Джоансен Айрис. В сладостном бреду

   — Где вы еще найдете другого такого мужчину, который бы, сидя в этом кресле в течение всех этих дней, наблюдал вашу борьбу с цифрами и сносил ваши отвратительные оскорбления? В конце концов, вы всего лишь женщина.
   — А вы всего лишь болван, которому не хватает здравого смысла даже на то, чтобы вежливо разговаривать с тем, кто оказывает ему услугу. Не удивительно, что вы в свое время решили стать монахом, избежав участи мужа. Ни одна женщина не смогла бы выдержать ваш отвратительный язык.
   — На самом деле, очень многие женщины находят мой язык чрезвычайно ласковым и приятным. — Он заметил, что она не поняла скрытого смысла в его словах. Из-за ее дерзких манер он часто забывал, насколько она невинна.
   Он решил, что достаточно ее подразнил.
   — Но раз вы этого не находите, я приношу свои извинения. Возможно, в другой раз вы сами в этом убедитесь.
   Она внимательно посмотрела на него.
   — Вы дразните меня.
   — Так вот, оказывается, что я делаю? — Он улыбнулся. — Тогда я должен остановиться и позволить вам вернуться к вашей работе. Чем скорее вы ее закончите, тем с большей радостью я оставлю это кресло.
   — Я могу все бросить… этот кошмар.
   — Нет, не можете. — Он уже успел понять, что Tea никогда и ничего не бросала на полдороге. И не важно, насколько отвратительным она находила какое-нибудь занятие, она привыкла все доводить до конца. — Мы оба знаем, что это вам не свойственно. Поэтому продолжайте, чтобы мы смогли вместе освободиться.
   Она вздохнула и вновь склонила голову над подсчетами. Минуту спустя он понял, что она забыла о его присутствии. Она будет оставаться в этом состоянии, пока что-нибудь вновь не вызовет ее раздражения. Откинувшись в кресле, он наблюдал за игрой ее лица, выражение его непрестанно менялось. Удивительно подвижное, выразительное, умное и очень живое, Вэр не мог оторвать от нее глаз. Все эти последние дни он пытался по ее лицу отгадать, о чем она думает.
   Один Бог знает, что с ним произошло. Уж что-что, а это меньше всего занимало его в женщинах. Они служили ему только для развлечений, и как бы он ни желал их, его никогда не беспокоило, думают ли они вообще о чем-нибудь.
   Но он хотел знать мысли Tea. У нее острый ум, вспыльчивый, горячий характер, и он обнаружил, что специально провоцирует ее на битву. Ему нравилось наблюдать, как сверкают ее глаза, словно она идет в атаку, как прямо, без уверток, говорит она все, что думает. Ему хотелось наблюдать за ее руками, листающими страницы сильными грациозными движениями. Как человека действия, эти дни в комнате должны были бы довести его до сумасшествия, но они прошли неожиданно приятно.
   Возможно, даже слишком приятно.
   Он мгновенно отрешился от таких вольностей, найдя это время приятным потому, что это был оазис покоя в вихре событий, совершающихся вокруг него. Без всякого сомнения, он начал бы скучать, если бы это продолжалось слишком долго. В конце концов, то, что он проводит несколько часов ежедневно в обществе Tea, не может подвергнуть ее опасности. Все, что может случиться, уже произошло в роще шелковиц.
   Он пытается оправдать себя, подумал он с отвращением, что здесь совершенно не уместно. Он просто получает удовольствие от времени, проведенного с девушкой. И какой грех в том, что он наслаждается женским умом вместо тела.
   Впрочем, он был бы счастлив насладиться и ее телом.
   Вэр постарался отвлечься от этой мысли. Вряд ли он сможет спокойно сидеть здесь, если станет думать о том, что бы он хотел сделать с ее нежным телом. Он устал подавлять свои желания еще в годы, проведенные в Ордене. А сейчас ему стало и вовсе тяжело, ведь он привык получать желаемое везде. Поэтому часы, которые он проводил, сидя за столом напротив юной женщины, с прекрасной, как он помнил, полной грудью, подобной…
   Нельзя думать об этом. Думай о ее лице, об уме, о милой улыбке. Все это очаровательно и доставляет ему не меньше удовольствия, даже не запретного.
