Дюма Александр. Бастард де Молеон

   Энрике взмахнул рукой, чтобы все удалились.
   – Коннетабль, дайте мне, пожалуйста, последний совет, – еле слышно сказал он. – Я хочу сохранить ему жизнь, но как мне быть – изгнать его или заточить в крепость?
   – Не просите у меня совета, государь, ибо я не смогу дать его вам, – ответил коннетабль. – Вы мудрее меня, и перед вами ваш брат. Бог вдохновит вас.
   – Ваши слова окончательно укрепили меня в моих намерениях, коннетабль, благодарю вас.
   Король приподнял холстину, что занавешивала вход в палатку, и вошел в нее.
   Дон Педро не изменил позы, которую Дюгеклен изобразил королю, только его отчаяние перестало быть молчаливым: оно вырывалось наружу то приглушенными, то громкими восклицаниями. Можно было сказать, что дон Педро начинал впадать в безумие.
   Звук шагов Энрике заставил его поднять голову.
   Как только он узнал своего победителя по его величественному виду и золотому льву на гребне шлема, его охватила ярость.
   – Ты пришел, ты посмел прийти! – вскричал он. Энрике не ответил и молчал, держась настороженно.
   – Я напрасно вызывал тебя в бою на поединок, – продолжал дон Педро, все больше оживляясь. – Ведь у тебя хватает храбрости лишь на то, чтобы оскорблять поверженного врага, и даже сейчас ты скрываешь свое лицо, чтобы я не увидел, как ты бледен.
   Энрике неторопливо расстегнул застежки шлема, снял его и поставил на стол. Лицо у него, действительно, было бледным, но глаза сохраняли кроткую и человечную ясность.
   Это спокойствие вывело из себя дона Педро. Он вскочил и сказал:
   – Да, я узнаю бастарда моего отца, того, кто именует себя королем Кастилии, забывая о том, что, пока я жив, в Кастилии не будет другого короля!
   Жестоким оскорблениям своего врага Энрике пытался противопоставить терпение, но краска гнева постепенно залила его чело, по лицу потекли капли холодного пота.
   – Поберегитесь, – дрожащим голосом сказал он. – Здесь вы у меня, не забывайте об этом. Я не оскорбляю вас, а вы бесчестите свое старшинство словами, которые недостойны нас обоих.
   – Бастард! – кричал дон Педро. – Бастард! Безродный!
   – Негодяй! Неужели ты хочешь вызвать мой гнев?
   – О нет! Я совершенно спокоен, – ответил дон Педро (глаза его горели, губы мертвенно побледнели), приблизившись к Энрике. – Ты не даешь воли своему гневу, потому что слишком заботишься о своей жизни. Ты боишься…
   – Ты лжешь! – крикнул дон Энрике, утратив самообладание.
   Вместо ответа дон Педро схватил Энрике за горло, а дон Энрике двумя руками крепко обхватил дона Педро.
   – Ну что ж, нам не хватало этой схватки, – сказал побежденный. – Ты увидишь, что она будет решающей.
   Они боролись с таким ожесточением, что палатка зашаталась, холщевые стенки вздыбились, а на шум прибежали коннетабль, Заика и несколько офицеров. Чтобы проникнуть внутрь, они были вынуждены разрубить мечами ее. Оба врага, крепко обхватившие друг друга, сплелись, словно змеи, зацепившись шпорами за рассеченные стенки.
   И тут все могли воочию увидеть, какая смертельная схватка здесь разыгралась.
   Коннетабль громко вскрикнул.
   Множество солдат тут же кинулось к месту схватки.
   Тогда Мотриль и смог все наблюдать с высокой площадки замка; тоща и Молеон тоже стал следить за этой сценой с высоты насыпного вала.
   Оба противника катались по земле и корчились, пытаясь всякий раз, когда у них оказывалась свободной одна рука, достать оружие.
   Дон Педро был более удачлив; он подмял под себя Энрике де Трастамаре и, прижав его коленом к земле, вытащил из-за пояса маленький кинжал, чтобы нанести удар.
