Джоансен Айрис. В сладостном бреду

   Она слишком устала, чтобы воспринимать что-нибудь, кроме нетерпения.
   — Зачем? Вино действует на вас сейчас так же, как и женщина. Кроме того, это не то, что хотел от меня Кадар.
   Он погасил улыбку.
   — Мне уже начинают надоедать разговоры о желании Кадара.
   — Тогда пейте вино и идите спать.
   Он пробормотал какую-то непристойность и замолчал. В нависшей тишине был слышен лишь треск горящих поленьев в камине.
   — Что он хотел от вас? — прорычал наконец Вэр.
   — Я не совсем поняла. Он выражался несколько туманно, — сонно сказала она. — Завтра я подумаю об этом.
   Опять наступила тишина.
   — Идите спать, — сказал он хрипло, — не то вы сейчас заснете и упадете прямо в огонь.
   Она покачала головой.
   — Мне не нужен ни Кадар, ни вы.
   — Тогда оставьте меня.
   Она опять покачала головой. Ей бы очень хотелось, чтобы он замолчал. На разговоры уходит столько сил.
   — Пейте свое вино.
   — Я не хочу его.
   — Хорошо. — Ее веки сами собой закрывались, и требовались усилия, чтобы открыть их вновь. — Тогда вы…
   — О Боже!
   Он подхватил ее на руки и понес.
   Вверх по лестнице…
   Нет, это не правильно…
   — Куда вы идете?
   — Я несу вас на вашу кровать.
   — На моей кровати Гарун. Я сплю в комнате Жасмин.
   Он остановился и после некоторого раздумья двинулся по коридору.
   — Я не потащу вас снова вниз. Хватит с вас хлопот на сегодня. Вы можете поспать на моей постели. Я не собираюсь этим воспользоваться.
   Ее положили на что-то мягкое…
   Он развернулся и направился к двери.
   Это не правильно, слишком… Она не могла позволить ему уйти.
   — Нет. — Она с большим трудом приподнялась и опустила ноги на пол. — Вы не должны возвращаться в зал. Оставайтесь здесь. — Она ухватилась за спинку кровати. — Я пойду к Жасмин.
   Он развернулся и посмотрел на нее.
   — Ради всего святого, почему вы не можете уступить?
   Она слишком устала, чтобы спорить.
   Он сжал руки в кулаки, яростно глядя на нее. Уж не собирается ли он ударить ее? Она почти надеялась, что он это сделает. Тогда она сможет спокойно заснуть, не нарушая обещания, данного Кадару. Вэр в несколько шагов преодолел расстояние между ними и встал над ней со сверкающими глазами, в угрожающей позе. Сейчас он ударит ее.
   Он толкнул ее назад на кровать.
   Она смотрела на него во все глаза, наблюдая с испуганным изумлением, как он бросился в кресло с подушками, стоявшее возле кровати.
   — Спите, — прорычал он. — Я останусь.
   — Вы собираетесь здесь спать?
   — Я сказал, что останусь. Я не говорил, что собираюсь спать.
   Это была своего рода победа. Кадар не мог бы ожидать от нее большего сегодня ночью.
   — Постарайтесь заснуть. Все равно больше нечего делать…
 
   Больше нечего делать…
   Вэр откинул голову на спинку кресла. Он мог бы придумать множество вещей, которые можно было бы сейчас сделать, и ни одна из них не подразумевала сон. Он даже не подозревал, что хочет женщину, пока не увидел ее в своей постели.
   Сейчас у него уже не оставалось никаких сомнений в своих желаниях.
   Так почему же он до сих пор сидит в этом кресле и наблюдает, как она спит, словно он один из этих глупых галантных кавалеров из какой-нибудь баллады трубадуров? Она рассердила его, заставила подчиниться ее желаниям, а он все никак не может решиться взять то, что хочет.