   Внезапно она подняла на него глаза.
   — У вас очень необычное выражение лица. О чем вы думаете?
   Он притворился, что зевает.
   — Сегодня слишком приятный день, чтобы проводить все свое время в обществе обычной женщины. Не можете ли вы поспешить?
 
   — Что вы здесь делаете?
   Tea взглянула вверх, на Вэра, возвышающегося над ней. Она откинула прядь волос с лица и налила еще воды в круг у ствола молодого деревца.
   — И на что похоже то, что я делаю? Я пытаюсь поддержать эти деревца, помочь им выжить.
   Он нахмурился.
   — Вы не пришли в зал сегодня утром.
   — Утро я провела на конюшне, собирая лошадиный навоз, затем принесла его сюда, под деревья. — Она скорчила гримаску. — Скорее я предпочла бы работать над расчетами.
   — Я считал, что Жасмин помогает вам ухаживать за деревьями.
   — Она очень много делает, но у нее и другие обязанности.
   — Абдул мог выделить вам человека в помощь.
   — У меня достаточно свободного времени. Я привыкла сама ухаживать за деревьями. — Она понесла ведро с водой к другому дереву. — И мне нравится заниматься делом. Я скучаю по своей работе. — Она вылила воду под ствол. — Кроме того, расчеты почти все проверены. Я закончу через несколько дней.
   — В самом деле? — Он нахмурился.
   — Это тянется почти три недели. Я уверена, что вы будете так же рады, как и я. Наконец-то вам не придется сидеть в этом кресле и отвечать на мои бесконечные вопросы.
   — Меня уже радует. — Он помолчал, наблюдая за ней. — Приживутся они?
   — Думаю, да. Если не будет слишком сильных ветров, которые могут выдернуть их с корнем.
   — Вам нравится так копаться?
   Она кивнула.
   — Когда я занимаюсь с тем, что растет на земле, меня переполняет какое-то странное ощущение… — Она пожала плечами. — Мне доставляет радость думать, что эти деревья будут расти на этой земле спустя многие годы, уже после того как меня здесь не будет. Знаете, говорят, что некоторые деревья живут сотни лет!
   — Я никогда не думал об этом. Я был слишком занят тем, чтобы остаться живым. — Он провел пальцами по грубой коре. — Но я тоже верю, что очень важно, чтобы жизнь продолжалась и после тебя. Возможно, это и есть жизнь после смерти.
   Она вспомнила рассказ Вэра о своем отце, заставившем его покинуть Шотландию, чтобы не прервался их род.
   — Но Бог дает нам это. Или вы сомневаетесь, что мы попадем на небеса, даже если будем праведны?
   — Но что есть праведность? И что есть добро? Папа говорит, что убивать во имя святой церкви — добро. — Он задумчиво погладил ствол дерева. — Если это правда, тогда я один из самых праведных людей в христианском мире, потому что я убил больше людей, чем любой из моих братьев, когда был членом Ордена. — Он повел плечами, словно сбрасывая с себя тяжелую ношу. — Вы только послушайте. Я заговорил, как Кадар. Он всегда задает вопросы, даже если на них не может быть ответов.
   — Это серьезная вина, — пробормотала она насмешливо. — Но, может быть, небеса позволят вам сначала подумать, прежде чем наносить удар.
   — Но я не наносил их вам, — сказал он и быстро поправился: — После той первой встречи.
   Она приподняла брови.
   — Одного раза вполне достаточно.
   — Но виноваты в этом полностью вы. Я не хотел причинять вам боль. Вы не послушали меня. — Он нетерпеливо махнул рукой. — Но так или иначе, это все в прошлом. Почему вы вдруг решили вспомнить об этом?
