Федоров Александр. Наследники

Овладев орудиями, подпоручик быстро навел их на возмутителей и, выстроив в
команду, со штыками наперевес пошел к войсковой избе.
Восставшие заволновались и стали разбегаться. Казак Михаил Уржумцев,
размахивая дрекольем, кричал:
- Куда? Куда, остуды, да мы их!..
Но его из-за крика не услыхали. Только хорунжий Невзоров с горсткой
вооруженных казаков отчаянно отбивался, но тут к Пушкареву подоспели
артиллерийские офицеры и купеческие сынки, и хорунжий Невзоров с горсткой
людей, отстреливаясь, отступил.
Воеводу немедленно освободили. Господа офицеры, рекруты, купецкая
дружина и даже канцелярские служители весь день ловили по городу и на
посадье мятежников. Задержали шестьдесят три повстанца. Казак Михаил
Уржумцев, отрезанный от своих, убегал через площадь к воеводскому дому. Он
забежал во двор, размахнулся, метил прыгнуть через дубовый тын, но,
пораненный и очень ослабевший, не смог. Тогда, не мешкая, он бросился в
раскрытые ворота сеновала и стал зарываться в сено. Тут его и схватили.
Вечером того же дня, по указу воеводы, избитого казака Михаила
Уржумцева привели в воеводскую канцелярию и подвергли строгому допросу.
Отхаркиваясь кровью, казак на вопросы огрызался. Держал он себя дерзко.
Уржумцев показал, что он, как и все казаки, ненавидит воеводу и прочих
душителей народа, что он ходил с челобитьем к батюшке императору Петру
Третьему, от которого в Челябу с указом выслано четыре человека. Где эти
люди, он, Уржумцев, не знает, а хоть бы и знал - все равно не сказал бы!
Казака снова истязали, но, избитый до полусмерти, он не сдавался.
- Все равно хорунжий Наумка Невзоров с казаками придет! Воеводу, дворян
и купцов передушит и Челябой завладеет!..
Как ни мучили казака, он стоял на своем.
После долгих, нестерпимых пыток через семнадцать часов храбрый казак
Михаил Уржумцев умер.


Бежавший после неудачного восстания хорунжий Наум Невзоров объехал
пригородные селения и, поднимая казаков, собрал отряд в сто шестьдесят
сабель. В ночь на 7 января Невзоров с отрядом подошел к Челябе. Отличаясь
необыкновенной храбростью, он лично подъезжал к самым пикетам,
расставленным Пушкаревым. Сажен за десять Невзоров перекликался с
караульными:
- Бросай ружья, пускай в город! Идет государева сила в сорок тысяч!..
Караульные отвечали:
- Уходи, стрелять будем!..
Перекликаясь, хорунжий все ближе и ближе пододвигал свой отряд. Заметив
это, Пушкарев выставил на валу два орудия и спешно подвел тобольскую роту.
Хорунжий Невзоров повернул свой отряд и в ту же ночь отправился в
Кундравинскую.
Пугачевский атаман Грязнов принял старого приятеля Невзорова радушно и
велел накормить отряд. Дав небольшой отдых людям, он со своими войсками и
с отрядом Невзорова под утро двинулся к Челябе.
Утром 8 января пикеты, охранявшие подходы к городу, обнаружили, что
Челяба обложена пугачевцами.
Штаб Грязнова поместился в двух верстах от Челябы, в деревне Маткиной.
В тот же день в воеводскую канцелярию явился крестьянин Воскресенского
завода Микеров и объявил, что прислан к товарищу исетского воеводы Василию
Ивановичу Свербееву от самого Грязнова.
Свербеев тотчас принял посланца. Микеров вручил ему воззвание атамана.
Однако товарищ воеводы не удовлетворился этим, велел немедля в своем
присутствии обыскать гонца. Мужика разоблачили, сняли с него пимы и в них
нашли грамоту ко всем "жителям и всякого звания людям".
Свербеев прочел обе бумаги, поморщился и велел мужика отправить в
подвал.
Под вечер Свербееву донесли, что хотя грязновского человека и упрятали,
однако посадским людям и прочим известно то, что написано в грамоте
пугачевского посланца.
