Дюма Александр. Бастард де Молеон

   – Почему же в первый!? – ответил мавр, ставя все на карту. – Их приезжало, наверное, не меньше сотни, но ни один никогда меня не миновал.
   Король в ярости вскочил.
   – Если я нарушал свой долг, – оправдывался мавр, – не допуская к дворцу моего короля убийц, нанятых Энрике де Трастамаре или коннетаблем Бертраном Дюгекленом, если я из множества людей преступных принес в жертву несколько невинных, я готов оплатить своей головой вину собственного сердца.
   Король спохватился и, снова сев, продолжал:
   – Хорошо Мотриль, принимая во внимание ваши оправдания, которые, наверное, правдивы, я прощаю вас, и пусть подобное больше не повторится – понятно вам? – пусть любой гонец, которого посылают ко мне, встречается со мной, неважно, из Бургоса он или из Севильи. Что касается французов, то они, как мне известно, настоящие послы, а посему я желаю, чтобы с ними обращались как с послами. Поэтому пусть их немедленно освободят из башни и с почестями, положенными их званию, препроводят в самый красивый дом города; завтра я приму их на торжественной аудиенции в большом зале дворца. Ступайте!
   Мотриль, опустив голову, ушел, подавленный изумлением и ужасом.

XX. Аудиенция

   Аженор и его верный оруженосец по-разному сетовали на свою судьбу.
   Мюзарон искусно ввернул в разговоре с хозяином, что он предсказывал все, что с ними случилось.
   Аженор возразил; даже зная о том, что произойдет, он все-таки обязан был попытать счастья.
   На это Мюзарон ответил, что некоторым послам приходилось болтаться в петле, и хотя их виселицы были выше обычных, но явно столь же неудобные.
   Молеон не нашелся, что на это ответить.
   Людям хорошо был известен скорый суд дона Педро: когда с полным пренебрежением относятся к человеческой жизни, расправа всегда коротка.
   Оба узника предавались этим печальным раздумьям; Мюзарон уже внимательно осматривал кладку стены, чтобы выяснить, нельзя ли выломать хотя бы один камень, как на пороге кордегардии появился Мотриль; свиту офицеров он оставил у двери.
   Сколь ни неожиданным было появление Мотриля, Аженор успел опустить забрало.
   – Француз, отвечай мне и не лги, – сказал Мотриль, – если, конечно, ты способен говорить правду.
   – Ты судишь о других по себе, Мотриль, – ответил Аженор, искренне не желая осложнять свое положение порывом гнева, хотя он с трудом стерпел оскорбление человека, которого ненавидел больше всех.
   – Что это значит, пес? – спросил Мотриль.
   – Ты называешь меня псом, потому что я христианин, но в таком случае твой господин тоже пес, не правда ли?
   Ответ задел мавра за живое.
   – Разве с тобой говорят о моем господине и его вере? – возразил он. – Не путай его с собой и не думай, будто ты похож на него, раз он чтит того же Бога, что и ты.
   Аженор сел, недоуменно пожав плечами.
   – Неужели, Мотриль, ты пришел говорить со мной о таких пустяках? – спросил рыцарь.
   – Нет, мне нужно задать тебе серьезные вопросы.
   – Ладно, задавай.
   – Сперва скажи, как тебе удалось вступить в переписку с королем.
   – С каким королем? – спросил Аженор.
   – Я признаю, посланец мятежников, только одного короля, моего повелителя.
   – Доном Педро? Ты спрашиваешь, как я сумел послать письмо дону Педро?
   – Да.
   – Не понимаю тебя.
   – Ты разве отрицаешь, что просил аудиенцию у короля?
   – Нет, но с этой просьбой я обращался к тебе.
   – Да, но я не передавал ее королю… а он все-таки…
   – Все-таки? – переспросил Аженор.
   – …узнал о твоем приезде.
   – Вот оно что! – с изумлением воскликнул Аженор; Мюзарон громким эхом повторил восклицание хозяина.
