Дюма Александр. Бастард де Молеон

   Но поскольку люди сдаются лишь тогда, когда вообще нет выхода – особенно если, сдавшись в плен, они рискуют быть повешенными, – Каверлэ пустил свою лошадь в галоп и ускользнул через проход на фланге, подобно злодею в театре, который исчезает сквозь щель в небрежно поставленных кулисах.
   Весь багаж Каверлэ: много золота, шкатулка с драгоценными камнями и вещами – все награбленное им за те три года, когда почтенный капитан, стремясь избежать виселицы, проявлял больше изобретательности, чем Александр,^[161] Ганнибал,^[162] или Цезарь^[163] попало в руки бастарда де Молеона.
   Мюзарон подсчитывал добычу, пока солдаты обирали мертвецов и связывали пленных; и оказалось, что теперь он служит одному из богатейших рыцарей христианского мира.
   И сия сказочная метаморфоза произошла всего за час.
   Наемники были разбиты наголову; едва две-три сотни из них унесли ноги. Этот успех так воодушевил испанцев, что младший брат дона Энрике де Трастамаре, дон Тельо, пришпорив коня, хотел в ту же минуту и без всякой подготовки опять идти на врага.
   – Не горячитесь, граф, – посоветовал Бертран, – я думаю, вам не следует в одиночку идти на врага и рисковать бесславно попасть в плен.
   – Но я полагаю, что за мной пойдет вся армия, – возразил дон Тельо.
   – Нет, сеньор, не пойдет, – сказал Бертран.
   – Пусть бретонцы остаются, если хотят, – упорствовал дон Тельо, – я пойду с испанцами.
   – Зачем?
   – Чтобы разбить англичан.
   – Простите, – заметил Бертран, – бретонцы уже разбили англичан, но испанцы никогда не смогли бы их разбить.
   – Что вы сказали? – гневно воскликнул дон Тельо, надвигаясь на коннетабля. – Это почему же?
   – Потому что бретонские солдаты лучше английских, а испанские хуже, – невозмутимо объяснил Бертран.
   Молодой граф чувствовал, что краснеет от злости.
   – Странное дело, у нас в Испании всем распоряжается француз, – сказал он. – Но мы сейчас узнаем, кто здесь будет подчиняться или командовать: вы или дон Тельо. Хорошо? Кто пойдет со мной?
   – Мои восемнадцать тысяч бретонцев пойдут лишь тогда, когда я дам приказ выступать, – ответил Бертран. – Что до ваших испанцев, то я командую ими лишь потому, что ваш и мой повелитель, дон Энрике де Трастамаре, приказал им подчиняться мне.
   – Какие робкие эти французы! – раздраженно воскликнул дон Тельо. – Они сохраняют хладнокровие не только тоща, когда им грозит опасность, но и когда их оскорбляют. Примите мои поздравления, господин коннетабль!
   – Вы правы, монсеньер, – отпарировал Бертран, – моя кровь холодна, пока течет в моих жилах, но горяча, когда льётся в бою.
   И коннетабль, едва не потерявший самообладания, вцепился огромными ручищами в свою кольчугу.
   – У вас холодная кровь, повторяю я! – вскричал дон Тельо. – И это потому, что вы старик. Ну а когда люди стареют, они начинают испытывать страх.
   – Страх! – воскликнул Аженор, наезжая на дона Тельо. – Пусть кто-нибудь только заикнется, что коннетабль испытывает страх – ему не придется повторять это дважды!
   – Спокойно, друг мой, – сказал коннетабль, – пусть безумцы творят свои глупости, мы будем терпеливы!
   – Я требую уважения к королевской крови! – воскликнул дон Тельо. – Требую, слышите вы?
   – Прежде уважайте самого себя, если хотите, чтобы вас уважали другие, – неожиданно раздался чей-то голос, заставивший вздрогнуть молодого графа, потому что эти слова произнес его старший брат, которому сообщили об этой досадной перебранке, – и главное – не оскорбляйте нашего союзника, нашего героя.
   – Благодарю вас, государь, – сказал Бертран. – Ваша великодушная речь избавляет меня от этой печальной работы – наказывать наглецов. Но я говорю это не о вас, дон Тельо, надеюсь, вы уже поняли, что ошиблись.
   – Я? Ошибся? Разве я не прав, сказав, что мы хотим дать бой? Разве не правда, государь, что мы идем на врага? – спросил дон Тельо.
