появления там
Васко да Гамы?
- Головачев, ври да оглядывайся, - сказал Толстой. - Это ты того,
не из этой ли книги о Японии? - и он потряс перед Головачевым томиком
Синбирянина.
Головачев, не останавливаясь, продолжал:
- Русский купец Никитин пробрался туда по Волге и Каспийскому
морю, через Ширван и Персию, прожил в Индии четыре года - целых четыре
года! - и оставил ценнейшее, правильное и лучшее, чем у Васко да Гамы,
описание Индии в своих записках о путешествиях "Хождение за три моря".
Это оценка не моя, а историка Карамзина. По Северному Ледовитому
океану и на ближайшие острова Беринга и Медный наши люди в пятидесятых
годах прошлого века плавали на шитиках, а иногда на байдарах, ботах и
шерботах, редко на кораблях...
Решительный стук в дверь опять прервал спор. В кают-компанию
вбежал взволнованный матрос и гаркнул во всю глотку:
- Ваше высокоблагородие, господин вахтенный начальник приказали
доложить, что с подветренной стороны виден военный корабль под
французским флагом.
- Близко?
- Не могу знать, ваше высокоблагородие.
- Военный флаг на "Надежде"?
- Так точно, ваше высокоблагородие, подняты и на "Надежде" и на
"Неве"!
Крузенштерн залпом допил вино и молча вышел. За ним поспешили и
все остальные.
На палубе было людно. Новость успела уже облететь весь корабль.
Офицеры, подняв к глазам подзорные трубы, впились в видневшийся вдали
фрегат, который шел одним курсом с "Надеждой", не обнаруживая своих
намерений.
"Надежда" продолжала идти своим ходом. Моряки с подчеркнутым
спокойствием продолжали рассматривать неизвестное судно. Штатские,
особенно Шемелин и кавалер Фоссе, взволнованно обменивались
предположениями: "А вдруг пират, а у нас пушек так и не зарядили!"
- Выстрел! - вскрикнул Фоссе, увидев клубы дыма.
- Какая наглость! - процедил сквозь зубы Беллинсгаузен.
Возмутились и другие: выстрел последовал, несмотря на поднятие
российского военного флага.
- Прекрасно, прекрасно! - вдруг сказал Ратманов, наблюдая за тем,
как тотчас же после выстрела "Нева" решительно изменила курс и
направилась прямо на фрегат. В намерениях Лисянского не было никаких
сомнении, так как артиллеристы на его корабле стояли у орудия с
дымящимися фитилями.
- А не лечь ли нам в дрейф? - обратился Ратманов к капитану.
Крузенштерн утвердительно кивнул головой.
Громкая команда, лихое исполнение. Чужой фрегат тоже стал
ложиться в дрейф и спустил шлюпку. "Нева" сблизилась с ним в это время
уже настолько, что видно было, как ведутся какие-то переговоры в
рупор. В шлюпку, спущенную с незнакомого корабля, вскочили шесть
матросов и два офицера и направились прямо к "Надежде".
Французский фрегат был так грязен и обтрепан, что ничем не
напоминал военного корабля. Матросы тыкали в него пальцами и смеялись:
затасканные и кое-где даже оборванные снасти, небрежно завязанные узлы
с незаделанными концами торчали во все стороны. В подзорную трубу было
видно, что и команда состоит из каких-то оборвышей. Дурное состояние
корабля вызывало недоумение среди офицеров "Надежды".
Гостей встретил на палубе Ратманов.
- Наш капитан просит извинить его за причиненное беспокойство,
вызванное вынужденным недоверием к флагам, - сказал один из французов.
- Нас постоянно обманывают таким образом англичане. Теперь, однако, мы
знаем уже, с кем имеем дело, и хотели бы принести свои извинения лично
вашему капитану.
Крузенштерн был уже в своей каюте. Спокойно отложив в сторону
книгу, которую он только что вяло перелистывал, прислушиваясь к
звукам, доносившимся с палубы, он поднялся гостям навстречу.