   – Значит, ты не желаешь ни в чем признаваться? – спросил Мотриль.
   – В чем именно я должен тебе признаться?
   – Прежде всего в том, как ты послал записку королю? Аженор опять недоуменно пожал плечами.
   – Спроси у нашей стражи, – предложил он.
   – Не думай, христианин, что ты чего-либо добьешься от короля без моего согласия.
   – Ага, значит, я увижу короля? – спросил Аженор.
   – Лицемер! – с яростью воскликнул Мотриль.
   – Отлично! – вскричал Мюзарон. – Похоже, нам не придется ломать стену.
   – Замолчи! – приказал Аженор. Потом, повернувшись к Мотрилю, сказал:
   – Ну что ж! Раз я буду беседовать с королем, мы еще посмотрим, Мотриль, столь ли жалкими окажутся мои слова, как ты предполагаешь.
   – Признайся, что ты сделал, чтобы король узнал о твоем приезде, назови мне условия мира – и тебе обеспечена моя поддержка.
   – Зачем добиваться твоей поддержки, если твой гнев доказывает, что я могу без нее обойтись? – насмешливо ответил Аженор.
   – Покажи мне хотя бы свое лицо! – вскричал Мотриль, обеспокоенный этим смехом и звуком этого голоса.
   – Мое лицо ты увидишь на аудиенции у короля, – сказал Аженор. – С королем я буду говорить с открытым сердцем и поднятым забралом.
   Вдруг Мотриль стукнул себя по лбу и окинул взглядом комнату.
   – С тобой ведь был паж? – спросил он. – Да.
   – Куда он делся?
   – Ищи, спрашивай, выпытывай, это твое право.
   – Поэтому я и допрашиваю тебя.
   – Но давай условимся: ты вправе распоряжаться своими офицерами, солдатами, рабами, но не мной.
   Мотриль, повернувшись, крикнул свите:
   – С французом был паж, узнайте, куда он делся.
   Пока искали пажа, царило молчание; каждый из трех персонажей по-разному ожидал результата этих поисков. Взволнованный Мотриль расхаживал перед дверью, словно часовой на посту, или, вернее, как гиена в клетке. Аженор в ожидании сидел неподвижно и безмолвно, будто железная статуя. Мюзарон, от которого не ускользала ни одна мелочь, молчал, подобно своему господину, но не спускал глаз с мавра.
   Вскоре донесли, что паж исчез еще вчера и с тех пор больше не объявлялся.
   – Это правда? – спросил Мотриль Аженора.
   – Черт возьми! – выругался рыцарь. – Ведь это утверждают люди твоей веры. Неужели неверные тоже врут?
   – Но почему он сбежал? Аженору все стало ясно.
   – Вероятно, чтобы сообщить королю, что его господин арестован, – объяснил он.
   – К королю нельзя проникнуть, пока его охраняет Мотриль, – надменно ответил мавр.
   Потом он, снова стукнув себя по лбу, воскликнул:
   – Все понятно, эта ветка! Эта записка!
   – Мавр явно сходит с ума, – заметил Мюзарон. Внезапно Мотриль успокоился. То, что он узнал, вероятно, было не столь страшно, чем то, чего он сначала опасался.
   – Ну хорошо, – сказал он. – Поздравляю тебя с таким ловким пажом. Аудиенция, которой ты так жаждал добиться, назначена.
   – На какой день?
   – На завтра.
   – Слава Богу, – вздохнул Мюзарон.
   – Но учти, что твоя встреча с королем не приведет к счастливой развязке, на которую ты надеешься, – обращаясь к рыцарю, предупредил Мотриль.
   – Я ни на что не надеюсь, – ответил Аженор, – я просто исполняю данное мне поручение.
   – Хочешь, я дам тебе совет? – спросил Мотриль, придав своему голосу почти ласковое выражение.
   – Благодарю, – ответил Аженор, – от тебя мне ничего не надо.
   – Почему?
