Страница:
– Я лучше предпочитаю наличными те триста турских ливров, что стоит перстень, – рассмеялся Каверлэ, протягивая Аженору руку.
Рыцарь быстро отошел назад и встал у окна, выходившего на реку.
– Этот перстень принадлежит королеве Бланке Кастильской, – сказал он, снимая его с пальца и вытягивая руку прямо над Соной, – и я везу его королю Франции. Если ты дашь слово, что отпустишь меня и я тебе поверю, гарантирую тебе тысячу золотых экю. Если ты откажешься, я брошу перстень в реку, и ты потеряешь все – и перстень и выкуп.
– Пусть так, но ты в моих руках, и я тебя повешу.
– Весьма слабое утешение для хитрого пройдохи, вроде тебя. Ты не ценишь мою голову в тысячу золотых экю, это доказывает то, что ты не говоришь «нет»…
– Я не говорю «нет», – перебил Каверлэ, – потому что…
– Потому что ты боишься, капитан. Скажи «нет», и перстень потерян, а потом, если хочешь, можешь меня повесить. Ну что, да или нет?
– Черт возьми! – в восхищении воскликнул Каверлэ. – Да ты, я вижу, малый храбрый. Даже твой оруженосец глазом не моргнул. Бес меня задери! Клянусь печенкой нашего святого отца, папы римского, ты мне нравишься, рыцарь.
– Прекрасно, я от души тебе признателен, но отвечай.
– А что я должен ответить?
– Да или нет, другого я не требую, вот мое последнее слово.
– Будь по-твоему, да.
– Отлично! – воскликнул рыцарь, снова надевая на палец перстень.
– Но лишь при одном условии, – заметил капитан.
– Каком?
Каверлэ собрался уже ответить, но громкий шум отвлек его внимание; шум доносился с другого края поселения, вернее, лагеря, разбитого на берегу реки и окруженного лесом. В дверь просунулись несколько озабоченных солдат, которые кричали:
– Капитан! Капитан!
– Слышу, слышу, иду, – ответил кондотьер, привыкший к подобного рода тревогам. – Потом, повернувшись к рыцарю, сказал: – А ты оставайся здесь, тебя будет охранять дюжина солдат. Надеюсь, тебе понятно, какую честь я тебе оказываю, а?
– Ладно, – согласился рыцарь. – Но пусть они ко мне не подходят, потому что, если хоть один из них сойдет с места, я швырну перстень в Сону.
– Не подходите к нему, но глаз с него не спускайте, – приказал Каверлэ своим бандитам и, кивнув рыцарю – Каверлэ так ни на секунду и не приоткрыл забрало шлема, – уверенным, привычным шагом направился в то место лагеря, где стоял невообразимый шум.
Все то время, что Каверлэ отсутствовал, Молеон и его оруженосец стояли у окна; стражники находились в другом конце комнаты, застыв перед дверью.
Шум продолжался, хотя и шел на убыль, потом совсем прекратился, и через полчаса Гуго де Каверлэ появился снова, ведя за собой нового пленника, которого захватил отряд наемников, раскинувший над этой местностью своего рода сеть для ловли жаворонков.
Пленник, высокий и крепко сбитый, был похож на сельского дворянина; на нем был проржавевший шлем и латы, которые его предок, казалось, подобрал на поле битвы при Ронсевале.[87] Первое впечатление, которое производил его нелепый наряд, вызывало смех; но какая-то гордость в осанке, решительность в манере держаться, хотя он и пытался напустить на себя смиренный вид, внушали наемникам если не почтительность, то настороженность.
– Вы хорошо его обыскали? – спросил Каверлэ.
– Да, капитан, – ответил немец-лейтенант, кому Каверлэ был обязан удачным выбором позиции, занятой его отрядом; выбор этот был внушен лейтенанту не ее удобным расположением, а отличными винами, которые уже в те времена делали на берегах Соны.
– Когда я говорю о нем, – пояснил капитан, – я имею в виду и его людей.
– Будьте спокойны, все сделано как следует, – ответил немец.
– И что вы у них нашли?
– Одну марку[88] золота и две марки серебра.
– Браво! – воскликнул Каверлэ. – Кажется, денек обещает быть недурным. Потом он повернулся к новому пленнику.
– А теперь, мой паладин, давайте немного поболтаем, – начал Каверлэ. – Хотя вы очень похожи на племянника императора Карла Великого, меня вполне устроило бы узнать из ваших собственных уст, кто вы такой. Ну-ка, расскажите нам о себе откровенно, без всяких оговорок и умолчаний.
– Я, как вы можете убедиться по моему выговору, – ответил незнакомец, – бедный арагонский дворянин, путешествующий по Франции.
– И правильно делаете, – согласился Каверлэ. – Франция – страна красивая.
– Верно, вот только время вы выбрали неподходящее, – заметил лейтенант. Молеон не сдержал улыбки, потому что он лучше, чем кто-либо, мог оценить меткость этого наблюдения.
Дворянин-иностранец держался с невозмутимым спокойствием.
– Ладно, ты нам лишь сказал, откуда ты, – продолжал Каверлэ, – то есть половину из того, что нам хочется узнать. Ну а звать тебя как?
– Если я вам скажу свое имя, это вам ничего не даст, – ответил рыцарь. – Впрочем, у меня нет фамилии, я бастард.
– Если ты не еврей, турок или мавр, – настаивал капитан, – у тебя должно быть имя, данное при крещении.
– Меня зовут Энрике, – ответил рыцарь.
– Будь по-твоему. А сейчас подними-ка забрало, чтобы мы смогли увидеть твое доброе лицо арагонского дворянчика.
Незнакомец заколебался и осмотрелся вокруг, словно желал убедиться, нет ли здесь его знакомых.
Каверлэ, которому наскучило ожидание, взмахнул рукой. Тогда один из наемников подошел к пленнику и, ударив рукояткой меча по шишаку его шлема, приоткрыл железное забрало, скрывавшее лицо незнакомца.
Молеон вскрикнул: это лицо было вылитым портретом несчастного великого магистра, дона Фадрике, в гибели которого он не мог сомневаться, ибо держал его голову в собственных руках.
Побледнев от испуга, Мюзарон осенил себя крестным знамением.
– Ага! Вы знакомы! – воскликнул Каверлэ, поочередно окинув взглядом Молеона и рыцаря в проржавевшем шлеме.
Услышав это восклицание, незнакомец не без тревоги посмотрел на Молеона, но первый же взгляд убедил его, что он впервые видит рыцаря, и успокоился.
– Ну что? – спросил Каверлэ.
– Вы ошибаетесь, я не знаю этого дворянина, – ответил он.
– Ну а ты?
– Я тоже, – подтвердил Молеон.