   — Потому, что удар нанесли мне. Думаю, если бы это сделали с вами, вы бы тоже не забыли.
   — Глупости. Я бы простил и выкинул это из головы.
   Она скептически посмотрела на него.
   Он чуть слышно выругался.
   — Вы мне не верите? Да это… — Он остановился, а затем нехотя улыбнулся. — Ну, хорошо, я бы выкинул это из головы… но после того, как дал бы сдачи.
   Запрокинув голову, она засмеялась, серебряные колькольчики нежно переливались в ее горле.
   — Вам повезло, что я оказалась более кроткой, чем вы.
   Он хмыкнул. Какое-то время он наблюдал за работой, потом заговорил опять:
   — Вы выглядите прелестно, в ваших волосах запутались золотистые солнечные лучи…
   Она мгновенно взглянула на него.
   Он улыбался.
   — …хотя отвратительно пахнете конским навозом. — Он предостерегающе поднял руку, увидев, что она готова вспылить от возмущения. — Мне все равно. Но вымойтесь, прежде чем разделить со мной сегодня вечером ужин.
   — Ужин с вами?
   — Ну, Кадар ведь велел вам заботиться обо мне. Если мы покончили с подсчетами, то я не вижу для вас другого способа выполнить свое обещание, кроме как сыграть со мной в шахматы. А вы видите?
   Она быстро опустила глаза, чтобы скрыть нечаянно вспыхнувшую в них радость от его слов. Ей и в голову не могло прийти до этого момента, как сильно бы она скучала без этих долгих часов, которые они проводили вместе, трудясь над запутанными подсчетами.
   — Я тоже не вижу. И, конечно, я должна сдержать слово, которое я дала Кадару.
   Он серьезно кивнул.
   — Обещания надо выполнять, — и, развернувшись, направился в замок.
 
   Дом Николаса.
   Константинополь.
   — Вы найдете здесь работницу, которую ищете, — надулся от гордости Николас. — Мои женщины — самые искусные мастерицы в мире.
   — Я уже понял по тем вышивкам, что вы показывали мне. — Кадар старался, чтобы его голос звучал бесстрастно, пока он обводил взглядом огромную комнату.
   Ни разговоров, ни смеха. Словно взрослые женщины, эти девочки сидят, склонившись над пяльцами, плечи согнуты, глаза смотрят в одну точку перед собой, руки лихорадочно двигаются, делая стежок за стежком. Здесь дети до четырнадцати, и все же они выглядят усталыми и измученными старушками. В сияющем чистотой и светом огромном помещении со многими окнами, пропускающими море солнечного света, еще острее чувствуется обездоленность девочек, у которых украли детство, подумал Кадар. Воистину жуткое место.
   Но все же не такое страшное, как та комната, где плетут ковры и откуда они только что вышли. Он считал, что достаточно повидал в этой жизни жестокости во всех ее формах, но вид маленьких детей с их изуродованными пальчиками потряс его.
   — Вам очень повезло. Они, видимо, достигли совершенства в своей работе, — сказал Кадар. — Сколько часов в день они так работают?
   — Столько, сколько длится световой день. От восхода до заката. Идемте дальше. — Николас двинулся по проходу к первому ряду. — Я хочу показать вам работу Клариссы. Она обладает прекрасным, уже вполне сформировавшимся мастерством, хотя ей едва исполнилось четырнадцать. — Он бросил хитрый взгляд через плечо. — Она будет приносить вам много радости талантами совсем иного рода. Лишь на прошлой неделе я получил наслаждение меж ее бедер и нахожу, что…
   — И конечно, вы хотите за нее очень хорошую цену, достойную ее талантов. — Кадар покачал головой. — Я же говорил вам, мне надо кого-нибудь помоложе… и подешевле.
   Николас вздохнул и двинулся дальше по ряду.
   — Ивадна может вам подойти. Ей только девять. Конечно, она еще мало что умеет, но она способная, и я могу сбавить за нее цену.
