Страница:
занятия территории нами - уйдут, не признают - займут сами!.. Что же
потом, когда занимать придется нам силой, - война?.. Да лучше умереть,
чем видеть преступление и участвовать в нем...
Всецело охваченный мыслью отстоять для России Приамурье,
Уссурийский край вплоть до границ Кореи и остров Сахалин, Невельской
проникал в происходящие политические и дипломатические маневры только
чутьем, только силой своей всеобъемлющей любви к России и ее
интересам. Следить за всеми изменениями и колебаниями общей
неустойчивой политики и руководствоваться ими нельзя было: он узнавал
случайные обрывки сведений из уст случайных людей, да еще с опозданием
на год и больше, в то время как вопросы требовали немедленного решения
на месте.
Самодержавный Петербург требовал беспрекословного подчинения
своим запоздалым распоряжениям, держал свое служилое сословие на
положении младенца спеленатым и учил его ходить "за ручку", а у
младенца пробивался уже лихой ус. Доведенная до абсурда централизация
распоряжений на самом деле являлась только призраком ее и создавала
обширное поле для произвола, снимая ответственность с далеких и
недосягаемых уполномоченных. Приходившие на места распоряжения
походили на прокисшие блюда: без опасения отравиться есть их нельзя
было.
Оторванный от мира и слишком прямолинейный, Невельской не видел,
как опытные служаки подносили Петербургу собственные мысли и действия,
давно и самостоятельно приведенные в исполнение, - под видом
предвосхищенного Петербургом - и успешно упражнялись в канцелярских
отписках. Невельской не подозревал, как тяжело достается и
генерал-губернатору каждый шаг. Он не знал, в каких хитроумно
сплетенных тенетах путается Муравьев с первого дня своего возвышения.
Глухая и упорная война длилась уже пять лег, и враги, казалось, были
сильны, как в первый год. Удачно пробитые то тут, то там бреши в
нессельродовской стене тотчас забрасывались новыми камнями и
закреплялись цементом круговой поруки его приятелей. Глухая стена
непогрешимости петербургских приказов стояла по-прежнему стойко.
Три года назад Нессельроде провалил проект Муравьева о
необходимости крейсерства в Охотском море военных судов.
Сотни китоловов всех наций, а под видом их и шпионы,
распоряжались здесь, как у себя дома. Был даже случай, когда такой
корабль под флагом Соединенных Штатов нагло вошел в Петропавловскую
гавань. Однако достаточно было появиться портовой комиссии для
проверки груза, как кораблем были предъявлены английские документы:
пассажир Страстен оказался капитаном корабля, а шкипер Геджес -
самозванцем. Исчез и флаг Соединенных Штатов, под которым пожаловал
корабль, и заменен английским - пример поучительный. И что же, вместо
необходимой эскадры крейсеров, по настоянию канцлера Нессельроде,
послан был Муравьеву один корвет "Оливуца".
Англичане захватили торговлю всего Южного Китая, - ясно было, что
они стремятся проникнуть на север Китая через не закрепленный еще за
Россией Сахалин. Однако из Петербурга было предписано снять военный
пост в Татарском проливе и запрещено отправить вниз по Амуру две роты
солдат.
Невельской был оскорблен постоянным недоверием Петербурга, но еще
более таким же недоверием был оскорблен Муравьев. Собравшись с силами,
чтобы нанести решительный удар по гибельному для России самовластию
канцлера и его азиатскому департаменту, Муравьев поставил на карту
собственную карьеру.
- Лучше уйти, может быть, другому поверят! - говорил он близким
людям, отправляясь в Петербург.
Он приехал в конце марта, а уже 11 апреля добился повеления
занять остров Сахалин. Однако тотчас и тут руку приложил канцлер
Нессельроде. Он предложил поправку: отдать Сахалин для заселения и
заведования им Российско-Американской компании - и таким образом
осложнил ее взаимоотношения с экспедицией Невельского.
И вдруг следующее совещание состоялось у императора с участием
наследника, великого князя Константина, генерал-адмирала и военного
министра Чернышева... Нессельроде приглашен не был, чем ясно было
выражено неудовольствие царя.
Блестящий по форме и убедительный по существу доклад Муравьева о
решительных действиях на Амуре произвел впечатление. Слова Муравьева о
границах с Китаем подтверждались теперь уже не только изысканиями
экспедиции Невельского, но и самостоятельными исследованиями
экспедиции полковника Ахте.
Явное волнение охватило участников, когда Муравьев потребовал все
материалы об отношениях с соседями обязательно пропускать через
генерал-губернатора Восточной Сибири, ответственного за состояние
своих границ... Это уже было явное покушение на суверенитет царства
Нессельроде.
Царь поднялся, направился к развешанным картам Сибири и Амура и
знаком пригласил Муравьева следовать за собой.
- Итак, это наше! - очертил он указательным пальцем Приамурье и,
положив правую руку на плечо маленького Муравьева, левой указал на
Амур, а затем на Кронштадт. - Но ведь я должен посылать защищать это
отсюда?
- Кажется, нет надобности, ваше величество, так издалека, -
ответил Муравьев, - можно подкрепить и ближе, - и, в свою очередь,
указал на Забайкалье.
- Муравьев, ты, право, когда-нибудь сойдешь с ума от Амура, -
сказал царь одобрительно.
- Государь! Сами обстоятельства указывают на этот путь!
- Ну так пусть же обстоятельства к этому сами и приведут:
подождем, - и хлопнул Муравьева по плечу.
Казалось, дело разрешилось блистательно и можно было продолжать
закрепляться в Кизи, Де-Кастри, на Сахалине: экспедиция стала особой
самостоятельной государственной единицей, а начальник ее получал права
губернатора.
Убаюканный счастливым окончанием дела, окрыленный пожалованием
высокого ордена и вполне успокоенный, Муравьев уехал за границу
лечиться. Предательский удар, в котором менее всего принимались во
внимание интересы России, нанесен был тотчас же после его отъезда...
Ничего не зная обо всех этих событиях, Невельской продолжал
выполнять намеченный им план. Успешно двигалось определение
естественной границы с Китаем, обследование южной части Татарского
пролива, закрепление намеченных в разных местах пунктов и
строительство помещений для команд, но безнадежно плохо шли
исследования амурского лимана. Стало совершенно ясно, что одолеть это
дело возможно только, имея людей, пароходы и много транспортных судов.
Попытки что-нибудь сделать своими средствами бесплодно растрачивали
силы и энергию. Приходилось подумать и о близкой встрече американской
эскадры... Хорошо бы ее встретить в проливе, где-нибудь еще южнее
Де-Кастри, или на Сахалине - в заливе Анива.
