Джоансен Айрис. В сладостном бреду

   Он заговорил, ни о чем ее не спросив:
   — Я не желаю, чтобы ты применяла свои уловки к Кадару. Ты не должна предлагать ему свое тело, и ты не смеешь использовать его в каких-либо других целях. Поняла?
   Она смотрела на него, не в силах поверить сказанному.
   — Но я не собиралась…
   — Ты послала за ним, а сама в это время оставалась голой.
   — Нет, это ошибка. Я не хотела… Я мылась и…
   — Подобно Батшебе.
   — Нет, совсем не так.
   — Как же это было? — Он придвинулся ближе, ощупывая ее взглядом. — Ты одинокая женщина, и тебе нужна поддержка и защита. И ты решила завлечь Кадара в свою постель, чтобы добиться своего. Женщины всегда действуют путем обольщения.
   Его безжалостные, бьющие наотмашь слова вывели ее из равновесия. Она прямо взглянула на него.
   — Это не мой путь.
   — Тогда почему же ты послала за ним?
   — Это правда, мне была нужна его помощь, но я…
   Он развернулся и направился к двери.
   — Если Кадар хочет тебя, откажи ему. Или будешь иметь дело со мной.
   Он отшвыривает ее, словно она — скулящий щенок у его ног, подумала она в ярости. Она не позволит ему так уйти.
   Tea шагнула вперед и закрыла собой дверь.
   — Уйди с моего пути!
   — Вы не только не добры, но и непоследовательны. Вы сказали Кадару забирать меня в свои покои, а мне приказываете отказать ему. Вы боитесь, что он рассердится на вас.
   — Уйди с дороги!
   — Это правда. Вы боитесь потерять его, потому что он единственный, кто оказался настолько глуп, что готов терпеть такого грубого, примитивного, эгоистичного человека рядом. Я не говорю друга, потому что вы не можете им быть. Вы слишком осторожны и заносчивы, чтобы…
   — Замолчи!
   — И покорно позволить вам оскорблять меня? Вы действуете, как напыщенный мужлан и хвастун, который…
   В ярости он сорвал с нее покрывало.
   Tea уставилась на него, опешив от неожиданности.
   Его грудь высоко поднималась и опускалась в такт быстрому, резкому дыханию, взгляд скользил по ее телу — от вспыхнувшего лица до кончиков ног, задержавшись на колечках волос ее лобка.
   — Ты права, я могу быть требовательным и предпочитаю, чтобы меня слушались. Кадар никогда не выбирает для постели моих женщин. Он считает это невежливым. — Его руки сомкнулись на ее талии. — Не принимай его, или я сделаю так, что он сам от тебя откажется.
   Она не могла произнести ни слова, чувствуя грубую шершавую кожу его ладоней на своем обнаженном теле. Он держал ее не крепко, но ей казалось, что его руки прожигают ее насквозь и, даже если он отпустит ее, следы от его пальцев останутся навсегда.
   Он приподнял ее без всякого усилия, поставил опять на пол и затем отпустил.
   — Вы солгали, — прошептала она. — Вы сказали, что я здесь в безопасности.
   Он горько усмехнулся в ответ.
   — Но я всего лишь грубый мужлан. Ты ведь не станешь доверять словам такого негодяя.
   Когда дверь за ним закрылась, она без сил прислонилась к стене, дрожа всем телом. Она еще не помнила случая, когда бы чувствовала себя столь беспомощной. В ту минуту, когда он коснулся ее, она ощутила себя полностью в его власти. Рабство!