   Но опасность придала Энрике сил; он еще раз сбросил на землю брата и удерживал его на боку. Лежа рядом, они обдавали лица друг друга обжигающим дыханием своей бессильной ненависти.
   – Надо с этим покончить! – вскричал дон Педро, видя, что никто не осмеливается их разнять, поскольку королевское величие и ужас происходящего подавляли присутствующих. – Сегодня в Кастилии больше нет короля, но не будет и узурпатора. Я потеряю власть, но буду отомщен. Меня убьют, но я напьюсь твоей крови.
   И он с неожиданной силой подмял под себя брата, измученного этой борьбой, схватил его за горло и занес руку, чтобы вонзить кинжал.
   Тут Дюгеклен, видя, что дон Педро ищет кинжалом щель в латах и кольчуге, схватил своей крепкой рукой дона Педро за ногу и вывел его из равновесия. Теперь несчастный упал на землю рядом с Энрике.
   – Я не спасаю и не гублю королей, я помогаю моему сеньору, – сказал коннетабль хриплым, дрожащим голосом.
   Энрике смог перевести дух, собраться с силами и достать нож.
   Все произошло в одно мгновенье. Нож по рукоятку вошел в горло дона Педро, кровь брызнула в глаза победителю, крик, сорвавшийся с уст дона Педро приглушился.
   Ладонь зарезанного разжалась, его зловеще наморщенный лоб откинулся назад. Послышалось, как его голова глухо ударилась о землю.
   – О Боже! Что вы сделали! – вскричал Аженор, который вбежал в палатку и, охваченный ужасом, увидел залитый кровью труп и стоящего на коленях Энрике: в правой руке он сжимал нож, а левой опирался о землю.
   Воцарилась жуткая тишина. Король-убийца выронил окровавленный нож. И тут все заметили, как из-под трупа показалась алая струйка, которая медленно потекла по каменистой ложбинке. Все отпрянули от этой крови; она еще дымилась, словно дыша пламенем гнева и ненависти.
   Дон Энрике поднялся, сел в углу палатки и спрятал в ладонях свое мрачное лицо. Он не мог вынести солнечного света и взглядов присутствующих.
   Коннетабль, столь же мрачный, как и дон Энрике, но более деятельный, нежно поднял его и удалил зрителей этой жуткой сцены.
   – Конечно, было бы лучше, если бы кровь эта пролилась на поле брани, – сказал он. – Но все, что Бог ни делает, к лучшему, и то, что Бог задумал, свершилось. Пойдемте, государь, и будьте мужественны.
   – Он сам искал смерти, – бормотал король. – Я бы простил его… Проследите за тем, чтобы его останки укрыли от посторонних взоров, пусть его похоронят с почестями…
   – Сир, не думайте больше ни о чем, забудьте об этом… Позвольте нам заняться нашим делом.
   Король ушел, пройдя мимо шеренги молчаливых, подавленных солдат, и укрылся в другой палатке.
   Дюгеклен вызвал начальника полевой стражи бретонцев.
   – Ты отрежешь эту голову, – сказал он, показывая на тело дона Педро, – а вы, Виллан Заика, доставите ее в Толедо. Таков обычай этой страны: узурпаторы славы мертвых тем самым теряют право нарушать мир в королевстве и смущать покой живых.
   Едва он успел договорить, как из крепости явился испанец и от имени управителя замка сообщил, что гарнизон сложит оружие в восемь часов вечера, согласно условиям, поставленным парламентером коннетабля.

XXVII. Решение Мавра

   Палатка была разрублена, и всю эту столь жуткую и так стремительно разыгравшуюся сцену могли наблюдать из замка Монтель, видеть неистовство ее главных действующих лиц.
   Мы уже знаем, что во время переговоров, выслушивая предложения парламентера, Мотриль часто поглядывал в сторону равнины, где что-то привлекало его внимание.
   Аженор пытался убедить мавра, что бретонцы не знают имен скрывшихся ночных беглецов, и преуспел в этом. Эта новость успокоила Мотриля, ибо ночная тьма не позволила людям в замке видеть исход побега; бретонцы, устраивая засаду, старались ничем не нарушать тишину.
