Федоров Александр. Наследники

- Ты что ж, полудневать собралась? - спросил казак и заглянул в
котелок. В нем кипела-пузырилась чистая водица.
- Отполудничала и отужинала, сынок! - скорбно отозвалась ведунья. -
Поприела все. Годы мои вышли, и собралась я, крестничек, в дальнюю
дорожку. Вот и лапоточки надела...
И впрямь, на ногах старухи белели липовые лапоточки. В чистом сарафане
празднично и торжественно выглядела бабка.
- Никак на Кыштым собралась? - воззрился на старуху Ивашка.
- Нет, сыночек, не добрести мне до родной земельки. Услышала я вчерась
гром дальний и подумала - идет государь-батюшка! Несет он расплату нашим
притеснителям. Ох, хоть бы в очи его поглядеть!
Казак подсел к огоньку и молча выслушал старуху. Из глаз ее выкатилась
жаркая слезинка.
- Хоть одним глазком взглянуть на ясного сокола, да силушки уж нет.
Уходилась...
- Садись, баушка, на моего коня, да поедем мы к нему! Поранили его наши
супостаты. Добудь травку такую, чтобы боль ту унять.
- Есть такая травинка. Ой, есть! Приложишь к ранке, отойдет боль, а на
десятый день возвратится здоровьице...
Старуха заползла в свою лачугу, добыла ладанку, подала ее казаку.
Вручив травку, она присела у костра и огорченно сказала:
- И то старая подумала, да можно ли соваться ему на глаза? До меня ли
ему! Нет, нет! - Она грустно покачала головой. - Езжай один! И так мне
радостно, что хоть капельку доброго могу для него сробить. Ну, сынок,
торопись!
Ивашка согласился со старухой. Быстро вскочил на коня и понесся в
степь, а на пригорке долго темнел силуэт маленькой старушки. Степное
марево постепенно укрыло его...
В ночь полегчало Пугачеву от Олениной травы, опухоль стала спадать.
Наказал он сбираться в поход. Утром заиграли трубы, загремели бубны:
конники выступили вперед. Клонился долу ковыль, разбегались неведомые
тропы, поднялись птицы над степью. Станичники запели песню:

Ах ты степь ли, степь наша родная,
Ты неси коней глаже скатерти...
Мы задумали дело правое,
Дело правое, думу честную...

Ветер развевал конские гривы, звенели удила. Осененный знаменами, в
голове ехал Пугачев. Впереди неслись птицы, позади кралось зверье...
Неподалеку от Верхнеяицка из-за горы выплыло пыльное облако -
показалась рать.
"Быть драке!" - решил Пугачев и стал выглядывать места. Но в эту минуту
его острый глаз заметил вестника. На сером коне широким махом скакал
казак. Навстречу ему Пугачев выслал Грязнова.
Рати остановились, разделенные холмами, и стали выжидать. Улеглась
пыль, смолкли голоса, только кузнечики в ковыле неутомимо завели свое
надоедливое цырканье. Подбоченясь, сидел Пугачев на белом коне.
Вот Грязнов оторвался от вестника и поскакал прочь. Пугачев облегченно
вздохнул. На скаку Грязнов махал шапкой и кричал:
- Свои!.. Свои!..
Подъехав к Пугачеву, он вытянулся в седле и молвил радостно:
- Ваше величество, полковник Белобородое помощь ведет!
Емельян Иванович махнул рукой. Снова заиграли рожки, забили в бубны,
взвилась песня:

Коль придется покориться нам,
Сложим головы непокорные.
Под катов топор, под страшный удар
Сложим буйные, эх, да головушки...

С кургана в падь навстречу Пугачеву на добром коне спускался высокий
плечистый всадник. Не доезжая, он соскочил с коня и пошел неспешным,
чинным шагом. Было в его движениях что-то уверенное, хозяйское. Держался
он прямо, строго.
Пугачев сам сошел с белогривого и двинулся навстречу. Они сошлись на
степном перепутье, обнялись и трижды поцеловались.
