Джоансен Айрис. В сладостном бреду

Айрис Джоансен
В сладостном бреду

ПРОЛОГ

   3 декабря, 1188 г . Ворота Константинополя
   — Я их достала!
   Tea резко обернулась на победный возглас и увидела Селин, мчавшуюся к ней через городские ворота. Рыжие волосы девочки выбились из косы и ярким пламенем плескались по ее худеньким плечам в такт быстрому движению. Должно быть, она неслась во весь опор от дома Николаса.
   — Я же говорила тебе, что они меня не заметят. — Подбежав к Tea, Селин протянула ей большую соломенную корзину и взглянула на тянувшуюся вереницу верблюдов и повозок, медленно спускавшихся по дороге. — Я не могла убежать раньше, мне показалось, что Майя следит за мной.
   — Тебе не следовало так рисковать. — Tea поставила корзину на землю и, опустившись на колени, обняла Селин. — Я бы нашла способ все устроить, и без опасности для тебя.
   — Но ведь теперь тебе будет легче. — Селин обвила своими ручонками шею Tea. — Ты ради меня на такое решилась. Я тоже должна для нас что-то сделать.
   У Теа сдавило горло от нежности и любви к такой родной и хрупкой девчушке.
   — Возвращайся через сад. Стражник совершает обход не каждый час.
   Селин кивнула и отступила на шаг. Ее зеленые глаза влажно блестели, но она никогда не плакала, как другие дети. Впрочем, Селин с рождения не позволяли быть ребенком.
   — Не беспокойся обо мне, — постаралась улыбнуться девочка. — Ты ведь знаешь, я в безопасности.
   Tea согласно кивнула. Если бы она сомневалась в этом, то ни за что не отважилась бы на этот безумный побег. Селин стоила дорого, но ей исполнилось только десять; пройдут годы, прежде чем она столкнется с той же опасностью, что и Tea.
   — Но ты должна поберечь себя, хорошо есть, много гулять, прыгать и бегать в саду, как я учила тебя.
   Селин порывисто сжала руку Tea и чуть хрипло произнесла:
   — Я хочу, чтобы ты знала… это ничего, если тебе не удастся вернуться за мной. Я знаю, ты попытаешься, но если ты не сможешь… я пойму.
   — Ну а вот я не пойму. — Tea старалась сдержать предательское волнение в голосе. — Мы будем вместе, я обещаю, как только это будет возможно. Меня ничто не остановит. — Она улыбнулась дрожащими губами. — Так же как и тебя, когда ты несла для меня эту корзину.
   Селин еще какое-то время пристально смотрела на нее, затем повернулась и побежала к городским воротам.
   Tea почувствовала непреодолимое желание догнать ее, обнять, защитить от опасности. Селин, конечно, может и сама позаботиться о себе, но с детьми столько всего случается. Что, если она заболеет?
   Правда, у нее самой гораздо большая вероятность заболеть в пути. Запасы провизии у Tea весьма скудны, а путешествие в Дамаск — очень опасно. На караваны часто налетали сарацины на своих скакунах, с длинными копьями наперевес, или рыцари-крестоносцы. Они не прочь были послужить вере, но все же святость цели — освобождение Гроба Господня — не могла заставить их забыть о благах земных. Они стремились разбогатеть любыми путями. И все же, когда она доберется до Дамаска, в городе может стать еще опаснее. После многих лет кровавых битв Иерусалиму вновь угрожали крестоносцы. Однако султан Саладин, правитель Египта, Сирии и части Палестины, поклялся изгнать со Священной земли всех назареян. То что Дамаск был опустошен войной, давало возможность Tea легко затеряться в нем, но для Селин безопаснее оставаться здесь, в Константинополе, пока она не сможет найти для нее убежище.
   У городских ворот Селин остановилась, обернувшись, помахала ей рукой, и скрылась.
   Tea подняла руку в знак прощального приветствия.
   — Я вернусь, — прошептала она. — Обещаю тебе. Я вернусь за тобой, родная.
   Да, только одному Богу известно, сколько времени пройдет, пока Tea вновь увидит ее.
