Страница:
выслушали речь о том, как двести лет назад горсть русских
пионеров-казаков отбивалась от нескольких тысяч маньчжур.
Любопытные шарили в траве и подбирали уцелевшие старые кирпичи,
обломки печей, обожженные пожаром зерна ячменя, кули, осколки глиняных
горшков и даже куски окаменевшего хлеба, - очевидно, место это не
посещалось даже птицами.
Торжественный похоронный "Коль славен"... и дальше!
Невельской деятельно готовился встречать весну и со дня на день
поджидал ледохода и личных докладов разогнанных в разные стороны
членов экспедиции. Екатерина Ивановна никак не могла поправиться после
родов второй дочери Веры и тенью бродила по комнатам, заботливо
поддерживаемая с двух сторон Бачмановой и матушкой Вельяминовой.
Молока по-прежнему не было.
Маленькая Катя таяла на глазах и упорно отказывалась от пищи. Не
вставая, лежала навзничь, уставясь неподвижно в потолок немигающими,
потускневшими глазами...
- Не вынесет! - в отчаянии часто повторял Невельской и глубже
зарывался в свои бумаги.
В апреле прибыло злое петербургское письмо от Муравьева, орден
Владимира на шею за решительное занятие Сахалина и поздравление
Муравьева из Иркутска - все это сошлось вместе... Ясно стало, что пора
думать об уходе. Но до того ли?
Муравьев уведомлял о предстоящем в скором времени сплаве по
Амуру: того и гляди нагрянут американцы,.. Что делать? В скупом
сообщении Муравьева чувствовалось что-то недосказанное, по-видимому,
разрыв между Россией, Англией и Францией свершился - надо готовиться к
отпору.
Двадцать пять человек команды в Петровском, тридцать в
Николаевском, восемь в Мариинском, десять в Де-Кастри... Вооружены
кремневыми ружьями, выбранными когда-то из лома в охотском складе.
Часть ружей не стреляет. Три трехфунтовые пушки и полтора пуда пороху!
Невельской горько усмехнулся и погрузился в невеселые думы...
- Мичмана Разградского ко мне!
На следующий день мичман Разградский с двумя проводниками
пробирался к устьям Уссури и Сунгари выбирать места для двух новых
постов и принимать меры, чтобы были готовы проводники-лоцманы для
сопровождения генерал-губернаторского каравана по бесчисленным
протокам Амура. "Гарнизон из тридцати человек снять с каравана для
Уссурийского и десять для Сунгарского постов. Самому вернуться с
людьми в Мариинское и ждать". Таков был приказ Невельского.
Плавание Муравьева продолжалось при ясной погоде беспрерывно.
Пышность и торжественность были нарушены только одним шквалом,
разбросавшим суда и подмочившим запасы провианта.
4 мая в Петровское пришла из Аяна почта: генерал-губернатор
уведомлял, что рассчитывает быть 20-го в Мариииском, откуда войска
пошлет прямо в Де-Кастри. Камчатский губернатор Завойко доставит туда
транспорты для перевозки их в Петропавловск. Оставалось, таким
образом, недели две, не больше... Залив во льду...
Однако надо было во что бы то ни стало добраться до Мариинского,
а это возможно было сделать только через Николаевск на оленях и то с
большой опасностью, по невообразимой распутице. Но олени только что
прошли несколько сот верст из Аяна по горам, их всего-то четыре - не
выдержат.
Отдыхавшие три дня олени были все же так сильно изнурены, что по
скользким горам, покрытым мокрым снегом долинам и подснежным ручьям
Невельскому пришлось идти по колено в воде, пешком.
Из Николаевска, не останавливаясь, с двумя казаками, Невельской
продрался на байдарке в Мариинское. Оттуда с Разградским - вверх по
Амуру, к устью Сунгари, навстречу Муравьеву, по пути обеспечивая
караван лоцманами. Срок прошел - Муравьева не было!
Здесь нашел Невельского нарочный из Мариинского с письмом от
командира винтовой шхуны "Восток", бросившей якорь в Де-Кастри: в
бухте уже ожидали Невельского транспорты "Иртыш" и "Двина" от адмирала
Путятина и "Байкал" от Завойко... Невельскому пришлось спешить в
Де-Кастри, а честь встречи Муравьева передать мичману Разградскому.
Еще тяжелее стало Невельскому, когда он узнал о разрыве с Англией
и Францией и о предательстве Буссе: прикрываясь распоряжениями
Путятина, Буссе снял Муравьевский пост, хотя Путятин свое распоряжение
сделал условно: "Если оно не противоречит особым распоряжениям вашего
начальства".
На юге, у корейских границ, как и предполагал Невельской, открыт
Путятиным незамерзающий залив Посьет... Адмирал Путятин укреплял
Константиновскую бухту, где сосредоточилась почти вся его эскадра, во
главе с фрегатом "Паллада", да, кроме того, два корабля
Российско-Американской компании.
Возвратившись в Мариинское, Невельской, наконец, встретился с
Муравьевым.
Обласкал ли он, как хотел, Невельского? Да, он привез ему
высочайшую благодарность, глубокую признательность от князя
Меньшикова, браслет для Екатерины Ивановны от министра Перовского и
сам выражал горячую признательность.
- Я должен вам сказать, Геннадий Иванович, что там, по Амуру,
вместо деревень мы находили пустыни: жители разбегались при одном
слухе о нашем приближении. Здесь же, в ваших краях, к нам выходили
гольды в сопровождении своих старшин, кланялись, везде выставляли и
посылали навстречу лоцманов. Здесь, ближе к вам, торговец маньчжур на
коленях просил прощения за самовольную торговлю и умолял непременно
дать ему русское разрешение. Нельзя не удивляться тому огромному
влиянию, которое приобрела ваша экспедиция не только на туземцев, но и
на маньчжур!
"Все это хорошо, - думал в это время Геннадий Иванович, - но
зачем было уничтожать посты и портить дело сосредоточением войск
вместо распыления!" - и с ужасом думал о назначенной зимовке около
тысячи человек.
В способах защиты новых владений Невельской резко разошелся с
Муравьевым. Невельской предполагал возможную блокаду врагами
побережья. Небольшие посты, разбросанные по всему берегу и по рекам,
могли, по его мнению, предупредить вражеский десант и легко уйти в
случае необходимости от противника.
- Ни один неприятель, - убеждал он Муравьева, - не решится при
этих тревожных условиях преследовать то внезапно появляющихся, то
исчезающих одиночек!
