Джоансен Айрис. Горький вкус времени

   Катрин робко кивнула, украдкой любуясь им, его нежной улыбкой, солнцем, запутавшимся в его волосах, создававшим золотой ореол.
   – Я… не прекрасна.
   Филипп протянул руки.
   – Идите сюда, прекрасная дама, я отвезу вас домой.
   Катрин была грязной, потной и усталой, но, когда он взглянул на нее, она тут же почувствовала себя прекрасной, чистой и юной, как в тот день, когда они ехали в том экипаже в Версаль. Катрин сделала один шаг к Филиппу, потом другой, еще один – и оказалась рядом с гнедой лошадью. Филипп наклонился, поднял девушку и осторожно посадил перед собой. Затем подобрал поводья.
   – Откиньтесь. Вы не упадете. Я вас буду держать.
   Катрин сидела замерев, чувствуя себя скованно. Лошадь пустилась рысью по дороге, и Филипп мягко поддерживал ее, но Катрин вдруг охватила дрожь дурного предчувствия. Нечего бояться, подумала она. Это кузен, нежный, добрый, воплощенный рыцарь. Почему она так испугалась? Обнаженной, в постели с Франсуа Эчеле, Катрин не испытывала и доли такого напряжения.
   Но Франсуа Эчеле ушел из ее жизни. Теперь ее домом был Вазаро, цветы, мальчик Мишель и Филипп, в котором было все, что должно быть в мужчине.
   Медленно, осторожно Катрин откинулась на широкую грудь Филиппа и заставила себя расслабиться, а Филипп пустил лошадь галопом.

* * *

   – Кто живет в том красивом домике? – спросила Катрин, указывая вниз по крутому холму направо от утеса.
   Мишель бросил равнодушный взгляд на небольшой, крытый соломой домик под нависшими над ним кипарисами.
   – Никто. Это просто домик цветов.
   – Домик цветов?
   – Да, принадлежит месье Филиппу. Он часто туда ходит. – Мишель подвел Катрин прямо к краю утеса. – Вон там море. – Он махнул рукой куда-то вдаль. – Сегодня его почти не видно. Мы придем с тобой еще, в более ясную погоду.
   Катрин тут же посмотрела в том направлении, куда смотрел мальчик. Синеватая дымка, окутавшая горы и город Канны, скрадывала побережье, делая его смутным и расплывчатым. Однако от ослепительного блеска солнца на бескрайней водной поверхности захватывало дыхание – кобальтово-синий цвет Средиземного моря отливал сталью и слепил. Она заслонила глаза ладонью.
   – Все равно оно прекрасно. Жюльетта была бы рада написать его таким. – В последнее время ее воспоминания о подруге окрашивала нежность. Ушла незаметно острая потребность в ее присутствии. Осталась грусть от разлуки с любимой подругой. – Мне бы хотелось, Мишель, чтобы Жюльетта приехала к нам в Вазаро. Здесь много такого прекрасного, что бы ее поразило.
   – Жюльетта – твоя подруга? – Мишель подобрал ветку и перебросил ее через утес, как копье. – У меня много друзей.
   – Я знаю. А у меня только одна подруга.
   Мишель улыбнулся.
   – У тебя есть я.
   Катрин погладила его по непокорным вихрам.
   – Это верно. У меня теперь двое друзей.
   – И остальные сборщики были бы твоими друзьями; да только они знают, что месье Филиппу это не понравится.
   – Дело не в том, что он не хочет, чтобы я с ними дружила. Он считает, что мне неприлично работать в поле.
   – Он не понимает цветов.
   – Он хороший человек, – возразила Катрин. – И любит Вазаро.
   Мишель кивнул.
   – Я же не сказал, что он нехороший. Все сборщики считают, что он добрый и справедливый. Я просто сказал, что он любит цветы, но не понимает их. – Мальчик схватил Катрин за руку. – Давай побегаем.
   Катрин охватил приступ бессильного смеха, когда Мишель потащил ее по другой стороне холма к усадьбе. Где-то по пути он отпустил ее руку, но Катрин продолжала бежать, радуясь теплому дыханию солнца на лице, ветерку, трепавшему ее волосы, лимонному запаху бергамота.