   Его взгляд медленно скользил вдоль ее тела. Она свернулась на кровати калачиком, словно уставший малыш, но она не ребенок. Она достаточно взрослая, чтобы принять в свое лоно мужчину и носить ребенка. У нее непременно будут славные сыновья; она передаст им свою отвагу и силу и как тигрица бросится на их защиту, как она бросилась спасать Гаруна.
   От этой мысли жаркая волна прокатилась по всему его телу, отозвавшись тяжестью в чреслах. Боже, что с ним случилось? Он не просто жаждет иметь эту женщину, но хочет от нее сыновей, он жаждет, чтобы ее тело приняло его семя, а грудь налилась молоком.
   Он сжал руками подлокотники кресла. Это не для него. Если бы этот ребенок был зачат, он, возможно, не дожил бы до своего рождения.
   И внезапно он с невыразимой всепоглощающей страстью возжаждал сына. Он не позволит им стереть все его следы с лица земли. Что-то должно остаться, кто-то…
   О, да, думал он, питая отвращение к самому себе, возьми эту женщину с его ребенком и позволь Великому Магистру убить их, как он уничтожил деревню. А то еще станет держать их обоих в заложниках, пока не уверится в смерти Вэра.
   Как он смел даже предположить такую возможность? Он уже давно знал об этой опасности и всегда был осторожен с женщинами, которых брал для утоления своего вожделения. То, что это вдруг приобрело для него такое значение, было необъяснимо.
   Трагедия Джеды исключала даже мысли о сыне. Такого не должно случиться и с Tea. Он восхищался ее отвагой и стойкостью, независимостью. Еще ни одна женщина не бросала ему вызова и не пыталась им командовать. И все же, не будь она смелой, разве смогла бы она выжить? Нежность вряд ли спасла бы ее на этом бесконечном пути в Дамаск. Покорность заставила бы ее навсегда остаться в страшной шелковой тюрьме Константинополя.
   Он не может осуждать ее за стремление выжить и стать свободной. Его вели точно такие же стремления, когда он покинул Шотландию много лет тому назад.
   Но он упрекает ее за то, что с первого часа своего появления в Дандрагоне она постоянно сердит и раздражает его.
   Нет, если быть справедливым, то она сторонится его. Это его собственная страсть во всем виновата. Черт побери! Неужели нет возможности избежать вины. Любой его поступок влечет за собой ответственность за новый грех. Он должен вернуться в Большой зал и залить вином это чувство, тогда, может быть, жизнь опять покажется ему терпимой.
   Она что-то пробормотала во сне и повернулась на другой бок. Сон ее был беспокойным. Становилось холодно…
   Он потянулся и осторожно накрыл ее теплым шерстяным одеялом, сбившимся у нее в ногах.
   Его охватил озноб. Это заботливое движение было неосознанным, почти инстинктивным.
   Он не допустит, чтобы беда случилась именно с этой женщиной.
 
   Когда Tea открыла глаза, уже давно рассвело. Проснулась она сразу, словно ее кто-то позвал, мгновенно вырывая из объятий сна.
   Он все еще сидел возле кровати, его голова покоилась на высокой спинке кресла. Спящим он казался… совсем другим, хотя и не выглядел беспомощным, его сила и воинственный дух никуда не делись. Она с любопытством изучала его, это невозможно было сделать, пока он бодрствовал. Tea прежде никогда не замечала, какие у него длинные темные ресницы. Когда он смотрел, к его глазам приковывала только их сверкающая голубизна. У него чувственный, хорошей формы, рот и действительно красивый…
   — Перестаньте глазеть на меня.
   Ее взгляд тут же метнулся вверх и встретился с его пылающими глазами. Голубые, бездонные.
   — Я не собиралась… я только что проснулась. — Почему она оправдывается? Она ведь не сделала ничего плохого. Tea села и спустила ноги на пол. — Уже рассвело. Я должна пойти к Гаруну. А вы ложитесь на свою кровать. Вам вряд ли там удобно.
   Он поморщился.
   — Удобно? Да я почти не могу двигаться, а шея, наверное, так навсегда и останется свернутой набок.
