Страница:
(историческая хроника)
Издательство ЦК ВЛКСМ
"МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"
1962
Литератор, ученый Г. П. Чиж собрал большой материал о русских
землепроходцах и мореплавателях, сделавших земли и воды Крайнего
Севера и Дальнего Востока частью Российского государства. На основе
изучения этих материалов Г. П Чиж создал своеобразное
беллетристическое и в то же время хорошо документированное
историческое повествование "К неведомым берегам". Его герои - люди
мужественные, предприимчивые, полные энергии. Это русские
купцы-промышленники Григорий Шелихов и А. А. Баранов, освоившие берега
"русской Америки", проложившие путь соотечественникам далеко на
северо-восток; это крупный государственный деятель, председатель
правления созданной в 1800 году Российско-Американской компании Н. П.
Резанов, продолживший дело Шелихова; это выдающийся русский
мореплаватель И. Ф. Крузенштерн, совершивший на парусных кораблях
"Надежда" и "Нева" первое российское кругосветное плавание; это
адмирал Г. И. Невельской, самоотверженно служивший России на Дальнем
Востоке; это их многочисленные сподвижники, люди сложных судеб,
участники морских походов и подвигов. Автор стремится показать этих
людей правдиво, без идеализации, в круговороте больших исторических
событий. Особый интерес здесь представляют главы, рисующие встречу
Невельского с декабристами в пятидесятых годах прошлого столетия в
Иркутске.
Живой язык, меткие портретные характеристики множества
полузабытых исторических лиц, увлекательное описание бурных событий
борьбы за "неведомые берега" делают многолетний труд Г. П. Чижа
примечательным явлением в нашей художественно-очерковой литературе.
Под редакцией
Б. А. КОСТЮКОВСКОГО и А. А. САДОВСКОГО
Часть первая
ЗЕМЛЯ РОССИЙСКОГО ВЛАДЕНИЯ
Среди нескольких сотен рубленых домишек города Рыльска, когда-то
столицы особого княжества, имевшей и собственный герб - кабанью голову
и речку Рыло, одна глубоко вросшая в землю избушка в средине XVIII
века принадлежала мешанину Ивану Афанасьевичу Шелихову.
Рыльск не без основания гордился своей многовековой бурной
историей и участием в сколачивании Российского государства: горел и
сравнивался с землей половцами, татарами, поляками. Разрушенный и
опустевший, доселялся выходцами из соседних городов и, кряхтя, снова
отстраивался в ожидании нового нашествия или пожара. Однако никогда не
падал духом и упорно продолжал свою незатейливую, но оживленную
торговлишку.
Ивану Шелихову жилось трудно - многочисленная семья подрезала
крылья: мальчишки поголовно росли ничему не обученными, а
девицы-бесприданницы большей частью оставались вековушами.
Из мальчиков некоторые надежды "выйти в люди" подавал только
Гриша, приглянувшийся приезжему из Курска купцу Ивану Илларионовичу
Голикову. Мальчик прижился в его семье, выучился читать, писать и
бойко считать на счетах и незаметно стал дельным подручным у рыхлого
стареющего купца. Подвижной характер любознательного мальчика и
успешное исполнение даваемых поручений вызвали и частые поездки его
даже в Санкт-Петербург, к заводчику Демидову и далеко на Урал, когда
Демидов засиживался там на заводах.
Составление рекрутских списков в 1770 году нарушило спокойное
течение жизни молодого Шелихова: он был вызвал в Рыльск для
жеребьевки.
Не повезло - выпала на долю бессрочная солдатчина...
- Сломаешь жизнь-то, - говорил старый Шелихов, невольно любуясь
силой и статной фигурой сына и в душе признавая, что рослый красивый
детина так и просится на коня.
- Генералом стану, отец, - смеялся Гриша.
- Не греши и не шути, - вмешалась мать. - Не дворянин, чай.
Дворянам, что уже в пеленках полками командуют, и то ноне служба
нелегкая. А на несчастье в гвардию запишут - сопьешься. А еще хуже -
собьют с пути истинного. Лучше подайся куды-нибудь да выходи в купцы.
Солдат-то и без тебя в том же Рыльске полно.
Вернулся Гриша в Курск попрощаться.
- Откупиться нельзя? - деловито осведомился прижимистый Голиков,
хотя ему хорошо было известно, что это делается простым представлением
"охотника" - за деньги.
- Вот что, - внушительно и твердо сказал старик, - сегодня же
подашься на Урал к Никите Никитовичу - он сейчас там. Напишу письмо -
укроет. И научит, как там дальше...
С тяжелым сердцем отправлялся Гриша в путь. То, что старик не
захотел выкупить нужного ему человека, больно ударило по самолюбию.
Проявленная Голиковым скаредность была тем более обидна, что
"охотники" шли за две, много за три сотни.
"Скряга", - подумал он и решил ни о чем больше не просить купца и
никакого дела с ним не иметь.
Никиту Никитовича на заводах Гриша не застал, но зато свел
знакомство с несколькими молодыми, как и он, людьми. Недавние знакомцы
устремлялись дальше - в Сибирь. Они охотно отвечали на вопрос: "Куда
подаетесь?" - но уклончиво бурчали, как только их неуместно
спрашивали: "Зачем?" "Так, - отвечали, - просто белый свет
посмотреть".
До Иркутска добрался Шелихов уже один, растерявши спутников по
дороге. Из Иркутска, по совету людей бывалых, направился в Кяхту
попытать счастья в торговле с Китаем.
Накопленные в Курске деньги быстро таяли, но Григорий Иванович не
унывал: он был уверен, что легко нащупает верные для заработка
тропочки. Ничего не сулила хорошего в Кяхте поставленная торговля
чаями - тут на посредничестве не разживешься, прибыльнее была
мануфактура: сукна российские, даба китайская. Но самым выгодным
оказалось пополнять недостающую в ассортименте пушнину: сплошь да
рядом привозили исключительно добротные шкурки, но не в
"ассортименте", а из-за этого скупщики требовали большой скидки.
Особенно же часто это случалось из-за недостачи обыкновенной белки -
она должна была составлять примерно четверть партии шкурок.
Это обстоятельство побудило Григория Ивановича заняться скупкой
на севере беличьей шкурки, годной к обмену на охотничьи припасы.
Постоянные разъезды, выносливость и личное знакомство с
охотниками уже в три года поставили молодого Шелихова на ноги. А
природное любопытство, страсть посмотреть на все собственными глазами
закинула его в развивающийся Охотск и на Камчатку: в Нижнекамчатск,
Петропавловск, Большерецк, где частенько околачивались прибывавшие с
котиковых промыслов люди, производился дележ привезенной ими добычи и
совершались выгодные для скупщиков сделки.
Через несколько лет Григорий Иванович Шелихов на иркутском и
более обширном сибирском и даже бескрайнем восточном горизонте
становится заметной величиной: он связан со всеми крупными купцами,
ведущими торговлю пушниной. Завелись у него кое-какие деньжата,
женился... Про жену говорили: бесприданница, но красавица. За красоту
и взял.