9 января воевода проснулся от пальбы из пушек. Атаман Грязнов, не
получив от Свербеева ответа на свое послание, открыл по Челябе огонь из
пяти пушек. По пригоркам разъезжали повстанцы, цепочка пеших башкир
спускалась в долину. Из Челябы загремело восемнадцать орудий, стремясь
отогнать противника...
Четвертый день лежал избитый воевода в постели. Ныли спина, ноги, под
глазами темнели синяки. Воевода приказал регистратору заготовить пакет с
копией манифеста государыни от 29 ноября 1773 года, а когда пакет с
печатями был готов, вызвал к себе дворового Перфильку.
- Ну, холоп, - строго, но вместе с тем и милостиво обратился к нему
воевода, - пришла пора, сослужи царице-матушке службу...
От пушечной пальбы дрожала воеводская изба. Перфилька при каждом залпе
крестился. Воевода не спускал глаз с дворового человека:
- Оседлают тебе доброго коня, отвезешь пакет тому злодею, что из пушек
палит.
- Государь ты мой, батюшко, - нежданно-негаданно бухнулся в ноги
Перфилька. - Мне эстоль годков перемахнуло, и конь добрый, почитай,
разнесет меня, и очи мои слабые - стеряю пакет... Батюшко мой, ежели
послать кого помоложе...
На лбу воеводы надулись жилы. Он спустил ноги с постели, строго
прикрикнул:
- Наказываю ехать тебе! Никому боле! Слышишь ты, сыч?
Обрядили Перфильку в овчинный тулуп, напялили на ноги теплые пимы и
усадили на матерую казачью кобылицу. Солдаты вывели всадника за крепостные
ворота, капрал хлопнул кобылицу по крупу, и она понеслась.
Кругом грохотали пушки.
"Осподи, осподи, вот когда конец!.. Не чаял, не гадал", - испуганно
думал старик.
Только он спустился в овраг, как его окружили башкиры.
Старик соскочил и стал обнимать их, лез целоваться:
- Слава те осподи, не убили! Жив, целехонек! Веди к вашему енералу!..
Старика привели в деревню Маткину и доложили атаману, что из Челябы
прибыл переговорщик.
Атаман сидел в горнице за столом в красном углу, острижен по-казацки,
бородка русая, глаза голубые, веселые, смеются.
- Ну как, старче, добрался? Не растресся дорогой? Может, чарку выпьешь?
Совсем растерялся старик, однако с дороги хватить бы неплохо.
- Премного благодарен, - поклонился Перфилька атаману.
Тот мигнул хозяйке, она проворно полезла в ставец, достала оттуда штоф
зелья, налила чарку. Огонь побежал по стариковским жилам... "Вот так
енерал, сразу видать доброго человека!" - подумал Перфилька и попросил
ласково:
- А нельзя ли, хозяюшка, вторую?
Атаман между тем вскрыл пакет, приказал прочитать манифест царицы и
густо покраснел:
- Вот как!..
Дело шло к вечеру. Пушки замолчали, пугачевцы отступили на ночлег к
деревне Маткиной. Атаман все еще сидел в той самой горнице и диктовал попу
Савве ответ челябинскому воеводе. Он был зол, быстр на слова, и гусиное
перо в руках писаря трещало от спешки.
Атаман предлагал воеводе сдаться и для этого прислать из Челябы
нарочных из знатных персон, обещая отпустить их обратно.
Ответ был готов, вызвали Перфильку. Сытно поевший, захмелевший, он,
притопывая, подошел к столу и, заглядывая атаману в глаза, умильно
попросил:
- Ваше енеральское степенство, нельзя ли мне, холопу, при ваших
солдатах остаться?
- Что, аль хозяйка по душе пришлась? - улыбнулся атаман.
- Все: и баба и то, что холопьев людями тут почитают! Дозвольте...
- Нет, старче, отвези раньше депешу воеводе...
