Федоров Александр. Наследники

На душе Пугачева было спокойно. Понимал он: силен его противник. Но
неутомимый народ, всюду радостно встречавший его криками, вселял
уверенность в свои силы. Объехав в последний раз валы и крепость, он
вызвал Ивана Почиталина, своего секретаря, и продиктовал ему приказ:
"В тот день, когда наш ворог пойдет на Татищевую, - блюсти совершенную
тишину и чтобы люди всячески скрылись, дабы не видно было никого, и до тех
пор к пушкам и каждому к своей должности не приступать, покуда князя
Голицына корпус не подойдет на пушечный выстрел ядром".
Приказ этот прочитали во всех сотнях и населению. В крепости
водворилась тишина. Люди держались по-особенному, торжественно, понимая,
что близится решительный час.
Трудно было обмануть князя Голицына этой маленькой хитростью, но все же
он долго не мог узнать о силах повстанцев. Заняв Переволоцкую крепость,
Голицын на следующий день - 21 марта - сам отправился на поиски к
Татищевой. Стояла еще утренняя темь. Рассыпавшиеся по оснеженной степи
разъезды близко подобрались к крепости. Чуть-чуть засинело на востоке,
кругом простиралось пустынное молчаливое поле, тишина стояла и в темнеющем
городке. В сизом зимнем рассвете слышны были только петушиные переклички,
даже ранние дымки не курились над хижинами. Походило на то, что крепость и
впрямь была оставлена повстанцами без боя.
Однако князь Голицын не довольствовался поисками своих разведчиков. С
рассветом он незаметно проехал на отдаленный холм и весь день терпеливо
наблюдал за крепостью. И как ни притих городок, все же в конце концов
улавливалось в нем скрытое движение. На ярком солнце отчетливо сияли
возведенные снежные валы. Голицын пришел в изумление.
"Сколь много воинского умения! Понимающий человек!.." - похвалил он
Пугачева. Для Голицына стало ясно: в крепости таятся повстанцы, но сколько
их - оставалось загадкой. "Хитер, хитер, лиса!" - покачал он головой и про
себя решил на другой день атаковать противника.


На рассвете 22 марта из Переволоцкой крепости выступил авангард под
командой полковника Юрия Бибикова. Кругом простиралось безмолвие,
нарушаемое только ржанием коней да позвякиванием удил. Спустя два часа в
синем рассвете в речной излучине встали неясные очертания крепостных
валов. Приблизившись на близкое расстояние, полковник выслал к Татищевой
казачий разъезд. Держась настороже, конники быстро доскакали до самой
крепости. Из-за дальних оснеженных бугров в морозном тумане поднималось
солнце, освещая тихий, словно вымерший городок.
- А что, братцы, и впрямь крепость брошена злодеями! - сказал старшой,
чубатый, с серьгой в ухе казак.
Разведчики переглянулись. Тишина казалась им коварной. Словно чуяло их
сердце, что в эту самую минуту, когда они на рысях подъезжали к городскому
валу, за ними внимательно следили десятки глаз притаившихся за тыном
людей. Сам Пугачев, прислонясь к щели в заплоте, зорко разглядывал
казаков.
Между тем осмелевшие разведчики решили подскакать к самым крепостным
воротам. Только что они тронулись вперед, как в это мгновение ворота
чуть-чуть приоткрылись. Из крепости навстречу казакам вышла статная
румяная казачка в теплом шушуне. В руках, на расшитом полотенце, она
держала хлеб с солью.
Молодка степенно поклонилась казакам.
- Милости просим, дорогие гостюшки! - сказала она певучим голосом, и
лукавые глаза ее пытливо забегали по казачьим лицам.
"Хороша баба!" - единодушно похвалили казаки молодку.
- Скажи, милая, сколько злодеев в крепости? - спросил старшой.
- Что ты, милый! Были вечор, да сбегли, как прослышали про князя
Голицына. Ждем пресветлого князя к себе. Вступайте, казачки, в крепость
без всякого опасения!