Бошняк на гиляцкой лодке пошел от Де-Кастри на юг, добрался до
громадной, с разветвлениями бухты Хаджи и назвал ее заливом императора
Николая I, а разветвления - именами великих князей и княжон. Он
собирался было проникнуть еще дальше на юг, но вовремя спохватился:
вышли все продовольственные запасы. Пришлось вернуться.
Петербургские апрельские новости об успехах Муравьева на этот раз
докатились до Петровского необычайно быстро. В начале июля транспорт
"Байкал" доставил из Аяна немного людей и еще меньше продовольствия,
но зато большую почту.
- Ура! - кричал Невельской, прочитывая ее и делясь вслух
впечатлениями. - Разрешено занимать давно занятые и Кизи и Де-Кастри,
а дальше на юг не сметь, ни-ни! Разрешено занимать Сахалин! Давно
пора, я во сне вижу Аниву... Еще новое лицо... Майор Буссе...
гвардеец... По-видимому, из разряда "чего изволите", пишет, что сидит
в Аяне и ждет у моря оказии в Камчатку, откуда имеет поручение
доставить десант для Сахалина... Имеет, каналья, у себя под носом
"Иртыш", но, видишь ли, не хочет нарушить инструкцию - доставить его
непременно на компанейском судне... Дурак!
Ну-с, Екатерина Ивановна! Итак, план: идем на "Байкале" к
Сахалину осмотреть для начала южную часть острова, по пути займем
военным постом Императорскую гавань, откуда и распространимся до
корейской границы... Поставим пост на западном берегу Сахалина и,
таким образом, займем пролив с обеих сторон, подкрепим Де-Кастри и
Кизи... Там подготовим и оставим для прочтения горькую "писку":
"Пожалуйте вон!" - соглядатаям всех наций - пусть чувствуют...
Довольно!
- Ты неисправим, Геня, - мягко заметила Екатерина Ивановна, -
только что чудом избавился от грозившей опасности за Де-Кастри, еще не
миновала опасность от ваших лазаний по Хинганскому хребту, а ты
принимаешься за Хаджи, тут же, при самом получении высочайшего
запрещения. Пожалел бы хоть Катюшу, повременил бы немного, - и она
поднесла бывшую у нее на руках Катюшу.
Катюша потянулась к отцу и, гладя его по шершавой, небритой щеке,
вскидывала на него большие, красивые и грустные глаза. Глаза
материнские, но какие-то нездешние, потусторонние, тоскующие. Бледные
щечки еще больше подчеркивали их величину и глубину.
Невельской вздрогнул, поднялся и, передавая девочку матери,
сказал:
- Все еще худеет? - и тяжело вздохнул. - Буренка совсем перестала
давать молоко. Когда-то еще доставят другую!
Надо было, однако, торопиться; надо показать любезным
американским гостям, что все побережье уже в руках одного бдительного
хозяина, - и тут же решил после плавания оставить "Байкал" для
постоянного крейсирования.
Долго стояла на берегу Екатерина Ивановна с малюткой и Орловой,
смотря вслед удаляющемуся "Байкалу", с которым было связано столько
воспоминаний. Ветер неистово теребил полы легких пальто и вздымал
пузырями широкие юбки. Стояли, не замечая, что корабль давно скрылся и
перед ними пенится только пустынный залив и открытые ворота бухты...
- Вернутся ли?
- Пойдем, Катюшу сильно обдувает сырым ветром, - сказал
запыхавшийся от ходьбы по песку доктор Орлов. Он был оставлен
начальником Петровского. Не спрашивая, он взял себе на руки
безмолвную, задумчивую девочку и зашагал домой.
Пытливо вглядываясь в угрюмые восточные берега Сахалина,
Невельской обошел его с севера во всю длину, обогнул Лаперузовым
проливом залив Анива, вошел в Татарский пролив и, поднявшись до
сахалинской реки Нусиной, высадил на гиляцкой лодке шесть человек
команды. Здесь был намечен пост Ильинский. В Де-Кастри, во внутренней
гавани, появился пост Константиновский, а немного севернее, на берегу,
- Александровский. На мысе, при выходе из озера Кизи, основан пост
Мариинский. Так неожиданно Татарский пролив украсился русскими
флагами.
После этого Геннадий Иванович оставил "Байкал" и на старой
гиляцкой душегубке стал пробираться к Амуру. "Байкалу" отдано было
распоряжение идти к Ильинскому посту, высадить там еще восемь человек
под командою Орлова и помочь им строиться, а потом до сентября
крейсировать в Татарском проливе.
До Петровского Невельской добрался только в конце августа и здесь
застал новых членов своего многочисленного семейства: хорошо знакомого
ему капитан-лейтенанта Бачманова и отца Гавриила, обоих с женами.
Стало людно и еще теснее, но зато и веселее. Матушка отца Гавриила,
жизнерадостная хохотушка, креолка из островных, с первого же дня
принялась изучать под руководством Невельской и Бачмановой французский
язык, и раскатистый смех способной ученицы, не смущавшейся неудачи
первых шагов, то и дело раздавался в маленькой квартирке Невельских.
Приступили к постройке дома для жилья и церковки.
Среди этой возни, в которой принимал деятельное участие, а иногда
являлся даже и зачинщиком Невельской, никто и не заметил, как вошедший
матрос тихонько сообщил командиру, что в бухту вошел корабль.
Невельской отошел в сторону, поманил к себе матушку и вышел с нею по
направлению к якорной стоянке кораблей. К берегу причалила шлюпка, из
нее вышел высокий статный офицер в полной парадной форме Семеновского
полка, с густыми эполетами штаб-офицера. Увидев, что эта блестящая
фигура направляется к ним, матушка вскрикнула, освободила свою руку и
изо всех сил побежала обратно к дому. Там она забилась в свободную
комнату и притаилась.
Майор гвардии Буссе приветствовал Невельского. Он был
разочарован: в этом маленьком сухощавом замухрышке, на котором
потрепанный морской длинный сюртук, с давно потемневшими эполетами и
почти черными пуговицами, трудно было признать могущественного
"джангина", царившего над десятком туземных племен и заставлявшего их
повиноваться одним своим именем.
Взглянув сощуренными глазами на петербургского щеголя,
рапортовавшего о прибытии с десантом, Невельской досадливо отмахнулся
и сказал:
- Поговорим потом, дома, - и повернул обратно.
За ним побежали сидевшие до сих пор на песке Петровской кошки
гиляки.
- Тунгусы? - поморщился на их шкуры Буссе.
- Местные гиляки.
- Как, однако, они у вас бесцеремонны!
