Джоанна Линдсей. Ганнибал

вкуса, но, разумеется, некоторые затмевают своим великолепием остальные.
Иначе откуда взялась бы разница в цене? Барак нашел этот довод вполне
резонным и дал себя склонить на покупку золотой тиары с изумрудами. Во
всеоружии он вернулся к дому гречанки.
Дельфион и девушки сидели в саду среди белых и красных роз. Девушки,
обнаженные, играли в мяч на зеленой лужайке и охлаждались, обливая друг
друга водой из лейки с дырками на донышке и сложным приспособлением для
наполнения. Барака провели в сад, и он смутился от такого изобилия
женственности. Дельфион встретила его ленивой улыбкой и движением руки
пригласила сесть рядом с собой на мраморную скамью. Девушки,
воодушевляемые присутствием молодого человека, снова принялись за игру в
мяч, а он, нервничая, стал рассматривать изящный египетский фиал
темно-синего стекла с инкрустацией, оставленный одной из девушек в
разветвлении ствола мирта.
- Я получил записку, - начал Барак, вовсе не желая этого говорить, но
не будучи в состоянии придумать что-либо другое. - Как здесь прелестно!
Дельфион не ответила, и он уже готов был сделать тот ложный шаг,
которого поклялся не делать, - попросить прощения за случившееся, но ему
помешала одна из девушек, прибежавшая пожаловаться на нечестную игру
Пардалиски.
- Она хотела толкнуть меня в куст роз!
- Да, Это верно, я видела! - раздалось откуда-то с балкона.
- Некоторые всегда пытаются свалить вину на других, когда проигрывают,
- отрезала Пардалиска, подбоченясь и перегибаясь назад, как бы желая
проверить свою гибкость. Стоявшая возле девушка хлопнула ее сзади по
коленной впадине, и Пардалиска упала.
- Ой, кто это? Я чуть не откусила язык! - вскрикнула она, подымаясь, и
началась потасовка.
Дельфион велела всем уйти в дом, и Барак, робевший в присутствии
девушек, после их ухода почувствовал себя еще более неловко.
- Мне здесь очень нравится, - пробормотал он.
- Ты должен приходить почаще, - сказала Дельфион любезно.
Все было совсем не так, как он ожидал. Она задала ему несколько
вопросов о его делах, и он с готовностью рассказал о своих подвигах на
юге, о том, как он справлялся там с быками, с кочевниками и со слонами,
пока она не зевнула и не потянулась всем своим великолепным телом, так что
он почти ощутил его сквозь тонкую ткань одежды.
- Спасибо, что навестил меня, - сказала Дельфион. - Надеюсь скоро снова
увидеть тебя!
И вдруг он оказался у выхода, так и не отдав ей подарка. Вдобавок ко
всему он сильно подозревал, что ювелир его все-таки надул и тиара вовсе не
изысканного вкуса. Правда, она стоит огромных денег и, значит, должна быть
хорошей. Он сунул коробку провожавшей его рабыне:
- Отдай это своей госпоже. Скажи, что это просто вещичка, которую я
увидел по дороге сюда. Я не успел даже разглядеть ее толком. - Но,
вспомнив об уплаченной цене, он не мог заставить себя умалить достоинства
тиары: а вдруг Дельфион ничего не понимает в стоимости золотых вещей и
подумает, что он принес ей какой-нибудь хлам, раз сам он так скромно
отзывается о тиаре. - Скажи, я надеюсь, что она ей понравится.
Он ушел с облегченной душой: не так трудно будет снова прийти.


Дельфион улыбнулась той неприятной улыбкой, которая так поразила
Герсаккона. Ей хотелось швырнуть эту уродливую, претенциозную вещь на
землю. Неужели он вообразил, что она будет ее носить! Но в то же время она
прикинула ее вероятную стоимость на рынке, где массивное золото и
настоящие камни значат больше, чем тонкость вкуса оправы. На ее лице
отразилась решимость, улыбка стала жестче. В Бараке было что-то
мальчишеское, что привлекало ее, не уменьшая ее ненависти к нему. И кроме
этих двух чувств - ненависти и признания его мальчишеской
привлекательности - была еще одна (в данный момент более важная) сторона
их взаимоотношений, которая ее взволновала. В ее глазах он был
олицетворением насилия в мире; ей ничего больше не оставалось, кроме как
найти какой-то смысл в насилии, в покорности. Так мечта о страждущем боге
унизила ее до грубого вожделения, до признания, что этот неотесанный
мужлан - единственный, кто мог возбудить ее и дать ей удовлетворение,
которого она жаждала со стиснутыми зубами. Той ночью ей было стыдно прежде
всего оттого, что она сдалась, уступила при первых же десяти ударах
сердца; даже борясь изо всех сил, она не хотела победить в этой борьбе.