   Ее желудок скрутило от боли, вызванной паникой, она осознала, что Даже в доме Николаса не была в такой неволе. Что же ей делать? Из-за своей неприязни к ней Жасмин может спровоцировать новую ссору и вынудит ее снова выступить против Вэра. А это значит, что в гневе он может превратить ее, Tea, в одну из тех женщин, которых, как сказала Жасмин, он использует для своего удовольствия. Она не вынесет этого. Это неправда. Разумеется, она перенесет и это. В доме Николаса она наблюдала подобное. Единственное, что ее погубит, — это если она потеряет то, чего уже достигла, и предаст Селин. Она не может превратиться в игрушку и остаться в этом замке. Никто не приезжает сюда и никто не покидает Дандрагон без позволения хозяина, сказал Кадар. Да, она должна немедленно убраться из Дандрагона. Ей нечего ждать помощи от Кадара, и она не должна просить его об этом.
   Ей следует захватить с собой в дорогу достаточно продуктов, но она не учитывает возможного нападения Хассана или слишком долгого перехода по пустыне.
   Tea оставила покрывало на полу. Жасмин забрала ее порванное платье и наверняка принесет что-нибудь взамен. Девушка собралась с силами и медленно прошла через комнату к кровати, рядом стояла ее корзина. Она опустилась на постель и осторожно открыла крышку.
   — Нет! — выдохнула она в тревоге.
 
   Кадар любовался изящным медным кувшином, когда Вэр вошел в зал.
   — Это и вправду милая вещица. Я был прав, когда уговаривал тебя выменять его на базаре. — Он обернулся к Вэру. — Впрочем, я всегда и во всем прав. Тебе, должно быть, это очень приятно… — Он оборвал себя, внимательно разглядывая Вэра сверху вниз. — Но сейчас, как я вижу, тебе совсем не так хорошо.
   Вэр прошел к столу и налил вина в бокал.
   — Я не должен был оставлять тебя наедине с ней. — Кадар помолчал. — Ты не обидел ее?
   — Я не изнасиловал ее, если ты это имеешь в виду.
   — Я и не думал, что ты это сделал. Конечно, у тебя чудовищный аппетит, но даже ты не мог бы снова так быстро возбудиться. — Он поднес бокал к губам. — Я имел в виду обиду, нанесенную ее душе, а не телу.
   На мгновение перед Вэром предстали огромные, испуганные, как у раненой оленихи, янтарные глаза, когда он предостерегал ее не соблазнять Кадара. Он усилием воли прогнал видение. Она не беспомощная олениха. Лишь мгновение спустя она обожгла его резкими словами:
   — Она рассердила меня. Как ты мог попасть в ее ловушку? Разве ты не понял, что она хотела использовать тебя.
   — Я полагаю, что именно она-то и попала в нее. — Кадар покачал головой. — И я думаю, как трудно словами передать весь обман и вероломство.
   — Вероломство безопаснее доброты. Вспомни свою жизнь. Ты должен был бы хорошо это усвоить.
   — Путь, который ты выбрал, — это путь одиночества. Однажды ты от него откажешься.
   — Нет. — Вэр сел в кресло и издевательски улыбнулся. — Зачем же мне выбирать другой путь? У меня все, что пожелаю: огромный замок, и богатства больше, чем у Саладина, и свобода делать все, что мне заблагорассудится. — Он поднял бокал. — И я не претендую на то, чтобы казаться кем-то иным, являясь негодяем. Когда я иду сражаться, то делаю это за золото, а не ради высоких целей. И когда беру женщину, то исключительно для удовлетворения своего вожделения, а не потому, что стрела Купидона пронзила мне сердце.
   — Ты не негодяй, — откликнулся Кадар, подумав, он поправился: — Ну, во всяком случае, не всегда. И даже когда ты пытаешься им быть, то это от боли, которую ты носишь в сердце. Ты подобен льву, воющему каждый раз, когда он наступает на лапу, в которой заноза.
   Сейчас я и чувствую себя, как раненый лев, подумал Вэр. Его утомила проницательность Кадара, он мучился от тяжести в чреслах. Сейчас он ничего так не хотел, как подняться по лестнице в комнату Tea и прижаться к ее телу. Почему он не сделал этого? Проблема решилась бы еще до ее возникновения.