– А тогда почему ты вскрикнул? – допытывался капитан, настроенный весьма недоверчиво, несмотря на отрицательные ответы обоих пленников.
– Потому что мне показалось, что твой солдат, сбивая ему шишак, снесет незнакомцу голову.
Каверлэ захохотал.
– Какая же у нас дурная слава, – сказал он. – Но все-таки, рыцарь, скажи честно, ты знаком или не знаком с этим испанцем?
– Даю слово рыцаря, что вижу его в первый раз, – ответил Аженор.
Но, произнося эту клятву, которая была истинной правдой, Молеон не смог сдержать волнения, вызванного этим странным сходством.
Каверлэ переводил глаза то на одного, то на другого. Незнакомый рыцарь вновь обрел невозмутимость и казался каменной статуей.
– Ну ладно, – сказал Каверлэ, сгорая от желания проникнуть в его тайну. – Тебя взяли первым, рыцарь… Я забыл спросить, как тебя зовут. Но, может, ты тоже бастард?
– Да, бастард, – подтвердил Молеон.
– Хорошо, – ответил командир наемников. – Что ж, выходит, у тебя тоже нет имени?
– Почему же нет, есть, – возразил рыцарь. – Имя мое Аженор, а поскольку родился я в Молеоне, то обычно меня зовут бастард де Молеон.
Каверлэ бросил взгляд на незнакомца, чтобы убедиться, не произвело ли на того впечатления имя, произнесенное рыцарем.
На лице испанца не дрогнул ни один мускул.
– Ну что ж, бастард де Молеон, – сказал Каверлэ, – тебя взяли первым, поэтому сначала мы покончим с твоим делом. Затем перейдем к сеньору Энрике. Итак, мы договорились: две тысячи экю за перстень.
– Тысячу, – поправил Аженор.
– Ты так считаешь?
– Уверен.
– Будь по-твоему. Значит, за перстень тысяча экю. Но ты мне ручаешься, что это перстень Бланки Бурбонской?
– Ручаюсь.
На лице незнакомца появилось удивление, не ускользнувшее от Молеона.
– Королевы Кастилии? – спросил Каверлэ.
– Да, – подтвердил Аженор.
Незнакомец стал прислушиваться еще внимательнее.
– Свояченицы короля Карла Пятого? – уточнил капитан.
– Именно.
Незнакомец весь обратился в слух.
– Той самой, что заточена в замке Медина-Сидония по приказу короля дона Педро, ее мужа? – спросил Каверлэ.
– Той самой, что по приказу своего мужа дона Педро задушена в замке Медина-Сидония, – ответил незнакомец спокойным, хотя и многозначительным тоном.
Молеон с удивлением взглянул на него.
– Вот оно что! – воскликнул Каверлэ. – Это осложняет дело.
– Откуда вам известна эта новость? – спросил Молеон. – Я считал, что первый привезу ее во Францию.
– Разве я не сказал вам, что я испанец и приехал из Арагона?[89] – поинтересовался незнакомец. – Я узнал об этой беде, что наделала в Испании много шуму, перед самым отъездом.
– Но если королеву Бланку Бурбонскую задушили, каким образом у тебя оказался ее перстень? – спросил Каверлэ.
– Потому что перед смертью она дала его мне, чтобы я отвез перстень ее сестре, королеве Франции, а также рассказал ей, кто убил Бланку и при каких обстоятельствах она погибла.
– Значит, вы были свидетелем последних мгновений ее жизни? – живо спросил незнакомец.
– Да, – ответил Аженор, – и даже убил ее палача.
– Мавра? – поинтересовался незнакомец.
– Мотриля, – уточнил рыцарь.
– Правильно, но вы не убили его.
– Как так?
– Вы только его ранили.
– Черт возьми! – воскликнул Мюзарон. – Если бы я знал об этом, у меня ведь в колчане было еще одиннадцать стрел!
– Хватит об этом, – прервал их Каверлэ. – Может быть, вам все это и очень интересно, но меня это никак не касается, ведь я не испанец и не француз.
– Правильно, – согласился Молеон. – Поэтому, как мы договорились, ты забираешь все, что у меня есть, и возвращаешь свободу мне и моему оруженосцу.
– Об оруженосце речи не было, – сказал Каверлэ.
– И, само собой, оставляешь мне перстень, а я в обмен на него плачу тебе тысячу турских ливров.
– Прекрасно, но остается еще одно маленькое условие, – напомнил капитан.
– Какое?
– О котором я сказал в ту минуту, когда нас прервали.
– Да, помню, – подтвердил Аженор. – Ив чем же оно заключается?
– В том, что, кроме тысячи турских ливров – столько, по-моему, стоит данный тебе пропуск, – ты еще должен прослужить в моем отряде всю первую кампанию, участвовать в которой король Карл Пятый соизволит нас нанять, или в той кампании, что будет угодно провести мне.
Молеон встрепенулся от удивления.
– Ага, ну да, таковы мои условия, – продолжал Каверлэ. – Все будет так или не будет вовсе. Ты дашь подписку, что вступишь в отряд, и ценой этого обязательства получишь свободу… на время, конечно.
– Ну, а если я не вернусь? – спросил Молеон.
– Да нет, вернешься, – ответил Каверлэ. – Ведь ты сам сказал, что держишь слово.
– Ну хорошо! Будь по-твоему! Я согласен, но с одной оговоркой.
– Какой?
– Ни под каким предлогом ты не будешь заставлять меня воевать против короля Франции.
– Ты прав, я не подумал об этом, – сказал Каверлэ. – Я ведь подчиняюсь только королю Англии, да и то… Значит, мы составляем договор, а ты его подпишешь.
– Я не умею писать, – ответил рыцарь, который безо всякого стыда признавался в невежестве, широко распространенном среди дворянства той эпохи. – Писать будет мой оруженосец.
– А ты поставишь крест! – воскликнул Каверлэ.
– Поставлю.
Молеон взял пергамент, перо и протянул их Мюзарону, который под его диктовку написал:
«Я, Аженор, рыцарь де Молеон, обязуюсь сразу же, как исполню мое поручение при дворе короля Карла V, отыскать мессира Гуго де Каверлэ всюду, где он будет находиться, и служить у него (вместе с моим оруженосцем) во время его первой кампании, лишь бы сия не велась ни против короля Франции, ни против сеньора графа де Фуа, моего сюзерена».
– А как же тысяча турских ливров? – вкрадчиво осведомился Каверлэ.
– Верно, о них-то я и забыл.
– Вот именно! Зато я помню. Аженор продиктовал Мюзарону:
«А помимо уже сказанного, я передам господину Гуго Каверлэ сумму в тысячу турских ливров, которую я признаю своим долгом ему, в обмен на временную свободу, что он мне даровал».