- Наплачется, - толковали про мужа скептики. - У нас в Сибири,
почитай, одни мужики живут - на тридцать одна девка... Скоро собьется
с пути. Долго ль до греха!
- Да она его, почитай, и не видит, разве в пасху да в рожество.
- Думаешь, лучше, если не одна, а кругом народ, - в городе?.. Еще
хуже.
Жили Шелиховы в Охотске. Видели, как уходили надолго в море
корабли, как неожиданно возвращались с несметными богатствами... А то
и гибли.
- Хочу и я рискнуть, Наталья Алексеевна, - сказал как-то Григорий
Иванович жене. - Купца Алина знаешь?
- Луку Петровича? Лысого? Знаю.
- Ну вот, с ним... Решил снарядить кораблик на острова.
- В доле с ним?
- Само собой, в доле. Однако на свои...
- А сорвешься?
- Сорвусь, опять начнем копить... Как думаешь?
Наталья кинулась на шею мужу:
- Умница!.. А то все "коплю" да "боязно"!
- Приглядываюсь, Наташа. Ведь и правда боязно.
- Так можно всю жизнь в щелку проглядеть. Трапезниковы, Пановы,
Алин, Шилов разбогатели? А ты - "боязно"! Волков бояться - в лес не
ходить...
И наличные деньги уплыли. Не прошло и двух месяцев, как письмо из
Иркутска - от Голикова. Опять Григорий Иванович советуется с женой:
- Слушай, Наташа... Пишет, что взял с торгов питейный откуп в
губернии Иркутской. Дознался, что я с Алиным снаряжаю кораблик на
Алеутские острова. Вот и он хочет попытать счастья, предлагает вместе
строить корабль.
- Что же ответишь этой свинье?
- Свинья-то свинья, а отвечу: согласен...
И начались у Григория Ивановича большие дела - с Алиным, с
Лебедевым-Ласточкиным, с Пановыми, с Голиковым, с Кознугиным... Каждый
год уходят в далекое плавание купеческие суденышки: в 1776 году "Св.
Павел" - из Нижнекамчатска, в 1777-м - "Св. Варфоломей", "Варнава" -
из того же Нижнекамчатска и "Св. Андрей Первозванный" - из
Петропавловска, в 1778-м "Св. Николай" - из Большерецка, в 1779-м "Св.
Иоанн Предтеча" - из Петропавловской гавани...
А ходит Григорий Иванович мрачнее тучи. Мечется из конца в конец
по всему краю, на Ураке, под Охотском, строит корабль, в Якутии
скупает меха, какие только попадутся, на иркутском севере гоняется за
белкой, в Кяхте посредничает и в мануфактуре и в пушном торге...
Заработки большие, а уплывают сквозь пальцы. В долгу, как в шелку...
Озабочен, отощал. Лихорадочно, неспокойно горят глаза. Сила, однако,
не угасает...
- Подумай, Наташа, четыре года! Шесть кораблей туда, в море, и ни
одного - обратно... Не знаю, что делать, как изворачиваться дальше.
- Трудно... понимаю... Занять еще? - неуверенно предлагает
Наталья и конфузится, стараясь как-нибудь скрыть располневший живот.
- Занять?.. Да знаешь ли, сколько нужно теперь кредиту?
И на вопросительный взгляд сам оглушает суммой:
- Пятьдесят!
Заметив, что лицо жены вдруг покрывается ярко-красными пятнами,
Григорий Иванович продолжает успокоительно:
- Да не волнуйся, как-нибудь справимся... Теперь на троих
придется... - говорит он и нежно гладит Наташу по плечам.
Но дела осложняются: расходы увеличиваются, приближаются сроки
оплаты векселей. Что-то будет?..
Август восьмидесятого года. Григорий Иванович прямо из Иркутска,
в пыли, обливаясь потом и не останавливаясь у конторы, мчится домой,
почти не взглянув на густо покрытый туманом залив.
Еще стоя на тележке, спрашивает:
- Дома все благополучно?.. Наталья Алексеевна? Анютка?
Вот и Наташа с Дунюшкой на руках. Григорий Иванович спрыгнул на
землю и отступает назад, пораженный красотой жены и очарованный ее
лукавой усмешкой. Да, он хорошо знает эту лукавинку в ее усмешке, и
ямочки на матовом румянце щек, и васильковые глаза с искрой... Сегодня
в ней что-то новое, никогда еще не виданное - сияющее, счастливое.
- Ты ничего не слышал, Гриша?
- Нет...
- Тогда, - задыхается она, - получай: прибыл с богатым грузом
"Павел".
- Что? Где? Здесь его на рейде не видел.
- Здесь... Вчера еще, но успел ли пришвартоваться, не знаю...
Куда ты?
- В контору - там, наверное, все знают, - бросает уже на ходу
разволновавшийся Григорий Иванович.
Для него ведь это не просто "Павел", хотя бы и с богатым грузом.
Его возвращение - это спасение от позора и нищеты...
А там и пошло: другой "Павел" - сто семьдесят тысяч, "Андрей
Первозванный" - сто тридцать, "Варфоломей" и "Варнава" - шестьдесят...
Жизнь закружилась в бешеном водовороте: покупка дома в Иркутске,
мучительный зимний переезд, уже с двумя детишками, составление
ассортимента мехов для Кяхты, отдельных партий для Петербурга,
бесконечные поездки.
Наступила осень 1781 года. Необычная теплынь сохранила на
деревьях, в садах и огородах уже давно пожелтевшую, а кое-где и
покрасневшую листву. По направлению к дому Григория Ивановича медленно
двигались две фигуры. В одной легко было узнать молодцеватого,
стройного и высокого хозяина, другая, тумбообразная, широкая и
короткая, принадлежала сильно располневшему и состарившемуся Ивану
Илларионовичу Голикову, ныне питейному откупщику Иркутской губернии.
Голиков отрастил длинную седую бороду, густо покрывавшую все лицо.
Среди обросших щек поблескивали маленькие, колючие и суровые серые
глазки, не потерявшие до сих пор блеска, хитринки и выразительной
жесткой непреклонности.
Голиков сипло и натужно дышал, поминутно останавливался, сбивал
суковатой палкой уплотнившуюся серую пыль с выбивающихся из-под
заборов и палисадников лопухов. Несмотря на теплую погоду, толстые
ноги Голикова обернуты плотной шерстяной тканью и засунуты в
необъятные голенища. Подошли к калитке дома Шелихова.
- Ф-фу, запарился! - вздохнул Голиков и остановился перевести
дух.
- Зайдите, Иван Илларионович, - пригласил Григорий Иванович, -
посмотрите, как живем... Чайку попьем на воздухе... Хозяйку мою до сих
пор ведь не видали... Дочек представлю...
Они прошли в беседку. Григорий Иванович усадил гостя в обширное
камышовое кресло и направился в дом за хозяйкой, крича по дороге:
- Наташа! Наташа! Посмотри, какого я гостя привел!