   — Лев — это Конрад Монферратский. — Вэр в два глотка допил вино. — И он требует, чтобы я присоединился к нему снова. Сегодня утром прибыл посланец с приглашением встретиться с Маркграфом. По-видимому, упоение победой несколько поостыло, и теперь ему необходима уверенность, что Тир вновь не окажется в опасности.
   — Ты примешь предложение?
   — Возможно. — Он пожал плечами. — Или, быть может, я предложу свой меч Саладину. Из них двоих он, по крайней мере, более честен.
   — А я полагал, тебя перестали волновать вопросы чести.
   — Меня беспокоят только вопросы оплаты за мою службу. Конрад предпочел забыть о моей доле в добыче на том основании, что я отступник. По крайней мере, у Саладина не появится искушение передать меня Ордену тамплиеров¹ и позволить Великому Магистру изобрести достойное и убедительное убийство твоего верного льва. Выдернув с жизнью и занозу.
   — Ты полагаешь, Конрад предал бы тебя?
   — Я бы не стал доверять даже архангелу Гавриилу, раз Великий Магистр приложил свою руку… — Он оборвал себя. Конечно, Кадар не знает. Никто не в состоянии понять, кто не был одним из членов Ордена. — У меня еще есть время, чтобы принять решение. Возможно, я подожду. Ходят слухи, что Ричард Львиное Сердце предпринимает третий крестовый поход. Значит, моя цена только возрастет, после того как Конрад проиграет несколько сражений.
   — Какое могущество — чувствовать, что ты можешь изменить ход истории по своему усмотрению. — Кадар улыбнулся. — Но в то же время ты не настолько свободен, чтобы выезжать за пределы Дандрагона без отряда солдат.
   Вэр благоразумно сдержался, стараясь не выдать своих чувств. Ему пора бы уже привыкнуть к подобным уколам. Это происходило довольно часто.
   — Мне совсем не обязательно оставаться за этой крепостью. Это мой выбор.
   — Тогда почему бы не покинуть страну? Зачем принуждать себя выбирать между Саладином и Конрадом? Тебе нет дела до них обоих.
   Вэр заглянул в глубь бокала.
   — Видит Бог, я не позволю этому ублюдку заставить меня уехать.
   Кадар покачал головой.
   — Я полагал, что Храм должен был бы излечить тебя от греха непомерной гордыни.
   — Почему? Войны в мире происходят от гордыни, Каждого она поразила. — Он поднялся и поставил бокал на стол. — За исключением, пожалуй, тебя, Кадара бен Арнауда. Держись подальше от гречанки. Вожделение делает мужчин уязвимыми.
   — Я испытываю к ней только жалость. Хотя я мужчина и временами могу позволить себе плотские удовольствия. — Кадар улыбнулся. — У нее прелестная грудь.
   Белая, высокая, увенчанная упругими розовыми сосками.
   Воспоминания вызвали у Вэра резкую боль в чреслах. Но не было причин испытывать такое возбуждение. Только прошлой ночью он брал женщину в свою постель и вволю насладился ею. И все же плоть вновь мучила его, сильнее и настоятельнее, чем когда-либо. Возможно, все дело в вызове, который она бросила ему, в его гневе… Женщины, которых он привозит в Дандрагон, для удовлетворения своих потребностей, охотно выполняют любые его прихоти. Совершенно естественно, что вызов обострил его желание.
   — Вэр, — обеспокоенно произнес Кадар, глядя ему в лицо. — Она все еще очень слаба.
   — Тогда постарайся, чтобы она побыстрее поправилась, и отошли ее отсюда. — Он улыбнулся отчаянной, безрассудной улыбкой. — Кажется, она и есть та самая заноза в моей лапе, которая колет мои чресла каждый раз, когда я оказываюсь подле нее.
   — Отправлю, как только смогу. — Кадар нахмурился. — Тут могут возникнуть трудности. Я не уверен, что ей есть куда идти. Она сказала, что ее отца убили во время нападения на караван. — Он покачал головой. — Но я думаю, она была одна.
   — Зачем ей лгать?