   – Потому что от врага я ничего не принимаю. Молодой человек произнес эти слова с такой ненавистью, что мавр вздрогнул.
   – Ну что ж, прощай, француз, – сказал он.
   – Прощай, неверный.
   Мотриль ушел; он выведал почти все, что хотел узнать; королю сообщил о приезде французов ничуть не опасный для него паж. Не этого мавру следовало бояться больше всего.
   Спустя два часа после ухода Мотриля торжественный эскорт встретил Аженора при выходе из башни и с великими почестями доставил в дом, расположенный на главной площади Сории.
   Для приема посла приготовили просторные апартаменты, обставленные с неслыханной роскошью.
   – Вы здесь у себя дома, господин посланник короля Франции, – сказал командир эскорта.
   – Я не посланник короля Франции, – ответил Аженор, – и не заслуживаю столь пышного приема. Меня послал коннетабль Бертран Дюгеклен.
   Однако вместо ответа офицер поклонился рыцарю и вышел.
   Мюзарон обошел все комнаты, придирчиво осматривая ковры, мебель, ощупывая ткани и всякий раз приговаривая:
   – Совершенно очевидно, что здесь куда приятнее, чем в башне.
   В то время как Мюзарон производил свой досмотр, вошел главный управляющий дворца и осведомился у рыцаря, не угодно ли будет ему заняться приготовлениями к аудиенции.
   – Нет, благодарю вас, – ответил Аженор. – Со мной меч, шлем и кольчуга. Это наряд солдата, а я всего лишь солдат, который послан сюда своим командиром.
   Управляющий вышел, приказав трубить сбор. Через несколько минут к дверям подвели роскошного коня, покрытого великолепной попоной.
   – Чужого коня мне не надо, у меня есть свой, – ответил Аженор. – Его у меня отняли, так пусть вернут: вот мое единственное желание.
   Через десять минут Аженору подвели его коня.
   Огромные толпы людей стояли, окаймляя дорогу – кстати, очень короткую, – которая отделяла дом Аженора от дворца короля. Молодой человек попытался отыскать среди женщин, вышедших на балконы, свою хорошо знакомую попутчицу. Но это была напрасная затея, от которой он вскоре отказался.
   Вся знать, верная дону Педро, составила конный отряд, выстроенный на парадном дворе дворца. Эти раззолоченные всадники ослепляли своим великолепием.
   Спешившись, Аженор сразу почувствовал себя крайне неловко. События сменяли друг друга так быстро, что он не успел поразмыслить над своей миссией; Аженор ведь был убежден, что исполнить ее не удастся.
   Язык Аженора словно приклеился к нёбу, в голове царила полная сумятица. Смутные, неопределенные мысли плыли, сталкиваясь, как тучи в туманный осенний день.
   В зале для приемов он стоял так, как слепой, которому яркое солнце, озарившее облако золота, пурпура и перьев на шлемах, внезапно вернуло зрение.
   Вдруг послышался резкий голос, который Аженор узнал, потому что однажды слышал его ночью в Бордо, в саду, а другой раз днем, в палатке Каверлэ.
   – Господин рыцарь, вы желали говорить с королем, король перед вами, – донеслось до него.
   Эти слова заставили рыцаря взглянуть туда, куда он и должен был смотреть. Аженор увидел дона Педро. Справа от него сидела женщина под вуалью, слева стоял Мотриль.
   Мавр был бледен как смерть: в рыцаре он узнал возлюбленного Аиссы.
   Аженор в одну секунду разглядел все это.
   – Монсеньер, – обратился он к королю, – я даже не мог помыслить, что меня арестовали по вашему приказу.
   Дон Педро закусил губы.
   – Шевалье, вы француз, – ответил он, – и, значит, должны знать, что, обращаясь к королю Испании, его надлежит именовать «государь» и «ваша светлость».
   – Я был неправ, – поклонился рыцарь, – в Сории вы король.
   – Да, в Сории король я, – подтвердил дон Педро, – и жду, когда тот, кто узурпировал королевский титул, лишится его.