Оруженосец поставил дату, после чего рыцарь взял перо так, словно бы схватил кинжал, и лихо начертил крест.
Каверлэ взял пергамент, очень внимательно его прочел, набрав горсть песку, присыпал еще не просохшую подпись, аккуратно сложил эту расписку и засунул за поясной ремень своего меча.
– Ну вот, теперь все как надо, – заметил он. – Можешь ехать, ты свободен.
– Послушай, – обратился к Каверлэ незнакомец. – Поскольку я спешу и меня тоже ждут в Париже по важному делу, я предлагаю тебе за себя выкуп на тех же условиях, что и рыцарь. Тебя это устроит? Отвечай быстрее.
Каверлэ рассмеялся.
– Но я же тебя не знаю, – сказал он.
– Разве ты лучше знал мессира Аженора де Молеона, который, мне кажется, находится в твоих руках всего час?
– Не скажите! – воскликнул Каверлэ. – Нам, людям наблюдательным, не нужно даже часа, чтобы оценить человека, а за тот час, что он провел у меня, рыцарь сделал кое-что, что позволило мне лучше его узнать.
Арагонский рыцарь как-то странно улыбнулся.
– Значит, ты мне отказываешь? – спросил он.
– Ну да.
– Ты пожалеешь об этом.
– Неужели?
– Послушай! Ты отнял у меня все, что при мне было, поэтому сейчас мне тебе дать больше нечего. Возьми в заложники моих людей, мои экипажи и оставь мне только коня.
– Черт возьми! Хорошенькое одолжение ты мне делаешь! Твои экипажи и люди принадлежат мне, раз я их захватил.
– Тогда позволь мне хотя бы сказать несколько слов этому молодому человеку, раз уж ты его отпустил.
– Пару слов о твоем выкупе?
– Конечно. Сколько ты с меня возьмешь?
– Ту сумму, что взяли у тебя и твоих людей, то есть марку золота и две марки серебра.
– Согласен, – ответил испанец.
– Ну и ладно, – сказал Каверлэ. – Говори с ним о чем захочешь.
– Выслушайте меня, рыцарь, – сказал арагонский дворянин.
И оба отошли в сторонку, чтобы поговорить более свободно.
XIII. Каким образом арагонский рыцарь выкупил себя за десять тысяч золотых экю
Рыцарь быстро отошел назад и встал у окна, выходившего на реку.
– Этот перстень принадлежит королеве Бланке Кастильской, – сказал он, снимая его с пальца и вытягивая руку прямо над Соной, – и я везу его королю Франции. Если ты дашь слово, что отпустишь меня и я тебе поверю, гарантирую тебе тысячу золотых экю. Если ты откажешься, я брошу перстень в реку, и ты потеряешь все – и перстень и выкуп.
– Пусть так, но ты в моих руках, и я тебя повешу.
– Весьма слабое утешение для хитрого пройдохи, вроде тебя. Ты не ценишь мою голову в тысячу золотых экю, это доказывает то, что ты не говоришь «нет»…
– Я не говорю «нет», – перебил Каверлэ, – потому что…
– Потому что ты боишься, капитан. Скажи «нет», и перстень потерян, а потом, если хочешь, можешь меня повесить. Ну что, да или нет?
– Черт возьми! – в восхищении воскликнул Каверлэ. – Да ты, я вижу, малый храбрый. Даже твой оруженосец глазом не моргнул. Бес меня задери! Клянусь печенкой нашего святого отца, папы римского, ты мне нравишься, рыцарь.
– Прекрасно, я от души тебе признателен, но отвечай.
– А что я должен ответить?
– Да или нет, другого я не требую, вот мое последнее слово.
– Будь по-твоему, да.
– Отлично! – воскликнул рыцарь, снова надевая на палец перстень.
– Но лишь при одном условии, – заметил капитан.
– Каком?
Каверлэ собрался уже ответить, но громкий шум отвлек его внимание; шум доносился с другого края поселения, вернее, лагеря, разбитого на берегу реки и окруженного лесом. В дверь просунулись несколько озабоченных солдат, которые кричали:
– Капитан! Капитан!
– Слышу, слышу, иду, – ответил кондотьер, привыкший к подобного рода тревогам. – Потом, повернувшись к рыцарю, сказал: – А ты оставайся здесь, тебя будет охранять дюжина солдат. Надеюсь, тебе понятно, какую честь я тебе оказываю, а?
– Ладно, – согласился рыцарь. – Но пусть они ко мне не подходят, потому что, если хоть один из них сойдет с места, я швырну перстень в Сону.
– Не подходите к нему, но глаз с него не спускайте, – приказал Каверлэ своим бандитам и, кивнув рыцарю – Каверлэ так ни на секунду и не приоткрыл забрало шлема, – уверенным, привычным шагом направился в то место лагеря, где стоял невообразимый шум.
Все то время, что Каверлэ отсутствовал, Молеон и его оруженосец стояли у окна; стражники находились в другом конце комнаты, застыв перед дверью.
Шум продолжался, хотя и шел на убыль, потом совсем прекратился, и через полчаса Гуго де Каверлэ появился снова, ведя за собой нового пленника, которого захватил отряд наемников, раскинувший над этой местностью своего рода сеть для ловли жаворонков.
Пленник, высокий и крепко сбитый, был похож на сельского дворянина; на нем был проржавевший шлем и латы, которые его предок, казалось, подобрал на поле битвы при Ронсевале.[87] Первое впечатление, которое производил его нелепый наряд, вызывало смех; но какая-то гордость в осанке, решительность в манере держаться, хотя он и пытался напустить на себя смиренный вид, внушали наемникам если не почтительность, то настороженность.
– Вы хорошо его обыскали? – спросил Каверлэ.
– Да, капитан, – ответил немец-лейтенант, кому Каверлэ был обязан удачным выбором позиции, занятой его отрядом; выбор этот был внушен лейтенанту не ее удобным расположением, а отличными винами, которые уже в те времена делали на берегах Соны.
– Когда я говорю о нем, – пояснил капитан, – я имею в виду и его людей.
– Будьте спокойны, все сделано как следует, – ответил немец.
– И что вы у них нашли?
– Одну марку[88] золота и две марки серебра.
– Браво! – воскликнул Каверлэ. – Кажется, денек обещает быть недурным. Потом он повернулся к новому пленнику.
– А теперь, мой паладин, давайте немного поболтаем, – начал Каверлэ. – Хотя вы очень похожи на племянника императора Карла Великого, меня вполне устроило бы узнать из ваших собственных уст, кто вы такой. Ну-ка, расскажите нам о себе откровенно, без всяких оговорок и умолчаний.
– Я, как вы можете убедиться по моему выговору, – ответил незнакомец, – бедный арагонский дворянин, путешествующий по Франции.