Усадили Перфильку опять на кобылу и погнали к Челябе. У крепостных
ворот из-за оснеженного омета выскочили люди в бараньих шапках и стащили
Перфильку с коня:
- Хватит, филин, доехал, а нам конь в самый раз!..
- Злодеи, ворюги! - плевался Перфилька. - Ну и пес с вами, коли так, я
все равно пешком к енералу вернусь...


Не получив ответа от воеводы, атаман Грязнов с пятью тысячами
повстанцев при восьми орудиях повел решительное наступление на Челябу.
Пять часов длилась пальба из пушек. Наскоро сколоченные отряды не привыкли
к маневрированию. Грязнов на мохнатой башкирской лошади появлялся в разных
местах, подбадривая воинство криками, но полевая артиллерия из Челябы без
умолку слала ядра, разгоняя нападающих. Однако за все время у повстанцев
были убиты только две лошади, народ же оставался цел и невредим.
Хорунжий Невзоров несколько раз добирался до стен Челябы.
- Сдавайтесь! - кричал он. - А то поздно будет! Царь-батюшка шлет
помощь!
Его отгоняли ружейным огнем. Дважды раненный, неустрашимый хорунжий
продолжал подъезжать под стены и сманивать солдат.
Рекруты, засевшие у заплота, восхищались хорунжим:
- Храбер, бес!
- Видать, за правду на рожон лезет!
- А то с чего бы!
Подпоручик Пушкарев заметил, что рекруты палили свинцом не по
хорунжему, а в небо.
"Добрый солдат, эх, жаль, куда подался!.." - с досадой подумал он о
хорунжем, но тут вспомнил присягу и закричал:
- Бей изменника!
Коллежский асессор Свербеев вертелся тут же у градских ворот. Он
подошел к подпоручику Пушкареву и, потирая руки, предложил:
- А что, ежели обманом замануть соколика?
- Я человек военный, обманом не действую! - сухо ответил подпоручик,
круто повернулся и пошел вдоль заплота.
Свербеев развел руками и с укоризной покачал головой.
- Подумаешь, какие нежности, а ежели вас, господин подпоручик, вздернут
на пеньковой веревочке? Ась?..
Он подошел к капралу и уговорил его отворить крепостные ворота.
Когда хорунжий Невзоров вновь: подъехал и стал убеждать часовых
пропустить его, ворота вдруг заскрипели и распахнулись.
- За мной! - крикнул хорунжий. - Айдате!
И проскочил в крепость...
Но в то же мгновение ворота за конником быстро захлопнулись. Часовые
бросились к хорунжему, стащили его с коня и связали...
К вечеру пальба опять смолкла. Пугачевцы отошли от Челябы. Хорунжего
Невзорова доставили в острог, и Свербеев наказал учинить над ним строгий
розыск. Под жестоким битьем плетьми хорунжий скрипел зубами, разум его
помутнел, но он ни единым словом не обмолвился. Так и погиб в застенке.
Ночью 11 января атаману Грязнову донесли, что на Челябу с юга, со
степей, двигается отряд генерала Деколонга. К утру пугачевские войска
отошли к деревне Шерстневой, где командиры устроили совещание. Осторожный
атаман решил до выяснения сил генерала Деколонга отступить к Чебаркульской
крепости.
13 января генерал Деколонг с двумя легкими полевыми командами [полевая
команда в те времена состояла из пятисот человек пехоты, конницы и
артиллерийских служителей] подошел к Челябе. Версты за три от крепости его
встретили небольшие конные ватажки башкир. Они быстро передвигались с
места на место и недружно отстреливались.
Сибирский губернатор Чичерин уведомил генерала, что в Челябу прибудут
орудия, предназначенные для оренбургской линии. Деколонг, не подозревая,
что в Челябе осадное положение, проник в город с десятою и одиннадцатою
легкими полевыми командами, с тем чтобы присоединить к себе орудия и
учинить поиск над мятежниками.
За воротами крепости генерала Деколонга встретил воевода Веревкин.
Старики облобызались.
- Сам господь бог послал Челябе спасение, - воскликнул воевода и
прослезился.