   – Государь, к счастью, я не уполномочен обсуждать с вами столь важные вопросы, – ответил Аженор. – Я прибыл по поручению вашего брата, дона Энрике де Трастамаре, предложить вам добрый и честный мир, в котором так сильно нуждаются ваши народы и которому возрадуются ваши братские сердца!
   – Господин рыцарь, так как вы прибыли обсуждать со мной вопрос о мире, скажите, почему вы предлагаете мне сегодня то, в чем мне было отказано неделю назад? – спросил дон Педро.
   Аженор поклонился.
   – Ваша светлость, я не судья в ваших державных спорах, – ответил он. – Я лишь передаю вам те слова, что просили меня передать, и все. Я – путь, который ведет из Бургоса в Сорию, от сердца одного брата к сердцу другого.
   – Надо же! Вам не известно, почему мне предлагают мир именно сегодня? – воскликнул дон Педро. – Хорошо! Сейчас я вам объясню.
   Все умолкли в ожидании слов короля; Аженор воспользовался этой передышкой, чтобы еще раз взглянуть на женщину под вуалью и мавра. Она по-прежнему молчала, неподвижная как статуя. Мавр был бледен и так изменился в лице, словно в одну ночь пережил все страдания, что выпадают человеку за целую жизнь.
   – Вы предлагаете мне мир от имени моего брата потому, – начал король, – что мой брат хочет, чтобы я его принял, и он уверен, что я не соглашусь на те условия, которые вы предъявили.
   – Государь, вашей светлости еще не известно, каковы эти условия, – возразил Аженор.
   – Я знаю, что вы предложите мне половину Испании, и знаю, что потребуете заложников, в числе которых должны быть мой министр Мотриль и его семья.
   Мотриль смертельно побледнел, и казалось, что его пылающий взор стремился проникнуть в самое сердце дона Педро, чтобы убедиться, будет ли король упорствовать в отказе от мира.
   Аженор вздрогнул: ведь он не рассказывал об условиях мира никому, кроме цыганки, которой обмолвился о них.
   – Я вижу, что ваша светлость полностью в курсе дела, хотя не знаю, каким образом и от кого ваша светлость могли получить эти сведения.
   И тут женщина, сидящая по правую руку от короля, легко и непринужденно подняла и откинула на плечи вышитую золотом вуаль.
   Аженор едва не вскрикнул от испуга: в этой женщине он узнал свою попутчицу.
   Кровь прилила к щекам Аженора; он понял, от кого король получил те сведения, которые избавили его от необходимости излагать условия мира.
   – Господин рыцарь, – обратился к нему король, – выслушайте из моих уст и передайте мои слова тем, кто вас прислал: каковы бы ни были предлагаемые мне условия, одно из них абсолютно неприемлемо – я не соглашусь на раздел моего королевства, так как владею им по праву и желаю распоряжаться по своей воле; когда я одержу победу, то предложу свои условия мира.
   – Означают ли эти слова, что ваша светлость желает войны? – спросил Аженор.
   – Я не хочу войны, мне ее навязывают, – ответил дон Педро.
   – Это окончательный ответ вашей светлости? – Да.
   Аженор медленно отстегнул железную перчатку и бросил ее перед собой на пол.
   – От имени Энрике де Трастамаре, короля Кастилии, я приношу вам войну, – сказал он.
   Раздались громкие возгласы, забренчало оружие; король встал.
   – Вы добросовестно выполнили свою миссию, господин рыцарь, – сказал он. – Нам лишь остается честно исполнить свой королевский долг. Мы приглашаем вас сутки быть гостем нашего города, и, если вас это устраивает, наш дворец будет вашим кровом, наш стол будет вашим столом.
   Аженор молча отвесил низкий поклон и, подняв голову, взглянул на женщину, сидевшую справа от короля.
   Она смотрела на него, ласково улыбаясь. Аженору даже показалось, будто она прислонила к губам пальчик, словно хотела сказать: «Ждите! Надейтесь!»

