Страница:
хмурому лицу скользнула, не задерживаясь, едва заметная улыбка, когда
лев из крыловской басни вознамерился отдать царевича-львенка на
воспитание царю птиц - орлу. Когда же лев задал уже прошедшему науку
ученому львенку вопрос: "Как ты свой народ счастливым сделать чаешь? -
император весь превратился во внимание.
"У птиц недаром говорят, что я хватаю с неба звезды, - сказал с
убеждением львенок. - Когда ж намерен ты правленье мне вручить, то я
тотчас начну зверей учить вить гнезды..."
Видимо, не ожидавший такого оборота, император, давясь беззвучным
смехом, выхватил носовой платок и, боясь уронить свое достоинство в
глазах класса офицеров, не прощаясь и заплетаясь шпорами, поспешно
вышел. За ним семенил Крузенштерн.
- Что это такое? Ты учился чему-нибудь подобному? - спросил царь
в коридоре.
- Эта новость, ваше величество, именуется "история российской
словесности". Заведена у меня и у сухопутных...
Наибольшее, однако, влияние на складывавшийся духовный облик
Геннадия Ивановича Невельского оказало тесное его общение с молодым
астрономом Зеленым. С этих пор Невельской перестал смотреть на
астрономию как на какую-то прикладную расчетную науку, необходимую
только для ориентировки на море и на суше. Уроки Зеленого будили мысль
о беспредельности мироздания. Они учили о многовековой борьбе
астрономии с астрологией, с этой таинственной наукой жрецов, с
суеверными учениями ее, о тесной личной связи каждого человека с
планетами и звездами, о замысловатых туманных предсказаниях гороскопов
и их действительной ценности...
Склонный к анализу пытливый ум Невельского за этот год окреп,
установился: юноша решительно перестал принимать все сообщаемое "на
веру", без тщательной самостоятельной проверки. Он возмужал и созрел,
как говорится, "вырос", но, увы, только душевно, и царского повеления
не выполнил - не утратил мальчишеского вида и не прибавил ни вершка в
росте.
Через год выдающийся по успехам гардемарин Невельской стал
обыкновенным мичманом 27-го флотского экипажа, вынужденным за
неимением высоких покровителей самостоятельно пробивать себе дорогу в
жизнь.
Но лишний год, проведенный в корпусе, расширил и углубил научную
подготовку. Еще через год мы видим Невельского в числе слушателей
морских офицерских классов; зиму учится, лето плавает и, меняя
руководителей, корабли и моря, приобретает необходимый морской опыт.
Еще три года рядовой морской лямки - и рядовое же производство в
лейтенанты...
И вдруг Геннадия Ивановича Невельского командировали на корабль,
на котором приучался к морскому делу второй сын царя - десятилетний
великий князь Константин Николаевич. Ему предстояло в будущем
командовать флотом, а потому с пеленок он носил звание
генерал-адмирала. Пока что, однако, по воле своего воспитателя
контр-адмирала Литке генерал-адмирал Константин должен проходить
морские практические науки под руководством скромного и знающего
лейтенанта Невельского.
- Слышали? Генерал-адмирал плачет, когда приходится выходить в
море без "няньки Архимеда"! - подсмеиваются школьные товарищи
Невельского, вспоминая данное ему в корпусе прозвище "Архимед", и,
конечно, дружно завидуют: мальчик генерал-адмирал растет, не сегодня -
завтра он - настоящий генерал-адмирал и министр. Вот когда Архимед
пойдет в гору!
Проходит еще несколько лет. На кораблях "Беллона", "Аврора",
"Ингерманланд" великим князем исхожены все западноевропейские моря.
Ученик - уже капитан 2-го ранга, а учитель по-прежнему - лейтенант
флота. Они в прекрасных отношениях, но не дружеских, хотя могли бы
быть и в душевно близких: Геннадий Иванович пользуется полным доверием
мальчика, которого увлек мечтой о далеком Амуре, о величии государства
и закреплении и усилении его на Дальнем Востоке. Но Геннадий Иванович
не верит в возможность и прочность великокняжеской дружбы, он
предпочитает сохранять только уважение к себе и с учеником всегда
сдержан и холоден. Такое поведение невыгодно для карьеры... Пусть! Но
зато он, Невельской, останется самим собой, что в жизни является
основным и главным.
И вот в то время, когда великий князь становится капитаном
первого ранга и командиром фрегата "Паллада", предназначенного к
дальнему плаванию, когда он ждет только совершеннолетия, чтобы
возглавить российский военный флот, капитан-лейтенант Невельской,
блуждая по делам из канцелярии в канцелярию по адмиралтейству,
случайно узнает о закладке в Финляндии маленького транспорта,
предназначенного в дальнее плавание в Петропавловск для снабжения его
продовольствием, одеждой, военным и морским снаряжением...
"Жребий брошен", - тут же решает Невельской. Он станет командиром
этого судна, возьмет на себя поручение в Петропавловск и, пользуясь
случаем, увидит собственными глазами, осуществимы ли на самом деле
мечты его жизни...
Двадцатилетний командир фрегата "Паллада" великий князь
Константин Николаевич в своей просторной, комфортабельно обставленной
каюте. Здесь трюмо, пианино, несколько мягких кресел, два дивана, софа
из двух частей, поставленных под прямым углом, одна вдоль корабля,
другая - поперек (удобно лежать при бортовой качке и при килевой),
шкаф, набитый книгами, и платяной шкаф, тоже набитый - военными и
штатскими костюмами.
Константин Николаевич в прекрасном настроении: работы по
подготовке "Паллады" к дальнему плаванию успешно близятся к концу. Он
одобряюще смотрит на смущенного Геннадия Ивановича в ожидании услышать
то, что эти дни слышали от каждого обращающегося с просьбой: "Ваше
высочество, возьмите меня с собой в плавание". Он готов тут же
ответить согласием.
- Ваше императорское высочество, - продолжая смущаться и
волнуясь, тихо произносит Невельской. - Вам хорошо известно мое
отношение к служебным обязанностям в течение почти десяти лет, - он
переводит стесненное дыхание...
"Конечно, оставайтесь при мне, - собирается ответить великий
князь и приоткрывает рот. - Иметь вас при себе - это и мое желание...
вы меня предупредили", - хочет сказать он, но останавливается: вместо
просьбы великий князь слышит нечто неожиданное и странное.
- Я буду говорить совершенно откровенно, - продолжает Невельской,
- ваше высочество, я хочу уйти в дальнее плавание!