– И правильно делаете, – согласился Каверлэ. – Франция – страна красивая.
– Верно, вот только время вы выбрали неподходящее, – заметил лейтенант. Молеон не сдержал улыбки, потому что он лучше, чем кто-либо, мог оценить меткость этого наблюдения.
Дворянин-иностранец держался с невозмутимым спокойствием.
– Ладно, ты нам лишь сказал, откуда ты, – продолжал Каверлэ, – то есть половину из того, что нам хочется узнать. Ну а звать тебя как?
– Если я вам скажу свое имя, это вам ничего не даст, – ответил рыцарь. – Впрочем, у меня нет фамилии, я бастард.
– Если ты не еврей, турок или мавр, – настаивал капитан, – у тебя должно быть имя, данное при крещении.
– Меня зовут Энрике, – ответил рыцарь.
– Будь по-твоему. А сейчас подними-ка забрало, чтобы мы смогли увидеть твое доброе лицо арагонского дворянчика.
Незнакомец заколебался и осмотрелся вокруг, словно желал убедиться, нет ли здесь его знакомых.
Каверлэ, которому наскучило ожидание, взмахнул рукой. Тогда один из наемников подошел к пленнику и, ударив рукояткой меча по шишаку его шлема, приоткрыл железное забрало, скрывавшее лицо незнакомца.
Молеон вскрикнул: это лицо было вылитым портретом несчастного великого магистра, дона Фадрике, в гибели которого он не мог сомневаться, ибо держал его голову в собственных руках.
Побледнев от испуга, Мюзарон осенил себя крестным знамением.
– Ага! Вы знакомы! – воскликнул Каверлэ, поочередно окинув взглядом Молеона и рыцаря в проржавевшем шлеме.
Услышав это восклицание, незнакомец не без тревоги посмотрел на Молеона, но первый же взгляд убедил его, что он впервые видит рыцаря, и успокоился.
– Ну что? – спросил Каверлэ.
– Вы ошибаетесь, я не знаю этого дворянина, – ответил он.
– Ну а ты?
– Я тоже, – подтвердил Молеон.
– А тогда почему ты вскрикнул? – допытывался капитан, настроенный весьма недоверчиво, несмотря на отрицательные ответы обоих пленников.
– Потому что мне показалось, что твой солдат, сбивая ему шишак, снесет незнакомцу голову.
Каверлэ захохотал.
– Какая же у нас дурная слава, – сказал он. – Но все-таки, рыцарь, скажи честно, ты знаком или не знаком с этим испанцем?
– Даю слово рыцаря, что вижу его в первый раз, – ответил Аженор.
Но, произнося эту клятву, которая была истинной правдой, Молеон не смог сдержать волнения, вызванного этим странным сходством.
Каверлэ переводил глаза то на одного, то на другого. Незнакомый рыцарь вновь обрел невозмутимость и казался каменной статуей.
– Ну ладно, – сказал Каверлэ, сгорая от желания проникнуть в его тайну. – Тебя взяли первым, рыцарь… Я забыл спросить, как тебя зовут. Но, может, ты тоже бастард?
– Да, бастард, – подтвердил Молеон.
– Хорошо, – ответил командир наемников. – Что ж, выходит, у тебя тоже нет имени?
– Почему же нет, есть, – возразил рыцарь. – Имя мое Аженор, а поскольку родился я в Молеоне, то обычно меня зовут бастард де Молеон.
Каверлэ бросил взгляд на незнакомца, чтобы убедиться, не произвело ли на того впечатления имя, произнесенное рыцарем.
На лице испанца не дрогнул ни один мускул.
– Ну что ж, бастард де Молеон, – сказал Каверлэ, – тебя взяли первым, поэтому сначала мы покончим с твоим делом. Затем перейдем к сеньору Энрике. Итак, мы договорились: две тысячи экю за перстень.
– Тысячу, – поправил Аженор.
– Ты так считаешь?
– Уверен.
– Будь по-твоему. Значит, за перстень тысяча экю. Но ты мне ручаешься, что это перстень Бланки Бурбонской?
– Ручаюсь.
На лице незнакомца появилось удивление, не ускользнувшее от Молеона.
– Королевы Кастилии? – спросил Каверлэ.
– Да, – подтвердил Аженор.
Незнакомец стал прислушиваться еще внимательнее.
– Свояченицы короля Карла Пятого? – уточнил капитан.
– Именно.
Незнакомец весь обратился в слух.
– Той самой, что заточена в замке Медина-Сидония по приказу короля дона Педро, ее мужа? – спросил Каверлэ.
– Той самой, что по приказу своего мужа дона Педро задушена в замке Медина-Сидония, – ответил незнакомец спокойным, хотя и многозначительным тоном.
Молеон с удивлением взглянул на него.
– Вот оно что! – воскликнул Каверлэ. – Это осложняет дело.
– Откуда вам известна эта новость? – спросил Молеон. – Я считал, что первый привезу ее во Францию.
– Разве я не сказал вам, что я испанец и приехал из Арагона?[89] – поинтересовался незнакомец. – Я узнал об этой беде, что наделала в Испании много шуму, перед самым отъездом.
– Но если королеву Бланку Бурбонскую задушили, каким образом у тебя оказался ее перстень? – спросил Каверлэ.
– Потому что перед смертью она дала его мне, чтобы я отвез перстень ее сестре, королеве Франции, а также рассказал ей, кто убил Бланку и при каких обстоятельствах она погибла.
– Значит, вы были свидетелем последних мгновений ее жизни? – живо спросил незнакомец.
– Да, – ответил Аженор, – и даже убил ее палача.
– Мавра? – поинтересовался незнакомец.
– Мотриля, – уточнил рыцарь.
– Правильно, но вы не убили его.
– Как так?
– Вы только его ранили.
– Черт возьми! – воскликнул Мюзарон. – Если бы я знал об этом, у меня ведь в колчане было еще одиннадцать стрел!
– Хватит об этом, – прервал их Каверлэ. – Может быть, вам все это и очень интересно, но меня это никак не касается, ведь я не испанец и не француз.
– Правильно, – согласился Молеон. – Поэтому, как мы договорились, ты забираешь все, что у меня есть, и возвращаешь свободу мне и моему оруженосцу.
– Об оруженосце речи не было, – сказал Каверлэ.
– И, само собой, оставляешь мне перстень, а я в обмен на него плачу тебе тысячу турских ливров.
– Прекрасно, но остается еще одно маленькое условие, – напомнил капитан.
– Какое?
– О котором я сказал в ту минуту, когда нас прервали.
– Да, помню, – подтвердил Аженор. – Ив чем же оно заключается?