Иначе дело представлялось Муравьеву. Он распорядился подкрепить
Мариинское еще сотней казаков, при четырех орудиях, и оставить
полтораста в Николаевске, куда переселить все Петровское.
Мнение Невельского раздражало Муравьева, злило и собственное
упрямство спасать Петропавловск, который он продолжал упорно
усиливать.
Известие о смерти Кати и болезни Екатерины Ивановны застало
Невельского в Мариинском. Он поспешил домой. Оба молча постояли у
деревянного одинокого креста и крохотного, осыпанного цветами холмика:
"Младенец Екатерина Геннадиевна Невельская родилась 15 февраля
1851 года. Тихо скончалась 10 июня 1854 года..." Как тяжело будет
через несколько дней расставаться с этим дорогим холмиком на песчаной,
пустынной и далекой кошке!..
Губы матери дрожали и что-то беззвучно шептали. Мокрый ее платок,
прижатый к покрасневшим, набухшим векам, договаривал остальное.
Полученные награды, приветствия, поздравления и подарки друзей
трогали Геннадия Ивановича Невельского, но отнюдь не радовали. Это
была не та благодарность за прошлое, которая таит в себе и поощрение к
дальнейшим трудам, нет, на этот раз она не поощряла, она отмечала
только заслуги прошлого и тут же заживо погребала творца, от которого
уже ничего не ожидали.
Так оно и было на самом деле, но судьба еще раз дала Геннадию
Ивановичу случай пережить сладкие минуты горделивого сознания недаром
прожитой жизни и еще раз убедиться в правоте дела, за которое было
заплачено дорогой ценой.
Адмирал Путятин без колебаний приютился под крылышком Невельского
и избрал местом спасения своей эскадры Императорскую гавань и устье
Амура.
Очередь Петропавловска спасаться еще не наступила, а Завойко,
Корсаков и Буссе в обстановке пока вообще не разбирались.
Легче других разобралась совершенно беззащитная
Российско-Американская компания, о спасении которой никто не подумал,
а ей приходилось не только защищаться, но и помогать своим морским
транспортом Петропавловску, Амуру и адмиралу Путятину.
Владения Российской компании на северо-востоке Аляски граничили с
владениями английской компании "Гудзонбай", выход из которых к Тихому
океану шел по русским рекам. По ним англичане сплавляли с нашего
разрешения свои товары, по ним снабжались. Казалось, война
предоставляла им удобный случай овладеть реками и русской территорией,
примыкающей к ним, с ее естественными богатствами, но останавливало
опасение, что русские запрут водные пути и вторгнутся к ним сами. Не
лучше ли договориться?..
И вот две "частные" торгово-промышленные компании, конечно только
прикрывающиеся фиговым листком частных, а на самом деле
государственные, договорились о взаимном нейтралитете на время войны!
Это было неслыханно, этому не верили... А они не только закрепили свой
нейтралитет формальными актами, но заручились и подписями воюющих
держав на нем! И как ни соблазнительным поэтому казалось шныряющим
всюду каперам разграбить склады компании и смести до основания Ситху,
им пришлось ограничиться малоприбыльной охотой за беззащитными
купеческими судами, притаившимися в чужих гаванях. Нейтралитет с обеих
сторон в течение войны ни разу не был нарушен!
Иначе представлялось дело на нашем азиатском побережье: на
Сахалин, Амур, Охотское море и Петропавловский порт англичане и
французы взирали алчными глазами.
Мирной, преследующей заключение торговых договоров с Японией и
Китаем эскадре адмирала Путятина пришлось превратиться в воюющую.
Положение ее стало весьма затруднительным: ей пришлось заменить
непригодный для дальнего плавания фрегат "Паллада" другим, "Дианой".
Землетрясение в Симодо уничтожило "Диану"... Эскадре вместо нового
фрегата осталась только обуза "Паллада" и заботы и хлопоты, как ее
сберечь. Путятин решил принять "Палладу" в Татарском проливе и, если
возможно, запрятать подальше, в Амур.
Само собой разумеется, что ввод "Паллады" в реку всей тяжестью
лег на Невельского, в распоряжении которого на этот раз формально, но
только формально, были люди, гребные суда и даже два парохода.
Сердитый Амур, однако, энергично противился исследованию своего
лимана и бесцеремонно выбрасывал плоскодонные, слабосильные пароходы
на берега своих извилистых и узких каналов. "Паллада", при осадке
около двадцати футов, не могла пройти к Амуру с юга, где глубина
канала была всего четырнадцать.
Надо было пробовать пройти с севера - там глубина достигала
девятнадцати с половиной.
Опустела Петровская кошка; всех обитателей переселили в
Николаевск и занялись его укреплением. Над одинокой могилкой Кати
Невельской завыли штормы, то заливая ее дождями, то засыпая песком и
снегами.
Шхуна "Восток", которая должна была помочь "Палладе", все не
возвращалась. Оказалось, что начинавшиеся неприятельские действия
заставили генерал-губернатора отправить ее из Азии не обратно на
помощь фрегату "Паллада", а с экстренными депешами прямо в
Петропавловск.
У самого входа в Авачинскую губу шхуну встретил русский бот,
который сообщил, что в Петропавловске, по-видимому, уже находится
неприятель, так как береговой караул в красных мундирах встретил их
ружейным огнем. Шхуне пришлось взять курс на Большерецк, чтобы
доставить депеши уже оттуда сухим путем. О появлении неприятеля шхуне
удалось сообщить и идущему в Петропавловск "Байкалу", а "Байкал", в
свою очередь, должен был принять меры, чтобы как-нибудь перехватить и
предупредить шедший туда же "Иртыш"...
Англичане, а за ними и французы на этот раз уже не чувствовали
себя в Тихом океане как дома. Враждебно-настороженно смотрели на них
океанские берега, беспокоила неизвестность и со стороны Амура. Все
шпионские экспедиции и Гиля, и Пима, и Остена и тайные высадки
миссионеров, упорно продолжавшиеся целыми эскадрами поиски погибшего
Франклина неизменно разбивались о бдительность Муравьева: эти берега
для англичан по-прежнему оставались неразгаданной тайной.
В конце апреля команды английского пятидесятипушечного фрегата
"Президент" и французского шестидесятипушечного "Ля Форт" во главе со
своими адмиралами с любопытством наблюдали в перуанском порту Каллао
за спешным уходом русского одинокого сорокапушечного фрегата "Аврора".