Нападение во мраке придало неведомость объятиям - пусть даже ценой ее
попранного достоинства. И хотя она страстно ждала рассвета, чтобы увидать
лицо этого человека, ответное чувство и огромное облегчение, испытываемое
ею, запечатлело его в ее чувствах как единственного возможного соучастника
позора, которого она теперь желала.
Выражение именно этого чувства Герсаккон увидел на ее лице, смешанное с
ненавистью к нему за то, что он не спас ее, за то, что его так легко можно
было бы обманом заставить согласиться на измену, которая довершила бы ее
падение. Она знала, что лихорадочно ожидает следующего утра, когда Барак -
в этом она не сомневалась - придет снова. Уж завтра-то она не будет терять
даром время.

3

В доме было невыносимо жарко. Хармид переехал сюда прошлой осенью. Во
время зимних бурь он обнаружил, что потолки в двух комнатах протекают, но
воспринял это философски и перебрался с Главконом в большой зал с окнами
на улицу, заняв также одну из комнат нижнего этажа; помещения же, где
протекали потолки, были отведены двум рабам, и там же хранился багаж,
которому не могла повредить сырость. Но подули знойные летние ветры, и
весь город принялся проклинать их, от землевладельцев, с волнением
смотревших на сохнущие виноградные лозы, до бедняков в битком набитых
домах с дешевыми комнатами, где встревоженные матери успокаивали хныкающих
детишек. Даже Хармид в изысканных выражениях проклинал их, заметив, что
банка его лучшей освежающей мази прокисла.
- Вот что получается, когда пытаешься помочь друзьям, - сказал он
Главкону. - Как будто Сталинон не мог просто нарушить договор об аренде,
когда ему пришлось удирать в Утику. Никогда не вздумай помогать друзьям,
Главков, а также врагам, конечно. Это глупо и ведет к невралгии...
- И к глистам? - Главков произнес это с содроганием.
- Разумеется. А теперь ступай вниз и посмотри, что там делает Пэгнион.
Постарайся только, чтобы он тебя не видел. Спрячься за дверью и гляди в
щелку. Проверь, жарит ли он рыбу или опять вертится вокруг этой грудастой
девки.
Главков вскочил и убежал, а Хармид продолжал размышлять вслух, чувствуя
себя, словно актер на сцене.
- Право же, я начинаю желать, чтобы были приняты какие-то меры в смысле
уничтожения рабства, о чем мы так много слышим и в кругах возвышенных
философов и в кругах низких заговорщиков. Рабы доставляют больше хлопот,
чем они того стоят. - Он насмешливо улыбнулся невидимой публике.
Чрезвычайно неприятно, что он до сих пор не получил деньги. Никогда еще
управляющий Сикелид так не задерживал высылку денег. Мысли Хармида витали,
в голове путались строчки буколических стихов, воспоминания о свете и
тенях облаков над холмами, разорванных обнаженными скалами, о трепетно
мерцающих каплях воды на цветах адиантума, когда единственное, что мешает
увидеть белую наяду, дремлющую на дне источника, - это крошечный водопад,
непрестанно покрывающий рябью его поверхность. Там был пастушок, пасший
своих овец по правую сторону дороги, идущей от ложбины Дикой яблони,
пастушок с самой веселой на свете улыбкой. Я собирался возвратиться назад
на другой же день, - подумал Хармид. - И не вернулся совсем...
Такова жизнь. Хрупкое очарование, исчезая, оставляет долгое сожаление.
Пастушок, конечно, простой деревенский парнишка. Но оттого, что он жил в
памяти лишь как милый образ с лучезарной улыбкой полного счастья, он
преследовал сознанием утерянных возможностей, недосягаемой красоты. Чем
была моя жизнь? - спросил себя Хармид, соображая, можно ли отложить
покупку новых сандалий до будущей недели. - Моя жизнь, - размышлял он, -
была отдана бескорыстному желанию наблюдать за душами молодых. Я
боготворил идею стихийного роста; я был садоводом, выращивающим молодые
деревца. - Эта фраза утешила его, а он нуждался в утешении. Ибо что
получил он в награду? Червоточину, гниль, побеги, упорно растущие там, где
им не следует расти; вместо цветов, грациозно раскрывающихся навстречу
ласковым солнечным лучам, что-то непонятное, с отвратительной личинкой
внутри. Надо перечитать "Менон" Платона, чтобы восстановить свою веру; и
потом в поисках вечных истин сделать новую попытку исследовать Главкона.