- Ну его... не выйду... - последовал еле слышный ответ. - Скажи,
кормит младенца...
- Прикажи, голубчик, собрать чай. Выйди, разлей по чашкам, а
потом спохватишься, что кормить пора, и уйдешь, - последовал такой же
тихий ответ.
Минут через десять сидели уже вдвоем с Голиковым за столом,
хрустя крепким, как камень, рафинадом.
- Богатеешь, вижу, - заметил гость, пододвигая свою чашку в
сторону самовара.
- Какое там богатство! Так, перебиваюсь с хлеба на квас, хотя и
не жалуюсь: бог грехи терпит...
- Прибедняешься... А корабли?
- Глупое это дело, Иван Ларионович, скажу просто - не сурьезное.
Сам посуди: отправил ты с первым встречным штурманом кораблишко, а с
ним четыре, а то и все пять десятков сбившихся с пути промышленных -
головорезы, пьяницы, гуляки... И ждешь: не то вернутся когда-нибудь,
не то пропадут все, когда и с кораблем вместе.
- Вернутся, - наставительно заметил Голиков, - ан, смотришь, и
богат, - не ври.
- А вот и вовсе не вру: привезут, допустим, в десять раз больше,
а одних издержек за три года нагуляют, почитай, половину! Но ведь
три-четыре года капитал-то твой не в обороте! А чем промышлять?
- Ты неразумное сделал - засадил весь капитал. Ведь не карты -
сегодня проиграл, завтра отыгрался, - продолжал наставлять Голиков, но
Шелихов не слушал.
- Мало того, ты сам посуди, Иван Ларионыч, ведь кажиинный раз
начинай дело спервоначала. Ну, дошел на остров - неведомо куда...
Сегодня приняли тебя дикари хорошо, ласково, подружились. Не только
наменяли все, что у них накопилось, но даже и сами помогали
промышлять. А приехал через год - не говорю, через два, три, -
натравят на тебя дикарей да вооружат их огнем бостонцы там али
англичане, и готово - тут тебе и пуля, и отравленная стрела, и нож в
спину... А то и в аманатах* у них наплачешься! (* Аманат - заложник.)
- Ну, а как иначе! - Голиков опять подставил чашку.
- Наташа, подсыпь угольков!
Через полминуты ведерный самовар снова захлебывался от усердия.
- Вот я и надумал, - продолжал Григорий Иванович, - первое -
корабль всенепременно свой, да не на одно плавание, а навсегда... Не
компания для него - бросила кости, получила выигрыш и сама
рассыпалась, - а он для компании. Тоже и люди: пришли, провели свои
промыслы и разбрелись кто куда. Нет, служи столько-то годов при
промыслах, по договору, а потом - смена новыми. Люди меняются, а дело
существует и растет, подыскивает вокруг местечки, облюбовывает и -
подальше...
- Кажется, ты дело говоришь, - одобрил Голиков, отставляя чашку в
сторону. Со скрипом пододвинул кресло, облокотился обеими руками на
стол и сосредоточенно уставился прямо в рот Шелихову, приготовившись
слушать.
- Я вот и смекаю: надо сколотить небольшую, но крепкую компанию,
- Шелихов крепко сжал кулак. - Во!.. И послать на острова, которых еще
никто как следует не знает, сразу несколько кораблей. И не на один
год, а на четыре по крайней мере. Привлечь к себе жителей лаской,
подружиться с ними, построиться накрепко, завести промыслы, где
пушного зверя много да рыбы - для продовольствия... А там собрал на
один корабль товару, отправляй тотчас, скажем, обратно в Охотск, где
твоя контора. Оборотился - за ним другой, оборотился - третий.
Выбирать зверя, само собой, с толком, по расчету... И поверь, ежели
будем действовать, как теперь, то своих насиженных и устроенных мест у
нас не будет. А защищать твои прибытки никто не станет. - Шелихов
повысил голос. - Охота государству их защищать?! Есть - ладно, а нет -
и не надо. Другое дело - свои новооткрытые земли, государственные,
признанные, земли Российского владения!..
Шелихов умолк. Гость задумался.
- Кто же возьмется за такое дело: строить корабли, ехать, бросить
дело на много лет? - с сомнением проговорил старый купец и спросил: -
Ты возьмешься?.. Окромя всего, деньжищи ведь нужны большие!
- Да, ежели хоть бы три корабля - тыщ сто, - тихо сказал Григорий
Иванович. Видно было, что он высказал давно уже выношенную думку, а
кое-что даже подсчитал.
- Корабли строить придется, - заметил Голиков.
- Конечно, нужны надежные, новые.
- Что мне пришло в голову, - сказал вдруг Голиков, кряхтя и шумно
вставая, - однако пора и по домам... Я говорю "пришло в голову": на
днях должон быть у меня брат, Михаила Сергеич. Двоюродный он мне - ты
его знаешь, - откупщиком теперь, вишь, в столицах, в Питере и Москве.
Больше двух с половиной миллионов чистоганом в год казне отсчитывает.
Сказывает, выгодно... Но что-то уж очень стал сорить деньгами -
пролетит... Надо бы ему еще дело какое посурьезнее... А может, даже
прокатает сам на острова. Моряк он, капитан, а тут целая эскадра. С
ним поговорим... А как ты сам? Ведь мне ты никак не ответил?
- Хочу и сам испытать, - сказал Шелихов, потупясь. - Жена
стесняет, - добавил он тише. - Иван Ларионович, побудь, дорогой,
минутку - прикажу запрячь...
Он быстро вышел распорядиться. Гость погрузился в глубокую думу.
Затея хорошая, это было ясно. Но наличных денег у откупщика не было,
надежда только на брата...
И вот он - столичный питейный откупщик Михайло Сергеевич Голиков
- налицо.
"Женский пересмешничек", - определила коротко Наталья Алексеевна.
- Рассказывал он тебе о стихотворении, посвященном ему придворным
стихотворцем Державиным? - как-то спросил ее Григорий Иванович.
- Как же, рассказывал. Они в Петербурге рядом живут. И стихи так
и называются - "К соседу". Там он описывает, как Михайло Голиков
прожигает жизнь... И о столицах рассказывал... смеялся... Жизнь,
говорит, что длинная, что короткая, у человека одна. И чем скорее
возьмешь от нее все, что сумеешь, тем лучше...
Григорий Иванович нахмурился. Этот столичный любезник ему
решительно не нравился. Не наружностью, нет. Наоборот, наружность
привлекала: высокий, стройный, ловкий, с почти сросшимися бровями,
оттеняющими смеющиеся глаза, открытый заразительный смех... Но
почему-то он был неприятен Григорию Ивановичу. "Отчего бы это? -
задумывался он. - Разве можно сравнить его хотя бы с Иваном
Ларионовым? Ведь тот в затеваемом деле до сих пор ни шьет, ни порет...