   – Идти на врага! Сейчас? – воскликнул Дюгеклен. – Но это невозможно!
   – Нет, мой дорогой коннетабль, возможно, – возразил дон Энрике, – даже ясно, что уже на рассвете мы вступим в бой.
   – Государь, мы будем разбиты.
   – Почему?
   – Потому что у нас плохая позиция.
   – Плохих позиций не бывает, бывают лишь храбрецы или трусы! – воскликнул дон Тельо.
   – Господин коннетабль, – сказал король, – мои дворяне требуют сражения, и я не могу отказать им. Они знают, что принц Уэльский вышел на равнину, они лишь притворились, что отступают.
   – Кстати, коннетабль волен просто смотреть, как мы будем действовать, – заметил дон Тельо, – и отдыхать, когда мы будем сражаться.
   – Сударь, я сделаю все то, что сделают испанцы, и даже, надеюсь, больше, – ответил Дюгеклен. – Но послушайте-ка меня: вы ведь идете в атаку через два часа, не так ли?
   – Да.
   – Хорошо! А через четыре часа вы побежите вот там, по равнине, от принца Уэльского, а я и мои бретонцы будем стоять здесь, где я стою сейчас, и ни один пехотинец не двинется с места, ни один всадник не попятится назад. Оставайтесь здесь и сами в этом убедитесь.
   – Хорошо, господин коннетабль, – сказал Энрике, – умерьте ваш пыл.
   – Я говорю правду, государь. Вы утверждаете, что хотите дать сражение.
   – Да, коннетабль, хочу, потому что обязан его дать.
   – Хорошо, пусть будет по-вашему.
   Потом, обратившись к своим бретонцам, Дюгеклен сказал:
   – Дети мои, мы идем на битву. С этой минуты все должны готовиться к ней… Государь, все эти храбрые люди, и я вместе с ними, все мы сегодня вечером погибнем или попадем в плен, но ваша воля должна свершиться. Однако помните, что в этой битве я потеряю либо жизнь, либо свободу, а вы потеряете трон.
   Король опустил голову и, повернувшись к своим друзьям, заметил:
   – Сегодня утром славный коннетабль суров с нами. Тем не менее, господа, готовьтесь к бою.
   – Значит, правда, что сегодня все мы погибнем? – спросил Мюзарон достаточно громко, чтобы его слышал коннетабль.
   Бертран обернулся.
   – Да, о Боже, мы погибнем, славный оруженосец, – с улыбкой ответил он, – это истинная правда.
   – Какая досада, – сказал Мюзарон, хлопнув себя по набитым золотом карманам, – погибнуть именно тогда, когда мы разбогатели и можем наслаждаться жизнью!

XXIV. Битва

   Спустя час после того как славный оруженосец – так Бертран назвал Мюзарона – высказал сию мрачную мысль, над Наварретской равниной взошло солнце, такое ясное, доброе и спокойное, словно не ему предстояло вскоре осветить одну из самых знаменитых битв, отмеченных кровавым пятном в летописях мира.
   Когда солнце встало, армия короля Энрике, разделенная на три части, уже находилась на равнине.
   Дон Тельо – с ним был брат Санче – занимал левый фланг, имея под командованием двадцать пять тысяч человек.
   Дюгеклен с шестью тысячами всадников – при них было почти восемнадцать тысяч лошадей – составлял авангард.
   Наконец, сам дон Энрике, расположившись почти на одной линии с братьями, занял правый фланг, имея двадцать одну тысячу кавалерии и тридцать тысяч пехоты.
   Его армия образовывала три уступа.
   В резерве находились отлично экипированные арагонцы, которыми командовали граф д'Эг и граф де Рокбертен.
   Было 3 апреля 1368 года; накануне день был удручающе-жарким и пыльным. Король Энрике на прекрасном арагонском муле проехал между рядами своих эскадронов, подбадривая одних, восхваляя других; он настойчиво предостерегал их от опасности попасть в лапы жестокого дона Педро.
   Подъехав к коннетаблю, который спокойно и решительно стоял на своем месте, он обнял его со словами:
   – Эта длань навсегда вернет мне корону. О, почему это не корона мира? Я отдал бы ее вам, ибо только вы достойны этой короны.
   В минуты опасности у королей всегда находятся подобные слова. Правда, когда опасность остается позади, то она, словно пыльная буря, уносит их с собой.
   Потом дон Энрике, обнажив голову и встав на колени, вознес молитву Богу, и все последовали его примеру.