Чебаркульская крепость была занята пугачевскими отрядами 5 января 1774
года. Духовенство и население крепости встретили пугачевцев крестным ходом
с поднесением хлеба и соли. 6 января в крепости, на реке Миассе,
состоялось крещенское водосвятие. Провозглашали многолетие государю Петру
Федоровичу.
В крепости пугачевскими отрядами был забран порох и пять пушек.
В то время когда генерал Деколонг строил проекты дальнейших поисков
пугачевцев, атаман Грязнов произвел переформирование отрядов, усиленно
обучал их пешему и конному строю, стрельбе из ружей и пушек. Конные
башкиры то и дело привозили свежие новости из-под Челябы. Окрестные
деревни ждут не дождутся повстанцев, а генерал Деколонг засел за
челябинские стены и вылазок не делает.
В конце января атаман Грязнов с армией в четыре тысячи человек выступил
из Чебаркуля по челябинской дороге.
30 января утром высыпавшие на вал жители Челябы увидели на ближайших
холмах скопление конных и пеших пугачевцев. По дорогам, ведущим в Челябу,
рыскали небольшие партии и останавливали идущие в город подводы с грузом и
провиантом. В город были пропущены только крестьянские подводы, да и те
без груза.
На другой день капрал из роты подпоручика Пушкарева поймал из
высланного пугачевцами дозора крестьянина Калину Гряткина. Калину тотчас
препроводили в воеводскую канцелярию. Допрос учиняли товарищ воеводы
Свербеев и сам его превосходительство генерал Деколонг. Глядя волком
из-под мохнатых нависших бровей, мужик долго запирался. Только под битьем
плетьми он показал, что к Челябе подошел с воинством сам атаман Грязнов,
жительство атаман имеет в деревне Першиной.
Штаб атамана Грязнова действительно остановился в шести верстах от
Челябы, в деревне Першиной. Каждый день в избу, в которой жил атаман,
прибывали крестьянские депутации, просили принять их под его
покровительство.
Приходили депутаты из Карачельского форпоста, из села Воскресенского,
слободы Куртамышской и прочих окрестных с Челябой селений. Атаман принимал
их, сидя в красном углу в чистой горнице. На нем был нарядный суконный
бешмет, яловичные сапоги. Русая борода расчесана. Был он доходчив и
приятен в разговоре. Депутатов обласкал, допытывался об их жизни и просил
выслать на помощь казаков.
Вечером 31 января сотники собрались в избу к атаману для неотложных
дел. За окнами на выгоне тлела колкая пурга. За стеной, под поветью, ржала
кобылица, лошади мерно хрупали овес. На улице под ногами прохожих скрипел
снег. В горнице на столе стоял каганец с салом, слабое пламя то
вспыхивало, то меркло. Печь была раскалена, в избе стояла духота и спертый
от человеческого дыхания и пота воздух. На полатях, опустив вниз головы,
лежали полуголые ребятишки и разглядывали сотников и безногого бомбардира.
Сотники оживленно и горячо спорили с атаманом. Высокий, осповатый, с
серьгой в ухе сотник, покрывая голоса товарищей, кричал:
- Не любо, не могу, как баба, сидеть тут на хуторах! Пусти, атаман, на
Челябу!
- Ты погодь, погодь! - перебил Грязнов. - Эва, какие горячие
объявились! Перво-наперво округ отрезать надо, чтобы ни туда, ни сюда...
Поприедят все, тогда...
- Чего годить? - выкрикнул строптивый сотник, и глаза его засверкали.
- А ежели его самого в поле вымануть, не лучше ль будет так? - оглядел
атаман сотников.
- Вернее верного! - поддержал бомбардир. - Чего зря силу класть. Надо
по крепости сначала ядрышками, огоньком их выкурить да заплоты порушить!
Приспеет пора, тогда и на слом! Горячиться тут нечего. Не силой дерутся, а
умением, - сказал он строго. - Атаман справедливо говорит, и слушать его
надо! Умей быть солдатом! Не правда ли, братцы?
- И то верно! - раздались голоса.
- Правильно, Федор, не гонкой волка бьют - уловкой!
- А вот...
Атаман не докончил: хлопнула дверь, и в сенях завозились.