Хармид подозревал мальчика в двуличии - он наверняка бесстыдно
рассказывает о своем хозяине мальчишке из пекарни.
Прогрохотав по лестнице, прибежал, задыхаясь, Главкон.
- Да, он с нею обнимается! - крикнул он, широко распахнув дверь, так
что покачнулась на своей подставке древняя аттическая ваза с черными
фигурами, одно из сокровищ Хармида. Хармид подскочил, чтобы подхватить ее,
хотя ей не угрожала никакая опасность, и по неловкости смахнул ее на пол.
Он стоял, глядел на осколки, затем машинально поднял самый крупный из них;
на осколке можно было прочитать подпись - _Экзекий_. Хармиду показалось,
что, если задержать дыхание или на миг закрыть глаза, если очень сильно
захотеть или притвориться, что ничего не случилось, амфора снова станет
целой и вскочит на свою подставку. Красоту невозможно разрушить. Его ум
лукавил перед лицом случившегося.
- Не мы первые научились ценить красоту, - пробормотал он, внезапно
почувствовав, что обладает даром ощущения скользящего времени, забвения и
разлуки и вместе с тем исчезновения времен, дыхания Экзекия на своем лице,
восторга требовательного мастера, когда он поворачивал перед собой только
что созданную им амфору. Хармид поднял второй осколок. _Хо пайс калос_
[прекрасный отрок (греч.)] - было начертано на нем.
- На этих старинных аттических вазах, - назидательно сказал он
Главкону, - все фигуры вначале покрывались черным лаком, но для
разнообразия обнаженные части тела женщин перекрывались белой краской, а
то и гравировались, и затем все обжигалось на слабом огне. Хармид
чувствовал, как утихает его гнев и боль. - Белая краска применялась также
для изображения седых волос, полотняной одежды, блестящих металлических
предметов и других вещей.
- Да, - сказал Главков с сомнением.
- Будь добр, повтори, что я сказал, - продолжал Хармид сурово. - Ты
становишься очень невнимательным. Я никогда не упускаю случая расширить
твой кругозор, вложить ценные сведения в твою неблагодарную голову. Я уже
говорил тебе это и раньше. Долго так продолжаться не может. Боюсь, что мой
неприятный долг - подвергнуть тебя наказанию, если ты не сможешь повторить
то, что я сейчас объяснил.
- Ты сказал: "Ступай вниз и погляди, не обнимается ли Пэгнион с толстой
поварихой". А он обнимался. И что-то пригорало.
Хармид грустно покачал головой.
- Ты вынуждаешь меня к этому, негодный мальчишка. Я вижу, что без порки
никогда не сделаю из тебя образованного человека. В конце концов мне
придется продать тебя. Я не могу терпеть невежду около себя.
- Ну ладно, побей меня! - завопил Главкон. - Я не буду больше невеждой!
Только не продавай меня!


С раболепно семенящим за ним следом Главконом Хармид побрел к докам. Он
обошел огромное прямоугольное здание, через которое проходила большая
часть прибывающих и отправляемых грузов, и продолжал путь среди снующих
носильщиков, ослов, повозок, таможенников, писцов с письменными
принадлежностями, повешенными на шею, и каких-то горланящих во всю глотку
людей. К восторгу Главкона, привезли для отправки за море слона и двух
пантер. Слон мелкой африканской породы, с большими веерообразными ушами
скорбно трубил, а пантеры рычали, когда носильщики поворачивали клетку,
чтобы поставить ее на большую телегу. Кругом стоял густой запах пряностей.
Во внешних доках не видно было никаких признаков того запустения, какое
царило в военном порту. Здесь было почти так же оживленно, как и в прежние
времена. У причала едва ли нашлось бы хоть одно свободное место. Несколько
судов стояло на ремонте; на палубы других были перекинуты сходни, по
которым бесконечной вереницей перебегали носильщики в одних лишь
набедренных повязках, с мешками или тюками на плечах. Воздух оглашали
проклятия на всех языках, известных на побережье Средиземного моря. На
пунических судах дальнего плавания, вернувшихся из отважных рейсов за
океан, с носами, украшенными лошадиными головами или пузатыми карликами,
шла разгрузка железной руды.