   В это мгновение лучи восходящего солнца вспыхнули за горой, и солдаты заметили первые английские копья, которыми ощетинился склон; копьеносцы начали медленно сползать вниз, растекаясь по свободным площадкам.
   Среди стягов, развевающихся в первой шеренге, Аженор разглядел стяг Каверлэ, более тугой и горделивый, чем он казался даже во время ночной атаки. Вместе с Каверлэ вели войска герцог Ланкастерский^[164] и Чандос, которые тоже спаслись от ночного разгрома; они были преисполнены тем большей решимости, что им предстояло взять страшный реванш.
   Все трое двигались занимать позицию против Дюгеклена.
   Принц Уэльский и король дон Педро расположили свои войска перед доном Санче и доном Тельо.
   Командир гасконцев Жан Грейи выдвинулся навстречу королю дону Энрике де Трастамаре.
   Вместо обращения к своим войскам, Черный принц, разволновавшись при виде тысяч людей, которые шли истреблять друг друга, проронил слезу и обратился к Богу с мольбой не о победе, а о торжестве права, что составляет девиз английского королевства.
   И вот протрубили фанфары.
   Все сразу же почувствовали, как задрожала земля под копытами коней, и шум, подобный раскату столкнувшихся в небе громов, пророкотал в воздухе.
   Однако оба авангарда, что состояли из людей решительных и опытных, ни на шаг не сдвинулись с места.
   Вслед за стрелами, от которых потемнел воздух, рыцари бросились друг на друга и сошлись в безмолвной схватке; для части армии, что еще не вступила в бой, это было грозное и возбуждающее зрелище.
   Черный принц увлекся им, как простой солдат. Он бросил против дона Тельо всю свою кавалерию.
   Это было первое настоящее сражение, в котором принимал участие дон Тельо; когда он увидел, как прямо на него несутся люди, слывшие наряду с бретонцами лучшими в мире солдатами, он дрогнул и – отступил.
   Его всадники, заметив, что он отходит, повернули назад, и все левое крыло армии мгновенно обратилось в бегство под влиянием той паники, позору которой иногда внезапно поддаются даже отчаянные храбрецы.
   Проезжая мимо бретонцев (они, хотя и стояли с правой стороны, в авангарде, теперь оказались в тылу из-за маневра, который совершил дон Тельо, выдвинувшись вперед), дон Тельо пришпоривал коня, отводя глаза в сторону.
   Но дон Санче, встретив презрительный взгляд коннетабля и словно подгоняемый этим грозным осуждением, остановился как вкопанный, а затем снова кинулся на врага – и попал в плен.
   Дон Педро (вместе с принцем Уэльским, страстно стремящимся развить первый успех: он преследовал беглецов), увидев разгром левого фланга, тут же устремился к своему брату Энрике, который отважно сражался против воинов предводителя гасконцев де Бюша.
   Однако дон Энрике – его атаковали с фланга семь тысяч свежих и опьяненных успехом копьеносцев – тоже не устоял.
   Среди скрежета железа, ржанья коней и яростных воплей сражавшихся, перекрывая весь этот адский шум, слышался голос короля дона Педро, кричавшего: «Пощады мятежникам не давать! Не будет им пощады!» Дон Педро сражался позолоченным топором, залитым от лезвия до рукояти кровью.
   В это время резерв дона Энрике, в тыл которого зашли Оливье де Клисон и сир де Ретц, был смят и обращен в бегство. Держался лишь Дюгеклен со своими бретонцами – неприступный массив, казавшийся железной скалой, вокруг которой, словно длинные и жадные змеи, обвивались ряды победителей.
   Но Дюгеклен, быстро оглядев равнину, понял, что битва проиграна. Он видел, как во все стороны разбегаются тридцать тысяч солдат, видел, что враг повсюду, даже там, где часом раньше были союзники и друзья. Дюгеклен понял, что ему не остается ничего другого, как погибнуть, но нанести при этом возможно больший урон врагу.
   Он взглянул налево и заметил старую стену, оплот разрушенного города. Два отряда англичан отделяли его от этой опоры, которая, если к ней пробиться, оставляла противнику возможность атаковать только с фронта. Своим густым, зычным голосом он отдал приказ атаковать врага; два отряда англичан были сметены, а бретонцы оказались прижатыми к стене.
   После этого Бертран перестроил свою переднюю линию и позволил себе передохнуть. Вместе с ним смогли перевести дух Виллан Заика и маршал д'Андрегэм.
