Федоров Александр. Наследники

Поясе был силен. Несмотря на внутренний предостерегающий голос, он
несколько раз спускался в залы шумного московского трактира, где третий
день гуляли купцы. В одной из боковых комнат шла оживленная игра в карты.
Большого труда стоило Демидову уйти от притягательного места. Он метался
по обширному номеру, утешая себя будущим...
Неожиданно постучали в дверь.
- Войдите! - отозвался Прокофий и поднял глаза.
На пороге стоял высокий стройный ротмистр. Ласковые бараньи глаза
уставились в Прокофия. Офицер, охорашиваясь, разглаживал пушистые
темно-русые усы, приятная улыбка блуждала на его губах.
Подойдя к хозяину, ротмистр лихо звякнул шпорами и протянул руку:
- Разрешите представиться. Ротмистр Иван Антонович Медер! -
отрекомендовался он. - Прошу извинить за беспокойство. Мы соседи. Который
день я наблюдаю вашу скуку, и друзья мои просили вас к столу. Может,
осчастливите?..
Учтивый тон офицера подкупал. Тихо звякая шпорами, ротмистр прошелся по
комнате. Мягкий ковер заглушал его крадущиеся шаги. В номере не хватало
света, толстые пыльные шторы не пропускали солнца. Лицо Прокофия выглядело
бледным, глаза беспокойно бегали.
Офицер льстиво продолжал:
- Мы так много о вас наслышаны. Право, осчастливьте нашу милую
компанию...
Он ласково взял Демидова под локоток и шутя потянул его:
- Ну идемте же, сударь...
Прокофий не устоял против соблазна и подумал: "И впрямь, отчего же не
пойти и не повеселиться часок?"
Ротмистр провел Демидова в небольшую горницу, утопавшую в клубах дыма.
За столом сидели изрядно подвыпившие офицеры, с ними двое статских. Один
из них - согбенный старик с напудренной головой, в шитом разноцветными
шелками атласном камзоле. Он сидел, опустив на грудь голову. Второй -
высокий, костистый, с лошадиной челюстью и наглыми глазами - метал карты.
Взгляд Прокофия Акинфиевича упал на длинные жадные руки банкомета. Они
жили своей особой жизнью: необыкновенно подвижные пальцы напоминали липкие
щупальца страшного морского животного. Они дрожали, сплетались, тянулись к
золоту, лежавшему горкой на зеленом поле стола. Взор Демидова скользнул от
этих червеобразных пальцев на запятнанный бархатный кафтан банкомета,
рваные кружева и грязное жабо.
Банкомет выжидательно уставился в вошедшего Прокофия Акинфиевича.
- Прикажете карту? - бойко спросил он.
- Ах, сударь! - засуетился вдруг благообразный старичок, но тут же
осекся под злым взглядом ротмистра.
- Садитесь, сударь! - пригласил ротмистр.
Не успел Демидов и глазом моргнуть, как перед ним мягко легли три
карты. Он поставил десять червонцев...
- Ваша взяла! - послышался из клубов табачного дыма голос банкомета, и
червонцы придвинулись к Прокофию. В сердце шевельнулась жадность. Демидов
бережно сложил червонцы в столбик и вновь взял карту.
- Ваша взяла! - вновь раздался скрипучий голос банкомета, и опять
золотые придвинулись к Прокофию.
- О, вам везет, сударь! - прохрипел густым басом ротмистр. - Счастливы
в карты, несчастны в любви, - засмеялся он с хрипотцой, смех его походил
на шипение старинных ржавых часов, собирающихся отбивать время.
- Ах, сударь!.. - снова вздохнул старичок и осекся.
- Замолчи! - прикрикнул на него ротмистр.
Демидов не замечал ни многозначительных взглядов, ни вздохов старичка:
он весь ушел в созерцание длинных пальцев банкомета. На указательном
каплей крови дрожал рубин. Партнеры молча выкладывали золотые. У Демидова
раздувались ноздри, дрожали руки. Весь он скрытно трепетал в страшном
внутреннем напряжении. Глаза его сверкали. Необузданная страсть овладела
им. Казалось, все тело, душа слились в одном ненасытном желании: золота!
золота!..
Офицеры приумолкли, в комнате наступила тишина. Старичок поднял голову
и потянулся к столу. Перед заводчиком лежала груда золота.
- Сударь, немедленно прекратите игру! - воскликнул старик, но сразу же
притих.
- Молчать! Это нечестно! - заревел ротмистр.