Конь о конь повели они войско мимо Верхнеяицкой крепости. Через
ордынцев дознался Пугачев: сидит за валами и тынами крепости прибывший с
дружинами генерал Деколонг. Сжигая мосты, разрушая паромы, пугачевское
войско свернуло на Карагайскую. В крепости за полусгнившим заплотом
притаились в обороне старые да дряхлые инвалиды. Завидев на курганах
повстанцев, смотритель, прапорщик Вавилов, закрыл ворота. Тишина легла на
степь. Жарко пригревало солнце, блестели под ним солончаки да струилось
марево.
"Господи боже, да будет воля твоя!" - взмолился старый прапорщик, снял
треуголку и перекрестился. В эту минуту из-под парика выглянуло простое
мужицкое лицо, загорелое, с рябинами. На башкирском коне к заплоту
подъехал Белобородов. Солдаты не стреляли в него:
- Эй! - закричал атаман. - Отзовись, добрая душа! Отворяй ворота!..
- Слышь-ко! - отозвался из-за тына прапорщик. - Чего орешь? Тут не
кабак, а крепость! Фортеции с бою берут!
- Не перечь, служивый! - выкрикнул полковник. - У нас пушечки, ядрышки
и конников тьма! Идет сюда сам государь Петр Федорович!..
- Слышь-ко! - опять откликнулся смотритель. - Дайко помыслить!..
За тыном пререкались солдаты. Заплот был ветхий, прогнил, ворота
пошатнулись, под дырявым скатом их поблескивал медный крест. Тут
послышался тихий голос прапорщика:
- Слушай, кто ты? Коли старшой, то знай: рассудили мы выйти в поле,
сдать фортеции под уговор: не рушить нашу воинскую честь, отпустить с
барабаном!
- Слово даю! - посулил атаман и поманил своих.
Прапорщик распахнул ворота и вывел десяток старых солдат. Развернулось
знамя, ударил барабан.
- К сдаче готовы! - закричал прапорщик казакам.
Крепость заняли, годные пушки забрали, порох положили на телеги, а тын
и домишки предали огню. К небу взвился дымок, затрещало сухое обветшалое
дерево.
На дороге поставили барабан, и на него уселся Пугачев. К нему подвели
прапорщика. Старик в изношенном мундирчике, в помятой треуголке
отсалютовал сабелькой и вытянулся в струнку.
- Желаешь нам, государю, служить? - спросил Пугачев.
- Рад стараться, ваше величество! - четко, раздельно отозвался
прапорщик.
- Коли так, верстаю казаком! - сказал Пугачев и махнул рукой: - Эй,
обрядить по-нашенски!
Прапорщика подвели к колоде.
- Ну, клади голову на плаху! Клади сейчас же, некогда вожжаться с
тобой! - закричал бородатый кержак и ухватился за топор.
Прапорщик задрожал.
- Батюшка, да за что же? - взмолился старик. - Фортеции ведь я по
доброй воле сдал...
- Молчи! - прикрикнул мужик и схватил его за косичку.
Старик придвинулся к колоде и рухнул перед ней на колени.
- Ну, будь здрав! - усмехнулся кержак и, уложив косичку на колодину,
жихнул по ней топором. - Вот и ты отныне казак, Тит Иванович!..
- Ух! - шумно выдохнул старик. - А я-то думал...
Догорели заплоты, ветер развеял дымок. Была и не стало степной
крепостцы. Взвились знамена, поднялась пыль. Быстрым маршем войско
тронулось на Петропавловскую.
Запылали пожары, задымилась гарь; горели крепости Петропавловская и
Степная, пылали редуты Подгорный и Синарский. На ранней заре перед шумным
воинством блеснули воды Увельки. В глубокой пади, у слияния двух рек,
заблестели крестами церковки; тонкими белоснежными минаретами встали
далекие мечети, - открывался богатый городок и крепость Троицкая...


19 мая Пугачев овладел Троицком. Победители жестоко расправились с
непокорными: коменданта Фейервара и четырех гарнизонных офицеров повесили.
Не пожелавших принять присягу солдат и жителей перебили и перекололи.
Дотемна длилось побоище.
К этому часу Пугачев в сопровождении Грязнова объехал окрестные холмы и
выбрал место для стана. Высланные дозоры сообщили: стремится его нагнать
генерал Деколонг и дать бой.