Еще накануне успевшие подружиться офицеры всех трех кораблей
посещали друг друга, вместе бродили по городку - и вдруг... Уж не
получили ли русские сведений об объявлении дойны? Надо, видимо,
гнаться за "Авророй" или хотя бы проследить, куда она ушла!
Прошло десять дней. И вот известие о том, что война в Европе идет
уже больше двух месяцев! Известие прекратило колебания, но сборы
растянулись еще на десять дней. Выступили. Куда же направить путь?
Конечно, прежде всего к Сандвичевым островам, к этому тихоокеанскому
перекрестку морских путей, - там можно узнать последние новости и
решить.
Действительно, здесь ожидала союзников новость: стоявший на якоре
русский фрегат "Диана" несколько дней тому назад ушел в неизвестном
направлении...
Неприятно... Гнаться за ним? Поздновато, не нагонишь. Зато оба
корабля можно надеяться почти наверное застать в Петропавловске, так
как ведь деваться им больше некуда! Там, конечно, укрылась вся русская
эскадра! Об Амуре и не подумали - закрыт.
Англо-французская армада осторожно приблизилась к Авачинской губе
и выслала на разведку пароход с возглавлявшим разведку самим
английским адмиралом Прейсом на борту.
Адмирал Прейс слыл старым морским волком. Припрятав английский
флаг, он поднял американский, осторожно вошел в бухту и осмотрелся.
Да, англо-французы не ошиблись: здесь спокойно стояли
выскользнувшие из рук "Аврора" и "Диаиа". Но где же остальные? Где до
отказа нагруженные драгоценными алеутскими мехами корабли
Российско-Американской компании?
Прейс был разочарован и смущен. Но в еще большее смущение его
привели жерла пушек на нескольких батареях: "Когда же эти черти успели
соорудить батарею? Откуда столько орудий?" Опытный глаз адмирала по
достоинству оценил проделанную работу и расстановку батарей. Прейс
быстро сообразил, что пушки сняты с бортов "Авроры" и "Дианы", и,
заметив приближавшееся сторожевое судно русских, приказал дать
пароходу задний ход...
В американский флаг никто из защитников Петропавловска не
поверил. На следующий день, однако, ожидаемая атака не осуществилась.
Прейс застрелился, предоставив расхлебывать заваренную кашу остальным,
так как на совете еще накануне вечером он твердо поддерживал
предложение участвовавших - атаковать.
Растерянность и похороны, тревожные сведения, полученные от
рабочих-американцев о том, что русская эскадра собирается в
Петропавловск с большими войсками, - все это заставило с атакой более
не медлить: она состоялась через три дня...
Крохотный отряд русских защитников, воодушевленных решением
умереть, но не сдаваться, использовал свое преимущество - знание
местности - и на выбор расстреливал участников французского десанта, а
затем, прижавши французов штыковой атакой к отвесной стене
обрывающейся здесь горы, опрокинул их. Французы бросались вниз и
сотнями гибли у подножья утеса. Тем временем русские батареи громили
растерявшиеся и приближавшиеся на выстрел английские и французские
корабли. Беглый ружейный огонь беспощадно косил спешивших к лодкам и
сгрудившихся около них людей.
Сильно подбитые метким артиллерийским огнем и накренившиеся на
борт фрегаты - английский "Президент" и французский "Ля Форт" - с
десятком пробоин в своих подводных и надводных частях бежали из бухты
во главе союзной эскадры. Трупы погибших офицеров и солдат десятками
выносились в море.
Напечатанное за границей сообщение о том, что взятие
Петропавловска не являлось целью набега, подлило масла в огонь: пресса
требовала и добилась военного суда и казней неспособных и обнаруживших
трусость командиров.
Французский адмирал Депуант, унаследовавший командование союзной
эскадрой, был смещен и умер через несколько месяцев... Лондон и Париж
продолжали реагировать на позорный разгром очень болезненно.
"Это не несчастье, - вопила пресса, - это пятно, которое
необходимо во что бы то ни стало изгладить из книги истории. Больше
того, это вина, и даже - преступление".
В довершение, не стесняясь, пресса превозносила доселе
неизвестные имена своих русских врагов, военного губернатора Завойко и
капитана "Авроры" Изыльметьева, и требовала: "Они имеют право на то,
что их имена будут сохранены навеки в летописях флота!"
Торжество горстки победителей было заслуженно и полно, однако
было ясно, что враги не преминут вернуться и не остановятся ни перед
чем, чтобы раздавить дерзкую горсть смельчаков и найти и уничтожить
исчезнувший русский флот.
Тут-то во всем блеске представилось предвидение Невельского: ход
событий требовал немедленного (и неосуществимого) усиления отрезанных
от страны Петропавловска и Камчатки, такого, которое могло бы
противостоять своей силой, снаряжением и запасами соединенному флоту
союзников. Муравьев и Завойко воочию убедились, что российскую мощь в
Тихом океане хранит не Камчатка, а Амур. Убедились, к сожалению, с
опозданием.
Геннадия Ивановича не усыпили успехи петропавловских героев.
Наоборот, тревога за их судьбу нарастала с каждым днем, и он стал
набрасывать генерал-губернатору донесение.
- Прочти и благослови! - Геннадий Иванович положил перед Катей
испачканный кляксами лист.
"Осмелюсь доложить вашему превосходительству, - писал Невельской,
- что в случае продолжения войны и в 1855 году скорое сосредоточение в
Николаевске всего, что находится ныне в Петропавловске и в Японии,
должно, по моему мнению, составлять единственную и главную заботу, ибо
если мы благовременно это сделаем, то неприятель, в каких бы то ни
было превосходных силах здесь ни появился, нам никакого вреда сделать
не может, потому что банки лимана, полная неизвестность здешнего моря,
удаление его от сколько-нибудь цивилизованных портов не на одну тысячу
миль, лесистые, гористые и бездорожные пустынные прибрежья
Приамурского края составляют крепости, непреоборимые для самого
сильного врага, пришедшего с моря... При сосредоточении в Николаевске
судов, людей и всего имущества Петропавловского порта единственный
неприятель для нас, с которым придется бороться, - это мороз и
пустыня, но, чтобы победить его, необходимо, чтобы все наши силы были
обращены на благовременное устройство просторных помещений и на полное
обеспечение из Забайкалья по Амуру сосредоточенных здесь людей
хорошим, и в избытке, продовольствием, медикаментами и теплой
одеждой... Победивши болезни и смертность от скученности, внешний
враг, пришедший с моря, для нас будет здесь уже ничтожен. Прежде чем
доберется до нас, он очутится в совершенно безвыходном положении... и,
таким образом, война здесь будет кончена со славой, хотя и без
порохового дыма и свиста пуль и ядер..." В конце письма Геннадий
Иванович просил уведомить его о решении заблаговременно, чтобы
приготовиться принять несколько тысяч человек со всем их имуществом.