   Поэтому Мотриль должен был поверить, что дон Педро в безопасности.
   Вот почему он сначала отверг предложения Молеона. Но, глядя на равнину, мавр – глаз у него был очень острый – заметил трех лошадей, блуждавших в зарослях вереска, и без всякого сомнения узнал среди них быстрого белого коня дона Педро; это благородное животное вынесло хозяина с поля битвы при Монтеле, а теперь должно было его умчать от преследования врагов.
   Бретонцы, опьяненные успехом, схватили всадников, но забыли про коней; те, почувствовав себя свободными и испугавшись внезапного нападения, преодолели земляные укрепления и убежали в поле. Остаток ночи они, пощипывая траву и резвясь, провели в полях; однако на рассвете чутье, а может быть, преданность людям, снова привели их ближе к замку, туда, где их увидел Мотриль.
   Кони вернулись не той окольной дорогой, по которой умчались ночью; теперь от замка их отделял глубокий обрывистый овраг, через который они не могли перебраться. Прячась за скалистыми выступами, они изредка смотрели на замок Монтель, потом снова принимались объедать в углублениях скал мох и душистые кусты мадрониоса, чьи ягоды цветом и запахом напоминают землянику.
   Заметив коней, Мотриль побледнел и засомневался в правдивости Аженора. Тогда-то он принялся спорить об условиях сдачи замка и добиваться того, чтобы Аженор обещал ему жизнь.
   Потом перед Мотрилем во всем ее ужасе предстала сцена в палатке. Он узнал золотого льва на шлеме Энрике де Трастамаре, разглядел огненно-рыжие волосы дона Педро, его сильные, энергичные жесты, слышал его голос, когда, последний, смертельный крик, громкий и горестный, вырвался из его пронзенного кинжалом горла.
   Тогда он и решил задержать Аженора, чтобы взять его в заложники или растерзать на куски; тогда он и впал в отчаяние. И, увидев, как приканчивают дона Педро, не зная ни причин, ни последствий ссоры братьев, он понял, что и ему, подстрекателю убитого короля, приходит конец.
   С этой минуты мавру стала ясна вся тактика Аженора. Молеон обещал ему жизнь для того, чтобы убить его при выходе из Монтеля, и беспрепятственно, навсегда завладеть Аиссой.
   «Возможно, я погибну, – рассуждал мавр, – хотя я постараюсь выжить, но ты, проклятый христианин, не получишь девушки, либо она вместе со мной достанется тебе мертвой».
   Он условился с Родриго умолчать о смерти дона Педро, о которой в замке знали они одни, и велел собрать офицеров Монтеля.
   Все согласились с тем, что надо сдаваться. Мотриль тщетно пытался убедить этих людей, что лучше погибнуть, чем рассчитывать на милость победителей. Но даже Родриго был против этого.
   – Они ненавидят дона Педро, может быть, и других грандов, – пояснил он, – но нас, кого пощадили в бою, таких же испанцев, как и дон Энрике, зачем им убивать, когда слово коннетабля гарантирует нам жизнь. Мы ведь не сарацины, не мавры, и взываем к милосердию того же Бога, что и наши победители.
   Мотриль прекрасно понял, что все кончено. С покорностью, свойственной его соотечественникам, он опустил голову и отгородился ото всех принятым им незыблемым, страшным решением.
   Родриго объявил, что гарнизон сдастся немедленно. Мотриль добился, чтобы сдача крепости произошла вечером. Люди в последний раз подчинились его воле.
   После этого к Дюгеклену прибыл парламентер с предложением сдать крепость в восемь часов вечера.
   Мотриль, как он сказал Родриго, заперся в покоях управителя замка, чтобы предаться молитве.
   – Выведите гарнизон в назначенный час, то есть вечером, – сказал он, – сперва солдат, затем младших офицеров, далее офицеров и выходите сами. Я пойду последним вместе с доньей Аиссой.
   Оставшись один, Мотриль открыл дверь в комнату Аиссы.
   – Вы видите, дитя мое, что все идет согласно нашим желаниям, – обратился он к ней. – Дон Педро не только уехал, он убит.