- Вот именно это я и имею в виду,- с живостью подхватывает
великий князь. - Вы пойдете со мной на "Палладе".
- Нет, ваше высочество, - твердо отвечает Невельской, - я хочу
идти один... Хочу идти туда, о чем давно мечтаю... Это мой долг перед
родиной.
- Я не понимаю вас, - обиженно говорит великий князь. - Мы оба
служим родине... Служба со мною вас почему-то не радует, - и пожимает
плечами. - Так я понял?
- Ваше высочество, я давно вынашиваю в себе единую мысль и
горячее желание послужить родине на заброшенном и забытом Востоке: там
и люди нужнее. Между тем возможность послужить там все время
ускользает от меня далее и далее. Слабеет решимость, слабеет воля, и я
чувствую, что теперь, именно теперь судьба дает мне последний шанс на
осуществление мечты многих лет!
- Геннадий Иванович, никак не пойму, чего вы от меня хотите,
однако мешать вам ни в чем не собираюсь!..
- Ваше высочество, я, конечно, и не жду от вас какой-нибудь
помехи, наоборот, я жду вашей помощи - я хочу получить в командование
строящийся транспорт "Байкал".
- "Байкал"? - Константин Николаевич широко раскрывает глаза. -
Странная просьба, Геннадий Иванович, - назначение на транспорт, кроме
больших хлопот и неизбежных неприятностей, вам решительно дать ничего
не может. Объяснитесь поподробнее.
- Слушаюсь, ваше высочество. Разрешите, - Невельской развернул
карту восточной половины Азии, от Байкала до берегов Северной Америки.
- Извольте взглянуть сюда, ваше высочество, - он провел
карандашом по Сахалину, гряде Курильских и Алеутских островов и вдоль
побережья Америки, от северной ее оконечности к югу до Сан-Франциско.
- Эти места требуют заселения и укрепления для того, чтобы обратиться
в мощную первую линию наших крепостей в Тихом океане. Недаром плавание
вдоль густой цепи островов местные мореходы остроумно называют "идти
по-за огороду"; этот естественный частокол из островов представляет
собой непроходимый барьер для любого неприятеля. Другими словами, ими
мы легко можем закрыть выход из Тихого океана к нашему на десятки
тысяч верст открытому северному побережью... За стеной островов мы
неодолимы!..
- Я все это от вас слышал неоднократно, - тоном упрека прервал
Невельского великий князь.
- Я умоляю вас, ваше высочество, выслушайте терпеливо мои доводы.
Я хочу, чтобы вы их не только знали и поняли, но приняли бы их и
уверовали, как верую я! - горячо воскликнул Невельской.
- Ну что же, продолжайте, я слушаю, - смиренно согласился
Константин Николаевич, с обреченным видом пододвигая себе кресло.
Потом встал, прошелся по каюте и склонился над картой.
- Камчатка, - продолжал Невельской, - со своей исключительно
удобной по природным условиям обширной Авачинской бухтой и портом,
способным вместить чуть ли не все флоты мира, беззащитна перед
блокадой ее сравнительно небольшим десантом. Она легко может быть
отрезана от остальной части империи и лишена снабжения, а наш флот так
же легко может быть заперт в бухте...
- Но ведь есть и другие порты на побережье, - заметил Константин
Николаевич, указывая на Охотск.
- Нет, ваше высочество, купцы, а особенно Российско-Американская
компания, хорошо его изучили. Их совершенно не удовлетворяет
Петропавловск, обиженный удобной связью с материком, но ни с какой
стороны не устраивает и Охотск, где они ежегодно теряют свои суда на
баре и кошках. Теперь стали указывать на Аян, несмотря на явные его
недостатки: мал, открыт с южной стороны, не имеет связи с Якутском -
пока это только ничтожная фактория Российско-Американской компании.
Будущего порт иметь не может и для стоянки военного флота непригоден.
- Вы напрасно так браните Аян, - возразил великий князь,
усаживаясь в кресло. - Аян считают будущей опорой военного флота на
востоке.
- Потому что нет другого, о чем я и говорю! - с запальчивостью
воскликнул Невельской. - А отсюда прямой вывод: надо продолжить
поиски, проверить еще и еще раз побережье до Аяна и изучить все
береговые извилины до самой Кореи...
Константин Николаевич вскочил с кресла и замахал руками,
протестуя, но это не остановило разгорячившегося Невельского.
- Надо, наконец, основательно исследовать устье Амура!.. А здесь,
как назло, мы почему-то не только не обнаруживаем настойчивости и
упорства, но даже попросту уклоняемся от каких бы то ни было попыток
исследования. - Он остановился и понизил голос: - Я хочу, ваше
высочество, с вашей помощью добиться согласия на это исследование,
трудное и ответственное, и сочту разрешение за величайшую для меня
милость!
- М-м-м... - замялся великий князь. - Вы, по-видимому, совершенно
не желаете считаться с данными, установленными Лаперузом, Бротоном и,
наконец, вашим божеством - адмиралом Крузенштерном. А они положительно
утверждают, что вход в Амур для морских судов непроходим, так как
загроможден банками, мелями и песками...
- Ваше высочество! - воскликнул Невельской. - Обратите внимание
на то, как издавна все государства интересовались и интересуются до
сих пор устьем Амура! А ведь в нем наше вечное незыблемое владычество
над побережьем Тихого океана, в нем наш естественный водный путь от
побережья на тысячи верст в глубь своей страны, в нем наше снабжение
всего азиатского и американского севера хлебом. От владения Амуром
зависит наша мощь на востоке! Иностранцы, особенно англичане,
проникают сюда к нам под самыми неправдоподобными предлогами: здесь и
десятки экспедиций для отыскания пропавшего Франклина, здесь и
бесчисленные китоловы под флагами Соединенных Штатов, Англии,
Голландии, Франции и даже сухопутной Швейцарии. Здесь и подозрительные
купцы с пушками вместо товаров, и будто бы занесенные бурями разные
морские бродяги. И это все воронье, ваше высочество, нет-нет да и
пробует пройти в Амур и Охотское море между Сахалином и берегом!..
- Все это так, - прервал Невельского великий князь, подойдя к
нему вплотную и с какой-то снисходительностью глядя сверху вниз на
тщедушную фигурку, - все это так... я все это знаю и сочувствую, но
чем я-то могу помочь?