А вот Михайло - тот сразу, как только познакомился, выпалил: "Мне Иван
Илларионович говорил о деле. Что ж тут задумываться!.. Разве над тем
подумать, сколько наскребешь? Тут, конечно, труднее. - И наклонившись
к уху: - Долгов наделал уйму... Могу пойти на двадцать... Как-нибудь
наскребу наличными. А на старого сыча налегайте. Зажиматься будет и
скряжничать - не верьте..." И пошел любезничать с Натальей Алексеевной
как ни в чем не бывало.
А той и любо: просится отпустить на лодке покататься. Ну как не
отпустить? Пущай малость повеселится...
Прогулки участились: то по Ушаковке, то по Ангаре, а то и
прямиком с ночевкой на Байкал... Приходит Шелихов домой и уж издалека
слышит заразительный рассыпчатый смех жены. И вдруг станет как-то
досадно до боли: Григорию Ивановичу никак не хотелось самому
признаться, что обижает его смех жены именно потому, что таким он
никогда его не слышал. А тут еще Дуняшка ручки протягивает Михайло и
вскрикивает от удовольствия.
Вздумал Михайло учить Наталью Алексеевну столичным танцам.
Танцевали вдвоем рука за руку, а то и в обнимку. Духу нет запретить ей
хоть немного повеселиться, да и неловко - компаньон...
С чувством облегчения провожал Григорий Иванович веселого,
жизнерадостного Михайло. А то, что у Натальи Алексеевны были
заплаканные глаза и лицо бледно, видимо, после бессонной ночи,
заставило Григория Ивановича призадуматься: "Неужто оставить ее в
Иркутске, когда придется уезжать на острова и надолго?.."
Михайло Сергеевич оказался прав: со "старым сычом" пришлось-таки
повозиться немало. Деньги, правда, достали - пятьдесят тысяч, но на
векселя да еще с бланковой надписью самого Шелихова. Выходило так, что
в случае неоплаты их ответствовать пришлось бы только ему...
С образованием капитала в семьдесят тысяч рублей и открытием
компании семейная жизнь Григория Ивановича пошла, что называется,
кувырком - бывать дома почти не приходилось. Ежедневно надо было
бегать к генерал-губернатору Якоби, к гражданскому губернатору, почти
ко всем крупным чиновникам. Мало того, что приходилось бывать, но
необходимо было принимать и у себя... Наталья Алексеевна научилась
играть роль любезной и хлебосольной хозяйки. Ей, кстати сказать, и
самой это нравилось: бывать у генерал-губернатора, у других чиновников
губернии, вести образ жизни отнюдь не замкнутый, купеческий, а
рассеянный, светский, принимать ухаживания чиновной молодежи, местной
и приезжей, из Петербурга... Григорий Иванович выходил из себя,
злился, но вынужден был мириться со всем.
Генерал-губернатор Якоби, живя весело и беззаботно, проживал
ежегодно не менее сорока тысяч, но и этого не хватало. Явное
предпочтение, оказываемое им Наталье Алексеевне перед всеми другими
обольстительницами, уже начинало служить пищей для пересудов не только
среди них самих, но и в купеческих кругах: посмотрите, мол, как
Шелихов выслуживается женой...
И каждый раз, когда Григорий Иванович возвращался из поездок, он
замечал в доме портившие настроение перемены: хороший, солидный,
веками завещанный купеческий уклад стремительно переходил в суматошный
чиновничий, невыносимо легкомысленный и расточительный.
Вместе с тем он не мог не отдавать должного оставляемой им дома
супруге: она не выпускала из рук нитей сложного мужнего дела.
Аккуратно велась переписка, вовремя производились платежи, и там, где
это было нужно, Наталья Алексеевна и сама принимала решения.
- Веселиться - веселюсь, да не в ущерб тебе. Иногда и в пользу, -
говаривала она хмурому и недовольному Григорию Ивановичу.
Слова эти действовали слабо. Ревнивый муж старался поглубже уйти
в дело. Но легче на душе не становилось. Особенно тяжелы были долгие
поездки в Охотск, на постройку трех кораблей.
"Какой исход? - задавал себе Шелихов один и тот же мучительный
вопрос, бывало трясясь верхом по бесконечным лесным тропинкам, болотам
и горам к Охотску. - Какой исход?.. Неужели придется бросить ее одну в
Иркутске на три-четыре года? Ведь это значит потерять ее навсегда...
Взять с собой?.. Но ведь не потащишь же ее на аркане. А загубить ее
жизнь... За что? За то, что доверилась, отдала свое сердце, юная,
неопытная? Да и чем она виновата, что бог сотворил ее веселой и на
редкость красивой?"
Не раз приходила мысль взять ее с собой. А как быть, если она
откажется, сославшись на невозможность оставить без матери малых
детей?
Строили корабли на верфи по соседству с Охотском, на знакомой уже
реке Урак: здесь было изобилие хорошего корабельного леса. Последние
известия оттуда бодрили.
"Зиму, почитай, всю не переставали строить, потому морозов лютых
не было, даже пурга докучала мало. К пасхе надеемся все справить.
Начинать грузить без вас не полагаем", - писал из Охотска доверенный
Григория Ивановича.
Прочитав письмо, Григорий Иванович в изнеможении откинулся на
спинку кресла. Наступал момент, которого он так боялся, - решительный
разговор с женой.
Держа письмо в руках, он прошел к Наталье Алексеевне. На коленях
у нее сидела Дунюшка. Надувая щеки, девочка разбрызгивала во все
стороны жидкую кашку и хохотала, нисколько не боясь притворных угроз
матери. Стараясь не обнаружить своего волнения, Григорий Иванович
бросил письмо на стол и стремительно ушел к себе. Здесь он раскрыл
конторские книги, силясь сосредоточиться, но собраться с мыслями не
удавалось...
А перед Натальей Алексеевной в это время стояла помогавшая по
хозяйству молодая жена лекаря Бритюкова. На имя Бритюковых секретно
пришло письмо от Михайлы Сергеевича Голикова, успевшего вскружить
Наталье Алексеевне голову заманчивыми перспективами широкой, веселой
жизни в Петербурге.
"Думаю и день и ночь только о Вас, - писал он, - без Вас жизни не
чаю, а окружающие подозревают - хочу бежать от долгов. Пускай их
думают, что хотят, только учредили слежку, чтобы воспрепятствовать
моему отъезду. К пасхе рассчитываю быть в Иркутске, если еще не забыла
меня, горячо любимая, единственная. В мыслях осыпаю бесконечными
поцелуями. Увезу мою единственную!"
Наталья Алексеевна уткнула пылающее лицо в теплый животик
подхваченной на руки Дунюшки, но покрасневшие краешки ушей выдавали ее
бедовой пройдохе Бритюковой. Не обманула Бритюкову ни возня с плачущей
Дунюшкой, ни даже сказанное вслух в сторону: "Вот пристал-то,
чудак!.."