- Этим ты нанесешь окончательный удар своей карьере, но другого
выхода нет, - твердо сказала Екатерина Ивановна.
Письмо пошло 26 октября.
Замалчивая получение этого письма, раздраженный самовольством
генерала Запольского и взбешенный дерзким предложением и намеками
Невельского, Муравьев пожаловался в письме к Корсакову, что Невельской
строит в Николаевске батарею не там, где ему указано, и закончил
словами: "Он, оказывается, так же вреден, как и Запольский, вот к чему
ведет честных людей излишнее самолюбие и эгоизм!.. По газетам ты
увидишь, что к нам собираются от пятнадцати до двадцати судов
французских и английских. Фабрие де Пуант, атаковавший Камчатку,
сменен, новый адмирал раньше конца июня к нам не поспеет, и мы все
успеем приплыть и приготовиться..." - так писал Муравьев.
Итак, казалось, Муравьев в своем мнении насчет Петропавловска не
поколеблен и собирается весной усилить его посредством второго сплава
войск по Амуру! Даже последний вопль отчаяния Невельского не дошел до
сознания Муравьева. Неожиданно сломил его упрямство приказ
генерал-адмирала: "Петропавловск снять и использовать приготовленные к
сплаву войска для укрепления Амура". Муравьев был взбешен: несомненно,
это проделка Невельского.
Теперь Амуру грозило бедствие от неожиданного перенаселения, так
как Невельской о сплаве предупрежден не был. На его бедные возможности
с одной стороны наваливалась петропавловская эскадра, с другой - суда
эскадры Путятина. В устье Амура скопились тысячи людей.
Адъютант Муравьева есаул Мартынов приехал в Петропавловск и
начале марта. Обычно в это время город с трудом просыпался от долгой
зимней спячки и мечтал о близкой весне, о приходе первого корабля с
почтой и снабжением, о давно исчезнувшем из обихода сахаре, пшеничной
муке, чае. Этим мечтам предавались и теперь, но городу не пришлось
поспать - с осени он продолжал кипеть: кончались спешные работы по
укреплению, по восстановлению домов и подбитых батарей и строительству
новых, заканчивался ремонт уцелевших кораблей... К мечтам
примешивалась тревога: весной ожидали англо-французскую армаду.
"Умереть, но не сдаваться, несмотря ни на что!" - такой девиз
прочно укрепился в губернаторском доме Завойко, таким же он был и
повсюду, вплоть до уборщиков снега с зимовавших судов. Измученные
беспокойной зимовкой люди надеялись на краткую передышку до вскрытия
льда.
Есаул привез щедрые награды за прошлогоднюю защиту порта и
секретный, запечатанный пятью черными печатями пакет
генерал-губернатора.
"Наверное, разные распоряжения насчет дальнейшего укрепления и
боевого снаряжения", - подумал Завойко и принялся осторожно вскрывать
пакет, чтобы не повредить печатей.
Зажатый в его коленях мальчуган, один из десяти его сыновей,
нетерпеливо протянул к пакету руки... Нервное, неосторожное движение,
колени разомкнулись, и мальчуган, не выпуская из рук конверта, упал на
пол... Не обращая внимания на вопли сына, Завойко пробежал к жене и
через минуту объявил в канцелярии:
- Немедленно снять Петропавловск, погрузить людей и имущество
порта на суда и выйти в море!
Городом овладела паника: не так-то легко покидать давно
насиженное место, бросить скарб, обжитые дома, коров, лошадей, любимых
ездовых собак, разорять собственными руками по грошам скопленное
хозяйство, рисковать здоровьем и жизнью детей! Последнее было самым
главным. Юлия Фердинандовна, жена губернатора, совершенно растерялась:
что же ей делать со своим десятком "мал мала меньше", при старшем
больном тринадцатилетнем Жорже? Бури студеного моря, переполненные
людьми и животными корабли без печей, ежеминутная возможность встречи
с вражескими флотилиями... Какой ужас!
Есаул Мартынов подгонял: ждать некогда.
- Берите все, все до последней сковороды, до последней вьюшки...
всему найду место!
Еще одно сверхчеловеческое напряжение - и 1 апреля "город на
кораблях" вышел на рейд, к краю еще крепко приросшего к берегам льда.
Пошли в ход ломы, топоры, совки, багры, и 5-го с интервалами, один за
другим, корабли вышли в море...
Их было много, они рассыпались по широкому морскому простору.
Встреча - в гавани Де-Кастри...
Неприятельские крейсера, надеясь на невзломавшийся еще лед в
устье Авачинской губы, проход судов прозевали... Уход флота под носом
стерегущего неприятеля сам по себе был большим успехом, однако встречи
с неприятельскими судами грозили со всех сторон. Враги часто
появлялись на горизонте, подходили и ближе, повергая в трепет
пассажиров, но ни разу не рискнули подойти вплотную и проверить, что
за суда.
Бурное море позади... Однако на сердце не легче: каково будет
устраиваться на новом месте?
В конце июня в очищенный от жителей Петропавловск пожаловал
английский фрегат "Амфитрида"; он уничтожил железные части
разобранного парохода, а затем направился к устью Амура. Не найдя
русского флота и здесь, он выслал на разведку гребные суда, которые
прошли по Амуру верст пять, но не встретили ни русских, ни их
укреплений, ни судов.
- Мы теряемся в предположениях: что сталось с русскими и их
судами? - докладывал командиру "Амфитриды", капитану Фредерику,
вернувшийся с разведки офицер. - Если бар не позволил нашим военным
судам войти в реку, то как же могли русские провести свои? Вероятно,
они скрылись в какой-нибудь бухте Татарского залива! Не сожгли ли они
свои суда и не удалились ли в какую-нибудь крепость в верховьях Амура
или в сердце Сибири?
Храбрый английский офицер, однако, побоялся войти в Амур
поглубже, продлить свою разведку и, наконец, сделать то, что в 1849
году сделал Невельской, - пересечь Амур, войдя в реку вдоль левого
берега, а выйти из нее вдоль правого и пройти дальше к югу... Тогда бы
он наткнулся на русскую эскадру, собравшуюся у мыса Лазарева, увидел
суету разгрузки глубоко сидящих фрегатов и устройство укрепленного
пионеров-казаков отбивалась от нескольких тысяч маньчжур.