- Я прошу вас, ваше высочество, во-первых, как я уже сказал,
помочь мне получить в командование транспорт "Байкал" и, во-вторых,
поддержать мое ходатайство перед светлейшим князем Меньшиковым о
поручении мне, после сдачи груза в Петропавловске, обследовать
побережье южнее Охотска, войти в устье Амура, пересечь по сухому пути
перешеек между Сахалином и материком и дойти до Татарского залива.
- Второе уже сделано без вас, - возразил великий князь. - И
повторяю, достаточно авторитетно: имена Крузенштерна, Лаперуза и
Бротона сами говорят за себя.
Невельской, однако, не сдавался.
- Ваше высочество, нет таких морских авторитетов, которые бы не
ошибались. Вам самим прекрасно известны ошибки таких светил, как
Колумб, Васко да Гама, Магеллан, Кук - всех не перечесть. Чем лучше их
Лаперуз, Бротон и Крузенштерн? Ведь ни один из них перешейка не
пересек ни вдоль, ни поперек, а без этого, согласитесь, какие бы то ни
было доводы являются только более или менее убедительными
предположениями... То же самое надо сказать и об устье Амура: надо
пройти промерами весь лиман вдоль и поперек: непроходимый для судов в
одном месте, он может оказаться легкопроходимым в другом, еще не
обследованном. А утверждать, что самый Амур мелководен и что устье его
загромождено песками, преждевременно. Только после действительно
тщательного исследования с чистой совестью можно будет отказаться от
южного порта или порта в устье Амура, от плавания по Амуру и защиты
Приамурья... И вам, ваше высочество, лучше меня известно, что
откладывать задуманное мною надолго нельзя: вряд ли мы получим еще раз
отсрочку!
- К крайнему моему сожалению, Геннадий Иванович, я вынужден
ответить вам решительным отказом, - твердо произнес великий князь и,
видимо взволновавшись и сам, опять зашагал по каюте, потом стал спиной
к Невельскому и молча долго смотрел в широкое окно на оживленную
гавань.
Невельской, дрожа от обиды, бурно переживал решительный отказ от
удовлетворения его первой в жизни и, как ему казалось, небольшой
просьбы и тоже молчал, тщетно стараясь сложить упрямившуюся,
развернутую на столе карту...
- Геннадий Иванович, - неожиданно и как будто вдруг решившись на
какой-то опасный шаг, повернулся к нему великий князь, - ведь это
первая ваша ко мне просьба, не правда ли?
- Да, ваше высочество, первая и...
- И последняя, хотите сказать?.. Вам тяжело, я это вижу и до сих
пор колебался, что предпринять, так как вы вправе были ожидать от меня
другого ответа, но дело в том, что вы знаете далеко не все... - он
остановился.
Невельской быстро вскинул вверх голову и уже не спускал глаз с
лица великого князя. Чего же он еще не знает об Амуре?
- Я решился вам сообщить, совершенно секретно, что творилось в
последнее время, скрывалось и скрывается даже и от меня... Знаете ли
вы, что императору недавно был сделан министром иностранных дел
доклад, поддержанный министрами - военным и финансов, о том, что даже
простая разведка на Амуре, даже один намек на какие-то действия со
стороны России может вызвать неудовольствие европейских государств,
особенно Англии?.. Ну вот... И что, несмотря на это, император решил
послать для исследования Амура и вопроса о Сахалине экспедицию во
главе с Путятиным...
- Я знаю, что она отменена, - сказал Невельской.
- И тем не менее экспедиция состоялась!
- Нет, об этом я ничего не слышал, - смущенно ответил Невельской.
Лицо его покрылось красными пятнами.
- Ну так вот, Геннадий Иванович, - понизил голос великий князь, -
повторяю, что я решил посвятить вас в эту государственную тайну,
разглашение которой может повредить не только вам, но и мне, запомните
это.
Невельской поклонился.
- Секретная экспедиция под видом занесенных бурей рыбаков, отнюдь
не русских, а какой то неизвестной национальности, под каким-то
несуществующим разноцветным флагом, поручена была контр-адмиралу
Врангелю, как главе правления Российско-Американской компании, втайне
от членов его правления! Возглавил экспедицию корпуса штурманов
поручик Гаврилов, знаете такого?
- Да, ваше высочество, слышал: дельный и опытный офицер, но
больной, как я слышал на днях...
- Так вот, команда его маленького брига, кстати сказать, моего
имени - "Константин", набранная умышленно главным образом из алеутов и
американских креолов, даже не должна была знать, где находится ее
бриг... Я не видал рапорта Гаврилова Врангелю о результатах разведки,
но знаю точно содержание резолюции императора на представленном ему
докладе: "Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной,
оставить; лиц, посылавшихся к Амуру, наградить". Теперь посудите сами,
к чему повела бы попытка с моей стороны поддержать вас перед государем
в вашем благородном и бескорыстном порыве, хотя я ему весьма
сочувствую и разделяю... За ваше назначение на "Байкал" я ручаюсь. Это
в моих силах. И если вы еще однажды придете и скажете: желаю на
"Байкал", то быть сему. Но подумайте: целесообразно ли это? После
всего мною вам сказанного. Подумайте и приходите.
Невельской вышел в лихорадочном ознобе, с затуманенным сознанием.
Взбудораженные мысли не находили выхода, а между тем необходимо было
выбирать: успокоиться ли под крылышком расположенного к нему царского
сына и в недалеком будущем неограниченного владыки флота, создать
семейный очаг и уют и благоденствовать... или бороться до конца? "Надо
поступать, - говорил он себе, - как все, по тщательно взвешенному
расчету..."
Но что-то властное, более сильное и более упорное, чем
бесстрастная логика, бунтовало в душе, заставляло повторять: "Нет,
нет! Жизнь проходит. Мне тридцать три года. И ничего до сих пор мною
не сделано... Надо не отступать от задуманного".
- Тебе придется, Невельской, вместе с "Байкалом" состоять в
распоряжении сибирского генерал-губернатора. Генерал Муравьев сейчас в
Петербурге. Воспользуйся случаем, представься ему, - приказал
Невельскому начальник главного морского штаба светлейший князь
Меньшиков.
Как фактический и полновластный хозяин морского министерства,
адмиралтейства и флота, он позволял себе говорить "ты" молодым
офицерам.
Геннадий Иванович не заставил себя ждать и в тот же день, горя от
нетерпения узнать, кто он, этот генерал-губернатор, с которым придется
иметь дело, направился к Муравьеву.