- Вы для них диво-дивное, как же им не гнаться за вами! -
насмешливо сказал, блеснув глазами, Невельской.
Действительно, на фоне этой почти пустынной кошки и ее нескольких
жалких бревенчатых домишек фигура "паркетного петербургского шаркуна"
казалась странной даже и не для гиляков.
Компания продолжала шумно развлекаться, из дома разносился
рыкающий по-львиному бас отца Гавриила, рокот гитары и звонкий женский
смех.
"Что это у них за матросское веселье?" - брезгливо пожал плечами
Буссе, входя в распахнутую Невельским дверь.
Навстречу с приветливой улыбкой шла Екатерина Ивановна,
протягивая гостю руку. По комнате, заставленной некрашеными
разнокалиберными стульями и табуретами, распространился аромат дорогих
духов и помады.
"Хороша!" - оценил про себя хозяйку Буссе, давая такую же оценку
и другой даме, Бачмановой.
Оставив Буссе с дамами, Невельской отправился на корабль, тем
самым предупредив явку к нему капитана Фуругельма, повидался с
приехавшим в состав экспедиции дельным и мрачным лейтенантом
Рудановским, осмотрел команду и получил подробную справку о пришедшем
на корабле грузе.
Вернулся он поздно ночью, когда все, кроме Екатерины Ивановны,
занимавшей гостя, уже спали. Прошел к себе в кабинет, попросил подать
туда чай и пригласил Буссе.
- Ну-с, Николай Васильевич, а теперь поговорим.
- Десант, который я доставил, состоит...
- Я все это, знаю. Меня интересует другое: что мы с вами будем
делать дальше? - Он насмешливо посмотрел на вылощенного гвардейца.
- Мои инструкции, - доложил Буссе, - таковы: свести на берег
десант, сдать его вам, разгрузить корабль и поспешить в Петропавловск.
- А как поступать дальше нам?
Буссе смутился:
- Вы просите совета?
- Нет, просто обоснованного мнения, а не инструкций.
- Дальше погрузите десант и запасы на зиму на другой корабль уже
вы - сюда придет корабль "Константин" или "Иртыш" - и под начальством
привезенного мной лейтенанта Рудановского займете пост на западном
берегу Сахалина, Занимать Аниву запрещено.
- А вы - Геннадий Иванович глубоко затянулся последней затяжкой и
окружил себя синевато-серыми облаками трубочного табака.
- Я, по предписанию, возвращаюсь немедленно по разгрузке
"Николая" в Аян, затем в Иркутск, и дальше - на спешную ревизию
казачьего полка - в Якутск...
- Не выходит, Николай Васильевич, - выбивая трубку, спокойно
сказал Геннадий Иванович. - Команду разгружать здесь некуда и незачем:
через два месяца опять придется нагружаться, а тогда уж мешать будут
сильные ветры. Да и устраиваться на новом месте не время. Те же бури.
Тогда до зимы люди не обживутся и с непривычки начнут хворать... Я
думаю иначе.
Буссе слушал и не верил ушам.
- Я думаю так, - продолжал Геннадий Иванович, - послезавтра
снимаемся с якоря и плывем с вами в Аян. Там я вытяну от Кашеварова
все его продовольствие, доставленное вами довольно для Сахалина, но не
довольно для всех постов экспедиции... Вы вот, такой рьяный
исполнитель инструкций, привезли около ста человек команды, а второго
офицера и доктора не догадались!
Буссе часто заморгал и подумал: "Наверное, Рудановский
наябедничал". Замечание пришлось не в бровь, а в глаз, так как Буссе
сам отказался от доктора - ради экономии.
- Ну, так вот, из Аяна прямо с вами и пойдем занимать Аниву! - И,
видя, что Буссе растерялся, добавил: - У вас для десанта только один
офицер - лейтенант Рудановский, а по уставу полагается не менее двух.
У меня лишнего офицера нет.
- У меня, - возразил Буссе, - предписание генерал-губернатора, я
не могу...
- Начальник здесь я. Я и ответствен за свои действия. -
Невельской встал, прошелся по комнате, взглянул на часы, потом на
смущенного Буссе и со словами: - Как поздно! Я вас задержал, прошу
прощения, - протянул руку.
"Пусть очухается, завтра договорим", - подумал он и вслух сказал:
- Я провожу вас до шлюпки.
Качаясь на мягкой волне бухты, Буссе кипел негодованием. Его
возмущало все: и то, что пришлось проститься с веселой зимой в
Иркутске, где он рассчитывал красоваться перед дамами, ухаживать за
миловидной генерал-губернаторшей, французить, дирижировать танцами, и
вдруг... Сахалин... айны... черт знает что!.. И как он противен, этот
Невельской: опустился, неряшлив, запанибрата со всей своей
опростившейся до глубокого мещанства бандой, чуть не матросней, брр...
"Муравьев надул", - решил он и пожалел, что попался и соблазнился
карьерой. "Вы понимаете, Николай Васильевич, - вспомнил он слова
Муравьева, - что через год вы - полковник, а через два - генерал и
начальник области в два раза больше Франции". Вот тебе и Франция!
- Вы поздно вернулись и плохо спали? - спросил утром капитан
"Николая" Фуругельм, каюта которого была рядом. - Я слышал, как вы
ворочались с боку на бок и вздыхали.
- Завтра снимаемся, - не отвечая на вопрос, сказал Буссе, на
всякий случай не сообщая о своей сахалинской командировке: авось
"пронесет".
Но, увы, не пронесло...
Вечером 20 сентября при легком ветерке "Николай" уже подходил к
Тамари-Анива. Из поселения не доносилось никаких звуков, но бегавшие
по берегу и на возвышениях огни выдавали происшедший переполох. Часа
через два беготня прекратилась. Спят или что-нибудь замышляют?
Зарядили на всякий случай пушки картечью, поставили усиленный караул.
Яркое утро представило селение Тамари как только могло лучше:
глубокий темно-синий залив отражал рассыпанные в беспорядке по
возвышенному берегу веселые домики и какие-то неприглядные длинные
сараи. На высоком восточном мысу, окруженный небольшими строениями,
высился японский храм.
- Царит! - подмигнул Невельской Бошняку, случайно подхваченному
им по пути, и указал рукой на храм.
Шлюпка причалила к берегу.
- Батарейка? - спросил понимающе Бошняк.
Невельской утвердительно кивнул.
- Я думаю, не лучше ли та сторона? - вмешался Буссе.
- Ну что ж, осмотрите, прогуляйтесь, - предложил Невельской,
усаживаясь на борт вытянутой на берег шлюпки и уминая в трубке табак.