Придя в себя, с одним скомканным письмом в кармане, с другим в
Издательство ЦК ВЛКСМ
"МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"
1962
Литератор, ученый Г. П. Чиж собрал большой материал о русских
землепроходцах и мореплавателях, сделавших земли и воды Крайнего
Севера и Дальнего Востока частью Российского государства. На основе
изучения этих материалов Г. П Чиж создал своеобразное
беллетристическое и в то же время хорошо документированное
историческое повествование "К неведомым берегам". Его герои - люди
мужественные, предприимчивые, полные энергии. Это русские
купцы-промышленники Григорий Шелихов и А. А. Баранов, освоившие берега
"русской Америки", проложившие путь соотечественникам далеко на
северо-восток; это крупный государственный деятель, председатель
правления созданной в 1800 году Российско-Американской компании Н. П.
Резанов, продолживший дело Шелихова; это выдающийся русский
мореплаватель И. Ф. Крузенштерн, совершивший на парусных кораблях
"Надежда" и "Нева" первое российское кругосветное плавание; это
адмирал Г. И. Невельской, самоотверженно служивший России на Дальнем
Востоке; это их многочисленные сподвижники, люди сложных судеб,
участники морских походов и подвигов. Автор стремится показать этих
людей правдиво, без идеализации, в круговороте больших исторических
событий. Особый интерес здесь представляют главы, рисующие встречу
Невельского с декабристами в пятидесятых годах прошлого столетия в
Иркутске.
Живой язык, меткие портретные характеристики множества
полузабытых исторических лиц, увлекательное описание бурных событий
борьбы за "неведомые берега" делают многолетний труд Г. П. Чижа
примечательным явлением в нашей художественно-очерковой литературе.
Под редакцией
Б. А. КОСТЮКОВСКОГО и А. А. САДОВСКОГО
Часть первая
ЗЕМЛЯ РОССИЙСКОГО ВЛАДЕНИЯ
Среди нескольких сотен рубленых домишек города Рыльска, когда-то
столицы особого княжества, имевшей и собственный герб - кабанью голову
и речку Рыло, одна глубоко вросшая в землю избушка в средине XVIII
века принадлежала мешанину Ивану Афанасьевичу Шелихову.
Рыльск не без основания гордился своей многовековой бурной
историей и участием в сколачивании Российского государства: горел и
сравнивался с землей половцами, татарами, поляками. Разрушенный и
опустевший, доселялся выходцами из соседних городов и, кряхтя, снова
отстраивался в ожидании нового нашествия или пожара. Однако никогда не
падал духом и упорно продолжал свою незатейливую, но оживленную
торговлишку.
Ивану Шелихову жилось трудно - многочисленная семья подрезала
крылья: мальчишки поголовно росли ничему не обученными, а
девицы-бесприданницы большей частью оставались вековушами.
Из мальчиков некоторые надежды "выйти в люди" подавал только
Гриша, приглянувшийся приезжему из Курска купцу Ивану Илларионовичу
Голикову. Мальчик прижился в его семье, выучился читать, писать и
бойко считать на счетах и незаметно стал дельным подручным у рыхлого
стареющего купца. Подвижной характер любознательного мальчика и
успешное исполнение даваемых поручений вызвали и частые поездки его
даже в Санкт-Петербург, к заводчику Демидову и далеко на Урал, когда
Демидов засиживался там на заводах.
Составление рекрутских списков в 1770 году нарушило спокойное
течение жизни молодого Шелихова: он был вызвал в Рыльск для
жеребьевки.
Не повезло - выпала на долю бессрочная солдатчина...
- Сломаешь жизнь-то, - говорил старый Шелихов, невольно любуясь
силой и статной фигурой сына и в душе признавая, что рослый красивый
детина так и просится на коня.
- Генералом стану, отец, - смеялся Гриша.
- Не греши и не шути, - вмешалась мать. - Не дворянин, чай.
Дворянам, что уже в пеленках полками командуют, и то ноне служба
нелегкая. А на несчастье в гвардию запишут - сопьешься. А еще хуже -
собьют с пути истинного. Лучше подайся куды-нибудь да выходи в купцы.
Солдат-то и без тебя в том же Рыльске полно.
Вернулся Гриша в Курск попрощаться.
- Откупиться нельзя? - деловито осведомился прижимистый Голиков,
хотя ему хорошо было известно, что это делается простым представлением
"охотника" - за деньги.
- Вот что, - внушительно и твердо сказал старик, - сегодня же
подашься на Урал к Никите Никитовичу - он сейчас там. Напишу письмо -
укроет. И научит, как там дальше...
С тяжелым сердцем отправлялся Гриша в путь. То, что старик не
захотел выкупить нужного ему человека, больно ударило по самолюбию.
Проявленная Голиковым скаредность была тем более обидна, что
"охотники" шли за две, много за три сотни.
"Скряга", - подумал он и решил ни о чем больше не просить купца и
никакого дела с ним не иметь.
Никиту Никитовича на заводах Гриша не застал, но зато свел
знакомство с несколькими молодыми, как и он, людьми. Недавние знакомцы
устремлялись дальше - в Сибирь. Они охотно отвечали на вопрос: "Куда
подаетесь?" - но уклончиво бурчали, как только их неуместно
спрашивали: "Зачем?" "Так, - отвечали, - просто белый свет
посмотреть".
До Иркутска добрался Шелихов уже один, растерявши спутников по
дороге. Из Иркутска, по совету людей бывалых, направился в Кяхту
попытать счастья в торговле с Китаем.
Накопленные в Курске деньги быстро таяли, но Григорий Иванович не
унывал: он был уверен, что легко нащупает верные для заработка
тропочки. Ничего не сулила хорошего в Кяхте поставленная торговля
чаями - тут на посредничестве не разживешься, прибыльнее была
мануфактура: сукна российские, даба китайская. Но самым выгодным
оказалось пополнять недостающую в ассортименте пушнину: сплошь да
рядом привозили исключительно добротные шкурки, но не в
"ассортименте", а из-за этого скупщики требовали большой скидки.
Особенно же часто это случалось из-за недостачи обыкновенной белки -
она должна была составлять примерно четверть партии шкурок.
Это обстоятельство побудило Григория Ивановича заняться скупкой
на севере беличьей шкурки, годной к обмену на охотничьи припасы.
Постоянные разъезды, выносливость и личное знакомство с
охотниками уже в три года поставили молодого Шелихова на ноги. А
природное любопытство, страсть посмотреть на все собственными глазами
закинула его в развивающийся Охотск и на Камчатку: в Нижнекамчатск,
Петропавловск, Большерецк, где частенько околачивались прибывавшие с
котиковых промыслов люди, производился дележ привезенной ими добычи и
совершались выгодные для скупщиков сделки.
Через несколько лет Григорий Иванович Шелихов на иркутском и
более обширном сибирском и даже бескрайнем восточном горизонте
становится заметной величиной: он связан со всеми крупными купцами,
ведущими торговлю пушниной. Завелись у него кое-какие деньжата,
женился... Про жену говорили: бесприданница, но красавица. За красоту
и взял.