   Кадар незаметно изучал склоненные над вышиванием головки. Рыжие волосы, сказала Tea. Где же она, черт ее возьми?
   — Как давно она у вас?
   — Я купил ее два года назад. Ее пальцы оказались слишком длинными для ковров, и мне пришлось отдать ее обучаться вышиванию. — Он остановился перед маленькой тоненькой девочкой с льняными волосами и глазами загнанного зверька. — Ну как она вам?
   Он думал, что Николас — гнусный ублюдок. Наклонив голову, он сделал вид, что внимательно разглядывает вышивку, лежащую перед девочкой.
   — Не так хорошо, как мне бы хотелось.
   — Если вы не хотите дорого платить, то не можете ожидать и высокого мастерства.
   Она здесь, в следующем ряду. Маленькая, тоненькая, с рыжими волосами, ее взгляд не отрывался от полотна, затянутого в пяльцы.
   — Вот эта, кажется, более искусна.
   — Селин? Это правда, она старше, ей почти одиннадцать. — Николас быстро подошел к девочке. — Но я не могу назначить за нее такую же цену. Через три-четыре года она станет достаточно взрослой, чтобы доставлять вам удовольствие… и рожать детей.
   И ни звука о том, что она его дочь. Возможно, этот сукин сын сыграл бы на этом малозначимом факте, если бы торговец проявил больше интереса.
   — У меня есть для этого рабыни. Мне нужны только ее мастерство и искусство.
   Он остановился перед рыжеволосой девочкой. Ее вышивка отличается утонченным мастерством, подумал он. Это очень плохо. Но цену можно сбить, если он сможет оспорить это. Она даже не взглянула на него. Все ее внимание было приковано к иголке, неустанно двигающейся в ее ловких пальчиках: в ткань, из ткани, снова в ткань…
   Взгляд Кадара остановился на спине ребенка.
   — Что это? — Он сдвинул в сторону свободную тунику, прикрывающую плечи девочки. Багровые рубцы пересекали ее спину. — Видимо, она все же менее ценна, чем вы заявляете.
   Николас пожал плечами.
   — У нее острый язычок, но это не отражается на ее мастерстве.
   Кадар дотронулся до бледного рубца.
   — Вот след от более раннего наказания. — Девочка не смотрела на него, но он чувствовал, как напряглись худенькие плечи под его пальцами.
   — Она наказана за то, что помогла сбежать другой рабыне. Нам надо было узнать, куда та направилась, чтобы разыскать ее.
   Итак, Селин приняла наказание за побег Tea.
   — И она вам сказала?
   Николас покачал головой.
   — Мы не могли продолжать, она могла умереть. Тогда я потерял бы двух рабов вместо одного.
   — Нет, конечно, вам это не выгодно. — И ни слова о том, что сбежавшая рабыня — сестра девочки. Ему бы очень хотелось добраться до глотки этого негодяя до того, как он покинет Константинополь. Нет, подумал он с сожалением, ему придется отказаться от этого удовольствия. Свобода девочки слишком важна, чтобы ею стоило рисковать из-за этого ублюдка. — Но эти следы говорят о слишком горячем характере, с которым трудно управляться. — Он отнял руку от избитой спины девочки. — Я думаю, мне стоит посмотреть кого-нибудь другого.
   Слушая Николаса, расхваливающего другого несчастного ребенка, он оглянулся на Селин.
   Она пристально следила за ним, на ее тонком лице дерзкие зеленые глаза сверкали негодованием.
   Он улыбнулся ей.
   Выражение неприязни нисколько не изменилось. Скорее, возросла враждебность, с какой она смотрела на него.
   Очевидно, ее нельзя купить нежной улыбкой. Его охватил интерес, смешанный с предвкушением удовольствия. Его ждало более чем интересное путешествие обратно в Дандрагон, если это дитя вздумает бросить ему вызов.
   — Опусти свои бесстыжие глазища.
   Толстая приземистая женщина с тонким хлыстом в руке остановилась за спиной Селин.
   Селин не сводила с него взгляда.