Осмелевший старшой принял от бабы хлеб-соль, махнул своим рукой:
- Айда, ребятушки, заглянем, что за воротами творится!
Молодка пугливо оглянулась и отбежала с дороги. Казаки смело подскакали
к воротам.
- Ох, братцы! - крикнул старшой и разом осадил коня.
В крепости за валами колыхались пики, теснились ряды готовых в битву.
- Обманула, подлая! - заорал чубатый казак и, взмахнув плетью, бросился
за бабой.
Ворота с шумом распахнулись, и пять пугачевцев на добрых степных конях
бросились на разведчиков. Двое из казаков, быстро повернув коней,
ускакали. Третий - старшой - неожиданно оказался перед самим Пугачевым.
Разгоряченный дончак ударился грудью о грудь казачьей лошади и
рассвирепел. Конское злобное ржанье огласило снежную равнину. Казак
схватился за клинок, но Пугачев опередил его, пронзив пикой. Конник,
охнув, схватился рукой за гриву коня и стал медленно сползать на землю.
Его гнедой остановился словно вкопанный и, склонив голову, стал обнюхивать
сбитого хозяина. Прибежавшие из крепости мужики подхватили казака и
уволокли его в городок. Там вернувшийся из погони Пугачев пытался
допросить его, но казак изнемогал от раны. Ослабевшим голосом он
прошептал, угрожая:
- Берегись, вор!..
- Сколько войска привел князь? - в упор разглядывая казака, спросил
Пугачев.
- Ты кто такой? - глухо спросил умирающий.
- Я государь Петр Федорович. Как ты смел поднять руку на меня?
Собрав последние силы, казак приподнялся и жадно впился в лицо
Пугачева.
- Прост больно, - в раздумье сказал он, ни к кому не обращаясь. -
Видать, все же добрый вояка, с маху ссадил меня!.. Эх...
Две мутные слезы выкатились из-за полузакрытых ресниц. Казак прошептал:
- Так и быть, тебе скажу... Пришли сюда тыщ пять пехоты да пушек
семьдесят. Чуешь?
Голос его упал до шепота, он хотел что-то сказать, но поник головой, и
мелкая дрожь побежала по его телу.
- Отходит! - спокойно сказал Пугачев и истово перекрестился. - Отпеть
по-христиански...


Тем временем весть, принесенная прискакавшими казаками, дошла до
Голицына. Князь сдержанно выслушал доклад, радуясь в душе своей догадке.
Он сел на поданного коня и поехал вперед по степной дороге. Пехота быстрым
маршем подходила к затерявшейся в снеговых просторах крепости. Лыжники и
егеря заняли окрестные высоты и ждали только приказа. Орудия за буграми
казались невидимыми для крепости. Довольный осмотром, князь думал о
противнике.
"Сказывали, воры и бродяги, как завидят коронное войско, так и бегут.
Где мужику и холопу тягаться с дворянами! На деле не так прост донской
казак Емелька, как о том писали. А может, то и не казак? Отколь столько
воинских знаний у сего человека?" - спрашивал он себя, и тут воинский
азарт его разгорелся пуще. Интересно было скрестить мечи с достойным
противником, разумеющим толк в воинском деле.
Опытным взглядом командира он еще раз окинул поле предстоящей битвы и
остался доволен осмотром. Войска продвигались к намеченным исходным
местам. В крепости по-прежнему царила тишина. На блестевших под зимним
солнцем валах не темнело и пятнышка. Впереди перед князем лежала глубокая
падь, в которую, словно весенний поток, пробираясь талым снегом, бесшумно
стекало наступающее войско. Командующий пустился следом. Хорошо
подкованный конь легко сбежал по крутому откосу и остановился на дне.
"Вот почему не стреляют из крепости! - сообразил Голицын. - Все равно
тут ядрами не достанешь".