   Так она не бегала с той ночи в аббатстве, когда… Катрин запнулась, мышцы ее живота сжались в комок, а потом ее неожиданно отпустило. Та ужасная ночь была позади. Не могло быть ничего, более отличного от той ночи, чем этот прекрасный день в Вазаро. Кошмары никогда не коснутся Вазаро и его обитателей.
   А если вдруг так случится, она с этим разберется. Сила чувств при этой мысли поразила ее саму.
   – Катрин, ты отстаешь, – позвал Мишель, задорно оглядываясь.
   – Ошибаешься. Я вырываюсь вперед. – И Катрин помчалась к мальчику, чувствуя себя молодой и сильной настолько, чтобы добежать до Парижа и обратно. – Я буду гнать тебя до самых полей герани!

* * *

   – Я же говорил, тебе станет грустно. – Тревожный взгляд Мишеля вопросительно скользнул по потрясенному лицу Катрин, следившей за тем, как один из мужчин опрокинул корзину роз в похожую на суп жидкость в котле.
   – Они умирают.
   – Это вытяжка, – мягко пояснил Мишель. – Они отдают свою душу. Неужели ты не понимаешь, что так лучше? Если бы цветы погибли на полях, они бы сразу вернулись в землю, а так они живут дольше. Духи могут жить долго. Не всегда, конечно, но месье Огюстэн говорит, некоторые египетские духи продержались тысячу лет, и я сам видел кожу, пропитанную ими сорок лет назад, но у кожи до сих пор сохранился сильный запах. Цветы гибнут, но их души продолжают жить.
   Нежные розовые бутоны, подрагивая, легли на беловато-серую поверхность смеси в котле, и, как только загорелая женщина, следившая за котлом, помешала их длинной лопаткой, они погрузились в жидкость. Катрин никогда не думала о том, что, собирая цветы, они убивают их, но здесь картина разрушения была отчетливой.
   Мишель потянул Катрин за руку.
   – Я тебе что-то покажу. – И он повел девушку через длинный сарай к столу, где стоял ряд глиняных кувшинов, вмазанных в камень и наполненных густой жидкостью. – Это помада. Понюхай.
   Катрин наклонилась и вдохнула. Розы, снова живые, благоухающие тем же ароматом, что и в полях.
   – Видишь?
   Катрин поспешно кивнула.
   Мишель почувствовал облегчение.
   – А теперь можешь сесть вон там и смотреть, как я работаю. Сама не попробуешь?
   Катрин покачала головой, усаживаясь на низкий стул у окна. Она могла смириться с необходимостью вытяжки, но не испытывала ни малейшего желания превращать свежие чудесные цветы в увядшие, обесцвеченные трупы.
   Все окна были широко распахнуты, но все равно в длинном сарае было удушливо жарко. Над деревянными очагами дымились четыре котла. Рядом с каждым лежали горы бутонов, и к каждому были приставлены мужчина или женщина с деревянной лопаткой.
   – А что это за вязкая жидкость? – спросила Катрин Мишеля, когда он подсыпал в котел бутоны.
   – Растопленный говяжий жир и свиное сало. Месье Филипп всегда покупает только жир высшего качества.
   Несмотря на свое первоначальное отвращение, Катрин увлек сам процесс. В этой работе тоже был свой ритм, и чем больше цветов ссыпалось в маслянистую жидкость, тем божественнее она благоухала. Когда она становилась слишком вязкой, ее быстро пропускали сквозь сито, отделяя от цветов, уже отдавших свой аромат, и освобождая место свежим цветам. Отходы выливались в кипящую воду и пропускались через пресс, который выжимал из них последние капли, а потом жирный «суп» загружался новым потоком цветов.
   – Как долго это продолжается?
   – Иногда несколько дней. До тех пор, пока масло уже не может больше впитывать запах. – Мишель насыпал еще розовых бутонов в котел. – Потом «суп» еще раз фильтруют и заливают в кувшины. Кувшины запечатывают и отправляют в подвал.
   Мишель всегда что-то показывает, нежно и весело подумала Катрин. Дорогу к морю, сбор цветов, ритм работы сборщиков в полях. Он никогда не предлагал ей научиться самой.