Любопытные шарили в траве и подбирали уцелевшие старые кирпичи,
обломки печей, обожженные пожаром зерна ячменя, кули, осколки глиняных
горшков и даже куски окаменевшего хлеба, - очевидно, место это не
посещалось даже птицами.
Торжественный похоронный "Коль славен"... и дальше!
Невельской деятельно готовился встречать весну и со дня на день
поджидал ледохода и личных докладов разогнанных в разные стороны
членов экспедиции. Екатерина Ивановна никак не могла поправиться после
родов второй дочери Веры и тенью бродила по комнатам, заботливо
поддерживаемая с двух сторон Бачмановой и матушкой Вельяминовой.
Молока по-прежнему не было.
Маленькая Катя таяла на глазах и упорно отказывалась от пищи. Не
вставая, лежала навзничь, уставясь неподвижно в потолок немигающими,
потускневшими глазами...
- Не вынесет! - в отчаянии часто повторял Невельской и глубже
зарывался в свои бумаги.
В апреле прибыло злое петербургское письмо от Муравьева, орден
Владимира на шею за решительное занятие Сахалина и поздравление
Муравьева из Иркутска - все это сошлось вместе... Ясно стало, что пора
думать об уходе. Но до того ли?
Муравьев уведомлял о предстоящем в скором времени сплаве по
Амуру: того и гляди нагрянут американцы,.. Что делать? В скупом
сообщении Муравьева чувствовалось что-то недосказанное, по-видимому,
разрыв между Россией, Англией и Францией свершился - надо готовиться к
отпору.
Двадцать пять человек команды в Петровском, тридцать в
Николаевском, восемь в Мариинском, десять в Де-Кастри... Вооружены
кремневыми ружьями, выбранными когда-то из лома в охотском складе.
Часть ружей не стреляет. Три трехфунтовые пушки и полтора пуда пороху!
Невельской горько усмехнулся и погрузился в невеселые думы...
- Мичмана Разградского ко мне!
На следующий день мичман Разградский с двумя проводниками
пробирался к устьям Уссури и Сунгари выбирать места для двух новых
постов и принимать меры, чтобы были готовы проводники-лоцманы для
сопровождения генерал-губернаторского каравана по бесчисленным
протокам Амура. "Гарнизон из тридцати человек снять с каравана для
Уссурийского и десять для Сунгарского постов. Самому вернуться с
людьми в Мариинское и ждать". Таков был приказ Невельского.
Плавание Муравьева продолжалось при ясной погоде беспрерывно.
Пышность и торжественность были нарушены только одним шквалом,
разбросавшим суда и подмочившим запасы провианта.
4 мая в Петровское пришла из Аяна почта: генерал-губернатор
уведомлял, что рассчитывает быть 20-го в Мариииском, откуда войска
пошлет прямо в Де-Кастри. Камчатский губернатор Завойко доставит туда
транспорты для перевозки их в Петропавловск. Оставалось, таким
образом, недели две, не больше... Залив во льду...
Однако надо было во что бы то ни стало добраться до Мариинского,
а это возможно было сделать только через Николаевск на оленях и то с
большой опасностью, по невообразимой распутице. Но олени только что
прошли несколько сот верст из Аяна по горам, их всего-то четыре - не
выдержат.
Отдыхавшие три дня олени были все же так сильно изнурены, что по
скользким горам, покрытым мокрым снегом долинам и подснежным ручьям
Невельскому пришлось идти по колено в воде, пешком.
Из Николаевска, не останавливаясь, с двумя казаками, Невельской
продрался на байдарке в Мариинское. Оттуда с Разградским - вверх по
Амуру, к устью Сунгари, навстречу Муравьеву, по пути обеспечивая
караван лоцманами. Срок прошел - Муравьева не было!
Здесь нашел Невельского нарочный из Мариинского с письмом от
командира винтовой шхуны "Восток", бросившей якорь в Де-Кастри: в
бухте уже ожидали Невельского транспорты "Иртыш" и "Двина" от адмирала
Путятина и "Байкал" от Завойко... Невельскому пришлось спешить в
Де-Кастри, а честь встречи Муравьева передать мичману Разградскому.
Еще тяжелее стало Невельскому, когда он узнал о разрыве с Англией
и Францией и о предательстве Буссе: прикрываясь распоряжениями
Путятина, Буссе снял Муравьевский пост, хотя Путятин свое распоряжение
сделал условно: "Если оно не противоречит особым распоряжениям вашего
начальства".
На юге, у корейских границ, как и предполагал Невельской, открыт
Путятиным незамерзающий залив Посьет... Адмирал Путятин укреплял
Константиновскую бухту, где сосредоточилась почти вся его эскадра, во
главе с фрегатом "Паллада", да, кроме того, два корабля
Российско-Американской компании.
Возвратившись в Мариинское, Невельской, наконец, встретился с
Муравьевым.
Обласкал ли он, как хотел, Невельского? Да, он привез ему
высочайшую благодарность, глубокую признательность от князя
Меньшикова, браслет для Екатерины Ивановны от министра Перовского и
сам выражал горячую признательность.
- Я должен вам сказать, Геннадий Иванович, что там, по Амуру,
вместо деревень мы находили пустыни: жители разбегались при одном
слухе о нашем приближении. Здесь же, в ваших краях, к нам выходили
гольды в сопровождении своих старшин, кланялись, везде выставляли и
посылали навстречу лоцманов. Здесь, ближе к вам, торговец маньчжур на
коленях просил прощения за самовольную торговлю и умолял непременно
дать ему русское разрешение. Нельзя не удивляться тому огромному
влиянию, которое приобрела ваша экспедиция не только на туземцев, но и
на маньчжур!
"Все это хорошо, - думал в это время Геннадий Иванович, - но
зачем было уничтожать посты и портить дело сосредоточением войск
вместо распыления!" - и с ужасом думал о назначенной зимовке около
тысячи человек.
В способах защиты новых владений Невельской резко разошелся с
Муравьевым. Невельской предполагал возможную блокаду врагами
побережья. Небольшие посты, разбросанные по всему берегу и по рекам,
могли, по его мнению, предупредить вражеский десант и легко уйти в
случае необходимости от противника.
- Ни один неприятель, - убеждал он Муравьева, - не решится при
этих тревожных условиях преследовать то внезапно появляющихся, то
исчезающих одиночек!