- Наш корабль - французский военный фрегат "Египтянин", - доложил
тот же офицер. - Капитан его, господин Лаплаефф, просит извинения за
причиненное беспокойство капитану Крузенштерну, которого мы бы очень
хотели видеть нашим союзником. Разрешите поздравить вас с прибытием в
здешние воды. Наш капитан приказал передать, что он очень огорчен, что
условия войны не дают ему возможности покинуть корабль. Он осведомлен
французским правительством о целях и задачах вашего кругосветного
плавания и был бы очень счастлив, если бы нам предоставлена была
возможность лично принести свои извинения господину послу и его свите.
Сухо поблагодарив за внимание, Крузенштерн приказал Ратманову
проводить французов к Резанову.
Резанов был, как всегда, любезен и обещал на обратном пути
обязательно побывать в Париже.
Гости долго не задерживались. Но после того как они вернулись на
свой фрегат, не раз бывшие в военных переделках морские офицеры
"Надежды" сбросили маску безразличия и не могли уже скрыть своего
беспокойства. Политический момент сложен, тревожен и весьма туманен,
так как в любой момент Россия могла быть втянута в войну. А на чьей
стороне, никто даже не пытался предугадать.
На рейд Санта-Крус вошли на следующий день. И первое, что
бросилось в глаза, - старый знакомый, французский фрегат "Египтянин",
в обществе двух таких же неопрятных, глубоко сидящих, грузных
английских купцов. От приехавшего тотчас (едва успели бросить якорь)
лейтенанта испанского флота узнали, что фрегат этот вовсе не военный,
а простой и весьма алчный предпринимательский капер, притащивший с
собой два английских купеческих судна, взятых в качестве приза - на
продажу. Оказалось, что здесь, в Санта-Крус, не только не брезгают
каперами и их добычей, но снисходят даже до обыкновенных морских
корсаров.
Губернатор маркиз де ла Каза-Кагигаль, весьма гостеприимный
хозяин, по происхождению испанский аристократ, не только старался не
видеть, как его не менее почтенный тесть открыто заканчивал снаряжение
своего собственного корсарского брига, но даже втихомолку сам принимал
участие в снаряжении. И в то время как тесть маркиза под французским
военным флагом собирался грабить англичан, зять его
испанец-губернатор, взяв под свою опеку, ухаживал за ограбленным уже
какими-то другими корсарами англичанином. Неудивительно, что при таких
порядках корабль с покинувшим Тенериф губернатором, предшественником
Кагигаля, едва вышел в открытое море, как сразу же попал в руки
"неизвестных пиратов".
- Верно, стараются возвратить полученные в свое время взятки, -
смеялся местный английский коммерсант и винный король Армстронг. -
Губернаторы, между нами, до сих пор все были взяточники, и это
неудивительно, если сравнить их ничтожное содержание с содержанием
главы здешней инквизиции. Католический епископ официально получает
сорок тысяч пиастров в год, а губернатор - шесть... Испанская
католическая инквизиция здесь в силе, перед нею дрожат не только
местные жители всех вероисповеданий, но и сам губернатор. Она сует нос
даже в его гражданское управление.
Посол заинтересовался предстоящей возможностью ознакомиться с
иностранной колонией и установившимися в ней порядками: колония была
испанской. Шемелин уже успел не только получить некоторые сведения об
этой колонии от лейтенанта Головачева, но и его заставил прочитать
все, что оказалось в корабельной библиотеке по истории и географии на
иностранных языках.
Братья Маврикий и Отто Коцебу тоже жадно читали все о Канарских
островах, что было в книгах корабельной библиотеки. Из книг они
узнали, что островерхие горы не что иное, как описанные Гомером
таинственные Геркулесовы столбы, на которых "держится небесный свод",
за которыми "кончается земля", что в глубине моря здесь покоится не
менее таинственная и легендарная Атлантида, что счастливое, гордое и
высококультурное племя Канарских аборигенов, гуанхов, уничтожено без
остатка.
Разочарованно бродили они по широким и прямым улицам города,
смотрели на красивые, в мавританском вкусе, обсаженные цветами колодцы
без воды, наполняемые процеживаемой через пористый камень стекавшей с
гор дождевой водой.