- Я командир строящегося на верфи Бергстрема и Сулемана, в
Гельсингфорсе, транспорта "Байкал" в двести пятьдесят тонн, - объяснял
Невельской. - Транспорт предназначен для службы в Охотске и должен
доставить для Охотского и Петропавловского портов различные
комиссариатские, кораблестроительные и артиллерийские запасы и
материалы. Выход "Байкала" в море предположен осенью будущего года.
Открытый взгляд Геннадия Ивановича располагал к себе, а прошлая
его служба внушала к нему доверие. Муравьев же никогда не упускал
случая мысленно прикинуть, нельзя ли приспособить понравившегося
человека, как исполнителя, к какому-нибудь особо нужному делу. Он
сразу заинтересовался Невельским.
- Скажите, если не секрет, что заставило вас отказаться от
блестящей карьеры у великого князя и ринуться в опасную неизвестность
на восток?
Геннадий Иванович чуть не вскрикнул от радости: заданный вопрос
давал ему возможность сразу приступить к своему давно вынашиваемому
проекту. Он рассказал горячо и толково о лелеемой мечте и о своих
надеждах осуществить, наконец, ее. Тут, в свою очередь, заволновался
Муравьев. Ему судьба Амура тоже казалась важной. Но, скрывая свои
чувства, он почти холодно спросил:
- Вы подобрали уже команду для вашего транспорта?
- Да, ваше превосходительство, мне повезло: попались, как на
подбор, прекрасные, молодые, полные сил и желания служить, хорошо
подготовленные, энергичные офицеры.
- Я вашему плану вполне сочувствую, - сказал Муравьев, - но,
ознакомившись с материалами об имевших уже место попытках, не вполне
верю в возможность его осуществления. Прежде всего скажите, что
следует признать несомненно доказанным в интересующем обоих нас деле?
- Только немногие факты, ваше превосходительство, но отнюдь не
выводы! - с жаром воскликнул Невельской. - Например, оставим Лаперуза
и Бротона, поскольку они, продвигаясь с юга, до устья Амура не дошли и
его не видали, а основывались только на словах туземцев, языка которых
не знали. Остается Крузенштерн. Он шел с севера и добрался до
расположенных друг против друга мысов Головачева - со стороны Сахалина
и Ромберга - со стороны материка. Устье должно было находиться со
стороны мыса Ромберга, но Ромберг также до него не добрался... А если
принять во внимание, что этот офицер был известен своей службой
"спустя рукава", то какова цена его показанию, будто он не мог пройти
к устью? Может быть, не мог, а может быть, и не захотел... На все
исследование, ваше превосходительство, затрачено было около восьми
часов! Во всяком случае, до тех пор, пока вся полоса предполагаемого
Сахалинского перешейка не будет пройдена, все равно как - по суше или
по воде, - ни о том, остров ли Сахалин, или полуостров, ни о том, что
представляет собой устье Амура и где именно оно находится, ничего
достоверно утверждать нельзя. Вопрос требует глубокого исследования,
может быть, кропотливого, опасного, но сделать его надо, и я,
повторяю, готов за, это взяться.
- Прекрасно, очень хорошо, но как? Одного моего сочувствия здесь
недостаточно, не правда ли?
- Да, - засмеялся Невельской, - требуется по крайней мере еще и
распоряжение. Его может дать озабоченный необходимостью иметь
незамерзающий порт генерал-губернатор Сибири! Он может поручить
находящемуся в его распоряжении "Байкалу" тщательно обшарить все
береговые извилины к югу до самого устья Амура. А может, и южнее? - он
вопросительно посмотрел на сосредоточенно сосущего трубку Муравьева.
- Вы, кажется, забыли, голубчик, - Муравьев вынул изо рта
докуренную трубку, - что вы со своим "Байкалом" в мыслях уже
действуете, таким образом, не в наших пределах. Чужие границы... Во
всяком случае, ваше ходатайство о поручении вам исследования
дальнейшего прохода от мысов Ромберга и Головачева к югу я буду
поддерживать. Об этом доложите при свидании со светлейшим князем, а в
случае крайней необходимости можете еще обратиться от моего имени и к
министру внутренних дел Перовскому.
Невельской так и поступил, но со стороны Меньшикова наткнулся на
решительный отказ от попытки возбудить вопрос об экспедиции как
потому, что нельзя было бы обойтись без участия министра иностранных
дел, который не захочет пойти против самого себя и откажет в
представлении вопроса государю, так и потому, что у Невельского
фактически не будет времени заняться экспедицией: "Байкал" сможет
прийти в Петропавловск не ранее глубокой осени, то есть к самому концу
навигации.
Огорченный, но все же не совсем обескураженный ответом
Меньшикова, Геннадий Иванович решил прежде всего устранить всплывшее
вдруг действительно серьезное препятствие - слишком позднее прибытие
"Байкала" в Петропавловск - и ускорить свой выход в море. Откровенная
беседа его с наблюдавшим за постройкой транспорта на самой верфи
лейтенантом Казакевичем, которого Невельскому пришлось посвятить в
замысел, выяснила, что ускорение постройки на месяц и даже на два
вполне возможно.
Пришлось пойти на некоторую хитрость. Пользуясь тем, что
Меньшиков числился также финляндским генерал-губернатором, Невельской
однажды затеял с Бергстремом разговор о том, что его светлость очень
недоволен кораблестроительной компанией, так как она с него содрала за
постройку транспорта втридорога да еще растягивает строительство,
вследствие чего транспорт рискует не добраться до места даже к концу
навигации 1849 года. Таким образом можно потерять еще один год и
оставить население восточного побережья без припасов. Его светлость
поэтому был бы чрезвычайно рад и благодарен, если б фирма ускорила
постройку, тем более что возможности есть. Бергстрем согласился вместо
сентября спустить транспорт на воду весной.
Полный надежд Невельской неутомимо носился по канцеляриям
министерств и адмиралтейства, из Петербурга в Гельсингфорс, оттуда в
Кронштадт, обратно в Петербург и успевал еще рыться в библиотеках и
архивах, продолжая прилежно изучать вопрос о границах России с Китаем.
Книжные раскопки давали хорошие результаты, по его мнению, речь должна
была идти не об овладении Амуром и Сахалином, а о восстановлении
забытых, но всегда существовавших прав России на них, добытых
открытиями, людскими заселениями и кровью предков. Кое-что возмущало и
огорчало: так, он сравнивал государственные границы, обозначенные на
карте времен царя Алексея Михайловича, с более поздними и не мог
понять, когда и почему границы были перемещены не в пользу России.