   Тем временем Аженор, чья лошадь была убита в бою, ждал, стоя за выступом стены, запасного коня, которого ему подвел Мюзарон.
   В минуту этой короткой передышки коннетабль приподнял забрало шлема, вытер с лица пот и пыль, осмотрелся и, спокойно пересчитав, сколько у него осталось людей, спросил:
   – А король? Где король? Погиб? Или бежал?
   – Нет, мессир, – ответил Аженор, – он не погиб и не бежал. Он отступил и едет к нам.
   Сражающийся как лев, дон Энрике, залитый и собственной, и вражеской кровью – корона на его шлеме была разбита ударом топора, – приближался к коннетаблю. Теснимый со всех сторон, выбившийся из сил, отважный король, не желая бежать, пятился назад на своей лошади, медленно продвигаясь к бретонцам, навлекая тем самым на своих верных союзников лавину англичан, которые, словно воронье, жаждали заполучить эту богатую поживу.
   Бертран приказал сотне рыцарей поддержать дона Энрике и освободить ему проход. Эта сотня кинулась на десять тысяч англичан, пробилась к дону Энрике и образовала вокруг него кольцо, чтобы он смог передохнуть.
   Но, получив свободу действий, дон Энрике тут же пересел на коня своего оруженосца, отшвырнул разбитый шлем, взяв другой из рук пажа, проверил, по-прежнему ли крепка рукоять его меча, и, словно древний Антей,^[165] которому достаточно было коснуться земли чтобы набраться сил, закричал:
   – Друзья! Вы сделали меня королем! Смотрите, достоин ли я им быть!
   И снова бросился в гущу боя.
   Все видели, как он четыре раза взмахнул мечом, каждым ударом наповал разя врага.
   – За королем! За королем! – воскликнул коннетабль. – Спасем короля! Дюгеклен бросил этот клич вовремя: англичане захлестнули дона Энрике, словно волны пловца. Король был бы схвачен, если бы коннетабль не подоспел на помощь. Бертран схватил короля за руку и, прикрыв его от врага бретонцами, сказал:
   – Вы уже достаточно показали вашу храбрость: дальше она будет безумием. Битва проиграна, бегите! А мы погибнем здесь, прикрывая ваш отход. Король не соглашался, но Бертран подал знак, и четверо бретонцев схватили Энрике де Трастамаре.
   – За Богоматерь Гекленскую, на врага, на врага! – воскликнул коннетабль.
   И, выставив вперед копье, Дюгеклен с горсткой оставшихся у него людей стал ждать удара тридцати тысяч всадников, удара страшного, который должен был отбросить бретонцев к стене, служившей опорой для их небольшого отряда.
   – Самое время попрощаться, – заметил Мюзарон, выпуская по врагу из арбалета последнюю стрелу, что оставалась у него в сумке. – Видите, сеньор Аженор, вслед за англичанами идут эти гнусные мавры.
   – Ну что ж, прощай, мой дорогой Мюзарон, – сказал Аженор, который, сменив коня, подъехал к коннетаблю.
   С грохотом надвигалась людская туча, готовая разразиться грозой: сквозь пыль лишь видно было, как движется вперед лес горизонтально опущенных пик.
   И вдруг в еще свободное пространство, рискуя быть раздавленным двумя массами солдат, стремительно влетел рыцарь в черных доспехах, черном шлеме с черной короной, державший в руке жезл командующего.
   – Стойте! – подняв руку, закричал он. – Кто сделает хоть один шаг, умрет!
   Услышав этот мощный голос, всадники, подтянув удила, подняли лошадей на дыбы; несколько коней упало на землю, поджав колени.
   Черный принц, оставшись один в еще не занятом пространстве, с какой-то странной печалью – потомки потом ее прославили – смотрел на бесстрашных бретонцев, готовых погибнуть под натиском множества врагов.
   – Добрые люди, – обратился он к ним, – храбрые рыцари, я не хочу, чтобы вы погибли столь бесславно! Вы сами видите, что даже Бог вам не поможет.
   Потом, повернувшись к Дюгеклену, он сделал шаг ему навстречу и приветствовал такими словами:
   – Славный коннетабль, я принц Уэльский, и желаю, чтобы вы остались живы: ваша смерть создаст слишком большую пустоту в рядах храбрецов. Отдайте мне ваш меч, умоляю вас.