На городской площади масса народу в разнообразных национальных
одеждах: смуглые африканцы в чалмах, в привязанных к плечу кайках и
полусапожках из красной кожи, важные, по-индюшьи напыжившиеся испанцы,
закутанные и зимой и летом в теплые суконные плащи. Тут же проходят
португальские и испанские ремесленники и виноградари, земледельцы с
шелковой сеткой на головах, обутые в толстые эспадрили. В толпе
озабоченно шныряют разносчики. Медленной походкой, закрывая половину
лица, движутся женщины. Они смуглы и худощавы, рты слишком велики, а
носы слишком орлины, но белые ровные зубы, красивые, резко очерченные
брови и живые глаза скрадывают недочеты. Они набрасывают на голову до
самого лба мантильи, закрывая шею, плечи и руки. Это придает им
какой-то особо щегольской вид.
И на каждом шагу - назойливые нищие. Они милостыни не просят,
отнюдь нет, они требуют исполнить "вашу картиллу". От них и монахов
нет спасения. Прохожие останавливают монахов, суют им деньги, просят
молитв.
Коцебу, Головачев и взятый ими с собой егерь Иван, боясь потерять
друг друга в толпе, озирались по сторонам. Они подошли к городскому
фонтану из черной лавы, в который вода подавалась с гор по деревянной
трубе. Здесь на площади стояла каменная беломраморная статуя
богоматери, на беломраморном же постаменте, по углам - четыре статуи
последних властителей древнего народа. Испанская надпись гласила, что
"заступничеством богоматери" испанцам удалось истребить гуанхов.
Сильный, гигантски рослый и красивый народ гуанчи, или гуанхи,
рыцарски доверчивый и добродушный, стерт с лица земли пигмеями
испанцами. Овеянная поэтическими легендами счастливая земля титанов,
земля амазонок и горгое, страна, где цвели легендарные гесперидские
сады с золотыми яблоками, бесследно исчезла в пучинах моря.
Становилось как-то не по себе...
Слава счастливой Атлантиды далеко распространилась по белу свету,
к этой стране со всех сторон еще в доисторические времена протянулись
алчные руки завоевателей. Сюда проникали неутомимые и дерзкие
финикияне, предприимчивые и воинственные моряки карфагеняне, сюда
мавританский царь Юба посылал армады завоевателей, в XII и XIII веках
здесь побывали пронырливые генуэзцы и, наконец, в XIV столетии за
четыреста золотых флоринов взятки римский папа Климент VI данной ему
"божественной" властью рискнул подарить остров испанскому наследному
принцу дону Людовику де ля Серда, ненасытному властолюбцу, которому не
терпелось посидеть на троне. Но одно дело подарить не принадлежащее, а
другое - взять, сорвать зрелый плод. Это Серда не удалось. За ним идут
искатели приключений из Арагонии, потом португальцы, и только в конце
XV века гуанхи пали под мечами чужеземцев.
Однако завоеватели не разбогатели после победы. Ленивые и
беспечные, они принесли сюда не культуру, а одичание, не богатство, а
разорение. Они довольствовались лишь дикорастущими плодами, морской
рыбой, да по нескольку раз в неделю участвовали в религиозных
процессиях. И только сравнительно небольшая часть их в далеких горах
тяжело трудилась над виноградниками... Нужда ввергла местное население
в нищету и воровство, а женщин - в разврат.
Открывшиеся было 1 декабря зеленые берега Бразилии вместе с
заносимыми ветром на корабль ярко окрашенными громадными бабочками и
замысловатыми, ярчайшей лазури, зелени, чистого золота и серебряными
рыбами-дорадами исчезли. Противный ветер отнес корабли опять далеко в
море, и только неделю спустя, после сильного шторма, корабли опять
принесло к потерянному было берегу.
Вышедшие навстречу на лодке португальские лоцманы взялись
провести их узким проливом в гавань на остров Святой Екатерины, где и
стали на якорь в двадцати верстах от города
Ностра-Сенеро-дель-Дестеро, резиденции бразильского губернатора.
Губернатор тотчас же уступил российскому послу и его свите свой
загородный дом. На кораблях закипела работа по заготовкам
продовольствия и дров и возобновлению запасов пресной воды.
С сожалением пришлось Шемелину бросить отчетную работу и
переехать на берег, в губернаторский дом. Он чувствовал себя скверно:
рвота, сильные рези в животе и тупая головная боль не прекращались.