   — Потому что ей есть что скрывать. Она шла в самом конце каравана, там, где обычно отводится место для бедняков. Сомневаюсь, было ли у нее больше имущества перед нападением Хассана, чем тогда, когда мы ее нашли. Женщина без средств, путешествующая одна… — Кадар помолчал. — Это непомерный риск. Только отчаяние могло заставить решиться на такое.
   Он не хочет слушать ни о чьем страдании. Он и сам уже сжился с ним, словно со старым хорошим приятелем. И, конечно, не станет рисковать, сочувствуя этой женщине. Главное, чтобы между ними, не дай Бог, не возникло никаких связей, основанных на общей боли.
   — Она должна уйти. Сотворил проблему, так решай ее.
   Кадар кивнул.
   — Я попытаюсь. Будь терпелив.
   Вэр этим ни в малейшей степени не отличался.
   — Реши эту задачу, иначе я сам найду выход. — Он направился к двери. — Становится темно. Мне надо проверить посты на крепостных стенах. Пойдешь со мной?
   Кадар покачал головой.
   — Пожалуй, я навещу своих соколов, посмотрю, как они пережили мое отсутствие.
   Как и ожидал Вэр, часовые были все на своих постах и не спускали глаз с окрестностей. Эту бдительность воспитали тяжелые уроки в прошлом. Вэр обратил внимание на мальчика, бегущего через двор, освещенный множеством факелов. Он слишком мал, подумал Вэр с досадой, ему не больше двенадцати. Надо сказать Абдулу, чтобы для Дандрагона никого моложе шестнадцати в деревне не набирали. Завтра он отошлет парнишку домой. Вэр медленно двинулся к краю крепостного вала. Солнце уже село, и дальние горы накрыл пурпурный закат.
   Но на одном из склонов третьей горы мерцала маленькая светящаяся точка костра.
   Вэр знал, что она там будет. Она всегда находилась там. Он приходил сюда, к крепостному валу, каждый вечер и смотрел на этот огонек, бросающий ему вызов из темноты, напоминающий, что он никогда не будет в безопасности и за этими толстыми стенами.
   — Добрый вечер, Ваден, — тихо поприветствовал он кого-то у далекого костра.
   Он не сводил с него глаз, пока не спустилась полная тьма. Затем направился к двери, ведущей внутрь.
   — Лорд Вэр. — Жасмин вышла из тени внизу лестницы, ведущей в зал. У нее вошло в привычку поджидать его возвращения оттуда. Мудрая Жасмин. Каким-то образом она чувствовала горечь отчаяния, что скребла его сердце, и всегда была готова смягчить это дикое напряжение.
   — Женщину? — спросила она. — В ваши покои?
   Его покои находились слишком близко к комнате гречанки, а он не расположен быть близко от нее сегодня ночью. Ее язык жалил и раздражал, а тело вызывало слишком сильное вожделение.
   — Пришли ее в зал. — Он спустился по лестнице, опередив ее. — И вина, много вина.
   — Я пришлю Ташу, — сказала Жасмин вслед ему. — Она всегда доставляла вам удовольствие.
   Ему этого не нужно, он хотел лишь освободиться от наваждения, вызванного белокурой Tea из Димаса.
   И забыть о крошечном, неумолимом огоньке, горящем на склоне третьей горы.
 
   Tea остановилась на нижних ступенях каменной лестницы, нерешительно глядя на арку, ведущую в зал. Всего минуту назад она слышала голоса под аккомпанемент лиры, но сейчас оттуда не долетало ни звука. Близилась полночь, и он, должно быть, уже поднялся в свои покои. Скорее всего ей придется подождать до утра. Она почувствовала облегчение. Скрип кресла… Он все еще здесь.
   Значит, предлога избежать еще одного столкновения нет. Что ж, возможно, это к лучшему, ей не придется ждать. Она и так слишком долго собиралась с духом, чтобы пойти на эту встречу.
   Tea сделала глубокий вдох, прошла через прихожую в зал и… замерла на пороге, широко открыв глаза от изумления.