Он опять удивился воинскому искусству Пугачева. Взор его невольно стал
шарить по прилегающим высотам. И тут он обратил внимание, что две из них,
весьма выгодные к обороне, не заняты повстанцами.
"На сей раз оплошал Емелька", - обрадовался Голицын и приказал
немедленно поставить на них батареи.
Между тем войска в овраге строились в боевой порядок. Пехота
придвинулась к выходу из оврага, глубину его заняла кавалерия, ожидавшая
часа атаки...
В полдень по степи раскатилось эхо: батареи князя Голицына открыли
учащенный огонь по крепости. В ответ им загремели тридцать крепостных
орудий. Пушки били редко, но точно, поражая подходы к крепости. Князь с
волнением наблюдал за пальбой. Ядра ложились на валы крепости, рвались над
городком, но ожидаемого опустошения не производили. От ледяных валов,
сверкая на солнце, сыпались брызги ледяных искр, в городке вспыхивали
пожары, но быстро гасились. Было ясно, что канонадой нельзя было выбить
противника из крепости. Обычных в таких случаях суеты, беготни, переполоха
в крепости не наблюдалось. По-прежнему она казалась пустынной, только
пушки с валов озлобленно огрызались.
"Нет, этим их не возьмешь! - решил Голицын. - Штурм, только штурм..."
Вправо уходила широкая степная дорога; по ней и решил генерал нанести
удар по крепости. Батальоны генерал-майора Фреймана получили приказ
атаковать противника по этой дороге в правый фланг. Но едва Фрейман
появился на дороге, как ворота в крепости распахнулись, из них с
барабанным боем выступили стройные колонны войска. В то же время на
пригорок быстрым аллюром побежали кони, везя пушки. Пугачевские канониры
быстро уставили их. Не успел генерал опомниться, как убийственный огонь
встретил наступающие колонны.
Сближаясь с правительственными войсками, повстанцы исступленно кричали
солдатам:
- Братцы, что вы делаете! Против кого идете? Знаете ли вы, что с нами в
крепости сам государь Петр Федорович!
Пехота медленно надвигалась вперед, а крики становились громче. Многие
из солдат, приостанавливаясь, пытливо оглядывались на офицеров.
- Вперед, вперед, ребята! - подзадоривали командиры. - Помните присягу
государыне! Коли их!..
Но батальоны, словно змейка, вились по дороге, постепенно рассыпаясь на
отдельные нестройные толпы отставших. Огонь их прямо установленных пушек и
без того крушил ряды. Видя замешательство, князь вскочил на коня и, встав
во главе подкрепления, сам кинулся в битву.
Непрерывный гул стоял над степью. Все новые и новые толпы повстанцев
шумным потоком вырывались из крепостных ворот и вступали в бой.
На равнине перед крепостью началась ожесточенная резня. Кони топтали
людей, грызлись. Ядра падали в гущу разъяренных толп, производя
опустошения. Но пугачевские копейщики дрались отчаянно. Падая израненными,
схватывались в последнем смертном объятии с врагом. Пугачев на своем
красномастном дончаке вел в атаку конницу. Размахивая саблей, он взывал к
повстанцам:
- Смелее, детушки! Вперед, соколы!..
Князь Голицын с высоты наблюдал, как лихой конник в алом кафтане
бесстрашно врубался в ряды наседавших солдат. Конь, вставая в ярости на
дыбы, подминал и топтал людей.
Командующий находился на холме, то вглядываясь в расстроенные боевые
линии батальонов, то хватаясь за саблю. Он хорошо понимал: наступал
последний решительный момент схватки, когда неожиданный удар решит исход
всего сражения. С холма было видно, как конник в алом кафтане вырвался из
гущи сражающихся и, отъехав к крепостным валам, стал наблюдать за битвой.
"Неужели еще выбросят войска из крепости? Сколько же их там?" - с
тревогой подумал князь. Внезапная мысль осенила его. Он крикнул:
- Бибикова ко мне!
- Я здесь, ваше сиятельство! - отозвался на зов полковник. - Пора мне
вступить в дело!