   Но она не может рассчитывать на Бога, сидя в ожидании его милостей. Она должна работать и ни за что не сдаваться обстоятельствам. Она обязательно найдет выход для себя и для Селин.
   Tea продела руки в лямки корзины и закинула ее на спину. Она еще постояла в нерешительности, глядя вслед медленно бредущему в неизвестность каравану, теперь похожему на странную живую ленту, хрипящую и скрипящую, рявкающую и патлатую, и только нежный звон колокольчиков на шеях вьючных верблюдов не предвещал ничего угрожающего.
   И еще эта забивающая горло пыль. Она привыкла к окружавшей ее абсолютной чистоте, и сейчас не могла откашляться от пыли.
   Ну что ж, пути назад нет. Придется ко всему привыкать, сказала она себе, и преодолевать любые испытания.
   Tea поправила на плечах лямки от корзины и поспешила вниз по раскаленной пыльной дороге вслед за уходящим караваном.

1

   21 апреля 1189 г.
   Сирийская пустыня
   Залитые лунным светом бескрайние пески создавали причудливый ландшафт, смутно мерцая перед ее глазами. Голая, иссушенная солнцем пустыня, обреченная на вечное бесплодие, сейчас выглядела особенно устрашающей.
   На ее горизонте высились бесконечно далекие горы.
   Tea почувствовала слабость во всем теле, она опустилась на колени, попыталась подняться…
   Она должна идти…
   Ей нельзя потерять эту ночь. Тьма не так опасна, как палящий день.
   Внезапно ее охватила паника. Милосердный Боже, горло совсем пересохло, шершавый язык царапал небо, она не могла глотнуть.
   Она вот-вот задохнется.
   Tea старалась умерить бешеный ритм сердца. Страх — такой же безжалостный враг, как и сжигающая пустыня. Она не позволит панике взять над ней верх и заставить ее выпить последние несколько глотков из фляги.
   Завтра она дойдет до оазиса.
   Или, быть может, до Дамаска.
   Она уже так давно в пути, что, вполне возможно, скоро доберется до города.
   Не для того спасалась она от этих дикарей, чтобы умереть от жажды в пустыне.
   Tea постаралась успокоиться. Ну вот, она уже может подняться. До полного истощения еще далеко. Tea немного постояла и зашагала по утрамбованному ветрами песку.
   Думай о прохладных, шелковистых, сверкающих нитях золотой парчи. Думай о прекрасном. Пустыня — еще не весь мир.
   Нет, весь мир — это пустыня. В ее глазах и памяти только иссушающие душу пески днем и они же — зловещие, подвижные, колеблющиеся тенями ночью. Но сегодня тени еще более живые, почти осязаемые и двигаются с какой-то определенной целью…
   Они подползают к ней, тяжело скачут…
   Это не тени… Всадники… Дюжина всадников. Доспехи мерцают в лунном свете.
   Снова дикари!
   Надо спрятаться…
   Но куда? Кругом безмолвные пески, вокруг ни кустика.
   Бежать…
   Но сил не осталось. Неправда, она не сдастся, надо только собраться…
   И она побежала. Фляга с водой и корзина за спиной тянули ее назад.
   Она не могла их бросить. Вода означала жизнь, а корзина — свободу.
   Топот копыт все ближе. Крик…
   Резкая боль в боку. Неважно. Нельзя останавливаться.
   Ее дыхание перешло в резкие, болезненные всхлипы.
   Вот уже лошади обгоняют ее, окружают…
   — Стой!
   Сарацины. Такие же дикари, как и те…
   Она в отчаянии рванулась вперед, пытаясь проскользнуть сквозь кольцо лошадей, и — ударилась о железную стену.
   Нет, это кольчуга, защищающая широкую грудь. Огромные руки в латных рукавицах схватили ее за плечи.
   Она боролась отчаянно, колотя кулаками по металлу.
   Глупая, надо бить по телу, не по железу. И она изо всех сил ударила по щеке. Он вздрогнул и, пробормотав ругательство, еще крепче сжал ее плечи.
   Tea закричала от пронзившей ее боли.
