Джоанна Линдсей. Ганнибал

- А что же мы будем есть?
- Я купил еду и вино в деревне, - ответил Диний. - Женщина скоро
принесет все. - Они помолчали, а потом он взял ее за подбородок и сказал:
- Я думаю, мы достаточно долго ждали, а?
В ответ она лишь положила руку ему на плечо и, нагнувшись, принялась
развязывать ремешки сандалий.
- Я хочу обмыть ноги в озере, - улыбнулась она.
Но он не мог больше ждать.

9

Барак получил бы огромное удовольствие от путешествия, если бы поехал
на полгода раньше. В то время он испытал большое разочарование, оттого что
поездка в Гадир была отложена на неопределенный срок; ему всегда хотелось
увидеть греческие города в Сицилии, и прежде всего Сиракузы. Даже в
нынешнем состоянии его духа бывали минуты, когда он в разъездах, беседах и
делах забывал обо всем. Он не упускал случая изучать искусство
кораблевождения, разговаривал с моряками и знал теперь о канатах, парусах,
якорях, пробоинах в судах и о морских чудовищах столько же, сколько знали
они. Он узнал многое о предсказании погоды, об опасностях, таящихся в
море, если, например, свистеть или бросить за борт свои отрезанные волосы.
Он даже научился вести судно по Полярной звезде и обсуждал рыночные цены
со своими спутниками - купцами. Он играл в бабки и в кости и часто стал
выигрывать, после того как вывел на чистую воду хитрого торговца
бронзовыми изделиями из Тарента. Но ничто не могло спасти его от
периодических приступов отчаянной ревности, когда он представлял себе
Дельфион изменяющей ему с молодыми патрициями, у которых не было цербера в
образе старого отца. "Беда с женщинами та, - поведал ему как-то ловкач из
Тарента, рассказывая одну из своих бесчисленных историй о том, как женщины
умирали от любви к нему, - что если они верны, то не могут как следует
воспламенить мужчину, а от тех, кто это может, разумеется, нельзя ожидать
верности, лишь только повернешься к ним спиной". Это ужасно, но это так, -
подумал Барак и с трудом подавил готовый вырваться у него стон. "Другая
беда заключается в том, - продолжал всезнайка из Тарента, - что мужчина
всячески старается сделать из своей возлюбленной виртуоза любви, и чем
больше он в этом преуспевает, тем более может быть уверен в ее измене".
Барак не мог его больше слушать. Он ушел на нос корабля и, чтобы забыться,
стал себя гипнотизировать, кивая головой в такт качающейся вверх и вниз
палубе. Забывшись, он запутался в каких-то снастях и едва не свалился за
борт.
В Сиракузах было то же самое. Мгновение приятного возбуждения, свободы
от мучительных страхов и их неизменное возвращение.
Сиракузы имели две гавани, как и Кар-Хадашт. Город был расположен на
полуострове и застроен прочными каменными домами. Барак стремился изучить
способы кирпичной кладки, применявшиеся в Сиракузах, и выяснить, более ли
они совершенны, чем те, которые практиковались на его родине. Но все, что
осталось в его памяти об этой исследовательской экспедиции в Сиракузах,
были плавающая в водоеме Аретузы рыба и отражение в воде желтоволосой
девушки, напомнившей ему Дельфион и заставившей сильнее забиться его
сердце. Все же Сиракузы произвели на него сильное впечатление. Городу была
присуща какая-то устойчивость; казалось, он возник на основе более
слаженной общественной жизни, чем Кар-Хадашт. Тем не менее, - думал Барак,
- наследие Сиракуз не имеет особенно большой ценности, а в Кар-Хадаште
остались источники молодости, которые могут дать поразительные плоды.
Барак восхищался дверьми храма Афины из золота и слоновой кости, внутри
храма он с удовольствием созерцал стенную живопись, хотя некоторые
батальные картины вызвали у него раздражение. Он бродил по городу, глазея
на храмы и укрепления, поднимался на холмы, чтобы любоваться панорамой, и
не переставая считал по пальцам дни, остающиеся до отплытия домой. Данное
ему поручение было несложно. Он должен был разыскать виллу важного
римского купца и, удостоверившись, что разговаривает с самим купцом,
передать пакет, который Озмилк повесил ему на шею и запечатал собственной
рукой. Римлянин принял Барака очень любезно, но он дурно говорил
по-гречески, и беседа не клеилась. Однако он казался весьма расположенным
к Озмилку и "добрым гражданам" Кар-Хадашта, то есть к противникам
Ганнибала, и, подчеркивая каждое слово, просил Барака передать отцу, чтобы
тот не унывал. Барак предполагал, что в пакете был крупный вексель, а
также несколько драгоценных камней. Относительно камней он не сомневался,
так как тщательно прощупал пакет. Однако осторожный римлянин так и не
открыл его в присутствии гостя.