Обратно Буссе вернулся скоро: там оказалось междугорье.
- Не нравится мне что-то эта ваша Анива, - заявил Буссе. - Прямо
в пасть японцам, и со всех сторон дикари... да и занимать запрещено.
- Запрещено-то запрещено, - сказал Невельской, - все корабли
заходят именно сюда, и здесь-то наш русский флаг и наше объявление
"убирайтесь подобру-поздорову" сыграет свою роль. Японцы не помешают -
с нашим приходом нам же придется защищать их от айнов, и мы должны и
будем их охранять.
- А торгуют и рыбу ловят пусть по-прежнему, - закончил Бошняк.
"До чего распущенны эти моряки! - подумал Буссе, косясь на
Бошняка. - Следовало бы одернуть этого молокососа!"
- Так завтра начинаем, - решил Невельской, махнувши гребцам.
Вечером на корабле прочли приказ начальника экспедиции: "Завтра
мы занимаем Тамари-Анива, для чего к 8 часам утра вооружить баркас
фальконетом и погрузить на него одно орудие со всеми принадлежностями.
Приготовить к этому времени двадцать пять человек вооруженного десанта
при лейтенанте Рудановском, который должен отправиться на берег на
упомянутом баркасе. К этому же времени приготовить для меня шлюпку с
вооруженными гребцами, на которой я в сопровождении господ Буссе и
Бошняка последую вместе с десантом, и, наконец, кораблю "Николай"
подойти сколь можно ближе к берегу и зарядить на всякий случай орудие,
дабы под его прикрытием производилось занятие поста".
Когда утром шлюпка подошла к берегу, четыре японца во главе толпы
айнов замахали с берега саблями, тем самым показывая, что выходить из
шлюпки запрещают.
- Мы "лоча", - громко в рупор заявил Невельской, - по повелению
нашего императора пришли защищать вас, японцев, и вас, айнов, от
иностранных кораблей, которые вас часто обижают. С этими намерениями
мы здесь поселимся.
Переводчик медленно переводил, и айны удовлетворенно кивали
головами, а затем в знак гостеприимства и дружбы замахали над головами
ивовыми метелочками. Японцы опустили обнаженные сабли.
С удивлением смотрел Буссе, как айны предупредительно и усердно
помогали матросам высаживаться, таскали на берег багаж, фальконет и
пушку, помогали устанавливать флагшток
- На молитву! - скомандовал Невельской.
Все встали на колени. При пении "Спаси, господи", скинув шляпы,
неуклюже вставали на колени и айны. Когда же Невельской и Буссе стали
тянуть кверху флаг, а с корабля при матросах, картинно и дружно
разбежавшихся по вахтам, грянул салют и раздалось дружное "ура!",
закричали и развеселившиеся айны, подкидывая вверх метелки.
Торжественное собрание состоялось в большом сарае с бумажными
окнами. Невельской повторил, что целью водворения русских являются
защита и порядок, и изложил это, по просьбе японцев, письменно для
отсылки на остров Матсмай, а затем пригласил трех японцев и двух айнов
с собою на корабль. На берегу остался караул под командой
Рудановского.
Ожидавшие расправы с японцами айны были разочарованы, стали
шуметь, грозить кулаками.
- Они нас ограбят и растерзают, - шептали Невельскому японцы,
кивая в сторону айнов.
- Не бойтесь, - пообещал Невельской и, обратившись к айнам,
сказал:
- Мы пришли к вам с миром, а нарушителей порядка немедленно, тут
же, на глазах у всех, накажем!
Это подействовало, толпа успокоилась и приняла участие в песнях и
плясках матросов.
- Айны уверены, - сказал на обеде старший из японцев,- что вы им
разрешите разграбить наши склады.
- Нет, этого не будет, - твердо заявил Невельской, - не позволим.
Но и вам тоже не позволим обижать айнов.
Ночью японские склады охранялись русскими часовыми, а утром
команда разместилась в уступленных японцами сухих помещениях.
Первый на Сахалине пост, Муравьевский - так назвал его Невельской
- был снабжен своими и японскими товарами и припасами, как ни один
пост на Амуре. На постройки японцы предложили купить у них несколько
сот бревен. Один готовый сруб доставил на себе "Николай".
"Ну что же, - с горькой усмешкой думал о себе в третьем лице
Буссе, - семьдесят недисциплинированных русских мужиков, триста
бородатых дикарей в собачьих шкурах, два десятка японцев с верованиями
и обычаями пятнадцатого века, один невоспитанный и грубый моряк в
офицерской форме да пьяница приказчик - вот и все общество, в котором
придется вращаться пажу его величества долгие месяцы, а может быть, и
годы!"
Он злобно ворошил ногами стружки и обрезки, покрикивая на
складывающую дом команду.
"Надо было бы, конечно, отдаться работе... Но какой?.." Паж его
величества вскоре убедился, что делать он ничего не умеет, и стал
завидовать и Рудановскому, для которого открывалось широкое поле
исследования берегов, заливов, бухт, нанесения их на карту,
географическое изучение страны; и приказчику Самарину, который должен
изучать торговые возможности и устроить и развить торговлю - тут и
постоянное и близкое деловое общение с людьми и разнообразие
впечатлений... Завидовал и японцам, которые проводили время в хлопотах
о предстоящем сезоне - искали покладистых рыбаков, айно, которых живо
приручали и держали на положении рабов, завидовал даже айнам, которые
жили у себя дома...
Оставалась необученная команда, но эта команда считается морской!
Неужели и ее уступить лейтенанту Рудановскому? Что же делать тогда
ему, майору Буссе? Муштровать ее?
Буссе занялся строительством: строились три дома, хлебопекарня,
редут, две батареи. Купленных у японцев бревен не хватало, рубили лес.
За шесть верст люди таскали на себе тяжелые бревна. Собаки помогали
плохо: мало было снега. Дорога - с горы на гору. Люди выбивались из
сил.
Питание было неплохим - оно состояло из большого количества
солонины, ячневой крупы и мучной болтушки. Но оно было лишено
свеженины, зелени, овощей, кореньев. Буссе спохватился только, когда
половина команды стала еле бродить, охваченная цингой, только тогда он
вспомнил об охоте. А кругом были и медведи, и олени, и козы, и тучи
пернатых!
От первого салюта сахалинской батареи, что на Муравьевском посту,
29 сентября 1859 года прошло всего три месяца. Приходил "Иртыш" с
высланным на берег нетрезвым, по мнению Буссе, офицером. Буссе были
противны "эти опустившиеся и грубые моряки", он постарался тотчас, не
давая им сойти на берег, отправить их на зимовку в Императорскую
гавань...