   Вэр с бокалом в руке лениво растянулся в большом кресле с высокой спинкой возле огромного очага.
   Он был совершенно голый.
   Увидев Tea, он поднял бокал в знак приветствия.
   — Добрый вечер, Tea из Димаса. — Его слова звучали несколько невнятной — Как мило с вашей стороны присоединиться к нам.
   Голый и совершенно пьяный.
   — Прогоните ее прочь.
   Взгляд девушки скользнул к очагу. Кресло стояло на коврике из овечьих шкур, расстеленном на полу перед очагом, но она разглядела пару женских обнаженных ног.
   — Нет, Таша, ты не можешь быть так негостеприимна. Ведь это частично и ее заслуга, что ты оказалась здесь сегодня ночью. — Он махнул рукой. — Иди сюда и возьми бокал с вином. Таша поиграет для тебя на лире. — Он улыбнулся лежащей на полу женщине. — Но это не единственное ее достоинство.
   — Я не стану для нее играть. Пусть уходит.
   Он нахмурился.
   — Ты грубишь. Мне это неприятно.
   — Я не собираюсь ее слушать, — поспешно сказала Tea. Она все еще мялась у двери. Было совершенно ясно, что происходило в этой комнате. В воздухе висел тяжелый запах воскурений, вина и мускуса. И все же она не может уйти, не объяснив причину своего появления.
   — Я пришла поговорить с вами.
   — Не уверен, что сейчас это получится, довольно затруднительно. А ты уверена, что не предпочитаешь другой способ общения.
   — Нет! — Таша вскочила на ноги. Она, конечно, тоже была нагая и очень красивая. На вид лет двадцать пять, кожа золотистая, длинные темные волосы, рассыпавшииеся по соблазнительной груди. — Отправьте ее прочь, мой господин.
   — Ты начинаешь раздражать меня, Таша. — Вэр помахал слегка нетвердой рукой. — Если не можешь быть вежливой, убирайся отсюда к себе.
   — Но, мой господин… — Не договорив, она яростно взглянула на Tea и стремительно вышла из комнаты.
   — Вам не следовало отсылать ее. — Tea облизала пересохшие губы. — Я пришла сюда не ради вашего удовольствия.
   — Нет? Жаль. — Он поднес бокал к губам. — Не важно. Я все равно не уверен, что в состоянии двигаться. Сегодня ночью я достаточно потакал своим желаниям, к тому же немного пьян.
   — Больше, чем немного.
   — Иногда это успокаивает меня. — Он сделал большой глоток. — Иногда нет. А иногда я нуждаюсь, — он взглянул вслед ушедшей Таши, — в других способах.
   Внезапно она почувствовала приступ гнева.
   — Женщины не должны использоваться для таких целей. Это грубо и…
   — Разве она выглядела недовольной?
   — Если она не знает иной жизни, кроме как лежать и расставлять для вас ноги, это еще не значит, что вы должны употреблять ее.
   Он откинул голову и расхохотался.
   — У тебя язык, как осиное жало. Твое счастье, что я пьян. Вино смягчает меня.
   Услышав его последние слова, она поняла, что сделала правильно, придя сюда. Если вино смягчает и сглаживает его жесткий характер, тогда, возможно, она добьется от него обещания, которое он вряд ли дал бы ей, будучи трезв.
   — Вы не слишком пьяны, чтобы выслушать меня и понять?
   Он перевел взгляд на окно.
   — Я никогда не бываю слишком пьян.
   — Тогда я останусь и поговорю с вами.
   Она подошла к стулу возле очага и села.
   — Как вы добры.
   Она старалась отвести взгляд от его обнаженного тела.
   — Не будет ли вам более удобно разговаривать, если вы оденетесь?
   — Нет. — Он отпил еще вина. — Почему ты не спишь? Кадар будет расстроен, ты теряешь силы.
   — Я не могла спать, мне надо было вас увидеть.
