Данилюк Семен. Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

,как бывает при общении с подхватившим инфекцию. Когда в разговоре больного громко уверяют, что выглядит он совершенно здоровым, но при этом слегка отворачиваются, дабы не заразиться. Собственно, сама по себе та стройотрядовская история не выглядела чем-то из ряда вон. Зарплата, которую получали члены штаба ССО - сто семьдесят - сто восемьдесят рублей - была лишь официальным прикрытием других денег, что зарабатывали они в сезон, - разъезжаясь по стройотрядам в качестве региональных командиров и комиссаров. Вадим как человек верткий в эту тему вошел мгновенно и первым же летом оформился комиссаром в университетский стройотряд. Командир стройотряда - старший преподаватель Сергеечев - предложил куратору из штаба ССО не тратить время на объекте, а использовать его с большей пользой для общества, пообещав сохранить полный контроль за ситуацией. Вадим тут же смылся на месячишко в Москву, где у него как раз закрутился очередной роман. Оговоренную же сумму Сергеечев передавал своему комиссару, что называется, на дому. Сверх того, в сентябре он преподнес Непомнящему-младшему единовременно три тысячи рублей премиальных - из "черной" кассы. Само собой, в конверте. Таких деньжищ Вадичка прежде не видывал и, само собой, не устоял. Да у него и в голове не было - устоять. Дают - значит, заслужил. Но сразу вслед за этим в штаб ССО поступил сигнал на Сергеечева, присвоившего, как оказалось, крупную сумму пожертвований, собранных на памятник погибшим студентам. Стало понятно, что три тысячи "неучтенки", что передал он накануне, как раз и были частью украденных денег. Выхода не оставалось - Сергеечева надо было спасать, чтобы спасти себя. Паскудную историю удалось "затихарить" с помощью отца. Казалось бы, навсегда. И вот спустя почти два года она всплыла вновь усилиями человека, о котором Вадим Непомнящий и думать забыл. Антон Негрустуев! Летом этого юродивого, которому до всего есть дело, занесло в университетский стройотряд, и там от какой-то гниды он узнал о непостроенном памятнике. А узнав, состряпал заявление в управление по борьбе с хищениями социалистической собственности. Сергеечев, получив повестку в милицию, примчался прямиком в райком комсомола. В кабинете Вадима он ерзал, смущался, вздыхал, отчаянно потел, уверял в преданности и готовности молчать как партизан, - словом, всем своим видом давал понять, что если его не отмажут, заложит с легким сердцем. Хорошо хоть жалобу из области спустили в Пригородный район, где заместителем начальника служил Звездин, бывший инструктор райкома партии. Звездин пообещал проверку попридержать. Он даже готов был списать заявление в наряд как не подтвердившееся, но лишь при условии, что не будет повторного. А упертый правдолюб накануне вновь звонил в облуправление и интересовался результатами расследования. Огласка дела начисто поломала бы столь удачно начавшуюся карьеру. Непомнящий судорожно искал решение. Но пока не находил. Впрочем один заманчивый выход намечался. Близился Всесоюзный съезд ВЛКСМ. Если пробиться на него делегатом, то затем, с помощью отца, можно будет, не возвращаясь в Тверь, перевестись в Москву. Отряхнуть, так сказать, со своих ног прежние грешки.
    На днях на базе Пригородного райкома комсомола должен начаться выездной семинар по проведению учебы областного молодежного актива. Мероприятие это значилось среди наиважнейших, на которых присутствуют первые лица обкома, возможно - представители ЦК ВЛКСМ. В случае удачи Вадиму Непомнящему было обещано заветное делегатство. Потому организацию семинара Вадим взял под личный контроль и, отложив в сторону всё остальное, скрупулезно перепроверял последние детали. Оставалось согласовать план в райкоме КПСС. За этим Вадим отправился на второй, "партийный" этаж к секретарю по идеологии Таисии Павловне Долговой. Шел, невольно робея, поскольку желчную и суховатую Таисию Павловну заглазно величали серым кардиналом района.
   Вадим деликатно просунул нос в кабинет - в расчете, что будет замечен. - А, комсомол... Что мнешься, как второгодник перед педсоветом? - в обычной, резкой, обманчиво-добродушной манере отреагировала Таисия Павловна. - Комсомол должен не просачиваться, а - врываться. Вы же носители свежих идей. Вам знамя наше по жизни нести.