   — Тогда следовало бы лечь спать, как я вам говорила, и все было бы…
   — Оставайтесь на месте! — он щелкнул словами, словно хлыстом.
   Она замерла, а затем не спеша поднялась.
   — Я не могу вам ничем помочь, если вы так напились, что у вас теперь болит голова. Я не собираюсь подчиняться вашим приказам.
   — Потому что вы свободная, — сказал он насмешливо. — Но это все не так. Женщина свободна настолько, насколько ее муж позволяет ей это.
   — Но у меня нет мужа. И никогда не будет, — добавила она резко. — Неужели вы думаете, я бы рискнула соединить свою жизнь с мужчиной? Ни от мужчины, ни от страны, ни даже от церкви — ни от кого женщина не может ждать справедливости. Мы ничего для вас не значим. Моя мать рассказала мне, как верховные служители церкви собрались однажды на церковный совет в Нанте, чтобы решить, к кому отнести женщин — к людям или к животным. Я убеждена, они признали женщину человеком только потому, что хотели избежать обвинения в скотоложестве.
   — Возможно, вы правы. Это, конечно, должно было бы привести меня в замешательство. — Он вернулся к начальной теме разговора. — Вы так ненавидите рабство?
   — Нет смысла говорить с вами об этом. Вы не можете понять.
   — Тогда объясните так, чтобы я смог понять.
   Она нахмурилась в замешательстве.
   — Почему вы сердитесь?
   — Я не сержусь. Я только пытаюсь сказать вам, что свобода не всегда приносит счастье. Некоторые тюрьмы могут оказаться более удобными и приятными, чем мир вокруг них. Не во всяком плену обращаются с пленниками так жестоко, как в доме Николаса. — Он помолчал. — Он бил вас?
   — Только когда я была ребенком. Позже я научилась… — Она оборвала себя. — Что вы хотите сказать? У меня было достаточно еды и чистое место, где я могла спать. Когда у меня обнаружились способности, Николас стал учить меня языкам и цифрам, чтобы я могла разговаривать с торговцами, приходившими покупать шелк. Там даже есть сад, окруженный стенами, где женщинам разрешалось гулять по вечерам после наступления темноты. Моя мать говорила, что нам повезло гораздо больше, чем другим. — Она сложила руки на груди. — Но с годами я стала все больше ненавидеть эту жизнь. Мне не хватало… воздуха. Я смотрела, как Селин с утра до вечера сидит, склонившись над пяльцами, и мне захотелось вырвать ее оттуда, забрать в мир, где солнечный свет и запах цветов, и… — Она судорожно вздохнула. — Несправедливо. Недопустимо, чтобы один человек владел другим, как своим имуществом.
   — Так, значит, вы убежали из-за Селин?
   — Нет, я могла бы подождать более удобного случая, если бы дело было в Селин. — Она храбро встретила его взгляд. — Принц из Флоренции наведался однажды к Николасу за несколькими штуками шелка для своей жены. Он оказался неравнодушен к светловолосым женщинам и решил попутно купить и меня.
   — И Николас продал вас?
   — Почему бы нет. Принц предложил огромную сумму. Правда, мои таланты делали меня очень ценной, но мое тело оказалось дороже… — Она горько улыбнулась. — Но Николас не хотел прогадать, и торговля затянулась на несколько дней. Я не стала ждать, когда они поладят.
   — Негодяй.
   — Николас никогда не считал себя плохим человеком. Мы были его имуществом. Разве нас не содержали в чистоте и не кормили? И наказывали только в случае, когда мы что-то плохо делали. Я уверена, его очень оскорбил мой побег.
   — Каким образом вам удалось пристать к каравану?
   — Балзар, предводитель каравана, часто заходил в дом Николаса. В течение нескольких лет я тайно вышивала шелковую рубаху. Получилась великолепная вещь, достойная самого императора. Я предложила ему эту рубаху в обмен на еду, воду и место в караване.
   Он приподнял брови.
   — Шелковая рубаха за укрытие беглого раба?