   Внимание Николаса мгновенно переключилось на толстуху, он перестал расхваливать таланты темноволосой девочки, около которой они стояли, и обратился к женщине:
   — Не надо неприятностей, Майя. У нас гость.
   — Она не хочет работать. Она должна закончить этот рисунок на тунике до темноты, — возразила Майя. — Вы хотели, чтобы она выполнила задание к завтрашнему дню, к уходу каравана.
   Николас сдвинул брови.
   — Это правда.
   Кадар готов был поспорить, что девочка будет продолжать сверлить его взглядом, пока он не уйдет, даже если хлыст опустится на ее спину. Для нее это вопрос чести.
   Он повернулся и быстро направился к двери.
   — Я устал от этих споров. Решение не простое. Быть может, продолжим завтра?
   Николас последовал за ним.
   — Конечно. Мы можем выпить по бокалу вина и пойти в бани. Это самое божественное из всех наслаждений.
   Если не считать издевательств над бедными детьми.
   — Вы самый любезный из хозяев. — Кадар поклонился. — Я горю нетерпением посидеть с вами.
 
   В этот вечер незнакомец вышел в сад.
   Селин застыла, когда увидела его в арке дверного проема. Он внимательно разглядывал женщин, собравшихся группами вокруг фонтана.
   Возможно, он выбирал кого-нибудь из них себе на ночь, с горечью подумала Селин. Завтра, удовлетворив свою вожделенную плоть, он завершит переговоры о покупке рабыни.
   Он моложе, чем другие торговцы, что обычно наведывались сюда. Молодой, богато одетый, красивый, подобный факелу, что горел сейчас за его спиной на стене. Но прекрасный или нет, он такой же, как все остальные, — жадный до золота и удовольствий.
   Он не спеша направлялся к скамейке, где она сидела, чуть в стороне от других женщин.
   Она было напряглась, но тут же успокоилась. Торговец вряд ли выберет ее на эту ночь, даже если и из тех, кто предпочитает детей. Она слишком маленькая и худая.
   Он остановился перед скамейкой.
   — Вам одиноко? Почему вы не с другими рабынями?
   Она не ответила.
   Он сел возле нее, и она уловила слабый запах мыла и благоухание бальзама. Именно так пахло от Николаса, когда он возвращался из городских бань.
   — Меня зовут Кадар бен Арнауд. Ты знаешь, зачем я здесь, Селин?
   — Чтобы купить женщину и открыть свой шелковый дом. Мы все это знаем. — И добавила со свободной прямотой, почти грубостью: — Но вы слишком скупы, чтобы взять кого-нибудь подороже начинающей вышивальщицы.
   Он не принял вызова.
   — Это правда. Твоя туника очень хороша. Тебе нравится это занятие?
   — Нет, — дерзко заявила она. — Совсем не обязательно любить что-то, чтобы делать это хорошо. — Она отодвинулась от него на край скамейки. Почему он не оставит ее в покое и не уйдет?
   — Даже если я куплю тебя, то обещаю не причинить тебе вреда, — сказал он мягко. — Не надо бояться меня.
   Ее охватила внезапная паника. Она уже уверилась, что он отказался от мысли выбрать ее.
   — Я не боюсь вас, — сказала она и добавила с отчаянной смелостью: — Но я не стану на вас работать. Я буду просто сидеть за пяльцами и ничего не делать. Поищите кого-нибудь другого.
   — Ты предпочитаешь жить здесь? Николас не кажется мне добрым хозяином.
   — Я должна здесь оставаться.
   Он заговорил о другом.
   — Почему ты так яростно смотрела на меня сегодня днем?
   — Ты касался меня. Я не люблю, когда меня трогают.
   — Почему?
   Она не ответила. Она хотела только одного, чтобы он ушел.
   — К нам подходит эта неуклюжая женщина. Я нахожу, что она очень неприятная.
   Он имел в виду Майю, которая придвинулась ближе, чтобы подслушать их разговор.
   — Тогда вам лучше выбрать себе женщину на ночь и уйти с миром.