   Однако в будущем вытяжка будет одной из тех обязанностей по управлению Вазаро, которую она с радостью поручит Филиппу.
   – Я беспокоюсь за Жюльетту, Филипп. – Катрин поднесла к губам бокал с вином. – Вы не получали никаких известий из Парижа?
   – Я послал записку Жан-Марку, как только мы сюда прибыли, но не получил ответа. Вы не должны волноваться за подругу. Жан-Марк позаботится о ее безопасности.
   Однако Катрин когда-то считала самым спокойным местом аббатство Де-ла-Рен. Она вздрогнула и поставила хрустальный бокал на стол.
   – Я должна была заставить ее поехать с нами.
   Филипп рассмеялся.
   – Заставить Жюльетту?
   – Она не такая уж твердокаменная. – Катрин сморщила носик. – Не знаю, почему я не бросилась за ней, когда она выпрыгнула из экипажа?
   – Вы сами были нездоровы.
   Катрин смотрела в бокал, а видела себя ту, обезумевшую от ужаса и сокрушенную насилием. Она оставила Париж почти месяц назад. Уже нет ни робкой девушки из аббатства, что слушала беспрекословно преподобную мать и подчинялась Жюльетте, ни отупевшей от увиденного женщины. Вазаро, воздух и цветущие поля изменили Катрин. Она стала самостоятельной, сильной, юность возвратилась вновь. Кошмары в прошлом.
   – Да, я помню. – Она с улыбкой подняла голову. – Но теперь я совсем здорова, и мы должны подумать о Жюльетте. Вы не напишете Жан-Марку, чтобы он немедленно прислал ее к нам?
   – А что, если она откажется приехать?
   – Тогда мне придется вернуться в Париж и привезти ее, – спокойно заявила Катрин. – Там Жюльетта в опасности. Я этого не допущу, Филипп.
   Филипп поднял бокал.
   – Я завтра же напишу Жан-Марку. Я привык к вашему присутствию в Вазаро и отказываюсь без него обходиться.
   Он улыбнулся Катрин через стол, и она почувствовала, как ее заливает знакомое тепло. Голубые глаза Филиппа сияли в свете свеч, в них пела нежность, доброта и веселость. Катрин тоже привыкла к нему, ее обожание сменилось чем-то более глубоким и уютным, хотя, когда он улыбался ей, трепетная неуверенность вновь вползала в душу.
   Катрин поднесла к губам бокал, ее рука дрожала.
   – Я хотела бы попросить священника приезжать в Вазаро раз в неделю и обучать детей сборщиков грамоте.
   – Он не поедет. Говорит, обучение крестьян грамоте приводит их к недовольству своей судьбой, – сказал Филипп. – И я согласен с ним, Катрин. Какая им от этого польза?
   – Знания всегда могут пригодиться.
   Филипп покачал головой.
   – Это ошибка.
   – В таком случае я совершу ее. – Филипп нахмурился, и она поспешно продолжала:
   – Я ценю ваше мнение, Филипп. Извините, если огорчила вас.
   Выражение его лица смягчилось.
   – Вам придется найти кого-нибудь другого, чтобы учить их.
   – Нет необходимости делать это прямо сейчас.
   – Только не поручайте это мне. У меня голова не приспособлена к учению, а уж к обучению других тем более.
   «Между нами все снова хорошо», – с облегчением подумала Катрин.
   – Никто не может делать все идеально. Зато вы великолепно управляете Вазаро.
   – Потому что люблю его. – Глаза Филиппа встретились с глазами девушки. – Как и вы, Катрин. Я и не знал, как мне не хватало, чтобы кто-то разделял мою привязанность к Вазаро, пока вы не приехали.
   Катрин кивнула. Вазаро и Филипп. Каждый день она узнавала о них что-нибудь новое и чудесное.

* * *

   – Абсолютная эссенция. – Мишель торжествующе улыбнулся Катрин с другого конца маленькой лаборатории месье Огюстэна.
   По его просьбе он принес из подвала кувшин с жасминовой помадой, подогрел его в закрытой посуде, развел переработанным спиртом, помешал и промыл помаду. Кувшин он отправил снова в подвал, чтобы остудить, а когда спирт отделился от помадного масла, вылил его в крошечную бутылочку.