Желудочными болями страдали и все остальные - не то от бразильского
климата, не то от свежей воды. Могло быть, впрочем, и от арбузов или
свинины. На теле у многих матросов появились вереды и сыпь,
причинявшие при потении нестерпимый зуд.
Судовой врач Эспенберг усиленно поил матросов еловым пивом,
пуншем, чаем с лимонным соком - ничто не помогало. Однако через три
дня приступы болезни ослабли, а потом и совсем исчезли.
Однажды вечером, работая у себя в комнате, Шемелин услышал
доносившиеся из-за дома страшные резкие звуки. Словно ночные сторожа,
как в деревне, ударяли по висящей деревянной доске большой колотушкой.
Тотчас же к колотушке присоединялись трещотки и неистовый собачий лай.
"Посмотреть, не тревога ли какая?" - подумал он и выбежал из
дому. Звуки доносились со стороны пустыря, тонувшего в сизом тумане.
"А может, игры какие-нибудь?" Он оглянулся и пошел крадучись. Но,
дойдя до обрывистого кочковатого и мокрого края болота, в полном
недоумении остановился: звуки действительно шли прямо с болота,
примеченного им еще днем.
"Нечистый! Заманивает... Бежать!" - мелькнуло в голове Шемелина.
Зубы стучали мелкой дробью. Тяжело дыша, несколько оправившись, он
действительно бросился бежать. Навстречу ему и за ним неслышно
двигались какие-то огоньки. Это было еще страшнее, и он, ничего уже не
сознавая, сломя голову кинулся к дому и налетел на Толстого.
- Ты что, черти за тобой гонятся? - крикнул Толстой и схватил
Шемелина за плечо, но тот молчал.
- Что с тобой?
Ответа не было. Вдруг Толстой понял и захохотал во всю Глотку:
- Лягушек испугался? Ха-ха-ха!..
- Каких лягушек? - прошептал, еле шевеля губами, Шемелин.
- А вот каких... - Толстой потащил его обратно к болоту.
Словно какие-то неведомые духи чертили в воздухе огненные линии.
"Значит, не померещилось..." - подумал Шемелин, он все еще дрожал.
- Да что же ты, светляков никогда не видал? - спросил Толстой.
- Не видал.
- Они здесь больше и ярче...
Разнообразие и яркая окраска представителей животного мира
Бразилии заинтересовали даже Шемелина: он стал наведываться к егерю
Ивану и подолгу задумчиво смотрел на чучела крокодилов, енотов,
черепах, земноводных каниваров. Особенно же его привлекала
фантастически капризная окраска бесчисленных колибри. Увидел он и
напугавших его жаб и лягушек - в четверть длиной, с симметричными
фиолетовыми и желтыми узорами на унизанном как бы нитками жемчуга
теле. Желтые ноги, два небольших рога, широкая пасть и страшные
выпуклые глаза действительно пугали. Не менее страшными казались и
живые безвредные ящерицы в полтора аршина длиной, когда они копошились
и шуршали в комнатах и звонко щелкали челюстями, схватывая муху или
бабочку...
Проходили последние дни недели, намеченные работы близились к
окончанию, когда рано утром на "Надежде" у Крузенштерна появился
встревоженный Лисянский.
- Иван Федорович, у меня несчастье, - сказал он упавшим голосом.
- Ты был прав, придется менять и фок и грот. Жаль, не послушал тебя:
надо было сменить обе мачты в Кронштадте...
Однако дело оказалось не так просто: призванный Лисянским
португальский мастер заявил, что готовых мачт у него нет и что
придется подыскивать их и рубить в лесу. Лес подходящий был, но
доставка оказывалась весьма затруднительной, и времени на все это дело
требовалось около месяца.
- Мне придется принять самые крутые меры! - кричал разъяренный
Резанов, вызвав обоих капитанов в загородный свой дом. - Накупили
какую-то гниль, на посмешище перед целым миром... Что же теперь,
месяцами будем простаивать во всех гаванях для ремонтов? Я требую
тотчас же назначить комиссию для самого подробного осмотра обоих
кораблей.
Лисянский вспыхнул и, несколько оправившись от смущения, также
повышенным голосом, заявил:
- Я прошу вас прежде всего не кричать и войти в должные рамки.
Корабли покупались ведь не нами, а правлением Российско-Американской
компании.