Все шло ладно: по курганам расставили пушки, к дорогам стянули пеших,
конницу упрятали по лощинкам.
На высоком каменистом яру Уя отыскалась пещерка; тут накидали кошмы,
пестрый ковер и подушки. Пугачев улегся отдыхать над рекой. Вновь
открылась рана, жар растекался по крови, ломило кости. Емельян Иванович
распахнул ворот рубахи, подставил горячее лицо ветру.
Атаман Грязное сидел на камне, перед ним расстилалась глубокая падь.
Город, белый каменный собор и минареты уходили во мрак. Только воды Уя
отсвечивали последним гаснущим бликом заката. На окрестных холмах рогатыми
чудищами стояли ветряные мельницы, а вокруг дымились костры огромного
стана. В больших черных котлах кочевники варили конину, казаки - жирный
кулеш. Ревели под ножом бараны, ржали кони, голоса сливались в неясный
гул... Синие облака на закате подернулись пеплом. Опускалась темная
степная ночь...
Между тем генерал Деколонг в самом деле торопился к Троицку. Минуя
разоренные крепости, оставив в стороне сожженные мосты, он повернул на
Уйскую и через Синарский редут напрямик двинулся на Пугачева. Не жалея ни
коней, ни людей, генерал 21 мая ранним утром настиг Пугачева и ударил по
его воинству.
На холмах заговорили пушки. Белобородов, отменный отставной
артиллерист, сам был за наводчика. Ядра, посланные им, врывались в густые
колонны, производя страшное опустошение. Но солдаты смыкались вновь и шли
напролом.
Сидя на крутом яру, Пугачев зорко следил за движениями толп. Его злили
конные башкиры. Они, как волчья стая, с пронзительными криками неслись на
солдат, но, отброшенные стойкими ветеранами, разбегались и рассеивались по
степи. Необученные, необстрелянные толпы крестьян и ордынцев бились кучно,
неумело.
Пугачев вскочил, глаза его пылали гневом.
- Лапотники! На шалости горазды, а в драке вялы! - злобясь, кричал он.
Взглянув на Грязнова, он повелел: - Коня!
Тут же подвели белогривого любимца, но Пугачев не смог сам забраться в
седло. Прикусив губы от боли, он прижал искалеченную руку к груди и,
опираясь на казака, сел в седло.
- Ваше величество, куда вы? - встревоженно спросил Грязнов. - Глядите,
бегут!
И впрямь, в подъем по пыльной дороге на ошалелых конях мчались ордынцы.
- Куда вас черт несет? - кинулся им наперерез Пугачев и взмахнул
саблей.
Разбитые ордынцы лавой пронеслись мимо. Из оврагов, из ковыля
поднимались пешие толпы и торопились прочь...
Пугачев пришпорил коня и понесся навстречу. Ивашка едва настиг
белогривого, схватил удила.
- Поздно, государь! - закричал он. - Слышь-ко, тишина какая?..
У пушек шла свалка. А бегущие толпы, как взбаламученный поток, заливали
дороги. Пугачев поник головой. Он свернул в сторону и поехал к реке.
На ковыле еще блестела роса, степь дымилась прохладой, но все было
кончено.
Грязнов снова настиг Пугачева, схватил за удила коня и увлек прочь.
Впереди шумели березовые рощи, вздымала песчаную главу Золотая сопка, за
ней крылся овражек.
- За мной, государь! - крикнул Ивашка и поманил Пугачева. - Места тут
мне знакомые. Айдате от беды!..
Почуяв дорогу, кони встрепенулись и широким махом понеслись по степи...
По дорогам валялись посеченные тела, черные конские туши, поломанные
телеги с добром. Полдневный зной раскалил землю, из-под белого облака на
ратное поле с клекотом спускались орлы.
Нигде генерал не мог отыскать Пугачева, так и не настигли его лихие
драгуны. Прыткий белогривый скакун унес Емельяна Ивановича от беды, а
степные балки укрыли его, ветры замели след.
Старый генерал призадумался; знал он: порубаны части, но спаслась
пугачевская голова, не сегодня-завтра как из-под земли вырастут новые
пугачевские сотни...