   Дюгеклен был человеком, способным понять истинное великодушие: благородный порыв Черного принца растрогал его.
   – Это слова честного рыцаря, – сказал он, – поэтому я могу понять даже англичанина, если он говорит такое.
   И он опустил меч.
   Услышав слова принца, англичане, наклонив к земле копья, не спеша, без гнева подошли к Дюгеклену.
   Коннетабль взял свой меч за лезвие и хотел вручить его принцу.
   Однако неожиданно прискакал на взмыленном коне дон Педро, чьи сильно помятые доспехи были забрызганы кровью. Он отказался преследовать беглецов, решив атаковать тех, кто еще сопротивлялся.
   – В чем дело? – вскричал он, бросаясь к коннетаблю. – Как! Вы даруете жизнь этим людям! Нам никогда не быть властелином Испании, пока они живы. Нет им пощады! Смерть им! Смерть!
   – Вот что! Этот человек – дикий зверь, – воскликнул Дюгеклен, – и сдохнет, как дикий зверь!
   И когда король кинулся на него, он за лезвие поднял свой меч и нанес железной рукояткой такой сильный удар по голове дона Педро, что тот, сникнув под ударом, который свалил бы и быка, оглушенный, полумертвый, рухнул на круп своего коня.
   Дюгеклен снова замахнулся своим грозным оружием. Но, бросившись навстречу принцу, он оставил за собой свободное пространство; сюда проскользнули два англичанина, и, когда Бертран поднял обе руки, один схватил его за шлем, а другой обхватил за пояс. Тот, кто схватил его за шлем, тянул Бертрана назад, а тот, кто обхватил его за пояс, пытался свалить с седла.
   – Мессир коннетабль, – кричали они, – плен или смерть!
   Бертран поднял голову и, сильный, как дикий бык, вышиб из седла англичанина, который обхватил его за шею; одновременно, проткнув острием шпаги нашейник англичанина, державшего его за пояс, он пронзил ему горло и кровью ответил на этот вызов.
   Тогда добрая сотня англичан, каждый из которых был готов обрушить удар на гиганта, бросились к Дюгеклену.
   – Посмотрим, – громовым голосом вскричал Черный принц, – посмотрим, какой смельчак посмеет тронуть его хоть одним пальцем!
   Самые яростные сразу же отпрянули назад, и Дюгеклен оказался свободен.
   – На сегодня хватит, дорогой принц, – сказал он, – я обязан дважды отдать вам мой меч. Вы самый великодушный победитель на свете.
   И он отдал меч принцу.
   Аженор хотел было протянуть и свой.
   – Вы что, спятили? – шепнул ему Бертран. – Под вами добрый свежий конь. Бегите, пробирайтесь во Францию, передайте доброму королю Карлу, что я в плену. А если он не захочет ничего для меня сделать, отправляйтесь к моему брату Оливье. Он все уладит…
   – Но ваша милость… – возразил Аженор.
   – Никто на вас не смотрит, бегите, это мой приказ.
   – Скорей! Скорей! – сказал Мюзарон, который мечтал лишь о том, как бы выбраться на простор. – Воспользуемся тем, что мы люди малые, зато назад вернемся великими.
   Пока англичане спорили, кто именно взял в плен Заику Виллана, маршала, главных командиров, Аженор проскользнул между ними, Мюзарон улизнул вслед за хозяином, и оба, пустив коней галопом, умчались под градом стрел, которыми их приветствовали – правда, слишком поздно – Каверлэ и Мотриль.

XXV. После битвы

   В тот день было взято огромное количество пленных.
   Победители считали и пересчитывали людей, словно мелкую монету.
   Вместе с Каверлэ и Смельчаком несколько французских воинов усердствовали в сем похвальном деле, которое сводилось к тому, чтобы обобрать пленного после того, как писарь-монах запишет его фамилию, имена, титулы и воинское звание.
   Поэтому каждый победитель получал свою долю пленных. Дюгеклен достался принцу Уэльскому. Охранять его принц поручил сеньору де Бюшу, командиру гасконцев.
   Жан де Грейи подошел к Бертрану и, взяв его за руку, стал вежливо стягивать с него железную перчатку, тогда как оруженосцы Жана принялись срывать с коннетабля доспехи. Невозмутимый Бертран не сопротивлялся; никто не учинял над ним никакого насилия; сам он мысленно считал и пересчитывал своих друзей, тяжело вздыхая всякий раз, когда кого-либо из них не оказывалось на этой безмолвной перекличке.