- На все! - сказал Демидов и грудью навалился на край стола, готовясь
принять новый поток золота. Банкомет, озабоченно наморщив лоб, крикнул:
- Дана!..
Это был лишь короткий миг. Казалось, кровь замерла в жилах, все
напряглось в невероятном ожидании. Пальцы Демидова рванулись было
вперед...
- Бита, сударь! - равнодушно закончил банкомет, и его зеленые глаза
хищника сузились в щелочки.
Прокофий Акинфиевич утер капельки пота, выступившие на лбу. Словно
ветер смахнул прочь золотой листопад...
Но жадность цепко держала Демидова. Он вынул туго набитый кошель и
звенящей струей высыпал все дорожные деньги.
- Не везет в любви, зато повезет в картах! - бодрясь, сказал он. - На
все...
Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:
- Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось к вам спиной. Ставьте
семпелями...
Банкомет закусил зубами чубук, зажег трубку, пустил волнистый клуб
дыма.
- На все! - повторил глухо банкомет и метнул...
Прокофий Акинфиевич не мог уследить за движениями его рук. Сердце
сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок, не шевелясь,
тянулся глазами к столу.
Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.
- Бита, сударь, - спокойно сказал банкомет, безжалостной рукой он
придвинул к себе червонцы.
- Ставьте, сударь, будем отыгрываться! - предложил ротмистр.
- Я все поставил! - упавшим голосом признался Прокофий Акинфиевич. -
Разрешите в долг!
- О нет! Мы в долг не играем, - строго сказал ротмистр. - Желаете,
сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..
Офицер повернулся спиной к Демидову; звеня шпорами, он вышел из
горницы.
- Все-с, сударь, игра окончена! - резким голосом проскрипел банкомет и
обволокся синим табачным туманом.
- Ах, сударь, я говорил вам! - вздохнул старичок. - И я так же оказался
несчастен...
Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.
Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь, бросился на
кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, -
беспокоила тревожная мысль: "Как же я без денег доберусь до
Санкт-Петербурга?.."
Утром к нему в номер постучался хозяин трактира, учтивый седобородый
купчина. Он поклонился постояльцу и, обежав зорким взглядом горницу,
озабоченно спросил:
- Как спалось, господин хороший?
Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.
- Неужто плохо? - строго посмотрел на него трактирщик. Отвернувшись к
окну, он соболезнующе вздохнул: - Эх, сударь, впусте обеспокоились. Это
всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.
- Кто же мне даст в долг? Уж не ты ли, борода? - желчно спросил
Прокофий.
- Что вы, помилуй бог! - истово перекрестился купчина. - Николи
процентщиком не был, господин хороший!
Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И без
того серое лицо постояльца теперь казалось землистым. Красногрудый
снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.
- Холодить стало. К зиме... - поеживаясь, медлительно сказал купец и
прошептал вдруг: - Тут старушка одна обретается. Она под расписочку
выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..
Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.
- Хошь черта зови, но выручай, борода!
- Сей минут! - услужливо отозвался купчина и поспешно вышел...
Старенькая подслеповатая процентщица неслышно переступила порог и
выжидательно разглядывала Демидова.
- Ты что, кикимора? Откуда взялась? Ростовщица? - накинулся на нее
Прокофий.
- Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана
Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, - смиренно прошептала она.
Ее хитрые глазки обшарили заводчика.
- Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? - деловито спросил он.
- Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! - заохала старушонка.
- А может, найдешь, баушка? - не отступал Демидов.
- Милый ты мой, желанный, уж поищу... Может, и добуду...
Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила
на галку. От ветхого платьица, от всей старушки пахло смолкой, еле
уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную, сгорбленную, жалкую фигурку,
Прокофий спросил:
- Сколь процента возьмешь?
Старушка построжала, подумала малость.
- Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш, батюшка!
- елейно отозвалась она.
- Это что же - рубль на рубль! - ахнул Демидов.
- Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога. Коли бежит
по рукам - подружку ведет!
Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела им. Тряхнуть
бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:
- Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?
- Что ты, миленький! - удивленно уставилась в него ростовщица. - Чего
тебя обирать? Гол, поди, как сокол. Расписочку только и возьму. А придет
ли к тебе наследство, один бог ведает...
"Ведьма! - мысленно выругался Демидов. - Все знает, все обдумала!"
Он кружил по комнате, закинув руки за спину, перебирая пальцами. Полы
халата развевались. Старушонка тихонько уселась в креслице.
- Ну что ж, решай, сынок!