- Пора! - подтвердил Голицын. - Берите егерей и лыжников, бейте во
фланг вору. Коня!..
Несмотря на тучность, он легко вскочил на коня и поскакал под гору,
туда, где развевались знамена батальонов Фреймана. Завидя скачущего
командующего, сухой высокий генерал-майор, выхватив из рук знаменосца
древко, устремился вперед.
- За матушку-государыню!.. - закричал он истошно. - За мной, братцы!..
Нагнав передовой батальон, князь соскочил с коня, бросив повод
адъютанту. С обнаженной шпагой, по пояс в глубоком снегу, он пошел впереди
батальона.
- Неужто, братцы, посрамите меня? - кричал он солдатам, увлекая их
вперед.
Завидя командующего, солдаты приободрились.
- В штыки их, братцы! - кричал князь.
Лыжники и егеря стали огибать городок и крепость. От вала все это
хорошо было видно Пугачеву. Он с тревогой оглянулся на свиту.
Из толпы выдвинулся атаман Овчинников.
- Видишь, батюшка, что князек затеял! - сказал он простуженным,
хрипловатым голосом Пугачеву, показывая на поднимающих снежную пыль
лыжников. - Обойдут, поди! Уезжай ты, батюшка, пока дорожка свободна, а то
поздно будет. Ужотка мы как-нибудь отобьемся без тебя! Береженого и бог
бережет.
Пугачев насупил брови. Молчал. Ветер донес усиливающийся гул ревущей
толпы.
- Видать, помощь к ним подоспела. Скачи, батюшка, ишь, торопятся,
окаянные! - опять заговорил Овчинников.
Хотя его загорелое лицо, обрамленное бородкой, и казалось спокойным, но
беспокойно бегающие глаза выдавали его страх. Пугачев встряхнулся, словно
очнулся от сна.
- Хорошо! - воскликнул он. - Будь по-твоему, я поеду. Но приказываю
тебе и другим, коли можно будет стоять, так постойте до последнего, а коли
горячо доведется и надежды сгаснут, так и вы бегите. Без вас не соберу я
нового войска.
Пугачев быстро повернул коня и незаметно скрылся среди серых низких
хибар крепости. Спустя несколько минут атаман Овчинников увидел, как из
южных ворот крепости выехал на дончаке знакомый всадник. За ним налегке
скакали четыре конника. Заметя поскакавшего из крепости беглеца, десяток
егерей помчались за ним. Но высокий дончак Пугачева, не меняя бега, быстро
и легко стлался по степи. Словно легкая птица, плавно и красиво уносил он
своего хозяина от беды. Спутники его не отставали и вместе с ним
постепенно растаяли в молочной дали. Притомленные егеря уныло возвратились
назад...
"Навстречу им неслось раскатистое "ура". Серые толпы повстанцев
беспорядочно бежали к крепости, а следом за ними с торжествующим криком
торопились пехотинцы. Стоявшая доселе в бездействии кавалерия прорвалась
через ворота в город. Истошные крики и вой огласили узкие кривые улочки
крепости. Обозленные конники, не разбирая, рубили всех подвернувшихся под
руку. Поле, городок и дороги устлались телами. На валах, заваленных
порубленными, поколотыми артиллеристами, сиротливо темнели брошенные
пушки.
Наступал вечер. Солнце красным, раскаленным ядром закатилось за холмы.
По насту побежали синие сумеречные тени. Откуда-то появившиеся стаи
крикливых ворон неугомонно закружились над степью.
Пользуясь тьмою, лесами и оврагами, без дорог спасалось рассеянное
пугачевское ополчение...
Беспощадно стегая коня, атаман Овчинников со своей ватагой прямо по
степи убегал к Переволоцкой крепости.