Иначе дело представлялось Муравьеву. Он распорядился подкрепить
Мариинское еще сотней казаков, при четырех орудиях, и оставить
полтораста в Николаевске, куда переселить все Петровское.
Мнение Невельского раздражало Муравьева, злило и собственное
упрямство спасать Петропавловск, который он продолжал упорно
усиливать.
Известие о смерти Кати и болезни Екатерины Ивановны застало
Невельского в Мариинском. Он поспешил домой. Оба молча постояли у
деревянного одинокого креста и крохотного, осыпанного цветами холмика:
"Младенец Екатерина Геннадиевна Невельская родилась 15 февраля
1851 года. Тихо скончалась 10 июня 1854 года..." Как тяжело будет
через несколько дней расставаться с этим дорогим холмиком на песчаной,
пустынной и далекой кошке!..
Губы матери дрожали и что-то беззвучно шептали. Мокрый ее платок,
прижатый к покрасневшим, набухшим векам, договаривал остальное.
Полученные награды, приветствия, поздравления и подарки друзей
трогали Геннадия Ивановича Невельского, но отнюдь не радовали. Это
была не та благодарность за прошлое, которая таит в себе и поощрение к
дальнейшим трудам, нет, на этот раз она не поощряла, она отмечала
только заслуги прошлого и тут же заживо погребала творца, от которого
уже ничего не ожидали.
Так оно и было на самом деле, но судьба еще раз дала Геннадию
Ивановичу случай пережить сладкие минуты горделивого сознания недаром
прожитой жизни и еще раз убедиться в правоте дела, за которое было
заплачено дорогой ценой.
Адмирал Путятин без колебаний приютился под крылышком Невельского
и избрал местом спасения своей эскадры Императорскую гавань и устье
Амура.
Очередь Петропавловска спасаться еще не наступила, а Завойко,
Корсаков и Буссе в обстановке пока вообще не разбирались.
Легче других разобралась совершенно беззащитная
Российско-Американская компания, о спасении которой никто не подумал,
а ей приходилось не только защищаться, но и помогать своим морским
транспортом Петропавловску, Амуру и адмиралу Путятину.
Владения Российской компании на северо-востоке Аляски граничили с
владениями английской компании "Гудзонбай", выход из которых к Тихому
океану шел по русским рекам. По ним англичане сплавляли с нашего
разрешения свои товары, по ним снабжались. Казалось, война
предоставляла им удобный случай овладеть реками и русской территорией,
примыкающей к ним, с ее естественными богатствами, но останавливало
опасение, что русские запрут водные пути и вторгнутся к ним сами. Не
лучше ли договориться?..
И вот две "частные" торгово-промышленные компании, конечно только
прикрывающиеся фиговым листком частных, а на самом деле
государственные, договорились о взаимном нейтралитете на время войны!
Это было неслыханно, этому не верили... А они не только закрепили свой
нейтралитет формальными актами, но заручились и подписями воюющих
держав на нем! И как ни соблазнительным поэтому казалось шныряющим
всюду каперам разграбить склады компании и смести до основания Ситху,
им пришлось ограничиться малоприбыльной охотой за беззащитными
купеческими судами, притаившимися в чужих гаванях. Нейтралитет с обеих
сторон в течение войны ни разу не был нарушен!
Иначе представлялось дело на нашем азиатском побережье: на
Сахалин, Амур, Охотское море и Петропавловский порт англичане и
французы взирали алчными глазами.
Мирной, преследующей заключение торговых договоров с Японией и
Китаем эскадре адмирала Путятина пришлось превратиться в воюющую.
Положение ее стало весьма затруднительным: ей пришлось заменить
непригодный для дальнего плавания фрегат "Паллада" другим, "Дианой".
Землетрясение в Симодо уничтожило "Диану"... Эскадре вместо нового
фрегата осталась только обуза "Паллада" и заботы и хлопоты, как ее
сберечь. Путятин решил принять "Палладу" в Татарском проливе и, если
возможно, запрятать подальше, в Амур.
Само собой разумеется, что ввод "Паллады" в реку всей тяжестью
лег на Невельского, в распоряжении которого на этот раз формально, но
только формально, были люди, гребные суда и даже два парохода.
Сердитый Амур, однако, энергично противился исследованию своего
лимана и бесцеремонно выбрасывал плоскодонные, слабосильные пароходы
на берега своих извилистых и узких каналов. "Паллада", при осадке
около двадцати футов, не могла пройти к Амуру с юга, где глубина
канала была всего четырнадцать.
Надо было пробовать пройти с севера - там глубина достигала
девятнадцати с половиной.
Опустела Петровская кошка; всех обитателей переселили в
Николаевск и занялись его укреплением. Над одинокой могилкой Кати
Невельской завыли штормы, то заливая ее дождями, то засыпая песком и
снегами.
Шхуна "Восток", которая должна была помочь "Палладе", все не
возвращалась. Оказалось, что начинавшиеся неприятельские действия
заставили генерал-губернатора отправить ее из Азии не обратно на
помощь фрегату "Паллада", а с экстренными депешами прямо в
Петропавловск.
У самого входа в Авачинскую губу шхуну встретил русский бот,
который сообщил, что в Петропавловске, по-видимому, уже находится
неприятель, так как береговой караул в красных мундирах встретил их
ружейным огнем. Шхуне пришлось взять курс на Большерецк, чтобы
доставить депеши уже оттуда сухим путем. О появлении неприятеля шхуне
удалось сообщить и идущему в Петропавловск "Байкалу", а "Байкал", в
свою очередь, должен был принять меры, чтобы как-нибудь перехватить и
предупредить шедший туда же "Иртыш"...
Англичане, а за ними и французы на этот раз уже не чувствовали
себя в Тихом океане как дома. Враждебно-настороженно смотрели на них
океанские берега, беспокоила неизвестность и со стороны Амура. Все
шпионские экспедиции и Гиля, и Пима, и Остена и тайные высадки
миссионеров, упорно продолжавшиеся целыми эскадрами поиски погибшего
Франклина неизменно разбивались о бдительность Муравьева: эти берега
для англичан по-прежнему оставались неразгаданной тайной.
В конце апреля команды английского пятидесятипушечного фрегата
"Президент" и французского шестидесятипушечного "Ля Форт" во главе со
своими адмиралами с любопытством наблюдали в перуанском порту Каллао
за спешным уходом русского одинокого сорокапушечного фрегата "Аврора".