Прокофий Акинфиевич остановился перед ней, крикнул:
- Чего расселась, тащи деньги! Согласен!
- Вот и договорились, милый! - радостно отозвалась процентщица и
заторопилась за обещанным...
На другой день, на заре, Демидов на тройке помчался к заставе. Задувал
сиверко. Черная грязь обратилась в каменные глыбы, коляска подпрыгивала на
мерзлых кочках.
- Гляди-кось, что за ночь сотворилось! Так за Тверью, чего доброго,
зимушка настигнет, - обернулся к Прокофию ямщик и, блеснув крепкими
зубами, выкрикнул: - Ой, гоже будет! Пошли, господи, санный путь! Эй вы,
залетные! - Он взмахнул кнутом.
Золотые маковки московских церквей остались позади, когда у загородного
тихого погоста тройка нагнала одинокие дроги с гробом. Над черной кущей
голых берез с криком кружило воронье.
- Стой, стой! - закричал Демидов ямщику.
Бородатый возница на минуту сдержал разгоряченных коней.
- Эй, кого хоронят? - спросил Прокофий погребальщика.
- А кто его ведает! - скучающе отозвался мужичонка. - Сказывают, барин,
какой-то помещичек профукался в картишки и кокнул себя. - Он поглубже
надвинул треух на уши и свистнул соловому коньку.
- Пошел! - заорал Демидов. - Быстрее погоняй!..
Он вспомнил старичка в атласном камзоле у зеленого карточного поля,
вздохнул и перекрестился: "Вот как оно бывает..."
В лицо ударил студеный ветер. Редкие нежные снежинки запорхали над
полем. Вместе с унылым тихим звоном они плыли, мягко, бесшумно ложились на
бурые пригорки, темные леса и убегающую в даль дорогу. На полосатый
верстовой столб взлетела ворона, стала назойливо каркать...
А Демидов, погружаясь в бесконечную дорожную дрему, обеспокоенно
подумал про печальную встречу: "К добру или к худу это?.."


Прокофий Акинфиевич после тяжких дорожных мытарств наконец добрался до
Санкт-Петербурга. Зимняя подмерзшая дорога была оживленна: тянулись обозы
с продовольствием, скакали курьеры на тройках, шли артели бородатых
мужиков с котомками за плечами, брели монахи. На почтовых дворах было
тесно и шумно. Под невской столицей пошли нескончаемые болота, чахлый
ельник, который оборвался вдруг на берегу реки Фонтанной. За ней в мокром
сизом тумане простирался Санкт-Петербург. Берега реки были очищены, одеты
деревом, ограждены перилами.
Кругом под топором поредели леса; вдоль дороги тянулись широкие
вырубки.
- Для чего так сделано? - полюбопытствовал Демидов у будочников,
оберегавших пестрый шлагбаум.
Седоусый страж, с алебардой на плече и медной бляхой на груди, хмуро
поглядев на Проезжего барина, ответил:
- Разбойники, сударь, одолели. Дабы ворам не было пристанища в тутошних
лесах, наказано государыней валить ельник.
За Аничковым мостом высился кол, а на нем торчала полуистлевшая
человеческая голова. Воронье с криком носилось над поживой. Заметив взгляд
Демидова, будочник пояснил:
- То разбойник! На Невской першпективе чинил смертоубийства и грабежи.
Ныне малость поубавились, сударь. Приказано расставить солдатские дозоры!
- Он просмотрел подорожную Демидова и крикнул ямщику: - Ступай! Не
задерживайся!
Колеса загремели по Аничкову мосту, ставленному на дубовых сваях.
Впереди, за мостом, распахнулась Невская першпектива. С той поры, когда
был заложен Санкт-Петербург, прошло почти полвека, однако город все еще
поражал своими контрастами: то перед Прокофием Акинфиевичем вставали
огромные каменные палаты с роскошными садами, богатыми въездами,
оберегавшимися мраморными львами, то вдруг усадьбы сменялись диким и сырым
лесом, пустырями, беспорядочно разбросанными хибарами. Однако Демидов по
очертаниям площадей, улиц и строек убеждался в том, что среди топей и
лесов вырастал прекрасный, величественный город.
По улицам под звуки флейт проходили гвардейские полки. Они возвращались
с парада; шаг их был чеканен, строг; солдаты были на подбор - рослые,
сильные молодцы, обряженные в зеленые мундиры и треуголки.
- Добры воины! - похвалил гвардейцев Демидов и с улыбкой подумал: "Вот
кто ныне цариц нам ставит!.."