   – Понюхай. – Он сунул ее под нос Катрин. – Духи!
   Запах был едким, резким, уже не нежным.
   – Это не духи.
   – Это эссенция. Как Вазаро – тоже эссенция. – Мишель пропустил пропитанный духами спирт через марлю, затем дистиллировал через перегонный куб на медленном огне. Еще меньше осталось светлой жидкости, и запах ее был еще более сильным и неприятным.
   – Ужасно! – Катрин передернуло.
   – Подожди. – Мишель осторожно отлил одну каплю в глиняный кувшин с квартой спирта и слегка помешал его.
   – Жасмин! – Неожиданно вся комната утонула в аромате кустов цветущего жасмина.
   – Видишь, как одно переходит в другое и образует круг: запах земли, цветы, их аромат, эссенция, и снова – запах.
   – А Вазаро – абсолютная эссенция. Мишель кивнул.
   – Тебе уже не так грустно из-за вытяжки, когда ты знаешь, что аромат рождается снова? Боль сделала его сильнее. – Он обеспокоенно смотрел на лицо девушки. – Ты понимаешь, Катрин?
   – Конечно, Мишель. Сильнее, чем когда-либо. – Девушка ласково наблюдала за Мишелем, а тот запечатал крошечный флакон, осторожно отнес его к длинному столу месье Огюстэна и поставил рядом с такими же, ожидавшими старшего парфюмера.
   Море сегодня было глубокого синего цвета, а горы высились так близко, что протяни руку, и ты сожмешь в горсти нетронутый снег, венчавший их вершины. Девушка прислонилась к огромной скале и прикрыла глаза. Такая красота тоже была абсолютной эссенцией, и Катрин становилось так легко от восхищения, что хотелось взлететь и парить в небе над морем, горами. Магические круги красоты прикасались ко всему, кто смотрел на нее.
   – Почему ты перестал ходить на уроки к священнику, Мишель?
   Мальчик пожал плечами.
   – Мне он не понравился.
   – Учиться – это хорошо. Ты должен был все равно продолжать заниматься у него, коль скоро месье Филипп согласился платить.
   – Он все время говорил, что я дитя греха, а моя мать – шлюха.
   Катрин почувствовала, как ее охватил гнев.
   – Ты ведь ему не поверил?
   – Нет, я знаю, что моя мать была цветочницей и грехов у меня не больше, чем у любого другого. Но мне это слушать было неприятно.
   – Ты позволишь мне учить тебя? Я не такая умная, как священник, но…
   – Ты гораздо умнее, потому что понимаешь цветы. – Мишель радостно улыбнулся. – Тогда я мог бы записывать смеси для духов, а не полагаться на месье Огюстэна.
   – Приходи завтра вечером в усадьбу, мы начнем первый урок.
   Краска удовольствия залила загорелые щеки Мишеля.
   – Ты уверена, что месье Филипп тебе позволит?
   – С какой стати ему возражать? Он сам сказал мне, что когда-нибудь твой «нос» окажется полезным для Вазаро. Мишель отвел глаза от Катрин и тихо сказал:
   – Знаешь, он не любит встречаться со мной.
   – Вздор.
   Мальчик покачал головой.
   – По-моему, я ему… неприятен.
   Катрин удивленно посмотрела на Мишеля.
   – Ты ошибаешься. – Тут ей вдруг вспомнилось выражение неловкости на лице Филиппа в то первое утро, когда они говорили о Мишеле. – Возможно, ему просто надо узнать тебя получше. Приходи в дом завтра в шесть вечера.
   Сияющая улыбка прогнала хмурое выражение с лица Мишеля.
   – Ты научишь меня читать книги по парфюмерии, что в кабинете месье Опостэна?
   – Конечно, и любые книги, какие найдутся в доме. Я уверена, что твой интерес поможет… – Катрин бросила взгляд на маленький, крытый соломой домик под липами. – Смотри, лошадь Филиппа! – Гнедая была привязана к дереву рядом с домиком цветов, как называл его Мишель. – Должно быть, он там. Давай навестим его. – Она побежала вниз по крутому холму к домику. – Идем, Мишель, мы просто пожелаем ему доброго дня.