По покрытой мусором дороге, переступая через канаты и снасти, Хармид
направился вдоль мола, построенного из огромных, массивных каменных глыб.
- Беги вперед и спроси, прибыл ли "Лебедь" из Сиракуз, капитана зовут
Стратилакт, - сказал он Главкону.
- Я знаю, знаю. Капитан Стратилакт! - Главкон понесся вприпрыжку,
полный желания угодить.
Хармид смотрел, как он бежал, перескакивая через толстенные бревна. В
конце концов, он молод и ему следует предоставлять некоторую свободу; и у
него все же имеются зачатки вкуса. Может быть, на этот раз в столь
тщательно лелеянном цветке не окажется обычной червоточины. Чего я не
выношу, - подумал Хармид, - это усмешки, появляющейся у мальчиков лет
четырнадцати, после того как их оторвали от игры с товарищами. Хармид
решил купить Главкону по дороге домой любое пирожное, какое он захочет,
хотя бы оно было противным и неудобоваримым. Собственно говоря, желание
есть ужасные пирожные было признаком невинности, которую он так высоко
ценил. Он с грустью наблюдал ее исчезновение с первыми угрями зрелости и
пошлостями "опыта".
Хармид немного повеселел. В этой части порта почти каждый говорил
по-гречески, хотя чаще всего с ужасными ошибками и своеобразным
произношением гласных звуков. Он испытывал братские чувства ко всем этим
мускулистым морякам. Что он делает здесь, в этой чужой стране? Надо уехать
обратно в Афины, жить среди учащейся молодежи. Он теперь имеет все
возможности проявить себя как знаток Кар-Хадашта. Это значительно
увеличило бы удовольствие от застольных бесед о грамматике, древностях и
рецептах соусов. Но тут он вспомнил, что в Греции все так неустойчиво; он
может оказаться на пути все опустошающей армии, а то и двух. Что ж,
времена теперь очень занятны, пока сам ты в безопасности. В нем снова
возродился интерес к Ганнибалу; может быть, следует собрать побольше
материала и через год написать изящный научный труд о конституционных
изменениях в Кар-Хадаште. Теоретически я всегда был демократом
перикловской школы, - размышлял он. - Ганнибал обладает величием, равно
как и неистовством. Если бы только период его правления увенчался
драматическим концом, я написал бы поистине яркое маленькое сочинение, в
котором был бы сделан намек - ну, может быть, и не слишком прозрачный, -
что Ганнибала вдохновлял некий высокообразованный грек, житель
Кар-Хадашта, создавший перикловскую атмосферу в окружении Ганнибала. В
сущности, это было бы вовсе не так уж неверно: разве у него не было с
Ганнибалом несколько весьма приятных бесед в прошлом году? Не нужно быть
слишком суровым к человеку действия, решил он. И он снова услышал в
воздухе Кар-Хадашта флейты и голоса трагического хора; почувствовал
воздействие великой личности, с неукротимым ритмом сосредоточенной воли
бурно поднимающейся к кульминационному жертвенному жесту. Восхитительно.
Главкон вернулся бегом; он так запыхался и разволновался, что не мог
говорить. Кивая, он схватил Хармида за руку.
- В чем дело? - спросил встревоженный Хармид. - Когда ожидается
прибытие корабля?
- Корабль уже прибыл! - вскричал Главкон. - Вон он стоит.
Сердце Хармида упало. Почему капитан не известил его? Но, вероятно, нет
никаких оснований беспокоиться. Капитан мог умереть или что-нибудь еще
могло случиться. Судно принадлежало солидным владельцам; ценности,
доверенные им с соблюдением необходимых формальностей и надлежащим образом
застрахованные, не могли пропасть, даже если капитаны напивались пьяными и
падали за борт. Таща за собой Главкона, Хармид поспешил к стоянке судов,
обругал носильщика с тележкой, загородившего проход между двумя грудами
тюков, и подошел наконец к кораблю, который, по словам Главкона, и был
"Лебедь". Да, это действительно был "Лебедь". Хотя Хармид ничего не
смыслил в судах, он узнал нос корабля. Капитан Стратилакт стоял на
пристани, разговаривая с писцом, у которого туника оттопыривалась от
засунутых под нее кусков папируса. Хармиду показалось, что капитан его
заметил и хотел улизнуть. Однако от писца не так-то легко было отделаться.