Кони домчали Прокофия Акинфиевича к старому дедовскому дому,
возвышавшемуся над Мойкой-рекой. Никто не выбежал встретить Демидова,
никто не распахнул перед ним двери. Слуги, толпившиеся в передней,
встретили молодого хозяина холодно. В их принужденных поклонах сквозило
равнодушие к нему.
"Видать, прослышаны о завещании! - недовольно подумал он. - Вот носы и
воротят!"
Не обращая внимания на холодность слуг, он по-хозяйски крикнул:
- Ну, что глядите? Живо у меня! Обогреть палаты да взбить постель.
Устал с пути!..
Несколько дней Прокофий сидел, запершись в кабинете, писал письма и
принимал разных людишек, интересовался вельможами, сенатом, порядками при
дворе.
В один из пасмурных петербургских дней он велел заложить карету и
отправился к государственному вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу
Воронцову. Решил Демидов самолично вручить ему челобитную на покойного
батюшку:
"Учинил мой родитель между братьями разделение, которого от света не
слыхано и во всех государствах того не имеется и что натуре противно. А
именно, пожаловал мне только из движимого и недвижимого 5000 рублев и
более ничего, не только чем пожаловать, но и посуду всю обобрал и в одних
рубахах пустил..."
Михаил Илларионович Воронцов принял Демидова просто и участливо.
Камердинер провел Прокофия Акинфиевича в домашний кабинет
государственного вице-канцлера.
В светлой угловой комнате о семи окнах, в большом глубоком кресле у
столика с книгами сидел бодрый, моложавый вельможа - сухощавый, среднего
роста, в светло-сером шелковом кафтане. На его спокойном лице блуждала
лукавая улыбочка.
При входе Демидова вице-канцлер поднял голову и быстрыми глазами
оглядел его.
- Рад, весьма рад случаю видеть у себя потомка столь славных родителей!
- любезно встретил он гостя. - Много наслышан о заводах ваших...
Вице-канцлер говорил сочно, плавно, с чистым, красивым произношением.
Прокофий Акинфиевич низко поклонился Воронцову, волнуясь, почти
закричал, резко и пронзительно:
- Обида заставила потревожить вашу светлость. Простите! Обойден я,
сильно ущемлен братом. Судите сами, смогу ли я жить после сих
несправедливостей, как того требует дворянская честь...
Он положил на столик челобитную. И пока вельможа пробегал ее глазами,
настороженно следил за его лицом. Оно то темнело, и тогда на высоком,
чистом лбу собирались частые тонкие морщинки, то светлело, и складочки
убегали с крутого взлобья...
Но тут Демидова охватила тревога.
"Сухая ложка рот дерет. А вдруг, не видя для себя выгоды, он откажет в
своем заступничестве! Что тогда? - опасливо подумал он. - Эх, была не
была", - решил он.
Только канцлер окончил читать просьбу, как Прокофий Акинфиевич пал на
колени и протянул к нему руки.
- Погибаю! - возопил он. - Спасите, ваша светлость!.. Видит бог, по
спасении моем не токмо молитвами возблагодарю...
Он не договорил - граф положил холеную руку на плечо просителя и
сказал:
- Что ты, Демидов! Душой сочувствую тебе, обижен весьма ты! Сколь смогу
и в моей власти будет, выручу! О сем деле доложу преславной государыне
нашей Елизавете Петровне.
Вельможа вздохнул, с минуту глубокомысленно помолчал.
- Ах, Демидыч, жаль мне тебя! - задушевно, казалось, с большим
сочувствием вымолвил он. - Надо, надо помочь...
- Ваша светлость! - от радости прослезился Демидов. - Век не забуду
вашего внимания!
Вельможа ласково улыбнулся.
- Не бойся, Демидыч, - успокоил он гостя. - Вот увидишь, все
переменится к лучшему. - Вице-канцлер устало прикрыл ладонью глаза и
затих...
Граф Михаил Илларионович сдержал свое слово: через несколько дней
Демидова позвали во дворец. Получив радостную весть, он галопом бегал по
горницам, кукарекал, хватал за носы холопов и кричал на все хоромы:
- Годи, ленивцы, скоро я вас заставлю пятки лизать! К
государыне-матушке зван: я вам всем и Никитушке-братцу покажу, кто такой
Прокофий Демидов!..