"И без того Рудановский не признает никакого подчинения, а тут
потом, когда занимать придется нам силой, - война?.. Да лучше умереть,
чем видеть преступление и участвовать в нем...
Всецело охваченный мыслью отстоять для России Приамурье,
Уссурийский край вплоть до границ Кореи и остров Сахалин, Невельской
проникал в происходящие политические и дипломатические маневры только
чутьем, только силой своей всеобъемлющей любви к России и ее
интересам. Следить за всеми изменениями и колебаниями общей
неустойчивой политики и руководствоваться ими нельзя было: он узнавал
случайные обрывки сведений из уст случайных людей, да еще с опозданием
на год и больше, в то время как вопросы требовали немедленного решения
на месте.
Самодержавный Петербург требовал беспрекословного подчинения
своим запоздалым распоряжениям, держал свое служилое сословие на
положении младенца спеленатым и учил его ходить "за ручку", а у
младенца пробивался уже лихой ус. Доведенная до абсурда централизация
распоряжений на самом деле являлась только призраком ее и создавала
обширное поле для произвола, снимая ответственность с далеких и
недосягаемых уполномоченных. Приходившие на места распоряжения
походили на прокисшие блюда: без опасения отравиться есть их нельзя
было.
Оторванный от мира и слишком прямолинейный, Невельской не видел,
как опытные служаки подносили Петербургу собственные мысли и действия,
давно и самостоятельно приведенные в исполнение, - под видом
предвосхищенного Петербургом - и успешно упражнялись в канцелярских
отписках. Невельской не подозревал, как тяжело достается и
генерал-губернатору каждый шаг. Он не знал, в каких хитроумно
сплетенных тенетах путается Муравьев с первого дня своего возвышения.
Глухая и упорная война длилась уже пять лег, и враги, казалось, были
сильны, как в первый год. Удачно пробитые то тут, то там бреши в
нессельродовской стене тотчас забрасывались новыми камнями и
закреплялись цементом круговой поруки его приятелей. Глухая стена
непогрешимости петербургских приказов стояла по-прежнему стойко.
Три года назад Нессельроде провалил проект Муравьева о
необходимости крейсерства в Охотском море военных судов.
Сотни китоловов всех наций, а под видом их и шпионы,
распоряжались здесь, как у себя дома. Был даже случай, когда такой
корабль под флагом Соединенных Штатов нагло вошел в Петропавловскую
гавань. Однако достаточно было появиться портовой комиссии для
проверки груза, как кораблем были предъявлены английские документы:
пассажир Страстен оказался капитаном корабля, а шкипер Геджес -
самозванцем. Исчез и флаг Соединенных Штатов, под которым пожаловал
корабль, и заменен английским - пример поучительный. И что же, вместо
необходимой эскадры крейсеров, по настоянию канцлера Нессельроде,
послан был Муравьеву один корвет "Оливуца".
Англичане захватили торговлю всего Южного Китая, - ясно было, что
они стремятся проникнуть на север Китая через не закрепленный еще за
Россией Сахалин. Однако из Петербурга было предписано снять военный
пост в Татарском проливе и запрещено отправить вниз по Амуру две роты
солдат.
Невельской был оскорблен постоянным недоверием Петербурга, но еще
более таким же недоверием был оскорблен Муравьев. Собравшись с силами,
чтобы нанести решительный удар по гибельному для России самовластию
канцлера и его азиатскому департаменту, Муравьев поставил на карту
собственную карьеру.
- Лучше уйти, может быть, другому поверят! - говорил он близким
людям, отправляясь в Петербург.
Он приехал в конце марта, а уже 11 апреля добился повеления
занять остров Сахалин. Однако тотчас и тут руку приложил канцлер
Нессельроде. Он предложил поправку: отдать Сахалин для заселения и
заведования им Российско-Американской компании - и таким образом
осложнил ее взаимоотношения с экспедицией Невельского.
И вдруг следующее совещание состоялось у императора с участием
наследника, великого князя Константина, генерал-адмирала и военного
министра Чернышева... Нессельроде приглашен не был, чем ясно было
выражено неудовольствие царя.
Блестящий по форме и убедительный по существу доклад Муравьева о
решительных действиях на Амуре произвел впечатление. Слова Муравьева о
границах с Китаем подтверждались теперь уже не только изысканиями
экспедиции Невельского, но и самостоятельными исследованиями
экспедиции полковника Ахте.
Явное волнение охватило участников, когда Муравьев потребовал все
материалы об отношениях с соседями обязательно пропускать через
генерал-губернатора Восточной Сибири, ответственного за состояние
своих границ... Это уже было явное покушение на суверенитет царства
Нессельроде.
Царь поднялся, направился к развешанным картам Сибири и Амура и
знаком пригласил Муравьева следовать за собой.
- Итак, это наше! - очертил он указательным пальцем Приамурье и,
положив правую руку на плечо маленького Муравьева, левой указал на
Амур, а затем на Кронштадт. - Но ведь я должен посылать защищать это
отсюда?
- Кажется, нет надобности, ваше величество, так издалека, -
ответил Муравьев, - можно подкрепить и ближе, - и, в свою очередь,
указал на Забайкалье.
- Муравьев, ты, право, когда-нибудь сойдешь с ума от Амура, -
сказал царь одобрительно.
- Государь! Сами обстоятельства указывают на этот путь!
- Ну так пусть же обстоятельства к этому сами и приведут:
подождем, - и хлопнул Муравьева по плечу.
Казалось, дело разрешилось блистательно и можно было продолжать
закрепляться в Кизи, Де-Кастри, на Сахалине: экспедиция стала особой
самостоятельной государственной единицей, а начальник ее получал права
губернатора.
Убаюканный счастливым окончанием дела, окрыленный пожалованием
высокого ордена и вполне успокоенный, Муравьев уехал за границу
лечиться. Предательский удар, в котором менее всего принимались во
внимание интересы России, нанесен был тотчас же после его отъезда...
Ничего не зная обо всех этих событиях, Невельской продолжал
выполнять намеченный им план. Успешно двигалось определение
естественной границы с Китаем, обследование южной части Татарского
пролива, закрепление намеченных в разных местах пунктов и
строительство помещений для команд, но безнадежно плохо шли
исследования амурского лимана. Стало совершенно ясно, что одолеть это
дело возможно только, имея людей, пароходы и много транспортных судов.
Попытки что-нибудь сделать своими средствами бесплодно растрачивали
силы и энергию. Приходилось подумать и о близкой встрече американской
эскадры... Хорошо бы ее встретить в проливе, где-нибудь еще южнее
Де-Кастри, или на Сахалине - в заливе Анива.