   — Рубаха, достойная самого императора! — повторила она. — Балзар очень тщеславен. Он захотел, чтобы она принадлежала именно ему. Кроме того, он ничем не рисковал. Если бы все открылось, он всегда мог сказать, что ни о чем не знал.
   — Вы украли шелк, чтобы вышить эту рубаху?
   — Я ничего не крала, — вспыхнула девушка. — Я сажала деревья, которыми питаются шелковичные черви, сама вышивала и сама придумала рисунок. Разве я не заработала хоть что-то? А вы знаете, какого риска и каких трудов стоила эта рубаха, как трудно было выкроить время, чтобы выполнить эту работу? Каждое утро я пробиралась в сад и в полутьме, когда едва еще рассветало, вышивала, а потом приходилось выпарывать часть стежков, потому что я ошибалась из-за слабого освещения. У меня ушло целых два года, чтобы…
   — Я не осуждаю вас, — прервал он ее. — Я просто спросил. — Он криво улыбнулся. — Что значит мера шелка, если весь христианский мир считает, что я украл целое сокровище.
   — Не будьте идиотом. — Она все еще была раздражена на него. — Зачем вы так говорите? Я уже сказала вам совершенно ясно, что в вас живет человек чести, вы не можете быть замешанным в воровстве.
   — В самом деле? Тогда как вы объясните, откуда все эти богатства в замке?
   — Это меня не интересует. — Она пожала плечами. — Кадар говорил, что вы берете огромную плату за охрану караванов и участие в сражениях. Наверное, это можно рассматривать как грабеж.
   У него дрогнули губы.
   — Возможно, хозяева, нанимавшие меня, тоже считали меня грабителем.
   Он почти улыбался. Она внезапно почувствовала желание вызвать его улыбку еще раз.
   — Нет, я говорила Кадару, что, скорее всего, причина, по которой вас выгнали из ордена, ваше сластолюбие. Вы, наверное, нарушили закон воздержания.
   Он улыбался и сразу стал на несколько лет моложе.
   — Я действительно находил это ограничение весьма обременительным.
   Она кивнула.
   — Я тоже так думаю.
   Его улыбка погасла.
   — Вы-то что знаете о вожделении! Кадар сказал, вы избежали насилия во время нападения на караван?
   — Я видела, как это происходит, в доме Николаса. Когда важные покупатели и торговцы приходили к нему, он иногда приглашал их на женскую половину и позволял выбрать себе женщину для наслаждения.
   — И вашу мать?
   — Однажды.
   — И вы видели это?
   — Нет, я закрыла глаза. Она сказала мне, что ей не будет больно. — Tea не хотелось воспоминать об этой ночи. Она ничего не видела, но слышала тихий смех мужчины, его хрюкающие всхлипы, прерывистое дыхание, ликующий стон, а позже мать, вернувшись к ней, тихо рыдала. — Она солгала, говоря, что ей не будет больно. Может, не телу, но он причинил ей боль. — Ее голос задрожал от едва сдерживаемого гнева. — Вот что значит быть рабом. Не иметь выбора, знать, что твои мозги, и тело, и все твои таланты не принадлежат тебе. Не убеждайте мне, что быть пленником — приятно. Это не так.
   — Хорошо. Мы больше не будем говорить об этом.
   В комнате повисла тишина, и Tea почувствовала себя очень неуютно. Она встала.
   — Я должна пойти к Гаруну.
   На этот раз он позволил ей уйти, провожая ее взглядом, когда она шла через комнату.
   — Вы сказали, что сажали новые деревья шелковицы для Николаса. Как вы это делали?
   Она остановилась, удивленная таким неожиданным поворотом.
   — Как и любые другие деревья. Он привез молодые саженцы из торговой поездки и посадил их в рощице. Я ухаживала за ними, чтобы они лучше укоренились.
   — Это то, что вы хотели сделать в Дамаске?
   — Да, или купить их, заработав.
   — Еще одна рубаха для императора?
   — Вы бы так не язвили, если б ее видели.