Предчувствие не обмануло Деколонга: рассеянные под Троицком, пугачевцы
опять собрались и по челябинской дороге двинулись на Нижнеусольскую. Не
задерживаясь, Пугачев проскакал через Кичигинскую крепостцу, в которой к
нему присоединилась полусотня казаков...
От стана к стану, от перепутья к перепутью росло воинство. Снова
воспрянул духом Емельян Иванович. Рядом скакал Грязнов, подбадривая его:
- На заводы, государь, путь держи! Там верная опора будет!
Засинели горы, зашумели леса, пошли большие дороги на заводы, на
Каму-реку, на Казань. Пугачев скинул шапку с малиновым верхом, поклонился
далеким горам и сказал весело:
- Здравствуй, Урал-батюшка!..
Плыли над Камнем хмурые тучи, над кедровником летали стаи птиц, дороги
врезались в чащобы; в горах гремела кайла рудокопа, будила тайгу; копоть
стояла над заводами. Выходили навстречу Пугачеву жигари, литейщики,
рудокопы, кузнецы - горемычной доли люди.
- Здравствуй, Урал-векун! - светлой улыбкой встретил Ивашка знакомые,
родные края и, наклонясь к Пугачеву, уверенно сказал:
- Отсель, государь, недалече и до Москвы...

4

По горам, по кочевьям Башкирии рыскал отряд подполковника Михельсона,
приводил возмутившихся башкир в покорность. Отменный вояка, черствый,
сухой, всегда чистый и опрятный, он неутомимо гонялся по лесам за
прославленными конниками Салавата. Но башкиры дрались с великим
бешенством, предпочитая смерть уходу из родных гор. Вся Башкирия озарилась
пламенем, каждый камень тут взывал о мести. Ужасаясь упорству башкир,
подполковник Михельсон жаловался начальству:
"Живых злодеев я едва мог получить два человека, из забежавших в озеро.
Каждый из сих варваров кричал, что лучше хочет умереть, нежели сдаться. Я
не могу понять причины жестокосердия сих народов. Злодей Пугачев оных хотя
и уверил, что будут все переведены [истреблены], однако, чтоб им доказать
противное, я не токмо каждого, который мне попадался, оставлял без всякого
наказания, но давал им несколько денег и отпущал оных с манифестами и
увещеваниями в их жилища".
Не знал подполковник, что врученные им листы башкиры рвали, а деньги
кидали в болото. Уходя, пленники от стыда плакали. Каждая из последних жен
соседа будет тыкать пальцем и кричать детям:
- Глядите, вот идет продажный! Плюйте в его след!..
Пройдя горами со своим отрядом, Михельсон добрался до Кундравинской
слободы и, прошагав двадцать верст глухой дорогой, стал выходить из леса.
Михельсон не верил своим глазам. На широкой поляне подле деревни Лягушиной
дымились сотни костров, пестрел большой воинский стан.
"Кто же это? - изумился подполковник. - Не может быть Пугачев! Пропал
след Емельки! Стало быть, тут Деколонг!" - Он подозвал вестового и наказал
выслать разъезды - узнать, что за табор впереди.
Осторожный и предусмотрительный Михельсон, не теряя ни минуты, выбрав
удобное место, построил войско к бою...
Но и Пугачев не дремал. Станичники бросились на вражьи разъезды и
порубили их. Грязнов с конниками понесся на отряд, огибая его левое крыло.
Еле успел Михельсон перестроить свои колонны и принял весь удар на себя.
Несмотря на частый огонь, пугачевцы сблизились с войском и ударили в
копья...
Михельсон во главе изюмских гусар кинулся в атаку. Разъяренные кони
врывались в толпу, мяли, топтали убегавших людей. С бешеного хода
безжалостно, с плеча, рубили им головы озлобленные гусары.
Белогривый конь едва вынес своего хозяина из кровавой резни. Густая
пыль и дымы растоптанных костров стлались над ратным полем и заволакивали
побоище...