- Наплачется, - толковали про мужа скептики. - У нас в Сибири,
почитай, одни мужики живут - на тридцать одна девка... Скоро собьется
с пути. Долго ль до греха!
- Да она его, почитай, и не видит, разве в пасху да в рожество.
- Думаешь, лучше, если не одна, а кругом народ, - в городе?.. Еще
хуже.
Жили Шелиховы в Охотске. Видели, как уходили надолго в море
корабли, как неожиданно возвращались с несметными богатствами... А то
и гибли.
- Хочу и я рискнуть, Наталья Алексеевна, - сказал как-то Григорий
Иванович жене. - Купца Алина знаешь?
- Луку Петровича? Лысого? Знаю.
- Ну вот, с ним... Решил снарядить кораблик на острова.
- В доле с ним?
- Само собой, в доле. Однако на свои...
- А сорвешься?
- Сорвусь, опять начнем копить... Как думаешь?
Наталья кинулась на шею мужу:
- Умница!.. А то все "коплю" да "боязно"!
- Приглядываюсь, Наташа. Ведь и правда боязно.
- Так можно всю жизнь в щелку проглядеть. Трапезниковы, Пановы,
Алин, Шилов разбогатели? А ты - "боязно"! Волков бояться - в лес не
ходить...
И наличные деньги уплыли. Не прошло и двух месяцев, как письмо из
Иркутска - от Голикова. Опять Григорий Иванович советуется с женой:
- Слушай, Наташа... Пишет, что взял с торгов питейный откуп в
губернии Иркутской. Дознался, что я с Алиным снаряжаю кораблик на
Алеутские острова. Вот и он хочет попытать счастья, предлагает вместе
строить корабль.
- Что же ответишь этой свинье?
- Свинья-то свинья, а отвечу: согласен...
И начались у Григория Ивановича большие дела - с Алиным, с
Лебедевым-Ласточкиным, с Пановыми, с Голиковым, с Кознугиным... Каждый
год уходят в далекое плавание купеческие суденышки: в 1776 году "Св.
Павел" - из Нижнекамчатска, в 1777-м - "Св. Варфоломей", "Варнава" -
из того же Нижнекамчатска и "Св. Андрей Первозванный" - из
Петропавловска, в 1778-м "Св. Николай" - из Большерецка, в 1779-м "Св.
Иоанн Предтеча" - из Петропавловской гавани...
А ходит Григорий Иванович мрачнее тучи. Мечется из конца в конец
по всему краю, на Ураке, под Охотском, строит корабль, в Якутии
скупает меха, какие только попадутся, на иркутском севере гоняется за
белкой, в Кяхте посредничает и в мануфактуре и в пушном торге...
Заработки большие, а уплывают сквозь пальцы. В долгу, как в шелку...
Озабочен, отощал. Лихорадочно, неспокойно горят глаза. Сила, однако,
не угасает...
- Подумай, Наташа, четыре года! Шесть кораблей туда, в море, и ни
одного - обратно... Не знаю, что делать, как изворачиваться дальше.
- Трудно... понимаю... Занять еще? - неуверенно предлагает
Наталья и конфузится, стараясь как-нибудь скрыть располневший живот.
- Занять?.. Да знаешь ли, сколько нужно теперь кредиту?
И на вопросительный взгляд сам оглушает суммой:
- Пятьдесят!
Заметив, что лицо жены вдруг покрывается ярко-красными пятнами,
Григорий Иванович продолжает успокоительно:
- Да не волнуйся, как-нибудь справимся... Теперь на троих
придется... - говорит он и нежно гладит Наташу по плечам.
Но дела осложняются: расходы увеличиваются, приближаются сроки
оплаты векселей. Что-то будет?..
Август восьмидесятого года. Григорий Иванович прямо из Иркутска,
в пыли, обливаясь потом и не останавливаясь у конторы, мчится домой,
почти не взглянув на густо покрытый туманом залив.
Еще стоя на тележке, спрашивает:
- Дома все благополучно?.. Наталья Алексеевна? Анютка?
Вот и Наташа с Дунюшкой на руках. Григорий Иванович спрыгнул на
землю и отступает назад, пораженный красотой жены и очарованный ее
лукавой усмешкой. Да, он хорошо знает эту лукавинку в ее усмешке, и
ямочки на матовом румянце щек, и васильковые глаза с искрой... Сегодня
в ней что-то новое, никогда еще не виданное - сияющее, счастливое.
- Ты ничего не слышал, Гриша?
- Нет...
- Тогда, - задыхается она, - получай: прибыл с богатым грузом
"Павел".
- Что? Где? Здесь его на рейде не видел.
- Здесь... Вчера еще, но успел ли пришвартоваться, не знаю...
Куда ты?
- В контору - там, наверное, все знают, - бросает уже на ходу
разволновавшийся Григорий Иванович.
Для него ведь это не просто "Павел", хотя бы и с богатым грузом.
Его возвращение - это спасение от позора и нищеты...
А там и пошло: другой "Павел" - сто семьдесят тысяч, "Андрей
Первозванный" - сто тридцать, "Варфоломей" и "Варнава" - шестьдесят...
Жизнь закружилась в бешеном водовороте: покупка дома в Иркутске,
мучительный зимний переезд, уже с двумя детишками, составление
ассортимента мехов для Кяхты, отдельных партий для Петербурга,
бесконечные поездки.
Наступила осень 1781 года. Необычная теплынь сохранила на
деревьях, в садах и огородах уже давно пожелтевшую, а кое-где и
покрасневшую листву. По направлению к дому Григория Ивановича медленно
двигались две фигуры. В одной легко было узнать молодцеватого,
стройного и высокого хозяина, другая, тумбообразная, широкая и
короткая, принадлежала сильно располневшему и состарившемуся Ивану
Илларионовичу Голикову, ныне питейному откупщику Иркутской губернии.
Голиков отрастил длинную седую бороду, густо покрывавшую все лицо.
Среди обросших щек поблескивали маленькие, колючие и суровые серые
глазки, не потерявшие до сих пор блеска, хитринки и выразительной
жесткой непреклонности.
Голиков сипло и натужно дышал, поминутно останавливался, сбивал
суковатой палкой уплотнившуюся серую пыль с выбивающихся из-под
заборов и палисадников лопухов. Несмотря на теплую погоду, толстые
ноги Голикова обернуты плотной шерстяной тканью и засунуты в
необъятные голенища. Подошли к калитке дома Шелихова.
- Ф-фу, запарился! - вздохнул Голиков и остановился перевести
дух.
- Зайдите, Иван Илларионович, - пригласил Григорий Иванович, -
посмотрите, как живем... Чайку попьем на воздухе... Хозяйку мою до сих
пор ведь не видали... Дочек представлю...
Они прошли в беседку. Григорий Иванович усадил гостя в обширное
камышовое кресло и направился в дом за хозяйкой, крича по дороге:
- Наташа! Наташа! Посмотри, какого я гостя привел!