Барак был приглашен на обед, и за трапезой все много говорили, много
пили и уединялись с уступчивыми флейтистками. Но они большей частью
говорили по-латыни, и поэтому Барак чувствовал себя стесненно. Ему
казалось, что если он позволит себе что-нибудь с одной из флейтисток,
Дельфион сразу же об этом узнает и он потеряет последнюю надежду.
Наконец наступил день отплытия. С гнетущим чувством пустоты и
безразличия Барак смотрел, как на северо-западе исчезают из виду очертания
города. Вначале сознание того, что корабль с каждым часом сокращает
расстояние между ним и Дельфион, давало ему какое-то утешение. А через
некоторое время мысль, что он все приближается к ней, делала разлуку еще
более невыносимой, и ему казалось, что судно движется нестерпимо медленно.
Налетел шквал, и Барак решил, что настал его последний час. Он принес
клятвы Танит и написал эти клятвы на клочке бумаги, чтобы быть уверенным,
что богиня их услышит. После этого, вконец измученный морской болезнью, он
уже не обращал внимания на происходящее вокруг и о последних днях
путешествия не помнил ничего, кроме того, что его тошнило и он испытывал
страшную слабость.
Ему стало лучше, когда на горизонте появилась земля, и он был готов
поверить в любое доброе предзнаменование. Он еще раз взглянул на бумажку с
написанными на ней клятвами, чтобы богиня знала: он о них не забыл. У него
появилась надежда, что с Дельфион все будет хорошо, и он даже стал
сожалеть, что так плохо использовал возможности веселого
времяпрепровождения в Сиракузах. У него было там несколько приглашений, от
которых он отказался, и он почти ничего не узнал о применяемых в этом
городе методах производства. Теперь Барак старался наверстать потерянное
время: он обсуждал проблемы мировой торговли зерном с купцом из Византии,
направлявшимся в Лизос, на Атлантическом побережье; а также с одним
фракийцем, видимо чрезвычайно интересовавшимся золотом. Фракиец был весьма
сдержан на язык, невзирая на все попытки Барака вызвать его на откровенный
разговор.
Когда корабль приблизился в портовым укреплениям Кар-Хадашта, у Барака
поднялось настроение. Он стал строить планы, как бы сразу же, не заезжая
домой, отправиться к Дельфион. Только заглянуть к Дельфион на несколько
минут - это принесет ему успокоение, и не беда, если и придется вести себя
благоразумно и отложить любовное свидание на завтра. Ему даже взбрела в
голову сумасшедшая идея, что Дельфион узнала о прибытии корабля и будет
встречать его на пристани.
Сердце у него упало, когда он увидел на пристани не Дельфион, а
Магарсана, домоправителя, ожидающего прибытия корабля.
- Последние три дня я приходил сюда каждое утро, - пояснил Магарсан. -
Господин твой отец с нетерпением ждет тебя.
Барак что-то пробормотал о том, что ему сначала необходимо повидать
старого друга, всего лишь на несколько минут, но Магарсан не стал его
слушать.
- Господин твой отец желает видеть тебя немедленно!
Барак не успел больше ничего придумать; его втолкнули в коляску, и она
загромыхала по дороге к дому.
Отец оказал ему необычайную, но не оцененную сыном честь, выйдя
навстречу к самому порогу, чтобы приветствовать его. Он схватил сына за
руку и ввел его в дом.
- Сначала о письме, Ты вручил его? Что тебе велели передать мне?
Барак, запинаясь, передал ему слова римлянина, и Озмилк некоторое время
что-то соображал, выискивая в них какой-то скрытый предательский смысл. Он
велел Бараку повторить слова римлянина и в конце концов решил, что все в
порядке.
- Ты хорошо себя показал, мой сын, - сказал он не без гордости.
Бараку приятна была похвала отца, и он осмелился промолвить:
- Во время плавания мы попали в шторм. Позволь мне сходить в бани и
отдохнуть.