   Он встретился с ней взглядом.
   — Я вовсе не насмехаюсь. Я вам верю.
   Она почувствовала неожиданную теплоту в его тоне.
   — Правда?
   — Я верю, что вы можете сделать все, что захотите.
   Он правда так думал, поняла она.
   — Обещаю вам, что она не сравнится с тем знаменем, которое я вышью для вас, — воскликнула она горячо. — Императоры будут вам завидовать. Вы сможете с гордостью передать его вашим сыновьям. Это будет… Она внезапно остановилась, увидев как изменилось его лицо. — Что случилось?
   — Ничего. — Он поднялся с кресла и лег на кровать. — Я устал сильнее, чем думал, и все эти разговоры о сыновьях мне скучны. Я подремлю немного. Бегите к своему Гаруну.
   Ему не было скучно. Она увидела боль в его глазах. Что она могла сказать такого, что так ранило его?
   — Я не хотела… — Но как она может сказать этому чертову гордецу, что сожалеет о том, что невольно причинила ему боль, если он не хочет в ней признаваться? Нечего даже терять время.
   — Приходите во двор замка в полдень, — сказал он, не открывая глаз.
   — Зачем?
   — Потому что я этого хочу. Разве Кадар не велел вам не оставлять меня одного?
   — Велел.
   — Тогда составьте мне компанию во дворе сегодня в полдень.
   — Но я не… — Он лег на другой бок, не обращая на нее внимания. Она открыла дверь. — Если захочу.
   — Я уверен, вы сдержите свое обещание, которое дали Кадару.
   Она вздохнула, с раздражением закрывая дверь. Она не хотела встречаться с ним снова так скоро. Слишком трудное испытание для ее чувств. Когда Кадар просил ее об услуге, она знала, что это будет нелегко, но она даже не подозревала, насколько уязвимо она будет себя чувствовать при этом. Было бы гораздо легче, если бы ей пришлось только противостоять его грубости и неприятию. Она не могла понять его внезапного интереса к ее прошлому, ведь он совсем недавно говорил ей, что ему безразлично ее прошлое. А теперь задает чересчур много вопросов, и копает слишком глубоко. Это очень смущало ее. Инстинкт настоятельно предупреждал избегать его до тех пор, пока не вернется ее обычное хладнокровие.
   Но она обещала Кадару.
   Что же, раз так, то она должна быть уверена, что у Вэра не будет удобного случая продолжать это слишком тесное общение. Он не сможет задавать свои бесконечные вопросы в присутствии других людей. Значит, она просто не должна оставаться с ним наедине.
 
   Ей не было нужды беспокоиться о том, что она останется вдвоем с Вэром, подумала Tea с изумлением, когда увидела колонну верховых солдат в полном вооружении, заполонивших двор перед замком. Там стояла повозка для перевозки тяжестей.
   — Где вы пропадаете? — хмуро спросил Вэр, направляя свою лошадь к ступеням замка. — Я же сказал вам, в полдень.
   — Но я опоздала совсем чуть-чуть. — Она была слишком поражена, чтобы обижаться на его грубость. — Куда вы собрались?
   — Я принес вам недостаточно этих проклятых шелковичных листьев, — проворчал он. — Вам понадобится еще, раз теперь вы остаетесь.
   Он прав. Пройдет, по крайней мере, два месяца, прежде чем Кадар вернется с Селин, а у нее оставался всего трехнедельный запас.
   — Вы берете с собой всех этих воинов? Но ведь вы говорили, что не станете рисковать…
   — Все изменилось. — Он наклонился и протянул руки. — Идите сюда. Нам следует вернуться до темноты.
   — Я тоже поеду?
   — Зачем бы еще я предложил вам встретится со мной в полдень?
   — Первый раз вы меня не брали.
   — Я же сказал вам, сейчас все изменилось. Вы можете мне понадобиться.
   Тогда, конечно же, она должна ехать. Она подошла ближе, и он поднял ее к себе в седло, посадив впереди себя.