   — Успокойся. — Его светлые глаза холодно сверкнули сквозь прорезь шлема. — Я не причиню тебе вреда, если ты перестанешь вырываться.
   Ложь.
   У нее перед глазами заплясали картины насилия и убийств…
   Она вновь ударила его по щеке. И еще раз.
   От его железной хватки плечи у нее онемели.
   Тело изогнулось от боли. Она медленно занесла кулак…
   — Спаси Христос! — Он отпустил ее плечо и, размахнувшись, влепил ей увесистую пощечину.
   Tea провалилась во тьму.
 
   — Прекрасно, Вэр. Ты одним ударом победил беспомощную женщину. — Кадар легким движением направил лошадь к лежащей на земле фигурке. — Возможно, вскоре ты будешь сражаться с детьми.
   — Помолчи и дай мне свою флягу с водой, — прорычал Вэр. — Она не подчинилась мне. Оставалось либо ударить ее, либо сломать ей плечи.
   — Это, безусловно, тяжкий грех, можешь быть уверен. — Кадар спешился и подал Вэру кожаную флягу. — Ты не проявил терпения и не подставил другую щеку?
   — Нет. — Вэр откинул ткань, покрывающую голову женщины. — Оставляю вежливость и галантность тебе. Я верю в целесообразность.
   — Смотри, она очень молода. Не больше пятнадцати. И эти светлые волосы… — Кадар задумался. — Из франков?
   — Возможно. Или гречанка. — Он приподнял голову женщины и влил несколько капель воды ей в рот, подождал, пока она их проглотит, затем наклонил флягу снова. — Кто бы она ни была, она умирает от жажды.
   — Думаешь, она из того каравана, что шел из Константинополя и был захвачен Хассаном ибн Нарифом на прошлой неделе?
   — Вполне возможно. Никто еще не видел, чтобы женщины одни путешествовали по пустыне. — Вэр оглянулся. — Поднеси факел ближе, Абдул.
   Воин моментально исполнил приказ, и Кадар с интересом взглянул на женщину.
   — А она хорошенькая.
   — И что ты тут смог разглядеть? Она обгорела и высохла, как перезрелый финик. — Вэр поморщился. — И она воняет.
   — Я могу распознать красоту, когда вижу ее, в любом виде.
   Вэр вгляделся в лицо женщины: широко посаженные глаза, изящный нос, красивый рот. Хотя линии подбородка и шеи слишком резко очерчены.
   — Если ее отмыть, она будет очень милой, — сказал Кадар. — У меня верный глаз. Да и инстинкт никогда не подводил.
   — У тебя инстинкт на каждый случай, — сухо заметил Вэр. — Это тебе заменяет способность думать.
   — Грубо. — И, продолжая смотреть на лежащую перед ним женщину, он рассеянно добавил: — Но я прощаю тебя, потому что знаю, ты меня любишь.
   Вэр влил еще несколько капель воды в рот женщины.
   — Тогда ты знаешь больше, чем я.
   — О да, — просиял Кадар. — Как любезно с твоей стороны признать это.
   — Я не так сильно шлепнул ее, — нахмурился Вэр. — Она должна бы уже очнуться.
   — Ты недооцениваешь свои силы. У тебя кулак, что молот.
   — Я прекрасно знаю свои возможности. Я нанес очень легкий удар. — И все же она лежала слишком неподвижно. Он наклонился над ней и уловил слабое дыхание. — Она, должно быть, в обмороке.
   — Тебя это беспокоит?
   — Ничуть, — равнодушно сказал Вэр. — Я не чувствую ни вины, ни жалости к этой женщине. С какой стати? Не я напал на караван и вышвырнул ее в пустыню умирать. Так или иначе, она ничего не значит для меня. — Однако, как знал Кадар, Вэр всегда восхищался силой и решительностью, а та, что беспомощно лежала перед ними, по-видимому, не испытывала недостатка ни в том, ни в другом. — Я всего лишь хочу выяснить: хоронить ли ее здесь, или везти до ближайшей деревни, чтобы ее выходили.