   Она сделала приглашающий жест. Уже по этой фразе, а главное, по победительности тона, более уместного на трибуне, Вадим безошибочно определил, что Долгова в кабинете не одна. И произносится все это не столько для него, сколько для скрытого за дверью собеседника.
   В самом деле, напротив Таисии Павловны, отодвинутый от нее огромным столом для заседаний, на кончике стула примостился плешивый, затертый мужичонка, в котором Вадим не без труда узнал главного инженера Областной конторы по охране и реставрации памятников.
   Главный инженер сидел, сгорбившись так, что едва возвышался над полированным столом, и все-таки норовил сползти еще ниже.
   - Ты мне голову-то не отводи! - Долгова с аппетитом продолжила учинять очередной начальственный разнос. - Развел у себя в конторе дармоедов... Да если б мы в райкоме так работали, нас бы давно разогнали! Главный инженер с невольной надеждой приподнял голову. Но тут же поспешно пригнулся.
   - И не надо сомнительными поэтами прикрываться. Усадьбу Анненского они, видите ли, надумали реставрировать... У меня у самой дача какой год не достроена. А вот кто за святым следить будет?! Это я тебе про памятники Владимиру Ильичу Ленину! В области этих Лениных под двести штук. Только в нашем районе полтора десятка. И что вы с ними, с Лениными, сделали? Глазенки им краской позамазали, ротики позалепили, носики позатерли. Ленины на Лениных не похожи. И не узнаешь, кто перед тобой: то ли основатель первого в мире социалистического государства, то ли Фантомас...
   Здесь Таисия Павловна была права. Памятники вождю революции возвышались в каждом районном и поселковом центре. Ухаживали за ними с тем же тщанием, с каким идолопоклонники присматривали за тотемами. Уход выражался прежде всего в регулярной чистке от грязи и помета, - несознательные голуби и вороны использовали крутую лысину и плечи вождя как взлетно-посадочную площадку. Кроме того, перед каждым праздником памятник полагалось обновлять, то есть заново красить. Так что на некоторых бюстах и впрямь накапливалось до двадцати-тридцати слоев краски, изменявших облик вождей до неузнаваемости. Причем коллер отпускался все время разный, и Ленины соответственно то и дело меняли окрас. Можно было запросто найти и красных, и бордовых, и даже фиолетовых вождей. Под глазами у многих Ильичей от бесчисленных потеков образовались синюшные опойные бугры.
   Впрочем советский человек кого-кого, а Ильичей узнавал сразу и безошибочно, даже не вглядываясь, по особому, занимаемому в иерархии памятников месту - они устанавливались на центральных площадях, повернутые указующим перстом к зданиям местных советско-партийных органов.
   Причем тыкать пальцем в обкомы и райкомы дозволялось только и исключительно основоположнику государства. Ни от кого другого подобной фамильярности советская власть не терпела. Скажем, некоторые заслуги перед человечеством имел также Александр Сергеевич Пушкин. Конечно, не такие как у Ленина. Но все-таки кое-что поднакопилось. Потому по количеству памятников Сергеичи шли следом за Ильичами. Однако признание признанием, но и забываться не следует. Надо же осознавать свое место!
   В Твери, например, в зеленом скверике на высоком постаменте, обратившись лицом к Волге и склонив курчавую голову, многие годы простоял Александр Сергеевич Пушкин. Мамы катали мимо коляски, на скамейках тихо читали пенсионеры. Текла Волга, менялись поколения. А он, не обращая внимания на людскую суету, задумчиво устремил окаменелый свой взор на водную гладь. Ну, задумался и задумался. Мало ли о чем имеет право призадуматься узаконенный патриарх российской словесности. Но затем на противоположной стороне улицы возвели десятиэтажное здание обкома КПСС, отгородившее поэта от реки. И по городу пошли нехорошие разговоры. К памятнику зачастили странные люди с клочковатыми бородами, начали группками собираться возле него студенты. А однажды после заселения в новый дом секретарь обкома партии Непомнящий выглянул в окно и наткнулся на осуждающий взгляд угрюмо набычившегося Пушкина. Секретарю сделалось отчего-то зябко.
   За ночь нелояльный поэт был демонтирован и вывезен в неизвестном направлении. Скульптору повезло больше - успел умереть. А на готовом постаменте водрузили стелу - в знак дружбы с городом-побратимом Капошваром...