   – Нет! – Голос Мишеля звучал резко, но Катрин не обратила внимания. Мальчика всегда волновало, не обидится ли Филипп, но, даже если тот очень занят, он не рассердится, если они заглянут туда на минутку.
   – Катрин, нет! Ему это не понравится!
   Катрин постучала, а потом распахнула дверь.
   – Филипп, почему вы мне не сказали, что…
   И остановилась, потрясенная.
   Он был голым. Он стоял на четвереньках на покрытом цветами ложе, и его бедра с силой двигались в тошнотворно знакомом ритме.
   Филипп поднял голову и, увидев ее, пробормотал проклятие.
   Молодая женщина под ним вскрикнула, и ее бедра устремились вверх. Ленора. Имя женщины было Ленора. Катрин часто видела ее среди сборщиков на поле и думала, какие у нее красивые русые волосы. Сейчас руки Филиппа были запущены в волосы Леноры, а его ноги сжимали ее обнаженное тело.
   – Филипп, – прошептала Катрин.
   Склеп.
   Резкие движения бедер. Боль. Стыд.
   – Нет! – Она повернулась и бросилась прочь из комнаты.
   – Катрин, вернитесь! – крикнул Филипп.
   Катрин едва заметила Мишеля, промчавшись мимо него вверх по холму. Слезы непроизвольно катились по ее щекам. Филипп. Склеп. Их двое. Насилуют. Нет лиц.
   Только не здесь. Не в Вазаро.
   Мишель звал ее, но она не остановилась. Рыдания сотрясали ее тело, и Катрин уже не видела, куда бежит.
   Склеп!
   Она падала.
   В висок ударила боль.
   Мишель пронзительно кричал.
   Или это она кричала?
   По ее бедрам и ногам потекла теплая жидкость.
   Кровь.
   Чернота.

16

   Зеленые яростно сверкающие глаза. Катрин знала эти глаза, эту исступленность, помнила державшие ее руки.
   Она пошевелилась, и резкая боль пронзила голову.
   – Лежите смирно, – приказал Франсуа.
   – Вы снова сердитесь на меня.
   – Не на вас, – глухо произнес Франсуа. – В этот раз – нет. Постарайтесь отдохнуть. Жан-Марк поскакал в Грасс за врачом.
   – Жан-Марк… Но Жан-Марк ведь в Париже, разве не так? Он не должен оставлять Жюльетту. Нет, Франсуа, он не должен…
   Мысль ускользнула от Катрин, и вернулась чернота.
   Веки Катрин медленно поднялись, и ее глаза встретились с сияющими благословенно знакомыми глазами.
   – Жюльетта? – прошептала она.
   – Ну конечно. – Жюльетта улыбнулась Катрин, осторожно прикладывая мокрое полотно к пылающему лбу Катрин. – Пора тебе прийти в себя. Прошло уже два дня, мы забеспокоились.
   – Ты здесь. – Катрин сжала пальцы подруги. И нахмурилась, глядя на нее. – Что-то не так. Твои волосы… У тебя была лихорадка?
   – Нет, они мне просто мешали, и я их отрезала. Это ты была больна.
   – Разве? Я так рада, что ты здесь. Тут так красиво. Ты можешь написать море…
   – Потом. В первую очередь я должна поставить тебя на ноги.
   – Да, верно, ты же сказала, что я была больна. – Катрин неожиданно ощутила мучительную боль в пояснице и плечах. – У меня шла кровь…
   Губы Жюльетты сжались.
   – Ты оступилась на камнях и скатилась по холму. – Она помедлила. – Ты потеряла ребенка.
   Катрин замерла.
   – Ребенка?
   – Так, значит, ты так и не поняла? – Жюльетта помолчала. – Ты ждала ребенка, Катрин.
   Катрин закрыла глаза, она была почти в шоке. Склеп. Ребенок оттуда, из склепа, рвущийся так же прочь из ее тела, как те мужчины ворвались в него.