- Стой, пес, куда прешь? Стой! - закричали часовые.
Шум за дверью усиливался. Атаман и сотники повернули головы.
- Эй, кто там? - крикнул атаман. - Впусти!
Он схватился за рукоять сабли. Дверь распахнулась: в морозном облаке в
горницу ввалился человек в зипунишке, повязанный бабьим пуховым платком.
Лицо красно от мороза, по краям платка бахрома инея.
- Перфилька! - опознал атаман. - Никак с вестями от воеводы?
Старик потопал пимами, стряхивая с них снег, подул на озябшие руки.
- Чертушки твои не хотели пустить! Заморозили! - пожаловался он.
Сотники разглядывали старика. Он неразборчиво что-то бормотал,
поглядывая на атамана; по глазам Грязнов догадался, что Перфилька имеет
сообщить важное.
- Сказывай, что препоручил воевода? - настойчиво повторил атаман.
Старик поднял голову, с минуту пристально смотрел на мигающий огонек в
каганце, потом сказал деловитым тоном:
- Завтра утром ждите сюда...
- Кого? - в один голос спросили сотники.
- Генерал на Першину попрет! Поняли?
- Не врешь? - Атаман вплотную подошел к старику и впился взглядом в его
глаза.
- Истин бог, правда! - улыбнулся Перфилька беззубым ртом и добавил: - Я
ему боле не слуга, он мне не хозяин. Не хочу быть холуем. Хочу вольной
жизни...
Утром 1 февраля ворота Челябинской крепости распахнулись; из нее с
развернутыми знаменами, с барабанным боем выступила армия Деколонга. В бой
шли полевые команды и артиллерия. На полдороге к Першиной с холма
спускалась башкирская конница. Солдаты встретили ее недружным залпом,
однако башкиры повернули и ускакали за холм.
Деколонг установил артиллерию, развернул колонны и повел в гору.
- Погоди, супостаты, я сейчас вас малость попужаю! - вглядываясь вдаль,
посулил бомбардир Волков. Он схватился за прицельные стерженьки на лафете
и стал наводить орудие.
Набранные из заводских работных пушкари с серьезными лицами внимательно
следили за действиями своего командира. Кто-кто, а они хорошо понимали,
что пушки не последней силой являются в бою.
- Гляди, братцы! - выкрикнул Волков, проворно приложил тлеющий фитиль к
затравке и быстро отскочил. Пушка горласто рявкнула. Облако дыма окутало
бомбардира. Когда рассеялся дым, все увидели, как забегали-засуетились в
одной из наступающих колонн.
- Ага, угостила матушка! - радостно выкрикнул солдат и скомандовал: - А
ну, по местам. Слушать мою команду!
Минуту спустя дали огласились ревом орудий: то там, то здесь падали с
грохотом ядра и рвались среди колонн, внося смятение.
Деколонг изумился:
- Мужики, а огнем донимают, будто заправские артиллеристы!
Однако генералу вскоре пришлось еще более изумиться. Навстречу его
войскам спускалась крестьянская пехота. Шла она нестройно, но уверенно.
Было что-то новое и грозное в тяжелом шаге этой новоявленной пехоты.
Генерал не ожидал такой встречи. С ближайшего холма он наблюдал, как
солдаты, приостанавливаясь на ходу, с колена неуверенно и нестройно
обстреливали противника.
Ряды сомкнулись, и нельзя было теперь разобрать, где свои и где чужие.
Кто-то кричал "ура", но кто - неизвестно.
У Деколонга упало настроение. Он с тревогой поглядывал то на Челябу, то
на сани с медвежьей полостью, которые поджидали его за холмом...
Подпоручик Пушкарев со своей ротой обошел левый фланг пугачевцев и
бросился к орудиям.
- Ребятушки, не сдавай! - закричал бомбардир и с банником в руке
бросился к офицеру. Подпоручик еле увернулся от страшного удара. Началась
рукопашная. Бились прикладами, кулаками. Размахивая банником, бомбардир
орал: "Бей супостатов! Не щади!" Он молотил направо и налево, и под его
сильными ударами ложились головы.