   - В общем гляди мне, еще раз приеду в район и не узнаю Ленина, всю вашу шоблу отправлю красить текстильную фабрику. Ступай пока ! - с некоторым разочарованием от безропотности распекаемого закончила Долгова.
   Главный инженер торопливо поднялся, подхватил потертый портфель и облегченно прошмыгнул мимо сидящего у двери Вадима, обдав того запахом острого пота.
   - Дармоеды! - в спину произнесла Долгова и подобрела лицом, как бы отгородив этим словом и себя, и комсомольского вожака. Уже не суровая хранительница устоев, карающая нерадивых, сидела за столом - на Вадима смотрела строгая мать-наставница, способная пожурить, но и подпереть плечом.
   - Принес для согласования документы по семинару, - Вадим положил перед Долговой утвержденный на бюро план. - Присядь! - властно хмурясь, приказала Долгова. - Как работается?
   - Нормально.
   - А должно быть не "нормально", а в удовольствие! - Нотут же Долгова смягчилась: - Хотя в целом райком партии тобой доволен. Мне на днях отец твой звонил. Просил поддержать твою кандидатуру в качестве делегата от района на съезд ВЛКСМ. Пообещала. Правда, имеются и сомневающиеся - в райком поступают отдельные сигналы. - Таисия Павловна приподняла всезнающую бровь.- Что это за мутная история с деньгами? - Поклеп и происки завистников! - с ходу отмел Вадим. Долгова прищурилась: - Очень надеюсь. Если так, думаю, сумею тебя отстоять.
   - Спасибо.
   - Спасибой не прокормишься. Делом доказывай, - Таисия Павловна подтянула к себе план семинара, вписала от руки несколько строк. - Москва планирует организовать всесоюзную выставку молодых художников "Молодость страны", посвященную ХХ съезду ВЛКСМ. Нам поручено отобрать лучшие областные произведения. С Союзом художников я договорилась - конкурс будет проведен прямо на турбазе, во время семинара. Вот для тебя дополнительный шанс: организуешь всё на высоком уровне - заткнешь рот недругам, и, считай, место на съезде твое. Так что - расстарайся. Да, на встречу почетных гостей посади двух инструкторов: Маргелова, нахальный такой, и непременно еврейчика своего.
   - Эрлихмана?
   - Вот-вот. Тут у тебя очень выигрышный момент.
   Вадим самодовольно прищурился. Вообще-то он был убежден, что всякий нормальный человек в душе чуть-чуть антисемит. И интеллигентный человек отличается от других прежде всего умением это чувство скрывать. Сам Непомнящий научился скрывать преискуснейше. Проявления антисемитизма в райкоме он искоренил даже в мелочах. Более того, инструктор орготдела Григорий Эрлихман выступал своего рода полигоном, на котором шлифовался интернационализм райкомовских работников. В комсомоле, например, исстари утвердилось панибратски уважительное обращение друг к другу по отчеству - "Дмитрич", "Анатольич". Это было и удобно, и прозорливо. Если какой-нибудь Анатольич приподнимался над другими по служебной лестнице, наутро он совершенно естественно превращался в Сергея Анатольевича. Так вот, к Григорию Эрлихману, единственному, даже в официальной обстановке, обращались по имени. Душевно тонкие сослуживцы старательно избегали отчества - "Лейбович", - дабы тем самым не обидеть товарища.
   Единственным, кто позволял себе недружелюбные выпады против Эрлихмана, был... его лучший дружок Валентин Маргелов. Выросший в потомственной пролетарской среде,Маргелов был стихийным, неприкрытым антисемитом. Правда, всякий раз, произнося очередной спитч против зажравшихся сионистов в присутствии Эрлихмана, он оговаривался: "К присутствующим это, разумееется, не относится". Гордый проявленной деликатностью, оглядывался орлом, - заметили ли. Если нет, искал случай повторить. Эрлихман на выпады приятеля реагировал достаточно благодушно. Вздыхал, но отмалчивался. Лишь укоризненно покачивал курчавой шевелюрой, когда Загоруйко, увлекшись, переходил на личности.
   Вадим не сомневался, что втайне Эрлихман ненавидит заклятого своего друга, и, случись возможность безнаказанно всадить нож в бок, не откажет себе в этом удовольствии.