   – Я… наверное, я должна была догадаться. Я об этом не подумала, – прошептала она. – Или, может быть, не представляла, что такое может со мной случиться. – Она открыла глаза. – Ты знала, Жюльетта? Поэтому ты заставила меня выйти замуж за Франсуа?
   Жюльетта кивнула.
   – Вы все знали. Надо было мне сказать.
   – Ты была нездорова. Мы поступили так, как считали лучше для тебя.
   – Это мое тело, моя жизнь. Я должна была сделать выбор. – Катрин помолчала. – Филипп тоже знал…
   Жюльетта пробормотала какое-то ругательство.
   – Я готова была убить Филиппа, когда мы увидели тебя в том фургоне.
   – Фургоне?
   – Филипп боялся везти тебя на своей лошади, вот он и взял из усадьбы фургон, чтобы доставить тебя в дом. Жан-Марк, Франсуа и я приехали всего за несколько минут до того, как он подогнал фургон к парадному входу.
   Зеленые гневные глаза смотрят на нее сверху.
   – Я помню Франсуа.
   – Он отнес тебя наверх, а Жан-Марк и Филипп поехали за доктором.
   – Но зачем здесь Франсуа?
   – Долгая история. – Жюльетта поморщилась. – И такая, что не доставляет никакого удовольствия Жан-Марку. Потом поговорим об этом.
   – Хорошо. – Казалось, Катрин слабела с каждым словом. – А где теперь Жан-Марк?
   – Они с Франсуа уехали в Канны, посмотреть, не пришел ли корабль. Перед нашим отъездом Жан-Марк отправил своему агенту по погрузке сообщение и велел послать… – Жюльетта умолкла. – Ты снова засыпаешь. Врач сказал, что ты будешь много спать – несколько дней. Я ухожу, отдыхай. – Она поколебалась. – Филипп хочет видеть тебя, Катрин.
   – Не сейчас.
   Жюльетта удовлетворенно хмыкнула.
   – Хорошо. Этот блудливый дурак недостоин прощения.
   – Ты все знаешь?
   – О да, Филипп лепетал, как ребенок, когда привез тебя в дом. Может, он бабник и павлин, но по крайней мере честный. – Жюльетта сжала руку подруги. – Но тут сидит мальчик, тебе бы надо его повидать, как только проснешься. Он уже давно ждет в коридоре, и Филипп, похоже, огорчается каждый раз, когда спотыкается о него.
   – Мишель. – Теплая волна чуть-чуть оттеснила холод в теле Катрин. – Да, я очень хочу увидеть его.
   Ее глаза закрылись, и она снова погрузилась в глубокий сон.

* * *

   Катрин спала до жемчужно-серых предрассветных сумерек, а проснувшись, почувствовала, что в комнате кто-то есть.
   – Жюльетта?
   – Это я. – На обюссонском ковре посреди комнаты, скрестив ноги, сидел Мишель. – Она разрешила мне войти и подождать, когда я сказал, что не уйду. – Мальчик с упреком посмотрел на Катрин. – Ты напугала меня. Я думал, ты умираешь.
   – Извини. Я еще только собираюсь жить. – Катрин улыбнулась. – Я очень рада видеть тебя, но тебе сейчас надо бы спать.
   Мишель подполз поближе к постели.
   – Ты не виноват в том, что со мной произошел несчастный случай. Я увидела кое-что… – она помедлила, – расстроившее меня.
   – Месье Филиппа и Ленору, занимавшихся блудом.
   – Ты знал, что они там занимались… – она содрогнулась от отвращения, – этим?
   – Месье Филипп всегда водит женщин в домик цветов, когда хочет заняться с ними блудом.
   – Так это не в первый раз? Он заставляет женщин быть с ним?
   – Нет, – быстро ответил Мишель. – Женщины сами идут и радуются, когда он приглашает их в домик. Он доставляет им удовольствие. Они с охотой дают ему то, что он хочет.
   – Радуются? – Катрин передернуло. – В этом нет ничего веселого.
   Мишель задумался.
   – Тогда почему же мужчинам и женщинам это так нравится? – Его маленькая рука накрыла руку Катрин. – Я расстроился, что ты потеряла ребенка. Я знаю, ты бы любила своего младенца, ты бы его не бросила.