Над степным простором высыпали частые звезды, когда вдали замелькали
долгожданные огоньки Берды. Почуяв отдых, кони ожили и вновь понеслись
вперед. Пугачев скакал впереди; немного поотстав, мчалась свита. За всю
дорогу он не обмолвился ни словом. Мрачный и решительный, он подозрительно
вглядывался в лица своих приближенных. Тревожные мысли цепко овладели его
душой. "Неужто все кончено, изменило счастье?" - с горечью спрашивал он
себя.
Позвякивали удила, огни в слободке становились ярче. Правее
громоздились тени крепостных стен: в густом мраке лежал молчаливый
осажденный Оренбург.
Среди дороги внезапно выросли рогатки.
- Стой, кто едет? - окрикнули караульные конную ватажку.
Пугачев не отозвался. Молча, неторопливо проехал мимо стоявших на
карауле сермяжников. Завидя его, они оторопело посмотрели вслед:
- Сам царь-батюшка в этакую пору со степи прискакал. Уж не к лиху ли
то?..
По заставленной возами слободской улице толкались и шумели толпы
сермяжников. На площади у костра куражились двое пьяных. В приземистой
хибарке гудели сопелки, шла хмельная гульба. Прислушиваясь к нестройному
гулу голосов в лагере, Пугачев хмуро подумал: "Гулящие беспутники! Им и
горя мало, что беда нагрянула. Поди, разбегутся, как узнают..."
Пугачев в сопровождении Почиталина проехал к войсковой избе, устало
слез с коня. Тяжело переставляя ноги, он поднялся на заснеженное крылечко.
Однако Иван Почиталин опередил его и распахнул угодливо дверь.
- Жалуй, батюшка! - тихо сказал он.
В избе было темно. Пугачева приятно охватило теплом.
- Огня! - хриплым голосом выкрикнул он.
Кто-то в темноте соскочил с печи и босыми пятками протопал по горнице.
В загнетке усиленно стали раздувать угли. Вскоре вспыхнуло румяное зарево
и осветило заспанное лицо красивой молодки. Еще мгновение - родился синий
язычок пламени и с легким треском побежал по лучине. Изба осветилась
слабым, неверным светом.
- Прости, государь-батюшка, не ждали к такому времени, - в полуиспуге
сказала молодая женщина и стала проворно накрывать на стол. В трепетном
свете лучины белыми пятнами мелькали ее круглые полные локти.
Она бережно поставила перед Пугачевым простое глиняное блюдо с пахучей
рыбной щербой и чесноком, жбан квасу и флягу водки.
- Закуси, государь, с дороги, - сказала она ласково и пододвинула к
нему пахучий каравай.
Пугачев налил водки, жадно выпил.
- Добро! - поеживаясь, сказал он. - Ин тепло по нутру пошло. Испей и
ты! - пододвинул он чару Почиталину.
Наклонясь над блюдом, Пугачев стал с аппетитом есть рыбную щербу; запах
чеснока наполнил избу. Почиталин подсел поближе к столу, но к еде не
притронулся: выжидал, когда насытится Пугачев.
Лучина то меркла, то, сбросив нагарный уголек, вспыхивала, ярко освещая
горницу. Скрестив руки под тяжелой грудью, молодка спиной прижалась к
горячей печке и из полутьмы следила за Пугачевым.
Лицо его было печально, он ссутулился, казался постаревшим. В бороде,
схваченной проседью, запутались крошки; он не смахнул их, еду запил квасом
и задумался. Все его молодечество как ветром сдуло. Женщине стало его
жалко: утомленный, придавленный тяжелыми мыслями, он казался ей ближе,
родней. Она выступила из полутьмы и по-бабьи жалостливо сказала:
- Истомился, государь-батюшка, прилег бы, отдохнул...
- Не до того, хозяйка. Почиталин! - вдруг обратился Пугачев к
секретарю. - Вели в караулах мужиков сменить казаками! - Он пристально
посмотрел ему в глаза, и тот понял. Когда захлопнулась дверь, молодка
подошла поближе и поклонилась Пугачеву:
- Отдохни, батюшка! Всех дел не переделаешь...