   — И кого же?
   Вопрос поставил ее в тупик. Она обернулась и посмотрела на него.
   — Что?
   — Это слишком деликатный вопрос, чтобы задавать его тебе, однако мне бы не хотелось оскорбить Николаса отказом от его предложения, но я предпочитаю женщин, которые готовы сами получать удовольствие, а не только давать его. Есть ли здесь хоть одна такая?
   «Что он за человек? — растерянно подумала Селин. Ведь все знают, что самочувствие женщины ничего не значит».
   Так есть?
   Она оглянулась вокруг, а затем кивнула на маленькую темноволосую женщину, гуляющую по саду.
   — Дейдра. Она не такая хорошенькая, как другие, но она очень своеобразная. Кажется, ей понравилось это, когда Николас брал ее к себе на ночь.
   Он улыбнулся.
   — Я так и думал, что ты должна знать. Ведь ты из тех, кто все видит, за всем любит наблюдать, не так ли?
   — Что вы имеете в виду? — обеспокоенно спросила она.
   — Только то, что ты вроде бы и в сторонке, но всегда наблюдаешь за всеми и учишься всему. Бедняжка Селин. Думаю, ты жаждешь настоящей жизни. Ты сидишь здесь, в этом коконе, делая стежок за стежком, и это наверняка сводит тебя с ума, поэтому ты стараешься узнать как можно больше обо всех.
   Откуда он все это знает?
   Он ответил на ее невысказанный вопрос:
   — В твои годы я тоже был таким наблюдателем. Да я и до сих пор им остаюсь, если представляется возможность. — Он улыбнулся. — А ты даешь мне ее, Селин.
   Нет, он совсем не похож на других. Он гораздо опаснее, потому что все замечает. Она вскочила на ноги.
   — Я не хочу, чтобы вы следили за мной. Уходите.
   — Я и не думал оскорбить тебя. На самом деле, я хочу тебя успокоить. — Он взглянул на Майю. — Но теперь не время. Мы поговорим позже. — И он направился к женщинам у фонтана.
   Сказав несколько слов Дейдре, он взял ее за руку и повел к выходу из сада.
   — Он говорил тебе ласковые слова, но он надеется приручить тебя, пока не заберет с собой, в свою страну, — сказала Майя, подходя сзади к девочке. — И тогда он испробует на тебе свой кнут.
   — Он не выберет меня для работы в своем новом доме. Ты слышала, что он говорил Николасу? Он думает, что я принесу слишком много неприятностей и беспокойства.
   — Но он нашел твою работу подходящей. Завтра он и Николас заключат сделку и тебя заберут. — Майя злобно улыбнулась. — Тебе лучше покориться и ехать с ним. Я знаю, ты ждешь, что она придет за тобой, но она никогда больше не вернется. Tea сейчас, наверное, превратилась в шлюху и скитается по улицам города.
   — Замолчи.
   — Как же она сможет тебя освободить?
   Селин попыталась отгородиться от ее слов, закрыться от той боли, которую они вызвали.
   — Она вообразила себя такой умной. Она считала себя лучше других.
   — Она никогда не была недоброй к тебе. — Селин встретила взгляд ее глаз. — И она лучше тебя. Любая бездомная собака добрее тебя.
   Пятна гнева выступили на толстых щеках Майи.
   Селин знала, что ей лучше бы помолчать. Она заплатит за это завтра в рабочей комнате. Но ей стало все равно. Только так она могла избавиться от Майи.
   Прозвучал гонг, возвещающий, что пришло время ложиться спать.
   По гонгу они вставали, по гонгу — ели, по гонгу — шли на свои рабочие места. Временами она слышала этот гонг в ночных снах, он оглушал ее, душил…
   Она прошла мимо Майи, что-то угрожающе пробормотавшей ей вслед, и спокойно двинулась к дому для женщин.
   «Она никогда не придет за тобой».
   Слова Майи сверлили мозг, когда она улеглась на свой соломенный тюфяк. Она ворочалась и не могла уснуть.