Слуги заложили лучшую карету, впрягли добрых рысистых коней. На запятки
взобрались гайдуки в синих ливреях. Впереди побежали скороходы. Стояло
солнечное утро; над Невой, над городом нежно голубело небо. В прозрачном
морозном воздухе звонко разносились окрики скороходов, бежавших впереди
кареты:
- Пади! Пади!
Сидя в карете, Прокофий с наслаждением оглядывал город, прохожих. Ему
льстило, что все с любопытством оглядываются на его барский выезд. После
Каменного Пояса, где скуповатый отец так долго держал его в нужде, приятно
было сознавать свою значительность.
Кони свернули влево, и перед Демидовым предстал Зимний дворец. Он был
деревянный, но весьма обширен, украшен многими лепными украшениями, пышным
подъездом, однако мало чем отличался от палат вельмож.
В приемном зале навстречу Демидову вышел вице-канцлер. На сей раз он
был одет в мундир, с большой бриллиантовой звездой на груди. Тонкие ножки
в черных шелковых чулках делали его похожим на журавля.
- Обождите, сударь, - тихо предупредил он. - Ее величество весьма
занята государственными делами.
Скользя по паркету, вельможа неслышно исчез за высокой дверью. Демидов
остался один в пустынном зале со множеством дверей. Справа в большие окна
лучилось холодное солнце, а вдали, в нежной сиреневой дымке, сверкал
тонкий золотой шпиль Петропавловского собора. Стены покоя были покрыты
светлым штофом.
Прокофий прислушался: где-то за чуть прикрытой дверью, как ласковое
журчание ручейка, слышались негромкие голоса и заглушенный смех. У высокой
двери в неподвижности застыл дежурный офицер. Минуты ожидания тянулись
очень медленно. Демидов уже отчаялся в ожидании приема, но вот наконец
массивная, отделанная бронзой дверь распахнулась, и вице-канцлер поманил
Прокофия.
- Идем, сударь, - тихо позвал он. - Ее величество пресветлая государыня
ждет тебя.
В уютной, обтянутой голубым шелком гостиной, у круглого золоченого
стола сидело многочисленное общество придворных. Прямо против двери на
хрупком стуле, откинувшись на спинку, от души смеялась круглолицая веселая
красавица.
При входе Демидова смех сбежал с ее лица. Только большие выпуклые глаза
все еще искрились радостью. У пухлого приятного рта темнела крохотная
мушка, делавшая нежное, молочной белизны, лицо прекрасным и ласковым.
Волнистые волосы крутыми локонами спадали на розовые плечи.
Демидов спохватился, сообразил: "Батюшки, да это сама государыня,
защитница наша!"
В припадке верноподданнических чувств он упал перед царицей на колени,
потянулся к маленькой руке, лежавшей на атласном платье:
- Дозволь, матушка-государыня, голубушка наша!
Императрица приветливо улыбнулась ему и протянула руку. Демидов
подобострастно поцеловал ее. То, что она не горда и проста с ним,
обрадовало Прокофия.
"Милостивая", - с одобрением и надеждой подумал он, еще раз поцеловал
теплую мягкую руку царицы и поднял на нее увлажненные глаза.
- Здравствуй, Демидов! - обратилась она к нему певучим голосом. Ее
выразительные глаза остановились на заводчике. - Вот ты какой! - слегка
разочарованно сказала она. - Я и батюшку и деда твоего знавала...
- Государыня! - промолвил Демидов. - Оба они были верными слугами
великого государя Петра Алексеевича...
- Знаю, - сказала она и слегка наклонила голову. - Знаю... Встань,
Демидов...
Придворные с нескрываемым любопытством разглядывали хилого потомка
Никиты Демидова. Елизавета улыбнулась и, оборотясь к вице-канцлеру,
сказала:
- Благодари графа, осведомлена я, что при разделе наследства обойден
ты. Неприлично дворянину и внуку Демидова пребывать в бедности. Михаиле
Ларионович! - Тут государыня взглянула на вельможу. - Угодно нам, чтоб
сенат дело рассмотрел по справедливости, не обижая никого из сыновей
покойного заводчика.
Прокофий готов был снова пасть к ногам царицы, но она капризно повела
тонкими черными бровями:
- Не заискивай, не люблю сего. Верю, что будешь преданно служить мне,
как служили твой батюшка и дед. А ныне оставайся, зову на маскарад...
Она улыбнулась и заговорила с придворными. Стоявший за ее креслом
вице-канцлер указал глазами Демидову на дверь. "Аудиенция окончена.
Скоро-то как!" - разочарованно подумал Прокофий и, откланявшись
государыне, нехотя последовал за Воронцовым...