   – Убит?! – воскликнула девушка, охваченная ужасом, в котором все-таки оставалось некое сомнение.
   – Хорошо, убедитесь сами, – невозмутимо сказал Мотриль.
   – О нет! – прошептала Аисса, разрываясь между страхом и желанием узнать правду.
   – Не бойтесь, Аисса, и не медлите, я хочу, чтобы вы сами увидели, как обожаемые вами христиане обходятся со своими побежденными врагами и пленными!
   Он увлек девушку из комнаты на площадку замка и показал ей палатку Виллана Заики, в которой еще валялся труп короля.
   В ту минуту когда безмолвная и бледная Аисса созерцала это жуткое зрелище, перед телом на колени опустился мужчина и, взмахнув бретонским резаком, отсек дону Педро голову.
   Аисса громко вскрикнула и почти без чувств упала на руки Мотриля.
   Тот отнес Аиссу назад в комнату и, стоя на коленях у ее кровати, говорил:
   – Дитя, ты видела, ты знаешь, меня ждет та же участь, что выпала дону Педро. Христиане предложили мне сдать крепость и гарантировали жизнь, но ведь они обещали сохранить жизнь и дону Педро. Вот как они держат свое слово! Ты молода и неопытна; хотя сердце у тебя чистое, а ум ясный, дай мне совет, как быть, прошу тебя.
   – Я? Давать вам советы…
   – Ты же знаешь христианина…
   – Да, христианина, который не нарушит своего слова и спасет вас, потому что он любит меня! – воскликнула Аисса.
   – Ты в это веришь? – спросил Мотриль, мрачно покачав головой.
   – Уверена, – ответила девушка в восторге любви.
   – Дитя! – возразил Мотриль. – Разве он пользуется какой-либо властью среди своих? Он простой рыцарь, и над ним стоят офицеры, маршалы, коннетабль, король! Я согласен, что он хочет простить, но другие безжалостны, они не пощадят нас!
   – И меня тоже? – воскликнула девушка в порыве эгоизма, которого она не смогла сдержать; возглас Аиссы раскрыл перед мавром душу девушки, опасную для него глубину этой души, и доказал необходимость быстрого решения.
   – Вас не убьют, вы красивая и привлекательная девушка, – ответил Мотриль. – Эти офицеры, маршалы, коннетабль, король простят вас, надеясь заслужить вашу улыбку или какую-нибудь еще более приятную награду! О, они мужчины галантные, эти французы и испанцы! – с грустной улыбкой прибавил он. – Я им не нужен! Я ведь для них опасный человек, они пожертвуют мной…
   – А я повторяю, что с нами Аженор, который защитит мою честь ценой своей жизни.
   – А если он погибнет, что будет с вами?
   – Моим спасением станет смерть…
   – Ну нет! Я смотрю на смерть с меньшей покорностью, чем вы, Аисса, потому что я ближе к ней.
   – Клянусь, я спасу вас.
   – Чем вы клянетесь?
   – Своей жизнью… Кстати, вы ошибаетесь, я повторяю вам это, Мотриль, насчет того влияния, которым может пользоваться Аженор. Король его любит, он хороший слуга коннетабля, ему доверили важную миссию в Сории, вы знаете…
   – Да, и вам тоже, по-моему, это известно, – сказал мавр, бросив на нее взгляд, исполненный угрюмой ревности.
   Аисса покраснела от стыда и страха, вспомнив, что для нее Сория была именем ее любви и несказанных наслаждений. И продолжала:
   – Поэтому мой рыцарь спасет нас. Если потребуется, я поставлю перед ним это условие.
   – Послушайте же меня, дитя! – вскричал Мотриль, раздраженный этим упрямством влюбленной, которое мешало ему осуществить все то, что он задумал. – Аженор нисколько не способен спасти нас с вами, хотя он и приходил сюда только что…
   – Приходил! – воскликнула Аисса. – И вы не сказали мне об этом…
   – Я не хотел, чтобы все видели вашу любовь… Вы забываете о своем достоинстве, девушка! Он приходил, говорю я, умолять меня найти способ избавить вас от бесчинств христиан. Такой ценой он обещал защитить меня.