– В том, что, кроме тысячи турских ливров – столько, по-моему, стоит данный тебе пропуск, – ты еще должен прослужить в моем отряде всю первую кампанию, участвовать в которой король Карл Пятый соизволит нас нанять, или в той кампании, что будет угодно провести мне.
Молеон встрепенулся от удивления.
– Ага, ну да, таковы мои условия, – продолжал Каверлэ. – Все будет так или не будет вовсе. Ты дашь подписку, что вступишь в отряд, и ценой этого обязательства получишь свободу… на время, конечно.
– Ну, а если я не вернусь? – спросил Молеон.
– Да нет, вернешься, – ответил Каверлэ. – Ведь ты сам сказал, что держишь слово.
– Ну хорошо! Будь по-твоему! Я согласен, но с одной оговоркой.
– Какой?
– Ни под каким предлогом ты не будешь заставлять меня воевать против короля Франции.
– Ты прав, я не подумал об этом, – сказал Каверлэ. – Я ведь подчиняюсь только королю Англии, да и то… Значит, мы составляем договор, а ты его подпишешь.
– Я не умею писать, – ответил рыцарь, который безо всякого стыда признавался в невежестве, широко распространенном среди дворянства той эпохи. – Писать будет мой оруженосец.
– А ты поставишь крест! – воскликнул Каверлэ.
– Поставлю.
Молеон взял пергамент, перо и протянул их Мюзарону, который под его диктовку написал:
«Я, Аженор, рыцарь де Молеон, обязуюсь сразу же, как исполню мое поручение при дворе короля Карла V, отыскать мессира Гуго де Каверлэ всюду, где он будет находиться, и служить у него (вместе с моим оруженосцем) во время его первой кампании, лишь бы сия не велась ни против короля Франции, ни против сеньора графа де Фуа, моего сюзерена».
– А как же тысяча турских ливров? – вкрадчиво осведомился Каверлэ.
– Верно, о них-то я и забыл.
– Вот именно! Зато я помню. Аженор продиктовал Мюзарону:
«А помимо уже сказанного, я передам господину Гуго Каверлэ сумму в тысячу турских ливров, которую я признаю своим долгом ему, в обмен на временную свободу, что он мне даровал».
Оруженосец поставил дату, после чего рыцарь взял перо так, словно бы схватил кинжал, и лихо начертил крест.
Каверлэ взял пергамент, очень внимательно его прочел, набрав горсть песку, присыпал еще не просохшую подпись, аккуратно сложил эту расписку и засунул за поясной ремень своего меча.
– Ну вот, теперь все как надо, – заметил он. – Можешь ехать, ты свободен.
– Послушай, – обратился к Каверлэ незнакомец. – Поскольку я спешу и меня тоже ждут в Париже по важному делу, я предлагаю тебе за себя выкуп на тех же условиях, что и рыцарь. Тебя это устроит? Отвечай быстрее.
Каверлэ рассмеялся.
– Но я же тебя не знаю, – сказал он.
– Разве ты лучше знал мессира Аженора де Молеона, который, мне кажется, находится в твоих руках всего час?
– Не скажите! – воскликнул Каверлэ. – Нам, людям наблюдательным, не нужно даже часа, чтобы оценить человека, а за тот час, что он провел у меня, рыцарь сделал кое-что, что позволило мне лучше его узнать.
Арагонский рыцарь как-то странно улыбнулся.
– Значит, ты мне отказываешь? – спросил он.
– Ну да.
– Ты пожалеешь об этом.
– Неужели?
– Послушай! Ты отнял у меня все, что при мне было, поэтому сейчас мне тебе дать больше нечего. Возьми в заложники моих людей, мои экипажи и оставь мне только коня.
– Черт возьми! Хорошенькое одолжение ты мне делаешь! Твои экипажи и люди принадлежат мне, раз я их захватил.
– Тогда позволь мне хотя бы сказать несколько слов этому молодому человеку, раз уж ты его отпустил.
– Пару слов о твоем выкупе?
– Конечно. Сколько ты с меня возьмешь?
– Ту сумму, что взяли у тебя и твоих людей, то есть марку золота и две марки серебра.
– Согласен, – ответил испанец.
– Ну и ладно, – сказал Каверлэ. – Говори с ним о чем захочешь.
– Выслушайте меня, рыцарь, – сказал арагонский дворянин.
И оба отошли в сторонку, чтобы поговорить более свободно.
XIII. Каким образом арагонский рыцарь выкупил себя за десять тысяч золотых экю
Капитан Каверлэ пристально наблюдал за разговором чужестранцев, хотя испанец отвел Аженора довольно далеко от командира наемников, чтобы тот не смог услышать ни единого слова.
– Господин рыцарь, – начал незнакомец, – теперь нас нельзя слышать, но можно видеть: поэтому, прошу вас, не поднимайте забрало вашего шлема, чтобы остаться непроницаемым для всех тех, кто вас окружает.
– А вы, сеньор, позвольте мне до того, как опустите ваше забрало, посмотреть на ваше лицо, – попросил Аженор. – Поверьте мне, глядя на вас, я переживаю скорбную радость, которой вы не в силах понять.
Незнакомец грустно улыбнулся.
– Господин рыцарь, смотрите на меня сколько хотите, потому что забрала я не опущу, – сказал он. – Хотя я всего на пять-шесть лет старше вас, я достаточно страдал для того, чтобы быть уверенным в своем лице: мое лицо – это послушный слуга, который всегда говорит лишь то, что я хочу, чтобы он говорил, и тем лучше, если оно напоминает черты дорогого вам человека, это придает мне силы просить вас об одной услуге.
– Говорите, – предложил Аженор.
– Мне кажется, рыцарь, что вы лучше ладите с бандитом, который нас захватил. По-моему, со мной дело обстоит хуже.
Тоща как он упрямо меня не отпускает, вам он разрешил ехать дальше.
– Да, сеньор, – ответил Аженор, удивленный тем, что испанец, беседуя с ним наедине, заговорил на чистейшем французском языке, хотя с еле уловимым акцентом.
– Так вот! – продолжал арагонец. – Мне не меньше вашего также необходимо ехать дальше, и я любой ценой должен вырваться из рук этого человека.
– Сеньор, если вы мне поклянетесь, что вы рыцарь, – сказал Аженор, – если дадите мне ваше слово, то я могу поручиться своей честью перед капитаном Каверлэ, чтобы он отпустил вас ехать вместе со мной.
– Но ведь именно об этой услуге я и собирался вас просить! – радостно воскликнул незнакомец. – Вы столь же умны, сколь и учтивы, рыцарь.
Аженор поклонился.
– Значит, вы дворянин? – спросил он.
– Да, господин Аженор. И даже могу добавить, что немногие дворяне способны похвастать более знатным происхождением.