- Ну его... не выйду... - последовал еле слышный ответ. - Скажи,
кормит младенца...
- Прикажи, голубчик, собрать чай. Выйди, разлей по чашкам, а
потом спохватишься, что кормить пора, и уйдешь, - последовал такой же
тихий ответ.
Минут через десять сидели уже вдвоем с Голиковым за столом,
хрустя крепким, как камень, рафинадом.
- Богатеешь, вижу, - заметил гость, пододвигая свою чашку в
сторону самовара.
- Какое там богатство! Так, перебиваюсь с хлеба на квас, хотя и
не жалуюсь: бог грехи терпит...
- Прибедняешься... А корабли?
- Глупое это дело, Иван Ларионович, скажу просто - не сурьезное.
Сам посуди: отправил ты с первым встречным штурманом кораблишко, а с
ним четыре, а то и все пять десятков сбившихся с пути промышленных -
головорезы, пьяницы, гуляки... И ждешь: не то вернутся когда-нибудь,
не то пропадут все, когда и с кораблем вместе.
- Вернутся, - наставительно заметил Голиков, - ан, смотришь, и
богат, - не ври.
- А вот и вовсе не вру: привезут, допустим, в десять раз больше,
а одних издержек за три года нагуляют, почитай, половину! Но ведь
три-четыре года капитал-то твой не в обороте! А чем промышлять?
- Ты неразумное сделал - засадил весь капитал. Ведь не карты -
сегодня проиграл, завтра отыгрался, - продолжал наставлять Голиков, но
Шелихов не слушал.
- Мало того, ты сам посуди, Иван Ларионыч, ведь кажиинный раз
начинай дело спервоначала. Ну, дошел на остров - неведомо куда...
Сегодня приняли тебя дикари хорошо, ласково, подружились. Не только
наменяли все, что у них накопилось, но даже и сами помогали
промышлять. А приехал через год - не говорю, через два, три, -
натравят на тебя дикарей да вооружат их огнем бостонцы там али
англичане, и готово - тут тебе и пуля, и отравленная стрела, и нож в
спину... А то и в аманатах* у них наплачешься! (* Аманат - заложник.)
- Ну, а как иначе! - Голиков опять подставил чашку.
- Наташа, подсыпь угольков!
Через полминуты ведерный самовар снова захлебывался от усердия.
- Вот я и надумал, - продолжал Григорий Иванович, - первое -
корабль всенепременно свой, да не на одно плавание, а навсегда... Не
компания для него - бросила кости, получила выигрыш и сама
рассыпалась, - а он для компании. Тоже и люди: пришли, провели свои
промыслы и разбрелись кто куда. Нет, служи столько-то годов при
промыслах, по договору, а потом - смена новыми. Люди меняются, а дело
существует и растет, подыскивает вокруг местечки, облюбовывает и -
подальше...
- Кажется, ты дело говоришь, - одобрил Голиков, отставляя чашку в
сторону. Со скрипом пододвинул кресло, облокотился обеими руками на
стол и сосредоточенно уставился прямо в рот Шелихову, приготовившись
слушать.
- Я вот и смекаю: надо сколотить небольшую, но крепкую компанию,
- Шелихов крепко сжал кулак. - Во!.. И послать на острова, которых еще
никто как следует не знает, сразу несколько кораблей. И не на один
год, а на четыре по крайней мере. Привлечь к себе жителей лаской,
подружиться с ними, построиться накрепко, завести промыслы, где
пушного зверя много да рыбы - для продовольствия... А там собрал на
один корабль товару, отправляй тотчас, скажем, обратно в Охотск, где
твоя контора. Оборотился - за ним другой, оборотился - третий.
Выбирать зверя, само собой, с толком, по расчету... И поверь, ежели
будем действовать, как теперь, то своих насиженных и устроенных мест у
нас не будет. А защищать твои прибытки никто не станет. - Шелихов
повысил голос. - Охота государству их защищать?! Есть - ладно, а нет -
и не надо. Другое дело - свои новооткрытые земли, государственные,
признанные, земли Российского владения!..
Шелихов умолк. Гость задумался.
- Кто же возьмется за такое дело: строить корабли, ехать, бросить
дело на много лет? - с сомнением проговорил старый купец и спросил: -
Ты возьмешься?.. Окромя всего, деньжищи ведь нужны большие!
- Да, ежели хоть бы три корабля - тыщ сто, - тихо сказал Григорий
Иванович. Видно было, что он высказал давно уже выношенную думку, а
кое-что даже подсчитал.
- Корабли строить придется, - заметил Голиков.
- Конечно, нужны надежные, новые.
- Что мне пришло в голову, - сказал вдруг Голиков, кряхтя и шумно
вставая, - однако пора и по домам... Я говорю "пришло в голову": на
днях должон быть у меня брат, Михаила Сергеич. Двоюродный он мне - ты
его знаешь, - откупщиком теперь, вишь, в столицах, в Питере и Москве.
Больше двух с половиной миллионов чистоганом в год казне отсчитывает.
Сказывает, выгодно... Но что-то уж очень стал сорить деньгами -
пролетит... Надо бы ему еще дело какое посурьезнее... А может, даже
прокатает сам на острова. Моряк он, капитан, а тут целая эскадра. С
ним поговорим... А как ты сам? Ведь мне ты никак не ответил?
- Хочу и сам испытать, - сказал Шелихов, потупясь. - Жена
стесняет, - добавил он тише. - Иван Ларионович, побудь, дорогой,
минутку - прикажу запрячь...
Он быстро вышел распорядиться. Гость погрузился в глубокую думу.
Затея хорошая, это было ясно. Но наличных денег у откупщика не было,
надежда только на брата...
И вот он - столичный питейный откупщик Михайло Сергеевич Голиков
- налицо.
"Женский пересмешничек", - определила коротко Наталья Алексеевна.
- Рассказывал он тебе о стихотворении, посвященном ему придворным
стихотворцем Державиным? - как-то спросил ее Григорий Иванович.
- Как же, рассказывал. Они в Петербурге рядом живут. И стихи так
и называются - "К соседу". Там он описывает, как Михайло Голиков
прожигает жизнь... И о столицах рассказывал... смеялся... Жизнь,
говорит, что длинная, что короткая, у человека одна. И чем скорее
возьмешь от нее все, что сумеешь, тем лучше...
Григорий Иванович нахмурился. Этот столичный любезник ему
решительно не нравился. Не наружностью, нет. Наоборот, наружность
привлекала: высокий, стройный, ловкий, с почти сросшимися бровями,
оттеняющими смеющиеся глаза, открытый заразительный смех... Но
почему-то он был неприятен Григорию Ивановичу. "Отчего бы это? -
задумывался он. - Разве можно сравнить его хотя бы с Иваном
Ларионовым? Ведь тот в затеваемом деле до сих пор ни шьет, ни порет...