Еще накануне успевшие подружиться офицеры всех трех кораблей
посещали друг друга, вместе бродили по городку - и вдруг... Уж не
получили ли русские сведений об объявлении дойны? Надо, видимо,
гнаться за "Авророй" или хотя бы проследить, куда она ушла!
Прошло десять дней. И вот известие о том, что война в Европе идет
уже больше двух месяцев! Известие прекратило колебания, но сборы
растянулись еще на десять дней. Выступили. Куда же направить путь?
Конечно, прежде всего к Сандвичевым островам, к этому тихоокеанскому
перекрестку морских путей, - там можно узнать последние новости и
решить.
Действительно, здесь ожидала союзников новость: стоявший на якоре
русский фрегат "Диана" несколько дней тому назад ушел в неизвестном
направлении...
Неприятно... Гнаться за ним? Поздновато, не нагонишь. Зато оба
корабля можно надеяться почти наверное застать в Петропавловске, так
как ведь деваться им больше некуда! Там, конечно, укрылась вся русская
эскадра! Об Амуре и не подумали - закрыт.
Англо-французская армада осторожно приблизилась к Авачинской губе
и выслала на разведку пароход с возглавлявшим разведку самим
английским адмиралом Прейсом на борту.
Адмирал Прейс слыл старым морским волком. Припрятав английский
флаг, он поднял американский, осторожно вошел в бухту и осмотрелся.
Да, англо-французы не ошиблись: здесь спокойно стояли
выскользнувшие из рук "Аврора" и "Диаиа". Но где же остальные? Где до
отказа нагруженные драгоценными алеутскими мехами корабли
Российско-Американской компании?
Прейс был разочарован и смущен. Но в еще большее смущение его
привели жерла пушек на нескольких батареях: "Когда же эти черти успели
соорудить батарею? Откуда столько орудий?" Опытный глаз адмирала по
достоинству оценил проделанную работу и расстановку батарей. Прейс
быстро сообразил, что пушки сняты с бортов "Авроры" и "Дианы", и,
заметив приближавшееся сторожевое судно русских, приказал дать
пароходу задний ход...
В американский флаг никто из защитников Петропавловска не
поверил. На следующий день, однако, ожидаемая атака не осуществилась.
Прейс застрелился, предоставив расхлебывать заваренную кашу остальным,
так как на совете еще накануне вечером он твердо поддерживал
предложение участвовавших - атаковать.
Растерянность и похороны, тревожные сведения, полученные от
рабочих-американцев о том, что русская эскадра собирается в
Петропавловск с большими войсками, - все это заставило с атакой более
не медлить: она состоялась через три дня...
Крохотный отряд русских защитников, воодушевленных решением
умереть, но не сдаваться, использовал свое преимущество - знание
местности - и на выбор расстреливал участников французского десанта, а
затем, прижавши французов штыковой атакой к отвесной стене
обрывающейся здесь горы, опрокинул их. Французы бросались вниз и
сотнями гибли у подножья утеса. Тем временем русские батареи громили
растерявшиеся и приближавшиеся на выстрел английские и французские
корабли. Беглый ружейный огонь беспощадно косил спешивших к лодкам и
сгрудившихся около них людей.
Сильно подбитые метким артиллерийским огнем и накренившиеся на
борт фрегаты - английский "Президент" и французский "Ля Форт" - с
десятком пробоин в своих подводных и надводных частях бежали из бухты
во главе союзной эскадры. Трупы погибших офицеров и солдат десятками
выносились в море.
Напечатанное за границей сообщение о том, что взятие
Петропавловска не являлось целью набега, подлило масла в огонь: пресса
требовала и добилась военного суда и казней неспособных и обнаруживших
трусость командиров.
Французский адмирал Депуант, унаследовавший командование союзной
эскадрой, был смещен и умер через несколько месяцев... Лондон и Париж
продолжали реагировать на позорный разгром очень болезненно.
"Это не несчастье, - вопила пресса, - это пятно, которое
необходимо во что бы то ни стало изгладить из книги истории. Больше
того, это вина, и даже - преступление".
В довершение, не стесняясь, пресса превозносила доселе
неизвестные имена своих русских врагов, военного губернатора Завойко и
капитана "Авроры" Изыльметьева, и требовала: "Они имеют право на то,
что их имена будут сохранены навеки в летописях флота!"
Торжество горстки победителей было заслуженно и полно, однако
было ясно, что враги не преминут вернуться и не остановятся ни перед
чем, чтобы раздавить дерзкую горсть смельчаков и найти и уничтожить
исчезнувший русский флот.
Тут-то во всем блеске представилось предвидение Невельского: ход
событий требовал немедленного (и неосуществимого) усиления отрезанных
от страны Петропавловска и Камчатки, такого, которое могло бы
противостоять своей силой, снаряжением и запасами соединенному флоту
союзников. Муравьев и Завойко воочию убедились, что российскую мощь в
Тихом океане хранит не Камчатка, а Амур. Убедились, к сожалению, с
опозданием.
Геннадия Ивановича не усыпили успехи петропавловских героев.
Наоборот, тревога за их судьбу нарастала с каждым днем, и он стал
набрасывать генерал-губернатору донесение.
- Прочти и благослови! - Геннадий Иванович положил перед Катей
испачканный кляксами лист.
"Осмелюсь доложить вашему превосходительству, - писал Невельской,
- что в случае продолжения войны и в 1855 году скорое сосредоточение в
Николаевске всего, что находится ныне в Петропавловске и в Японии,
должно, по моему мнению, составлять единственную и главную заботу, ибо
если мы благовременно это сделаем, то неприятель, в каких бы то ни
было превосходных силах здесь ни появился, нам никакого вреда сделать
не может, потому что банки лимана, полная неизвестность здешнего моря,
удаление его от сколько-нибудь цивилизованных портов не на одну тысячу
миль, лесистые, гористые и бездорожные пустынные прибрежья
Приамурского края составляют крепости, непреоборимые для самого
сильного врага, пришедшего с моря... При сосредоточении в Николаевске
судов, людей и всего имущества Петропавловского порта единственный
неприятель для нас, с которым придется бороться, - это мороз и
пустыня, но, чтобы победить его, необходимо, чтобы все наши силы были
обращены на благовременное устройство просторных помещений и на полное
обеспечение из Забайкалья по Амуру сосредоточенных здесь людей
хорошим, и в избытке, продовольствием, медикаментами и теплой
одеждой... Победивши болезни и смертность от скученности, внешний
враг, пришедший с моря, для нас будет здесь уже ничтожен. Прежде чем
доберется до нас, он очутится в совершенно безвыходном положении... и,
таким образом, война здесь будет кончена со славой, хотя и без
порохового дыма и свиста пуль и ядер..." В конце письма Геннадий
Иванович просил уведомить его о решении заблаговременно, чтобы
приготовиться принять несколько тысяч человек со всем их имуществом.