XXI. Свидания

   Несмотря на безмолвное обещание дамы – его смысл, кстати, был Аженору не до конца ясен, – он вышел с аудиенции охваченный тревогой, объяснить которую было совсем нетрудно. Без всякого сомнения, ясным для него оставалось одно: незнакомая цыганка, вместе с которой он непринужденно ехал на одной лошади, на самом деле оказалась знаменитой Марией Падильей.
   Больше всего Аженора тревожило не внезапное решение дона Педро, который объявил войну, даже не выслушав его; в конце концов дону Педро уже вечером было известно все то, что он должен был бы узнать только сегодня утром; здесь думать было не о чем. Но Аженор не мог забыть, что выдал цыганке свою самую дорогую, свою сердечную тайну – любовь к Аиссе.
   Если в душе этой страшной женщины пробудилась ревность к несчастной Аиссе, то никто не смог бы сказать, куда завела бы Марию неистовая ярость, жертвами которой уже пало много неповинных голов.
   Эти мрачные мысли тут же возникли в уме Аженора, помешав ему заметить испепеляющие взгляды Мотриля и знатных мавров, гордыню и интересы которых оскорбило предложение мира, сделанное им от лица Энрике де Трастамаре.
   Обрати он внимание на эти вызывающие взгляды, французский рыцарь, хотя он был сильным и отважным, не сумел бы сохранить хладнокровие и полную невозмутимость, необходимые послу.
   В ту минуту, когда он должен был заметить мавров и ответить им, Аженора отвлекло новое происшествие. Как только он вышел из дворца и оказался по ту сторону шеренги стражников, женщина, закутанная в длинную накидку, взяла его за локоть, сделав ему загадочный знак следовать за ней.
   На миг Аженор заколебался; ему было известно, что дон Педро и его мстительная любовница подстраивали своим врагам множество ловушек, что они были неистощимы на выдумки, если дело касалось мести; но в эту минуту рыцарь, хотя и был истинным христианином, почувствовал, что начинает, подобно людям Востока, верить в неотвратимость судьбы, которая не оставляет человеку свободного выбора и отнимает у него способность – иногда это составляет его счастье, не правда ли? – предвидеть зло и сопротивляться ему.
   Поэтому рыцарь подавил в себе всякий страх; он убеждал себя, что уже давно устал бороться со злом, что так или иначе будет благом покончить с этой борьбой и что, если судьбе угодно, чтобы сей час стал его последним часом, он безропотно встретит его.
   И Аженор пошел за старухой, которая, пробравшись сквозь плотную толпу народа, – она, вероятно, была уверена, что в накидке никто ее не узнает, – прямым ходом направилась к дому, отведенному под резиденцию рыцаря.
   На пороге их ожидал Мюзарон.
   Когда они вошли в дом, Аженор повел старуху в самую отдаленную комнату. Теперь она следовала за ним, а Мюзарон, догадавшись, что его ждет нечто необычное, замыкал шествие.
   Оказавшись в комнате, старуха сняла капюшон: Аженор и оруженосец узнали мамку цыганки.
   После всего, что произошло во дворце, ее появление ничуть не удивило Аженора, но ничего не знавший Мюзарон сильно удивился.
   – Сеньор, донья Мария Падилья хочет побеседовать с вами, – сказала старуха, – и поэтому желает, чтобы вечером вы пришли во дворец. Король проводит смотр вновь прибывшим войскам, и в это время донья Мария будет одна. Может ли она надеяться, что вы придете?
   – Но почему донья Мария желает меня видеть? – спросил Аженор, отнюдь не питавший к ней добрых чувств.
   – Неужели вы, господин рыцарь, считаете, что вас сильно огорчит тайное свидание с такой женщиной, как Мария Падилья? – спросила мамка с лукавой улыбкой, что присуща старым служанкам.
   – Не огорчит, – ответил Аженор, – но, признаться, мне больше по душе свидания не в домах, а на открытых местах, куда я могу явиться верхом на коне и с копьем в руках.