   — Это несколько преждевременно, тебе не кажется? — Кадар с сочувствием смотрел на нее. — Она, очевидно, пострадала от жары и жажды, но я не вижу ран. Впрочем, сомневаюсь, чтобы Хассан позволил ей бежать. Он любит белокожих блондинок.
   — Но сейчас она совсем не белокожая. — Странно, как она могла выжить в пустыне целых десять дней, да еще побывав в руках Хассана. Внезапно в нем вспыхнула бешеная ярость, удивившая его самого. Он полагал, что потерял способность чувствовать жалость или гнев при виде поруганной невинности, так кровав его путь воина.
   — Ну раз ты не собираешься ее хоронить, может быть, мы возьмем ее с нами в Дандрагон? Ближайшая деревня отсюда в сорока милях к северу, а она нуждается в уходе.
   Вэр нахмурился.
   — Ты же знаешь, мы никого не пускаем в Дандрагон.
   — Боюсь, придется сделать исключение, если, конечно, ты не собираешься бросить ее здесь умирать. — Кадар покачал головой. — А это нарушение естественного закона. Ты спас ей жизнь. Теперь она принадлежит тебе.
   Вэр презрительно хмыкнул.
   Кадар безнадежно вздохнул.
   — Я устал, объясняя тебе. Ты не хочешь никак понять. Это закон…
   — Природы, — закончил Вэр. — Хотя я думаю, это скорее закон Кадара.
   — Ну, что ж, согласен, я часто оказываюсь гораздо мудрее природы, а также интереснее, хотя и не могу претендовать на всемогущество. — Он кивнул. — Пока. Но мне всего девятнадцать. У меня еще есть время.
   — Мы не возьмем ее в Дандрагон, — спокойно заявил Вэр.
   — Тогда, полагаю, мне придется остаться здесь и защищать ее. — Он сел рядом с женщиной, скрестив ноги. — Поезжай. Прошу только, оставь флягу с водой и немного еды.
   Вэр в бешенстве взглянул на него.
   — Конечно, на нас может наткнуться Хассан и довершить свое гнусное дело. К тому же ты ведь знаешь, я плохо владею оружием. Возможно, также, что Гай де Лусан следует по этому пути в своем святом наступлении на Иерусалим. Ходят слухи, что солдаты в его отряде не более благочестивы хасса-новских. — Кадар простодушно улыбнулся. — Но ты можешь не беспокоиться обо мне. Забудь, что я спас тебе жизнь в этом логовище ассасинов, прославившихся разбоями и тайными убийствами.
   — Я так и сделаю. — Вэр вскочил на лошадь. — Я не взывал к тебе о помощи тогда, так же как и сейчас не прошу составить мне компанию.
   Он резко развернул лошадь, поднял руку и помчался прочь; остальные всадники последовали за ним.
 
   Кто-то держал ее, нежно покачивая.
   Мама?
   Да, наверное, это мама. Она вернулась из дома Николаса, и если сейчас Tea откроет глаза, то увидит ее печальное, нежное лицо. Ее мать всегда оставалась нежной и мягкой, и ее покорность доводила Tea до отчаяния.
   Не ради меня, твердила ей Tea. Я не позволю им сломать себя. И не только ради тебя. Доверься мне, и вместе мы сможем навсегда уйти отсюда. Ты боишься? Тогда позволь мне быть сильной за нас двоих.
   Но она оказалась слабой; и теперь ее мать, узнав об этом, наверное, еще более несчастна.
   Tea пыталась сдержать обещание, спасти Селин. И не смогла. Но скоро силы вернутся к ней. Прости меня, мама. Вот увидишь, что Селин…
   Но ее мать больше никогда ничего не увидит, вспомнила Tea. Она давно умерла…
   Но если это не мать, кто же тогда обнимает ее так нежно?
   Она медленно открыла глаза.
   Ее держал на руках красивый молодой человек с большими темными глазами и мягкой улыбкой… чалма!
   Дикарь!
   Она попыталась вырваться.
   — Нет, нет. — Он держал ее очень крепко, с удивительной для такого изящного сложения силой. — Я не собираюсь причинить вам вреда. Я Кадар бен Арнауд.