   Tea придет, думала она в отчаянии. Tea любит ее. Она никогда не бросит ее одну.
   Но мама тоже любила их и все же оставила одних. Ее руки держали Селин, а затем… разжались.
   Но Tea другая. Она настолько сильная, насколько мама была слабой. Она не позволит Селин остаться здесь. Она обязательно придет за ней.
   У нее защипало глаза, но она сдержала слезы. Она ни разу не плакала с тех пор, как умерла мама. Слезы ничего не могут изменить. Она слышала, как иногда по ночам рыдала мама, но это не помогало ей. Ее жизнь не становилась от этого легче. Она не смогла выжить. Мама…
   Не надо думать ни о маме, ни о Tea. Иначе она не сможет вынести всю эту жизнь. Tea придет за ней, обязательно придет.
   Но что, если Майя окажется права и молодой торговец выберет ее и теперь увезет с собой далеко от Константинополя?
   Ее охватила паника. Майя не может быть права. Она должна быть здесь, когда Tea вернется за ней. Бог не может быть так жесток. Кадар бен Арнауд выберет кого-нибудь другого.
 
   — Я же говорила тебе, — тихо сказала Майя, ее глазки упивались отчаянием и болью Селин, словно она вкушала сладчайший мед. — Ты всего лишь ребенок и рабыня. Ты ничего не сможешь поделать с этим. Наш хозяин сказал, что ты должна быть готова уехать отсюда завтра.
   — Ты лжешь, — Селин постаралась, чтобы ее голос звучал ровнее. — Это неправда.
   — Тебя продадут завтра вечером. Но Николас очень недоволен. Молодой петушок оказался более ловким торговцем, чем он надеялся. Они спорили весь день, но Николас не смог ничего из него выжать. — С этими словами Майя, переваливаясь, двинулась к другой группе женщин, чтобы поделиться новостями.
   Селин опустилась на скамейку. Ее всю трясло от гнева и от страха. Она не могла уехать отсюда. Он не имел права лишать ее последней надежды на свободу.
   — Ты ничего не сможешь поделать.
   Возможно, Майя права и она слишком мала, чтобы бороться за себя в этом мире взрослых, которых ничего не волнует, кроме золота.
   Tea, помоги мне!
   Но Tea нет здесь, и она не ребенок. Она перестала им быть в ночь, когда умерла мама.
   Она может сама побеспокоиться о себе.
 
   — Она убежала? — повторил Кадар.
   — Но я уверен, мы ее найдем, — быстро сказал Николас. — Она всего лишь ребенок. Ну куда она могла пойти? Нет никакого сомнения, что, проголодавшись, она вернется.
   Нет, даже если она будет умирать от голода, подумал мрачно Кадар. Господи, ну почему он не зашел к ней прошлым вечером, когда сделка завершилась? Но, с другой стороны, что хорошего могло бы из этого выйти, если он не мог поговорить с ней, чтобы их не подслушала эта жуткая баба, постоянно вертевшаяся рядом.
   — Когда она сбежала?
   — Этой ночью. — Николас нахмурился. — Видимо, она взобралась по садовой стене. Никто из стражи ее не видел.
   Значит, у нее в запасе оказалось несколько часов, чтобы спрятаться где-то в городе.
   — Она выросла под моей крышей и ничего не знает о том, что творится за стенами дома. Доверьтесь мне, она прибежит назад через несколько дней. — Николас помолчал. — Но вы понимаете, что сделка есть сделка. Она теперь — ваша собственность. Я за нее не отвечаю.
   — Вы хотите сказать, что не вернете мне мое золото?
   Николас постарался ответить уклончиво.
   — Она больше не принадлежит мне.
   Да, негодяй в самом деле заслуживал того, чтобы перерезать ему глотку. Но Кадару придется сдержать себя и оставить ему жизнь, на случай, если Селин все же вернется к нему.
   — Вы отложите ваше отплытие, пока не найдете ее?