- Завтра! - твердо сказал Озмилк. Он передал Барака Магарсану, который
препроводил его наверх, в спальню, где уже были разложены его праздничные
одежды. Молодой раб помог ему переодеться; вскоре снова появился Магарсан
и повел его вниз. Барак чувствовал себя словно пленник. Однако ни слова не
было сказано о Дельфион или о долгах, сделанных им в лавках ювелиров и
золотых дел мастеров. Озмилк и его жена ждали в приемном зале, облаченные
в богато вышитые одежды, на голове у Озмилка был конический головной убор,
который он надевал только по праздникам. Барак стал позади родителей, а
Магарсан позади него, и так, в сопровождении десятка рабов, они вышли из
дому. Барак был слишком подавлен, чтобы о чем-либо спрашивать даже у
Магарсана. Он сел во вторую коляску с Магарсаном и мрачно стал смотреть в
окно. Какое бы это могло быть празднество? Его терзал страх, как бы
Дельфион не узнала о его прибытии и не подумала, что если он к ней сразу
не явился, значит, он ее забыл. Барак представил в своем воображении
печальную картину: до сегодняшнего дня Дельфион не подпускала к себе
какого-то настойчивого поклонника, но теперь, узнав, что Барак приехал
домой и не повидал ее, она со злости отдается другому.
Коляски катили по одной из главных дорог Магары, среди великолепных
садов, разделенных вечнозелеными изгородями или каменными стенами и
орошаемых каналами. Вдруг коляски остановились.
- Где мы? - спросил Барак.
- У дома Бостара, - ответил Магарсан.
Выйдя из коляски, Барак увидел Бостара, его жену и дочь, которые вышли
встретить семью Озмилка. Бостар был одним из богачей Кар-Хадашта. У него
были капиталовложения в испанские серебряные рудники и торговый флот, хотя
сам он теперь в значительной степени отошел от дел. К удивлению Барака,
жена и дочь Бостара, очень толстая девочка лет одиннадцати, сели в его
коляску, и к ним присоединилась также его мать. Магарсан пересел в первую
коляску.
Тут только Барак заметил, что в первой коляске находится маленькая
девочка лет трех; но была ли она там все время или ее только теперь туда
посадили, он понятия не имел. Он учтиво вызвался уступить свое место
женщинам, но ему ведено было остаться, а дочку Бостара, которую звали
Элишат, посадили рядом с ним. Она застенчиво ему улыбнулась.
Коляски снова двинулись в путь. Барак был так изумлен поведением
Элишат, что не мог даже думать о Дельфион. Девочка прижималась к нему,
хотя ее мать сидела напротив, а когда он отодвинулся, насколько мог, в
угол коляски, Элишат снова к нему прильнула.
- Ты любишь фаршированных сонь? - спросила она.
Звук собственного голоса так смутил ее, что она захихикала, а ее мать,
вместо того чтобы сделать замечание этой дурочке, добродушно улыбнулась.
Но Барак до того отупел от мысли о своей несчастной любви, что никак не
мог принять причину такого странного поведения Элишат. Мать Барака
нагнулась к нему, подмигивая и кусая губы:
- Мы так рады, что ты снова с нами!
Без всякой нужды она поправила складки его одежды.
Коляски мчались теперь по большой дороге к холмам. Барак догадался, что
они направляются к расположенному в ложбине храму Ваала. Пыль поднималась
столбом, в закрытой коляске было нечем дышать. Элишат была сильно надушена
и напомажена, вокруг нее непрестанно жужжали мухи. Барак увидел, как губы
его матери снова зашевелились, словно она собиралась что-то сказать; он
молился, чтобы коляска скорее остановилась. Ему хотелось отделаться от
этих женщин. Трудно было поверить, что эти три существа, сидевшие в
коляске, были одного пола с Дельфион.
Наконец коляски остановились. Барак поспешно вылез и помог женщинам
выйти. Только сейчас он догадался, что празднество посвящено осенним
жертвоприношениям Ваалу. Он слышал, что в прошлом в Кар-Хадаште, как и в
Финикии среди ханаанеев, довольно часты были человеческие,
жертвоприношения Ваалу. Но уже давным-давно государство приняло меры к
ограничению таких жертвоприношений до двух в год, хотя во времена больших
бедствий - поражения в войне, засухи или чумы - жрецы требовали принесения
в жертву большого числа первенцев. Но все это было в прошлом, задолго до
того, как родился Барак. Даже на эти два ежегодных жертвоприношения теперь
смотрели как на пережиток варварства, и многие предлагали вместо людей
приносить в жертву баранов или телят. Барак даже предполагал, что в
последнее время людей всегда заменяли животными, - после Замы он ни разу
не присутствовал при этом обряде.