   Ее глаза сверкнули.
   — Сарацин?
   — Армянин, но мой отец из франков. Правда, народ моей матери доказал, что он более цивилизован, чем франки. — Он печально посмотрел на нее. — И я не из банды, что напала на ваш караван. Вы ведь путешествовали с караваном из Константинополя?
   — Отпустите меня.
   Он сразу же отнял руки.
   Она откатилась от него, а затем поползла на коленях.
   — Видите, я не держу вас. Я лишь хочу помочь.
   Она не могла ему доверять, она никому не доверяла.
   И все же в его взгляде и выражении лица не было ничего, кроме доброты и нежности.
   Но здесь находился и другой человек, а его уж никак не назовешь ни добрым, ни милосердным.
   Она оглянулась, но лишь лошадь стояла неподалеку.
   — Они все уехали. — Он поставил перед ней кожаную флягу с водой. — Еще воды? Не думаю, что Вэр дал вам вволю напиться.
   Она взглянула на воду так, словно перед ней скорпион, пытающийся укусить ее.
   — Это не отрава. — Он улыбнулся. — Вы пили за Вэра, теперь выпейте за меня. — Никогда прежде не видела она такой неотразимой, чарующей улыбки, а его голос обволакивал, подобно мягкому бархату. Страх понемногу отпустил ее.
   — Я не знаю никакого… Вэра.
   — Лорд Вэр из Дандрагона. Вы несколько раз ударили его. Думаю, это он запомнит надолго.
   Холодные голубые глаза, блеск доспехов и шлема, обжигающая боль в плече.
   — Он залепил мне пощечину.
   — Он не хотел причинить вам вреда.
   Суровое, жестокое лицо, безжалостные глаза.
   — Нет, именно хотел.
   — Горькая тяжесть гнева обуревает его сердце, хотя он и по натуре далеко не мягкий человек. Допускаю, он часто, идя к цели, выбирает самые прямые пути. К сожалению, зачастую они оказываются и самыми грубыми. Как ваше имя?
   Она медлила с ответом.
   Он улыбнулся и подвинул к ней флягу с водой.
   — Пейте.
   Она сделала полный глоток. Теплая вода, словно бальзам, омыла ее пересохшее горло.
   — Не слишком много, — предупредил Кадар. — Вода может продлить нашу жизнь. Вэр и я не сошлись во мнении, обсуждая ваше местопребывание, а он может быть очень упрямым.
   Она опустила флягу.
   — Я… благодарю вас. — Она порылась в памяти, припоминая его имя. — Кадар.
   — Всегда рад служить вам… — Он вопросительно взглянул на нее.
   — Tea. Мое имя — Tea из Димаса. — Внезапно она обнаружила, что у нее за спиной больше нет корзины, и сердце замерло от ужаса.
   — Вы взяли мою корзину, — с яростью набросилась она на него. — Где она?
   — На земле рядом с вами. Я никогда не краду у женщин, Tea из Димаса.
   Она мгновенно почувствовала облегчение, а вслед за ним — неловкость, когда встретила его укоризненный взгляд. Глупо стыдиться, что не доверяешь незнакомцу. Он передал ей другой кожаный мешок.
   — Финики и немного мяса. Как давно вы не ели?
   — Со вчерашнего дня. — Но она промолчала о том, что жестко ограничивала себя и съедала всего маленький кусочек мяса в день, с тех пор как бежала от напавших на караван бандитов. Tea открыла мешок и постаралась сдержаться, чтобы не схватить большой кусок. Мясо было жестким и сухим, но она с наслаждением принялась жевать его. — Вы не носите оружия. Почему?
   — Потому что я не воин. Я уважаю тех, кто сражается мечом и копьем подобно варвару, но сам предпочитаю кулаки.
   — Вы зовете этого лорда Вэра варваром?
   — Иногда. Но он с ребячьих лет не знает иной жизни, кроме постоянных сражений, поэтому его можно простить.
   Она не собиралась прощать его, тем более что у нее все еще болела скула после его удара. Эти светлые голубые глаза и ощущение мощи, исходившей от него, запечатлелись в ее памяти так же отчетливо, как и синяк от его удара.