   — И в то же время ты утверждаешь, что не хочешь провести со мной ночь.
   Она постаралась подавить раздражение.
   — Женщины существуют не только для этого.
   Он вновь откинулся на спинку кресла и посмотрел на нее из-под полуопущенных век.
   — Не все, согласен. Но ты как раз очень подходишь. — Нахмурившись, он взглянул на ее косу, перекинутую через плечо. — Мне не нравится, что твои волосы связаны. Я хочу, чтобы ты распустила их, как днем.
   Она вспыхнула, вспомнив всю эту сцену наверху.
   — Я всегда ношу волосы именно так.
   — Распусти их.
   — Они останутся так, как мне нравится.
   — Если ты хочешь, чтобы я выслушал тебя, расплети косу.
   Она стиснула зубы в раздражении. В конце концов, это требование вызвано скорее плохим настроением, чем деспотизмом. Он вел себя, словно маленький мальчик, которому отказано в невинном удовольствии. Она расплела косу и встряхнула головой, волосы свободно расплескались, по плечам.
   Он одобрительно кивнул.
   — Очень хорошо. — Он перевел взгляд на ее белое платье, и она сжалась от тревоги.
   Но он только заметил:
   — Ужасно. Ты в нем утонула.
   Понятно, что именно этого и хотела Жасмин, но платье ее вполне устраивало, и она не возражала.
   — Оно чистое и опрятное.
   — Ты бы выглядела лучше без…
   — Я пришла просить об одолжении, — быстро сказала она, пытаясь увести его с того опасного направления, которое принял их разговор.
   — Я их не оказываю. Попроси Кадара.
   — Я обращаюсь к вам. У меня нет выбора. Это надо сделать немедленно, иначе…
   — У меня кончилось вино. — Он встал и подошел к столу, на котором стоял кувшин. — Продолжай, я слушаю. Я говорил тебе, что у тебя очень приятный голос? Как мед…
   Она не могла отвести от него взгляда. Странно, как такой огромный мужчина мог двигаться так грациозно, подобно большому дикому зверю. Если он и животное, то великолепное. С гривой буйных волос, рассыпанных по плечам, со следами шрамов, он напоминал ей льва. У него были мощные бедра и икры, мускулистый живот и гладкие ягодицы. Треугольник черных волос покрывал широкую мощную грудь.
   Он взглянул на нее, наливая себе вино в бокал.
   — Ну, так говорил или нет?
   Понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, о чем он спрашивает ее. Что-то о голосе.
   — Нет, вы сравнили меня с осой.
   — Что ж, как знать, насколько это больно — быть укушенным осой? Быть может, это — сладость меда и смертельная мука. — Он поставил на место кувшин и повернулся к ней. — Как ты думаешь?
   — Думаю, мне не захочется быть укушенной только для того, чтобы узнать, каково это.
   Он вернулся на свое место и сел.
   — Так же, как и мне. Временами, когда до смерти устаю, я думаю, что неплохо бы отдохнуть в вечном покое. — Внезапно бесшабашная улыбка сверкнула на его лице. — Но так как я сомневаюсь, что возможен отдых в преисподней, то меня туда можно загнать только силой.
   Она уставилась на него в полном изумлении.
   — Разве вы не уверены, что попадете на небеса? Вы солдат, а папа обещал всем крестоносцам отпущение всех грехов и Божью милость.
   — А за это они вырежут всех сарацин и отправят награбленную добычу в Рим. — Он отпил вино из бокала. — Знаете ли, я даже не могу вспомнить, сколько людей я загубил за свою жизнь. Однажды, когда я был пьян, я попытался всех пересчитать, но их оказалось слишком много. Мне почему-то кажется, что Бог не столь всепрощающ, как папа. — Он повел плечами, словно сбрасывая тяжелую ношу, и быстро допил вино. — Поэтому я должен радоваться, пока еще живу на этой земле.