лев из крыловской басни вознамерился отдать царевича-львенка на
воспитание царю птиц - орлу. Когда же лев задал уже прошедшему науку
ученому львенку вопрос: "Как ты свой народ счастливым сделать чаешь? -
император весь превратился во внимание.
"У птиц недаром говорят, что я хватаю с неба звезды, - сказал с
убеждением львенок. - Когда ж намерен ты правленье мне вручить, то я
тотчас начну зверей учить вить гнезды..."
Видимо, не ожидавший такого оборота, император, давясь беззвучным
смехом, выхватил носовой платок и, боясь уронить свое достоинство в
глазах класса офицеров, не прощаясь и заплетаясь шпорами, поспешно
вышел. За ним семенил Крузенштерн.
- Что это такое? Ты учился чему-нибудь подобному? - спросил царь
в коридоре.
- Эта новость, ваше величество, именуется "история российской
словесности". Заведена у меня и у сухопутных...
Наибольшее, однако, влияние на складывавшийся духовный облик
Геннадия Ивановича Невельского оказало тесное его общение с молодым
астрономом Зеленым. С этих пор Невельской перестал смотреть на
астрономию как на какую-то прикладную расчетную науку, необходимую
только для ориентировки на море и на суше. Уроки Зеленого будили мысль
о беспредельности мироздания. Они учили о многовековой борьбе
астрономии с астрологией, с этой таинственной наукой жрецов, с
суеверными учениями ее, о тесной личной связи каждого человека с
планетами и звездами, о замысловатых туманных предсказаниях гороскопов
и их действительной ценности...
Склонный к анализу пытливый ум Невельского за этот год окреп,
установился: юноша решительно перестал принимать все сообщаемое "на
веру", без тщательной самостоятельной проверки. Он возмужал и созрел,
как говорится, "вырос", но, увы, только душевно, и царского повеления
не выполнил - не утратил мальчишеского вида и не прибавил ни вершка в
росте.
Через год выдающийся по успехам гардемарин Невельской стал
обыкновенным мичманом 27-го флотского экипажа, вынужденным за
неимением высоких покровителей самостоятельно пробивать себе дорогу в
жизнь.
Но лишний год, проведенный в корпусе, расширил и углубил научную
подготовку. Еще через год мы видим Невельского в числе слушателей
морских офицерских классов; зиму учится, лето плавает и, меняя
руководителей, корабли и моря, приобретает необходимый морской опыт.
Еще три года рядовой морской лямки - и рядовое же производство в
лейтенанты...
И вдруг Геннадия Ивановича Невельского командировали на корабль,
на котором приучался к морскому делу второй сын царя - десятилетний
великий князь Константин Николаевич. Ему предстояло в будущем
командовать флотом, а потому с пеленок он носил звание
генерал-адмирала. Пока что, однако, по воле своего воспитателя
контр-адмирала Литке генерал-адмирал Константин должен проходить
морские практические науки под руководством скромного и знающего
лейтенанта Невельского.
- Слышали? Генерал-адмирал плачет, когда приходится выходить в
море без "няньки Архимеда"! - подсмеиваются школьные товарищи
Невельского, вспоминая данное ему в корпусе прозвище "Архимед", и,
конечно, дружно завидуют: мальчик генерал-адмирал растет, не сегодня -
завтра он - настоящий генерал-адмирал и министр. Вот когда Архимед
пойдет в гору!
Проходит еще несколько лет. На кораблях "Беллона", "Аврора",
"Ингерманланд" великим князем исхожены все западноевропейские моря.
Ученик - уже капитан 2-го ранга, а учитель по-прежнему - лейтенант
флота. Они в прекрасных отношениях, но не дружеских, хотя могли бы
быть и в душевно близких: Геннадий Иванович пользуется полным доверием
мальчика, которого увлек мечтой о далеком Амуре, о величии государства
и закреплении и усилении его на Дальнем Востоке. Но Геннадий Иванович
не верит в возможность и прочность великокняжеской дружбы, он
предпочитает сохранять только уважение к себе и с учеником всегда
сдержан и холоден. Такое поведение невыгодно для карьеры... Пусть! Но
зато он, Невельской, останется самим собой, что в жизни является
основным и главным.
И вот в то время, когда великий князь становится капитаном
первого ранга и командиром фрегата "Паллада", предназначенного к
дальнему плаванию, когда он ждет только совершеннолетия, чтобы
возглавить российский военный флот, капитан-лейтенант Невельской,
блуждая по делам из канцелярии в канцелярию по адмиралтейству,
случайно узнает о закладке в Финляндии маленького транспорта,
предназначенного в дальнее плавание в Петропавловск для снабжения его
продовольствием, одеждой, военным и морским снаряжением...
"Жребий брошен", - тут же решает Невельской. Он станет командиром
этого судна, возьмет на себя поручение в Петропавловск и, пользуясь
случаем, увидит собственными глазами, осуществимы ли на самом деле
мечты его жизни...
Двадцатилетний командир фрегата "Паллада" великий князь
Константин Николаевич в своей просторной, комфортабельно обставленной
каюте. Здесь трюмо, пианино, несколько мягких кресел, два дивана, софа
из двух частей, поставленных под прямым углом, одна вдоль корабля,
другая - поперек (удобно лежать при бортовой качке и при килевой),
шкаф, набитый книгами, и платяной шкаф, тоже набитый - военными и
штатскими костюмами.
Константин Николаевич в прекрасном настроении: работы по
подготовке "Паллады" к дальнему плаванию успешно близятся к концу. Он
одобряюще смотрит на смущенного Геннадия Ивановича в ожидании услышать
то, что эти дни слышали от каждого обращающегося с просьбой: "Ваше
высочество, возьмите меня с собой в плавание". Он готов тут же
ответить согласием.
- Ваше императорское высочество, - продолжая смущаться и
волнуясь, тихо произносит Невельской. - Вам хорошо известно мое
отношение к служебным обязанностям в течение почти десяти лет, - он
переводит стесненное дыхание...
"Конечно, оставайтесь при мне, - собирается ответить великий
князь и приоткрывает рот. - Иметь вас при себе - это и мое желание...
вы меня предупредили", - хочет сказать он, но останавливается: вместо
просьбы великий князь слышит нечто неожиданное и странное.
- Я буду говорить совершенно откровенно, - продолжает Невельской,
- ваше высочество, я хочу уйти в дальнее плавание!