- Как чудесно! - сказала Элишат Бараку, когда все общество двинулось к
двери храма. Магарсан взял на себя заботу о болезненной на вид маленькой
девочке, находившейся в первой коляске. Он вел ее за руку впереди всех и
говорил о чем-то с двумя жрецами. Жрецы низко поклонились Ормилку, который
остановился побеседовать с ними; остальные проследовали вперед.
Храм Ваала представлял собой довольно внушительное прямоугольное
строение из камня с размытым дождями фронтоном и головами чудовищ на
желобах. Внутри храма стоял смешанный запах бойни и литейной мастерской.
Здесь не делали обычных воскурений фимиама и ладана, чтобы забить запах
крови. В глубине виднелась бронзовая статуя бога, сидящего на троне, -
грубо отлитая фигура, во мраке храма выглядевшая особенно зловещей.
Вздрагивающий, мерцающий свет поднимался кверху из лона бога, придавая его
лицу мрачное, демоническое выражение.
Храм был уже почти полон, но для Озмилка и сопровождающих его,
по-видимому, были оставлены места. Барабанная дробь, сначала медленная и
глухая, стала частой и громкой, и зазвенели кимвалы. За завесой в глубине
храма женщина запела странно резким голосом в такт с барабанной дробью.
Когда она монотонно тянула бесконечно повторяемую фразу, слегка подымая и
понижая голос на полутонах, а затем резко переходя на высокие ноты,
казалось, будто сердце перестает биться. Вступили другие голоса и большие
кимвалы, звенящие, как молот о наковальню, но не звучали ни флейты, ни
рожки. Огонь бросал тусклый отблеск на лицо Ваала. Будто кровь стекала у
него но лицу, выливаясь из темной впадины широкого рта.
Пение перешло в вой и вопли, резало ухо, сталкиваясь в дисгармонии с
шумом ударных инструментов. На дверь опустилась черная занавесь, закрыв
дневной свет. Теперь свет лился только из лона Ваала. Из его чресел
вырывались языки пламени. Вдруг среди лязга ударных инструментов и
завываний певцов к Ваалу приблизился жрец с младенцем на руках. Рядом шла
мать. Жрец положил младенца в бронзовые руки бога, а мать успокаивала
ребенка: богу не понравится, если он будет плакать. Затем жрец отступил
назад, за алтарем включили механизм, бронзовые руки подняли младенца, и он
скатился в утробу бога. Под грохот и вопли, которым пронзительно вторили
флейты, из чресел бога вырвалось пламя и дитя возвратилось к Отцу.
Звон и стенания было затихли, но затем поднялись вновь, завихрились.
Теперь жрец нес на руках девочку лет трех. Барак сначала не узнал ее - она
была без одежды, но потом он увидел, что Озмилк сопровождает жреца. Пока
совершалось первое жертвоприношение, у девочки были завязаны глаза, но она
знала, что произойдет что-то страшное. Ее быстро подняли и положили в
бронзовые руки, Озмилк прикоснулся к ней, и через несколько секунд она
исчезла в огненном лоне.
- Кто эта девочка? - спросил Барак Магарсана, как только шум начал
стихать.
- Она была удочерена господином Озмилком месяц назад, с гордостью
сообщил Магарсан. - Он купил ее у бедных родителей, чтобы удочерить и
получить награду от бога, принеся ему в жертву члена своей семьи.
Мгновение Барак ничего не чувствовал; он отупел от всего пережитого.
Все это показалось ему отвратительным - нелепое зрелище, рассчитанное на
низменные инстинкты толпы. Он все еще был слаб после морской болезни и
хотел выбраться на свежий воздух. Он чувствовал, что задыхается под гнетом
отцовской воли, как в удушливом воздухе храма, и возмущался всем на свете.
Люди правы, когда говорят, что это безобразие пора прекратить. Это
правящие семьи, закосневшие в консерватизме, сохраняли ужасный обряд; это
они приносили в жертву детей из собственной семьи - добровольно или по
жребию. Чувство покорности, во власти которого Барак находился с той
минуты, как Магарсан взял его под свою опеку, сменилось гневом и
возмущением. А что это за чепуха с Элишат? Почему они навязывают ее ему?
Теперь он понял: это заговор, чтобы его женить.
Девочка придвинулась к нему и шепнула:
- Как было красиво, правда? - Она хихикала и похлопывала пальцами по
одной из маленьких золотых спиралей, которыми были заколоты ее волосы.