Бошняк на гиляцкой лодке пошел от Де-Кастри на юг, добрался до
громадной, с разветвлениями бухты Хаджи и назвал ее заливом императора
Николая I, а разветвления - именами великих князей и княжон. Он
собирался было проникнуть еще дальше на юг, но вовремя спохватился:
вышли все продовольственные запасы. Пришлось вернуться.
Петербургские апрельские новости об успехах Муравьева на этот раз
докатились до Петровского необычайно быстро. В начале июля транспорт
"Байкал" доставил из Аяна немного людей и еще меньше продовольствия,
но зато большую почту.
- Ура! - кричал Невельской, прочитывая ее и делясь вслух
впечатлениями. - Разрешено занимать давно занятые и Кизи и Де-Кастри,
а дальше на юг не сметь, ни-ни! Разрешено занимать Сахалин! Давно
пора, я во сне вижу Аниву... Еще новое лицо... Майор Буссе...
гвардеец... По-видимому, из разряда "чего изволите", пишет, что сидит
в Аяне и ждет у моря оказии в Камчатку, откуда имеет поручение
доставить десант для Сахалина... Имеет, каналья, у себя под носом
"Иртыш", но, видишь ли, не хочет нарушить инструкцию - доставить его
непременно на компанейском судне... Дурак!
Ну-с, Екатерина Ивановна! Итак, план: идем на "Байкале" к
Сахалину осмотреть для начала южную часть острова, по пути займем
военным постом Императорскую гавань, откуда и распространимся до
корейской границы... Поставим пост на западном берегу Сахалина и,
таким образом, займем пролив с обеих сторон, подкрепим Де-Кастри и
Кизи... Там подготовим и оставим для прочтения горькую "писку":
"Пожалуйте вон!" - соглядатаям всех наций - пусть чувствуют...
Довольно!
- Ты неисправим, Геня, - мягко заметила Екатерина Ивановна, -
только что чудом избавился от грозившей опасности за Де-Кастри, еще не
миновала опасность от ваших лазаний по Хинганскому хребту, а ты
принимаешься за Хаджи, тут же, при самом получении высочайшего
запрещения. Пожалел бы хоть Катюшу, повременил бы немного, - и она
поднесла бывшую у нее на руках Катюшу.
Катюша потянулась к отцу и, гладя его по шершавой, небритой щеке,
вскидывала на него большие, красивые и грустные глаза. Глаза
материнские, но какие-то нездешние, потусторонние, тоскующие. Бледные
щечки еще больше подчеркивали их величину и глубину.
Невельской вздрогнул, поднялся и, передавая девочку матери,
сказал:
- Все еще худеет? - и тяжело вздохнул. - Буренка совсем перестала
давать молоко. Когда-то еще доставят другую!
Надо было, однако, торопиться; надо показать любезным
американским гостям, что все побережье уже в руках одного бдительного
хозяина, - и тут же решил после плавания оставить "Байкал" для
постоянного крейсирования.
Долго стояла на берегу Екатерина Ивановна с малюткой и Орловой,
смотря вслед удаляющемуся "Байкалу", с которым было связано столько
воспоминаний. Ветер неистово теребил полы легких пальто и вздымал
пузырями широкие юбки. Стояли, не замечая, что корабль давно скрылся и
перед ними пенится только пустынный залив и открытые ворота бухты...
- Вернутся ли?
- Пойдем, Катюшу сильно обдувает сырым ветром, - сказал
запыхавшийся от ходьбы по песку доктор Орлов. Он был оставлен
начальником Петровского. Не спрашивая, он взял себе на руки
безмолвную, задумчивую девочку и зашагал домой.
Пытливо вглядываясь в угрюмые восточные берега Сахалина,
Невельской обошел его с севера во всю длину, обогнул Лаперузовым
проливом залив Анива, вошел в Татарский пролив и, поднявшись до
сахалинской реки Нусиной, высадил на гиляцкой лодке шесть человек
команды. Здесь был намечен пост Ильинский. В Де-Кастри, во внутренней
гавани, появился пост Константиновский, а немного севернее, на берегу,
- Александровский. На мысе, при выходе из озера Кизи, основан пост
Мариинский. Так неожиданно Татарский пролив украсился русскими
флагами.
После этого Геннадий Иванович оставил "Байкал" и на старой
гиляцкой душегубке стал пробираться к Амуру. "Байкалу" отдано было
распоряжение идти к Ильинскому посту, высадить там еще восемь человек
под командою Орлова и помочь им строиться, а потом до сентября
крейсировать в Татарском проливе.
До Петровского Невельской добрался только в конце августа и здесь
застал новых членов своего многочисленного семейства: хорошо знакомого
ему капитан-лейтенанта Бачманова и отца Гавриила, обоих с женами.
Стало людно и еще теснее, но зато и веселее. Матушка отца Гавриила,
жизнерадостная хохотушка, креолка из островных, с первого же дня
принялась изучать под руководством Невельской и Бачмановой французский
язык, и раскатистый смех способной ученицы, не смущавшейся неудачи
первых шагов, то и дело раздавался в маленькой квартирке Невельских.
Приступили к постройке дома для жилья и церковки.
Среди этой возни, в которой принимал деятельное участие, а иногда
являлся даже и зачинщиком Невельской, никто и не заметил, как вошедший
матрос тихонько сообщил командиру, что в бухту вошел корабль.
Невельской отошел в сторону, поманил к себе матушку и вышел с нею по
направлению к якорной стоянке кораблей. К берегу причалила шлюпка, из
нее вышел высокий статный офицер в полной парадной форме Семеновского
полка, с густыми эполетами штаб-офицера. Увидев, что эта блестящая
фигура направляется к ним, матушка вскрикнула, освободила свою руку и
изо всех сил побежала обратно к дому. Там она забилась в свободную
комнату и притаилась.
Майор гвардии Буссе приветствовал Невельского. Он был
разочарован: в этом маленьком сухощавом замухрышке, на котором
потрепанный морской длинный сюртук, с давно потемневшими эполетами и
почти черными пуговицами, трудно было признать могущественного
"джангина", царившего над десятком туземных племен и заставлявшего их
повиноваться одним своим именем.
Взглянув сощуренными глазами на петербургского щеголя,
рапортовавшего о прибытии с десантом, Невельской досадливо отмахнулся
и сказал:
- Поговорим потом, дома, - и повернул обратно.
За ним побежали сидевшие до сих пор на песке Петровской кошки
гиляки.
- Тунгусы? - поморщился на их шкуры Буссе.
- Местные гиляки.
- Как, однако, они у вас бесцеремонны!