Тем временем Пугачев быстро уходил от погони. За ним на свежих конях
убегали Чумаков и Белобородов. Серой пеленой тянулась пыль по волнистой
дороге, часто стучали копыта коней. Навстречу беглецам летели стаи
крикливых ворон; стороной, голодно озираясь, мелькнул одичалый пес. На миг
Пугачев оглянулся; тревожно сжалось его сердце. Позади, на пыльном
перепутье, четверо гусар рубились с Грязновым. Его серый конь вздымался
вихрем, кружил в толпе. Раза два ослепительно сверкнули на солнце
клинки...
- Эх! - сжал рукоять плети Пугачев и огорченно огрел белогривого.
Конь встряхнул гривой и, храпя, понесся стрелой. Справа тянулись крутые
горы, слева распростерлась холмистая степь. Вот и лесные чащобы. Скоро,
скоро они укроют беглецов.
На перелесье Пугачев не утерпел, еще раз оглянулся.
Позади скакали гусары. На перепутье, где только что рубились они, было
пусто. Только одинокий серый конь уныло кружил без всадника.
"Эх, срубили головушку Ивашке!.. Добрый казак был!" - с болью подумал
Пугачев.
Он еще раз огрел плетью коня и нырнул в молчаливую гущу леса. За его
плечами, не отставая, храпели атаманские кони.
"Ну, теперь еще поживем!" - повеселел Пугачев и свернул коня на крутую
тропку.
Неумолчным морским прибоем шумел хмурый горный лес. Густой ельник
хлестал всадников по лицу. Без конца-краю потянулись леса, горы...
Разом оборвалась и без того еле уловимая тропка. Ехали целиной, едва
продираясь меж деревьев и выворотней. Словно в каменном безмолвном храме,
стояла торжественная тишина. Кони ступали осторожно. Из-под самых копыт
вдруг срывался тетерев и, хлопая крыльями, скрывался в чащобу. Круче и
круче вздымались горы. Вдруг распахнулась широкая елань, а над ней отвесно
уходили в небо шиханы. Рядом начиналась каменистая россыпь. Пугачев
взглянул вверх.
- Вот и ночлег нам! Орлино Гнездышко! - устало сказал он и сошел с
коня.
На вечернем солнце величаво пылали кремнистые вершины недоступного
Таганая...


Томительные часы провел Пугачев в Таганайских сопках. Подобно
пустыннику, он целый день сидел в подоблачном Орлином Гнезде. Перед ним,
как застывшее бурное море, развертывались скалистые гребни Каменного
Пояса. Уходили они на юг в лиловую даль. На востоке распахнулась
беспредельная степь с тысячами озер, сиявших на солнцу. Внизу под Таганаем
темнели угрюмые ущелья, курились туманы в теснинах. Леса пересекались
светлыми реками; вот быстрый Келиим и рядом Тесьма несут пенистые воды.
Над недоступными кручами парят орлы да проносятся легкие пухлые облака.
Атаманы разъехались за вестями. Верный Чумаков ушел в Златоуст. "Как он
там? Приветят ли заводские люди?.."
Тихо в горах, внизу в лесных зарослях посвистит вспорхнувший рябчик,
постучит в дупло дятел, да огоньком мелькнет с ветки на ветку рыженькая
белка. Вон полукруглая ложбина между гребнями гор - Перекликной лог, черен
как пасть чудовища. Если крикнуть, то в горах раздастся великий и страшный
гром и многажды раз прогрохочет эхо. И кажется, то не горное эхо, а ревет
чудище, обитающее в подобных каменных высях.
Солнце клонилось долу, в низинах побежали синие тени. Близился вечер.
Прошумел ветер, принес голоса. Из лесу на елань выехали всадники, а за
ними толпа пеших.
"Пришли!" - обрадовался Пугачев и крикнул с камня:
- Здорово, детушки!
Десяток выборных-златоустовцев Чумаков допустил в Орлиное Гнездо. Он
подводил каждого по очереди к "государевой руке".
Пугачев скупился на слова, держался замкнуто.
Над горами забрезжили первые звезды. Оживали лесные чащобы: заухал
филин, завыли волки, под тяжелым шагом зверя затрещал валежник. Над
скалами взвился дымок. Пугачев повеселел, приятный запах варева ободрил
его...