Барак промолчал. Если он ответит, то не удержится и выскажет все, что у
него на душе, и навлечет на себя непоправимое несчастье. Сознание этого
вызывало в нем ярость и ощущение физической слабости. Так эту Элишат хотят
выдать за него замуж? Он разглядывал ее с омерзением. Ее маленькая рыхлая
фигура станет еще рыхлее. Он представил себе ее короткие толстые ноги, ее
бесформенное туловище... Что ж, может быть, все это не так страшно, если
женитьба увеличит его состояние и даст ему больше свободы, чтобы
встречаться с Дельфион. Ведь жену можно игнорировать, поселить в
отдаленной части дома и забыть о ее существовании.
С двери подняли занавесь. Когда народ стал выходить, Барак увидел
невдалеке от себя Герсаккона, который пристально глядел на него. Барак был
потрясен, он задрожал от страха, не понимая его причины, - возможно, то
была всего лишь случайная игра света, однако глаза Герсаккона показались
ему такими странными! И тут же он потерял Герсаккона из виду.


Барак видел, как пыжится его отец от важности и самодовольства, и в нем
росло отвращение к нему. Озмилк, по-видимому, убедился, что все идет
хорошо; принесение девочки в жертву Молоху, Царю, было последним
испытанием и вселило в него уверенность в том, что в мире действуют
непреложные законы и боги, как всегда, на стороне имущих людей, добрых
людей. Теперь он, Озмилк, находился в особых отношениях с высшими силами,
покровительствующими городу, и потому спокойно глядел в будущее.
Вернувшись домой, Озмилк после обеда заговорил с Бараком о брачном
договоре. Он уже заранее обсудил главные пункты с Бостаром; приданое за
Элишат тот даст богатое. Девочка была двоюродной сестрой Барака, и это
делало союз еще более благоприятным (браки между братьями и сестрами
когда-то были обычным явлением как среди финикиян, так и среди египтян; но
в последнее время если они и не были запрещены, то совершались лишь в
редких случаях, когда отвечали имущественным интересам). Часть земель,
отдаваемых за Элишат, прилегала к главным владениям Озмилка, и он уже
строил планы переустройства своих имений на более рациональных началах.
- Обширные зерновые хозяйства, обрабатываемые рабами, восполнят то, что
мы потеряли, лишившись Сардинии... - сказал он.
Барак слушал и угрюмо соглашался. Он не намерен был восставать против
женитьбы или чего бы то ни было, пока мог рассчитывать на возможность
продолжать свои отношения с Дельфион.
Он уже начал думать, что Озмилк так ничего и не знает о Дельфион или же
решил закрыть на это глаза, но вдруг грянул гром.
- Твоя женитьба будет означать, что теперь ты будешь почти сам себе
хозяин, - произнес Озмилк медленно. - Я намерен передать в твои руки
больше капиталов и возложить на тебя большую ответственность... Но прежде
чем это сделать, я хочу получить уверенность, что ты вполне возмужал и
покончил с мальчишескими безрассудствами и мотовством. Во многих
отношениях я тобою доволен. Я лучше знаю твои способности, чем ты
думаешь... - Он остановился и вперил в Барака тяжелый, холодный взгляд,
опустив одно веко ниже другого. - Но есть нечто, чем я недоволен. Однако я
оставлю это без последствий, если буду уверен, что отныне с этим покончено
навсегда. Верю, что во время поездки в Сицилию ты имел достаточно времени
обдумать свое поведение... освободиться из ловушки, в которую тебя
заманила коварная женщина.
Барак остолбенел. Он смотрел прямо в глаза отцу. Его первым побуждением
было принять спокойно-невинный вид, но это ему не удалось, и он только
упорно таращил глаза; его челюсть отвисла.
- Нет... Нет, - пробормотал он наконец, запинаясь. - То есть... я... -
Его ум оцепенел от испуга.
- Не станем ворошить прошлое, - сказал Озмилк, полный сознания своего
великодушия. - Обратимся к настоящему и будущему. Я буду считать, что ты
понял необходимость не иметь больше ничего общего с этой чужеземкой. До
меня дошли твои многочисленные счета. Я наводил справки в твое отсутствие.
Может быть, оно и к лучшему, что тебя здесь не было, ибо я был изумлен,
увидев, как сильно эта тварь запутала тебя в свои сети и как жадно она
поглощала твое состояние - вернее, мое.
Несправедливость обвинений, возводимых на Дельфион, так взволновала
Барака, что он запротестовал:
- Ты ошибаешься, достопочтенный отец! Если я заблуждался, то вина лежит
только на мне. Она никогда ни о чем меня не просила.