   Почему ей стало грустно за него? Он был грубияном и варваром, который заботился только о своих собственных нуждах. Усталость и печаль, которые она увидела, были, возможно, результатом выпитого им вина. И все же она заговорила с ним мягче:
   — Я уверена, вы ошибаетесь. Бог всех простит.
   Он резко раскрыл глаза.
   — И он простит Хассана за убийство вашего отца?
   Она напряглась и не ответила.
   — Кадар думает, что ты лжешь. Так, Tea из Димаса?
   Она мгновение помедлила, затем сказала:
   — Да.
   Он пожал плечами.
   — Это не имеет значения. Все лгут. Конрад поцелует меня завтра как брата, а на следующий день пронзит мне сердце кинжалом. Поцелуй Иуды.
   — Я никогда не лгу. — Она поправилась: — Только если не остается выбора. А что Кадар?
   — Кадар не лжет. — Он потер виски. — У меня начинает болеть голова. Обычно это бывает лишь на следующий день. Если ты собираешься о чем-то просить, то лучше сделай это сейчас. У меня резко портится характер, когда я страдаю.
   Его характер и так был достаточно скверным.
   — Но какой смысл просить? Ведь вы сказали, что не станете ничего делать.
   — Проклятие! — Он гневно взглянул на нее. — Проси!
   — Моим червям нужны листья, — выпалила она.
   Он уставился на нее в полном изумлении, затем откинул голову и расхохотался.
   — Листья?
   — Совсем не смешно. С собой я взяла еще целый сверток, но мне пришлось бросить его, когда я бежала от бандитов. Я полагала, что у меня еще есть достаточно листьев в корзине, но там осталось всего несколько и… Перестаньте смеяться.
   — Я не могу. — Он потряс головой, его губы все еще растягивал едва сдерживаемый смех. — Отпусти несчастных созданий и позволь им искать свои собственные листья.
   — Я не могу освободить их. Они мне нужны. — Она прошла вперед, сжав руки. — Это шелковичные черви. Когда я приеду в Дамаск, я использую их, чтобы делать шелк для моих вышивок. Возможно, я даже смогу часть продать.
   — Шелк… Так вот что ты делала в Константинополе?
   Она кивнула.
   — Великолепный шелк. Я вышивальщица одного из лучших шелковых домов в городе. И я также помогала выращивать шелк. — Она помолчала. — Я прошу об одолжении, но я в состоянии заплатить. Когда у меня будет свой собственный Дом шелка, я смогу сделать все, что вы захотите. У меня талант, а мои работы всегда охотно раскупались.
   — Что ты хочешь?
   — Завтра мне надо добраться до дальних холмов и поискать деревья шелковицы.
   — Шелковицы? А никакие другие не подходят?
   — Нет. Это то, что они обычно едят. — Раз он слушает, есть надежда убедить его. — Я говорила с торговцем, и он сказал, что они растут на всем протяжении от Китая до этих мест. В Константинополе мы использовали листья черной шелковицы, но здесь должна быть белая, что даже лучше.
   — Само дерево белое?
   — Нет, только плоды, но после того как дерево отцветет.
   — А что если оно не цветет? — спросил он сухо.
   — У него листья зубчатой формы. Я узнаю его. — Она перевела дыхание. — Вы позволите мне?
   Он опустил голову и закрыл глаза.
   — Нет.
   — Но вы должны разрешить, — сказала она с отчаянием. — Мне очень нужны эти листья. Вы сразу же избавитесь от меня, как только у меня будет достаточно корма для червей, чтобы они не сдохли, пока я доберусь до Дамаска.
   — Иди спать.
   — Селин так рисковала, чтобы достать мне эту корзину… Я не допущу, чтобы они погибли, — сказала она неуверенно. — Вам не надо ехать со мной. Дайте мне лошадь, и я съезжу сама.
   — Нет. — Он открыл глаза. — Иди к себе.
   — Я не уйду, пока вы не пообещаете мне, что у меня будут листья.
   Он потряс головой.
   — Я пообещаю, если ты прекратишь стучать по моей бедной голове своими пронзительными словами.