   Смогла бы она любить ребенка, зачатого тем ужасом? Теперь она уже никогда не узнает, и сознание этого принесло ей странное чувство опустошенности и печали. Любой малыш, появившись на свет, не заслуживает того, чтобы его предавали.
   – Моя мать не любила меня, – прошептал Мишель. – Она хотела, чтобы я умер.
   – Нет, – тихо возразила Катрин. – Может быть, она была просто напугана и не знала, как лучше поступить.
   – Она меня не хотела. Она ведь так и не вернулась. Наверное, боялась, что месье Филипп рассердится.
   – За то, что она оставила тебя в поле?
   Густые черные ресницы мальчика опустились, прикрыв глаза.
   – Она не взяла меня с собой. Он платит женщинам кругленькую сумму, чтобы они забирали с собой своих детей. Моя мать обманула его.
   Пальцы Катрин крепче сжали руку мальчика.
   – Я не понимаю, Мишель.
   – Моя мать была одной из тех женщин, что ходили с месье Филиппом в домик цветов.
   – Боже милостивый! – прошептала Катрин. Мишель – ребенок Филиппа! – Откуда ты знаешь?
   Мишель пожал плечами.
   – Все в полях знают. До того как я родился, было много женщин. Они знают, что моя мать обманула месье Филиппа.
   – Обманула? А как же ты? Она оставила новорожденного младенца на поле умирать, а он даже не признал… – Катрин умолкла. – Обманут был не твой отец.
   – Мой отец… – Мишель медленно повторил эти слова, словно они были произнесены на незнакомом ему языке. – Ты имеешь в виду месье Филиппа?
   – Он твой отец.
   Мишель покачал головой:
   – Он месье Филипп.
   Человек, способный позволить своему десятилетнему сыну стать сборщиком и при этом уделять ему не больше внимания, чем любому другому ребенку, работающему в поле, человек, разрешивший священнику называть Мишеля плодом греха, а его мать – шлюхой, разве такой человек заслуживает уважения?
   Катрин ощутила, как в ней нарастает яростный гнев, наклонилась и скользнула губами по темным кудрям Мишеля.
   – Да, ты прав, он месье Филипп. И ты в нем не нуждаешься.
   – Я знаю. У меня есть цветы.
   Катрин почувствовала, как слезы жгут ей глаза. У Мишеля были цветы. У нее был Вазаро. У Жюльетты – ее живопись. Любимые увлечения, чтобы облегчить боль и одиночество в жизни.
   – У тебя в будущем будет еще и многое другое.
   – Мне больше ничего не нужно.
   – Жизнь такая большая, и в ней так много предстоит тебе познать и полюбить. – Катрин взъерошила волосы мальчика. – А теперь ступай в кровать и дай мне поспать. Мне завтра предстоит важное дело.
   Мишель нахмурился.
   – Я слышал, доктор сказал мадемуазель, что ты должна лежать в кровати две недели.
   – Мне надоели люди, предписывающие мне, как лучше поступать, причем они делают это с самыми лучшими намерениями, но пора это прекратить. Ты придешь сюда сегодня вечером?
   Мишель кивнул.
   – После работы в поле.
   – Нет, в поле ты не ходи. Тебе незачем… – Катрин осеклась. Мишель любил собирать цветы так же, как любил все остальное, с ними связанное. Катрин не должна навязывать ему свою волю ради его же блага.
   – Тогда приходи после работы.
   Мишель улыбнулся и поднялся.
   – Я принесу тебе цветы. В каждой комнате должны быть цветы.
   – Да, пожалуйста.
   Катрин проводила взглядом мальчика – маленького, живого, ранимого, но обладавшего силой, необычной для такого малыша. Таким сыном мог бы гордиться любой отец, а Филипп отверг его, как и его мать.
   Катрин поглубже зарылась в одеяла – опустошенность и печаль вернулись с большей силой, чем прежде. Но теперь она печалилась не о гибели ребенка, так недолго жившего в ее теле, а о чем-то драгоценном и золотистом, согревавшем ее с раннего детства. Неужели Филипп, обожаемый ею, никогда не существовал или он просто изменился вместе с миром?