   Впрочем, в руководителе главное - умение отделять существенное от частного. Существенным же было то, что оба - и выходец из семьи еврейского портного, и сын машиниста козлового крана - не имели других покровителей, кроме Вадима, а потому на их личную преданность Непомнящий вполне мог рассчитывать. К тому же удачно дополняют друг друга: Маргелов был инициативен, но бестолков. Эрлихман - толков, но безынициативен. Вместе они составляли идеальную связку.
   - Демонстрацию дружбы народов обеспечу, - с тонкой улыбкой пообещал Вадим Долговой. - Кстати, не забудь, - остановила его в дверях Таисия Павловна. - На семинаре должны в обязательном порядке присутствовать все члены райкома комсомола.
   - Раз надо, будут, - уныло понурился Вадим.
   Понурился вот из-за чего: когда Непомнящий принял Пригородный райком комсомола, его ожидал неприятный сюрприз - членом бюро оказался не кто иной, как окаянный Листопад.
   После защиты диссертации Иван вернулся в Перцовский сельхозвуз. Верный слову, данному дядьке, он развернул такую бурную общественную деятельность, что вскорости - при содействии ректора - как молодой перспективный доцент оказался во главе институтского комитета комсомола, а как секретарь был избран в состав бюро райкома ВЛКСМ. Первым желанием Вадима было вывести Листопада из состава бюро. Заодно и отомстить человеку, походя уведшего из-под него любимую девушку .Но это оказалось непросто, - избирался тот от крупнейшей первичной организации района. Можно было бы провести комплексную проверку и наверняка накопать компрометирующий материал, - Листопад не изменился, жил громко, чередуя публикации в научных журналах с развеселыми загулами, о которых злословил весь Перцов. Но и такой ход выглядел рисковым. Вадим не сомневался, что Антон Негрустуев поделился с дружком информацией насчет кражи стройотрядовских денег. И, если обозленный Листопад вдруг прознает, что за всей этой историей стоит Непомнящий, - это все равно, что в тлеющий костерок плескануть канистру бензина. Скандал полыхнет по всей области и неминуемо спалит самого Вадима. То есть силовой метод не подходил. Но и оставлять все как есть было нельзя. На первом же бюро насмешливый доцент, на кончике языка которого всегда сидел черт, едва не порушил вчистую авторитет нового секретаря, принявшись вспоминать о его шкодах в колхозе имени товарища Лопе де Вега. Тогда, по инициативе Непомнящего, высокие стороны встретились на нейтральной территории - в ресторане "Селигер" - и вступили в переговоры о принципах дальнейшего сосуществования. Вадим Непомнящий предложил, забыв старое, заключить договор о дружбе и взаимопомощи: мол, помогаем друг дружке двигаться вверх каждый по своей линии. Листопад осторожно склонялся к вооруженному нейтралитету - приглядимся. В конце концов, после двух "Столичных" сошлись на пакте о ненападении. То есть Листопад не посягает на авторитет Непомнящего, а Непомнящий в свою очередь закрывает глаза на то, что секретарь крупнейшей комсомольской организации игнорирует заседания райкома.
   Но договоренности договоренностями, а что может выкинуть непредсказуемый доцент на семинаре в присутствии высокого начальства, оставалось только догадываться. Вадим зябко поежился.
 
   * Едва он вернулся в свой кабинет, как дверь за его спиной скрипнула, и в нее протиснулось потное стесняющееся лицо, при виде которого Вадим Непомнящий брезгливо поморщился. После жалобы Негрустуева старший преподаватель университета Сергеечев принялся ходить в райком как на работу - в поисках спасения от нежданной беды. Приходил, усаживался. Тяжко вздыхая, произносил неизменное: "Вот ведь какие люди бывают завистливые..." - и выжидательно замолкал. Сокрушенный, намекающий вид подельничка вызывал в Вадиме сильнейший зуд. В последний раз, уже не церемонясь, он попросту выставил Сергеечева из райкома, предложив являться только при наличии новостей. Но, видно, недостаточно убедительно предложил, раз приперся заново. Непомнящий собрался без церемоний высказать незадачливому, подставившему его воришке все, что о нем думал. Но не высказал: уж очень непривычно поблескивали глазки у старшего преподавателя.
   - Есть новости?
   - Так это...чего узнал-то... - кончик носа Сергеечева стремительно наполнился влагой. - Негрустуев-то наш, оказывается, на комиссию идет.
   - Что за комиссия? - буркнул Вадим.