- Я все сказал, - высокомерно ответил Резанов, - и жду
результатов осмотра. От себя назначаю в комиссию майора Фредерици...
В комиссию вошли оба капитана, штурман "Надежды" Каменщиков,
штурман "Невы" Калинин да ничего в этих делах не понимающий майор
Фредерици. Однако все сразу приняло совершенно бесспорный вид. Как
только плотники "Невы" вместе с плотничьим десятником Тарасом
Гледяновым и плотником Щекиным с "Надежды" сняли с мачт стеньги,
необходимость замены их стала для всех очевидной.
- Да верно ли, что корабли так новы, как их официально считают? -
спросил Фредерици Каменщикова.
- Год их постройки установлен документами, - нехотя ответил
Каменщиков, спускаясь в трюм.
Оттуда он вышел с растерянным видом и позвал в трюм обоих
капитанов. За ними решительно устремился и Фредерици. На ходу
Каменщиков отметил несколько прогнивших на концах бимсов и,
остановившись у основания грот-мачты, поставил фонарь: на тщательно
обтесанной, более светлой, чем остальная часть, поверхности шпангоута
ясно виднелся в рамке выжженный год: 1793. Переставляя фонарь по
шпангоутам дальше, Каменщиков обнаружил на других шпангоутах еще два
таких же клейма. Сомнений больше не оставалось: кораблю было не три
года, а десять лет.
Поднявшись на шканцы, члены комиссии остановились, стараясь не
смотреть друг на друга.
- Рапортуйте! - глухо проговорил после долгого молчания
Крузенштерн, обращаясь к Каменщикову...
Календарь пугал Крузенштерна: мыс Горн предстояло обходить в
очень неблагоприятное время. Следовало ожидать неустойчивой погоды,
ураганов, возможного разлучения кораблей. Пришлось подумать насчет
мест и сроков рандеву.
Команда "Надежды" осталась очень недовольна месячным пребыванием
в Бразилии. Ее не пускали на берег, а между тем ходившие гребцами на
шлюпках матросы дразнили воображение затворников рассказами о красоте
местных красавиц и дешевизне спиртных напитков, особенно рома.
- Холопам везде хорошо, - говорил конопатчик Ванька Шитов. - Эй
ты, холопья шкура! - крикнул он и дернул за рубаху вошедшего в кубрик
егеря Ивана.
Егерь резко отмахнулся, и Шитов полетел навзничь, гулко
ударившись головой о переборку.
- Чего ощетинился? - примирительно сказал конопатчик. - Дома-то
ведь все мы холопы: в холопской стране живем.
- Подлинно, - согласился плотничный десятник Гледянов. - Сегодня
ты, скажем, холоп своего барина, а завтра... Хочет он из тебя,
барин-то, помещик, - своего лакея сделает, хочет - в рекруты отдаст
али на оброк пустит.
- А он, барин-то, разве не холоп? - спросил егерь и сам ответил:
- Тоже холоп, только перед другим барином или там вельможей. А тот
тоже холоп - перед царем. Вон, к примеру, министр морской Чичагов -
большой барин, а не понравился царскому величеству, сорвал с него
эполеты да по мордам и - в равелин. Вот те и министр, кому жаловаться?
- Здесь, говорят, вольготно - народ сабсим свабодный, - заметил
черненький татарин Розеп Баязетов и вздохнул.
Егерь расхохотался:
- Здесь еще хуже,.. Тут, брат, и пашут и сеют на черных
невольниках, на неграх африканских. Привозят их сюда, как скотину, и
продают. Я-то знаю, видел на рынке...
Разговор о торговле невольниками шел и в кают-компании.
- Какой это ужас! - возмущался Резанов. - Их силой отрывают от
своих семей, везут, как скот, в темных и нечистых трюмах в
Рио-де-Жанейро, а отсюда развозят по всему берегу. Вы все видели этих
жертв алчности, продаваемых за сто пиастров. Покупатели заглядывают им
в зубы, как цыгане лошадям. И кормят их, как скотину: раз в день сунут
общую чашку маниоки, и все. А при продажах бессердечно разлучают детей
с отцами и матерями, жен и мужей...
- Во время нашего пребывания в загородной резиденции губернатора,
- продолжал Резанов, - негры убили там по соседству жестокого
плантатора, а затем заявили, что они знают о неминуемой для них
смерти, но они предпочитают смерть своему тягостному существованию.