– В таком случае у вас должно быть другое имя, не то, которым вы назвались? – спросил Аженор.
– Ну да, разумеется, – ответил рыцарь. – Но именно в этом и проявится ваша величайшая учтивость: необходимо, чтобы вы довольствовались моим словом, не зная моего имени, потому что его я не могу вам открыть.
– Не можете открыть ваше имя даже человеку, к чести которого взываете и которого просите поручиться за вас? – с удивлением спросил Аженор.
– Господин рыцарь, я укоряю себя за подозрительность, что недостойна ни вас, ни меня, – продолжал незнакомец. – Но этого требуют серьезные интересы, причем не только мои. Поэтому добейтесь моей свободы любой ценой, какую вы пожелаете назначить, и, сколь бы велика она ни была, я – даю слово дворянина! – заплачу. И еще, если вы позволите мне прибавить одно слово, я скажу вам, что вы не раскаетесь в том, что в данном случае я стал вашим должником.
– Перестаньте, сеньор, прошу вас, требуйте от меня услуги, но не покупайте меня заранее, – сказал Молеон.
– Позднее, господин Аженор, вы оцените мою честность, которая заставляет меня говорить с вами подобным образом, – пояснил незнакомец. – Ведь я мог бы сразу же солгать и назвать вам мнимое имя. Вы меня не знаете и в силу обстоятельств вынуждены довольствоваться этим.
– Я только что подумал об этом, – подхватил Молеон. – И вы, сеньор, окажетесь на свободе вместе со мной, если капитан Гуго де Каверлэ соизволит сохранить ко мне свое расположение.
Ахенор покинул испанца, который остался на своем месте, и вернулся к Каверлэ, с нетерпением ожидавшего окончания разговора.
– Ну что? – спросил капитан. – Добились ли вы большего, мой дорогой друг, и узнали ли, кто этот испанец?
– Богатый торговец из Толедо, приехавший по делам во Францию; он говорит, что задержка принесет ему большой убыток и просит меня поручиться за него. Вы согласны?
– А вы готовы на это?
– Да. Побыв недолго в его положении, я, естественно, не мог ему не посочувствовать. Решайтесь, капитан, будем откровенны в делах.
Каверлэ задумался.
– Богатый торговец… – пробормотал он. – И ему нужна свобода, чтобы продолжать торговлю…
– По-моему, сударь, у вас вырвалось неосторожное слово, – шепнул Мюзарон на ухо хозяину.
– Я знаю, что делаю, – отрезал Аженор.
Мюзарон поклонился, как человек, отдающий должное осмотрительности хозяина.
– Богатый торговец! – повторил Каверлэ. – Черт возьми, вы понимаете, что ему это будет стоить дороже, чем дворянину, а наша первая цена в марку золота и две марки серебра больше недействительна.
– Поэтому я вам прямо сказал, кто он такой, капитан. Я не хочу мешать вам взять с вашего пленника выкуп, соответствующий его положению.
– Ну, черт побери, рыцарь, я уже сказал, что вы славный малый. И сколько он предлагает? Он, наверное, намекнул вам на это во время долгого разговора.
– Конечно, – ответил Аженор. – Он сказал, что может дать вам до пятисот экю серебром или золотом. Нет, золотом. Получив пятьсот экю серебром, вы слишком бы продешевили.
Каверлэ молчал, продолжая соображать.
– Пятьюстами экю золотом мог бы отделаться простой торговец, – заметил он. – Но вы, помнится, говорили о богатом торговце…
– Я тоже об этом помню, – перебил его рыцарь, – и даже вижу, что ошибся, сказав вам об этом, мессир капитан. Но поскольку мы должны расплачиваться за свои ошибки, то – ладно! – назначим выкуп в тысячу экю, а если придется за мою нескромность выложить пятьсот экю, то, что ж, их заплачу я!
– Но это мало за богатого торговца, – возразил Каверлэ. – Тысяча экю золотом! Самое большее, – это выкуп за рыцаря.
Аженор переглянулся с тем, кто поручил ему защищать свои интересы, чтобы узнать, может ли он обещать большую цену. Арагонец утвердительно кивнул.
– Тогда удвоим сумму и покончим с этим! – воскликнул рыцарь.
– Две тысячи экю золотом, – повторил кондотьер, начинавший сам удивляться той высокой цене, которую назначал за себя незнакомец. – Две тысячи экю золотом! Да, значит, он самый богатый торговец в Толедо! Ну нет, черт побери! По-моему, мне сильно повезло, и я должен этим воспользоваться. Ладно! Пусть он немножко прибавит, а там посмотрим.
Аженор снова посмотрел на испанца, который опять утвердительно кивнул.
– Отлично! – воскликнул рыцарь. – Раз вы такой ненасытный, мы дойдем до четырех тысяч экю золотом.
– Четыре тысячи золотых экю! – вскричал и удивленный, и восхищенный Каверлэ. – Значит он еврей, а я слишком добрый христианин, чтобы отпустить его меньше чем за…
– Сколько? – спросил Аженор.
– Меньше чем за… – капитан сам не решался назвать цифру, которая готова была сорваться у него с языка, настолько огромной она ему казалась. – Меньше чем за десять тысяч золотых экю! Ах, черт побери, слово сказано, и это даром, клянусь честью!
– Дайте руку, – сказал Аженор, протягивая Каверлэ руку, – сумма нам подходит, а значит, цена назначена.
– Постойте, постойте, за десять тысяч экю золотом я, – клянусь папской печенкой! – не приму поручительство рыцаря. Такую гарантию мне должен был бы дать какой-нибудь граф, да и то я знаю, что не много найдется таких, от кого я бы ее принял.
– Обманщик! – вскричал Молеон, схватившись за рукоятку меча, и пошел прямо на Каверлэ. – Ты что, не доверяешь мне?
– Да нет, дитя мое, ты ошибаешься, – возразил Каверлэ. – Я не доверяю не тебе, а ему. Неужто ты думаешь, что он, вырвавшись из моих когтей, заплатит десять тысяч экю золотом? Нет. На первом же перекрестке он свернет налево, и ты никогда его не увидишь; он был таким щедрым на словах или, если тебе это больше нравится, на жестах – я ведь видел, как он тебе кивал, – лишь потому, что платить он не намерен.
Несмотря на невозмутимость, которой так гордился незнакомец, Аженор заметил, что краска гнева залила его лицо, но он тут же сдержался и, сделав рыцарю величественный взмах рукой, сказал:
– Подойдите ко мне, господин Аженор, я вам должен кое-что сказать.
– Не подходи к нему, – заметил Каверлэ. – Он обольстит тебя красивыми словами, а десять тысяч экю золотом повиснут на тебе.