Он схватил капитана за рукав и потребовал более полных сведений
относительно каких-то горшков.
Стратилакт смущенно кивнул Хармиду.
- Подожди минутку. Я должен сначала закончить с этим малым.
Великолепная погода, а? - И Хармиду пришлось ждать в шумном, пыльном доке,
где становилось все жарче и противнее, в то время как писец, почесывая
затылок своим тростниковым пером, твердил, что, судя по документам,
чего-то не хватает.
Наконец Стратилакт разделался с писцом. Хармид подошел к нему, скрывая
свое раздражение под глупой улыбкой. Ему почему-то казалось, что он должен
расположить к себе капитана.
- Рейс, как всегда, удачный? - спросил он неестественно громким
голосом.
- Да, не плохой, - согласился капитан, бросив быстрый взгляд на
корабль, и невнятно выкрикнул какое-то приказание морякам под палубой. -
Ну-с, надеюсь, ты в добром здравии...
Хармид никак не мог начать разговор о главном.
- Отойди, сорванец ты этакий! - сказал он Главкону. - Если ты свалишься
в воду, я не буду тебя спасать.
- Крыса! Крыса! - ликовал Главков.
Хармид кашлянул и в ярости убил муху, жужжавшую вокруг его головы.
- Разумеется, ты привез мне все, как обычно... капитан, - начал он
голосом, который словно прервался у него в желудке и никак не проходил в
горло. Он хотел сказать, что болен, что несколько недель дурно спит, что
виноват в этом его бессердечный друг, уговоривший его взять на себя аренду
дома, что уже много дней его отвратительно кормят, что Главков испортил
ему нервы...
Капитан Стратилакт ответил не сразу; он сплюнул в воду и еще более
строго и невнятно выкрикнул приказание морякам под палубой.
- Я не люблю приносить дурные вести, - сказал он наконец. - Для тебя
ничего нет, я специально отправлял посыльного узнать, чем вызвана
задержка. Точнее говоря, до меня уже дошли кое-какие слухи. Дело в том,
что управляющий тайком заложил твои владения. Ты как будто предоставил ему
слишком большие полномочия, закрепленные составленным тобой документом. Во
всяком случае, он скрылся с деньгами, и Гай Маллеол завладел всем
имуществом.
- Гай Маллеол! - воскликнул Хармид, и последняя его надежда рухнула.
Нечего и думать затевать судебный процесс о возвращении имущества.
Маллеол, богатый италиец, был в хороших отношениях с римскими властями и
что ни год захватывал все новые владения.
- Боюсь, для тебя все потеряно, - сказал Стратилакт, чувствуя
облегчение от того, что худшее осталось позади. - Но если хочешь вернуться
на "Лебеде" с обратным рейсом, я возьму тебя даром. С владельцами я
договорюсь. И все-таки особенно обнадеживать тебя не хочу...
- Благодарю, - сказал Хармид, совершенно убитый. - Что значит
несчастье, если оно открывает нам благородное сердце? - Он пожал руку
капитана, и две слезы скатились по его щекам. Растрогавшись, он на миг как
бы перестал сознавать постигшую его беду. - Пока мне еще неясно, что я
предприму. Но что значат превратности судьбы для такого человека, как я?
Абсолютно ничего, уверяю тебя. - Он снова пожал руку капитана, и ему не
хотелось отпускать ее. Ему казалось, что, отпусти он руку, он упадет на
пыльную землю и разрыдается.
Главков, не догадываясь о том, что рухнули основы вселенной, как бы
невзначай пододвигался к группе моряков, поглощавших огромные апельсины.

4

Самым непосредственным и очевидным результатом победы Ганнибала в
Народном собрании было исчезновение из Кар-Хадашта шпионов и
осведомителей, состоявших на службе у Сената. Сотни их, не дожидаясь
наступления следующего дня, покидали свои жилища и устремлялись в места,
где их никто не знал. Несколько человек, не успевших удрать, были схвачены
на улицах и нещадно избиты. Троих обнаружили где-то в закоулках мертвыми,
с перерезанным горлом. Последнее орудие, при помощи которого правящие
семьи поддерживали свою власть, было уничтожено. Наиболее непримиримые из
сенаторов, как, например, Ганнон, тайно создавали и обучали отряды из
своих приверженцев, но менее знатные патриции отказались от борьбы,
надеясь сохранить богатство ценой малодушной покорности. Почти все
пунические города и колонии последовали примеру Кар-Хадашта, и бразды
правления взяли в свои руки местные демократические руководители.