В эти минуты быстрая конница пробивалась вперед. Башкиры, сверкая
саблями, поднятыми над головами, с ножами в зубах мчали на солдат.
- Ал-ла! Ал-ла! - разносилось по снежному полю.
С холма Деколонгу было видно, как расстроились солдатские ряды и многие
стали убегать к городу.
- Стой! Стой, сукины дети! - закричал генерал, но его голос затерялся
среди общего шума битвы.
Подпоручик Пушкарев много раз бросался в атаку, стремясь захватить
пугачевскую артиллерию. В пылу рукопашной он взял у одного солдата ружье и
устремился к свалке. Остервенелый, не помня себя, он добрался до
бомбардира и прикладом саданул его по голове. Старик охнул и тяжко
опустился в снег.
- Бей! - кричал подпоручик.
Увидя падение бомбардира, пушкари не струсили, а озлобились сильнее. И
прошло немного времени, как они опрокинули роту Пушкарева и погнали ее
прочь. Проворный канонир подскочил к орудию и послал вслед убегающим
изрядный заряд картечи...
Бомбардир Волков открыл глаза, и постепенно сознание вернулось к нему.
Придя в себя, он огляделся.
- Братцы, целы ли мортирки? - окрикнул бомбардир пушкарей.
- Целы!
- Ну, пошли им бог удачи! Коли целы - все в порядке! - Он, шатаясь,
встал и прошел к орудию. Ласково оглядывая его, он прошептал:
- Милая моя, разве ж мы отдадим тебя супостату!..
Пугачевцы дрались свирепо. И хотя к вечеру полевые команды заняли
высоту и захватили сотни две пленных крестьян, генерал уныло опустил
голову. Ему подали сани, он молча уселся в них, плотно укрывшись медвежьей
полостью, и, сопровождаемый конниками, поехал к занятой высоте. Поднявшись
на нее с подпоручиком Пушкаревым, он осмотрелся вокруг. До деревни
Першиной оставалось рукой подать.
Но на холме у Першиной снова загремели пушки и зашевелилась пехота.
Слева по льду неслась башкирская конница.
Подпоручик посмотрел на генерала:
- Прикажите, ваше превосходительство...
Генерал встревожился. Он пристально посмотрел в сторону Першиной:
- На сегодня хватит... Да, да... Поверните к Челябе...
Он, кряхтя, сел в сани и поехал в крепость. Команды с песнями
возвращались в город, гоня впереди себя пленных мужиков.
Стан атамана Грязнова как был, так и остался в деревне Першиной. Сидя
на лохматой башкирской лошадке, Грязнов наблюдал за отбитой высотой. Он
видел, как генерал вылез из саней и подошел к орудиям. Его сопровождали
офицеры.
Рядом в новом дубленом полушубке топтался Перфилька.
- Вон наш вояка! Вон он! - кричал старик, указывая Грязнову на далекие
фигурки на холме.
Когда генерал сошел с холма, сел в сани и помчался к Челябе, Перфилька
засмеялся презрительно:
- Что, струсил?.. Кто теперича подштанники генералу отмывать будет?
Чать, все холопы разбежались...
Атаман улыбнулся, повернул коня и поехал вдоль фронта.
Генерал не спал всю ночь. Только сейчас он понял, что Челяба почти
окружена. Два последних дня в город не доставляли провианта.


Утром генерал вызвал к себе бургомистра Боровинского и Свербеева.
Лицо у генерала от бессонницы посерело, глаза потухли. Он держал в
руках письмо.
- Вот! - генерал перевел взгляд на пакет. - Вот что мною получено от
полковника господина Бибикова. Тамошняя окрестность и сам Екатеринбург от
злодейских покушений весьма опасен...
Бургомистр переглянулся со Свербеевым.
- Позвольте, ваше превосходительство, - деликатно напомнил Свербеев. -
Екатеринбург, надо полагать, обеспечен воинской силой. Меж тем Челяба...
- Ах, - перебил Свербеева генерал и поморщился, - знаю, что Челяба...