Сто пятьдесят тысяч! Подумайте, сто пятьдесят тысяч людей ежегодно
продаются и покупаются в одной только Бразилии. И это в наш
просветительный век!
Однако Бразилия скоро была забыта.
В три недели благополучно добрались до широты мыса Сан-Жуан.
Похолодало, помрачнело, подул жестокий противный ветер со шквалами и
градом. Температура упала до пяти градусов. Приходилось все время
подсушивать платье, постели, парусину, для чего назначался после
каждой вахты специальный нарочный. На нижней палубе каждый день
разводили огонь. Шквал налетал за шквалом, а 14 февраля море напомнило
о бурном проливе Скагеррак. Не успели закончить уборку парусов, как
разорвало кливер. В каютах оборвались все привязи и скрепы, и вещи
беспорядочно катились по покрытому водой полу. Кругом булькало,
хлюпало; казалось, корабль распадется и вода хлынет через все
образовавшиеся щели. Волны хлестали через верхнюю палубу, в трюме
что-то тяжелое зловеще перекатывалось с места на место. Корабль
ложился набок и медленно поднимался, как будто в последний раз.
Шторм свирепствовал трое суток. Матросы выбились из сил. Всем
было не по себе, а неморяки просто пали духом, когда на "Надежде" в
носу появилась течь. Пришлось на веревке спускать за борт плотника,
который нашел поврежденную доску внешней обшивки и укрепил ее железным
листом. Шесть дней благодаря резкому ветру нельзя было сдвинуться с
места. Сан-Жуан все время торчал перед глазами каким-то постоянным
укором.
"Неву" потеряли, не помогли ни пушечные выстрелы днем, ни
фальшфееры ночью - она не отвечала. От постоянной сильной качки течь
на "Надежде" усилилась настолько, что воду приходилось почти
непрерывно откачивать помпами.
К началу апреля потеплело. Начались различные работы: парусники
чинили старые паруса для пассатных ветров, чтобы сберечь новые, более
крепкие, для дурной погоды в северных широтах; кузнец готовил ножи и
топоры для мены с островитянами, артиллеристы сушили порох. Гвардии
поручик Толстой развлекался ружейной пальбой. Коцебу прилежно читали
все, что находили в библиотеке о Вашингтоновых и других, лежащих на
пути, островах, усердно учились. Бойко говорил по-немецки егерь Иван,
крепостной графа Толстого, вызывая своей любознательностью и
способностями восхищение Тилезиуса и Лангсдорфа.
- Работы Ивана изумительны, - говорили они Толстому. - У него
чутье художника-зверолова, его чучела - как живые. Вы должны отпустить
его на волю и дать возможность учиться.
Толстой отмалчивался, но был доволен.
Крузенштерн обдумывал изменение маршрута. Правда, июнь, июль и
август можно было употребить на плавание по Тихому океану с целью
новых открытий и после этого идти в Японию. Но Камчатка ждала
нужнейших ей материалов и продовольствия; товары залеживались и
портились. Грузы компании не были застрахованы. Крузенштерн решил
переговорить с послом.
- Николай Петрович, я хочу предложить вам изменение маршрута, -
сказал он, входя в каюту Резанова.
- Что так? - спросил Резанов. - До сих пор об изменениях
маршрутов вы не только не спрашивали меня, но даже и не уведомляли, и,
по правде сказать, как следует я и не знаю, куда мы сейчас путь держим
и какие сроки преследуем.
- Идем мы сейчас к Вашингтоновым или Маркизовым островам, ибо
рандеву с капитаном Лисянским назначено у острова Нукагива. Далее
Сандвичевы острова и затем Япония...
- Ну что ж, хорошо, благодарю вас. Чего же вы теперь хотите?
Крузенштерн привел свои соображения о целесообразности идти не в
Японию, а к Камчатке.
- Я мог бы принять ваш план, Иван Федорович, в одном только
случае, если бы такого изменения маршрута требовало прежде всего
состояние обоих кораблей или по крайней мере "Надежды".
- Об этом я вам не докладывал, - сумрачно ответил Крузенштерн, -
но это само собой подразумевается. Ремонт кораблей необходим.