- Вот именно это я и имею в виду,- с живостью подхватывает
великий князь. - Вы пойдете со мной на "Палладе".
- Нет, ваше высочество, - твердо отвечает Невельской, - я хочу
идти один... Хочу идти туда, о чем давно мечтаю... Это мой долг перед
родиной.
- Я не понимаю вас, - обиженно говорит великий князь. - Мы оба
служим родине... Служба со мною вас почему-то не радует, - и пожимает
плечами. - Так я понял?
- Ваше высочество, я давно вынашиваю в себе единую мысль и
горячее желание послужить родине на заброшенном и забытом Востоке: там
и люди нужнее. Между тем возможность послужить там все время
ускользает от меня далее и далее. Слабеет решимость, слабеет воля, и я
чувствую, что теперь, именно теперь судьба дает мне последний шанс на
осуществление мечты многих лет!
- Геннадий Иванович, никак не пойму, чего вы от меня хотите,
однако мешать вам ни в чем не собираюсь!..
- Ваше высочество, я, конечно, и не жду от вас какой-нибудь
помехи, наоборот, я жду вашей помощи - я хочу получить в командование
строящийся транспорт "Байкал".
- "Байкал"? - Константин Николаевич широко раскрывает глаза. -
Странная просьба, Геннадий Иванович, - назначение на транспорт, кроме
больших хлопот и неизбежных неприятностей, вам решительно дать ничего
не может. Объяснитесь поподробнее.
- Слушаюсь, ваше высочество. Разрешите, - Невельской развернул
карту восточной половины Азии, от Байкала до берегов Северной Америки.
- Извольте взглянуть сюда, ваше высочество, - он провел
карандашом по Сахалину, гряде Курильских и Алеутских островов и вдоль
побережья Америки, от северной ее оконечности к югу до Сан-Франциско.
- Эти места требуют заселения и укрепления для того, чтобы обратиться
в мощную первую линию наших крепостей в Тихом океане. Недаром плавание
вдоль густой цепи островов местные мореходы остроумно называют "идти
по-за огороду"; этот естественный частокол из островов представляет
собой непроходимый барьер для любого неприятеля. Другими словами, ими
мы легко можем закрыть выход из Тихого океана к нашему на десятки
тысяч верст открытому северному побережью... За стеной островов мы
неодолимы!..
- Я все это от вас слышал неоднократно, - тоном упрека прервал
Невельского великий князь.
- Я умоляю вас, ваше высочество, выслушайте терпеливо мои доводы.
Я хочу, чтобы вы их не только знали и поняли, но приняли бы их и
уверовали, как верую я! - горячо воскликнул Невельской.
- Ну что же, продолжайте, я слушаю, - смиренно согласился
Константин Николаевич, с обреченным видом пододвигая себе кресло.
Потом встал, прошелся по каюте и склонился над картой.
- Камчатка, - продолжал Невельской, - со своей исключительно
удобной по природным условиям обширной Авачинской бухтой и портом,
способным вместить чуть ли не все флоты мира, беззащитна перед
блокадой ее сравнительно небольшим десантом. Она легко может быть
отрезана от остальной части империи и лишена снабжения, а наш флот так
же легко может быть заперт в бухте...
- Но ведь есть и другие порты на побережье, - заметил Константин
Николаевич, указывая на Охотск.
- Нет, ваше высочество, купцы, а особенно Российско-Американская
компания, хорошо его изучили. Их совершенно не удовлетворяет
Петропавловск, обиженный удобной связью с материком, но ни с какой
стороны не устраивает и Охотск, где они ежегодно теряют свои суда на
баре и кошках. Теперь стали указывать на Аян, несмотря на явные его
недостатки: мал, открыт с южной стороны, не имеет связи с Якутском -
пока это только ничтожная фактория Российско-Американской компании.
Будущего порт иметь не может и для стоянки военного флота непригоден.
- Вы напрасно так браните Аян, - возразил великий князь,
усаживаясь в кресло. - Аян считают будущей опорой военного флота на
востоке.
- Потому что нет другого, о чем я и говорю! - с запальчивостью
воскликнул Невельской. - А отсюда прямой вывод: надо продолжить
поиски, проверить еще и еще раз побережье до Аяна и изучить все
береговые извилины до самой Кореи...
Константин Николаевич вскочил с кресла и замахал руками,
протестуя, но это не остановило разгорячившегося Невельского.
- Надо, наконец, основательно исследовать устье Амура!.. А здесь,
как назло, мы почему-то не только не обнаруживаем настойчивости и
упорства, но даже попросту уклоняемся от каких бы то ни было попыток
исследования. - Он остановился и понизил голос: - Я хочу, ваше
высочество, с вашей помощью добиться согласия на это исследование,
трудное и ответственное, и сочту разрешение за величайшую для меня
милость!
- М-м-м... - замялся великий князь. - Вы, по-видимому, совершенно
не желаете считаться с данными, установленными Лаперузом, Бротоном и,
наконец, вашим божеством - адмиралом Крузенштерном. А они положительно
утверждают, что вход в Амур для морских судов непроходим, так как
загроможден банками, мелями и песками...
- Ваше высочество! - воскликнул Невельской. - Обратите внимание
на то, как издавна все государства интересовались и интересуются до
сих пор устьем Амура! А ведь в нем наше вечное незыблемое владычество
над побережьем Тихого океана, в нем наш естественный водный путь от
побережья на тысячи верст в глубь своей страны, в нем наше снабжение
всего азиатского и американского севера хлебом. От владения Амуром
зависит наша мощь на востоке! Иностранцы, особенно англичане,
проникают сюда к нам под самыми неправдоподобными предлогами: здесь и
десятки экспедиций для отыскания пропавшего Франклина, здесь и
бесчисленные китоловы под флагами Соединенных Штатов, Англии,
Голландии, Франции и даже сухопутной Швейцарии. Здесь и подозрительные
купцы с пушками вместо товаров, и будто бы занесенные бурями разные
морские бродяги. И это все воронье, ваше высочество, нет-нет да и
пробует пройти в Амур и Охотское море между Сахалином и берегом!..
- Все это так, - прервал Невельского великий князь, подойдя к
нему вплотную и с какой-то снисходительностью глядя сверху вниз на
тщедушную фигурку, - все это так... я все это знаю и сочувствую, но
чем я-то могу помочь?