   — Но вы ведь теперь знаете сами, как выглядят шелковичные деревья.
   Он не ответил и подал знак отправляться.
   Сегодняшняя ее поездка с Вэром резко отличалась от той, когда она ехала с ним в ночь ее приезда в Дандрагон. Металл на доспехах, к которому она прижималась спиной, нагрелся от солнца, и ей почему-то стало очень уютно.
   — Вы взяли повозку, чтобы везти листья?
   — Да.
   — Но столько не надо! Нескольких корзин вполне достаточно.
   — У меня нет выбора.
   — Но мы только потеряем…
   — Вы собираетесь болтать весь день?
   — Нет, если вы отказываетесь от здравого смысла. С чего бы мне беспокоиться, если вы будете выглядеть глупо перед вашими людьми? — Она замолчала и теснее приникла спиной к Вэру, отдаваясь блаженному состоянию покоя, радуясь солнцу, ласкающему ее лицо, запахам кипарисов и пальм.
   Когда, часом позже, они достигли склона, ведущего к роще шелковицы, ей показалось, что они доехали слишком быстро.
   Вэр спешился и снял ее с седла. Он вел себя очень напряженно, вглядываясь в скалы, деревья и оглядывая подножия холмов, окружавших их.
   — Что там? — спросила она. — Я ничего не вижу. Там кто-то есть?
   Он не сразу ответил ей, и через минуту, она увидела, что он успокоился.
   — Нет, там пока никого нет.
   Он отдал приказ солдатам, распределив силы таким образом: часть солдат обрывает листья, а другая — стоит в это время на страже. Tea спустилась вниз по склону и попала в рощу шелковичных деревьев. Здесь они вырастали выше, напоенные более щедрым солнцем, чем в Константинополе. Они будут давать тень и кормить своих обитателей еще многие годы…
   Треск ломающихся ветвей заставил ее резко обернуться, тут она увидела, как Абдул, взмахнув мечом, единым ударом отсек от ствола ветку с мясистыми листьями.
   — Нет, — закричала она и рванулась в его сторону. — Прекратите!
   Он недоумевающе уставился на нее.
   — Оставайтесь на месте. — Вэр в несколько шагов достиг ее. — Он всего лишь собирает ваши листья. — И указал на солдат, двинувшихся с мечами к деревьям. — Ради Бога, ведь это то, что вы хотели.
   — Вам следует только обдирать листья, оставляя ветки в покое. Вы не должны уродовать эти прекрасные деревья белой шелковицы.
   — Это займет в два раза больше времени, — сказал Абдул. — И у нас нет лестниц, чтобы забираться на деревья.
   — Так вы именно так собирали для меня листья прошлый раз?
   — А вы думали, я дунул на них и они слетели на землю? — вопросом на вопрос ответил Вэр.
   — Полагаю, это моя вина. Мне надо было предупредить вас быть бережными с деревьями. — Она повернулась к Абдулу. — Но вы не должны обрубать ветки.
   Абдул недоуменно посмотрел на Вэра.
   — Я не собираюсь заставлять своих солдат, сняв доспехи, лезть на деревья, — мрачно сказал он.
   — Тогда я сама буду обдирать листья, — заявила Tea. — Это займет немного больше времени, но я ведь говорила вам, мне не нужна их целая повозка.
   — Я не хочу тратить на это занятие больше времени, чем нужно. — Вэр с удивлением посмотрел на ее упрямо выдвинутый подбородок и с раздражением отвернулся. — Ради Бога, Абдул, прикажи людям забраться на нижние ветки и обдирать листья с них. Только пусть они не снимают доспехов.
   Абдул вздохнул и отошел к солдатам.
   — Это не моя прихоть, хотя у меня есть основания говорить так. Эти деревья очень важны. Если бы вы видели, какая это красота… Белые плоды, листья тонкие, гладкие.