Ганнибал и Карталон со своими помощниками сразу же принялись за
реорганизацию государства. Все чиновники были смещены; оставили лишь тех,
кто на деле доказал свою полезную деятельность в аппарате управления.
Группе квалифицированных экспертов, хорошо знакомых с организацией
государственной торговли острова Родос, с кредитной системой Птолемея в
Египте и с устройством гражданской службы в царстве Атталидов, было
поручено разработать наиболее простые и современные методы управления и
применить их к условиям Кар-Хадашта.
- Греки далеко превзошли нас в разработке системы финансовых операций,
- сказал Ганнибал Карталону. Наша банковская система примитивна.
Карталон, чья теория государства не была связана с экономическими
проблемами, согласился, а затем заговорил о Законе Природы, о
взаимоотношениях между городом и деревней, о затруднениях некоего
сельского патриция, человека большого ума, который прошлой ночью высказал
идею осуществления обширнейших ирригационных работ, а также возможности
перевода греческой ритмической прозы на пунический язык. Карталону
нездоровилось: он вздумал было заставить своих поваров приготовить
несколько блюд по рецептам из греческой книги о диетическом питании, но,
как видно, не точно перевел рецепты - названия трав так трудны, - и
кончилось тем, что он расстроил пищеварение и был вынужден вернуться к
овсяной каше, а поварам позволить вернуться к употреблению чеснока.
- Мы выпустим воззвание, - сказал Ганнибал, - и объявим, что первым
результатом финансовых реформ будет возможность отмены всех особых
налогов, введенных Сенатом под предлогом необходимости уплаты контрибуции
Риму. Как бы ни была тяжела эта контрибуция, мы будем в состоянии
выплачивать ее из обычных источников государственных доходов - теперь,
когда государство избавилось от паразитов.


Намилим был занят более обычного. Он наполнил в сарае несколько
кувшинов чечевицей и велел сардинцу отнести их в лавку; сардинец понес их,
как обычно высунув язык, - когда-нибудь он поскользнется и откусит кончик
языка, какая же будет ему тогда цена? Но Карала невозможно было от этого
отучить.
- Я сейчас подстригу его, - сказала Хотмилк, входя в сарай с большими
ножницами и с самшитовой гребенкой; она добровольно взяла на себя
обязанность стричь Карала: волосы у парня росли так быстро, что расходы на
цирюльника были бы непомерны. Сардинец с блаженным видом сел на чурбан, а
Намилим вышел в лавку, чтобы разложить на виду артишоки. Вскоре туда
вбежал Карал, как всегда возбужденный после стрижки волос, а за ним
следовала Хотмилк, критически обозревая дело своих рук.
- Немножко неровно, - призналась она. Исполненная сознанием долга,
Хотмилк принялась собирать отрезанные волосы, чтобы зарыть их в землю;
нехорошо будет, если по ее небрежности какой-нибудь недруг Карала найдет
завиток его волос и заколдует сардинца. Кроме того, придется ухаживать за
Каралом, если демон начнет пожирать его душу.
Намилим дал Каралу указания относительно артишоков. Брат Хотмилк
собирался выращивать их в большом количестве, если это будет выгодно. В
святилище, выходящем на улицу, вымыли маленький каменный алтарь с выемками
в углах. Намилим бросил на него последний взгляд и затем без всякой
надобности поднялся по скрипучей лестнице и заглянул в спальню, где
постель была уже прибрана и свежей цветок был поставлен перед глиняной
фигуркой Танит; почему-то был оставлен открытым круглый свинцовый ящичек с
нардом. Ноздри Намилима задрожали. Так ли уж необходимо пользоваться этой
дрянью с утра? Он сошел вниз.
Хотмилк занималась на дворе стряпней и напевала песенку:

У прибоя, где растет тамариск,
В алых туфельках пришла ты ко мне...

В лавке Карал усердно дышал на гранаты и обтирал их краем туники. Когда
он замечал пятнышко грязи на гранате, то слизывал его.
Намилим вышел из дому.
За последнее время деятельность братств значительно оживилась, они
превращались в чисто политические организации, если даже и группировались
вокруг местных святилищ. Союзы ремесленников порвали последние нити,
связывавшие их с патрициями, и объединились с братствами. В братстве
Намилима кто-то предложил занять подземные стойла, расположенные в
ближайшей части укреплений; и после того, как оттуда вымели весь слоновий