На заре пришли радостные вести: дал о себе знать атаман Белобородов. За
рекой Ай он собрал снова две тысячи ратников и повел их на Сатку. Там и
надеялся он встретить государя.
Пылал костер, кипели котлы, ходила круговая чара. Пугачев хмелел от
сытости, от зелена вина.
- Лихие у меня полковники! - похвалился он. - Не царицыным чета!
Пройдут там, где и волк не проскочит. Из камня войска понаделают, да и
бьют сверху, что орлы мелкую пташку!
- У кого ж и быть орлам-полковникам, как не у тебя, государь! - весело
отозвались златоустовцы.
Прошла ночь. Занимался жаркий день, но в горных теснинах сочилась
прохлада. Пугачев с небольшой толпой спустился с Таганайских сопок. Внизу
зеленели елани, сияли реки, расступились леса, показались дороги. Из
башкирских улусов выходили толпы и приставали к Пугачеву:
- К Аю!.. К Аю-реке!..
Все сбылось так, как донесли выборные. На берегу реки поджидал
Белобородов. Были у него пушки и порох, пешие и конные воины...
Пугачев выслал разъезд на Сатку и повел войско окольными дорогами.
Кружил, хитрил. Перейдя Чулкову гору, он пошел вверх по реке Уструть,
малому притоку Ая. К полудню он круто повернул на восток широким логом к
хребту Сулея. Перевалив этот высокий лесистый гребень, Пугачев остановился
на Валесовой горе, на берегу Большой Сатки. Отсюда рукой подать до завода.
До вечера простояли тут среди тихих лесов. С заречья вернулись дозоры и
донесли: пуст завод! Михельсон покинул Сатку и пустился в погоню за
башкирами Салавата.
- Ну, детушки, в дорожку! - весело крикнул Пугачев атаманам, сел на
коня и пустился к речному броду.


Жарко грело солнце. На елани над цветеньем летали мохнатые бабочки,
жужжали пчелы. Пахло смолами, лесным настоем. Дорога сразу выбежала из
чащи и покатилась к синей реке. А на ней Саткинский завод.
Опять повернулось счастье к Емельяну Ивановичу: позади его шумело
конное воинство, под тысячами копыт дрожала каменистая земля. Впереди
булатным клинком блестела речная излучина, плыл веселый звон. У заводской
околицы работные поджидали с хлебом-солью.
- Здравствуй, детушки! Здорово, хлопотуны! - крикнул заводчине Пугачев.
- Жалуй, царь-батюшка! - приветствовали в ответ сотни крепких голосов.
В новом парчовом кафтане, туго перетянутый поясом, лихо подбоченившись,
Пугачев выступал на своем белогривом коне. Все теснились к нему, с
нескрываемым любопытством разглядывали веселое смуглое лицо. Благообразный
седой старик поднес ему на деревянном блюде хлеб-соль. Пугачев скинул
шапку, бережно принял дар и, наклонясь, с благоговением поцеловал пахучий
каравай. Добрая улыбка озарила его лицо:
- Спасибо, дедушка!
Старик стоял без шапки, ветер перебирал седину. Дед изумленно
разглядывал Пугачева.
- Впервое, батюшка, государя зрю! - умиленно молвил он, слезы сверкнули
на его глазах.
Возле церкви сколотили виселицы. Из поповского дома вынесли кресло,
поставили на ковре. Пугачев сошел с коня и уселся в кресло. Вокруг стояли
ближние: Белобородов, Чумаков, атаманы.
Начался суд.
Работные влекли на площадь приказчиков, заводских лиходеев: катов,
стражников, нарядчиков...
- А это что за люди? - Пугачев ткнул пальцем в сторону заводских
служащих.
Они покорно опустились на колени. Пугачев наклонился вперед, ветерок
шевельнул его темную курчавую бороду. Он весело крикнул:
- Бог с вами, детушки, прощаю вас! Служите мне, государю вашему, честно
и радиво!