   — Решение принято, — отрезал Вэр. — И теперь уже не имеет значения, обоснованно оно или нет. Я хочу лишь, чтобы все закончилось как можно быстрее… — Он поморщился. — Держу пари, мои люди думают так же. Эти доспехи очень тяжелые и не предназначены для лазанья в них по деревьям. Кроме того, в этой работе очень мало чести. Воину унизительно уподобляться обезьяне и собирать листья.
   — Это достойное занятие, и не важно, кто это делает. Деревья дают нам красоту и условия для…
   Сзади раздался громкий треск.
   Она сердито обернулась, думая, что кто-то ослушался приказа Вэра.
   Абдул растянулся под деревом, прижимая охапку листьев к своей груди, закрытой кольчугой.
   — Я съехал с ветки, — оправдывался он перед Вэром.
   — Я вижу, — серьезно отвечал Вэр.
   — Этого больше не случится, мой господин.
   Еще треск. Другой солдат свалился с дерева на землю. Абдул мрачно поправился:
   — Или, быть может, случится.
   — Надеюсь, что нет, — сказал Вэр.
   — Я помогу им, — обеспокоенно нахмурилась Tea. — He хочу, чтобы кто-нибудь пострадал.
   — Стойте, — проворчал Вэр. — Ветки расположены слишком низко над землей, так что самое большее, что им грозит, это заработать пару синяков.
   Она почувствовала, что под внешним спокойствием Вэра скрывается напряженность и озабоченность. Его острый взгляд пристально следил за солдатами, с трудом взбирающимися на ветки деревьев. Казалось, он чего-то ждал.
   Еще один солдат с треском свалился на землю.
   Она услышала, как Вэр издал очень странный звук.
   Минутой позже четвертый распростерся на земле.
   — Они падают, словно созревшие апельсины, — прохрипел Вэр.
   — Это несправедливо, что они… они не должны… — Она ринулась было к роще. — Я скажу им, пусть спускаются.
   Вэр схватил ее за руку.
   — Не беспокойтесь.
   — Но я не хочу, чтобы…
   Вэр смеялся. Все его тело сотрясалось от смеха. Он ухватился рукой за луку седла, чтобы удержаться на ногах.
   — Вы считаете это забавным? — спросила она с удивлением.
   — Как апельсины. — По его щекам текли слезы. — Как апельсины…
   Смеялся не он один. Раскаты хохота сотрясали рощу. Смеялись все солдаты.
   Пятый воин в полном вооружении слетел с ветки, раскинув руки, словно крылья, в попытке удержать равновесие.
   Она обнаружила, что сама невольно улыбается.
   — Я не должна была… Это моя вина… — Она уже ничего не могла с собой поделать. Как и все остальные, она смеялась и не могла остановиться. Наконец она смогла говорить.
   — В Джеде мне казалось, что на земле уже умер смех, и я не думала, что я когда-нибудь смогу смеяться. А сегодня… Я чувствую, что мне стыдно.
   — Это не правильно. Смеяться обязательно надо. — Он кивнул на солдат. — Они потеряли семьи и друзей. Вы думаете, они забыли о своих утратах только потому, что нашли что-то смешное в сегодняшнем приключении? Смех исцеляет. — И он почти неслышно добавил: — Я даже забыл…
   Она смотрела на него как зачарованная. Это был совсем другой человек, не тот, которого она знала. Горькие складки возле рта разгладились, непроницаемое равнодушие сошло с его лица. Только в светлых, цвета яркого голубого неба, глазах задержались усталость и тоска. Вот нежность лишь мелькнула и пропала, но Tea видела ее, слышала его смех, и она знала, что никогда этого теперь не забудет. Он снова взглянул на нее.
   — Почему вы всегда так удивленно разглядываете меня, словно я четырехгорбый верблюд?
   Она мгновенно перешла в наступление:
   — Я вовсе не смотрела так… — Она остановилась, внезапно поняв, что именно этого всегдашнего сопротивления и спора он и ждал от нее. Зачем она станет потакать его желаниям, если сама расположена сейчас к миру, а не к пикировке. — Если честно, то вы действительно напоминаете мне верблюда. Думаю, все дело в ресницах.