Пугачев усмехнулся в бороду.
- Будет, отоспался на пуховиках. В поход идем! - сказал он решительным
голосом и поднялся из-за стола...
По хозяйским дворам жидко перекликнулись уцелевшие петухи; их голоса
далеко разносились в утренней тишине. Со степи подуло долгожданным теплым
ветром. Одна за другой погасли тихие звезды. Кое-где заскрипели журавли у
колодцев, над слободскими хибарами засинели дымки, вдоль улицы потянуло
острым запахом горелого кизяка. На площади догорал костер, синь его еле
приметной струйкой плыла и колебалась по ветру.
Между тем во дворах и на улицах происходило заметное движение.
Приподнявшись в стременах, Пугачев внимательно разглядывал свое воинство.
Не ожидая, пока соберется все ополчение, он выехал вперед. За ним
поскакали яицкие казаки. Более двух тысяч их потянулось из Берды по
степной дороге.
Рассвело. Из-за мглистого окоема поднялось солнце. Что-то неуловимое,
зловещее повисло над слободой. Улицы стали пустынны, тихи. Ворота
пугачевского дома стояли распахнутыми настежь. Первыми почуяли эту
внезапную тревожную перемену станичные женки.
- Ох, лихонько, беда! Царь-батюшка покинул нас!.. - истошно заголосили
женщины.
В эти минуты тысячи горожан высыпали на крепостной вал.
Над крепостью и городом, над степью вскоре загудел благовест: по указу
губернатора звонили во все колокола в городском соборе на радости, что
окончилась осада...
По талой дороге в крепость из Берды тянулся обоз; везли хлеб, сало,
мясо. Гнали гурт скота, отары овец. За обозом шли станичницы с малыми
ребятами, брели с повинной казаки, отставшие от своего войска...
А Пугачев в это время с отборными сотнями мчался по степи. Но куда ни
кидался он, везде встречал засады, занявшие все дороги и станицы.
Казалось, вся степь наводнилась войсками, все пути-переправы были
перехвачены.
Однако в глухую мартовскую ночь опытный вожак со своими сотнями
прорвался сквозь вражье окружение и устремился к Сакмарскому городку.
Но и тут его поджидали.
Гусары князя Голицына, столь стремительно преследовавшие всю дорогу
пугачевское воинство, на его плечах ворвались в городок.
Схватка была жестокая и решительная, повстанцы не выдержали и
устремились в степь...

2

Никто не знал, что сталось с Пугачевым после побоища под Сакмарским
городком. Носились слухи, что он погиб в бою, а если и сбежал, то
непременно затерялся в горах, где среди непроходимых трущоб имелось много
тайных пристанищ. По одним вестям царь-батюшка со своими верными конниками
ушел за Урал-Камень в привольную сибирскую сторону, по другим -
престарелый генерал-поручик Деколонг оповещал Челябу, что возмутитель
кружит по степи подле Усть-Уйска. Между тем коменданты степных крепостей
считали восстание подавленным, оттого осмелели и стали проявлять
жестокость к степнякам. В марте близ Карагайской в степи задержали мирного
башкира и доставили к коменданту Фоку. Он круто расправился с безобидным
пленником: башкиру отрезали нос, уши и все пальцы на правой руке. В
обезображенном виде башкира отпустили в степь для устрашения. Так же
поступил со своим пленником башкиром и комендант Верхнеяицкой крепости
полковник Ступишин. В своем воззвании к башкирам он похвалялся:
"Сего числа около Верхнеяицкого пойман башкирец Зеутфундинка Мусин с
воровскими татарскими письмами от злодеев, и ко мне оный башкирец
приведен, и хотя он немой, однако ж теми имеющимися у него воровскими
письмами довольно приличается, и того ради я велел оные письма при
народном собрании сжечь, и они сожжены от профоса, а тому вору башкиру
велел я отрезать нос и уши и к вам, ворам, с сим письмом посылаю..."