- Этим ты нанесешь окончательный удар своей карьере, но другого
выхода нет, - твердо сказала Екатерина Ивановна.
Письмо пошло 26 октября.
Замалчивая получение этого письма, раздраженный самовольством
генерала Запольского и взбешенный дерзким предложением и намеками
Невельского, Муравьев пожаловался в письме к Корсакову, что Невельской
строит в Николаевске батарею не там, где ему указано, и закончил
словами: "Он, оказывается, так же вреден, как и Запольский, вот к чему
ведет честных людей излишнее самолюбие и эгоизм!.. По газетам ты
увидишь, что к нам собираются от пятнадцати до двадцати судов
французских и английских. Фабрие де Пуант, атаковавший Камчатку,
сменен, новый адмирал раньше конца июня к нам не поспеет, и мы все
успеем приплыть и приготовиться..." - так писал Муравьев.
Итак, казалось, Муравьев в своем мнении насчет Петропавловска не
поколеблен и собирается весной усилить его посредством второго сплава
войск по Амуру! Даже последний вопль отчаяния Невельского не дошел до
сознания Муравьева. Неожиданно сломил его упрямство приказ
генерал-адмирала: "Петропавловск снять и использовать приготовленные к
сплаву войска для укрепления Амура". Муравьев был взбешен: несомненно,
это проделка Невельского.
Теперь Амуру грозило бедствие от неожиданного перенаселения, так
как Невельской о сплаве предупрежден не был. На его бедные возможности
с одной стороны наваливалась петропавловская эскадра, с другой - суда
эскадры Путятина. В устье Амура скопились тысячи людей.
Адъютант Муравьева есаул Мартынов приехал в Петропавловск и
начале марта. Обычно в это время город с трудом просыпался от долгой
зимней спячки и мечтал о близкой весне, о приходе первого корабля с
почтой и снабжением, о давно исчезнувшем из обихода сахаре, пшеничной
муке, чае. Этим мечтам предавались и теперь, но городу не пришлось
поспать - с осени он продолжал кипеть: кончались спешные работы по
укреплению, по восстановлению домов и подбитых батарей и строительству
новых, заканчивался ремонт уцелевших кораблей... К мечтам
примешивалась тревога: весной ожидали англо-французскую армаду.
"Умереть, но не сдаваться, несмотря ни на что!" - такой девиз
прочно укрепился в губернаторском доме Завойко, таким же он был и
повсюду, вплоть до уборщиков снега с зимовавших судов. Измученные
беспокойной зимовкой люди надеялись на краткую передышку до вскрытия
льда.
Есаул привез щедрые награды за прошлогоднюю защиту порта и
секретный, запечатанный пятью черными печатями пакет
генерал-губернатора.
"Наверное, разные распоряжения насчет дальнейшего укрепления и
боевого снаряжения", - подумал Завойко и принялся осторожно вскрывать
пакет, чтобы не повредить печатей.
Зажатый в его коленях мальчуган, один из десяти его сыновей,
нетерпеливо протянул к пакету руки... Нервное, неосторожное движение,
колени разомкнулись, и мальчуган, не выпуская из рук конверта, упал на
пол... Не обращая внимания на вопли сына, Завойко пробежал к жене и
через минуту объявил в канцелярии:
- Немедленно снять Петропавловск, погрузить людей и имущество
порта на суда и выйти в море!
Городом овладела паника: не так-то легко покидать давно
насиженное место, бросить скарб, обжитые дома, коров, лошадей, любимых
ездовых собак, разорять собственными руками по грошам скопленное
хозяйство, рисковать здоровьем и жизнью детей! Последнее было самым
главным. Юлия Фердинандовна, жена губернатора, совершенно растерялась:
что же ей делать со своим десятком "мал мала меньше", при старшем
больном тринадцатилетнем Жорже? Бури студеного моря, переполненные
людьми и животными корабли без печей, ежеминутная возможность встречи
с вражескими флотилиями... Какой ужас!
Есаул Мартынов подгонял: ждать некогда.
- Берите все, все до последней сковороды, до последней вьюшки...
всему найду место!
Еще одно сверхчеловеческое напряжение - и 1 апреля "город на
кораблях" вышел на рейд, к краю еще крепко приросшего к берегам льда.
Пошли в ход ломы, топоры, совки, багры, и 5-го с интервалами, один за
другим, корабли вышли в море...
Их было много, они рассыпались по широкому морскому простору.
Встреча - в гавани Де-Кастри...
Неприятельские крейсера, надеясь на невзломавшийся еще лед в
устье Авачинской губы, проход судов прозевали... Уход флота под носом
стерегущего неприятеля сам по себе был большим успехом, однако встречи
с неприятельскими судами грозили со всех сторон. Враги часто
появлялись на горизонте, подходили и ближе, повергая в трепет
пассажиров, но ни разу не рискнули подойти вплотную и проверить, что
за суда.
Бурное море позади... Однако на сердце не легче: каково будет
устраиваться на новом месте?
В конце июня в очищенный от жителей Петропавловск пожаловал
английский фрегат "Амфитрида"; он уничтожил железные части
разобранного парохода, а затем направился к устью Амура. Не найдя
русского флота и здесь, он выслал на разведку гребные суда, которые
прошли по Амуру верст пять, но не встретили ни русских, ни их
укреплений, ни судов.
- Мы теряемся в предположениях: что сталось с русскими и их
судами? - докладывал командиру "Амфитриды", капитану Фредерику,
вернувшийся с разведки офицер. - Если бар не позволил нашим военным
судам войти в реку, то как же могли русские провести свои? Вероятно,
они скрылись в какой-нибудь бухте Татарского залива! Не сожгли ли они
свои суда и не удалились ли в какую-нибудь крепость в верховьях Амура
или в сердце Сибири?
Храбрый английский офицер, однако, побоялся войти в Амур
поглубже, продлить свою разведку и, наконец, сделать то, что в 1849
году сделал Невельской, - пересечь Амур, войдя в реку вдоль левого
берега, а выйти из нее вдоль правого и пройти дальше к югу... Тогда бы
он наткнулся на русскую эскадру, собравшуюся у мыса Лазарева, увидел
суету разгрузки глубоко сидящих фрегатов и устройство укрепленного