   – Каких бесчинств? Они хотят опозорить меня, которая станет христианкой?!
   Мотриль хотел закричать на нее, но повелительная необходимость заставила его приглушить яростный окрик.
   – Как же мне быть? – спросил Мотриль. – Посоветуйте мне, время не ждет. Сегодня вечером крепость будет сдана христианам, сегодня вечером я буду мертв, а вы станете принадлежать командирам неверных как часть добычи.
   – Но что на самом деле сказал Аженор?
   – Он предложил ужасный способ, который подтвердит вам, насколько велика опасность.
   – Способ спастись?
   – Да, бежать.
   – Каким образом?
   – Посмотрите в окно. Вы видите, что монтьельская скала с этой стороны очень крутая, неприступная и ведет на дно глубокого оврага, так что ставить охрану в этом месте ни к чему, ибо только птицы, летая, и ужи, ползая, могут спуститься или подняться по этим скалам. Впрочем, с тех пор как французы перестали охотиться за доном Педро, они совсем сняли здесь часовых.
   Аисса с испугом устремила взгляд в эту пропасть, которая зияла в надвигающихся сумерках как черная дыра.
   – Что же делать?
   – Как что? Француз посоветовал мне привязать веревку к решетке окна, сбросив ее конец в овраг… Так мы хотели сделать это для дона Педро, и он выбрался бы отсюда, если бы смог найти внизу коня… Француз посоветовал мне, взяв вас на руки, обвязаться веревкой и спуститься в овраг в тот момент, когда армия христиан будет занята у ворот замка, принимая гарнизон, который выйдет к ним без оружия в восемь часов вечера.
   Аисса – глаза у нее горели, губы дрожали – выслушала мавра и снова подошла к окну взглянуть в зияющую бездну.
   – Неужели Аженор дал вам такой совет? – спросила она.
   – Когда мы спустимся, прибавил он, он будет ждать нас и облегчит наше бегство, – ответил Мотриль.
   – Как? Он покинет нас… оставит меня наедине с вами! Мотриль побледнел.
   – Вовсе нет, – сказал он. – Видите, на той стороне оврага пасутся в поле лошади.
   – Да, да, вижу.
   – Француз наполовину уже сдержал свое обещание. Он прислал нам лошадей… Сколько их, Аисса?
   – Три.
   – Ну а сколько же тогда будет беглецов?
   – О да! Поняла! – воскликнула Аисса. – Вы, я и он! Благодарю вас, Мотриль! Вы знаете, я готова броситься в огненную пропасть, лишь бы бежать вместе с ним… Мы уедем.
   – А вы не побоитесь?
   – Нет, ведь меня ждет он!
   – Поэтому будьте наготове, как только барабаны и трубы возвестят о начале вывода гарнизона…
   – А где веревка?
   – У меня. Она выдержит груз в три раза больший, чем мы с вами, а ее длину я промерил, опустив в овраг бечевку со свинцовым грузилом. Вы будете храброй и сильной, Аисса?
   – Для меня это будет поездкой на свадебный пир с моим рыцарем, – ответила охваченная радостью девушка.

XXVIII. Голова и рука

   На замок Монтель опустился темный и холодный вечер, который, словно мокрый саван, окутал все вокруг, смазал все краски.
   В половине девятого трубачи сыграли сигнал, и можно было видеть, как вереница горящих факелов медленно потянулась по крутой каменистой дорожке, выводящей к главным воротам.
   Солдаты и офицеры гарнизона появлялись один за другим, сдавая оружие; перед насыпным валом их благожелательно встречали коннетабль и командиры христиан, следившие, как люди выходили из крепости и выносили поклажу.
   Вдруг Мюзарона осенила одна мысль; подойдя к своему господину, он зашептал:
   – У проклятого мавра есть казна, он способен выбросить сокровища в пропасть, чтобы они нам не достались. Я обойду вокруг замка, ведь я все вижу в темноте, как кошка, хотя для меня не слишком большое удовольствие смотреть, как сдаются в плен эти трусливые испанцы.