Полковник угрожал башкирам и давал им срок для раскаяния:
"Думайте! Срок башкирцам, живущим близ крепости, - три, а прочим - семь
дней, иначе я буду с вами по-своему распоряжаться, как долг мой велит
мне..."
Хотя после этих угроз в Верхнеяицк и явились с повинной триста
башкирских семей, кочевавших поблизости, но самоуправство комендантов
вновь воспламенило потухавший было пожар. С быстротой ветра по башкирским
улусам разнеслась весть о бессмысленных жестокостях, и снова проснулась
исконная ненависть к царским чиновникам. В горах опять зашевелились конные
башкирские ватажки Салавата Юлаева. Угасавшее пламя восстания вспыхнуло с
большей силой. Истомленные тяжким гнетом люди выжидали только теплых дней.
Наконец в марте пришла долгожданная пора. По степным балкам зашумели
талые воды, весна быстро и шумно двигалась на север, в уральские горные
теснины. День и ночь над седым Камнем кричали стаи перелетных птиц: на
дикий скалистый север летели журавли, наполняя горы веселыми трубными
кликами, белоснежными облачками над кремнистыми вершинами проплывали
легкие лебяжьи стайки. Утиные косяки зашумели на тихих лесных озерах. В
эту пору в глухой башкирский улус на добрых конях примчались лихие
конники. Башкиры узнали среди них вождя восстания. Верили ли они, что
прибывший гость является действительно царем Петром Федоровичем, или нет,
трудно было угадать по их замкнутым лицам. Много позже один из башкирских
историков писал:
"Он (Пугачев) говорит, что башкирам даст свободу: пусть они сами
управляют своей страной, где они по своему желанию могут летать подобно
птице и плавать подобно рыбе... Является ли Пугачев царем или нет, - это
нас не интересует. Пугачев против русских чиновников, генералов и бояр, -
для нас этого достаточно..."
Так было и на самом деле. Башкиры радовались появлению в их краях
Пугачева и готовно кричали:
- Бачка, бачка, веди нас!
Слишком большое озлобление накипело у них на сердце против
притеснителей. Они поэтому охотно верстались в пугачевскую конницу. И
снова под знаменами Пугачева появились новые сотни приверженцев. В
половине апреля Емельян Иванович с большим отрядом появился на
Вознесенском заводе. Заводчина примкнула к повстанцам. Выбрал из них
Пугачев весьма способного заводского человека Григория Туманова, умевшего
говорить и писать по-башкирски, и сделал его своим повытчиком. Бойкого
казака Ивана Шундеева назначил своим секретарем. Оба они написали от имени
царя Петра Федоровича указы к башкирскому населению и к уральским
работным. Указы, предназначенные для башкир, Григорий Туманов перевел на
их родной язык.
Полетели из новой ставки гонцы по уральским селениям. Требовал
"государь", чтобы готовили фураж и печеный хлеб для "персонального шествия
его величества с армией". Население охотно стало готовиться к встрече
Пугачева.
Пробыв на Вознесенском заводе двое суток, повстанцы стали собираться в
поход. Над падью сумерничало, над косматым лесом зажглись первые звезды.
Толпа башкир и заводчины попросила Пугачева выйти на площадь, и тут
подвели ему белоснежного коня в доброй сбруе. Пугачев глазам не верил,
словно во сне творилось чудо дивное. Конь отливал серебристой шерстью;
словно лебедь, спустился он на зеленую елань со звездного неба.
На поляне толпились плотные, крепкие мужики. И они чинно поклонились
Емельяну.
- Отец наш, веди на дворян да на заводчиков! На слом их!
Пугачев поднял голову, величаво оглядел и крикнул своему воинству:
- Завтра, детушки, в поход трогаемся! Накормить моего лебедя, отточить
пики острее!
Ночь простерлась над заводом; среди чащобы шла невидимая, неслышная
суетня: пугачевцы готовились к выступлению.


Над крутыми высями Иремеля плыли синие тучи, гремели первые грозы;