В приемной по-прежнему царила тишина. За большими окнами дворца ярко
светило солнце; за широким простором Невы темнели приземистые бастионы, а
среди них высоко вздымался сверкающий на солнце золотой шпиль
Петропавловского собора.


Спустя месяц в Санкт-Петербург прибыл и Никита Акинфиевич Демидов. Не
успела его коляска подкатить к отцовскому дому, как к ней подбежали слуги,
бережно свели господина на землю и широко распахнули перед ним дверь.
Надутый, с гордо поднятой головой, молодой владелец прошел в переднюю,
где в глубоком поклоне перед ним склонились холопы. Он и глазом не повел в
ответ, последовал через светлые залы, гостиные, зорко оглядывая убранство.
- Ох, и радость ныне у нас! Как светлого дня ждали вас, барин! -
залебезил перед ним седенький сухонький дворецкий в белых нитяных
перчатках. Он торопливо бежал впереди хозяина и угодливо распахивал одну
дверь за другой.
- А где братец? - вдруг спросил Демидов.
Дворецкий виновато опустил глаза. "Ну, быть грозе! - испугался он. -
Небось разнесет, что допустили супротивника в дом. Опять же, как сказать,
домик-то общий, отцовский..."
Склонясь перед хозяином, он смущенно ответил:
- Прокофий Акинфиевич изволил тут остановиться...
Никита насупился, но никак не отозвался.
С этого дня он жил с братом в одном доме, но оба тщательно избегали
друг друга. При встречах они делали вид, что не замечают друг друга.
"Погоди, на своем поставлю!" - грозил Никита и по совету друзей
отправился к наследнику престола, великому князю Петру Федоровичу.
"Через него-то и отведу все козни родимого братца!" - с ехидством думал
он.
Наследник престола со своей супругой Екатериной Алексеевной жил в
Петергофе. Гвардейский офицер Салтыков - красавец, кутила, был близок к
наследнику, вместе с ним делил досуги - повез Никиту в загородный дворец.
На берегу Финского залива, в дворцовом парке, царило тревожное
безмолвие. Свита наследника чинно бродила по аллеям. Салтыков выскочил из
коляски и, нарушая тишину, закричал:
- Что за траур? Что вы все онемели?
- Тес! - прижала палец к губам молоденькая фрейлина и, жеманно ответив
на поклон Демидова, зашептала: - Великий князь весьма расстроен! Он сейчас
не в духе, берегись попасть ему на глаза.
- Пустое! Мы его живо развеселим! - загремел гвардеец.
В ту же минуту в розовом павильоне распахнулась дверь, и на пороге
появился бледный от гнева Петр Федорович. Никита со страхом взглянул на
будущего императора.
Долговязый, с нескладным узким туловищем, он слегка покачивался,
размахивая длинными руками.
- Кто здесь шумель? - резким голосом прокричал великий князь. Со
сжатыми кулаками он готов был броситься на виновника беспокойства, но,
узнав Салтыкова, сразу же отошел, повеселел: - А, это ты приехаль? Ошень
кстати... А это кто?
- Демидов, - представил гостя гвардеец.
Толстые губы Петра Федоровича сложились в неприятную улыбку.
- Кто есть Демидоф? - спросил он.
- Заводчик. С Урала, приехал приложиться к ручке вашего высочества...
- Очень карошо. - Глаза наследника сощурились. - Весьма карошо...
Никита растерялся, услышав ломаную русскую речь из уст наследника. Ах,
как хотелось ему попасть в знать, все время он об этом мечтал! Шутка ли
встретиться с наследником российского престола! Какая будущность
раскрывалась перед ним, уральским заводчиком! Но что-то в душе Демидова
протестовало против неприятного немецкого говора Петра Федоровича.
Длинное, узкое тело наследника было затянуто в зеленый прусский мундир.
"Значит, верно то, что он почитал для себя за большую честь числиться
лейтенантом на службе у прусского короля Фридриха Второго, нежели состоять
великим князем и наследником российского трона?" - с чувством горечи
подумал Демидов.
Но желание выйти в свет подавило в нем неприязненное чувство. И когда
Петр Федорович взял его под руку и повел в павильон, он сразу же
почувствовал себя счастливым и веселым.
Петр Федорович большими шагами подошел к столу и прикурил трубку,
набитую крепким кнастером. Комната быстро наполнилась густым табачным
дымом.
Наследник поднес трубку и Демидову. Хотя Никита Акинфиевич и не курил,