   – Ступай, – согласился Аженор. – Есть сокровище, которое Мотриль в пропасть не бросит, и оно мне дороже всего на земле! Его-то я и поджидаю у этих ворот и захвачу тотчас, как оно появится.
   – Ну что ж! Поглядим! – недоверчиво проворчал Мюзарон, который спустился в заросший вереском ров и исчез.
   Из замка продолжали выходить солдаты; за ними пошла кавалерия: две сотни лошадей было трудно свести вниз по обрывистым тропам Монтеля.
   Сердце Молеона сгорало от нетерпения. Роковое предчувствие, словно острие копья, пронзило его мозг.
   «Я с ума схожу, – думал он. – Я дал Мотрилю слово, он знает, что жизнь ему обеспечена, знает, что, если с девушкой случится несчастье, он подвергается самым страшным пыткам. К тому, же Аисса, видевшая мое знамя, должна принять меры предосторожности… Скоро она появится, я увижу ее… Я с ума сошел…»
   Вдруг на плечо Аженора опустилась рука Мюзарона.
   – Сударь, пойдемте скорее, – шепнул он.
   – Что случилось? На тебе лица нет.
   – Пойдемте, сударь, во имя Неба. Случилось то, что я и предполагал. Мавр выбирается из замка через окно.
   – Ну и хорошо! Мне-то какое дело?
   – Боюсь, что для вас дело очень важное… Мне показалось, что из окна спускают не сундуки, а что-то живое…
   – Надо поднять тревогу.
   – Сохрани вас Бог. Мавр, если это он, будет защищаться, прикончит кого-нибудь… Солдаты – народ грубый, они ведь не влюблены и не пощадят никого. Давайте сами займемся нашими делами.
   – Ты совсем рехнулся, Мюзарон, из-за каких-то жалких сундуков ты хочешь заставить меня упустить первый взгляд Аиссы.
   – Я пойду один, – нетерпеливо возразил Мюзарон, – и, если меня убьют, вина ляжет на вас.
   Аженор промолчал. Он незаметно выбрался из группы офицеров и приблизился к земляному валу.
   – Скорей, скорей! – закричал тогда оруженосец. – Постараемся успеть! Аженор пошел быстрее. Но бежать в этих зарослях лиан, колючек и кустов было невозможно.
   – Видите? – спросил Мюзарон, показывая своему господину на белую фигуру, которая медленно спускалась вдоль черной скалы на дно оврага.
   Аженор вскрикнул.
   – Это ты, Аженор? – спросил нежный голос.
   – Ну-с, сударь, что вы теперь скажете? – прошептал Мюзарон.
   – Молчи! – вскричал Молеон. – Бежим быстрее к оврагу, захватим их врасплох…
   – Где ты, Аженор? – повторила Аисса, которую Мотриль пытался заставить замолчать, еле слышно высказывая какие-то твердые приказы.
   – Давайте, сударь, ляжем на краю оврага, не будем отвечать и показываться им.
   – Но они уйдут через овраг!
   – Пустяки! Мы всегда легко догоним девушку, ведь она сама лишь того и хочет, чтобы ее догнали. Давайте ляжем, дорогой мой сеньор.
   Но Мотриль вслушивался в темноту; так, выходя из пещеры, настороженно прислушивается тигр, несущий в зубах добычу. Мотриль больше ничего не услышал, осмелел и быстро стал взбираться по склону глубокого рва. Одной рукой он держал Аиссу, увлекая ее за собой, другой – цеплялся за деревья и корни. Выбравшись наверх, он остановился перевести дух.
   Тут Аженор вскочил и закричал:
   – Аисса! Аисса!
   – Я была уверена, что это он! – воскликнула девушка.
   – Христианин! – злобно вскричал Мотриль.
   – Но там же Аженор, пойдемте туда, – сказала Аисса, пытаясь вырваться из рук Мотриля и бежать к возлюбленному.
   Вместо ответа Мотриль еще крепче прижал ее к себе и потащил в ту сторону, где он видел коня дона Педро.