- Я прошу вас, ваше высочество, во-первых, как я уже сказал,
помочь мне получить в командование транспорт "Байкал" и, во-вторых,
поддержать мое ходатайство перед светлейшим князем Меньшиковым о
поручении мне, после сдачи груза в Петропавловске, обследовать
побережье южнее Охотска, войти в устье Амура, пересечь по сухому пути
перешеек между Сахалином и материком и дойти до Татарского залива.
- Второе уже сделано без вас, - возразил великий князь. - И
повторяю, достаточно авторитетно: имена Крузенштерна, Лаперуза и
Бротона сами говорят за себя.
Невельской, однако, не сдавался.
- Ваше высочество, нет таких морских авторитетов, которые бы не
ошибались. Вам самим прекрасно известны ошибки таких светил, как
Колумб, Васко да Гама, Магеллан, Кук - всех не перечесть. Чем лучше их
Лаперуз, Бротон и Крузенштерн? Ведь ни один из них перешейка не
пересек ни вдоль, ни поперек, а без этого, согласитесь, какие бы то ни
было доводы являются только более или менее убедительными
предположениями... То же самое надо сказать и об устье Амура: надо
пройти промерами весь лиман вдоль и поперек: непроходимый для судов в
одном месте, он может оказаться легкопроходимым в другом, еще не
обследованном. А утверждать, что самый Амур мелководен и что устье его
загромождено песками, преждевременно. Только после действительно
тщательного исследования с чистой совестью можно будет отказаться от
южного порта или порта в устье Амура, от плавания по Амуру и защиты
Приамурья... И вам, ваше высочество, лучше меня известно, что
откладывать задуманное мною надолго нельзя: вряд ли мы получим еще раз
отсрочку!
- К крайнему моему сожалению, Геннадий Иванович, я вынужден
ответить вам решительным отказом, - твердо произнес великий князь и,
видимо взволновавшись и сам, опять зашагал по каюте, потом стал спиной
к Невельскому и молча долго смотрел в широкое окно на оживленную
гавань.
Невельской, дрожа от обиды, бурно переживал решительный отказ от
удовлетворения его первой в жизни и, как ему казалось, небольшой
просьбы и тоже молчал, тщетно стараясь сложить упрямившуюся,
развернутую на столе карту...
- Геннадий Иванович, - неожиданно и как будто вдруг решившись на
какой-то опасный шаг, повернулся к нему великий князь, - ведь это
первая ваша ко мне просьба, не правда ли?
- Да, ваше высочество, первая и...
- И последняя, хотите сказать?.. Вам тяжело, я это вижу и до сих
пор колебался, что предпринять, так как вы вправе были ожидать от меня
другого ответа, но дело в том, что вы знаете далеко не все... - он
остановился.
Невельской быстро вскинул вверх голову и уже не спускал глаз с
лица великого князя. Чего же он еще не знает об Амуре?
- Я решился вам сообщить, совершенно секретно, что творилось в
последнее время, скрывалось и скрывается даже и от меня... Знаете ли
вы, что императору недавно был сделан министром иностранных дел
доклад, поддержанный министрами - военным и финансов, о том, что даже
простая разведка на Амуре, даже один намек на какие-то действия со
стороны России может вызвать неудовольствие европейских государств,
особенно Англии?.. Ну вот... И что, несмотря на это, император решил
послать для исследования Амура и вопроса о Сахалине экспедицию во
главе с Путятиным...
- Я знаю, что она отменена, - сказал Невельской.
- И тем не менее экспедиция состоялась!
- Нет, об этом я ничего не слышал, - смущенно ответил Невельской.
Лицо его покрылось красными пятнами.
- Ну так вот, Геннадий Иванович, - понизил голос великий князь, -
повторяю, что я решил посвятить вас в эту государственную тайну,
разглашение которой может повредить не только вам, но и мне, запомните
это.
Невельской поклонился.
- Секретная экспедиция под видом занесенных бурей рыбаков, отнюдь
не русских, а какой то неизвестной национальности, под каким-то
несуществующим разноцветным флагом, поручена была контр-адмиралу
Врангелю, как главе правления Российско-Американской компании, втайне
от членов его правления! Возглавил экспедицию корпуса штурманов
поручик Гаврилов, знаете такого?
- Да, ваше высочество, слышал: дельный и опытный офицер, но
больной, как я слышал на днях...
- Так вот, команда его маленького брига, кстати сказать, моего
имени - "Константин", набранная умышленно главным образом из алеутов и
американских креолов, даже не должна была знать, где находится ее
бриг... Я не видал рапорта Гаврилова Врангелю о результатах разведки,
но знаю точно содержание резолюции императора на представленном ему
докладе: "Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной,
оставить; лиц, посылавшихся к Амуру, наградить". Теперь посудите сами,
к чему повела бы попытка с моей стороны поддержать вас перед государем
в вашем благородном и бескорыстном порыве, хотя я ему весьма
сочувствую и разделяю... За ваше назначение на "Байкал" я ручаюсь. Это
в моих силах. И если вы еще однажды придете и скажете: желаю на
"Байкал", то быть сему. Но подумайте: целесообразно ли это? После
всего мною вам сказанного. Подумайте и приходите.
Невельской вышел в лихорадочном ознобе, с затуманенным сознанием.
Взбудораженные мысли не находили выхода, а между тем необходимо было
выбирать: успокоиться ли под крылышком расположенного к нему царского
сына и в недалеком будущем неограниченного владыки флота, создать
семейный очаг и уют и благоденствовать... или бороться до конца? "Надо
поступать, - говорил он себе, - как все, по тщательно взвешенному
расчету..."
Но что-то властное, более сильное и более упорное, чем
бесстрастная логика, бунтовало в душе, заставляло повторять: "Нет,
нет! Жизнь проходит. Мне тридцать три года. И ничего до сих пор мною
не сделано... Надо не отступать от задуманного".
- Тебе придется, Невельской, вместе с "Байкалом" состоять в
распоряжении сибирского генерал-губернатора. Генерал Муравьев сейчас в
Петербурге. Воспользуйся случаем, представься ему, - приказал
Невельскому начальник главного морского штаба светлейший князь
Меньшиков.
Как фактический и полновластный хозяин морского министерства,
адмиралтейства и флота, он позволял себе говорить "ты" молодым
офицерам.
Геннадий Иванович не заставил себя ждать и в тот же день, горя от
нетерпения узнать, кто он, этот генерал-губернатор, с которым придется
иметь дело, направился к Муравьеву.