   — Он французский рыцарь?
   Кадар покачал головой.
   — Вэр — шотландец.
   — Шотландец? — Она никогда прежде не слыхала такого слова. — Откуда он?
   — Шотландия — это страна еще более варварская, чем эта. Она расположена на севере Англии.
   Об Англии Tea слышала. В Константинополе ее считали тоже варварской страной.
   — Вы ехали сражаться, когда наткнулись на меня?
   — Нет, мы возвращались с битвы, помогали Конраду Монферратскому сдерживать сарацин, осадивших Тир. Мы направлялись в Дандрагон.
   — Значит, война кончилась?
   Он усмехнулся.
   — Сомневаюсь, что эта война вообще когда-нибудь прекратится.
   — Тогда почему вы возвращаетесь домой?
   — У Вэра контракт с Конрадом закончился вместе с осадой Тира, но тот не желает больше расставаться со своим богатством.
   — Лорд Вэр сражается ради золота?
   — И земель. — Он улыбнулся. — Лорд — самый отважный рыцарь в стране и очень богатый человек.
   Tea не удивилась. Хорошо известно, что многие рыцари, принявшие участие в крестовом походе, использовали победы в сражениях на Священной войне для грабежа, наживая себе таким способом огромные состояния.
   — Что касается меня, то я выбрал менее опасный путь к богатству. — Он заговорил о другом. — Tea. Вы гречанка?
   Она кивнула.
   — И вы направлялись вместе с караваном в Дамаск?
   Молчаливый кивок.
   — Вам очень повезло. Мы слышали, что никто не смог спастись после нападения Хассана. Он захватил сто пленных, чтобы продать на невольничьем рынке в Акре, и хвастался, что убил еще столько же.
   У нее от ужаса широко раскрылись глаза.
   — Вы знаете его?
   — Никто не скажет, что знает змею. Вэр и я знакомы с ним. Есть разница.
   Он смочил кусок ткани и протянул ей.
   — Оботрите лицо. У вас вся кожа воспалена.
   Она медлила.
   — Вы же сказали, я не должна расходовать зря воду.
   — Я передумал и решил больше доверять своим инстинктам. Возьмите.
   Влага принесла мгновенное облегчение ее обожженным щекам и лбу.
   — Вы очень добры.
   — Да. — Он одарил ее еще одной своей нежной улыбкой. — Очень. Иногда это слишком осложняет мне жизнь. — Он помолчал. — Среди рабов, которых Хассан отправил в Дамаск, находились ваши родители?
   — Нет.
   — Ваш муж?
   — Нет, я была одна.
   Его брови поползли вверх от удивления.
   — Странно. Вы слишком молоды.
   Она выпалила правду, не раздумывая:
   — Мне семнадцать. Многие выходят замуж и рожают детей в моем возрасте. — Она помолчала, понимая, как странно выглядит ее путешествие без сопровождающих. Для ее безопасности будет лучше, если она придумает, что осиротела во время нападения. — Я хотела сказать… мой отец убит этим человеком… Хассаном.
   — А, так вот что вы имели в виду. — Он улыбнулся. — Как это произошло?
   Он не поверил ей. В его голосе послышался легкий упрек.
   — Мне тяжело говорить об этом.
   — Как это бестактно с моей стороны.
   Она быстро забросала его вопросами:
   — А что вы? Вы сказали, что ваш отец француз? Как долго вы живете здесь?
   — Всю свою жизнь. Я вырос на улицах Дамаска. Пейте еще. Только медленно.
   Она отпила несколько глотков.
   — И теперь вы служите этому шотландцу.
   — Я служу себе. Мы вместе путешествуем. — Он улыбнулся. — А вот он принадлежит мне. Это все равно, что владеть тигром, впрочем, здесь есть интересные моменты.
   — Принадлежит вам… — Она нахмурилась в недоумении.
   — Тсс. — Он поднял голову, прислушиваясь. — Слышите? Он возвращается.
   Она застыла, почувствовав, как дрожит земля.
   — Кто?