   – А я с арбалетом, – добавил Мюзарон. Старуха усмехнулась в ответ на эти опасения.
   – Я вижу, мне придется выполнить поручение до конца, – сказала она и достала из своей сумы маленький мешочек с запиской.
   Мюзарон – в таких обстоятельствах ему неизменно выпадала роль читателя – взял ее и прочел:
   «Эта записка, шевалье, залог безопасности, который Вам дает Ваша попутчица. Приходите ко мне в то время и в то место, что укажет Вам моя мамка, чтобы мы с Вами могли поговорить об Аиссе».
   При этих словах Аженор встрепенулся, а так как имя возлюбленной для влюбленного священно, то для него имя Аиссы прозвучало торжественной клятвой, и он сразу вскричал, что готов отправиться за мамкой в любое место, куда она его поведет.
   – Тогда все проще, – сказала она, – я буду ждать вашу милость в дворцовой часовне. В нее могут заходить офицеры нашего короля, но в восемь вечера она закрывается. Вы должны быть там в половине восьмого и спрятаться за алтарем.
   – За алтарем? – испуганно переспросил Аженор (он был не лишен предрассудков человека с севера). – Мне не по душе свидания, которые назначаются за алтарем.
   – О, не волнуйтесь! – простодушно возразила старуха. – Бог в Испании совсем не обижается на эти мелкие грешки, он к ним привык. Кстати, долго ждать вам не придется; за алтарем есть дверь, через нее король и его домочадцы из своих покоев могут пройти в часовню. Я открою вам дверь, вы пройдете этим скрытым путем, и никто вас не увидит.
   – И никто вас не увидит, – повторил Мюзарон по-французски. – Ну и ну! Не кажется ли вам, сеньор Аженор, что вас заманивают в вертеп разбойников?
   – Не бойся, – тоже по-французски ответил рыцарь. – У нас письмо этой женщины, правда, она подписала его лишь одним именем, тем, что получено при крещении, но в нем моя защита. Если попаду в ловушку, поезжай с этим письмом к коннетаблю и дону Энрике де Трастамаре, расскажи о моей любви, моих страданиях, о том, как вероломно они заманили меня в западню. И, я верю, злодеев постигнет кара, от которой содрогнется Испания.
   – Все верно, – возразил Мюзарон, – но раньше вам перережут горло.
   – Пусть так, но правда ли, что донья Мария просит меня к себе, чтобы поговорить со мной об Аиссе?
   – Вы, сударь, влюблены, то есть с ума сошли, – заметил Мюзарон, – а уж если сумасшедшему что втемяшилось, его не переспоришь. Простите меня, сударь, но я правду говорю. Я не спорю, ступайте туда.
   И, закончив этими словами свое рассуждение, честный Мюзарон тяжко вздохнул.
   – А почему бы мне не пойти с вами? – неожиданно спросил он.
   – Потому что надо передать ответ дона Педро королю Кастилии, дону Энрике де Трастамаре, – ответил рыцарь, – и, если я погибну, только ты можешь рассказать ему об итогах моей миссии.
   И Аженор четко, слово в слово, пересказал оруженосцу ответ дона Педро.
   – Но я ведь могу караулить около дворца, – сказал Мюзарон, который упорно не хотел отпускать хозяина.
   – Зачем?
   – Чтобы защищать вас, клянусь плотью святого Иакова! – воскликнул оруженосец. – Чтобы защищать вас с помощью моего арбалета, из которого я уложу полдюжины этих смуглых рож, а вы с помощью вашего меча зарубите еще с полдюжины. Все-таки дюжиной неверных станет меньше, что никак не повредит спасению наших душ.
   – Наоборот, мой дорогой Мюзарон, доставь мне удовольствие и не выходи из дома, – попросил Аженор. – Если меня убьют, знать об этом будут лишь стены дворца. Но послушай меня, я уверен, – сказал этот доверчивый чистосердечный человек, – что ничем не обидел донью Марию, поэтому она не может таить на меня зла. Я, может быть, даже оказал ей услугу.