Но рыцарь всей душой чувствовал, что арагонец был более значительный человек, чем казался; поэтому он приблизился к нему с полным доверием и даже с некоторой почтительностью.
– Спасибо, честный дворянин! – тихо сказал испанец. – Ты правильно сделал, что поручился за меня и поверил моему слову. Тебе нечего бояться, я заплатил бы этому Каверлэ сию же секунду, если бы пожелал, ибо в седле моего коня зашито более трехсот тысяч экю золотом и бриллианты. Но этот негодяй взял бы выкуп и, получив его, не отпустил бы меня на свободу. Поэтому вы сделаете так: возьмете моего коня и уедете, оставив меня здесь; потом, в ближайшем городе, распорете седло, достанете кожаный мешочек, из него возьмете столько бриллиантов, сколько понадобится, чтобы получить за них десять тысяч экю золотом. Далее, взяв с собой солидную свиту, вернетесь за мной.
– О, Боже мой, сеньор! – удивился Аженор. – Но кто же вы, если обладаете такими богатствами?
– Я полагаю, что оказал вам достаточно доверия, отдав в ваши руки все, чем владею, чтобы вы не требовали от меня сказать вам, кто я такой.
– Сеньор! Сеньор, теперь мне действительно страшно! – воскликнул Молеон. – И вы не знаете, какие сильные сомнения гложут меня. Это странное сходство, это богатство, эта тайна, которая окутывает вас… Сеньор, мне предстоит защищать во Франции интересы… священные интересы… но, может быть, они противоположны вашим…
– Скажите, вы ведь едете в Париж? – спросил незнакомец тоном человека, привыкшего повелевать.
– Да, – подтвердил рыцарь.
– Вы направляетесь туда, чтобы передать королю Карлу Пятому перстень королевы Кастилии?
– Да.
– Вы едете в Париж, чтобы требовать мести во имя королевы?
– Да.
– Королю дону Педро?
– Да.
– В таком случае ни о чем не беспокойтесь, – сказал испанец. – У нас общие интересы, ибо король дон Педро убил мою… королеву, и я тоже поклялся отомстить за донью Бланку.
– Правда ли то, что вы мне говорите? – спросил Аженор.
– Господин рыцарь, внимательно посмотрите на меня, – твердым и величественным тоном приказал незнакомец. – Вы утверждаете, что я похож на какого-то вашего знакомого. Скажите, кто он?
– Господин рыцарь, – начал незнакомец, – теперь нас нельзя слышать, но можно видеть: поэтому, прошу вас, не поднимайте забрало вашего шлема, чтобы остаться непроницаемым для всех тех, кто вас окружает.
– А вы, сеньор, позвольте мне до того, как опустите ваше забрало, посмотреть на ваше лицо, – попросил Аженор. – Поверьте мне, глядя на вас, я переживаю скорбную радость, которой вы не в силах понять.
Незнакомец грустно улыбнулся.
– Господин рыцарь, смотрите на меня сколько хотите, потому что забрала я не опущу, – сказал он. – Хотя я всего на пять-шесть лет старше вас, я достаточно страдал для того, чтобы быть уверенным в своем лице: мое лицо – это послушный слуга, который всегда говорит лишь то, что я хочу, чтобы он говорил, и тем лучше, если оно напоминает черты дорогого вам человека, это придает мне силы просить вас об одной услуге.
– Говорите, – предложил Аженор.
– Мне кажется, рыцарь, что вы лучше ладите с бандитом, который нас захватил. По-моему, со мной дело обстоит хуже.
Тоща как он упрямо меня не отпускает, вам он разрешил ехать дальше.
– Да, сеньор, – ответил Аженор, удивленный тем, что испанец, беседуя с ним наедине, заговорил на чистейшем французском языке, хотя с еле уловимым акцентом.
– Так вот! – продолжал арагонец. – Мне не меньше вашего также необходимо ехать дальше, и я любой ценой должен вырваться из рук этого человека.
– Сеньор, если вы мне поклянетесь, что вы рыцарь, – сказал Аженор, – если дадите мне ваше слово, то я могу поручиться своей честью перед капитаном Каверлэ, чтобы он отпустил вас ехать вместе со мной.
– Но ведь именно об этой услуге я и собирался вас просить! – радостно воскликнул незнакомец. – Вы столь же умны, сколь и учтивы, рыцарь.
Аженор поклонился.
– Значит, вы дворянин? – спросил он.
– Да, господин Аженор. И даже могу добавить, что немногие дворяне способны похвастать более знатным происхождением.
– В таком случае у вас должно быть другое имя, не то, которым вы назвались? – спросил Аженор.
– Ну да, разумеется, – ответил рыцарь. – Но именно в этом и проявится ваша величайшая учтивость: необходимо, чтобы вы довольствовались моим словом, не зная моего имени, потому что его я не могу вам открыть.
– Не можете открыть ваше имя даже человеку, к чести которого взываете и которого просите поручиться за вас? – с удивлением спросил Аженор.
– Господин рыцарь, я укоряю себя за подозрительность, что недостойна ни вас, ни меня, – продолжал незнакомец. – Но этого требуют серьезные интересы, причем не только мои. Поэтому добейтесь моей свободы любой ценой, какую вы пожелаете назначить, и, сколь бы велика она ни была, я – даю слово дворянина! – заплачу. И еще, если вы позволите мне прибавить одно слово, я скажу вам, что вы не раскаетесь в том, что в данном случае я стал вашим должником.
– Перестаньте, сеньор, прошу вас, требуйте от меня услуги, но не покупайте меня заранее, – сказал Молеон.
– Позднее, господин Аженор, вы оцените мою честность, которая заставляет меня говорить с вами подобным образом, – пояснил незнакомец. – Ведь я мог бы сразу же солгать и назвать вам мнимое имя. Вы меня не знаете и в силу обстоятельств вынуждены довольствоваться этим.
– Я только что подумал об этом, – подхватил Молеон. – И вы, сеньор, окажетесь на свободе вместе со мной, если капитан Гуго де Каверлэ соизволит сохранить ко мне свое расположение.
Ахенор покинул испанца, который остался на своем месте, и вернулся к Каверлэ, с нетерпением ожидавшего окончания разговора.
– Ну что? – спросил капитан. – Добились ли вы большего, мой дорогой друг, и узнали ли, кто этот испанец?
– Богатый торговец из Толедо, приехавший по делам во Францию; он говорит, что задержка принесет ему большой убыток и просит меня поручиться за него. Вы согласны?
– А вы готовы на это?
– Да. Побыв недолго в его положении, я, естественно, не мог ему не посочувствовать. Решайтесь, капитан, будем откровенны в делах.
Каверлэ задумался.
– Богатый торговец… – пробормотал он. – И ему нужна свобода, чтобы продолжать торговлю…
– По-моему, сударь, у вас вырвалось неосторожное слово, – шепнул Мюзарон на ухо хозяину.