- Вы для них диво-дивное, как же им не гнаться за вами! -
насмешливо сказал, блеснув глазами, Невельской.
Действительно, на фоне этой почти пустынной кошки и ее нескольких
жалких бревенчатых домишек фигура "паркетного петербургского шаркуна"
казалась странной даже и не для гиляков.
Компания продолжала шумно развлекаться, из дома разносился
рыкающий по-львиному бас отца Гавриила, рокот гитары и звонкий женский
смех.
"Что это у них за матросское веселье?" - брезгливо пожал плечами
Буссе, входя в распахнутую Невельским дверь.
Навстречу с приветливой улыбкой шла Екатерина Ивановна,
протягивая гостю руку. По комнате, заставленной некрашеными
разнокалиберными стульями и табуретами, распространился аромат дорогих
духов и помады.
"Хороша!" - оценил про себя хозяйку Буссе, давая такую же оценку
и другой даме, Бачмановой.
Оставив Буссе с дамами, Невельской отправился на корабль, тем
самым предупредив явку к нему капитана Фуругельма, повидался с
приехавшим в состав экспедиции дельным и мрачным лейтенантом
Рудановским, осмотрел команду и получил подробную справку о пришедшем
на корабле грузе.
Вернулся он поздно ночью, когда все, кроме Екатерины Ивановны,
занимавшей гостя, уже спали. Прошел к себе в кабинет, попросил подать
туда чай и пригласил Буссе.
- Ну-с, Николай Васильевич, а теперь поговорим.
- Десант, который я доставил, состоит...
- Я все это, знаю. Меня интересует другое: что мы с вами будем
делать дальше? - Он насмешливо посмотрел на вылощенного гвардейца.
- Мои инструкции, - доложил Буссе, - таковы: свести на берег
десант, сдать его вам, разгрузить корабль и поспешить в Петропавловск.
- А как поступать дальше нам?
Буссе смутился:
- Вы просите совета?
- Нет, просто обоснованного мнения, а не инструкций.
- Дальше погрузите десант и запасы на зиму на другой корабль уже
вы - сюда придет корабль "Константин" или "Иртыш" - и под начальством
привезенного мной лейтенанта Рудановского займете пост на западном
берегу Сахалина, Занимать Аниву запрещено.
- А вы - Геннадий Иванович глубоко затянулся последней затяжкой и
окружил себя синевато-серыми облаками трубочного табака.
- Я, по предписанию, возвращаюсь немедленно по разгрузке
"Николая" в Аян, затем в Иркутск, и дальше - на спешную ревизию
казачьего полка - в Якутск...
- Не выходит, Николай Васильевич, - выбивая трубку, спокойно
сказал Геннадий Иванович. - Команду разгружать здесь некуда и незачем:
через два месяца опять придется нагружаться, а тогда уж мешать будут
сильные ветры. Да и устраиваться на новом месте не время. Те же бури.
Тогда до зимы люди не обживутся и с непривычки начнут хворать... Я
думаю иначе.
Буссе слушал и не верил ушам.
- Я думаю так, - продолжал Геннадий Иванович, - послезавтра
снимаемся с якоря и плывем с вами в Аян. Там я вытяну от Кашеварова
все его продовольствие, доставленное вами довольно для Сахалина, но не
довольно для всех постов экспедиции... Вы вот, такой рьяный
исполнитель инструкций, привезли около ста человек команды, а второго
офицера и доктора не догадались!
Буссе часто заморгал и подумал: "Наверное, Рудановский
наябедничал". Замечание пришлось не в бровь, а в глаз, так как Буссе
сам отказался от доктора - ради экономии.
- Ну, так вот, из Аяна прямо с вами и пойдем занимать Аниву! - И,
видя, что Буссе растерялся, добавил: - У вас для десанта только один
офицер - лейтенант Рудановский, а по уставу полагается не менее двух.
У меня лишнего офицера нет.
- У меня, - возразил Буссе, - предписание генерал-губернатора, я
не могу...
- Начальник здесь я. Я и ответствен за свои действия. -
Невельской встал, прошелся по комнате, взглянул на часы, потом на
смущенного Буссе и со словами: - Как поздно! Я вас задержал, прошу
прощения, - протянул руку.
"Пусть очухается, завтра договорим", - подумал он и вслух сказал:
- Я провожу вас до шлюпки.
Качаясь на мягкой волне бухты, Буссе кипел негодованием. Его
возмущало все: и то, что пришлось проститься с веселой зимой в
Иркутске, где он рассчитывал красоваться перед дамами, ухаживать за
миловидной генерал-губернаторшей, французить, дирижировать танцами, и
вдруг... Сахалин... айны... черт знает что!.. И как он противен, этот
Невельской: опустился, неряшлив, запанибрата со всей своей
опростившейся до глубокого мещанства бандой, чуть не матросней, брр...
"Муравьев надул", - решил он и пожалел, что попался и соблазнился
карьерой. "Вы понимаете, Николай Васильевич, - вспомнил он слова
Муравьева, - что через год вы - полковник, а через два - генерал и
начальник области в два раза больше Франции". Вот тебе и Франция!
- Вы поздно вернулись и плохо спали? - спросил утром капитан
"Николая" Фуругельм, каюта которого была рядом. - Я слышал, как вы
ворочались с боку на бок и вздыхали.
- Завтра снимаемся, - не отвечая на вопрос, сказал Буссе, на
всякий случай не сообщая о своей сахалинской командировке: авось
"пронесет".
Но, увы, не пронесло...
Вечером 20 сентября при легком ветерке "Николай" уже подходил к
Тамари-Анива. Из поселения не доносилось никаких звуков, но бегавшие
по берегу и на возвышениях огни выдавали происшедший переполох. Часа
через два беготня прекратилась. Спят или что-нибудь замышляют?
Зарядили на всякий случай пушки картечью, поставили усиленный караул.
Яркое утро представило селение Тамари как только могло лучше:
глубокий темно-синий залив отражал рассыпанные в беспорядке по
возвышенному берегу веселые домики и какие-то неприглядные длинные
сараи. На высоком восточном мысу, окруженный небольшими строениями,
высился японский храм.
- Царит! - подмигнул Невельской Бошняку, случайно подхваченному
им по пути, и указал рукой на храм.
Шлюпка причалила к берегу.
- Батарейка? - спросил понимающе Бошняк.
Невельской утвердительно кивнул.
- Я думаю, не лучше ли та сторона? - вмешался Буссе.
- Ну что ж, осмотрите, прогуляйтесь, - предложил Невельской,
усаживаясь на борт вытянутой на берег шлюпки и уминая в трубке табак.
Обратно Буссе вернулся скоро: там оказалось междугорье.