   – Правильно, но не вы ли оскорбляли мавра, сеньора Мотрил я, и здесь, и в других местах? Ведь он, если не ошибаюсь, комендант дворца, а чтобы вы поняли, как он к вам относится на самом деле, скажу, что это он дал приказ арестовать вас у городских ворот и бросить в тюрьму. По-моему, опасаться надо не фаворитки, а фаворита.
   Аженор был немного суеверен, он охотно соглашался с теми уступками, которые сознание всегда оказывает влюбленным; повернувшись к старухе, он сказал:
   – Если она улыбнется, я пойду. Старуха улыбнулась.
   – Передайте донье Марии, что я приду, – обратился Аженор к мамке. – В половине восьмого я буду в часовне.
   – Хорошо… А я буду ждать вас с ключом от двери. Прощайте, сеньор Аженор, до свидания, любезный оруженосец.
   Мюзарон кивнул в ответ; старуха ушла.
   – Так вот, писем для коннетабля не будет, – обернувшись к Мюзарону, сказал Аженор, – ведь мавры могут схватить тебя и отобрать их. Ты передашь коннетаблю, что война объявлена и надо начинать военные действия. Деньги у тебя есть, не жалей их, чтобы добраться как можно скорее.
   – А как же вы, сеньор? В конце концов, вполне возможно, что вас и не убьют.
   – Мне ничего не нужно. Если меня обманут, я пожертвую своей жизнью, полной страданий и разочарований, которая мне наскучила. Если, наоборот, донья Мария поможет мне, то она найдет для меня лошадей и провожатых. Езжай, Мюзарон, езжай сию минуту, пока они следят за мной, а не за тобой; они знают, что я остаюсь, именно это им и нужно. Поезжай, конь у тебя добрый, храбрости тебе не занимать. Я же остаток дня посвящу молитвам. Ступай!
   Этот план, сколь бы он ни казался рискованным, в их положении был весьма разумным. Поэтому Мюзарон с ним согласился, правда, не столько из любви к своему хозяину, сколько из-за убедительности его доводов.
   Спустя четверть часа после принятого решения Мюзарон отправился в путь и без труда выбрался из города. Аженор, как и обещал, помолился, а в половине восьмого пришел в часовню.
   Старуха уже поджидала его, она жестом показала, что надо спешить, и, открыв небольшую дверь, увлекла за собой рыцаря.
   Пройдя длинную анфиладу коридоров и галерей, Аженор вошел в низкую, полутемную залу, которую окружала увитая цветами терраса.
   Под неким подобием балдахина сидела женщина с рабыней, которая была отослана прочь, едва появился рыцарь.
   Введя рыцаря в залу, старуха из деликатности удалилась.
   – Благодарю вас за точность, – сказала Молеону донья Мария. – Я знаю, что вы были великодушны и храбры. Мне захотелось отблагодарить вас после того, как, если судить поверхностно, поступила с вами вероломно.
   Аженор ничего не ответил. Ведь он пришел потому, что его пригласили говорить об Аиссе.
   – Подойдите ближе, – попросила донья Мария. – Я так сильно привязана к дону Педро, что, защищая его интересы, была вынуждена нанести вред вашим, но меня оправдывает любовь, вы сами любите и должны понять меня.
   Мария была близка к цели их свидания. Однако Аженор ограничился поклоном и упрямо молчал.
   – Теперь, господин рыцарь, когда мои дела улажены, мы будем говорить о ваших, – предложила Мария.
   – Каких? – спросил Аженор.
   – О тех, что волнуют вас сильнее всего.
   Аженор, видя искреннюю улыбку и приветливость доньи Марии, слыша ее сердечные, убедительные слова, почувствовал себя обезоруженным.
   – Ну, сядьте же вот сюда, – сказала чаровница, указывая ему место рядом с собой.