– Я знаю, что делаю, – отрезал Аженор.
Мюзарон поклонился, как человек, отдающий должное осмотрительности хозяина.
– Богатый торговец! – повторил Каверлэ. – Черт возьми, вы понимаете, что ему это будет стоить дороже, чем дворянину, а наша первая цена в марку золота и две марки серебра больше недействительна.
– Поэтому я вам прямо сказал, кто он такой, капитан. Я не хочу мешать вам взять с вашего пленника выкуп, соответствующий его положению.
– Ну, черт побери, рыцарь, я уже сказал, что вы славный малый. И сколько он предлагает? Он, наверное, намекнул вам на это во время долгого разговора.
– Конечно, – ответил Аженор. – Он сказал, что может дать вам до пятисот экю серебром или золотом. Нет, золотом. Получив пятьсот экю серебром, вы слишком бы продешевили.
Каверлэ молчал, продолжая соображать.
– Пятьюстами экю золотом мог бы отделаться простой торговец, – заметил он. – Но вы, помнится, говорили о богатом торговце…
– Я тоже об этом помню, – перебил его рыцарь, – и даже вижу, что ошибся, сказав вам об этом, мессир капитан. Но поскольку мы должны расплачиваться за свои ошибки, то – ладно! – назначим выкуп в тысячу экю, а если придется за мою нескромность выложить пятьсот экю, то, что ж, их заплачу я!
– Но это мало за богатого торговца, – возразил Каверлэ. – Тысяча экю золотом! Самое большее, – это выкуп за рыцаря.
Аженор переглянулся с тем, кто поручил ему защищать свои интересы, чтобы узнать, может ли он обещать большую цену. Арагонец утвердительно кивнул.
– Тогда удвоим сумму и покончим с этим! – воскликнул рыцарь.
– Две тысячи экю золотом, – повторил кондотьер, начинавший сам удивляться той высокой цене, которую назначал за себя незнакомец. – Две тысячи экю золотом! Да, значит, он самый богатый торговец в Толедо! Ну нет, черт побери! По-моему, мне сильно повезло, и я должен этим воспользоваться. Ладно! Пусть он немножко прибавит, а там посмотрим.
Аженор снова посмотрел на испанца, который опять утвердительно кивнул.
– Отлично! – воскликнул рыцарь. – Раз вы такой ненасытный, мы дойдем до четырех тысяч экю золотом.
– Четыре тысячи золотых экю! – вскричал и удивленный, и восхищенный Каверлэ. – Значит он еврей, а я слишком добрый христианин, чтобы отпустить его меньше чем за…
– Сколько? – спросил Аженор.
– Меньше чем за… – капитан сам не решался назвать цифру, которая готова была сорваться у него с языка, настолько огромной она ему казалась. – Меньше чем за десять тысяч золотых экю! Ах, черт побери, слово сказано, и это даром, клянусь честью!
– Дайте руку, – сказал Аженор, протягивая Каверлэ руку, – сумма нам подходит, а значит, цена назначена.
– Постойте, постойте, за десять тысяч экю золотом я, – клянусь папской печенкой! – не приму поручительство рыцаря. Такую гарантию мне должен был бы дать какой-нибудь граф, да и то я знаю, что не много найдется таких, от кого я бы ее принял.
– Обманщик! – вскричал Молеон, схватившись за рукоятку меча, и пошел прямо на Каверлэ. – Ты что, не доверяешь мне?
– Да нет, дитя мое, ты ошибаешься, – возразил Каверлэ. – Я не доверяю не тебе, а ему. Неужто ты думаешь, что он, вырвавшись из моих когтей, заплатит десять тысяч экю золотом? Нет. На первом же перекрестке он свернет налево, и ты никогда его не увидишь; он был таким щедрым на словах или, если тебе это больше нравится, на жестах – я ведь видел, как он тебе кивал, – лишь потому, что платить он не намерен.
Несмотря на невозмутимость, которой так гордился незнакомец, Аженор заметил, что краска гнева залила его лицо, но он тут же сдержался и, сделав рыцарю величественный взмах рукой, сказал:
– Подойдите ко мне, господин Аженор, я вам должен кое-что сказать.
– Не подходи к нему, – заметил Каверлэ. – Он обольстит тебя красивыми словами, а десять тысяч экю золотом повиснут на тебе.
Но рыцарь всей душой чувствовал, что арагонец был более значительный человек, чем казался; поэтому он приблизился к нему с полным доверием и даже с некоторой почтительностью.
– Спасибо, честный дворянин! – тихо сказал испанец. – Ты правильно сделал, что поручился за меня и поверил моему слову. Тебе нечего бояться, я заплатил бы этому Каверлэ сию же секунду, если бы пожелал, ибо в седле моего коня зашито более трехсот тысяч экю золотом и бриллианты. Но этот негодяй взял бы выкуп и, получив его, не отпустил бы меня на свободу. Поэтому вы сделаете так: возьмете моего коня и уедете, оставив меня здесь; потом, в ближайшем городе, распорете седло, достанете кожаный мешочек, из него возьмете столько бриллиантов, сколько понадобится, чтобы получить за них десять тысяч экю золотом. Далее, взяв с собой солидную свиту, вернетесь за мной.
– О, Боже мой, сеньор! – удивился Аженор. – Но кто же вы, если обладаете такими богатствами?
– Я полагаю, что оказал вам достаточно доверия, отдав в ваши руки все, чем владею, чтобы вы не требовали от меня сказать вам, кто я такой.
– Сеньор! Сеньор, теперь мне действительно страшно! – воскликнул Молеон. – И вы не знаете, какие сильные сомнения гложут меня. Это странное сходство, это богатство, эта тайна, которая окутывает вас… Сеньор, мне предстоит защищать во Франции интересы… священные интересы… но, может быть, они противоположны вашим…
– Скажите, вы ведь едете в Париж? – спросил незнакомец тоном человека, привыкшего повелевать.
– Да, – подтвердил рыцарь.
– Вы направляетесь туда, чтобы передать королю Карлу Пятому перстень королевы Кастилии?
– Да.
– Вы едете в Париж, чтобы требовать мести во имя королевы?
– Да.
– Королю дону Педро?
– Да.
– В таком случае ни о чем не беспокойтесь, – сказал испанец. – У нас общие интересы, ибо король дон Педро убил мою… королеву, и я тоже поклялся отомстить за донью Бланку.
– Правда ли то, что вы мне говорите? – спросил Аженор.
– Господин рыцарь, внимательно посмотрите на меня, – твердым и величественным тоном приказал незнакомец. – Вы утверждаете, что я похож на какого-то вашего знакомого. Скажите, кто он?