   Аженор бежал следом, но спотыкался на каждом шагу, и Мотриль опередил его, первым подбежав к одной из лошадей.
   – Сюда! Сюда! – кричала Аисса. – Ко мне, Молеон, скорее!
   – Если ты скажешь еще хоть одно слово, ты погибла, – шепнул ей на ухо Мотриль. – Неужели ты хочешь своими глупыми криками привлечь всех сюда? Ты хочешь, чтобы твой возлюбленный не смог встретиться с нами?
   Аисса замолчала. Мотриль нашел коня, схватил его за гриву, вскочил в седло и, бросив перед собой девушку, поскакал галопом. Это был конь одного из офицеров, захваченных вместе с доном Педро.
   Молеон услышал топот копыт и взревел от ярости.
   – Он убегает! Убегает! Аисса! Аисса! Ты слышишь меня?
   – Сюда! Я здесь! – ответила девушка, но ее голос приглушила плотная вуаль, которой Мотриль, рискуя задушить Аиссу, зажал ей рот.
   Нечеловеческим усилием Аженор пытался догнать коня, но, обессиленный, почти бездыханный, упал на колени.
   – О Боже, ты несправедлив, – прошептал он.
   – Сударь! Сударь! Вот лошадь! – крикнул Мюзарон. – Смелее, идите ко мне, я ее держу.
   Аженор подскочил от радости, вновь обретя свои силы, вставил ногу в стремя, которое держал Мюзарон, и вихрем помчался вдогонку за Мотрилем.
   Его конь оказался тем великолепным скакуном в огненно-рыжих пятнах, которому не было равных во всей Андалусии; так что, пожирая пространство, Аженор нагонял Мотриля и кричал Аиссе:
   – Мужайся, я с тобой!
   Мотриль царапал кинжалом бока своего коня, который ржал от боли.
   – Отдай мне Аиссу! Я ничего тебе не сделаю, – кричал Аженор мавру. – Отдай ее мне. Клянусь Богом всемогущим, я отпущу тебя.
   Мавр ответил презрительным смехом.
   – Аисса! Вырвись из его объятий, Аисса!
   Девушка задыхалась и испускала отчаянные вопли под сильной рукой, зажавшей ей рот.
   Наконец Мотриль почувствовал за спиной обжигающее дыхание коня дона Педро; Аженор сумел ухватиться за платье возлюбленной и резко потянул ее к себе.
   – Отдай ее мне, или я убью тебя, – крикнул он сарацину.
   – Отпусти ее, христианин, или ты погиб.
   Аженор правой рукой крепко держал белое шерстяное платье, а левой занес меч над головой Мотриля; мавр боковым ударом кинжала отсек Аженору кисть правой руки.
   Эта ладонь так и не выпустила платья, а Аженор издал такой душераздирающий крик, что его вдалеке услышал Мюзарон, тоже закричавший от ярости.
   Мотриль подумал, что он сможет уйти от погони, но его теперь преследовал не Аженор, а конь, разгоряченный скачкой; впрочем, гнев удвоил силы молодого человека, его меч снова взлетел в воздух, и, если бы Мотриль не бросил коня в сторону, ему пришел бы конец.
   – Отдай ее мне, сарацин, – ослабевшим голосом прохрипел Аженор. – Ты же знаешь, что я убью тебя. Отдай мне Аиссу, я люблю ее!
   – Я тоже люблю ее! – ответил Мотриль, снова пришпоривая коня.
   Из тьмы донесся голос Мюзарона.
   Славный оруженосец нашел третьего коня и напрямик, по колючим кустам и камням, мчался на помощь своему господину.
   – Я здесь, мужайтесь, сеньор! – кричал он. Мотриль обернулся и понял, что ему конец.
   – Ты хочешь эту девушку. – прошипел он.
   – Да, я хочу ее, и она будет моей!
   – Ну что ж! На, возьми…
   Имя «Аженор», сопровождаемое приглушенным хрипом, вырвалось из-под вуали, и что-то тяжелое, за которым длинными волнистыми складками тянулся белый шарф, упало под копыта коня Аженора.