- Я командир строящегося на верфи Бергстрема и Сулемана, в
Гельсингфорсе, транспорта "Байкал" в двести пятьдесят тонн, - объяснял
Невельской. - Транспорт предназначен для службы в Охотске и должен
доставить для Охотского и Петропавловского портов различные
комиссариатские, кораблестроительные и артиллерийские запасы и
материалы. Выход "Байкала" в море предположен осенью будущего года.
Открытый взгляд Геннадия Ивановича располагал к себе, а прошлая
его служба внушала к нему доверие. Муравьев же никогда не упускал
случая мысленно прикинуть, нельзя ли приспособить понравившегося
человека, как исполнителя, к какому-нибудь особо нужному делу. Он
сразу заинтересовался Невельским.
- Скажите, если не секрет, что заставило вас отказаться от
блестящей карьеры у великого князя и ринуться в опасную неизвестность
на восток?
Геннадий Иванович чуть не вскрикнул от радости: заданный вопрос
давал ему возможность сразу приступить к своему давно вынашиваемому
проекту. Он рассказал горячо и толково о лелеемой мечте и о своих
надеждах осуществить, наконец, ее. Тут, в свою очередь, заволновался
Муравьев. Ему судьба Амура тоже казалась важной. Но, скрывая свои
чувства, он почти холодно спросил:
- Вы подобрали уже команду для вашего транспорта?
- Да, ваше превосходительство, мне повезло: попались, как на
подбор, прекрасные, молодые, полные сил и желания служить, хорошо
подготовленные, энергичные офицеры.
- Я вашему плану вполне сочувствую, - сказал Муравьев, - но,
ознакомившись с материалами об имевших уже место попытках, не вполне
верю в возможность его осуществления. Прежде всего скажите, что
следует признать несомненно доказанным в интересующем обоих нас деле?
- Только немногие факты, ваше превосходительство, но отнюдь не
выводы! - с жаром воскликнул Невельской. - Например, оставим Лаперуза
и Бротона, поскольку они, продвигаясь с юга, до устья Амура не дошли и
его не видали, а основывались только на словах туземцев, языка которых
не знали. Остается Крузенштерн. Он шел с севера и добрался до
расположенных друг против друга мысов Головачева - со стороны Сахалина
и Ромберга - со стороны материка. Устье должно было находиться со
стороны мыса Ромберга, но Ромберг также до него не добрался... А если
принять во внимание, что этот офицер был известен своей службой
"спустя рукава", то какова цена его показанию, будто он не мог пройти
к устью? Может быть, не мог, а может быть, и не захотел... На все
исследование, ваше превосходительство, затрачено было около восьми
часов! Во всяком случае, до тех пор, пока вся полоса предполагаемого
Сахалинского перешейка не будет пройдена, все равно как - по суше или
по воде, - ни о том, остров ли Сахалин, или полуостров, ни о том, что
представляет собой устье Амура и где именно оно находится, ничего
достоверно утверждать нельзя. Вопрос требует глубокого исследования,
может быть, кропотливого, опасного, но сделать его надо, и я,
повторяю, готов за, это взяться.
- Прекрасно, очень хорошо, но как? Одного моего сочувствия здесь
недостаточно, не правда ли?
- Да, - засмеялся Невельской, - требуется по крайней мере еще и
распоряжение. Его может дать озабоченный необходимостью иметь
незамерзающий порт генерал-губернатор Сибири! Он может поручить
находящемуся в его распоряжении "Байкалу" тщательно обшарить все
береговые извилины к югу до самого устья Амура. А может, и южнее? - он
вопросительно посмотрел на сосредоточенно сосущего трубку Муравьева.
- Вы, кажется, забыли, голубчик, - Муравьев вынул изо рта
докуренную трубку, - что вы со своим "Байкалом" в мыслях уже
действуете, таким образом, не в наших пределах. Чужие границы... Во
всяком случае, ваше ходатайство о поручении вам исследования
дальнейшего прохода от мысов Ромберга и Головачева к югу я буду
поддерживать. Об этом доложите при свидании со светлейшим князем, а в
случае крайней необходимости можете еще обратиться от моего имени и к
министру внутренних дел Перовскому.
Невельской так и поступил, но со стороны Меньшикова наткнулся на
решительный отказ от попытки возбудить вопрос об экспедиции как
потому, что нельзя было бы обойтись без участия министра иностранных
дел, который не захочет пойти против самого себя и откажет в
представлении вопроса государю, так и потому, что у Невельского
фактически не будет времени заняться экспедицией: "Байкал" сможет
прийти в Петропавловск не ранее глубокой осени, то есть к самому концу
навигации.
Огорченный, но все же не совсем обескураженный ответом
Меньшикова, Геннадий Иванович решил прежде всего устранить всплывшее
вдруг действительно серьезное препятствие - слишком позднее прибытие
"Байкала" в Петропавловск - и ускорить свой выход в море. Откровенная
беседа его с наблюдавшим за постройкой транспорта на самой верфи
лейтенантом Казакевичем, которого Невельскому пришлось посвятить в
замысел, выяснила, что ускорение постройки на месяц и даже на два
вполне возможно.
Пришлось пойти на некоторую хитрость. Пользуясь тем, что
Меньшиков числился также финляндским генерал-губернатором, Невельской
однажды затеял с Бергстремом разговор о том, что его светлость очень
недоволен кораблестроительной компанией, так как она с него содрала за
постройку транспорта втридорога да еще растягивает строительство,
вследствие чего транспорт рискует не добраться до места даже к концу
навигации 1849 года. Таким образом можно потерять еще один год и
оставить население восточного побережья без припасов. Его светлость
поэтому был бы чрезвычайно рад и благодарен, если б фирма ускорила
постройку, тем более что возможности есть. Бергстрем согласился вместо
сентября спустить транспорт на воду весной.
Полный надежд Невельской неутомимо носился по канцеляриям
министерств и адмиралтейства, из Петербурга в Гельсингфорс, оттуда в
Кронштадт, обратно в Петербург и успевал еще рыться в библиотеках и
архивах, продолжая прилежно изучать вопрос о границах России с Китаем.
Книжные раскопки давали хорошие результаты, по его мнению, речь должна
была идти не об овладении Амуром и Сахалином, а о восстановлении
забытых, но всегда существовавших прав России на них, добытых
открытиями, людскими заселениями и кровью предков. Кое-что возмущало и
огорчало: так, он сравнивал государственные границы, обозначенные на
карте времен царя Алексея Михайловича, с более поздними и не мог
понять, когда и почему границы были перемещены не в пользу России.