   - На отчисление. Экзамен по земельному праву. У самого профессора Суханова.
   - И что - выгонят?!
   - Так наверняка. Если бы просто не сдал, а то ведь он профессору такого нахамил, что тот уж наверняка не простит. Да и я от себя с Григорием Александровичем переговорю. Усилю.
   Вадим широко, от души улыбнулся. Выгнанный за неуспеваемость жалобщик - совсем другой поворот сюжета. Мстительный клеветник совсем не то, что бескорыстный правдолюбец. Это и впрямь решенный вопрос. Теперь Непомнящий посмотрел на визитера с некоторой даже приятцей.
 
   Свободу Анджеле Дэвис!
 
   Комсомольский семинар был организован на территории туристической базы "Орлик".
   Руководство турбазы освободило под молодежный актив два одноэтажных барака с комнатами на пять-шесть человек, - дабы были под постоянным приглядом. Для высоких гостей, само собой, подготовили отдельные домики. Иван Листопад прибыл на турбазу на такси к пятнадцати часам - в компании Вики и Нинки Митягиной, которую он прихватил прямо из ресторана "Селигер". Неделю назад Торопин, надев самый неотразимый свой, кремовый костюм и "зарядив" десяток карточных колод, укатил на осенние заработки в Сочи. И Нинка скучала в одиночестве . В корпус ввалились весело. Но при виде обшарпанного барачного коридора с болтающимися под потолком закопчеными двадцативаттовыми лампочками женщины поскучнели. Возле входа за столиком, обложенный списками, корпел инструктор райкома Маргелов. - Тэк, Листопад, Перцовская первичная организация, - важно протянул он. - Для вас выделена койка в номере пятнадцатом вместе с товарищами из весьегонского ОПХ "Путь к коммунизму". А посторонних попрошу удалиться.
   Пасмурный Листопадов взгляд Маргелова обеспокоил, и он поспешил подстраховаться. - Размещение утверждено лично первым секретарем.
   - Вижу. А где сам этот засранец?
   - Так он позже... В смысле вы это о ком?
   Запоздалый вопрос прозвучал в пустоту, - хлопнув дверью, Иван отправился в дирекцию турбазы.
   В кабинете директора шло производственное совещание, когда туда зашел представительный высоченный мужчина в добротном костюме, выглядывающем из-под распахнутого плаща.
   Вошедший оглядел сидящих, и те под начальственным его взглядом начали привставать. - Сидите, сидите. Сегодня я просто гость, - он сделал осаживающей жест, подошел к поднявшемуся навстречу директору, радушно пожал протянутую навстречу руку.
   - Я буквально на минуту. Как там наши гаврики, не очень шумят?
   - Пока никаких претензий, - директор прокашлялся и на всякий случай чуть ссутулился.
   - Надеюсь, и не будет. Мне, пожалуйста, что-нибудь относительно скромненькое, но, само собой, отдельно. Не выношу шума. И - желательно пока не оповещать. Хочу приглядеться.
   - Да, конечно, - директор понимающе закивал и пальцем выдернул из-за стола завхоза. - Если что-то не понравится, заменим.
   - Даже не беспокойтесь. На работе я не прихотлив, - гигант изобразил общий доброжелательный жест и в сопровождении суетящегося завхоза вышел.
   Директор турбазы облегченно вернулся в свое кресло. Его предупредили о предстоящем визите высокого областного начальства. Но спросить, кто именно прибыл инкогнито, он не решился.
   "Скромненько" оказалась двухкомнатная мансарда в деревянном двухэтажном здании в отдаленном углу турбазы. В мансарду вела наружная витая металлическая лестница, упиравшаяся в ажурный балкончик.
   - А ничо, - Иван попрыгал на лестнице, отчего она загудела, - под газом скатываться вниз даже удобно.
   Он подмигнул Нинке, обхватил Вику за плечи:
   - Ну шо, подруга дней моих суровых? Давно мы что-то гульки не закатывали! Может, отхохмим чего-нибудь эдакого? Покажем паскуде Вадичке, как надо мероприятия организовывать. Митинг, к примеру, созовем.
 
   * К тому времени, когда первый секретарь Пригородного райкома комсомола Непомнящий прибыл в "Орлик", над притихшей вечерней турбазой громыхала развеселая похабная песнь: "Ему девки говорили". В хоре разудалых голосов Вадим с беспокойством распознал рев Листопада.