но военная коллегия и главнокомандующий войсками озабочены защитой
главнейших екатеринбургских заводов. Да-с, господа...
Бургомистр и товарищ воеводы поникли головами: поняли, что Челяба будет
оставлена...
7 февраля отряды Деколонга и полевые команды покинули Челябу. По
зимнему сибирскому тракту на многие версты растянулись обозы. Ехали со
своим скарбом купцы и прочие жители города. Под охраной выезжали возки
исетской воеводской канцелярии. Впереди всех в колымаге, зарывшись в
подушки и шубы, ехал воевода. Поодаль, в колымаге же, ехали воеводские
дамы. Тобольская рота подпоручика Пушкарева держалась вблизи воеводских
возков. За ротой шло более тысячи "временного казачества", шли рекруты,
шли отставные офицеры.
Стояла суровая зима, дороги перемело сугробами, под полозьями скрипел
морозный снег. С полуночной стороны дул леденящий ветер. Над обозами
кружилось воронье.
Генерал Деколонг ехал, окруженный конниками, впереди своего войска.
Возле форпоста Карачельского, деревень Сухоборской и Зайковой на
отступающих напали пугачевские отряды. Еле отбились. Деколонг, пройдя
полдня по тракту, свернул на торные дороги и пошел обходным путем, избегая
врага.

4

Старший приказчик Кыштымского завода Иван Селезень, пробираясь на
лесные курени, наткнулся на ватажку вооруженных башкир и еле унес ноги.
Выручил его добрый конь, оставивший ватажку далеко позади. Башкиры осыпали
демидовского приказчика стрелами.
Без передышки, единым махом домчал Селезень до Кыштыма и тотчас
приказал крепить заплоты, усилил караулы. Ночью на далеком лесном окоеме
занялось багровое зарево. По всем приметам, горели демидовские курени. Оно
так и вышло. На ранней заре в завод прибежали углежоги и принесли недобрую
весть: башкиры великим скопищем напали на курени, развалили поленницы,
пожгли их и разогнали жигарей, а куренного повесили на крепком сосновом
суку. Башкирский удалец, тот самый, который привел ватажку, распахнул свой
бешмет, выдернул из штанов очкур, подъехал на коне к дереву и сделал
петлю. Испробовал ее; крепка ли? Потом проворно соскочил с коня и наказал
куренному лезть в седло. Куренной охотно вспрыгнул в седло, думал убежать.
Да не тут-то было! Башкиры крепко ухватили коня за повод, а старшой
проворно накинул петлю демидовскому уставщику и крикнул:
- Ай-яй, давай!..
Конь захрапел, взметнулся прочь, и повисший куренной забился в
последней смертной судороге.
- У, нехристи, что творят! Погоди, скличем из Челябы ратных людей, враз
угомоним разбойников! - пригрозил Селезень.
Но в полдень примчался новый демидовский приказчик из дальней деревни и
со страхом рассказал:
- Поднялась вся Башкир-орда, вместе с пугачами идет на заводы, будут
рушить их, а русских гнать из лесов и с земель. А кто не убежит - баб в
полон, а мужикам - смерть! И ведет башкир батырь Салават Юлай, безмерной
храбрости человек.
От этой вести помрачнел приказчик, погнал гонца в Челябу. Тем временем
нежданно-негаданно в завод прибыли два всадника. Впереди ехал казак на
черном коне. Лихо подбоченившись, он важно восседал в седле. Одет был
конник в добрый синий чекмень, в косматой шапке с алым верхом. Позади
казака на соловой кобыле трусил не то мужик, не то баба в нагольном
тулупе.
"Это еще кого бог послал в такую годину?" - недовольно подумал
приказчик и с любопытством вгляделся в приезжих.
- Батюшки-светы! - взвыл Селезень: признал он в удалом казаке беглого
Митьку Перстня, а в его сотоварище попа Савву. - Эй, расстрига-поп, зачем
пожаловал? А ты, варнак, по кандалам заскучал?
Митька Перстень и ухом не повел, держа путь прямо к домнам, где
хлопотали работные.
Чуя беду, приказчик бросился ему наперерез, хватил вороного за повод.