   — Вэр. — Он усмехнулся. — Предупреждаю, он очень раздражен. Он не любит, когда ему приходится нарушать свои планы. — Заметив выражение ее лица, он погасил улыбку. — Вы боитесь?
   — Я не боюсь, — солгала она, с содроганием представляя себе этого гиганта, все еще стоящего перед ее внутренним взором. Холодный. Злой. Грубый.
   — Он не причинит вам вреда, — мягко сказал Кадар. — Он животное только на одну половину. А другая его половина очень человечная. Иначе, с какой стати ему за нами возвращаться?
   — Не представляю. — Дрожа, она с трудом поднялась на ноги. Ей бы не хотелось встречаться с Вэром, которого Кадар назвал человеком лишь наполовину. За последнее время ей слишком часто приходилось сталкиваться со скотами. — И я не хочу оставаться здесь. — Tea просунула руки в лямки корзины, забросив ее за спину. — Не дадите ли вы мне воды с собой?
   — Отсюда сорок миль до ближайшей деревни. А вы истощены и очень слабы. Вам не дойти.
   Всадники приближались. В неясном силуэте скачущего впереди огромного человека Tea почудилось что-то зловещее.
   — Дайте мне флягу с водой, и я выживу.
   — Я не могу этого сделать.
   — Значит, обойдусь и без этого. — Она поела и вволю напилась, и у нее с собой еще оставалось несколько глотков воды. Она прошла более сорока миль с тех пор, как караван был захвачен, и сможет пройти еще не меньше. Tea резко развернулась и пошла прочь.
   — Нет, — сказал Кадар ласково. Внезапно он оказался рядом с ней и схватил ее за руку. — Я не могу позволить вам уйти. Я буду беспокоиться за вас.
   Она попыталась освободиться, но не смогла. Тогда в отчаянии она начала разжимать его пальцы.
   — Вы не имеете права…
   Внезапно всадники оказались прямо над ними, она замерла.
   Кадар шлепнул ее по руке, как капризного щенка.
   — Все в порядке. Ни один из нас не сделает вам ничего плохого.
   Но она едва ли слышала его, ее взгляд не отрывался от мужчины, натянувшего поводья прямо перед ними.
   Он только наполовину животное.
   Верхом на огромной лошади он показался ей кентавром, сросшимся с туловищем коня; мрачный, пугающий, он отбрасывал гигантскую тень на землю впереди себя… Она запаниковала. Tea почудилось, что если сейчас ее накроет эта тень, то она навсегда останется у него в плену.
   Он смотрел на Кадара, словно ее здесь не было.
   — Возьми ее, — приказал он. Его голос хлестал, словно удар плетки. — И если ты не хочешь, чтобы я заставил тебя идти пешком, сотри с лица эту наглую улыбку.
   — Это улыбка приветствия. Ты же знаешь, я всегда рад тебя видеть. — Он отпустил Tea и подтолкнул ее к лошади Вэра. — В Дандрагон?
   — Возьми ее, черт тебя побери!
   Вэр был зол. Как сказал бы Кадар, его переполнял гнев, и это было страшно.
   Но Кадара, казалось, ничуть не тронула ярость Вэра. Он вскочил в седло и натянул поводья.
   — Моя лошадь не снесет двоих. Придется тебе ее взять.
   Tea ощутила волну недовольства, исходившую от лорда Вэра.
   — Кадар!
   — Ну, она не совсем расположена ехать. Боюсь, мне не справиться с ней, если она начнет сопротивляться.
   Ледяной взгляд Вэра обратился к ней.
   — Она не проявляет никаких признаков нежелания. Я еще никогда не видел более безжизненной и грязной девицы.
   Безжизненная! Грязная! А что он ожидал после всех испытаний и ужасов, которые ей пришлось пережить? После того как она под палящим солнцем одолела более сорока миль. От этой несправедливости, как от искры, ее гнев запылал с новой силой.
   — Уверена, что вы, как все трусы, предпочитаете безвольных женщин.
   Он впился взглядом в ее лицо.
   — Трус?
   Она не обратила внимания на его тон.
   — А бить женщину, когда она не может защищаться? Разве это смелость?