   - Он самый, - услужливо подтвердил Маргелов. - С час как горланит. То есть самовольно занял. Я пытался... Девок с собой привез. Многие товарищи из отдаленных районов недоумевают.
   - А почему не обеспечили? Где члены бюро?
   - Так они как раз пошли разбираться, - Маргелов глянул на часы. Смутился. - Часа два уж. Главное, ведь всё на глазах. Престиж как бы. Да и областное начальство вот-вот подъедет...Ой, не у них ли?!
   Вадим встревоженно обернулся, - над отдаленной частью турбазы поднимался клуб дыма.
   
   * ... - Никак горит?
   Отдыхающие, вяловато вытягивающиеся после ужина из столовой, со сладкой тревогой всматривались в густой дым над двухэтажным деревянным корпусом на отшибе.
   - Пожар как будто в мансарде, - с тихой надеждой произнес кто-то. - Перепились-таки баламуты. Поглядеть разве.
   Первые, жидкие группки людей, укутанных в дождевики и набухшие от сырости рваные штормовки, натянутые поверх толстенных свитеров, потянулись на дым.
   Когда Вадим подбежал к мансарде, под балконом уже столпилось в беспокойстве человек тридцать. И еще продолжали подтягиваться. На задымленном крыльце показался Иван Листопад. - Граждане! - громыхнул он. - Прошу сохранять спокойствие. Усилиями героического комсомола пожар, грозивший уничтожить родную турбазу, предотвращен!
   К изумлению волнующихся под балконом людей, человек, крупная фигура которого едва угадывалась из-за клубов дыма, нагнулся, поднял на вытянутых руках широкий металлический круг, так что огонь оказался у него над головой, и эффектно стряхнул тлеющее месиво вниз - на залитый лужами асфальт.
   - От звонари! - разочаровались внизу, поняв, что трупов в огне на этот раз не дождаться. - Пошли отсюда. Но человек на балконе, не давая разойтись, выбросил вверх раскрытую ладонь.
   - Товарищи! Дорогие мои товарищи, - зычным и в то же время подрагивающим от чувства голосом выкрикнул он. - Я обращаюсь к вам, моим товарищам по стране Советов. Сейчас, в позднюю распутицу, миллионы советских граждан, прервав ударный труд на стройках пятилетки, разъехались на заслуженный отдых по бескрайним просторам нашей великой Родины. Горячими источниками Минеральных вод залечивают гастриты и язвы труженики прилавка, в ведомственных пансионатах переводят дух руководители крупных индустриальных гигантов и их секретарши, в элитных санаториях Ялты и Большого Сочи... В общем там тоже есть кому отдыхать! А вы вот здесь.
   В толпе обреченно вздохнули. Соблазненные дармовыми путевками, они угрюмо отбывали отведенный им двадцатидневный срок, неприкаянно бродя по разбитым аллеям, меж гниющих листьев. По вечерам в промозглом летнем клубе внимали со слабыми улыбками осипшему, тихо ненавидящему всех сторублевому массовику-затейнику или дремали в холлах у сломанных телевизоров. А возбуждались лишь три раза в день: при обсуждении незатейливого меню. И с нетерпением ожидали часа возвращения в родные места, откуда их в директивном порядке "соскребли" по трем нищим нечерноземным областям.
   - И нам здесь хорошо! - объявил оратор. Чем всех удивил. - Но можем ли мы, советские люди, вкушать прелести социализма и с аппетитом поглощать капустные котлеты, в то время как на Западе грубо попираются права человека? Или, потушив наш маленький, локальный пожарчик, - он ткнул в дотлевающие ошметки, - будем считать, что погасили бушующее пламя, разжигаемое империалистическими агрессорами?
   Вадим, высунувшись из-за спин собравшихся, ойкнул, - позади Листопада угадывались глумливые лица членов бюро райкома. Он принялся опасливо оглядывать толпу. - Доживают в индейских резервациях последние из могикан, гибнут преследуемые куклуксклановцами негры! - гремел меж тем воодушевившийся вития. - Пентагон плотоядно поигрывает волосатыми лапами по ядерным клавишам! В застенках США томится Анджела Дэвис, женщина черной кожи, поднявшая свой голос против расизма. В тюрьму брошен пламенный борец против апартеида Нельсон Манделла. Тоже немалой души человек! Так можем ли мы с вами оставаться безучастными к бедам других, не столь счастливых народов?