   – Храбрый коннетабль, – сказал ему Грейи, – вы взяли меня в плен при Кошереле.^[166] Видите, как переменчива фортуна: сегодня вы мой пленник.
   – Ой ли! – воскликнул Бертран. – Вы ошибаетесь, сеньор. При Кошереле я сам взял вас в плен, а здесь, при Наваррете, вы лишь охраняете меня. В Кошереле вы были моим пленником, а здесь вы мой стражник.
   Жан де Грейи покраснел, но предпочел промолчать, потому что в те времена люди с уважением относились к чужой беде.
   Дюгеклен присел на насыпь рва и пригласил Виллана Заику, Андрегэма и других присоединиться к нему, так как принц Уэльский приказал трубить сбор своих солдат.
   – Они будут молиться, – сказал коннетабль. – Его светлость – храбрый и очень набожный человек. Давайте помолимся и мы.
   – Чтобы возблагодарить Бога за спасение? – спросил Виллан Заика.
   – Чтобы вымолить у него возмездие! – возразил Бертран. После того как, опустившись на колени, принц Уэльский поблагодарил Господа за эту великую победу, он позвал дона Педро, который смотрел диким зверем и даже не преклонил колен, поскольку был обуреваем какой-то зловещей думой.
   – Вы одержали победу, – сказал Черный принц, – и все-таки вы проиграли великую битву.
   – Это почему же? – воскликнул дон Педро.
   – Потому что проигрывает тот король, который добивается короны, проливая кровь своих подданных.
   – Кровь мятежников! – вскричал дон Педро.
   – Пусть так! Но ведь Бог уже наказал их за то, что они вас предали! Государь, бойтесь того, чтобы он не наказал и вас, если вы предадите тех, кого он вверил вашему попечению.
   – Сеньор! – поклонившись, прошептал дон Педро. – Вам я обязан своей короной, но умоляю вас, – прибавил он, побледнев от гнева и стыда, – не будьте менее милосердным, чем Всевышний… не терзайте меня, я ведь вам так признателен.
   И дон Педро преклонил колено. Принц Эдуард поднял его.
   – Благодарите Бога, – сказал он. – Мне вы ничем не обязаны.
   Сказав эти слова, принц повернулся и пошел в свою палатку обедать.
   – Дети мои! – вскричал дон Педро, наконец-то давая волю своему жестокому желанию. – Грабьте мертвецов: сегодня вся добыча – ваша!
   И он первый, пришпорив своего свежего коня, поехал по полю битвы, пристально вглядываясь в каждую гору трупов и стремясь скорее добраться до берега реки, туда, где дон Энрике де Трастамаре бился с командиром гасконцев.
   Здесь дон Педро слез с коня, заткнул за пояс свой длинный, острый кинжал и, ступая по лужам крови, молча принялся что-то искать.
   – Вы уверены, – спросил он Грейи, – что видели, как он упал?
   – Уверен, – ответил Грейи. – Лошадь его пала, сраженная топором, который мой оруженосец метнул с несравненной ловкостью.
   – Но что стало с ним? Где он?
   – Его закрыла туча стрел. Я видел, что его оружие в крови, а потом целая гора мертвых тел обрушилась на него и погребла под собой.
   – Хорошо! Хорошо! Давайте искать, – с дикой радостью ответил дон Педро. – Ага, видите, вон там, золотой гребень шлема!
   И с проворством тигра он вскочил на трупы, расшвыривая тела, которые закрывали рыцаря с золотым гребнем.
   Вытаращив глаза, он дрожащей рукой поднял забрало шлема.
   – Это его оруженосец! – воскликнул он. – Это не он!
   – Но оружие принадлежит графу Энрике, – заметил Грейи, – хотя на шлеме и нет короны.
   – Ну и хитрец! Хитрец! Этот трус отдал свое оружие оруженосцу, чтобы легче было бежать… Но я все предвидел и приказал оцепить поле битвы, через реку он перебраться не мог… А вот и мои верные мавры ведут сюда кого-то… Он наверняка среди них.
   – Ищите среди других трупов, – приказал Грейи солдатам, которые удвоили свое рвение. – Пятьсот пиастров^[167] тому, кто найдет его живым!
   – И тысяча дукатов^[168] тому, кто найдет его мертвым! – прибавил дон Педро. – Мы поедем навстречу людям, которых ведет Мотриль.