- Но брала то, что ты ей давал? - съязвил Озмилк.
- Ты несправедлив к ней! - вскричал Барак, не находя слов, чтобы
выразить свою убежденность в порядочности Дельфион. - Она не такая, как ты
думаешь...
- Ты хочешь сказать, мой сын, - саркастически усмехнулся Озмилк, - что
она не просто чужестранная шлюха, приехавшая сюда, чтобы жить за счет
глупцов и развратников Кар-Хадашта?
Барак не знал, что ответить. Отец продолжал говорить, и он слушал; но,
осмелившись возразить отцу, он почувствовал себя увереннее. Нет, он не
намерен полностью сдаваться. Он готов подчиниться отцовской власти, но
есть вещи, которых он не потерпит. Он дождался, когда отец замолчал, и
упрямо сказал:
- Я буду тебе послушен во всем, кроме этого, достопочтенный отец. Я
женюсь на Элишат. Буду следовать твоему руководству во всем, что касается
дел и государства. Не попрошу больше, чем ты сам мне дашь. Но я не могу
отказаться от этой женщины. Я не логу жить без нее, - закончил он, и в его
голосе зазвучали одновременно мольба и вызов.
Стиснув зубы, Озмилк схватил Барака за руку.
- Ты сделаешь то, что тебе приказано. Слышишь? Или я закую тебя в цепи.
Слышишь?
Барак умолк, но не сдался. Он был испуган, но внутреннее его
сопротивление лишь окрепло. В нем медленно поднималась ненависть к отцу.
- Достопочтенный господин... - невнятно произнесли его губы. Он
чувствовал, как у него подергиваются мускулы лица.
Приняв его замешательство за изъявление стыда и покорности, Озмилк
отпустил руку сына и отвернулся.
- Мы еще поговорим об этом завтра утром. Надеюсь, ты будешь в лучшем
расположении духа. - И он неторопливым шагом ушел к себе.
Оставшись один, Барак начал ходить взад и вперед по комнате. Он был не
в силах думать о беседе с отцом и ее возможных последствиях. Сейчас имело
значение лишь одно: как выбраться ночью из дому и пойти к Дельфион? Он был
целиком погружен в свои мысли и не заметил прихода матери. Когда она
притронулась к его руке, неслышно приблизившись по толстому шерстяному
ковру, он вздрогнул и сделал инстинктивное движение, как бы готовясь
защищаться от удара; его мускулы напряглись. На мгновение возникло чувство
радости: он представил себе, будто поверг отца наземь.
- Чего тебе надо? - грубо спросил он.
- Мой дорогой сын, - прошептала она, - единственный плод моего чрева,
не отнятый смертью... Зачем ты сердишь этого доброго и великого человека,
твоего отца? Разве он не был всегда полон любви и терпимости к тебе? Как
сможешь ты держать ответ перед богами с таким ужасным грехом на душе, как
сыновняя непочтительность? Я буду молиться Танит о ниспослании тебе
прощения и об очищении твоего сердца. Какое безумие нашло на тебя?
Невозможность объяснить ей все усилила его раздражение.
- Не трогай меня, мама, - сказал он, оттолкнув ее руку. - Ты не
поймешь. Я люблю ее.
- Это моя вина, - продолжала она уговаривать его. - Мне следовало
попросить моего достопочтенного супруга купить тебе несколько наложниц,
когда я увидела, что ты достиг зрелости. Нельзя было ожидать, что он сам
об этом позаботится, будучи столь обремененным делами. Разве Э-лишат тебе
не нравится? Помни, она принесет тебе приданое, на которое направлены все
помыслы твоего отца. А если она не в твоем вкусе, ты сможешь купить себе
сколько угодно наложниц... Оставь только эту обольстительницу, которая
думает лишь о том, как бы вытянуть из тебя золото.
- Ты несправедлива к ней! - вскричал Барак.
Когда приводились другие доводы, он чувствовал, что слабеет, но
несправедливость по отношению к Дельфион была невыносима, она задевала его
за живое. Он считал, что если не опровергнет наговоры, то будет проклят
богом и осужден людьми. И как ни странно, если, встречаясь с Дельфион, он
полагал необходимым произвести на нее впечатление своими подарками, то
теперь знал, что эти дары не имели никакого отношения к его любви. В его
чувстве к Дельфион было нечто такое, что полностью отрицало мир этих людей
- его родителей и им подобных, - которые видели в Дельфион лишь