Кругом рыскали башкирские ватажники Салавата Юлаева. Где-то рядом
тревожил он войска карателя Михельсона. Никто не знал истинных замыслов
Пугачева. Оставив в Сатках Белобородова, он на другой день с конниками
помчал по дороге на Златоуст. Дойдя до берега Ая и горы Дележной, подле
деревеньки Медведевой он раскинул стан. На изумрудном лужке, над
прозрачными речными водами поставили государев шатер. Кудрявая береза
склонилась над ним...
В это же время подполковник Михельсон по дороге в Сатку подошел к
быстрому Аю. На реке догорали паромы, по воде стлался дымок. Напротив, на
яру, шумели башкиры.
Салават Юлаев на горячем коне носился над рекой, разглядывал солдат. По
мановению его руки из-за камней сыпались сотни оперенных стрел.
Подполковник подозвал солдата.
- На мушку его! - сказал он, указывая солдату на батыря.
Над шиханами догорал закат. На высоком камне, темнея на золотом фоне
вечерней зари, маячил всадник. Стрелок метил верно, надежно, но пуля
миновала храбреца.
- Наговорный! - сплюнул солдат. - С ними, чертями, разве управишься?
Вороной конь повернулся на камне и тихо ушел прочь. Сизые сумерки
укрыли его. Было и пропало видение...
На рассвете Михельсон сел на конька и поехал вдоль реки, отыскал брод.
В этом месте солдаты срыли берег, выставили пушки. И только солнце
выглянуло из-за окоема, подполковник на коне бросился в реку: за ним
устремились солдаты.
Под стрелами, осыпаемые камнями, пехотинцы перешли Ай и стали
окапываться. За ними вплавь добралась конница, свернула в лес и сгинула.
Высоки горы, несокрушим камень, храбры башкиры. Но лезли солдаты на
горы, одолевали камень, бросались врукопашную. Схватившись в смертной
схватке, враги кидались в реку. И под водой душили друг друга, по реке
рябь шла, пузырилась глубь, бились, резались насмерть.
Позади башкир застучали частые копыта коней.
Понял Салават Юлаев: идет беда; крикнул он, схватил удила, поднялся
черный конь, взметнул гривой и с маху кинулся со страшной кручи в темный
речной омут. За ним с визгом бросились башкиры...
И когда подполковник Михельсон выбрался на камень, увидел только:
выбираются на берег прыткие башкирские кони, отряхиваются и уходят в
лес...
Потерялся след Салавата Юлаева. Укрыли его леса, горы. Над рекой, над
шиханами кружили орлы, поджидали, когда с ратного поля уйдет человек...
И тут на перепутье нежданно-негаданно встретились Пугачев и Салават
Юлаев.
Мчались башкиры на прытких конях по хмурому лесу. На широкую елань из
темного кедровника вдруг выехал на белом скакуне широкоплечий, могучий
удалец. Глянул Салават на смуглое лицо, на черную бороду и узнал Пугачева.
Мигом он соскочил с коня и, склонив голову, пошел навстречу, прижимая руку
к сердцу:
- Бачка-осударь! Бачка!
Пугачев слез с коня, обнял молодого низкорослого джигита.
- Будь здрав, брат Салаватушка! - радостно сказал он. - Ко времени
встретились.
Они сели на коней, поехали рядком. Позади потянулось войско.
- Спасибо, якши-ма, батырь! - снова промолвил Пугачев и испытующе
поглядел на Салавата. - Не ждал я башкирцев так скоро под свою высокую
руку. Сколь привел?
Глаза Салавата заблестели. Он смущенно смотрел на Пугачева. Пьянела
молодая голова от ласки. Русский царь батырем назвал. Шел батырю
девятнадцатый год, тело его было гибко, кости крепки и звонок голос. Как
зарница, зажглась его юность. Спел бы он царю песню, да нельзя! Не к лицу.
Стрельнул бы из лука - не выходит! Хвастуном обзовет.
- Что ж молчишь? - опять спросил Пугачев.
- Вся Башкир будет! - уверенно отозвался тот. - А сейчас, видишь,
встретились с Михельсон, неудача была...
- Как? Куда ушел сей супостат? - удивился Пугачев. - Ой, ко времени
подоспел ты! Вот коли переведаемся с ним...
- На Кига пошел! - сказал Салават и, взглянув в темные глаза Пугачева,