- Не нравится мне что-то эта ваша Анива, - заявил Буссе. - Прямо
в пасть японцам, и со всех сторон дикари... да и занимать запрещено.
- Запрещено-то запрещено, - сказал Невельской, - все корабли
заходят именно сюда, и здесь-то наш русский флаг и наше объявление
"убирайтесь подобру-поздорову" сыграет свою роль. Японцы не помешают -
с нашим приходом нам же придется защищать их от айнов, и мы должны и
будем их охранять.
- А торгуют и рыбу ловят пусть по-прежнему, - закончил Бошняк.
"До чего распущенны эти моряки! - подумал Буссе, косясь на
Бошняка. - Следовало бы одернуть этого молокососа!"
- Так завтра начинаем, - решил Невельской, махнувши гребцам.
Вечером на корабле прочли приказ начальника экспедиции: "Завтра
мы занимаем Тамари-Анива, для чего к 8 часам утра вооружить баркас
фальконетом и погрузить на него одно орудие со всеми принадлежностями.
Приготовить к этому времени двадцать пять человек вооруженного десанта
при лейтенанте Рудановском, который должен отправиться на берег на
упомянутом баркасе. К этому же времени приготовить для меня шлюпку с
вооруженными гребцами, на которой я в сопровождении господ Буссе и
Бошняка последую вместе с десантом, и, наконец, кораблю "Николай"
подойти сколь можно ближе к берегу и зарядить на всякий случай орудие,
дабы под его прикрытием производилось занятие поста".
Когда утром шлюпка подошла к берегу, четыре японца во главе толпы
айнов замахали с берега саблями, тем самым показывая, что выходить из
шлюпки запрещают.
- Мы "лоча", - громко в рупор заявил Невельской, - по повелению
нашего императора пришли защищать вас, японцев, и вас, айнов, от
иностранных кораблей, которые вас часто обижают. С этими намерениями
мы здесь поселимся.
Переводчик медленно переводил, и айны удовлетворенно кивали
головами, а затем в знак гостеприимства и дружбы замахали над головами
ивовыми метелочками. Японцы опустили обнаженные сабли.
С удивлением смотрел Буссе, как айны предупредительно и усердно
помогали матросам высаживаться, таскали на берег багаж, фальконет и
пушку, помогали устанавливать флагшток
- На молитву! - скомандовал Невельской.
Все встали на колени. При пении "Спаси, господи", скинув шляпы,
неуклюже вставали на колени и айны. Когда же Невельской и Буссе стали
тянуть кверху флаг, а с корабля при матросах, картинно и дружно
разбежавшихся по вахтам, грянул салют и раздалось дружное "ура!",
закричали и развеселившиеся айны, подкидывая вверх метелки.
Торжественное собрание состоялось в большом сарае с бумажными
окнами. Невельской повторил, что целью водворения русских являются
защита и порядок, и изложил это, по просьбе японцев, письменно для
отсылки на остров Матсмай, а затем пригласил трех японцев и двух айнов
с собою на корабль. На берегу остался караул под командой
Рудановского.
Ожидавшие расправы с японцами айны были разочарованы, стали
шуметь, грозить кулаками.
- Они нас ограбят и растерзают, - шептали Невельскому японцы,
кивая в сторону айнов.
- Не бойтесь, - пообещал Невельской и, обратившись к айнам,
сказал:
- Мы пришли к вам с миром, а нарушителей порядка немедленно, тут
же, на глазах у всех, накажем!
Это подействовало, толпа успокоилась и приняла участие в песнях и
плясках матросов.
- Айны уверены, - сказал на обеде старший из японцев,- что вы им
разрешите разграбить наши склады.
- Нет, этого не будет, - твердо заявил Невельской, - не позволим.
Но и вам тоже не позволим обижать айнов.
Ночью японские склады охранялись русскими часовыми, а утром
команда разместилась в уступленных японцами сухих помещениях.
Первый на Сахалине пост, Муравьевский - так назвал его Невельской
- был снабжен своими и японскими товарами и припасами, как ни один
пост на Амуре. На постройки японцы предложили купить у них несколько
сот бревен. Один готовый сруб доставил на себе "Николай".
"Ну что же, - с горькой усмешкой думал о себе в третьем лице
Буссе, - семьдесят недисциплинированных русских мужиков, триста
бородатых дикарей в собачьих шкурах, два десятка японцев с верованиями
и обычаями пятнадцатого века, один невоспитанный и грубый моряк в
офицерской форме да пьяница приказчик - вот и все общество, в котором
придется вращаться пажу его величества долгие месяцы, а может быть, и
годы!"
Он злобно ворошил ногами стружки и обрезки, покрикивая на
складывающую дом команду.
"Надо было бы, конечно, отдаться работе... Но какой?.." Паж его
величества вскоре убедился, что делать он ничего не умеет, и стал
завидовать и Рудановскому, для которого открывалось широкое поле
исследования берегов, заливов, бухт, нанесения их на карту,
географическое изучение страны; и приказчику Самарину, который должен
изучать торговые возможности и устроить и развить торговлю - тут и
постоянное и близкое деловое общение с людьми и разнообразие
впечатлений... Завидовал и японцам, которые проводили время в хлопотах
о предстоящем сезоне - искали покладистых рыбаков, айно, которых живо
приручали и держали на положении рабов, завидовал даже айнам, которые
жили у себя дома...
Оставалась необученная команда, но эта команда считается морской!
Неужели и ее уступить лейтенанту Рудановскому? Что же делать тогда
ему, майору Буссе? Муштровать ее?
Буссе занялся строительством: строились три дома, хлебопекарня,
редут, две батареи. Купленных у японцев бревен не хватало, рубили лес.
За шесть верст люди таскали на себе тяжелые бревна. Собаки помогали
плохо: мало было снега. Дорога - с горы на гору. Люди выбивались из
сил.
Питание было неплохим - оно состояло из большого количества
солонины, ячневой крупы и мучной болтушки. Но оно было лишено
свеженины, зелени, овощей, кореньев. Буссе спохватился только, когда
половина команды стала еле бродить, охваченная цингой, только тогда он
вспомнил об охоте. А кругом были и медведи, и олени, и козы, и тучи
пернатых!
От первого салюта сахалинской батареи, что на Муравьевском посту,
29 сентября 1859 года прошло всего три месяца. Приходил "Иртыш" с
высланным на берег нетрезвым, по мнению Буссе, офицером. Буссе были
противны "эти опустившиеся и грубые моряки", он постарался тотчас, не
давая им сойти на берег, отправить их на зимовку в Императорскую
гавань...
"И без того Рудановский не признает никакого подчинения, а тут