А вот Михайло - тот сразу, как только познакомился, выпалил: "Мне Иван
Илларионович говорил о деле. Что ж тут задумываться!.. Разве над тем
подумать, сколько наскребешь? Тут, конечно, труднее. - И наклонившись
к уху: - Долгов наделал уйму... Могу пойти на двадцать... Как-нибудь
наскребу наличными. А на старого сыча налегайте. Зажиматься будет и
скряжничать - не верьте..." И пошел любезничать с Натальей Алексеевной
как ни в чем не бывало.
А той и любо: просится отпустить на лодке покататься. Ну как не
отпустить? Пущай малость повеселится...
Прогулки участились: то по Ушаковке, то по Ангаре, а то и
прямиком с ночевкой на Байкал... Приходит Шелихов домой и уж издалека
слышит заразительный рассыпчатый смех жены. И вдруг станет как-то
досадно до боли: Григорию Ивановичу никак не хотелось самому
признаться, что обижает его смех жены именно потому, что таким он
никогда его не слышал. А тут еще Дуняшка ручки протягивает Михайло и
вскрикивает от удовольствия.
Вздумал Михайло учить Наталью Алексеевну столичным танцам.
Танцевали вдвоем рука за руку, а то и в обнимку. Духу нет запретить ей
хоть немного повеселиться, да и неловко - компаньон...
С чувством облегчения провожал Григорий Иванович веселого,
жизнерадостного Михайло. А то, что у Натальи Алексеевны были
заплаканные глаза и лицо бледно, видимо, после бессонной ночи,
заставило Григория Ивановича призадуматься: "Неужто оставить ее в
Иркутске, когда придется уезжать на острова и надолго?.."
Михайло Сергеевич оказался прав: со "старым сычом" пришлось-таки
повозиться немало. Деньги, правда, достали - пятьдесят тысяч, но на
векселя да еще с бланковой надписью самого Шелихова. Выходило так, что
в случае неоплаты их ответствовать пришлось бы только ему...
С образованием капитала в семьдесят тысяч рублей и открытием
компании семейная жизнь Григория Ивановича пошла, что называется,
кувырком - бывать дома почти не приходилось. Ежедневно надо было
бегать к генерал-губернатору Якоби, к гражданскому губернатору, почти
ко всем крупным чиновникам. Мало того, что приходилось бывать, но
необходимо было принимать и у себя... Наталья Алексеевна научилась
играть роль любезной и хлебосольной хозяйки. Ей, кстати сказать, и
самой это нравилось: бывать у генерал-губернатора, у других чиновников
губернии, вести образ жизни отнюдь не замкнутый, купеческий, а
рассеянный, светский, принимать ухаживания чиновной молодежи, местной
и приезжей, из Петербурга... Григорий Иванович выходил из себя,
злился, но вынужден был мириться со всем.
Генерал-губернатор Якоби, живя весело и беззаботно, проживал
ежегодно не менее сорока тысяч, но и этого не хватало. Явное
предпочтение, оказываемое им Наталье Алексеевне перед всеми другими
обольстительницами, уже начинало служить пищей для пересудов не только
среди них самих, но и в купеческих кругах: посмотрите, мол, как
Шелихов выслуживается женой...
И каждый раз, когда Григорий Иванович возвращался из поездок, он
замечал в доме портившие настроение перемены: хороший, солидный,
веками завещанный купеческий уклад стремительно переходил в суматошный
чиновничий, невыносимо легкомысленный и расточительный.
Вместе с тем он не мог не отдавать должного оставляемой им дома
супруге: она не выпускала из рук нитей сложного мужнего дела.
Аккуратно велась переписка, вовремя производились платежи, и там, где
это было нужно, Наталья Алексеевна и сама принимала решения.
- Веселиться - веселюсь, да не в ущерб тебе. Иногда и в пользу, -
говаривала она хмурому и недовольному Григорию Ивановичу.
Слова эти действовали слабо. Ревнивый муж старался поглубже уйти
в дело. Но легче на душе не становилось. Особенно тяжелы были долгие
поездки в Охотск, на постройку трех кораблей.
"Какой исход? - задавал себе Шелихов один и тот же мучительный
вопрос, бывало трясясь верхом по бесконечным лесным тропинкам, болотам
и горам к Охотску. - Какой исход?.. Неужели придется бросить ее одну в
Иркутске на три-четыре года? Ведь это значит потерять ее навсегда...
Взять с собой?.. Но ведь не потащишь же ее на аркане. А загубить ее
жизнь... За что? За то, что доверилась, отдала свое сердце, юная,
неопытная? Да и чем она виновата, что бог сотворил ее веселой и на
редкость красивой?"
Не раз приходила мысль взять ее с собой. А как быть, если она
откажется, сославшись на невозможность оставить без матери малых
детей?
Строили корабли на верфи по соседству с Охотском, на знакомой уже
реке Урак: здесь было изобилие хорошего корабельного леса. Последние
известия оттуда бодрили.
"Зиму, почитай, всю не переставали строить, потому морозов лютых
не было, даже пурга докучала мало. К пасхе надеемся все справить.
Начинать грузить без вас не полагаем", - писал из Охотска доверенный
Григория Ивановича.
Прочитав письмо, Григорий Иванович в изнеможении откинулся на
спинку кресла. Наступал момент, которого он так боялся, - решительный
разговор с женой.
Держа письмо в руках, он прошел к Наталье Алексеевне. На коленях
у нее сидела Дунюшка. Надувая щеки, девочка разбрызгивала во все
стороны жидкую кашку и хохотала, нисколько не боясь притворных угроз
матери. Стараясь не обнаружить своего волнения, Григорий Иванович
бросил письмо на стол и стремительно ушел к себе. Здесь он раскрыл
конторские книги, силясь сосредоточиться, но собраться с мыслями не
удавалось...
А перед Натальей Алексеевной в это время стояла помогавшая по
хозяйству молодая жена лекаря Бритюкова. На имя Бритюковых секретно
пришло письмо от Михайлы Сергеевича Голикова, успевшего вскружить
Наталье Алексеевне голову заманчивыми перспективами широкой, веселой
жизни в Петербурге.
"Думаю и день и ночь только о Вас, - писал он, - без Вас жизни не
чаю, а окружающие подозревают - хочу бежать от долгов. Пускай их
думают, что хотят, только учредили слежку, чтобы воспрепятствовать
моему отъезду. К пасхе рассчитываю быть в Иркутске, если еще не забыла
меня, горячо любимая, единственная. В мыслях осыпаю бесконечными
поцелуями. Увезу мою единственную!"
Наталья Алексеевна уткнула пылающее лицо в теплый животик
подхваченной на руки Дунюшки, но покрасневшие краешки ушей выдавали ее
бедовой пройдохе Бритюковой. Не обманула Бритюкову ни возня с плачущей
Дунюшкой, ни даже сказанное вслух в сторону: "Вот пристал-то,
чудак!.."
Придя в себя, с одним скомканным письмом в кармане, с другим в